Артур Конан Дойль.
Страннее вымысла
Артур Конан Дойль.
Страннее вымысла
—————————————————
Страннее вымысла, Дойль Артур Конан, Год: 1915
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Оглядываясь назад, на собственную жизнь, в поисках необычайного и странного, вы чаще всего находите это необычайное отнюдь не в материальных фактах жизни. Мне, например, посчастливилось прожить жизнь довольно бурную, полную приключений, и посетить страны, далеко не всем знакомые, при интереснейших условиях. Я был свидетелем двух войн. Профессия моя — самая драматическая в мире. Я исколесил весь свет от Новой Гренландии и Шпицбергена до Западной Африки и могу вызвать в памяти немало бурь, опасностей, китов, акул, медведей, змей — словом, всего, что живо интересовало меня, когда я был школьникам. И, однако же, все, что я мог бы сказать по поводу всего этого, уже сказано до меня другими, с большим знанием дела и авторитетностью. А вот, когда вы приглядываетесь к внутренней работе своего ума и духа, к причудливым интуициям, странным случайностям, к тому необычайному, что иной раз неожиданно выглянет на поверхность, озадачит и скроется неразъясненным, к невероятным совпадениям, к жизненным столкновениям, которые, казалось, должны бы были кончиться определенным образом, а кончаются совсем иначе или же вовсе не кончаются и тонут в пропасти забвения, оставляя за собой обрывки тайны вместо чистенького, гладкого узла, который так прекрасно умеют развязать в конце опытные романисты, — вот это все, скажу я вам поистине, странней и интересней всякой выдумки.
Самые замечательные переживания человека — те, которые он прочувствовал всего полней и глубже, т. е. именно те, о которых он меньше всего склонен рассказывать. Все действительно серьезные мои переживания, врезавшиеся глубоко в мою душу и оставившие в ней неизгладимый след, таковы, что я никогда бы не решился ни с кем заговорить о них. И, однако ж, как раз в этих интимных и глубоких переживаниях вы ощущаете присутствие, воздействие на вас каких-то странных сил, притяжения и отталкивания, импульсы и указания, неведомо откуда идущие — как мне думается, из глубинного естества жизни. Лично я всегда сознавал наличность скрытых сил человеческого духа и непосредственное вмешательство в человеческую жизнь внеш-них сил, влияющих на наши действия, управляющих нашими поступками. Обыкновенно это влияние неуловимо и определить, в чем именно оно сказалось, трудно, но бывают случаи, когда оно проявляется так резко, что не заметить его невозможно.
Приведу нагляднейший пример. В 1892 году я путешествовал по Швейцарии и мне случилось проезжать через проход Гемми. На вершине его стоит одинокая гостиница и смотрит вниз на густонаселенные долины, раскинувшиеся с обеих сторон, однако же, к самой гостинице зимой совсем нет доступа.
Я предположил, что зимой в ней никто не живет, но оказалось, что это не так. Семейство, жившее в ней, запасалось провизией на несколько месяцев и в течение их оставалось совершенно отрезанным от остального мира и людей внизу. Странность их положения невольно приковала мое внимание, и в голове моей уже начинал складываться рассказ, в котором изображалось отчаянное положение кучки людей, совершенно различных и даже враждебных друг другу натур, которые, будучи обречены ежеминутно сталкиваться и не имея, где укрыться друг от друга, неудержимо, силой вещей, влекутся к мрачной трагедии, — в то время как внизу, в долине, весело поблескивают золотые огоньки мирной и счастливой человеческой жизни. Эти мысли упорно роились в моем мозгу, постепенно укладываясь в стройную форму, когда, неведомо зачем и почему, я купил себе на дорогу, на обратный путь во Францию, книжку Мопассана. Это была книга рассказов, совершенно мне незнакомых. Первый из них носил заглавие ‘Гостиница’ и заключал в себе все, что я придумал, полностью весь мой рассказ, сделанный рукой мастера. В рассказе фигурировала та же гостиница, тот же Гемми-Пас, зима, кучка людей с несовместимыми характерами — словом, все, от начала до конца. Только большой собаки, о которой там говорится, у меня в рассказе не было. Остальное было все, как я задумал, и если б не счастливый случай, я, несомненно, написал и напечатал бы его, как свой собственный. Но была ли это случайность? Могло ли это быть случайностью? Мопассан ехал той же дорогой, и живая фантазия его нарисовала ему возможности, связанные с жизнью нескольких человек в отрезанной от всего мира гостинице. Это весьма возможно. Но то, что я именно в промежуток между обдумыванием рассказа и тем, как написать его, купил именно ту, единственную в мире книгу, которая помешала мне попасть в глупейшее положение, — было ли это совпадением, или же результатом какого-то доброго влияния извне, пожелавшего избавить меня от такой неприятности? Совпадение или указание — не знаю, но это была одна из тех случайностей, которые страннее вымысла.
И, однако ж, я готов признать, что и без всякого внешнего воздействия, если только не видеть в этом проказы какого-нибудь шаловливого и коварного Пука, в жизни случаются необычайнейшие совпадения, которых романист, конечно, никогда бы не осмелился придумать. Взять хоть бы следующий случай.
После того, как я написал в разное время несколько сыщицких рассказов, многие простодушные люди начали отождествлять меня с моим героем и в трудных случаях жизни призывать меня на помощь. Нередко меня просили разобраться в каком-нибудь темном, путаном деле, предоставляя мне полную свободу действий и расходов. И, не без самодовольства могу сказать, что из полдюжины дел, за которые я из жалости или любопытства ради взялся, мне всегда удавалось добиться разгадки. Вот как раз в одном из этих случаев я стал жертвой необычайного совпадения. Было совершено преступление. Подозрения мои пали на некую семью, — ну, назовем ее: Уайльдер, — которая, если и не принимала непосредственного участия в преступлении, то, во всяком случае, много знала о нем — так мне казалось.
Мне было известно, что один из членов этой семьи несколько лет тому назад переселился в Калифорнию. Звали его Джоном, и по профессии он был архитектор. Как только я занялся этим делом, из небольшого городка в Калифорнии, который я назову Сент-Энн, я начал получать письма и бумаги, относящиеся к проводимому мной следствию, исписанные на полях самым грубыми ругательствами и непристойнейшими богохульствами. Письма были без подписи, но одно из них со штемпелем города, откуда оно было послано, и адресом отправителя. Я тотчас же написал начальнику полиции этого города, прося его сообщить мне, не живет ли на такой-то улице и в таком-то дома Джон Уайльдер, архитектор, недавно выселившийся из Англии. Мне ответили: живет. Вы понимаете, конечно, что после этого я уж не сомневался и довел о результатах моего расследования до сведения британской полиции. Поверите ли вы, что через несколько недель мне дали знать, что полиция навела справки и убедилась, что сказанный Джон Уайльдер — не тот, которого я разыскиваю.
Дурацкие же письма с руганью мне посылал известный всему городу маньяк, страдающий религиозным помешательством и живущий в том же доме. Человек этот был прирожденный американец и ничего общего с преступлением иметь не мог, но я до сих пор не понимаю, чего ради он мог заинтересоваться этим делом, если только возле него не было англичан, посвятивших его в подробности дела. Как бы то ни было, против официальной бумаги я уж ничего возразить не мог и должен был признать себя жертвой совпадения, к которому в своих рассказах я, разумеется, не осмелился бы прибегнуть.
Самое странное, однако ж, происходит в той сумеречной стране, где встречаются дух и материя. Помню, однажды в Риме мы с женой шли по Пинчио. Жена раньше никогда не бывала здесь и даже не читала описания Пинчио, так как это было в первый день нашего приезда в Рим. Неожиданно она как-то рассеянно выговорила: ‘Здесь есть памятник Данте’. И несколько секунд спустя мы увидали этот памятник, до того скрытый кустами.
‘Почему ты знала?’, — спросил я. Она ответила: ‘Понятия не имею. Просто знала’. До чего просто, и случай-то пустячный, и пусть-ка кто из ученых попробует дать объяснение.
Я лет тридцать изучал оккультные науки, и мне так странно слушать уверенные суждения об этом, по большей части отрицательные, от людей, которые и минуты серьезно не задумывались над этими вещами. Здесь не время и не место высказывать мои воззрения на это, я только хочу привести два-три факта несколько иного рода, чем обычные ‘явления’, наблюдаемые на сеансах и которые также показались бы невероятными, если б о них рассказать в романе. В одном случае я, по-видимому, соприкоснулся с чем-то действительно необычайным, если только я не был введен в заблуждение обманом с одной стороны и совпадением с другой.
Жил я тогда в деревне и свел знакомство с местным доктором, моим соседом. Доктор был маленького роста, и практика у него была маленькая, но меня заинтересовало, что в доме у него была комната, куда он никому, кроме себя, не позволял входить и где он предавался философскому и мистическому созерцанию. Заметив, что меня интересуют эти темы, д-р Броун, как я назову его, однажды предложил мне присоединиться к тайному обществу изучающих оккультные науки. Разговор между нами вышел такой:
— Что же это может дать мне?
— Со временем это даст вам силу.
— Какую силу?
— Силу, которую профаны называют сверхъестественной. Она вполне естественна, но дается лишь тому, кто глубже проник в тайны природы.
— Но если эта сила добрая, почему же ее надо таить от других?
— Потому что дурной человек легко может злоупотребить ею.
— Но как же вы можете быть уверены, что она не попадет в дурные руки?
— Мы очень тщательно экзаменуем наших посвященных.
— И меня будете экзаменовать?
— Конечно.
— Кто же именно?
— Эти люди живут в Лондоне.
— Значит, я должен буду туда поехать?
— Нет-нет, это будет сделано так, что вы и знать не будете.
— А затем?
— А затем вы приступите к изучению.
— К изучению чего?
— Многое вам придется заучивать наизусть. С этого вы и начнете.
— Но если материал, который я буду заучивать, печатный, почему же не сделать его общим достоянием?
— Он не печатный. Он дается в рукописи. Каждый список пронумерован и дается посвященному под честным словом никому не показывать его. Еще не было случая, чтобы список этот потерялся или попал в руки непосвященных.
— Ладно, — сказал я. — Все это очень интересно. Можете проэкзаменовать меня, или как там это у вас называется.
Несколько времени спустя, — так, через неделю или около того, — я проснулся чуть свет от очень странного ощущения. Это был не кошмар и не сон, так как ощущение продолжалось и в течение дня. Оно не было болезненным, но было совсем особенным и неприятным — что-то вроде зуда во всем теле, как от прохождения электрического тока. Мне сейчас же вспомнился маленький доктор.
Через несколько дней он сам явился ко мне.
— Ну, — молвил он с улыбкой, — вы экзамен выдержали. Теперь решайте сами, и уж окончательно, хотите ли вы продолжать. Потому что это — не такая вещь, которую можно начать и бросить. Это дело серьезное, и надо или не браться за него, или уж предаться ему всей душой.
Я и сам начинал понимать, что это дело серьезное, — настолько серьезное, что для него, пожалуй, и не найдется места в моей битком набитой всякими делами жизни. Я так и сказал ему, и он не обиделся на меня.
— Отлично! — молвил он. — Больше мы не будем говорить об этом, если только сами вы не передумаете.
Но это еще не все. Месяца два спустя, в проливной дождь, ко мне зашел укрыться от дождя маленький доктор и привел с собой другого доктора, имя которого было мне знакомо, как известного исследователя тропических стран. Я велел развести огонь в камине. Пока они обсушивались, у нас завязался разговор. Я не мог не обратить внимания на то, что знаменитый путешественник очень почтительно обращался к маленькому доктору, который к тому же был моложе его годами.
— Он один из посвященных мной, — пояснил мне этот последний. — А знаете, — повернулся он к своему спутнику, — Дойль одно время совсем было решил присоединиться к нам.
Путешественник воззрился на меня с большим интересом и завел речь со своим наставником о чудесах, которые он видел и, как я понял, сам творил. Я слушал их, разинув рот. Это был словно разговор двух сумасшедших. Особенно врезалась мне в память одна фраза:
— Когда вы в первый раз взяли меня с собой, и мы пролетали над тем городом, где я когда-то жил в Центральной Африке, я в первый раз увидел острова посередине озера. Я знал, что там есть острова, но никогда не видел их — они отстоят слишком далеко от берега. Не странно ли, что я впервые увидал их, живя в Англии?
Были и другие сообщения, не менее необычайные. ‘Заговор с целью одурачить простака’, — скажет скептик. Думайте, как хотите, но я убежден, что вранья тут не было. Это один из тех рассказов с оборванным концом, которых терпеть не могут издатели.
Еще один курьезный опыт, о котором стоит упомянуть. Я вызвался однажды переночевать в доме ‘с привидениями’ в Дорсетшайре. Со мной были еще двое. Мы составляли депутацию от Общества психических исследований, в котором, к слову сказать, я состою со дня его открытия. В доме раздавались иногда необъяснимые докучливые стуки, не дававшие покоя жильцам, которые были связаны контрактом и не могли переехать на другую квартиру. Мы просидели, не ложась, две ночи. Первая прошла спокойно, на вторую мы остались вдвоем с м-ром Подмором, известным ученым: третий наш товарищ уехал. Разумеется, мы приняли все меры предосторожности против обмана, протянули шерстинки через лестницы и т. п.
Ночью поднялся страшный шум и грохот. Как будто кто-то дубасил по столу толстой палкой. Это было отнюдь не похоже на случайный треск половиц или шкафов — нет, это был настоящий, оглушительный шум.
Двери были все настежь, и мы первым делом бросились в кухню, откуда, казалось, шли звуки. Там все было в порядке — наружные двери заперты, окна тоже, шерстинки не тронуты. Подмор унес свечу, сделав вид, что мы оба ушли в гостиную, но на самом деле, я остался в кухне, в надежде, что шум возобновится. Но он не повторился. Чем он был вызван — не знаю. По рассказам жильцов, и те шумы, которые они раньше слышали, были в таком же роде…
Несколько лет спустя дом этот сгорел. Было ли тут при чем-нибудь привидение, водившееся в нем, или не было, — знаю только одно, что в саду оказался зарытым скелет ребенка лет десяти. Надо полагать, что ребенок был убит и схоронен безвременно. А уверяют, будто молодая жизнь, оборванная внезапно и насильственно, может и после смерти сохранить запас неизрасходованной силы, проявляющейся самыми странными способами. Но тут мы уже снова попадаем в область фактов, которые страннее вымысла. Неведомое и чудесное обступает нас со всем сторон. Бродит около нас, витает над нами, реет смутными образами, то мрачными, то пронизанными светом, — но всегда напоминая нам, что пределы того, что мы называем материей, ограничены и что мы не должны отвращаться от духовности, если хотим остаться в соприкосновении с истинными глубинными фактами жизни.
Источник текста: А. Конан Дойль. Страннее вымысла. Пер. З. Журавской // Всемирная панорама. 1916. No 350/1. Ориг. загл. ‘Stranger Than Fiction’. Илл. Т. Сомерфилда и фот. взяты из публикации в The Strand Magazine (1915, декабрь).