С. Ауслендер
С. Ауслендер
СТРАШНЫЙ ЖЕНИХ
СТРАШНЫЙ ЖЕНИХ
I
I
II
II
III
III
Комментарии
Комментарии
Страшный жених, Ауслендер Сергей Абрамович, Год: 1915
Время на прочтение: 5 минут(ы)
‘Красногубая гостья. Русская вампирическая проза XIX — первой половины ХХ в. Том II’: Salamandra P.V.V., 2018
— ‘Да, да, конечно, Рождество, — это детский праздник, и зажженная елочка невольно напоминает нам наше детство. Далекое, невозвратное, милое детство. Может быть, поэтому испытываешь и такую сладостную печаль…’ {…и такую сладостную печаль — В оригинале, вероятно, ошибка наборщика: ‘такую и сладостную’.}, — задумчиво говорил Андрея Петрович Полозов {…Полозов — фамилия героя напоминает о ‘гипнозитирующей’ свою добычу змее.}, сидя вместе со своей невестой Олей Пазухиной в ее комнате на маленьком диване, и глядя на сияющие огоньки рождественской елочки, стоящей тут же на круглом столе. Настоящая большая пышно разукрашенная елка стоит в зале. Сегодня загорятся на ней электрические свечи, соберутся гости, будет шумно и весело. Но Оле и Полозову милее их скромная елочка. На ней нет украшений, только серебристые нити дождя и горят простые белые свечки. Эту елку принес Ольге ее жених. Они вместе устроили ей местечко в комнате Ольги, и теперь зажгли ее, для себя, не дожидаясь гостей. Слабо потрескивают свечи, нежный несется аромат.
— ‘Я тоже люблю елку, и тоже испытываю и радость и грусть’, — говорит Ольга. Может быть, раньше не думала она об этом, но сейчас искренне верит, что чувствует она одинаково с женихом. Впрочем, всегда в его присутствии нисходит на нее эта сладкая тишина, и успокоение. Такой нежный, слабый и мечтательный он, и такая нежная, сладкая и таинственная вся их любовь.
— ‘Ах!’ — нервно вскрикивает Ольга от внезапного стука, прерывая мечты. Котенок Мурка опрокинул флакончик с духами.
— ‘Какая обида, — говорит Ольга, поднимая флакон с пола, и глядя на свет, чтобы узнать много ли успело вытечь. — Какая обида, и как раз те, которые, вы мне подарили. Целая лужа на полу’. Ольга прикладывает к ней сперва носовой платок, потом подол платья, и наконец, покрывает оставшееся сырое пятно вышитой подушкой с дивана.
Пряный аромат подымается с пола, смешивается с запахом тлеющих веток. Свечи на елке шипят, догорая.
Ольга возвращается на диван. Она садится рядом с Полозовым и берет его руку в свои. Ароматная струя подымается от подушки и слегка туманит голову. Надо бы зажечь электричество, свечи догорают и в комнате почти темно, но лень встать, лень двинуться с места. Сладкая истома окутывает тело. Кажется не странным что губы Полозова, всегда такие осторожные и нежные, с неожиданной грубостью раскрывают ее губы. Голова Ольги бессильно опускается на подушку. Ольга хочет крикнуть, хочет вырваться из стального кольца чьих-то рук и не может. Будто тяжелый кошмар давит ее грудь, туманит рассудок.
— ‘Это от духов такой запах’ — соображает она, и вдруг чувствует, что кто-то душит ее за шею. С усилием открывает глаза и видит над собой совсем чужое, напряженное, какое-то зловещее лицо Полозова.
— ‘Ах!’ — вскрикивает Ольга и летит куда-то в пропасть. Мелькают и гаснут огоньки елочных свечек…
Елка в этом году удалась на славу. Высокая, пышная, ровня стояла она в углу белого зала и поднимала свою украшенную блестящей звездой верхушку к самому потолку.
Гости съехались вовремя, приехали именно те, которых особенно приятно было видеть, а те, которых приглашали по обязанности не приехали вовсе. Родители жениха старики Полозовы были родственно-радушны. Сам жених, несколько бледнее обыкновенного, был очень скромен и мил, словом вечер удался на славу. Несколько тревожила только госпожу Пазухину ее собственная дочь Ольга.
Правда, сейчас она казалась веселой и беззаботной счастливой невестой, но этот странный обморок давеча? И она и Полозов объясняли его сильным запахом духов, но мать знала Ольгу за девушку здоровую и сильную, и смущала ее эта внезапная слабость дочери. Немало сама себе удивлялась и Ольга, глядя на жениха, никак не могла вспомнить она так напугавшего ее лица. Да, полно, и было ли это? Вот, он склоняется к ее руке, покорно и робко заглядывает ей в глаза.
— ‘Как вы чувствуете себя, дорогая?’ — говорит он.
Ольга улыбается ему.
Нет, нет, ничего неожиданного не может, не может произойти.
— ‘Какой страшный кошмар’, — думает она успокоенная, и спешит к подругам, которых совсем забыла ради жениха.
— ‘Что с тобой случилось, Оля? У тебя был обморок’, говорила мама? — спрашивает ее подруга еще со школьного времени Ася Лебедева. Ольга смеется, и они, обнявшись, идут в ее комнату.
— ‘Представь, мне показалось, что Андрей Петрович хочет меня задушить’, — говорит она весело.
Елка некрасива с обгорелыми свечами. Запах духов еще не развеялся и слабой струей несется навстречу девушкам. Ольга внезапно бледнеет и вздрагивает. Так ясно вспоминается ей весь гнетущий ужас происшедшего.
Ася подходит к большому трюмо, — поправляя прическу.
— ‘А может быть, твой Андрей Петрович вампир. Горло сжал, чтобы ты не кричала, а сам кровь вот выпил. Ты сегодня такая бледная’, — говорит она шутливо, подводя к зеркалу Ольгу. В стекле отражается висящая на противоположной стене большая фотография Полозова. Ольга смотрит на нее, и вдруг кажется ей, что стоит слегка-слегка сузить глаза, приоткрыть губы, и милое знакомое лицо превратится в то страшное, о котором без дрожи отвращения и ужаса нельзя вспомнить.
‘Вот он твой вампир’, — смеется Ася, тоже глядя на карточку.
Ужас охватывает Ольгу. Вот сейчас, сейчас снова полетит она в пропасть, снова потеряет способность бороться, кричать, двигаться. С усилием сбрасывает она сковывающую непонятную тяжесть с души, и выходит из комнаты.
В дверях останавливается чтобы отдышаться. Тут все так мило, понятно и не страшно.
— ‘Что с тобой?’ — испуганно говорит Ася. И у Аси голос совсем другой, чем когда говорила она ‘Вот он — твой вампир’. А вот, наконец, и Андрей. Милый, любимый, заботливый.
— ‘Что случилось?’ — испуганно спрашивает он, ‘на вас лица нет’. Под руку с ним входит она в залу. Ее обступают, расспрашивают. А ей уже смешно своих недавних страхов. Она ласково и успокоительно пожимает руку Андрея, целует свою напуганную мать, улыбается родителям жениха, и, слабая еще, пытается отвлечь и развеселить гостей, устраивая petits-jeux {…petits-jeux — игры с фантами (фр .).} и танцы.
А поодаль старики Пазухины стараются объяснить болезненное состояние своей дочери.
— ‘Девушки перед свадьбой всегда нервничают’, — говорит госпожа Пазухина.
— ‘Просто неправильный образ жизни, — отвечает отец. — Ни одной ночи вовремя спать не ложится, каждый вечер куда-нибудь в театр, в концерт, в гости. Вот нервы и шалят. Выйдет замуж, жизнь придет в норму и все образуется’.
Несмотря на странное недомогание Ольги, первый день Рождества в доме Пазухиных прошел очень оживленно и гости разошлись поздно. Последним уходил Андрей Полозов. Он долго целовал руку невесты, смотрел робко и нежно ей в глаза, и она, простившись, уже вполне успокоенная вошла в свою комнату.
— ‘Я совсем здорова, мамочка, и вообще, все это глупости. Просплюсь и все пройдет’, — говорила она зашедшей проститься с нею перед сном матери.
— ‘Ну, дай Бог, Христос с тобой’, — госпожа Пазухина перекрестила дочь и вышла из комнаты.
Ольга осталась одна. Оглянулась. Такая знакомая окружала ее комната. Немного неприятно было, что пахнет все теми же духами…
— ‘Какие глупости иногда кажутся’, — зевая подумала Ольга, и подошла к зеркалу, убирая на ночь волосы. Прямо на нее из стекла глянул отраженный портрет Полозова. Стало неприятно. Будто стоял кто-то за спиной. Она хотела вглядеться пристальнее. Но лицо расплывалось и меняло очертания. Вот сузились глаза, слегка открылись губы… Усилием воли Ольга отвела взгляд и уже чувствуя нервную дрожь во всем теле, стараясь не глядеть по сторонам, стала раздеваться. Порывисто отстегнула она широкую бархотку с аметистом — (подарок Полозова), которую постоянно носила на шее, и взглянула в зеркало.
— ‘Ах!’ — нечеловеческим криком, будто не она, а кто-то помимо ее воли издал этот звук, крикнула Ольга и лишилась сознания.
Под черной бархоткой на шее ясно выступали два темных пятна…
Публикуется по первоизд.: Приазовский край. 1915. No 340, 25 дек.
С. А. Ауслендер (1886/8-1937) — прозаик, драматург, критик. Племянник М. Кузмина. Автор сб. рассказов-стилизаций, романов, пьес. Во время Гражданской войны работал как журналист в колчаковском Омске, с 1922 г. жил в Москве, писал в основном историко-революционную беллетристику для юношества. Репрессирован, расстрелян.
Коннотации телесности и сексуальности, подспудно сопровождавшие появление вампира на русских (как и европейских) литературных подмостках, явственно проявились в начале XX в., когда ‘вопросы пола’ стали предметом общественной дискуссии. Рассказ С. Ауслендера, как и опубликованный ниже Упырь Г. Чуйкова, вступает в сложные взаимоотношения с читательскими ожиданиями и жанровыми конвенциями. У Ауслендера нет ни традиционного для ‘святочного рассказа’ happy end, ни рационально-иронического объяснения случившегося (что, впрочем, к 1910-м гг. было уже далеко не столь обязательно). ‘Ужасное’ двоится, воплощением подлинного ужаса становится не вампир, а акт сексуальной агрессии — и читатель невольно ищет прибежища в уютной и знакомой ‘страшной’ вампирической фантастике святочной истории.