А. Куприн
А. Куприн
Суд
Суд
Комментарии
Комментарии
Суд, Куприн Александр Иванович, Год: 1925
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Железная земля: Фантастика русской эмиграции. Том I. Сост. и комм. М. Фоменко.
Б.м.: Salamandra P.V.V., 2016. — (Polaris: Путешествия, приключения, фантастика. Вып. CLXVIII).
Когда же настал срок последнему дню, то вострубил Архангел в золотую трубу, сотрясая небо и разверзая землю. И восстало из несметных могил множество мертвых, наполнявших землю, и облеклось плотию. С живых же спали ветхие земные одежды. И все они, живые и мертвые, предстали на Страшный Суд нагие, подобно прародителям до грехопадения.
Нелицеприятный Судия восседал на престоле из облаков, осененных радугою и пронизанных молниями. И были двое великих отверстых врат по сторонам престола. Одни, направо, вели в зеленый, сияющий сад, а из левых шел крутой спуск в дикое и черное ущелье, мгла которого изредка озарялась колыханьем багровых подземных огней.
Посредине же возвышались серебряные весы с золотыми чашами, и приставлены были к обоим концам коромысла два ангела, взвешивать добрые и худые дела человеческие. Подходили к тем весам поочередно все рожденные от женщины и, выслушав свой приговор, шли, по мере содеянного ими, направо, в жилище вечной радости, или налево, в геенну огненную…
И вот привели перед престола мужика. Весь он грубый, потресканный и темный, как земля: весь в коросте и мозолях. Но только держит себя крепко и безбоязненно. Ангел ему шепчет на ухо:
— Какой ты несуразный. Здесь трепетать полагается.
Мужик ему отвечает:
— А чего мне бояться. Довольно мы пред земными судьями натрепетались. Стою перед единым Судьею праведным. Весь в его мудрой воле.
Судия же спрашивает:
— Что ты делал, мужик?
— Мы-то? Пахали, боронили, сеяли, косили, молотили, за скотиной ходили… Все вокруг хлебушка… А которые малоземельные, или земля неродяща, те по городам добывали. Плотника, каменщики, извозчики, землекопы, банщики. Мало ли чего еще… Потом — кровью всю Россию полили.
— Сам-то всегда ли сыт бывал?..
— Со всячиной, Батюшка. Часом с квасом, порой с водой. Случалось, и лебеде бывали рады. Мы не господа.
— Грешил много ли?
— Без конца и без числа, Владыко. Пьяницы мы, и воришки, и снохачи, и обманщики. Да ведь, Господи,— темный мы народ, серый, ничему не ученый… все одно, как слепые щенята… живем в грязи, да в бедности…
— На Бога роптал?
— Этого, пожалуй, не бывало. Больше говорил: Божья воля, Бог дал, Бог взял.
— Иди же с миром! — сказал Судия.— Много ты потрудился, надо тебе отдохнуть. Святитель Николай! Иди-ка сюда, прими земляка.
Подошел седенький Угодник в стареньких ризах, обнял мужика и повел в святые ворота. И издали был слышен мужиков голос:
— Ах, Микола Милостивый, какие у вас овсы-то ядреные!
После мужика пришел солдат. Весь простреленный и порублены!. Белая рубаха на нем — в ночь перед сражением чистую надел, чтобы к Богу исправнее явиться — вся в крови.
Спрашивает Судия:
— За что дрался, солдат?
— Так что за Веру, Царя и Отечество, Господи.
— Много ли народу побил?
— Не могу знать, Господи. Куда пуля летит — не видно, а в атаке нешто сосчитаешь?
— Грешил много ли?
— Грехи мои солдатские все перед Тобою, Господи.
— Лежачего же добивал ли?
— Никак нет, Владыка. Мы воины православные.
— Пленных не обижал ли?
— Никак нет. Сам, бывало, не доешь, а ему и хлеба, и каши, и порцию. Ему труднее.
— Начальники к тебе всегда ли были справедливы?— Всякое бывало. А ты им прости, Всемилостивый.
— Молодец ты, солдат,— сказал Судия и позвал громко:
— Воины мои любезные, Георгий Победоносец и ты, российский витязь, князь Невский Александр. Возьмите же воина сего и отведите с почетом в рай. И двойную порцию ему.
— Покорнейше благодарю, Господи! — воскликнул солдат.
Потом приблизился к Престолу страшный разбойник. Пал он лиц, лицом на землю, и завопил громко:
— Не спрашивай меня, Господи! Тебе все известно! Смердят мои грехи к небу и вопиют о возмездии без всякой жалости! Молю тебя об одном: пошли меня туда, где огонь пожарче и где дьяволы самые свирепые…
Судия же говорит:
— Ведомо мне: был однажды пожар, и в доме, объятом пламенем, осталось малое дитя, еще не умевшее ходить. Не ты ли, разбойник, бросился тогда в огонь и вынес младенца невредимым, окутав его своей одеждой?
— Господи! — вскричал разбойник.— Не засчитывай мне этого дела! Ведь не одна любовь меня толкнула тогда лезть в огонь. Кругом люди стояли… Хотелось своей храбростью пофорсить.
— А почему же имя свое утаил? Почему скрылся незамеченным?
— Да стыдно стало, Господи! Разбойник, душегуб и вдруг… Нет, не милуй меня, не милуй, Всемилостивый…
— А не ты ли после ушел в монастырь, приняв ангельский чин? Не ты ли вериги носил и власяницу? Не ты ли денно и нощно омывал слезами покаяния свою совесть? Не ты ли в схиму постригся и возложил на себя обет вечного молчания?
— Господи! Свою душу я спасал, свою только душу! Но ни одну загубленную мною душу не вернули мои молитвы к жизни. Ничего не весит все мое покаяние перед единой моей злодейской мыслью, Всеблагой!
Тогда спросил Судия громко:
— Вы все, невинно загубленные сим разбойником, приявшие от него смерть без святого покаяния, прощаете ему? Как будто вздох пронесся, точно ветер зашелестел. ‘Прощаем, прощаем. За большое страдание прощаем’.
— Нет, Владыка, не прощай! — возопил разбойник.— Вовеки я на них глаз не посмею поднять. Не щади, не щади меня, Милостивый.
— Хорошо же, будь по-твоему,— сказал Судия.— Сойди ты в ад на мучения. Очистись и я позову тебя. Иди же.
И пропал разбойник в черном ущелье, куда указывал ему дорогу вниз своим пылающим мечом архистратиг Михаил. Пламенные языки взвились над ним и сникли.
Таки один за другим представали перед Судией люди всех веков и всех народов. Привели также одного грешника в очках и с длинными волосами.
— Кто ты?— спросил Судия.
— Я? Я — социал-демократ! — ответил спрашиваемый скромно и гордо.
— Что ты совершил в своей земной жизни?— Я перестраивал мир сообразно законам желудка.— Что ты для этого сделал?
— Я разрушал все созданное до меня бессознательным человечеством.— Религию?
— Это опиум для народа.
— Бога?
— Его нет.
— Красоту?
— Выдумка праздной буржуазии.
— Семью?
— Вредный пережиток.
— Жалкое существо! — сказал с печалью во взоре Судия.— По крайней мере, посадил ли ты хоть одно дерево при дороге, чтобы усталый путник освежился и отдохнул в его тени?
— Нет. Я не признаю частной благотворительности.
— Приласкал ли ты когда-нибудь ребенка?
— Зачем? Я учил его классовой борьбе.
— Отер ли ты слезы страдающего?
— Нет, я говорил ему о мести…
— Ты никогда не ошибался?
— Никогда.
Судия задумался. После долгого молчания он сказал:
— Значит, я ошибся. Я допустил зло, ибо без него не было бы действенным добро. Мудрость не существует без глупости. Трава для ягненка, ягненок для тигра, шкура тигра для человека. Все в мире нужно и уравновешено. Один этот человек враждебен мне и не нужен в моих будущих творческих замыслах. Наказать его? Но он не знает своей вины. Простить? Но он не поймет и прощения. Иуда и Диявол поймут, а он не поймет. Что же мне с ним делать?
И после минутного размышления Судия сказал:
— Вот что! Не существуй более. Отныне и вовеки.
Раздался легкий треск. Социал-демократ растворился в небытии навсегда.
И ничто в мироздании не дрогнуло, не шевельнулось.
Нарвский листок, 1925, No 26 (132), 7 марта.