‘Страшный’ огород
‘Страшный’ огород
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
‘Страшный’ огород, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1933
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 1. ‘Моя жизнь’: Мемуары, Рассказы (1929-1935)
Как-то в молодости гостил я у приятеля своего, доктора, который жил у Владимира на Клязьме. Вот этот доктор рассказал мне однажды, что недалеко от Владимира река Нерль сливается с рекой Клязьмой, и такие там раздольные места, большие луга и озера. И стоит там старый Боголюбский монастырь. И есть древняя колокольня. Вот в этой колокольне, на каменной лестнице, был убит, давно то было, князь Андрей Боголюбский за то, что он неправильно Писание понимал. И в пойме реки Клязьмы, в озерах, когда ветер и гроза, то по озерам этим плывут короба с убийцами князя, заросшие чередой и тиной.
— Конечно, это предание,— сказал мне доктор.
И захотелось нам посмотреть озера и реки, и как это плавают на них гробы. И пошли мы с доктором, взяли с собой удочки ловить окуней. Приятель мой, доктор, показал мне старую колокольню и лестницу, на которой убили князя.
Был серый день. И озера, на которые мы пришли, волновались свинцовой зыбью. Найдя удобное место на берегу, мы забрасывали удочки. Берега были покрыты густой порослью ольхи и сосновым лесом. Сбоку колыхался разбитый рыбачий челн. Поплавки удочек наших качались на бегущих волнах, синие тучи за лесом предвещали грозу.
Ветер креп. Поплавок пропал, и я вытащил большого окуня. Сажая его в саженку, я увидел, как от другого берега к нам по озеру двигается по воде темная куча камыша. За ней другая. Плывут. ‘Это, должно быть, короба’,— подумал я. И какое-то неприятное чувство вошло в душу, когда они плыли к берегу, прямо ко мне.
Мы вынули удочки и увидели, что на озере плывут еще кучи темных островков. И все — к нам. Ловить было нельзя.
— Ишь, плывут короба,— сказал доктор.— Пойдем в чайную, тут недалеко, на дороге… К вечеру ветер стихнет, лучше будет ловиться рыба.
В небольшом трактире, на дороге, сели мы с доктором за стол у окошка, спросили чаю. Было видно в окно, как поднялась пыль на дороге, и сразу хлынул дождь. Раздался отдаленный звук грозы.
К крыльцу подкатила повозка, и в трактир вошли трое, не то торговцев, не то зажиточных крестьян. Сели они неподалеку от нас за стол, тоже пить чай. Один из них, бородатый, средних лет, сказал:
— Не спорь, Савиныч. Как есть, написано: ‘облачок, облачок и нашел его дьячок’. Во, гляди, дьячок нашел. На сорок третьем листе.
И он вынул из-за пазухи старую книгу Священного Писания.
— Пустое говоришь. Все это зря,— перебил его человек с черной бородой.— Сказано, на шестьдесят пятой: ‘яко тело свое омываешь водою банною, так омой ее любовию своей’. И боле ничего.
— He-e,— сказал третий.— Хоша бы мою Марью взять. Пущай ее в баню в субботу. Дабы в храм можно на праздник. А то погану поведешь. Не годится. Вот оно, что на шестьдесят пятой…
— ‘Облачок, облачок, и нашел его дьячок’,— перебил его первый бородач.
— Пустое говоришь,— спорил второй.— ‘Яко тело свое водою банною…’
— Не свое тело, а ее надо в баню, а то…
— А чего ‘то’?..
— А то, что сказано. Блюсти надо.
Тихонько доктор мне говорит:
— Что это говорят? Не из коробов ли с озера повылезли? Вот, должно быть, эдакие-то идиоты князя Андрея Боголюбского и убили.
Как любили у нас говорить, где что сказано, где написано. Толстовцы ходили с его книгой под мышкой и читали барышням-толстовкам, так внушительно где и как у него сказано. И жили ‘по писанию’. А в одном чудном имении, где я гостил, тамошний сынок, очень умный, начитанный, страшный спорщик, на все, кто что ни скажет, протестовал, заявлял:
— Граф Этьен сказал: ‘От великого до смешного один шаг’.
— Позвольте,— перебивали его,— это не Этьен сказал, а Наполеон.
— Ничего подобного,— горячился молодой человек.— Это Этьен… На триста двадцать второй странице…
И сынок бежал в библиотеку искать Этьена.
И выдумал один, в гостях у этих милых людей, тоже истины изрекать. Бывало, за чаем, на чудной террасе сада, скажет:
— Истинная любовь множит жертвы, лампадой чистою горя.
— Это кто сказал? — спрашивают все.
— Мериме, Жан. На сто тридцать второй странице.
Бегут в библиотеку, сынок ищет. Есть Мериме — только не Жан.
— Жаль,— говорит гость.— А у Жана так много истин.
Это хорошо, что так любили истины, сказанные великими людьми. Но еще сильнее любили у нас то, что запрещено. Напечатано, но запрещено. Вот это найти, прочесть, ну просто — радость безмерная. Запрещено цензурой — вот это-то и надо.
Молодые девушки зачитывались до обалдения, ходили после такие умные, таинственные.
Один такой умный спрашивал меня:
— Прочли?
— Прочел,— отвечаю.
— Теперь вы будете влиять. Должны влиять,— сказал он мне поучительно.
Один родственник мой сказал мне:
— Равенство правовых субстанций есть мерило общественного сознания. Я сразу увидел — ‘прочел’.
— Вали дальше,— говорю я.
— Абстрактные идеи масс не выявляют тезиса законченных прогнозов мышления.
— Замечательно,— говорю.— Это ты откуда?
— Это — мой вывод…
И вот один такой пациент и принес запрещенную книгу тому моему приятелю, владимирскому доктору, который мне о князе Боголюбском рассказывал.
Принес книгу в страхе и трепете. Книга — запрещенная. По-русски написана. Издание Лейпциг. Сверху написано: ‘Долой камарилью’.
Доктор прочел. И сказал мне:
— Тощища. И почему запрещена — неизвестно.
Взял он у себя в библиотеке подходящую по размерам книгу. Попалась — ‘Огород’. И отдал он ее переплести переплетчику. Нутро все запрещенной книги выдернул. А ‘Огород’-то вставить велел внутрь. Вышла книга с картинками.
— Вот у меня книжка,— говорил он знакомым.— Читать осторожней.
И сзади дома доктора, в саду, в бане, вечером читали, закрыв окошко, учительница его маленького сына, фельдшерица, ее племянник и другие, все читали.
— Ну что? — спросил доктор как-то за чаем.— Какова книжечка?
— Обман,— говорят ему все.— Там все про капусту, репу, морковь, черную смородину.
— Вы ничего не поняли,— сказал мой приятель-доктор.— Надо между строк читать. Черная смородина — вы думаете, просто так, смородина?.. Ан, нет. Это — черная сотня. Морковь — красное знамя.
— Я так и думала,— сказала фельдшерица.— Парники — это, наверное, дворянские институты благородных девиц.
Книгой стали зачитываться опять. Его родственник как-то говорит мне:
— Там черт знает что написано, если между строк читать.
— А что же? — спрашиваю.
— Да про сорные травы!.. Все — вон. Это ясно. Обрезать всходы. Это — ‘долой камарилью’… Не все, конечно, сразу поймешь. Нарочно запутано. Но, когда вдумаешься серьезно,— видно все, что и как. Вот горох убирать на зиму в сухие помещения. Ясно, что это — патроны для восстания.
Словом, книга имела успех.
Один какой-то из судейских, самых махровых политиков, долго думал над книгой. И сказал:
— Ерунда! Тут ничего нет политического. Вас обманывают.
— Как! — завопили все.— Кто обманывает? Вы говорите, как тупица. А красная и белая смородина, по-вашему,— ерунда?
Судья опешил, взял книгу и сидел дня два в бане. Потом заявил, что согласен: намеки есть, ясно, особенно — где молодые всходы.
— А желтая и синяя репа,— стали его перебивать.— Это, по-вашему, что такое?.. Это — жандармы, Третье отделение. Синий и желтый кант.
— Пожалуй,— согласился судья.— Отвезу-ка я ее в Москву… Там лидеры политические, мои друзья, все разом расшифруют.
И увез. Только, возвращаясь назад, забыл он эту книгу на станции. Ну, ее нашли и отдали железнодорожному жандарму. Тот посмотрел книгу — видит, лук, морковь, капусту и подумал: ‘Отдам я ее начальнику, человеку старому. Он любит лук сажать у себя в огороде. Вот она ему и понравится’.
Отнес он эту книгу недалеко, к начальнику. Тот начальник надел очки и вечером за чаем смотрел книгу. Картинки прекрасные. Только сбоку как много написано пером, карандашом. Когда он прочел, у него на лысой голове встали последние волосы дыбом.
И отнес он ее в управление. Там собралось начальство. Читают — понять ничего невозможно. На картинке клубника, хорошенькая картинка, а написано: ‘Российская проституция’.
Особенно задумались жандармы над хорошенькой картинкой. Решили отправить книгу в Петербург в центральное отделение политического сыска.
В управление, где лежала книга, зашел писарь и, увидев книгу, заинтересовался от нечего делать. Посмотрел картинки, увидел клубнику, засмеялся и сказал:
— Это значит, не иначе как Шурка Кудлашка. Или Машка Клубника. И написал сбоку: ‘Верно’. И расписался: ‘Иван Сученко’. Владимирское жандармское управление книгу отправило в Петербург. Ну и пошла переписка с Петербургом. Писаря Сученко допрашивали:
— Ты знаешь эту книгу?
— Так точно.
— Это ты написал тут?
— Так точно. Я писал. Чего же, все пишут. Так что, это я писал.
— Кто это Шурка Клубника?
— Очень даже приятная проституция.
— Да ты смеешься, что ли,— кричат на него.
— Никак нет. Ее завсегда Клубникой зовут. Я у ней напереди всех. А другим не очень. Отхаживает.
— Да ты знаешь ли, сукин сын,— говорят ему,— что через твое тут писание нас всех под суд отдают.
— Никак нет, не знаю…
Под суд, правда, никого не отдали, а писарь Сученко под арестом сидел. Вот и весь рассказ про русский ‘страшный’ огород.
‘Страшный’ огород — Впервые: Возрождение. 1933. 13 июня. Печатается по газетному тексту.
…убит Адрей Боголюбский за то, что неправильно Писание понимал — князь Андрей Боголюбский был убит в 1176 г. По историческим источникам, убит своими приближенными.
‘От великого до смешного один шаг’ — Наполеон действительно произносил эту фразу во время бегства из России в 1812 г. На самом деле фраза звучит так: ‘Вообще смешное соприкасается с великим’ и принадлежит Ж.-Ф. Мармонтелю (1723-1799), французскому писателю, другу Вольтера.
Мериме — Мериме (Mrime), Проспер (1803-1870), французский писатель.