Я и моя попутчица, пожилая дама, запоздали на последний трамвай и возвращались в город по липовой аллее мимо лютеранских кладбищ. Она терялась в бесконечности и в тумане — черная, пустынная, безлистая, кое-где мутно желтели пятна фонарей, слева, совсем рядом, тянулась сквозная деревянная ограда, за ней среди кустов и деревьев белели бесчисленные кресты и памятники.
Мне почудилось, что я в потустороннем мире: за забором светилось множество огоньков, походивших на болотные.
Я остановился и указал на них своей спутнице.
— Это свечи!.. — пояснила она. — У нас, у лютеран, есть обычай зажигать их в вечерь дня поминовения усопших на могилах близких людей.
— Красивый обычай… — сказал я, не отрывая глаз от россыпи огоньков, мерцавших между крестами и деревьями.
— В Риге много любопытного — и старины и преданий!.. — произнесла она немного погодя. — Как все меняется на свете! Семьдесят лет назад здесь, где мы идем сейчас, залегал густой лес, около него ютилось это кладбище — оно и тогда уже на памяти деда было старинным, а дед мой был пастором на окраине Риги. Мирной улицы не имелось и в помине, ее заменяла немощеная дорога, вся в колдобинах, пустыри под городом были изрыты ямами, вместо нынешней Ревельской улицы тянулся глубокий овраг, через него был устроен деревянный мост. Место это считалось небезопасным и даже нечистым, во дни юности деда здесь случилось одно странное происшествие.
Появилась в Риге какая-то загадочная дама, уже не молодых лет. Жила она замкнуто, была очень набожна, посещала все церковные службы. Слухи, между тем, ходили о ней темные: люди всегда ведь любят пошептаться насчет ближнего!
Прошло сколько-то лет, дама тяжело заболела и послала за пастором.
Тот застал ее мечущейся по постели.
— Я великая грешница!.. — заявила она. — Дайте мне умереть спокойно — обещайте, что положите мне под голову в гроб евангелие, а в руки дадите вот этот молитвенник!.. — она протянула ему две книги.
Пастор обещал и больная вскоре скончалась. Обещание свое он выполнил, затем наступил день похорон. С выносом тела запоздали и, когда катафалк и немногие провожавшие добрались до кладбища — уже смеркалось.
День стоял осенний, чуть моросил дождь, гроб опустили в могилу, засыпали ее песком и ельником, пастор прочел молитву и все стали расходиться.
Пастор задержался разговором в конторе и, когда вышел за ворота, там стояла всего одна бричка — его собственная.
Он уселся в нее и тронулся в обратный путь. Ехать приходилось шагом, делалось все темнее.
И вдруг работник, правивший лошадью, повернулся к седоку.
— Господин пастор?.. — сказал он со страхом. — Люди какие-то на мосту караулят!
Тот подался вбок и увидал, что впереди, действительно, стоят черные фигуры двух человек, своротить в сторону было некуда и пастор велел ехать дальше.
Незнакомцы были в цилиндрах: их, как вам, конечно, хорошо известно, с давних времен носят в Риге только на похоронах да трубочисты.
Смирная лошадь пастора вдруг забеспокоилась, захрапела и ни за что не хотела идти на мост, один из неизвестных, весь бритый, схватил ее за узду, другой, бородатый, подошел к самой бричке и взялся рукой за ободок облучка. Пастор силился припомнить, кто они, но таких лиц среди провожавших покойницу не было.
— Что вам нужно?.. Отпустите лошадь!.. — воскликнул он.
— Нужен нам ты… — произнес бородатый. — Сейчас ты вернешься на кладбище, вынешь из гроба старухи обе книги и привезешь их сюда!
— Зачем?!.. — с ужасом спросил пастор. — Я не могу этого сделать!
— Тогда завтра умрешь!.. Книги или смерть — выбирай любое!.. И помни: ничто не спасет тебя от нас.
Раздумывать долго не приходилось и взволнованный пастор приказал поворачивать лошадь.
— Вы, конечно, представляете себе, с какими чувствами вышел он из своей повозки у ворот кладбища?
Сторож уже спал, в его избушке было темно, будить его пастор не решился — не хотел мешать в такое страшное дело лишнего человека — и велел своему работнику идти за собой. Тот весь трясся, но все-таки последовал за хозяином.
Пастор осторожно потрогал калитку — к удивлению его, она оказалась отпертой. Чуть похрустывая песком, крадучись, подошел он к двери сторожки, взял стоявшие около нее две лопаты и поспешил дальше.
Спотыкаясь о могильные холмы, напарываясь на ветки деревьев, добрались они до чуть желтевшей, как показалось им, свежей насыпи и оба вдруг остановились: перед ними на поверхности земли стоял закрытый гроб старухи.
Кто ее вытащил из ямы, зачем — ответа не было — кругом не имелось ни души живой. Пастор и кучер сняли крышку, перед ними под белой кисеей лежала покойница.
За оградой кладбища в нескольких местах протяжно завыли собаки.
Пастор, дрожа всем телом, сунул руку под голову мертвой и ледяной холод пронизал его, он вытащил евангелие, потом стал доставать молитвенник, но запутался в саване и сдернул и поволок его со старухи.
Она стала подыматься. Вне себя, крепко притиснув к груди книги, он кинулся бежать, за ним пустился работник. Падая и налетая то на гранитные памятники, то на чугунные статуи, они вынеслись за ворота, вскочили в бричку и лошадь, храпя, понесла их во весь опор.
У моста их ожидали те же двое незнакомцев.
Пастор сунул им книги, те вежливо приподняли цилиндры и бричка помчалась дальше.
Дома пастор едва пришел в себя. Весь остаток ночи он не сомкнул глаз и даже не раздевался, а утром поспешил в город, в ратушу, где и сообщил, что приключилось с ним.
Немедленно на кладбище была отправлена комиссия для осмотра могилы, но никакого гроба на поверхности не оказалось — все находилось в полной исправности.
Сторож, когда его спросили — не закапывал ли он вторично могилу, изумился и сказал, что ничего подобного не делал и не видал, но что почему-то кругом кладбища ночью выли необыкновенно многочисленные собаки.
Что это были за люди в цилиндрах, почему им понадобились именно те экземпляры книг, кто вытащил из земли гроб и затем вновь закопал его — так и осталось неузнанным.
Происшествие это вызвало в Риге много толков и ратушный совет постановил занести его в летописи города. Если интересуетесь, то хоть завтра можете прочесть о нем в архиве, в соответственном месте хроники.
* * *
Туман сгущался, сеялся мельчайшей пылью, свет фонарей сделался еще неяснее. Мирная улица утопала в потьмах.
Я шагал рядом со своей замолчавшей спутницей и словно воочию видел рассказанную ею историю.