Странствование для обретения правды-истины, Васнецов Аполлинарий Михайлович, Год: 1932 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

Васнецов А. М.

Странствование для обретения правды-истины.

Философия самосознания.

Загадка.
Что возможно,
Что неизбежно,
Что долженствует быть?
(Истина).

Предисловие.

Прошло с тех пор более 30 лет, как я приступил к предлагаемому труду в 1898 г. Во время пребывания в Париже мною было написано ‘Введение’ к нему, но за неудовлетворительностью было уничтожено. Через 10 лет в 1908 году я издаю в Москве книгу ‘Художество — опыт анализа понятий, определяющих искусство живописи’ (переведена на немецкий язык в Вене в 1909 году), в которой снова была проведена часть тезисов, изложенных во ‘Введении’, они входят и в настоящий труд. Написана книга была с целью отчасти самому выяснить взгляд на искусство и отчасти для моих учеников-пейзажистов из Московского училища живописи, ваяния и зодчества, в котором я 18 лет состоял профессором в пейзажной мастерской. Затем, через 6 лет в 1914-ом году в Феодосии, куда я приехал для наблюдения полного солнечного затмения, встретился с Б. А. Лезиным, так же работавшим в области философии и издававшим в Харькове периодические выпуски ‘Вопросов теории и психологии творчества’. От него я получил приглашение написать что-нибудь для его издания применительно к искусству, как моей специальности. Он знал содержание моей книжки ‘Художество’. Я предложил для его издания происхождение красоты (генезис), изложенное в моей книге ‘Художество’ недостаточно полно и ясно. Это был повод для того, что бы приступить серьёзно и планомерно к давнишней задаче, занимавшей меня с глубокой юности, и изложить в стройной системе письменно моё мировоззрение.

В дневнике за 1871-ый год имеются страницы, на которых я пытался решить вопрос, хотя и по-детски, что такое жизнь и какое положение занимает человек в ряду живых существ, а вопрос о материи меня занимал с глубокого детства, мне хотелось знать, ‘что такое материя, из которой всё сделано’. Но грянула тяжкая война, и напечатание статьи отодвинулось на неопределённое время, и только в 1923-тьем году, почти через десять лет, явилась возможность возобновить издание выпусков, и в первом из них была помещена моя статья. За эти девять лет я сильно двинул вперёд мой труд, и в напечатанном ‘Генезисе красоты’ то и дело встречаются ссылки на ту или иную главу, имеющую отношение к излагаемой теме. Некоторые главы из ‘Генезиса’ входят в настоящий труд целиком или немного изменёнными.

Некоторые из тех, кто знал задачу, взятую мной, сомневались в посильности для меня работы в этом направлении, как человека иной специальности, отрицали во мне достаточную эрудицию. Из таких сомневающихся отчасти был и сам автор, хотя я принадлежу к тем путешественникам, которые, отправляясь в дальнюю дорогу, берут с собой самое необходимое и в ограниченном количестве, что бы не затруднять себя излишним багажом, подобно тому, как в 1899-ом году я проехал Германию с юга на север, имея только ручной саквояж и этюдный ящик через плечо со всем необходимым для работы художника. Во всём нужно брать самое главное, если бы мы обращали слишком бы много внимания на второстепенности, то сами себя обрекали бы к потере главного.

Мы живём в эпоху новых открытий в области науки и техники, побеждён человеком воздух, он поднялся на крыльях в заоблачные выси, о чём мечтал Леонардо да Винчи и в XVII веке при царе Алексее Михайловиче тот человек, москвич, что пробовал летать с помощью мехов на кожаных крыльях, но неудачно. Сбылась давнишняя мечта человека! Ему подвластны пространства — он может передавать мысли на тысячи вёрст непосредственно по воздуху и, быть может, недалеко то время, когда он будет сноситься с обитателями других миров. Он проник в макрокосм за пределы видимых светил, он спустился в микрокосм, в строение самой материи, наконец, он близок к пределу знаний в области материи, она непосредственно может быть превращена в энергию. И, несмотря на победу гения человека над силами природы, совершеннейшую технику в достижении практических целей, параллельно мы видим небывалое падение духа. Религия предаётся насмешкам, учение секты безбожников становится господствующим, нравственность вычёркивается из кодекса понятий, мораль подвергается площадным издевательствам, философия принимает отрицание духа и носит отпечаток крайнего пессимизма и меркантилизма, поэзия, как родник, питаемый источниками подпочвенных глубин, иссякает, и не струится её живительная влага. Человек теряет под собою духовную почву и готовит путь к собственному вырождению, так как принципы, начертанные в прошлом в судьбах человеческой расы, все отмечены знаком Духа, а не животного материализма. Мы переживаем саму критическую эпоху в истории человечества, мы стоим на пороге, за которым или гибель на стороне мертвящего материализма, или победа на стороне господства духа.

Что же прежде всего необходимо сделать, что бы избежать гибели? Первое — разбить идол материализма и уничтожить культ поклонения ему. Мы знаем, истина существует только одна, и, несмотря на противоречия мировоззрений, всегда возможно прийти к соглашению и отыскать её. Необходим опыт синтеза философских систем без учёта их видимого отрицания друг друга. Поэтому нельзя сказать, что правы крайние материалисты или безукоризненны крайние идеалисты. Существует какая-то координата, уравновешивающая то и другое и утверждающая единую истину. Пусть попыткой такого синтеза и будет предлагаемый 17-ти летний, посильный мой труд. Самый общий взгляд на философскую мысль прошлого указывает нам, что она вся в совокупности была путём самосознания человечества, и что она всегда тесно соприкасалась с религией.

Всем, посветившим себя философской мысли, известно, как иногда затруднительно озаглавить объёмистый труд такого содержания. В юности я намерен был ему дать романтический заголовок ‘Странствование для обретения истины’ и практиковать в виде художественного повествования и диалогов. С 1914-ого года в более или менее окончательной рукописи он имел заглавие ‘Позитивизм и идеализм’, затем — ‘Идеалистический материализм’. Но в дальнейшем я предпочёл то, которое стоит над оконченным трудом — ‘Философия самосознания’. Как увидит читатель, всё сочинение охвачено тезисом сознания как объективным, так и субъективным. Хотя продолжение всего сочинения, согласно содержанию его частей, берётся то или иное из них, смотря по тому, какое более подходит.

Знание суть усвоение и приобретение чего-нибудь из объекта для нашего духовного запаса, когда это знание имеет объектом нас самих, наш душевный мир — оно становится самосознанием. Сознание говорит о деятельном знании, усиленном в самом акте действия. Поэтому — в нём событие и сопротивление, и так далее. Приставка ‘со’ при глаголах и существительных даёт всегда активность, она так же обозначает и совместные действия, как то: ‘сочетаться’, ‘составить’, ‘содействовать’ и так далее. Самосознание указывает на усиленную степень активного знания, направленного на самое себя, на субъект познания, на ‘Я’. ‘Познавая себя, ты познаёшь мир-объект, и, познавая мир-объект, ты познаёшь себя, — основной тезис излагаемой философской системы.

Мой 17-тилетний житейский опыт многому меня научил. Я пережил три царствования — Александра II, Александра III и Николая II — и переживаю царство Народа. При мне прошли четыре войны. Конец ‘Крымской кампании’ помню в детстве из рассказов солдат, участвовавших в ней. Помню рассказы николаевского солдата, портного из деревни Тюрики, работавшего у нас на дому — Ивана Петровича. Помню войну с Турцией за освобождение славян и моих товарищей-сверстников, шедших на войну добровольцами ради идей освобождения. Пережил несчастную и беспричинную войну с Японией и тяжкую, и многоскорбную войну с Германией, отголоски какой не смолкли и поныне. И мы до сих пор несём гнёт на себе. Пережил интересную эпоху народничества 70-ых годов XIX века, отчасти захватившую меня — был народным учителем полтора года. Пережил революцию 1905 года и косвенно участвовал в ней, и переживая современную социалистическую революцию, и некоторые страницы лежащей перед читателями книги писаны в Москве под последние орудийные залпы её победителей…

Моя разнообразная деятельность сталкивала меня с самым разнородным составом лиц, давших мне возможность узнать их взгляды, настроения и их мировоззрения. Но, едва ли не главенствующую роль в понимании жизни или, по крайней мере, в стремлении понять её, были мои скитания по России и, отчасти, за границей — в продолжение более 40-а лет с этюдным ящиком через плечо во время моих художественных экскурсий. За всю мою практику исполнено не менее тысячи этюдов. В моём распоряжении имеется карта России с отметками не менее ста пунктов, где я писал этюды, зарисовывал что-то или набирался впечатлений.

Итак, результатом внешних влияний в продолжение всей моей жизни и моей склонности и преданности философии и явился предлагаемый труд. Сочинение разделяется на шесть частей.

I отдел:

Объект и субъект.

Теория формы.

Онтологические принципы.

II отдел:

О жизни и человеке.

О высшем принципе.

Религия.

Философский приём предлагаемого труда состоит в следующем. Мною взят метод позитивистов, разделявших мир на объект и субъект, и затем, согласно философии греческой классики, всё рассматривается по отношению к принципу бытия, то есть прежде всего решается онтологическая проблема. В дальнейшем само бытие определяется по отношению к сознанию как наиболее вероятной его причине, в свою очередь рассматриваемому по отношению к высшему принципу.

Форма изложения мною выбрана популярная, дабы могло быть доступно более или менее всем. Не нужно забывать мудрое изречение Сиддхартхи Гаутамы (основателя буддистского учения): ‘Слова человека, который вполне понял и полюбил истинность того, что он говорит, благо, и слова его будут понятны слушателям, они будут запечатлеваться в сердце, вызывать размышления. Тот же, кто не дорожит тем, что он говорит, кто не любит истины, тот не заразит ею и других’. И что бы ‘заразить’ истинностью сказанных слов, нужно, что бы они были понятны всем. В Древней Греции философы учили на площадях и вступали в дебаты с простым народом: каменщиками, носильщиками и пришлым людом из деревень. Не нужно упускать из виду и следующее:

1-ое. Всякий человек более или менее философ в душе, у всякого своё мировоззрение, уж по одному тому, что каждый принадлежит к какому-нибудь религиозному учению и прочему, тому подобному.

2-ое. Философия ‘живёт’ не только в кабинетах учёных, но и в головах простых смертных, не для себя же ведь только пишут философы, а для читателя в самом обширном значении этого слова.

Излагаемая философская система носит оптимистический характер. Философия не должна быть пессимистической, так как она обнаруживает бытие, а бытие вечно, следовательно, и основы бытия, как ведает философия, могут быть только положительного свойства. Благо только и может обуславливать вечность, всё же отрицательное скоро преходяще и не вечно, его первый признак — самоуничтожение.

Несколько раз моя рука, державшая это перо, останавливалась, и я более или менее прекращал мой труд. И вот по каким причинам, судя по черновой тетради за 1928 г: философия, написанная в годину переживаемого нами лихолетья, и при том же в годы, близкие к моей старости, может быть только пессимистического характера. Поэтому нужно ждать или лучших времён или отказаться от мысли написать что-нибудь утешительное. Задача же истинной философии — примирение противоречий и указание на светлые пути, если не в действительности современной нам жизни, то, по крайней мере, в желаемой, и главное, в мысли. Что лучше — ждать или прекратить писать? Лучшего не дождёшься, остаётся не писать. Что напишешь среди невзгод?

Но не нужно предаваться отчаянию, вновь наступили светлые времена, эпоха обновления и преобразования нашей общественной жизни, жизни целого Народа, и я получил возможность с новыми силами вновь приняться за старое. Да поможет мне в том Бог!

Введение.

Что есть истина?

‘Ничего нет и не будет, кроме бытия’.
Парменид.

‘Мир подобен постоянно развертывающемуся свитку, наше сознание прочитывает только то, что написано на развернутой его части, свернутое же остается для нас постоянной тайной… Бесконечный план совершенствования мира, его прогресса останется для нас вечной тайной, как неразвёрнутая часть свитка. И тот, кто развёртывает его — суть истина — прекрасное, величественная дева с бесстрастным ликом и ‘проникновенным взглядом’. Много путей ведёт к истине, но верный только один’, — сказал Сиддхартха Гаутама.

Мы называем истинным то суждение, которое имеет быть более или менее постоянным, неизменяемым, и абсолютно истинным — то, которое остаётся таковым навсегда и не возбуждает ни вопросов, ни сомнений.

Таковым, например, будет утверждение, что мы существуем, ‘мы есть’, и что существует мир-объект. Это первая основная и неоспоримая истина, из которой и на основании которой вытекают все истинные умозаключения, чего бы и кого бы они не касались. Всё, что утверждает бытие, то истина. Следовательно, что не утверждает — противоречит тому, то шатко, сомнительно, то есть не имеет возможности продолжаться — то ложь. Она сама себя прекращает тем самым, что существует. Ложное заключение вырабатывается из кодекса понятий, лживый, фальшивой поступок вызывает возмездие, прекращающее дальнейшую возможность его повторения и так далее. И в то же время мы знаем: явления губительные, разрушающие, противоречащие незыблемости бытия — суть зло.

Идеи в искусстве.

‘Полна чудес великая природа’, — восклицает старый Берендей в пьесе-сказке А. Н. Островского ‘Снегурочка’. При виде прелестной девицы ожило его дряхлое сердце. Природа бесконечна, мудра и прекрасна, она врачует страдания вызывает из глубины души примиряющие думы. Во время моей шестидесятилетней практики, когда я с альбомом зарисовывал с натуры или с палитрой в руках писал этюды, невольно всегда ‘стучались в мой мозг’ неотвязные вопросы: что такое эти облака, которые я пишу, что такое эти гибкие деревья, послушные ветру, бегущему волнами по молодой ржи и уносящемуся в синеющие дали, и почему в ней тонут и исчезают объекты, как бы переставая существовать, тогда как впереди они яркие и отчётливые, и что такое сама материя, образующая тела и дающая им формы? Одним словом, всё то, что подвластно кисти ‘бродячего’ пейзажиста, всегда ставит лицом к лицу с самой природой и зовёт его к созиданию образов и будит пытливые знания. В искусстве более, чем где-нибудь, с несомненной очевидностью обнаруживается связь идеи с формой, ясность выражения здесь стоит на первом месте. Идеи в этой области приобретают характер иной, чем в области знаний, где она — чисто рассудочное явление. Наука, по словам Аристотеля, есть приобретательская способность души к доказательствам. Как не бывать действительному художественному произведению без предварительно возникшей идеи-образа в художнике, так же не может возникнуть и форма бытия без предварительной объективной идеи.

Идеи в искусстве — внутренний, художественный образ, или, как принято говорить, её содержание. Искусство имеет целью осуществление прообразов жизни, и искусство, и жизнь нераздельны. Оно может быть и описательного свойства и даже утилитарного, например, тенденцией, иметь темой картины характерный пейзаж, историю прошлого, житейскую суету, наконец, просто изображение предмета. Чистый художественный образ может быть и лишён описательности, он тогда становится символом — высшим проявлением чистого искусства.

Искусство искони считается одним из высших проявлений интеллекта человека. Оно поистине творит новый высший мир образов, отдельный от ‘повседневной суматохи жизни’, идеи-образы, создаваемые им, прекрасны, бессмертны и самодостаточны. Потому и люди, одарённые способностью творчества, особенно почитаемы, их чело на многие столетия и тысячелетия озарены светочем гения. Для возникновения художественной идеи образа первенствующее значение имеет наша способность к представлениям, в них с наибольшей ясностью обнаруживается свобода нашей душевной деятельности. Представление до его воплощения в художественном произведении возможно рассматривать, как зародыш идеи. ‘Представление образа’ в художнике потому так свободно и неудержимо, что оно не обременено необходимостью вместить его в форму, ограниченную произведением, воображение его не имеет преград, пока он не взял кисть в руки или резец скульптора. Воля ещё не встречает противодействия сложного формообразовательного процесса, она пока не затрачивается на него, её власть ещё не ограничивается понуждением вылиться в реальный образ картины, статуи, симфонии или литературного произведения. Кому из художников не знакомо, как легко ‘представить’ картину и как трудно выполнить. Художник может вообразить её почти до очевидности ‘для себя самого’, но не в силах сделать и малого для других, прежде чем не выразит своё представление на холсте или бумаге и при том же в удовлетворительной форме.

Поэтому представить картину может и не художник и даже рассказать её содержание и выполнение до мельчайших подробностей. Необходимы огромная практика, умение, что бы представление превратить во впечатление для других, передающее именно то, что хотел сказать художник в своём произведении: он иногда вследствие ‘самовнушения’ видит совершенно не то и нередко считает своё произведение верхом совершенства.

В области отвлечённого мышления в произведениях дидактического характера если не в такой же мере необходима способность к представлениям, то способность предугадывать развитие основной идеи, предвидеть вперёд весь ход последовательного мышления, вообразить всю его цельность, — всякий, занятый умственным трудом, знает — как это важно и как необходимо иметь интуицию.

Основная, руководящая идея произведения служит в одно и то же время и целью, и причиной его, и этот принцип одинаково применим как к дидактическому произведению, так и к произведениям искусства, и эта цель, прежде всего, должна быть ясно выражена в форме. Если в художнике нет ясного представления внутреннего образа картины, то ему никогда не написать картины действительно ценной и значительной. Великими произведения становятся только тогда, когда совмещают глубоко содержательный внутренний образ и ясно выраженное впечатление этого образа, то есть такие, которых идеи и форма в полном согласии и гармонии. В произведении искусства идея и выражаемая им форма идут параллельно, здесь с особенной очевидностью подтверждается тезис Платона: ‘идеи — причины вещей’. По мнению Аристотеля, ‘искусство и приобретённое душевное свойство творчества, следующего истинному разуму, одно и то же’, и в другом месте: ‘Искусство есть творческая привычка, следующая истинному разуму’. Разум всё приводит к единству, гармонии, это его свойство, поэтому и произведения искусства, совмещающие идею и форму, в полной мере — разумны.

Сколько мы знаем неожиданных произведений? Их действительно следует назвать неразумными. Они иногда великолепно ‘задуманы’, сложны по композиции, но пусты. Знаем много музыкальных подделок под Л. Бетховена и В. А. Моцарта, заключающие, по-видимому, все элементы, необходимые для значительного музыкального произведения, но мало интересных и много бесхарактерных, ничего не говорящих нашей душе. Иногда и даже хорошо оркестрованы, то есть внешне красивы, хороши по форме, но мало содержательны. Потому-то Аристотель и утверждал, что деятельность и творчество — не одно и то же. Может быть деятельность и бесплодной, музыкальное произведение ‘ловко сделанное’, но бездушное, творчество же всегда даёт новые положительные формы в тесной связи с идеями, вложенными в них.

Символы… В своём месте моей книги ‘Художество’ было уделено место вопросу о символах в творчестве интеллектуальном — в пластических искусствах, в слове, музыке. Может быть, творчество и практическое — техника, общественный строй, изобретение полезных вещей и так далее. Было сказано: символы постигаются глубокой душевной способностью, связанной с определённым настроением. При восприятии символа всегда звучит в душе определённый аккорд возвышенного чувства, вполне ясное сочетание созвучий, связанных с вполне определённым ‘внутренним образом’ художественного произведения. Эти свойством в особенности отличаются музыкальные произведения. Именно это состояние духа и есть первопричина возникновения идеи данного художественного произведения, оно же — и цель его.

О символах в ‘Художестве’ говорится так: ‘Они всегда обнимают огромную область явлений, они — олицетворение сокровенных мировых рычагов, это канва, по которой вышивается узор бытия, это тайны его, постигаемые человеком’. Непосредственная причина символов — объективное состояние духа, как бы нам принадлежащее: оно — субъективизация этого состояния в образах, порождаемых им в нашем сознании, оно осязаемо выражается в формах художественного произведения. Состояние духа, испытываемое зрителем или слушателем, с одинаковым правом принадлежит как художнику, так и не ему лично, а заключается в объективных настроениях, доступных всем и каждому, то есть оно не его личное, источник его — в объекте. Слушая сонаты и симфонии Бетховена, Баха и других классиков, всегда невольно создают в мысли, в воображении и, вообще, где-то ‘там’, в глубинах души, совершенно независимые свои идеи, образы, служащие как бы продолжением слушаемой музыки. Хорошая музыка всегда во всех областях вдохновляет к творчеству, так как музыкальные образы наиболее общие и наиболее выражают состояние духа — необходимейшее условие всякого художественного творчества, душевные же настроения — преддверие идей, образов.

Слушая симфонии Бетховена, всегда представляют борьбу каких-то двух неведомых миров. То — это горькое раздумье, то — утешение, то — радость беззаветная, радость жизни, то — сомнения в этой радости, то вдруг послышатся как бы вестники глубокой вечной истины, то голос жестокой действительности снова заставит очнуться от обаятельных грёз… Опять утешающие звуки сладостной мирной жизни, простой пасторали, близкой сердцу и всегда доступной… Вдруг громкий марш нарушает эту гармонию, как стук земли об крышку гроба… Всё непрочно, всё преходяще, хотя где-то ‘там’, далеко, в недоступных областях бытия всё примиряется, и осуществляются все надежды… Таковы навеваемые Бетховеном символы, думы. Эти образы-идеи присущи всякому истинно высокому музыкальному произведению. Сюда не входит огромная область звуков мелодичных, как бы музыкальных орнаментов, удовлетворяющих простое эстетическое чувство, жажду красоты.

Многие могут усомниться в справедливости излагаемого мною взгляда на воздействие музыкальных образов. Всякий услышит в музыке ‘своё’, согласно настроению, направлению мысли, характеру, а другой и ничего не почувствует и не услышит. Наоборот, у иного и менее значительная музыка может вызвать те же настроения и идеи, как и музыка Бетховена. Я знал одного художника, который приходил в умиление и восторг от уличной шарманки, когда она издавала хрипящие звуки со дна колодца — двора петербургских домов-ящиков. Она и для него так же много говорила, как игра Антона Рубинштейна в его знаменитых исторических концертах. Иначе не может и быть: если вы ударите по кастрюле, то мелодией зазвучат струны и на скрипке Страдивари. Так же и мелодия, пусть она будет исходить из жалкой шарманки с попугаем, вынимающим жребий, но на восприимчивую душу она подействует, как многоговорящая музыка.

Это самое и доказывает то, что музыкальные настроения, как выразитель состояния духа, всегда и при всех обстоятельствах вызывают одно: возвышают его и порождают образы-идеи. Истинные произведения искусства художника кисти или композитора-музыканта могут быть следствием долго вынашиваемого представления, или под влиянием ‘нахлынувшего вдохновения’, наития. Последние и есть непосредственное проявление объективного ‘я’, объективной вне нас находящейся силы.

Большинство великих произведений искусства выходит, как говорится, ‘само собой’. Здесь творит не непосредственно художник, а помимо его ведения им распоряжается какая-то другая власть и берёт его, как материал, делая своим орудием. Здесь образ не созидается, а сам приходит, каким он пребывает в недрах объекта, и через внутренний мир человека, его душу, становится внешним явлением, ‘объект претворяется в объект — художественное произведение’. Душевное настроение, передаваемое музыкой, существует одинаково в нас и вне нас. Потому-то возможно слышать музыку и в шуме берёзовой рощи, и в буре в лесу, и в полёте валькирии, и в прибое волн морских, с такой образностью переданную у Н. Римского-Корсакова в аккомпанементе к песне варяжского гостя из оперы ‘Садко’. Или в талантливом произведении молодого соответствующего композитора Ю. С. Никифорова, в его ‘Наваждении’, так образно передающем ‘тёмных душевных призраков’, бесследно исчезающих.

Поэтому же ритм, волнообразность, с такой непреклонностью руководящие вообще образованием форм, в музыке становятся её основой. Музыка в высших своих проявлениях подобна Сивиллам — она предвидит. В ней скрыты основные начала бытия, они, хотя и неясные, смутные, блуждают в звуковых образах. ‘Вся, разделяясь, соединяется, как гармония лиры’, — уподобляет основам музыки бессмертный иониец (Пифагор).

Основные мотивы музыки: мажорный и минорный тон, мелодии радости и печали, быстрый или замедленный темп, — эта основа вообще бытия и жизни, — чистые символы, предвестники вечных идей… В них проявляется воля прежде, чем стать ‘бытием’, первые его аккорды, доступные нашему уху, как предчувствие и желание.

Шопенгауэр утверждал, что в музыке мы постигаем саму волю, поэтому буквально во всех областях искусства ‘лирика и поэзия отождествляются с музыкальными образами’. Когда хотят подчеркнуть элегичность и поэтичность картины или музыкального произведения, говорят и пишут: ‘Отзвуки минувшего’, ‘Аккорды жизни’, ‘Напевы осени’ и так далее. Даже в стройном непреклонном движении небесных тел великие астрономы слышали ‘музыку сфер’.

Всюду символы бытия, его движение и жизнь олицетворяются музыкальными образами. Не потому ли музыка так общедоступна, общечеловечна, утешительна и так глубока, что заключает в себе все символы жизни? Ни одно искусство не имеет такого распространения как музыка, притом же она присуща не только человеку, но и другим животным. Немолчное пение пернатых, наполняющих наши леса, и звенящие хоры насекомых говорят о том же. Слыхали ли вы душевное томленье в минорной гамме соловья в весенних сумерках на берегу ручья в молчаливом лесу? Или глубоко скорбный одинокий голос лебедя в молчании темной, пасмурной майской ночи?.. Я слышал. Не без глубокого значения произошло совпадение понятий, определяющих идеи красоты и музыку в слове ‘гармония’.

В техническом искусстве идея, как основа формы, выступает с не меньшей очевидностью. Что бы сделать стул или стол, прежде всего у столяра должна быть идея того или другого, прежде всего должно быть их представление, и притом же идеального характера, совершенное, вполне целесообразное и строго отвечающее ‘благой цели’ стола или стула. Инженер, прежде чем создать машину, имеет её готовую идею — задачу — и боле или менее удачно осуществляет её. Она должна быть пригодна для целей, то есть должна выражать идею данной машины в действии. Никто, конечно, не будет утверждать, что инженером создаётся машина ‘наугад’, случайно ‘выйдет что-нибудь’. ‘Наитие’, вдохновение, как и в чистом искусстве, и в технике имеет огромное значение. Т. Эдисон постоянно был озаряем идеями новых изобретений, он был как бы орудием каких-то, вне его находящихся сил, творил, если возможно так выразиться, ‘непроизвольно’. В этом, собственно, и обнаруживается гениальность личности во всех родах искусства и вообще творчества, они в момент творческого вдохновения не принадлежат себе и находятся во власти объективных веяний, поэтому ‘вымысел’ — чисто личный акт — никогда не бывает матерью гениальных произведений искусства, а становится всего лишь их повивальной бабкой.

Оригинальность в формах искусства нередко идёт параллельно с тщеславием автора, с желанием во что бы то ни стало не походить на других, мы знаем, часто чрезмерная оригинальность граничит с чудачеством. Первый признак футуризма во всех областях — оторванность от действительности, то есть он обслуживает то, что невозможно, что не является неизбежным продолжением предшествующих форм и чего нет и не может быть.

Эти формы дикие и сумасбродные, будь это сцена, музыка, живопись и архитектура — безразлично. Оригинальность и новизна, например, современная архитектура железобетонных коробок, претендующих на архитектурные здания, в творчестве неизбежны, само творчество уже заключает в себе созидание новых форм, ‘творимых’.

Как всякая новая мысль должна быть подчинена законам логики, так и художественное произведение должно быть подчинено единству целого, дающего художественный образ. Субъективная сторона в искусстве — талант, способность, прирождённое качество. В художнике должен быть развитый вкус к прекрасным формам, способность воображения, фантазия, наконец, умственная развитость. Уравновешенность натуры — залог счастливой жизни и вообще — совершенных форм. В искусстве, живописи, например, уравновешенность в полихромии — основа колорита: разлад, диссонанс красок характеризует слабое произведение. Одна и та же фраза в слабом литературном произведении ‘выпирает из общего тона’, в талантливом же, гармонизованная с другими, производит приятное впечатление, то есть удовлетворяет эстетическим требованиям.

Органическая потребность в красоте форм существует во всех живых созданиях, кроме низших ступеней, и это стремление так же понятно и естественно, как и стремление к согласию и гармонии во всём, что бы ни касалось нашей жизни и вообще бытия. Этот параллелизм явлений обнаруживает общность основных первозданных законов. Потому-то аналогия не есть что-то случайное, но вполне определённо указывает на внутреннюю связь аналогичных явлений. Так, в красивых формах, в особенности в искусстве, когда образующие их элементы рельефны до контрастности, предмет достигает идеальной красоты. Так же и человек, носящий в себе рельефно очерченные элементы характера, хотя и контрастные, ближе стоит к идеалу. Он энергичен и мягок в отношении с другими, заключает в себе и самообладание, и порыв благородных увлечений, и гениальный ум, и скромную простоту. Единство целого, хотя бы и в противоположностях, — залог незыблемости форм во всех областях бытия.

В истории возникновения разумной исторической расы первым орудием, пробивающим брешь в области самосознания, было не начертание слова посредством знаков, а пластический образ — искусство. Всем известно изображение мамонта на бивне этого животного, талантливо передающее характер его и сделанное первобытным человеком. Поэтому искусство имеет огромное значение в истории культуры, что оно говорит непосредственно образом и даёт полное представление явления, доступное всякому. Образовательное значение пластических искусств не может возбуждать сомнений.

Больше галерей, музеев, выставок художественных произведений, больше! Для Народа это клад огромной ценности… Развитие любви к природе, к поэзии, музыке, живописи и так далее — вот задачи умелого эстетического воспитания.

О жизни и человеке.

Мы любим жизнь всеми силами души, стремимся не потерять ее и любим даже тогда, когда знаем, что она, придет час, навеки прервётся… Мы живем, как бы приговоренные к смертной казни…

Коммунизм атрофирует личность и вводит в господство посредственность через нивелировку всех под одну мерку и дает личность ограниченную и мало сознательную. Господство во всех направлениях машины ослабит физическую сторону человека, так как для него будет излишним усилие личного труда, его мускулов, легких, мозга, все будет делать за него машина…

Государственный строй может соответствовать только умственному и нравственному уровню личностей, образующих его. Каков народ таково и правительство. Нельзя идеальные свободные законы ввести в разнузданное стадо полудикарей.

В обществе, состоящем из крайне ограниченных и тупых личностей, и притом же, с грабительскими наклонностями, если ввести, например, коммунистический строй, то кроме анархии и грабежа этого ничего не выйдет, так как идея ‘общественной собственности’ им совершенно чужда. Если ничье — то, следовательно, может быть моим, ничего не жалей, ничье — тащи и бери, сколько влезет… В подобном же обществе не ограниченная монархией кучка придворных угодников делает личность или стадом

послушных баранов или, в лучшем случае, безличным скопищем равнодушных

ко всему обывателей, неспособных в ‘трудную годину лихолетья’ постоять за себя и свои интересы, пригодных только для того, чтобы продать и предать свою родину, религию, народность, отечество…

Безумие вручать судьбы народа своей страны темным массам низов. Они погубят себя, сделают страну нищей и в конце концов, не справившись с взятыми на себя задачами, бросят страну на произвол судьбы, или во власть какого-нибудь иностранного государства. Такое же безумие, не считаясь с волей народных масс, управлять ‘по произволу’, не беря в расчет ее интересов, нужд и потребностей.

… Диктатура пролетариата — такой же деспотизм и одинаково губит народ и национальность. Власть тьмы одинаково может идти рядом как с той (диктатура одной личности), так и с другой формой правления (диктатура пролетариата).

… Каков народ, такова его и история, таково и правительство, выделенное и поддерживаемое им. Итак, Народ — те, кто сознает свою народность, любит Родину, принадлежит ей и готов, жертвуя жизнью, отстаивать ее, когда грозит опасность, не соблазняясь никакими, вроде коминтерна, интернационала и других ‘гороховых погремушек’, которыми стараются отвлечь, как детей, от первостепенной важности вопросов, стоящих гибели или спасении России.

… Красота жизнеспособна… Она стихийно ведет человека к предназначенной цели: совершенствованию во благе. Без красоты, понимаемой хотя бы и как внешность, немыслимо на земле счастье. Скажем больше. Жизнь, обставленная красиво, наиболее способна совместить идеальную по содержанию жизнь.

… Остается еще сказать несколько слов об ‘эстетическом воспитании’, которое так необходимо нам, русским. Города, села и деревни наши грязны, неблагоустроенны, в образе жизни массы народа отсутствуют потребности к элементарному изящному, что зависит, главным образом, от бедности.

О религии.

…Настанет время, когда религия предстанет во всем своем величии, правде, силе и красоте!

… Личность, общество, государство, страна, воспитанные на принципах безбожия, обречены или на вырождение или на полное несоответствие действительности с достижением идеалов.

…Мы никогда не должны забывать того, что Богом миру и человеку дана свобода воли, он может выбирать путь и независимый и благой, но благо же и есть то, что в мире обнаруживает бытие Божие. Представьте сына, который бы не следовал благим советам родного отца и впал бы в порочную жизнь, пьянство, бесчестность и так далее. Таково же положение человека, не следующего повелениям Отца Небесного. Еще с большим упорством богохульники из сект безбожников обрушиваются на христиан, указывая им на то, как поруганная их вера, разрушенные и взорванные храмы остаются без возмездия виновникам гонения. Тысячи верующих отпадают от религии, когда их обвиняют в отсутствии Бога, и Бог не подает им руку помощи. Они обычно указывают на киевлян, бегущих по берегу Днепра и кричащих: ‘Выдыбай, Перуне, выбывай’! Соблазнители взрослых и детей, не верующие в чудеса, в то же время требуют чудес, зная при том же, что вера Христова не в чудесах и не в камнях храмов, а в сердце и душе верующих. Притом же, в ком слаба, непрочна вера, те удаляют себя от Бога и от его помощи. Кто же из верующих заступился, жертвуя собой, за разрушенные Храмы? — Никто…

………..

‘Принеси себя в жертву ради Блага, прими свой предназначенный тебе крест’.

Если бы даже большинство, и даже все пришли к отрицанию Бога — Он все-таки есть, потому что истина не в отрицании Его, а в утверждении, потому что отрицать Его, значит утверждать ничто — небытие, а мы существуем. Если бы даже все человечество забыло Его — Он все-таки есть, потому что забыть — не значит, что Его нет. и никогда не будет времени без Бога, потому что время Им порождено, оно Его Воля.

… Если народ потеряет в себе национальное самосознание, расшатается в основах, потеряет свою религию, забудет свою историю, забудет самое слово патриотизм и будет способен к предательству Родины, — промысел и провидение не дойдут до сердца погибающего народа, потерявшего свою душу… Он как полуживой труп — можно плясать на нем, гадить в лицо, надсмехаться над его национальным чувством, а он в бреду пьяного угара только будет мычать и сквернословить. Что и случилось с русскою

душою. Великое бедствие потерять национальную волю — предаться интернациональному. Только душа человека дает творчество в личной его жизни, как и душа Народа в его истории прошлого и будущности.

1932 г.

Источник текста:

Васнецов A. M. Странствование для обретения правды-истины. Философия самосознания. Рукопись в 2-х т. 1238 с. — Архив мемориального музея-квартиры A.M. Васнецова, о. ф. No 1073-1074.

‘Наше наследие’, 1995 г., No 35-36, С. 81 — 83, 86 — 89.

Васнецов A. M., ‘Отзвуки минувшего’, М., ‘Московские учебники и картолитография’, 2006 г. С. 277 — 287.

Васнецов А. М.

Странствование для обретения правды-истины.

Предисловие.

Введение.

Идеи в искусстве.

О жизни и человеке.

О религии.

Читайте также: