Странный обращикъ научной критики.
Странный обращикъ научной критики.
(По поводу статьи Г. А. Фаминцына: ‘Опровергнутъ ли дарвинизмъ Данилевскимъ?’ Встникъ Европы, 1889 г., февраль).
——
——
К. Тимирязевъ.
‘Русская Мысль’, кн.III, 1889
Странный образчик научной критики, Тимирязев Климент Аркадьевич, Год: 1889
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Увидавъ въ февральской книжк Встника Европы статью г. Фаминцына, посвященную тому же предмету, носящую то же названіе, какъ и моя статья, появившаяся ни страницахъ Русской Мысли два года тому назадъ, я невольно полюбопытствовалъ узнать, почему авторъ ея нашелъ нужнымъ поднять снова вопросъ, какъ мн казалось, для ученаго міра разршенный или, врне, никогда и не существовавшій? Что иметъ онъ сказать новаго по поводу книги Данилевскаго? По мр того, какъ я подвигался въ чтеніи этой статьи, я все боле убждался, что не получу отвта на свой вполн естественный вопросъ. Дйствительно, боле странной критики мн не случалось встрчать.
Г. Фаминцынъ, прежде всего, разъясняетъ то положеніе дла, которое онъ засталъ въ литератур. Вскор посл выхода въ свтъ книга Данилевскаго появилась статья г. Страхова, въ которой произведеніе это признано однимъ изъ рдкихъ явленій во всемірной печати. Вслдъ затмъ появилась моя статья, для характеристики которой г. Фаминцынъ приводитъ только рядъ рзкихъ, выхваченныхъ безъ связи съ предъидущимъ и послдующимъ, фразъ, заключающихъ отзывы о книг и пріемахъ ея автора. На мою статью отвтилъ вновь г. Страховъ, утверждавшій, что въ ней нтъ вовсе содержанія, и т. д. Изложивъ, такимъ образомъ, фактическую сторону дла, г. Фаминцынъ длаетъ выводъ, что оба ученые (т.-е. Страховъ и я), очевидно, могли убдить только своихъ ‘поклонниковъ’ (насколько это касается меня, то признаюсь откровенно, что въ первый разъ слышу о существованіи таковыхъ). Въ интерес же дла, очевидно, необходимъ новый, ‘обстоятельный’ и ‘безпристрастный’ разборъ достоинствъ и недостатковъ книги Данилевскаго.
Сужденіе, какъ видно, категорическое, не допускающее двухъ толкованій. До г. Фаминцына еще не высказано ‘обстоятельнаго’ и ‘безпристрастнаго’ сужденія, и этотъ проблъ долженъ быть выполненъ его статьей. Читатели Встника Европы, по словамъ г. Фаминцына, случайно заглядывающіе на страницы Русской Мысли, конечно, безъ труда поврятъ этому суровому приговору г. Фаминцына надъ своими предшественниками, тмъ боле, что онъ представляетъ доказательство своего высокаго безпристрастія, не длая никакого различія между моею критикой и статьями г. Страхова. Читатели эти, конечно, поврятъ, что въ моей критик не заключалось ничего боле ‘обстоятельнаго’ и ‘безпристрастнаго’, чмъ т рзкіе отзывы, которые такъ заботливо подобралъ г. Фаминцынъ. Но я-то самъ, зная, сколько труда я потратилъ на изученіе книги Данилевскаго, какъ тщательно (а, слдовательно, и ‘безпристрастно’) изложилъ главный ходъ его аргументаціи, отдляя существенное отъ несущественнаго, какъ старательно (а, слдовательно, и ‘обстоятельно’), доводъ за доводомъ, пытался ее опровергнуть, признаюсь, былъ озадаченъ такимъ сужденіемъ третьяго ученаго — г. Фаминцына. Что же такое упустилъ я изъ вида?— невольно спрашивалъ я себя.— Какіе недостатки труда не подмтилъ я и тмъ навлекъ на себя подозрніе въ недостатк ‘обстоятельности’, какія достоинства (по отношенію къ занимающему насъ обоихъ вопросу: ‘опровергнутъ ли дарвинизмъ?’) упустилъ я въ труд Данилевскаго и тмъ далъ поводъ подозрвать, себя въ ‘пристрастіи’? Словомъ, какіе новые, не раскрытые мною недостатки или, наоборотъ, какія скрытыя мною достоинства труда Данилевскаго раскроетъ намъ г. Фаминцынъ? Вотъ вопросъ, представлявшійся мн съ первыхъ же страницъ его статьи.
Очевидно, не одобряя рзкаго тона тхъ нсколькихъ фразъ, которыми онъ характеризуетъ мою статью, г. Фаминцынъ въ этомъ тон, конечно, могъ усмотрть, прежде всего, признакъ моего пристрастнаго отношенія къ длу. Но на первыхъ же страницахъ онъ самъ вынужденъ сознаться, что вызвавшій рзкость моихъ отзывовъ ‘самодовольно-самоувренный’, ‘хвастливо-задорный’, какъ я его назвалъ, тонъ книги на всякаго читателя долженъ произвести одинаковое впечатлніе. Приводя цлый рядъ мстъ, сравнительно боле мягкихъ (такъ какъ самыя неприличныя фразы уже отмчены мною), г. Фаминцынъ говоритъ, что отношеніе Данилевскаго къ Дарвину ‘высокомрно и заносчиво’, и, наконецъ, длаетъ выводъ, что ‘никто изъ послднихъ (т.-е. противниковъ Дарвина) не позволялъ себ выходокъ, подобныхъ тмъ, которыми испещрено сочиненіе Данилевскаго’. Значитъ, рзкость, съ которою я осуждалъ неприличныя выходки, которыми ‘испещрена’ книга Данилевскаго, объясняется не слпымъ пристрастіемъ къ Дарвину, а справедливымъ негодованіемъ, вызваннымъ литературными пріемами, которыхъ ‘никто себ не позволялъ’. Въ другомъ мст, когда (по поводу софизма Данилевскаго, что истинное ученіе познается по тому, что оно не легко понимается и трудно прививается) я говорю, что онъ позволяетъ себ ‘шутить надъ здравою логикой’,— г. Фаминцынъ предпочитаетъ называть эту выходку Данилевскаго ‘дтски-наивною’,— выраженіе, едва ли примнимое къ такому искусному спорщику, какимъ проявляетъ себя во всей книг Данилевскій, скоре предпочитающій разсчитывать на наивность читателя, чмъ щеголять своею собственной. Г. Фаминцынъ считаетъ также вполн возможнымъ высказывать и такое предположеніе, что Данилевскій ‘забылъ, или не подозрвалъ, какое значеніе имютъ труды Дарвина’, и, наконецъ, очевидно, не одобряя порою насмшливый тонъ моихъ возраженій, самъ не отказываетъ себ въ удовольствіи поглумиться надъ Данилевскимъ, говоря, что ‘не появись ‘дарвинизма’ Данилевскаго, ученый міръ и теперь еще бы пребывалъ все въ томъ же жалкомъ состояніи’ и т. д.
Словомъ, рзкость тона нкоторыхъ фразъ моего опроверженія оказывается вполн заслуженною,— не въ ней, слдовательно, можно усмотрть какое-нибудь проявленіе моего пристрастія {Напомню еще, что каждая изъ фразъ, приведенныхъ г. Фаминцынымъ, у меня строго мотивирована, касается вполн опредленнаго пріема Данилевскаго.}.
Переходимъ къ разбору сущности возраженій г. Фаминцына противъ труда Данилевскаго. Общихъ возраженій, показывающихъ, какъ мало вроятно предположеніе, что Данилевскому удалось опровергнуть дарвинизмъ, предъявляется два. Вотъ они: 1) мало вроятно, чтобы правъ оказался Данилевскій, а не подавляющее большинство ученыхъ, раздляющихъ обратное воззрніе, и 2) еще мене вроятно, чтобы доводы, предъявляемые Данилевскимъ, оказались побдоносными, такъ какъ они не принадлежатъ ему, не новы, и до сихъ поръ не опровергли этого ученія. Но оба эти довода, имющіе, замчу мимоходомъ, только относительную убдительную силу, были уже развиты мною, и даже боле ‘обстоятельно’, въ особенности второй,— я указывалъ, какой именно аргументъ и кмъ былъ предъявленъ ране Данилевскаго.
Но г. Фаминцынъ полагаетъ, что онъ нашелъ настоящій секретъ раздраженія Данилевскаго,— мотивы, объясняющіе вс его нападки. На это я замчу, что Данилевскій никогда и не длалъ изъ этого тайны, что онъ ясно и категорически высказалъ эти мотивы и за эту искренность я даже отдалъ ему полную справедливость. Но я замчу также, что ни мн, да и никакому научному критику, не можетъ быть дла до мотивовъ автора,— меня интересуетъ только степень убдительности фактовъ и доводовъ, имъ предъявленныхъ, а чмъ онъ руководился, подбирая факты, изобртая доводы,— это меня, какъ научнаго критика, не касается. Между тмъ, во всемъ своемъ изложеніи г. Фаминцынъ становится на обратную точку зрнія, не касаясь главныхъ доводовъ, онъ подробно анализируетъ мотивы. Онъ говоритъ, что Данилевскій вооружился противъ дарвинизма потому, что это ученіе разрушало его нравственное міровоззрніе или, выражаясь опредленне, противорчило его религіозному чувству. На это указывалъ и я, но г. Фаминцынъ идетъ дале и старается доказать, что Данилевскій въ этомъ отношеніи неправъ, и для этого сначала знакомитъ своихъ читателей съ сущностью дарвинизма, а затмъ старается доказать, что это ученіе не можетъ противорчить религіозному чувству.
Краткому изложенію сущности дарвинизма г. Фаминцынъ предпосылаетъ два замчанія. Во-первыхъ, онъ ршительно утверждаетъ, будто горячіе поклонники дарвинизма, въ его цлости, составляютъ лишь рдкія исключенія, но это заявленіе остается загадкой, такъ какъ неизвстно, въ какомъ отношеніи большинство ученыхъ оказалось вынужденнымъ нарушитъ цлость дарвинизма {Т.-е., въ сущности, сдлать то, чмъ похваляется Данилевскій.}, какія изъ его положеній оно признало невозможными, во-вторыхъ, г. Фаминцынъ заявляетъ, что самъ онъ никогда не принадлежалъ къ числу безусловныхъ поклонниковъ дарвинизма и принимаетъ его только съ существенными ограниченіями, но такъ какъ и эти ограниченія остаются неизвстными, то и самое заявленіе, въ сущности, безполезно.
Неизвстно, который изъ этихъ двухъ исправленныхъ дарвинизмовъ излагается дале, но т дарвинисты, которые продолжаютъ по-старому обозначать этимъ именемъ ученіе Дарвина, съ трудомъ узнаютъ въ изложеніи г. Фаминцына характеристическія черты знакомаго ученія. Сначала говорится о какомъ-то неопредленномъ трансформизм, настолько же совмстимомъ и съ ламаркизмомъ, какъ и съ дарвинизмомъ, а затмъ, посл длинныхъ выписокъ изъ статьи Бэра, заявляется, будто дарвинизмъ отодвинулъ на второй планъ вопросъ ‘для чего’ (для чего существуетъ тотъ или другой органъ), т.-е. телеологію. Между тмъ, по мннію лучшихъ знатоковъ дла, да и самого Дарвина, его ученіе именно придало новый смыслъ этому вопросу ‘для чего’, создавъ новую или раціональную телеологію {Въ письм къ Аза-Грей (1874 г.), Дарвинъ пишетъ: ‘То, что вы говорите о телеологіи, мн особенно понравилось, и, насколько мн извстно, вы первый обратили на это вниманіе. Я всегда говорилъ: ‘you are the man to hit the nail on the head’. А вотъ то мсто, къ которому относятся слова Дарвина: ‘Мы должны признать одной изъ заслугъ Дарвина то, что онъ возвратилъ естествознанію телеологію, такъ что, вмсто морфологіи versus телеологія, мы будемъ имть морфологію, сочетанную бракомъ (wedded) съ телеологіей’ (Life and letters of Charles Darwin, v. III, 189).}. Это понималъ и Данилевскій, называвшій дарвинизмъ, конечно, съ своей тонки’ зрнія, псевдо-телеологіей.
Посл этого неопредленнаго, смутнаго очерка сущности дарвинизма г. Фаминцынъ приступаетъ къ своей главной задач — къ раскрытію коренной ошибки Данилевскаго….
Эта коренная ошибка, какъ, мы уже видли, сводится къ тому, что Данилевскій настойчиво и горячо заявляетъ, что дарвинизмъ возмутилъ его нравственное міросозерцаніе, что съ этимъ ученіемъ не можетъ примириться его религіозное чувство. Но здсь я долженъ принять сторону, Данилевскаго. Г. Фаминцынъ говоритъ дале о какихъ-то ‘симпатичныхъ’ сторонахъ характера Данилевскаго, обнаружившихся въ его книг. Я замтилъ, и отдалъ ей справедливость, одну — именно его искренность, ту откровенность, съ которой онъ высказываетъ свои религіозныя антипатіи къ дарвинизму и, безъ всякихъ увертокъ, заявляетъ, что питалъ неопреодолимое отвращеніе къ нему, прежде чмъ усплъ найти (какъ ему казалось) уязвимыя мста. Если такое отношеніе къ дду нельзя вмнить въ заслугу ученому, то за откровенное сознаніе въ немъ, разъ оно существуетъ, нельзя не чувствовать уваженія къ человку. Г. Фаминцынъ убждаетъ цитатами изъ Бэра и въ особенности Виганда (какъ извстно, самаго рьянаго противника дарвинизма), что это ученіе совмстимо съ религіознымъ чувствомъ, но, я полагаю, никакимъ числомъ примровъ нельзя доказать этого тезиса. Во*-первыхъ, всякій человкъ воленъ (а, можетъ быть, и не воленъ) въ своихъ религіозныхъ чувствахъ. Какое мн дло до того, раздляютъ или не раздляютъ моего религіознаго чувства сотни или тысячи людей? Вдь, для меня-то оно остается тмъ же, чмъ было, оно пережито, можетъ быть, выстрадано мною, а не взято на-прокатъ изъ послдней прочтенной книги. Во-вторыхъ, стоитъ внимательно присмотрться ко всмъ этимъ Вигандамъ и имъ подобнымъ для того, чтобъ убдиться, что ихъ равнодушіе только напускное. Вигандъ руководится тми же побужденіями, какъ и Данилевскій,— это сквозитъ на каждомъ шагу, онъ отказывается отъ дарвинизма не потому, что нашелъ въ немъ ошибки, а страстно ищетъ ошибки, потому что ему противенъ выводъ. А напускное равнодушіе только хорошо извстный діалектическій пріемъ — уврить читателя, что мн собственно безразлично, каковъ будетъ исходъ спора — я цню только силу доводовъ за и противъ {Мн неизвстно ни одного примра антидарвиниста, который бы отказался отъ этого ученія такъ, какъ отказались отъ догмы постоянства видовъ самъ Дарвинъ или Лайель, то-есть постепенно сдаваясь передъ очевидностью доводовъ. У антидарвинистовъ всегда желаніе опровергнуть предшествовало опроверженію.}. Не многіе антидарвинисты проявили чистосердечіе Данилевскаго, прямо заявившаго, что для его нравственнаго спокойствія необходимо было опрокинуть дарвинизмъ, что это для него было жизненнымъ вопросомъ. Повторяю, этой искренности я отдалъ справедливость,— оспаривалъ я только нравственное достоинство тхъ средствъ, тхъ пріемовъ, которыми Данилевскій полагалъ достигнуть цли {Публичныя лекціи и рчи: Опровергнутъ ли дарвинизмъ? Стр. 145—150.}. Г. Фамницынъ, конечно, вполн и безусловно правъ, утверждая, что дарвинизмъ совмстимъ съ религіознымъ чувствомъ,— эта мысль и до него высказывалась въ нашей литератур {См. мой очеркъ: Чарльзъ Дарвинъ и его ученіе, стр. 4.}. Совмстимъ, но съ какимъ религіознымъ чувствомъ? Если съ нимъ примиряется религіозное чувство однихъ, то изъ, этого не слдуетъ, что и религіозное чувство всякаго человка должно примиряться. Рядомъ съ примрами, приведенными г. Фаминцынымъ (и, въ сущности, мало убдительными, такъ какъ въ нихъ люди религіозные, увряя, что готовы примириться съ дарвинизмомъ, его отвергаютъ), можно привести примры обратнаго. Таковъ, напр., проф. Генсло, другъ и учитель Дарвина, горячо имъ любимый и мнніями котораго онъ дорожилъ, когда появилась книга Дарвина, Генсло объявилъ наотрзъ, что несогласенъ съ этимъ ученіемъ, потому что не видитъ возможности примирить его съ своими религіозными убжденіями. Результатомъ этого было замтное охлажденіе долголтней дружбы {Life and letters. Изъ этой книги, которою г. Фаминцынъ, повидимому, не пользовался, онъ могъ бы почерпнуть свднія и о религіозныхъ воззрніяхъ самого Дарвина.}. Повторяю, не могу отрицать за Данилевскимъ права заявлять, что дарвинизмъ противорчитъ его религіозному чувству, а та откровенность, съ которой онъ это высказываетъ, ставитъ его, въ моихъ глазахъ, выше Виганда и ему подобныхъ, подъ личиной равнодушія только плохо скрывающихъ свои религіозныя антипатіи.
Возражать Данилевскому можно и должно лишь съ той минуты, когда онъ самъ переходитъ къ наступательнымъ дйствіямъ, когда въ свою очередь онъ хочетъ навязать другимъ свои религіозныя чувства, когда онъ вступаетъ въ область аргументовъ и пытается, въ рзкой и оскорбительной форм, доказать, что всякій здраво разсуждающій человкъ обязанъ отвергнуть дарвинизмъ. Генсло охладлъ къ Дарвину — и, по-своему, былъ правъ, — но онъ не сталъ писать памфлетовъ противъ дарвинизма. Противъ этой аргументанціи Данилевскаго я и возсталъ. Важнйшій изъ его общихъ философскихъ доводовъ сводится къ тому, что въ дарвинизм все объясняется ‘нелпою случайностью’. Противъ этого довода вооружается и г. Фаминцынъ, но, я полагаю, всякій, кто дастъ себ трудъ сличить наши статьи, убдится, что на страницахъ 637—38 г. Фаминцынъ даетъ только перифразу того, что мною высказано на стр. 199 и 200 {Публичныя лекціи и рчи. Москва, 1888 г. Опровергнутъ ли дарвинизмъ? Статья перепечатана безъ измненій.}. Я указываю, что случайность элементовъ какого-нибудь явленія не препятствуетъ имъ слагаться въ стройное цлое, и ссылаюсь на астрономію и исторію, а г. Фаминцынъ повторяетъ туже мысль, иллюстрируя ее ссылкой на физическую географію и исторію.
Но я этимъ не довольствуюсь: я показываю, что Данилевскій, негодуя на міровоззрніе дарвинистовъ, не замчаетъ, какое жалкое, полное несогласимыхъ противорчій, міровоззрніе предлагаетъ самъ въ замнъ. Я назвалъ его отношеніе къ этому вопросу, такъ глубоко его интересующему, ‘запальчивымъ недомысліемъ’, и боле точной характеристики не могу предложить и теперь. Бездоказательно обвиняя дарвинистовъ въ томъ, будто они объясняютъ развитіе органическаго міра нелпымъ случаемъ, Данилевскій, напротивъ, видитъ въ этомъ процесс непосредственное вмшательство, цлесообразно направляющаго его, интеллектуальнаго начала, т.-е., выражаясь опредленне, Божества. Но при этомъ онъ забываетъ, что ране нсколько главъ посвятилъ доказательству промаховъ природы, натворившей будто бы безполезныхъ и вредныхъ органовъ, истребляющей милліоны существъ, забываетъ, наприм., какъ ядовито глумился онъ надъ природой, создавшей мотылька, безсмысленно летящаго на огонь, и т. д. Тамъ онъ все это высказывалъ въ рзкой, запальчивой форм, думая этимъ уничтожить естественный отборъ, не сообразивъ впередъ, что все это глумленіе придется по адресу интеллектуальнаго начала, о которомъ пойдетъ рчь въ послдующихъ главахъ. Безсмысленная дятельность и непосредственное вмшательство въ нее Божества,— въ такому сопоставленій, говорилъ я, можно видть или ‘цинической кощунство’, или ‘запальчивое недомысліе’,— выхода изъ этой дилеммы не существуетъ. Слдовательно, не касаясь его религіозныхъ чувствъ, я только показалъ, что, въ своей запальчивости, Данилевскій, думая подорвать дарвинизмъ, самъ того не замчая, нанесъ религіозному чувству такое оскорбленіе, съ которымъ, конечно, не можетъ примириться ни одинъ религіозный человкъ. Я только хотлъ показать, что, для защиты религіознаго чувства отъ воображаемыхъ оскорбленій, не достаточно одного благаго намренія,— нужно еще умнье, иначе, думая поразить воображаемаго врага, можно поразить самого себя.
Такимъ образомъ, г. Фаминцынъ отрицаетъ за Данилевскимъ право заявлять о противорчіи между дарвизмомъ и его религіозными чувствами, я же вполн признаю за нимъ это право, уважаю его за искренность, съ которой онъ высказываетъ свои убжденія,— я отрицаю только его притязанія навязать свои убжденія другимъ и доказываю логическую несостоятельность его попытки.
Въ подтвержденіе своего обвиненія г. Фаминцынъ ограничивается, какъ, сказано, только повтореніемъ одного изъ моихъ возраженій.
Но вс эти разсужденія мало относятся къ сущности чисто-научнаго вопроса, поставленнаго г. Фамицинымъ, да и самый характеръ разсужденій отзывается скоре XVI, чмъ XIX вкомъ. Пора перейти къ тому, что отвчаетъ авторъ статьи на вопросъ: ‘опровергнутъ ли дарвинизмъ Данилевскимъ?’ ‘Обстоятельному’ разршенію этой задачи г. Фаминцынъ посвящаетъ четыре страницы. Полюбопытствуемъ узнать, что же въ нихъ заключается.
Строго говоря, эти четыре странички, въ которыхъ долженъ заключаться общанный ‘обстоятельный’ и ‘подробный’ разборъ попытки Данилевскаго опровергнуть дарвинизмъ, представляютъ сокращенное оглавленіе книги Данилевскаго, съ лаконическими, а порой совсмъ энигматическими отмтками {Я говорю ‘сокращенное оглавленіе’ потому, что у Данилевскаго оно занимаетъ не 4, а 14 страницъ, и представляетъ несомннныя достоинства. Еслибъ это не звучало ироніей, я бы готовъ признать въ этомъ оглавленіи одну изъ лучшихъ сторонъ книги. Говорю это совершенно серьезно. Не часто случается встртить такое толковое, строго-систематическое оглавленіе, въ такой степени облегчающее пользованіе книгой.}.
Минуя первыя главы, какъ заключающія изложеніе дарвинизма, г. Фаминцынъ начинаетъ свой бглый перечень содержанія книги Данилевскаго съ третьей главы.
Въ этой третьей глав Данилевскій разбираетъ законность распространенія выводовъ, пріобртенныхъ по отношенію къ домашнимъ породамъ, на существа, находящіяся въ естественномъ состояніи. Здсь онъ касается трехъ вопросовъ: a) не обладаютъ ли прирученыя породы исключительною способностью измняться, b) возвращаются ли искусственныя породы при одичаніи къ первоначальному типу и c) превосходятъ ли результаты естественнаго отбора результаты отбора искусственнаго. По первому вопросу г. Фаминцынъ не высказываетъ никакого ршительнаго мннія, хотя, повидимому, склоняется боле въ сторону Данилевскаго, но съ этимъ никакъ нельзя согласиться, такъ какъ Данилевскій не устраняетъ кореннаго возраженія Дарвина, что дикари, приручая животныхъ, никакъ не могли преридть, будетъ ли ихъ организація пластична, или нтъ. По второму вопросу г. Фаминцынъ, повидимому, высказываетъ большее одобреніе, но съ этимъ также трудно согласиться, такъ какъ Данилевскій въ защиту своего мннія не приводитъ ни одного факта, которому нельзя было бы дать иное толкованіе. Наконецъ, по третьему вопросу г. Фаминцынъ только съ ограниченіемъ соглашается съ Данилевскимъ, но я полагаю, что боле близкій анализъ доводовъ Данилевскаго приводитъ къ убжденію въ полной ихъ несостоятельности {Можетъ быть, мн замтятъ, что я возражаю г. Фаминцину такъ же голословно, какъ онъ высказываетъ свои одобренія и порицанія. Но при такомъ бгломъ обзор частныхъ вопросовъ, какой длаетъ г. Фаминцынъ, иначе поступать почти невозможно. Вообще весь этотъ краткій перечень, какъ увидимъ, могъ бы безъ ущерба отсутствовать. Впрочемъ, я, по возможности, буду мотивировать свои возраженія.}.
Въ четвертой глав обсуждаются: a) вопросъ о постоянств вида и b) та группа доводовъ Дарвина въ пользу измнчивости вида, которую я когда-то назвалъ доводами статистическими,— названіемъ, которое сохранилъ за ними и Данилевскій. По первому вопросу г. Фаминцынъ только замчаетъ, что въ защиту постоянства видовъ Данилевскій не привелъ ничего новаго {Я бы, однако, рекомендовалъ читателямъ прочесть хоть начало этого параграфа книги Данилевскаго, какъ обращикъ той схоластической діалектики, до которой онъ былъ способенъ доходить. Желая отстоять справедливость опредленія вида, даннаго Линнеемъ, онъ такъ искусно его преобразуетъ, что отъ него въ результат остается только: Species mimeramus — tot — quot (?!). Опредленіе, очевидно, неуязвимое. И все это длается для того, чтобы доказать, что Дарвинъ былъ неправъ, принимая опредленіе Линнея въ томъ буквальномъ смысл, въ какомъ его высказалъ самъ Линней.}. Относительно втораго высказываетъ мнніе, что аргументація Данилевскаго представляетъ ‘несомнный интересъ’. Съ этимъ заключеніемъ я не могу согласиться, весь параграфъ изобилуетъ такими натяжками, поля моего экземпляра книги Данилевскаго испещрены такимъ числомъ замтокъ, что ихъ, пожалуй, достало бы на такую же главу {Чтобы не быть голословнымъ, приведу хоть одинъ образецъ аргументаціи Данилевскаго, допускающій краткое изложеніе. Дарвинъ говоритъ, что на основаніи его теоріи можно ожидать, что виды родовъ обширныхъ будутъ боле походить на разновидности, чмъ виды малыхъ родовъ, и на дл такъ и оказывается. Данилевскій берется доказать, что независимо отъ какой бы ни было теоріи иначе и быть не можетъ. Вотъ его доказательство: ‘родъ равенъ по значенію другому роду’,— слдовательно, если въ род много видовъ, ‘то они должны представлять меньшее между собою различіе’. Этимъ разсужденіемъ, что ‘родъ равенъ роду’, а видъ не равенъ виду, Данилевскій остался очень доволенъ, нсколько разъ къ нему возвращался и на основаніи его обвинялъ Дарвина въ томъ, что тотъ высказываетъ ‘трюизмы’. Другіе примры Данилевскаго по большей части не удовлетворяютъ условіямъ статистическаго метода, разршающаго относящіеся сюда вопросы.}. Впрочемъ, объ этой глав, какъ и о слдующей, самъ авторъ статьи говоритъ, что она вообще имютъ второстепенное значеніе.
Глава шестая посвящена обсужденію факторовъ измнчивости. Здсь, по мннію г. Фаминцына, интересны факты, касающіеся земляники и груши, а также заслуживаетъ вниманія мнніе Данилевскаго (высказанное по поводу происхожденія голубиныхъ породъ), будто Дарвинъ не разъяснилъ способа образованія ни одной изъ этихъ породъ. По мннію г. Фаминцына, это самая самостоятельная часть и заслуживаетъ вниманія. Но и съ этимъ заключеніемъ я не могу согласиться. Факты, приводимые Данилевскимъ, во всякомъ случа, не новы, а выводы едва ли врны. Наприм., развиваемая здсь основная мысль, что новыя* формы обыкновенно образуются скачками и что искусственный отборъ вообще не игралъ той роли въ образованіи породъ, которую за нимъ признаютъ, едва ли удачна. Такъ, приводимая въ доказательство возможности подобныхъ скачковъ плакучая туйя едва ли убдительна, въ виду заявленія Дарвина, что плакучесть одинъ изъ самыхъ капризныхъ и непрочныхъ признаковъ. Наблюденія Дюшена надъ земляникой (если ихъ иметъ въ виду г. Фаминцынъ, говоря о земляник) не новость,— о Дюшен, какъ объ одномъ изъ предвозвстниковъ Дарвина, писалось не мало, между прочимъ, Декандолемъ въ 1882 году. Факты, касающіеся груши, также не представляютъ того значенія, которое хочетъ имъ придать Данилевскій, т.-е. какъ доказательства образованія культурныхъ породъ, безъ участія отбора. Во-первыхъ, возможность внезапнаго возникновенія крупныхъ и полезныхъ отклоненій, въ рдкихъ случаяхъ, допускалъ и Дарвинъ, а въ примненіи къ груш приводилъ примры породъ, происшедшихъ отъ случайныхъ экземпляровъ дикой лсной груши, примры эти цитируетъ и Данилевскій. А, во-вторыхъ, уклоненія, представляемыя грушей, и не такъ значительны, Декенъ, на котораго также ссылается Данилевскій, именно по поводу груши говоритъ, что понятіе о разновидности (varit), въ обыкновенномъ смысл слова, здсь совсмъ не примнимо, такъ какъ ‘у фруктовыхъ деревьевъ существуютъ только индивидуальныя формы, непрочныя уклоненія (des variations sans consistance), не передаваемыя сменами и только сохраняемыя прививкой’. Дале Декенъ говоритъ, что, тмъ не мене, только посвами получаются хорошія новыя породы, но лишь немногіе культиваторы имютъ средства получать эти новыя породы, размножая грушу отъ смянъ, такъ какъ, ‘можетъ быть, только одну изъ сотни стоитъ сохранить’ {Decaisne et Naudin: ‘Manuel de l’amateur des jardine etc.’, стр. 453, 477.}. Это разв не отборъ? Но, съ другой стороны, понятно, что относительно груши, быть можетъ, давно, предпочитали, для полученія новыхъ породъ, производитъ отборъ между боле многочисленными дикоростущими растеніями и только тщательно сохранять отобранное,— сохранять и улучшать, насколько это возможно, потому что нельзя же утверждать, что отборъ вовсе непримнимъ къ растеніямъ, размножаемымъ прививкой. Вдь, не абсолютно же сходны вс растенія, получаемыя прививкой? Между ними найдутся лучшія и худшія, и, конечно, первыми, а не послдними будутъ пользоваться для дальнйшихъ прививокъ и, такимъ образомъ, будутъ достигать отрицаемаго Данилевскимъ суммированія индивидуальныхъ измненій {Процессъ отбора несомннно примнялся къ случаямъ такъ называемой ‘варіяціи почекъ’ (bud-variation).}. Во всякомъ случа, примръ груши доказываетъ только то, что отборъ посредствомъ смянъ такихъ признаковъ, которые сменамъ не передаются, не можетъ быть особенно успшенъ. А этотъ ‘трюизмъ’, я полагаю, нисколько не подрываетъ достоврности общепризнаннаго значенія искусственнаго отбора вообще въ культур.
Что касается происхожденія голубиныхъ породъ, то я не ршаюсь высказать мннія, ‘заслуживаютъ ли вниманія’ соображенія Данилевскаго. Не обладая необходимыми, крайне спеціальными свдніями, я могу руководиться только вроятностью. Зная, что этотъ вопросъ былъ обработанъ Дарвиномъ съ исключительною тщательностью, вызывавшею горячія похвалы даже его противниковъ, зная, съ другой стороны, что во всхъ вопросахъ, въ которыхъ я компетентенъ, нападки Данилевскаго оказывались неудачными, я съ большою степенью вроятности могу предположить, что и на этотъ разъ правымъ окажется не Данилевскій, а Дарвинъ {Я слышалъ, что и эта сторона труда Данилевскаго вскор найдетъ компетентнаго критика.}.
Вообще же, мн кажется, что весь этотъ походъ Данилевскаго противъ такого очевиднаго, на глазахъ у всхъ совершающагося факта, каковъ искусственный отборъ,— одна изъ самыхъ безтактныхъ его выходокъ. Для его цли, для опроверженія дарвинизма, это вовсе не нужно, а только ярко освщаетъ его желаніе доказать, что Дарвинъ всегда и во всемъ неправъ,— желаніе, несообразность котораго естественно подрываетъ довріе къ нему читателя, прежде чмъ авторъ приступаетъ къ своей главной задач.
О глав седьмой, посл перечисленія ея содержанія, г. Фаминцынъ лаконически замчаетъ, что она не представляетъ ничего новаго.
Главы 8, 9, 10 и 11 — самыя важныя во всемъ труд Данилевскаго, въ нихъ собственно излагается опроверженіе дарвинизма. На нихъ, конечно, должно сосредоточиться все вниманіе критика, задавшагося вопросомъ: ‘опровергнутъ ли дарвинизмъ Данилевскимъ?’ Но г. Фаминцынъ объявляетъ, что онъ ‘намренно (?!) не вдается въ ихъ’, и, намекнувъ мимоходомъ, что сходныя мысли высказывались Вигандомъ и Негели, отдлывается похвалой Данилевскому за то, что онъ обнаружилъ ‘умніе ясно, хотя не въ мру пространно {Обвиненіе, высказанное и мною.}, излагать трактуемый предметъ’. Что же это такое? Еслибъ я не собственными глазами прочелъ эти строки, я бы никогда не поврилъ, что подобное заявленіе возможно. Ученый, добровольно вызвавшійся разршить научный вопросъ, признающій неудовлетворительными труды своихъ предшественниковъ, заявляющій, что дло нужно разобрать ‘обстоятельно’, ‘безпристрастно’, ‘подробно’,— лаконически объявляетъ, что ‘намренно’ отказывается отъ своей задачи! Загадка этого, совершенно новаго, критическаго пріема такъ и остается неразршенной. Вдь, нельзя же считать опроверженіемъ простое заявленіе, что сходныя мысли высказаны были другими {Замчу кстати, что г. Фаминцынъ постоянно въ числ предшественниковъ Данилевскаго упоминаетъ Негели. Я этого не длалъ, находя неделикатнымъ, въ виду заявленія (не припомню, самого Данилевскаго или г. Страхова), что рукопись Данилевскаго, уже существовала, когда появилась книга Негели.}. Такимъ образомъ, выходило бы, что Данилевскій неправъ, когда его мысли не раздляются другими, и опять-таки неправъ, когда он раздляются. Въ своей критик я нашелъ необходимымъ сосредоточиться именно на этой части книги, которую и авторъ, и его сторонники признали наиболе важною, и ‘намренно’ удлилъ этому разбору 35 страницъ. Я находилъ справедливымъ разобрать предъявляемое опроверженіе дарвинизма по существу и только мимоходомъ указать на его давность.
Относительно 12 главы приводится, замчательный по своей сжатости и категорической опредленности, отзывъ академика Карпинскаго. Мн особенно пріятно было прочесть эти ясныя, не допускающія двухъ толкованій, строки. Он успокоили меня, убдивъ, что и то сужденіе, которое я могъ себ составить, какъ простой читатель, о палеонтологической части книги, было вполн врно. Академикъ Карпинскій заявляетъ, что въ свдніяхъ Данилевскаго, рядомъ съ спеціальными познаніями, обнаруживаются крупные проблы, что вся его аргументація проникнута предвзятою идеей и что съ его выводами нельзя согласиться.
Возвращаемся къ возраженіямъ самого г. Фаминцына. Глава 13 обходится молчаніемъ, а о глав 14, заключающей въ себ сводъ возраженій научныхъ и возраженія философскія, г. Фаминцынъ опять лаконически поясняетъ, что, ‘считая разборъ этихъ положеній излишнимъ, оставляетъ ихъ въ сторон’, и опять мимоходомъ напоминаетъ, что Данилевскій до конца книги продолжаетъ приписывать себ мысли, высказанныя ране другими.
Вотъ и весь ‘обстоятельный’, ‘подробный’ разборъ.
Перечисляется, какъ мы видли, нсколько мелкихъ вопросовъ, по заявленію самого автора статьи, представляющихъ ‘второстепенное значеніе’, а главное содержаніе книги ‘намренно’ оставляется ‘безъ оцнки’, ‘разборъ’ основныхъ положеній опроверженія признается ‘излишнимъ’.
Странный, небывалый критическій пріемъ!
Но выводъ еще неожиданне. Посл всего сказаннаго г. Фаминцынъ, sons crier gare, озадачиваетъ заявленіемъ, что въ книг ‘во всей полнот обнаружилась симпатичная, правдивая, талантливая личность автора’. Я не былъ знакомъ съ покойнымъ Данилевскимъ,— по отзывамъ его знавшихъ, онъ обладалъ этими качествами,— до это еще не основаніе для того, чтобы видть ихъ въ каждомъ его произведеніи. Всякому извстно, какъ могутъ исказиться лучшія стороны характера, когда человкъ ослпленъ предвзятою идеей. Я видлъ симпатичность Данилевскаго въ его искренности, но г. Фаминцынъ за это его обвиняетъ и ставитъ ему въ примръ Виганда. Въ чемъ же заключаются симпатичныя свойства Данилевскаго, обнаруженныя г. Фаминцынымъ въ его книг? Надюсь, не въ ‘заносчивости’, съ которой онъ на каждомъ шагу несправедливо оскорбляетъ Дарвина? Гд признаки правдивости? Конечно, не въ присвоеніи себ чужихъ мыслей, за что такъ упорно преслдуетъ его г. Фаминцынъ? А талантливость… въ чемъ она обнаружилась? Въ умньи ли ‘не въ мру пространно’ излагать чужія мысли, или въ умньи защищать свои, ‘такъ что съ нимъ нельзя согласиться’ {Г. Фаминцынъ еще прибавляетъ, что ‘не требуется особеннаго вниманія’, чтобы понять, сколько труда потратилъ Данилевскій на свою книгу. Но я всегда полагалъ, что достоинства научной книги измряются не количествомъ труда, потраченаго авторомъ, а количествомъ пользы, извлекаемой читателемъ.}? Г. Фаминцынъ идетъ въ своихъ похвалахъ еще дале, онъ называетъ книгу ‘полезной’, говоритъ, что она заключаетъ ‘интересныя данныя, за которыя наука останется благодарной’, утверждаетъ, что за ней ‘нельзя не признать научнаго значенія’. Полезной для кого?— для ученыхъ? Но они предпочтутъ обратиться къ источникамъ, а не къ искаженной ‘предвзятыми взглядами,’ ‘не въ мру пространной’ компиляціи. Для учащихся? Но они, я полагаю, съ большею пользой прочтутъ книгу Дарвина, въ ней они познакомятся, между прочимъ, и съ дйствительными возраженіями, предъявленными серьезными учеными, а, въ то же время, вынесутъ и нравственное поученіе, какъ нужно уважать чужія мннія. Дать же въ руки учащимся книгу, авторъ которой обнаруживаетъ существенные проблы въ своихъ знаніяхъ и, ослпленный предвзятою идеей, аргументируетъ такъ, что дйствительный ученый съ нимъ не можетъ согласиться,— можно разв съ указанною мною, отрицательною цлью — научить ихъ находить въ этой книг то, чего не должно быть въ научномъ изслдованіи.
Что касается данныхъ, за которыя наука, по мннію г. Фаминцына, останется благодарной, то, если они такого же свойства, какъ и т примры, которые приведены выше, то я того мннія, что они не стоятъ благодарности.
Окончательный выводъ изъ всхъ этихъ похвалъ еще неожиданне. Г. Фаминцынъ заявляетъ, что въ общемъ итог онъ долженъ выразить о книг сужденіе ‘нелестное и даже нсколько суровое’.Въ этихъ внезапныхъ переходахъ отъ похвалы къ порицанію, повидимому, и заключается безпристрастіе г. Фаминцына. Мотивы послдняго приговора выражены также крайне смутно. Сначала говорится, что книга, имющая въ виду читателей неспеціалистовъ, должна, тмъ не мене, удовлетворять и людей науки, а книга Данилевскаго ихъ, повидимому, не удовлетворяетъ (это вслдъ за объявленіемъ благодарности отъ имени самой науки!). Дале говорится, ‘что во всемъ сочиненіи основы ученія (т.-е. дарвинизма) изложены неврно’, подъ чмъ, насколько можно догадаться, опять подразумвается неврность исходной мысли Данилевскаго о противорчіи между дарвинизмомъ и его религіозными чувствами.
И такъ, обвиненія, похвалы, порицанія — одного только недостаетъ: ‘оцнки’, ‘разбора’ главнаго содержанія книги, т.-е. того, что составляетъ, сущность всякой критики.
Г. Фаминцынъ пояснилъ въ начал статьи, что мы, т.-е. г. Страховъ и я, могли удовлетворить только какихъ-то своихъ ‘поклонниковъ’, а что для обыкновеннаго читателя потребовался его ‘обстоятельный’ и ‘безпристрастный’ разборъ. Но что же онъ далъ своему читателю? Нсколько возраженій общаго свойства, а затмъ обвиненія, похвалы, порицанія и ‘намренный’ отказъ отъ разбора самой сущности имъ же самимъ поставленнаго вопроса. Этимъ, я полагаю, можно удовлетворить именно только поклонниковъ, а не обыкновеннаго читателя, ожидающаго возраженій, т.-е. доводовъ. И почему г. Фаминцынъ, такъ безпощадно преслдующій Данилевскаго за то, что тотъ не упоминаетъ, кмъ до него было предъявлено то или другое возраженіе, считаетъ себя совершенно свободнымъ отъ этого требованія? Почему онъ не обмолвился ни однимъ словомъ, что вс предъявляемыя имъ общія возраженія уже были высказаны мною, вмст съ тми, боле существенными возраженіями, отъ которыхъ онъ ‘намренно’ уклонился? Вдь, далъ же онъ себ трудъ выискать въ моей стать вс рзкія выраженія, не боясь оставить своего читателя подъ превратнымъ впечатлніемъ, будто на шестидесяти страницахъ моей критики, кром набора ‘пристрастныхъ’ рзкостей, нтъ ничего боле ‘обстоятельнаго’. Хотлось бы думать, что въ этомъ, по крайней мр, случа г. Фаминцынъ поступилъ не ‘намренно’.
Я полагаю, что обыкновенный читатель (т.-е. не принадлежащій къ числу спеціальныхъ поклонниковъ г. Фаминцына), прочтя его статью и взглянувъ снова на заголовокъ: Опровергнутъ ли дарвинизмъ Данилевскимъ?— невольно отвтитъ себ: ‘Не знаю, г. Фаминцынъ, изъ вашей статьи я не могъ узнать — ни въ чемъ заключается сущность дарвинизма, ни какъ опровергаетъ его Данилевскій, ни что можете вы ему возразить?’
А затмъ, быть можетъ, этотъ, обманувшійся въ своихъ ожиданіяхъ, читатель поневол обратится къ ‘пристрастной’, не ‘обстоятельной’ критик, худо ли, хорошо ли, но отвтившей на вопросъ, который два года спустя г. Фаминцынъ почелъ нужнымъ повторить — и оставить безъ отвта.