СТРАШНАЯ БОЛЕЗНЬ
СТРАШНАЯ БОЛЕЗНЬ
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Страшная болезнь, Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1920
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 14 т. Т. 11. Салат из булавок
М.: Изд-во ‘Дмитрий Сечин’, 2015.
Автор с глубоким уважением посвящает самому себе
Нижеследующая правдивая история произошла в Петербурге, в мае 1920 года, и всякий, кто усомнился бы в ее достоверности — может найти подтверждение в официальных ‘Записках красной коммунистической академии пролетарских наук’, в анналах ‘Революционной судебной медицины’, в заметках ежедневных газет за этот период, а также в приходно-расходной книге 3-й петербургской чрезвычайки.
Кроме того, в лазарете при красной военно-медицинской академии сохранился скорбный лист, на котором написано: Больной: Николай Кутыкин.
Болезнь: Судорожное сокращение лицевых мускулов, сеть летучих морщин по всему лицу, концентрация их около глаз, издавание горлом странных, не поддающихся описанию, звуков, и общее непроизвольное трясение всей верхней половины тела.
Заболел: 10 мая.
Выздоровел: слово ‘выздоровел’ зачеркнуто, сверху написано: ‘списан в расход 15-го мая 1920 г.’.
А было все так:
В 11-м комиссариате по Организации Социалистической Советской Пропаганды на Бермудских островах, называемом в просторечии сокращенно ‘Компорсосопронаберост’, с раннего утра кипела самая напряженная работа.
Было только 10 часов утра, когда Главкомпорсосопронаберост сладко потянулся, отпустил последнего посетителя и, вынув из кармана револьвер, выстрелил (ввиду того, что секрет устройства электрических звонков был утерян — звонки заменили другими звуками), на зов немедленно явился служитель:
— Изволили стрелять?
— Да. Позовите, товарищ Яков, Кутыкина. Пусть несет проект доклада!
Николай Кутыкин, 25-летний молодой человек, вошел, расшаркался и положил на стол четко переписанным им проект доклада.
Но едва Главкомпорсосопронаберост взглянул на первую страницу, как глаза его сердито засверкали и лицо побагровело:
— Это что еще такое?! Что это за дурацкое слово? Что это за орфография?
— Где?!
— Вот это: ‘Советская власть несет хлб и мир всему миру’. Почему у вас хлб через написано?
— Простите! По старой привычке…
— Вот что, мой милый… Если еще эта ошибка повторится — я лишу вас пайка, а при следующем повторении — вы у меня станете к стенке.
Николай Кутыкин поклонился, но… вдруг с ним сделалось что-то странное: лицевые его мускулы сократились в несколько крупных морщин, около глаз сбежалась целая сеть мелких лучистых морщинок, корпус как-то особенно заколыхался, а из горла вырвались странные, совершенно неописуемые человеческим пером звуки.
Испуганный Главкомпорсосо вскочил так быстро, что автор даже не успел написать его полного сокращенного титула.
— Что с вами? Вы больны?
— Нет, товарищ Главкомпорсосоипроч… А я просто вспомнил одну вещь. 15 лет тому назад, когда я в училище написал слово ‘хлб’ по-вашему, то есть, виноват, по нашему — ‘хлеб’, то учитель мне сказал тогда: ‘Если еще раз напишешь ‘хлб’ через ‘е’ — я тебя оставлю без обеда и поставлю носом к стенке!’.
И снова гладкое благообразное лицо Кутыкина сморщилось, лицевые мускулы сократились, верхняя часть корпуса затряслась, а из горла вырвались непередаваемые пером звуки.
— Вы больны, — озабоченно вскричал Главкомпорсосоипроч, выхватывая револьвер и постреляв, чтобы кто-нибудь пришел. — Товарищ Яков, садитесь скорей на автомобиль и привезите товарища доктора! Летите, не жалея товарища — бензина!
Доктор внимательно осмотрел Кутыкина, выстукал его прикладом (он был военнообязанный) и сказал:
— Очень загадочно. Скажите, не съели ли вы чего-нибудь такого? Что вы ели утром?
Снова предательские морщинки залучились около глаз Кутыкина:
— Утром я съел, как обыкновенно, два лота хлеба через ‘е’…
И снова лицевые мускулы Кутыкина судорожно сократились, непонятные звуки широкими волнами стали вырываться из горла, и корпус затрясся, как клокочущий паровой котел.
— Третий припадок, — в ужасе сказал Главкомпорсосопронаберост. — Везите его в больницу.
Целая коллегия ученых докторов осматривала больного Николая Кутыкина.
Пригласили даже самого почтенного, самого старого ученого, который, окончив трехмесячные профессорские курсы, уже И месяцев бессменно занимал кафедру пролетарских внутренних болезней.
И он тоже ничего не понимал.
— Как же мы будем его лечить? — спросил ассистент.
— Разберемся: какие признаки болезни? Деформация лицевых мускулов, сотрясение груди и живота, звуки изо рта. Вот эти признаки и будем лечить. Для предотвращения припадков — покроем лицевые мускулы тонким слоем гипса, возьмем в лубки грудную клетку и затампонируем ротовое отверстие.
Так и сделали.
Но когда покрыли лицо тонким слоем гипса, больной снова затрясся, и куски гипса от страшного сокращения лицевых мускулов разлетелись во все стороны.
И вдруг — один из служителей, державший голову больного, тоже затрясся, лицо его сбежалось в тысячу самых невероятных морщин, а из горла вырвались такие страшные клокочущие звуки, что профессора в ужасе посыпались во все стороны.
— Заразился, заразился! — послышались крики.
На секретной конференции представителей пролетарской науки совместно с профессорами honoris causa из ближайшей чрезвычайки было решено во избежание распространения страшной заразы — больных ‘изолировать’, как мягко выразился старейший профессор, известный в пролетарском ученом мире тем, что он открыл в свернувшемся коровьем молоке сыворотку.
— Позвольте, я их изолирую, — предложил профессор honoris causa из чрезвычайки.
Когда больных в сопровождении шести человек с ружьями вели за город для изоляции, Кутыкин, дойдя до изоляционной стенки, сказал своему приятелю, больничному служителю, с которым он уже успел подружиться:
— Жалко, что нас будут расстреливать не голыми.
— Почему?
— Могли бы спастись.
— Каким образом?
— Да ведь стенка белая. А когда нас бы поставили у стенки, и мы побелели бы от ужаса, то можно бы так слиться по цвету со стенкой, что сам черт не разберет…
И снова обоими больными овладел сильный припадок: страшнейшее сокращение лицевых мускулов, сотрясение корпуса и взвизгивающие звуки из горла…
Раздался залп.
Это были последние больные в Советской России.
После этого страшная болезнь прекратилась навсегда.
И действительно — какой тут может быть смех?
Впервые: Юг России, 1920, 23 мая, No 44 (237). Печатается по тексту газеты.