Страницы прошлого, Тимирязев Федор Иванович, Год: 1883 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 76 минут(ы)

СТРАНИЦЫ ПРОШЛАГО.

Въ наше мудреное время, когда всмъ и каждому такъ трудно жить на свт, боле чмъ когда-либо представляется душевнымъ отдыхомъ почаще и поглубже оглядываться назадъ и вспоминать свое прошлое. Въ этомъ чувств сказывается не одно естественное и во вс времена повторяющееся желаніе вспомянуть то, что было дорого и мило, и даже не одна исключительная археологическая пытливость, но и какое-то безсознательное влеченіе, какая-то неотразимая потребность связать пашу старину съ настоящимъ и изъ этой связи вывести, хотя бы и гадательныя, заключенія о туманномъ будущемъ. Для Русскаго человка, мн кажется, въ этомъ стремленіи есть и еще одна, весьма рзкая и знаменательная черта, не лишенная своеобразнаго, историческаго значенія. Юные по своему политическому росту, юные по умственному, общественному и государственному развитію, младшіе по опыту и образованію — мы въ тоже время, благодаря окну, прорубленному Петромъ въ Европу, сразу во многихъ отношеніяхъ усвоили себ послдніе результаты Европейской культуры, не справляясь, въ какой мр они намъ пригодны и, такъ сказать, ‘по Сенк-ли пришлася шапка’.

Но при этомъ по справедливости слдуетъ сознаться, что въ послднее время все боле и боле, все чаще и чаще высказывается сомнніе въ Правильности избраннаго пути, и это возникающее и все возрастающее сознаніе, что путь этотъ ложный, что не таковъ долженъ быть ростъ этого ребенка-молодца, такъ властно и мощно явившагося на свтъ Божій, приводитъ даже къ сомннію въ возможность врить въ твердое и самостоятельное будущее скоросплаго и неправильно-развитаго ребенка. Такое сомнніе есть едва ли не самое тяжкое и пагубное послдствіе современнаго порядка вещей, и въ немъ чудится намъ самое врное объясненіе той апатіи и того равнодушія къ общественнымъ и государственнымъ интересамъ, который составляютъ отличительную черту настоящаго времени и едва ли не служатъ самою существенною преградою ко всякому благому начинанію.

Вотъ въ эти-то тяжкія минуты сомннія, когда и самое будущее какъ бы наволакивается отъ насъ зловщими тучами, невольно любимъ мы оглянуться и въ невозмутимой, неподвижной глубин прошлаго искать сперва минутнаго отдыха отъ гнетущей дйствительности, а затмъ и утшительныхъ указаній, что на этомъ твердомъ, мощномъ основаніи не могъ возрасти одинъ пустоцвтъ, обреченный на раннюю, преждевременную погибель.

Намъ могутъ возразить, что во вс времена и во всхъ поколніяхъ повторялись тже ошибки, совершались всякія преступленія и что человчество, во вс эпохи своего историческаго развитія, носило въ себ зародыши все тхъ же пороковъ и заблужденій. Это безспорно, и отнюдь не съ цлью безусловнаго одобренія и предвзятаго пристрастія должны мы относиться къ этимъ ‘преданіямъ старины глубокой’. Чмъ строже будемъ мы смотрть на событія нашего прошлаго, тмъ ярче и ясне будутъ проявляться его дйствительно-свтлыя стороны, и во всякомъ случа даже самые его промахи и ошибки могутъ служить полезнымъ указаніемъ для грядущихъ поколній, лишь бы наша связь съ родною стариною не утрачивалась въ неустанныхъ стремленіяхъ къ новизн.

Переживая на страницахъ ‘Русскаго Архива’, ‘Русской Старины’, ‘Историческаго Встника’ и другихъ подобнаго рода изданій, исторію нашего прошлаго, мы невольно поражаемся тою рзкою разницею, которая существуетъ между минувшимъ поколніемъ и настоящимъ. Проврка и изученіе этой разницы могутъ, и должны принести несомннную пользу и утвердить въ насъ убжденіе не въ необходимости подражанія (это немыслимо и нежелательно), а въ твердости тхъ основа, нашего историческаго развитія, которыя мы, въ наше шаткое время всяческихъ колебаній, готовы почти признать воображаемыми и несущественными.

Подводи къ одному итогу ощущенія и впечатлнія, вызываемыя этимъ перелистываніемъ страницъ нашего прошлаго, нельзя не поразиться тою силою, которою всть отъ нихъ, по сравненію съ современною дряблостью. Эта сила проявлялась и въ отдльныхъ характерахъ и убжденіяхъ, и къ общественной и государственной жизни, она же преобладаетъ въ сфер частной и семейной. Даже на физическомъ развитіи нашихъ предковъ во всхъ его проявленіяхъ, какъ нормальныхъ., такъ и неправильныхъ и даже предосудительныхъ — на всемъ видна печать какой-то мощи, цльности природы, цльности врованій и началъ, Намъ, опять возразятъ., что чмъ, тсне горизонтъ мышленія, чмъ проще и ограниченне кругъ задачъ и понятій извстнаго поколнія, тмъ легче ему оставаться твердымъ въ своихъ убжденіяхъ и выполнять ихъ несложныя требованія. Не споримъ, быть можетъ это и такъ, по въ такомъ случа, гд же польза, какъ для отдльныхъ лицъ, такъ и для цлаго общества и государства, если съ внезапнымъ, черезъ край бьющимъ наплывомъ новыхъ понятій, врованій и требованій, нарушается то равновсіе, которое необходимо между силами вторгающимися и силами воспринимающими и переваривающими, а безъ этого равновсія организмъ ослабваетъ, притупляется и увлекается то въ ту, то въ другую сторону, лишенный внутренней точки опоры — единственной, которая можетъ придать смыслъ и устойчивость всей его дятельности? Иначе, какъ же объяснить, что чмъ дальше умъ человческій проникаетъ въ тайны видимой и невидимой природы, чмъ смле, пытливе и успшне онъ разоблачаетъ тайны своего бытія и покоряетъ себ силы, имъ открываемыя и изобртаемыя, онъ, одновременно съ этимъ торжествомъ, утрачиваетъ вру въ собственныя дйствія, въ свое будущее, и впадаетъ въ то тяжелое, апатичное состояніе, въ которомъ мы его теперь видимъ? Не лежитъ ли въ основ этого явленія чрезмрное преобладаніе реальной стороны жизни, въ ущербъ ея духовной сторон, и не лишаетъ ли это неустанное, неудержимое стремленіе впередъ и впередъ современнаго человка возможности сосредоточиться, разобраться и установить извстный, опредленный образъ мышленія и дйствій? Не напоминаетъ ли намъ это явленіе тотъ губернскій нашъ городъ, который упорно продолжаетъ понын освщаться масляными фонарями и на вс настоятельныя требованія со стороны его гражданъ перейти, наконецъ, къ газовому освщенію, городская администрація неизмнно заявляетъ, что переходить къ газу не стоитъ, въ виду изобртеннаго нын усовершенствованнаго электрическаго освщенія и что слдуетъ подождать, не придумаютъ ли на дняхъ еще чего-либо лучшаго и боле дешеваго, и тогда уже сразу примнить къ уличному освщенію это послднее слово науки? Не ждемъ ли мы и во всемъ этого пресловутаго послдняго слова науки, а покуда считаемъ также возможнымъ жить безъ внутренняго, духовнаго освщенія, при какомъ-то переходномъ и постоянно смняющемся и колеблющемся мерцаніи новыхъ открытій, системъ и убжденій?

Наши предки проще смотрли на жизнь и ея требованія, но то что разъ ими признавалось за истину, того они держались стойко, и поэтому большею частью ихъ образы выступаютъ такъ рельефно и ярко во всхъ изучаемыхъ нами мемуарахъ, запискахъ и слдахъ прожитаго времени. Кром того, конецъ прошлаго столтія и первая половина настоящаго такъ богаты великими, міровыми событіями, что все до нихъ относящееся невольно приковываетъ къ себ всеобщее вниманіе современнаго большинства. Если даже отчасти признать врность теоріи, проводимой такъ упорно графомъ Л. Н. Толстымъ въ его роман ‘Война и Миръ’ о томъ, что ‘не событія созидаютъ людей, а напротивъ люди созидаютъ событія’,— то естественно придется придти къ убжденію, что предшествовавшія намъ поколнія дятелей заслуживали того, чтобы не только быть очевидцами, но и дйствующими лицами въ эти замчательныя эпохи историческаго развитія нашего отечества.

Этотъ невольный интересъ, постоянно возбуждаемый малйшимъ упоминаніемъ объ историческихъ моментахъ нашего ближайшаго прошлаго, и можетъ служить лучшимъ и единственнымъ оправданіемъ каждому изъ насъ, кто бы ршился предложить на судъ печати біографическій очеркъ не крупнаго какого-нибудь историческаго дятеля, а просто человка съ честью и достоинствомъ прошедшаго свое жизненное поприще и прикасавшагося непосредственно ко всмъ главнымъ событіямъ своего времени.

Подчасъ подобныя страницы, вырванныя изъ частнаго быта и частной дятельности, еще ярче и своеобразне освщаютъ нкоторыя подробности извстной эпохи и придаютъ новые рзкіе штрихи и краски какому-нибудь крупному событію или выдающейся личности.

Предпринимая здсь попытку возстановить въ своей памяти дорогой для меня образъ моего отца, я встрчаю весьма существенное затрудненіе, которое весьма рдко достается кому-либо на долю. Обыкновенно подобные очерки прошлаго опираются на письменныхъ документахъ, на подлинныхъ запискахъ и автобіографическихъ свдніяхъ, которыя стоитъ лишь подобрать и въ крайнемъ случа дополнить какими-нибудь поясненіями и толкованіями. Но въ данномъ случа приходится восполнять все это мн собственною памятью, такъ какъ отецъ мой не оставилъ ни одной писаной страницы о своей долгой и разнообразной жизни, и все мн извстное и усвоенное заимствовано изъ его устныхъ разсказовъ, къ которымъ онъ прибгалъ весьма неохотно, но не имлъ силы мн въ нихъ отказывать въ виду того ненасытнаго вниманія, съ которымъ я къ нимъ прислушивался. Кром того, его строгая сосредоточенная, цльная фигура плохо мирилась вообще со всми мемуарами и автобіографіями, считая ихъ въ большинств проявленіемъ невольнаго самовосхваленія и мелкаго самолюбія, но подъ вліяніемъ моихъ разспросовъ, онъ иногда съ видимымъ увлеченіемъ погружался въ прошлое и своею мткою, рзкою и лаконическою рчью отмчалъ весьма живо многіе образы и картины своего времени. Вотъ почему, въ благоговйной памяти дорогаго мн скромно-гордаго облика, я намренъ въ своихъ отрывочныхъ воспоминаніяхъ главнымъ образомъ останавливаться на тхъ крупныхъ лицахъ, съ которыми отецъ мой приходилъ въ соприкосновеніе и на тхъ событіяхъ, которыхъ онъ былъ очевидцемъ и особенно тхъ, гд онъ былъ участникомъ, касаясь лишь между прочимъ и личныхъ моментовъ и постепенныхъ фазисовъ его жизни и предоставляя оццку ихъ другимъ. Каюсь чистосердечно, что этотъ трудъ иметъ для меня невыразимую прелесть, и всякій, кто имлъ счастіе до вполн зрлаго и сознательнаго возраста провести жизнь подъ снью правильнаго, строгаго, тсно-сплоченнаго семейнаго очага, пойметъ значеніе и обаятельную силу такого перелистыванія дорогихъ страницъ своего семейнаго прошлаго.

Отецъ мой, Иванъ Семеновичъ Тимирязевъ родился въ Москв 16 Декабря 1790 года, въ приход церкви Св. Симеона Столпника что на Поварской. Родитель его, а мой ддъ Семенъ Ивановичъ Тимирязевъ проводилъ въ то время вс зимы въ Москв, а на лто узжалъ въ свое имніе Рязанской губ., Ряжскаго узда, село Свинушки (купленное впослдствіи извстнымъ откупщикомъ Рюминымъ, а нын перешедшее по продаж съ публичнаго торга Данил Даниловичу Шумахеру, бывшему Московскому городскому голов). Объ этомъ имніи и первыхъ годахъ проведеннаго въ немъ дтства отецъ мой всегда вспоминалъ съ особеннымъ удовольствіемъ. Домъ былъ огромный, усадьба барская, церковь великолпная, раздолье луговъ и лсовъ вокругъ, со множествомъ ягодъ, грибовъ и дичи. Въ церкви была впослдствіи похоронена моя бабушка Ольга Михайловна и, когда это имніе перешло еще при жизни дда въ чужія руки, то отецъ мой, будучи уже самъ старикомъ въ 50-тыхъ годахъ и сенаторомъ въ Москв, отправляясь лтомъ по дламъ въ нашу Тамбовскую деревню, зазжалъ неоднократно въ Свинушки поклониться праху своей матери и отслужить панихиду. Вообще воспоминаніе о матери оставалось, видимо, въ памяти его сердца какимъ-то смутнымъ, но завтнымъ уголкомъ, и при упоминаніи о ней подчасъ показывалась слеза на его глазахъ, а онъ былъ не слезливаго десятка и лишился матери, будучи 16 лтнимъ мальчикомъ. Но возвращаюсь къ моему дду Семену Ивановичу, о которомъ впрочемъ могу сообщить весьма мало подробностей. Знаю только, что онъ происходилъ отъ довольно древняго рода Татарскихъ князей, что чуть ли не въ XIV вк у нкоего Татарскаго князя были три сына: Тимуръ, Юсуфъ и Урусъ и отъ нихъ идутъ три рода: Тимирязевы, Юсуповы и Урусовы, но почему послдніе два рода сохранили свой княжескій титулъ, а мы свой утратили — объяснить не сумю. Достоврно лишь то, что въ герб нашемъ и понын сохранилась княжеская порфира, и хотя съ теченіемъ времени тождественность герба утратилась, но вначал фамильный гербъ Юсуповыхъ, Урусовыхъ и Тимирязевыхъ былъ одинъ и тотъ же.— У дда моего было нсколько братьевъ, но остальные умерли въ раннемъ возраст, и отецъ мой упоминалъ только о старшемъ брат своего отца, Василі Иванович, который постоянно жилъ въ своемъ родовомъ имніи Калужской губ., Лихвинскаго узда, сел Ржавц (доставшемся посл него отцу моему по духовному завщанію) и извстенъ тмъ, что въ тяжкую годину 1812 года былъ Калужскимъ губернскимъ предводителемъ дворянства и энергическимъ помощникомъ и пособникомъ Калужскаго губернатора Каверина въ дл образованія народнаго ополченія и вооруженія мстнаго населенія на защиту отечества. Объ этомъ Василь Иванович отецъ между прочимъ разсказывалъ, что онъ и физически былъ въ полномъ смысл Русскій богатырь прежняго закала и когда отецъ однажды, въ 20-хъ годахъ, находясь въ отставк, пріхалъ къ дяд въ с. Ржавецъ на святки и поутру вошелъ въ его уборную съ нимъ поздороваться, то нашелъ старика сидящимъ въ халат передъ зеркаломъ съ открытымъ на половину окномъ. Когда отецъ отступилъ отъ окна, изъ котораго обдало его зимнею декабрьскою стужею, старикъ залился звонкимъ смхомъ и началъ укорять молодежь въ зябкости и дряхлости. Что бы сказалъ онъ при вид нашей современной молодежи съ ея скоросплымъ увяданіемъ и поблеклымъ видомъ!

Ддъ мой Семенъ Ивановичъ былъ въ полномъ смысл глава своей семьи и даже въ то патріархальное время неоспоримаго и прочнаго родительскаго авторитета извстенъ былъ, какъ человкъ крутаго нрава и непреклонной воли. О его воспитаніи и степени образованія ничего не могу сказать, но слдуетъ думать, что философскія вянія того времени остались не безъ слда и на немъ, потому что онъ завдомо принадлежалъ къ категоріи ‘des libres penseurs’, и лишь на старости лтъ свершился въ немъ крутой переворотъ: со свойственною подобнымъ крпкимъ и цльнымъ натурамъ страстностью и крайностью онъ впалъ почти въ аскетизмъ, проводилъ все время въ молитв, во время поста почти не принималъ никакой пищи и умеръ искреннимъ, образцовымъ христіаниномъ. Памятникомъ этого крутаго обращенія его служитъ въ нашей семь икона Иверской Божьей Матери, совершенно такихъ же размровъ и въ такой же серебряной позолоченной риз, какъ и образъ, находящійся въ извстной часовн въ Москв. Но разсказамъ тетокъ моихъ, Настасьи и Авдотьи Семеновны Тимирязевыхъ, ддушка однажды безнадежно заболлъ и вслдствіе какого-то ночнаго виднія далъ обтъ, если онъ выздороветъ, вымнять подобную икону и дйствительно выполнилъ въ точности это общапіе. Икона эта, стоившая въ то время нсколько тысячъ р. асс., посл его смерти поступила къ вышеназваннымъ мною дочерямъ его, а отъ нихъ преемственно перешла къ сестр моей, у которой и теперь находится въ особой кіот и на твердомъ постамент, занимающемъ половину стны.

Ддушка былъ женатъ на Ольг Михайловн Юрьевой, изъ богатой дворянской фамиліи Костромской губ. Братья ея по зимамъ постоянно живали въ Москв, въ своемъ дом въ Охотномъ ряду, гд теперь гостинница Лондонъ (бывшая Шора). Про этихъ Юрьевыхъ у меня осталось въ памяти лишь повствованіе о томъ, что они продали свои Костромскія (или Ярославскія?) имнія въ Коммисію построенія Храма Спасителя въ то первое время, когда по проекту Витберга онъ сооружался на Воробьевыхъ горахъ. Крестьяне Юрьевыхъ были употребляемы на этихъ работахъ и разсказывали своимъ бывшимъ владльцамъ, сколько народа при этомъ погибало отъ разныхъ болзней, отъ непомрныхъ трудовъ въ борьб съ природою на этихъ обрывахъ, покуда не признали невозможность продолжать осуществленіе этой грандіозной задачи. Но все же нельзя не пожалть, что не удалось выполнить этого гигантскаго проекта: подобный памятникъ своимъ величіемъ превзошелъ бы все, чмъ мы въ прав до сихъ поръ гордиться въ этомъ род.

Первоначальное воспитаніе отца моего и старшаго брата его Аркадія Семеновича и послдующее ихъ образованіе, по обычаю зажиточныхъ дворянскихъ семей того времени, совершалось дома. Смнялась обычная въ то время серія гувернантокъ, гувернеровъ, домашнихъ учителей и наставниковъ, и все это регулировалось и направлялось безапеляціоннымъ руководствомъ строгаго родителя и по возможности изъ-подъ руки смягчалось нжнымъ, преданнымъ вліяніемъ матери. Но мой отецъ до конца жизни сохранилъ на себ отпечатокъ непосредственнаго самообразованія и саморазвитія. Чувствовалось, что все, что предлагалось его вниманію, въ форм-ли научнаго чтенія е философскихъ теорій или вншнихъ событій, все это немедленно проводилось черезъ его вполн своеобразное и самостоятельное мышленіе и принимало немедленно особую, лично ему принадлежащую окраску. Онъ былъ человкъ остраго, замчательнаго ума отъ природы, обширной наблюдательности и быстроты соображенія, подчасъ изумительной. Живость его природы и нетерпливость его характера почти не допускали не только кропотливаго, по даже и всякаго анализа, но за то врность его порывистыхъ опредленій и способность разршать всяческія затрудненія по существу поражали своею мткостью. Онъ не допускалъ никакихъ компромиссовъ ни для себя, ни для другихъ: черное всегда черно, блое всегда бло, совсть или безусловно чиста, или туманна, и въ этомъ послднемъ случа онъ большею частью не взвшивалъ степени этой туманности, а прямо отворачивался.— ‘Но я отвлекся и забжалъ впередъ, возвращаюсь къ тому времени, когда эту будущую желзную полосу готовились только опустить въ горнило житейскаго опыта.

Чмъ бы кончилось воспитаніе двухъ братьевъ, Аркадія и Ивана, при нормальномъ ‘од обстоятельствъ, неизвстно, но лтомъ 1807 года случилось въ Свинушкахъ событіе, приведшее къ нежданной развязк ихъ судьбы. Посл недолгой, но острой болзни тихо скончалась бабушка моя Ольга Михайловна, и съ нею, по словамъ моего отца, какъ будто исчезла благодатная, спокойная, семейная жизнь. Потрясенный этою потерею, ддушка Семенъ Ивановичъ, на первое время, какъ бы растерялся и ршилъ двухъ старшихъ сыновей своихъ немедленно опредлить на службу, несмотря на то, что отцу моему еще не исполнилось тогда и 17-ти лтъ. Сборы были недолги, и осенью того же года ихъ отправили для поступленія въ одинъ изъ гвардейскихъ полковъ. При нихъ отпустили стараго дядьку, четверку лошадей и соотвтствующее количество прислуги. Дальнйшая судьба ихъ была поручена ддушкою Юрію Александровичу Нелединскому-Мелецкому, съ которымъ онъ издавна находился въ самыхъ близкихъ и пріязненныхъ отношеніяхъ и въ особенности любилъ и уважалъ жену Нелединскаго, такъ что неоднократно сопровождалъ ее больную въ деревню, когда Юрію Александровичу, по служебнымъ обстоятельствамъ, нельзя было оставлять столицу. Въ письм къ Нелединскому ддушка поручалъ ему сыновей своихъ и предоставлялъ ему право опредлить ихъ, по его усмотрнію, въ какой угодно гвардейскій полкъ, но только не въ конную гвардію. Поводомъ къ этому исключенію служило то, что великій князь Константинъ Павловичъ состоялъ шефомъ этого полка и по слухамъ, доходившимъ до ддушки, былъ не только неумолимо строгъ съ юнкерами, но даже иногда и собственноручно съ ними расправлялся.

Ю. А. Нелединскій принялъ своихъ питомцевъ, какъ собственныхъ дтей и предложилъ имъ вскор поступить юнкерами въ л.-гв. егерскій полкъ, шефомъ котораго былъ его близкій пріятель, всми любимый и уважаемый князь П. И. Багратіонъ. Молодые люди разумется на это охотно согласились (хотя мечтали о кавалерійской служб), были представлены Багратіону, обласканы имъ и даже перешли къ нему на жительство, въ какую-то пустую залу его дома, чтобы у него подъ глазами готовиться въ егерскій полкъ.

Въ это время въ Европ еще раздавались грозные раскаты Наполеоновскихъ побдъ, разгромленная Пруссія, лишь благодаря заступничеству императора Александра, сохранила свою самостоятельность, и Тильзитское свиданіе приковывало къ себ всеобщее вниманіе. Сверная сосдка наша, Швеція, подстрекаемая Англіею, начинала внушать намъ своими дйствіями настолько опасеній за наши окраины, что послдовало назначеніе Багратіона главнокомандующимъ войсками въ Финляндіи, а во время его отсутствія л.-гв. егерскій полкъ поступилъ подъ главное начальство великаго князя Константина Павловича. Это неожиданное перемщеніе совершилось еще до окончательнаго поступленія отца и дяди моего въ егерскій полкъ. Озадаченные сперва внезапною перемною, молодые люди вскор сообразили, что она можетъ повести къ выполненію ихъ завтной мечты поступить на службу въ кавалерію и именно въ запрещенный, но желанный конногвардейскій полкъ. Они явились къ Нелединскому и заявили ему, что, разъ что судьба подчиняетъ ихъ непосредственно грозному великому князю, то не лучше ли и не выгодне ли было бы прямо поступить въ любимый и балуемый имъ полкъ, чмъ подвергаться его строгости въ чуждомъ и навязанномъ ему полку? ‘Это вы не глупо придумали’, замтилъ имъ на это Нелединскій и общалъ написать о томъ отцу ихъ. Получивъ на то согласіе ддушки, онъ принялъ на себя ходатайство но этому длу, и весьма быстро состоялось опредленіе нашихъ двухъ молодцовъ въ конную гвардію, и они приступили къ приготовленіямъ по обмундированію и поступленію въ полкъ. Наконецъ, наступилъ торжественный день представленія нашихъ юнкеровъ грозному, августйшему ихъ шефу. Во время разсказа моего отца объ этомъ представленіи, на вопросъ мой о томъ, чувствовалъ ли онъ дйствительно сильную робость при этомъ случа, онъ отвчалъ, что нимало не боялся и къ этому прибавилъ обычное свое замчаніе по этому поводу, что робость, по его мннію, составляетъ результатъ нечистой совсти. ‘Трусость въ сраженіи’, говорилъ часто мой отецъ, ‘иногда дйствительно можетъ не зависть отъ воли человка, а отъ исключительнаго, прискорбнаго состоянія его нервной системы, но робость по отношенію къ людямъ, какъ бы высоко они ни стояли, составляетъ первую ступень подлости и въ порядочномъ человк существовать не можетъ и не должна.’ Подобный приговоръ едва ли безусловно справедливъ, но, какъ я уже упоминалъ выше, однажды сложившіяся у отца убжденія никакой анеляціи въ его мышленіи не подлежали, и въ теченіе всей своей служебной карьеры онъ постоянно относился съ особеннымъ довріемъ и уваженіемъ къ тмъ изъ своихъ подчиненныхъ, которые умли сохранять передъ нимъ свою самостоятельность, не взирая на всю его взыскательность и строгость по служб.

Но возвращаюсь къ своему разсказу о представленіи юнкеровъ грозному шефу. Отцу моему въ то время еще не исполнилось и 17-ти лтъ, будучи средняго роста, худощаваго сложенія, онъ имлъ видъ совершеннаго ребенка и. хотя тутъ же находилось еще нсколько юнкеровъ другихъ полковъ, но онъ рзко отличался отъ остальныхъ своею юностью.

Великій князь Константинъ Павловичъ, при вход въ залъ, окинулъ быстрымъ взоромъ, изъ-подъ нависшихъ своихъ бровей, всхъ присутствующихъ, и повидимому пораженъ былъ дтскою фигурою новобранца, добровольно идущаго на закланіе. Когда дошла очередь до юнкеровъ, и ему названы были братья Тимирязевы, то онъ съ ясною, привтливою улыбкою подошелъ къ моему отцу, ласково взялъ его за ухо и своимъ отрывистымъ голосомъ спросилъ его: ‘Разв ты не боишься меня?’ — ‘Никакъ нтъ, ваше высочество’, бойко отвчалъ юноша. ‘Но вдь ты знаешь, что я шутить не люблю?’ все также ласково продолжалъ великій князь.— ‘Если я буду служить какъ слдуетъ, чего же мн бояться, ваше высочество?’ отвчалъ отецъ, нимало не робя. ‘Молодецъ!’ воскликнулъ великій князь и, потрепавъ его но щек, приказалъ немедленно записать ихъ въ такой-то эскадронъ конно-гвардейскаго полка. Къ этому разсказу отецъ присовокупилъ, что ему инстинктивно чувствовалось, что съ самаго этого перваго момента его представленія великому князю въ Константин Павлович зародилось то расположеніе и довріе къ нему, которое оставалось всегда неизмннымъ во все время ихъ долгихъ, столь близкихъ отношеній, и въ этомъ случа какъ будто подтвердилась и личная теорія моего отца, что строгій начальникъ всегда доврчиво относится къ нетрусливому и самостоятельному подчиненному. Въ дальнйшемъ ход моего повствованія дйствительно обнаружится, въ какой мр своенравная, вспыльчивая, крутая натура цесаревича могла быть кротка, пристрастна, почти нжна въ тхъ случаяхъ, когда онъ считалъ возможнымъ и безопаснымъ давать волю боле мягкимъ сторонамъ своего въ сущности добраго сердца. Кром того, онъ не могъ не сознавать того страха, который внушала его личность всмъ отъ него зависящимъ и въ особенности молодежи, онъ считалъ этотъ страхъ необходимымъ спутникомъ военной дисциплины и весьма часто какъ будто даже хвастался и гордился имъ, но вмст съ тмъ вроятно замчалъ, что молодые люди охотно избгали тхъ полковъ, которые находились подъ непосредственнымъ его начальствомъ и потому съ особеннымъ удовольствіемъ относился къ тмъ рдкимъ случаямъ, когда кто-либо добровольно изъявлялъ готовность служить подъ его командою. Какъ бы то ни было, но оба наши юнкера и въ особенности мой отецъ никогда не имли повода раскаиваться въ своемъ ршеніи и во все время своего пребыванія въ конно-гвардейскомъ полку, до 1813 года, не подверглись никакимъ не только уже личнымъ вспышкамъ грознаго шефа, но даже и какимъ-либо взысканіямъ по служб. Правда, что и чувство долга и дисциплины было у нихъ настолько развито, что сознаніе своего достоинства не допустило бы ихъ до нарушенія обязанностей.

Отецъ часто говаривалъ, что самое строгое подчиненіе чужой вол, въ сфер служебной іерархіи и по требованію законной дисциплины, не можетъ заключать въ себ ничего унизительнаго для самой гордой и самостоятельной натуры, но что крайне тяжело и невыносимо было бы подвергаться начальническому справедливому взысканію, а еще хуже того начальническому снисхожденію, за нарушеніе своего служебнаго долга. И это правило такъ согласовалось со строгою, исполненною собственнаго достоинства натурою моего отца, что мн никогда не представлялось возможнымъ вообразить себ, чтобы когда-либо и кмъ-либо могло быть примнено къ нему нчто похожее на снисхожденіе.

Служба нашихъ юнкеровъ шла своимъ чередомъ, дядя мой Аркадій былъ произведенъ въ корнеты въ 1809 году, а отецъ мой въ начал 1810 года

Объ этой эпох въ жизни отца въ моихъ воспоминаніяхъ не сохранилось никакихъ разсказовъ, заслуживающихъ упоминанія. Онъ, повидимому, платилъ въ то время дань молодости въ очень большихъ размрахъ, и могу себ легко вообразить тотъ широкій размахъ, съ которымъ юноша его склада и темперамента, предоставленный самому себ, окунулся въ водоворотъ столичныхъ увлеченій и увеселеній. Онъ еще былъ слишкомъ молодъ, чтобы слдить съ напряженнымъ вниманіемъ и сознательнымъ интересомъ за развитіемъ тхъ новыхъ, либеральныхъ вяній, которыя высказывались въ нашемъ государственномъ стро со времени воцаренія императора Александра Павловича. Поглощенный службою и веселою, беззаботною жизнью, онъ не могъ и по возрасту своему, и по роду служенія и товарищескому кругу, принадлежать къ юной партіи такъ называемаго прогресса. Впрочемъ, во всхъ своихъ отрывочныхъ сужденіяхъ объ этой эпох такъ называемаго возрожденія, онъ, съ свойственною уму его прямотою и съ присущимъ ему въ высшей степени здравымъ смысломъ и яснымъ пониманіемъ людскихъ слабостей, идущихъ часто рядомъ съ самыми высокими дарованіями и достоинствами, всегда относился вполн безпристрастно къ виднымъ дятелямъ того времени. Такъ напримръ, по личнымъ связямъ и отношеніямъ, ради искренней дружбы съ княземъ П. А. Вяземскимъ, а впослдствіи посл женитьбы своей и по семейному сближенію, онъ принадлежалъ къ такъ называемому Карамзинскому кружку. Относясь постоянно съ особеннымъ чувствомъ уваженія къ свтлой личности и историческимъ заслугамъ Н. И. Карамзина, онъ всегда съ особеннымъ удовольствіемъ вспоминалъ о неизмнномъ расположеніи къ нему почтеннаго нашего исторіографа и всей его семьи и до конца жизни оставался врнымъ другомъ наличныхъ членовъ этого семейства. Врность и прочность отношеній составляли вообще отличительное свойство моего отца во всхъ тхъ случаяхъ, когда въ основаніи ихъ лежало чувство уваженія и доврія, но при этомъ мн извстны нкоторые случаи въ его жизни, гд онъ круто обрывалъ интимное сближеніе, завязавшееся случайно среди кутя щей молодежи, когда впослдствіи обнаруживалось, что это сближеніе не соотвтствовало его строгимъ и рзко опредленнымъ требованіямъ. Но, возвращаясь къ вышесказанному, относительно его принадлежности, такъ сказать, къ Карамзинскому кружку, я хочу досказать здсь, что онъ въ тоже время относился весьма безпристрастно и, такъ сказать, осторожно къ характеру дятельности другихъ видныхъ личностей совершенно противоположнаго лагеря, какъ напримръ, Сперанскаго и его послдователей. Онъ всегда упоминалъ съ крайнимъ недовріемъ объ установившемся въ то время убжденіи насчетъ преступныхъ, противогосударственныхъ побужденій, приписываемыхъ Сперанскому, и утверждалъ, что, по его мннію, Сперанскій былъ, въ то тяжкое для Россіи время, жертвою общественнаго настроенія, взволнованнаго предстоящею войною съ Наполеономъ. Ему всегда казалось, что при нормальномъ положеніи политическаго строя къ Европ подобное обвиненіе, если бы оно даже и могло возникнуть, само собою и рушилось бы, не вызывая того внезапнаго и невыясненнаго паденія этого крупнаго государственнаго дятеля, которое послдовало, въ виду ополчавшейся на отечество наше Европейской коалиціи.

Наконецъ, наступила година 1812 года. Отецъ мой и старшій братъ его Аркадій выступили съ своимъ полкомъ въ Литву въ состав гвардейскаго корпуса, при которомъ совершалъ походъ и цесаревичъ Константинъ Павловичъ. Здсь мн приходится въ моихъ воспоминаніяхъ разстаться, такъ сказать, съ моимъ дядею Аркадіемъ Семеновичемъ, который вскор поступилъ ординарцемъ, а потомъ адъютантомъ къ князю Витгенштейну въ его особый, сверный корпусъ. Братья разошлись и уже не сходились боле на служб въ одной и той же части до конца.

Во время пребыванія императора Александра Павловича въ Вильн получено было извстіе о вступленіи Наполеона въ предлы Россіи и началось то знаменитое отступленіе Русской арміи, которое въ то время возбуждало такіе разнообразные, противоположные толки и сужденія. Отецъ мой былъ безусловный поклонникъ Барклая-де-Толли вообще и его плана военныхъ дйствій въ особенности, онъ считалъ невозможнымъ открытый бой съ тми недостаточными силами, которыми мы въ то время располагали, и всегда повторялъ, что случись даже Бородинское сраженіе мсяцемъ ране и не подъ Москвою, а гд-либо въ Литв или за Смоленскомъ, то послдствія его для Русской арміи были бы непоправимы. Вообще его всего боле плняла въ Баркла та стойкость въ выполненіи однажды усвоеннаго и утвержденнаго плана дйствій, то ежедневное, до мелочей доходящее вниманіе къ выбору позиціи для отступленія, то невозмутимое хладнокровіе, съ которымъ онъ выносилъ едва сдерживаемые и даже не всегда вполн сдерживаемые взрывы негодованія и недоврія со стороны многихъ окружавшихъ его военноначальниковъ. Съ прибытіемъ князя Багратіона, этого доблестнаго героя, столь любимаго войскомъ, ропотъ и неудовольствіе противъ главнокомандующаго достигли крайнихъ предловъ, и, подкрпленные авторитетомъ этого блестящаго представителя Суворовской школы, выразились въ общемъ обращеніи къ великому князю Константину Павловичу съ просьбою, чтобы онъ, какъ братъ Государя, могущій пользоваться относительною свободою слова и мнній, объяснилъ главнокомандующему, что дальнйшее продолженіе принятой имъ системы постояннаго отступленія деморализуетъ армію, распространяетъ ужасъ во всей Россіи и въ конц концовъ можетъ окончательно сокрушить воинственный духъ и всякую отвагу въ Русскомъ солдат, не привычномъ къ подобному образу дйствій. Великій князь ршился исполнить желаніе своихъ сослуживцевъ и отправился къ главнокомандующему. Барклай съ величайшею учтивостью и полнйшимъ вниманіемъ выслушалъ горячую рчь цесаревича и затмъ заявилъ, что, не считая возможнымъ, при настоящемъ состав арміи, измнить утвержденную Государемъ систему дйствій, но въ тоже время признавая всю важность и значеніе представленныхъ великимъ княземъ возраженій, онъ проситъ его высочество приготовиться къ немедленному отъзду въ Петербургъ съ донесеніемъ отъ него Барклая, такъ какъ никто лучше его не суметъ объяснить Государю Императору истиннаго положенія вещей. Великій князь дйствительно ухалъ, недовольные примолкли, и въ тотъ же. вечеръ Барклай съ обычною невозмутимостью осматривалъ новую позицію для послдующаго отступленія. Весьма возможно, что этотъ эпизодъ былъ переданъ отцу моему впослдствіи самимъ цесаревичемъ, который часто и охотно возвращался въ разговорахъ своихъ съ приближенными къ подробностямъ великаго похода.

Въ лагерь подъ Дриссою пришло извстіе о назначеніи новаго главнокомандующаго, а при Царев-Займищ князь Кутузовъ уже вступилъ въ командованіе и яко бы произошелъ этотъ знаменательный полетъ орла надъ главою маститаго сподвижника великаго Суворова въ то время, когда войска впервые проходили передъ нимъ церемоніальнымъ маршемъ. Роль Барклая кончилась, но онъ еще оставался нкоторое время при арміи и, по словамъ моего отца, въ Бородинскомъ сраженіи видимо искалъ смерти, его блый конь и невозмутимая высокая, неподвижная фигура виднлись всюду, гд была наибольшая опасность, но онъ не былъ даже раненъ. Замчательно при этомъ, что Русскій солдатъ, столь чуткій и опытный въ опредленіи личной храбрости и неустрашимости, во время командованія арміею Барклаемъ доходилъ до обвиненія его въ трусости и даже измн и съ затаеннымъ, злобнымъ недовріемъ относился къ его имени. Посл же Бородинскаго сраженія, по отзыву моего отца, когда Барклай возвращался шагомъ съ послдняго осмотра поля битвы, молчаливый и задумчивый но обыкновенію, вс части войскъ, мимо которыхъ приходилось ему прозжать, по собственному, неудержимому побужденію, привтствовали ею единодушнымъ, громогласнымъ ‘ура’ какъ бы въ вид возмездія за тяготвшее надъ нимъ досел несправедливое и обидное обвиненіе. Невольно при этомъ вспоминается чудное стихотвореніе Пушкина ‘Полководецъ’, какъ бы схватившее, на лету именно этотъ моментъ въ жизни Барклая.

Ддушка Семенъ Ивановичъ съ двумя дочерьми Настасьею и Авдотьею перехали изъ Рязанскаго имнія с. Свинушекъ въ Тамбовскую свою деревню, село Токмаково, гд и провели всю послдующую зиму. Вступленіе Наполеона въ Москву не сопровождалось для семьи отца никакимъ прямымъ имущественнымъ ущербомъ, потому что она обыкновенно проводила зиму въ наемныхъ домахъ и въ Москв значительной собственности не имла. Но помню, что отецъ мой говаривалъ, что съ 1812 года начался постепенный упадокъ въ длахъ ддушки, но управленію имніями и но подрядамъ, которые онъ имлъ съ казною. Семенъ Ивановичъ велъ винокуреніе въ обширныхъ размрахъ и поставлялъ вино въ казну, по подрядамъ интендантства. Въ это смутное время, когда вс подвозочныя средства центральныхъ мстностей были захвачены въ распоряженіе правительства для перевозки войскъ, провіанта, раненыхъ или забираемы частными лицами для вызда изъ Москвы, ддъ мой не могъ выставить къ назначенному сроку извстнаго количества вина и впослдствіи были подвергнутъ за это, хотя и невольное, нарушеніе контракта уплат крупной неустойки и въ тоже время лишился естественно и значительной доли дохода. Это обстоятельство послужило началомъ къ постепенно возраставшимъ затрудненіямъ въ его длахъ и въ конц концовъ привело къ продаж съ публичнаго торга его любимыхъ Свинушекъ, купленныхъ откупщикомъ Рюминымъ. Когда младшіе сыновья его, Александръ, Михаилъ, Андрей и Сергй, постепенно поступили въ военную службу (и вс также, какъ и старшіе два брата, сперва въ конную гвардію), то старикъ, отпустивъ дочерей своихъ на постоянное жительство къ родной тетк ихъ (сестр ихъ матери) старой двиц Елисавет Михайловн Юрьевой въ Москву, самъ поселился въ имніи умершаго брата своего Василія Ивановича Калужской губ., Лихвинскаго у., въ с. Ржавц и тихо оканчивалъ тамъ свое существованіе въ томъ строго-благочестивомъ настроеніи, о которомъ я уже упоминалъ выше. Вотъ приблизительно все, что я могъ запомнить изъ отрывочныхъ разсказовъ моего отца по этому поводу, къ чему могу еще присовокупить, что въ 1830-хъ годахъ старикъ только однажды ршился покинуть свое уединеніе и навстить дтей въ Петербург. Въ то время дядя Аркадій былъ отцемъ многочисленнаго семейства, и отецъ мой былъ уже женатъ и, кажется, я только что усплъ появиться на свтъ Божій. Порадовавшись на дтей, изъ которыхъ старшій Аркадій уже занималъ видное мсто по Министерству Финансовъ, а Иванъ (отецъ мой) состоялъ въ свит Е. И. В. генералъ-маіоромъ,— старикъ вернулся въ свое Ржавское уединеніе и въ томъ же году, въ самый день свтлаго праздника, тихо угасъ. Вслдствіе весенняго разлива ркъ, никто изъ его дтей не усплъ даже прибыть къ нему и находиться при его кончин.

Возвращаюсь къ прерванной нити моего разсказа и прямо перехожу къ 1813 году и къ выступленію нашихъ силъ заграницу. Здсь самымъ крупнымъ явленіемъ, въ интерес моихъ записокъ и въ служебной карьер моего отца, служитъ его назначеніе адъютантомъ при цесаревич Константин Павлович. Это случилось, кажется, въ юн мсяц 1813 г., и на другой же день отцу было приказано вступить въ дежурство. Въ то время адъютанты не имли особой формы и носили полковую, но требовался аксельбантъ и еще какія-то особенности, составляющія принадлежности адъютантскаго званія. Помню разсказъ отца, что дядя Аркадій нарочно поскакалъ въ какую-то другую часть войска, чтобы добыть у какихъ-то друзей необходимые предметы, и отецъ мой на слдующій день уже былъ дежурнымъ при своемъ шеф. Съ этой минуты благоволеніе великаго князя приняло окончательную, опредленную форму и оставалось неизмннымъ до самой его кончины. Лично на себ отецъ никогда не испытывалъ не только вспышекъ гнва и неудовольствія, но даже и тхъ своенравныхъ выходокъ, которыя составляли такую тяжелую сторону въ характер Константина Павловича. Кром справедливой оцнки всхъ положительныхъ достоинствъ и заслугъ моего отца, какъ всегда исправнаго и отличнаго офицера и какъ строгаго и неуклоннаго исполнителя всхъ возлагаемыхъ на него порученій, въ великомъ княз часто проглядывало какое-то, вообще несвойственное ему пристрастіе къ своему юному адъютанту. Неоднократно, но отзыву отца, какое-нибудь мелкое обстоятельство, которое несомннно вызвало бы бурю надъ головою провинившагося, сходило отцу съ рукъ совершенно благополучно. Случалось даже, хотя и рдко, что Константинъ Павловичъ какъ будто и самъ поражался своимъ послабленіемъ къ любимцу и тогда объяснялъ это тмъ, что отецъ никогда не старался скрывать своей вины и прямо въ ней сознавался. ‘Я знаю и увренъ’, говаривалъ въ такихъ случаяхъ великій князь, ‘что у него сзади ничего нтъ и что онъ постоянно весь тутъ!’ И дйствительно проницательнымъ начальникомъ была сразу подмчена отличительная черта въ характер отца. Трудно себ вообразить подобное отсутствіе, такъ называемой ‘задней мысли’ въ чемъ бы то ни было, всегда, всюду и во всемъ онъ былъ весь на лицо со всми его высокими и дурными свойствами, со всми его сочувствіями и нерасположеніями до того очевидными и прозрачными, что онъ бывало самъ смялся, когда мы приходили въ ужасъ отъ его слишкомъ явнаго подчасъ неодобренія какой-нибудь личности, которая ему не нравилась. Эта откровенность его, даже когда она явно не высказывалась и не могла высказываться, напримръ въ его отношеніяхъ къ великому князю, тмъ не мене такъ ясно выражалась на его лиц и на всей его фигур, что Константинъ Павловичъ, неоднократно, когда ему приходилось читать это неодобреніе въ чертахъ моего отца, говаривалъ: ‘конечно вамъ это не нравится, прошу не прогнваться и пр.’ Но въ сущности онъ именно это свойство и цнилъ въ своемъ неустрашимомъ подчиненномъ.

Въ теченіи всей кампаніи 1813 г. любимымъ воспоминаніемъ отца было Кульмское сраженіе, которое онъ считалъ первымъ, безусловнымъ и безспорнымъ торжествомъ союзныхъ войскъ и съ котораго совершился окончательно поворотъ въ успх оружія, приведшій насъ къ стнамъ Парижа. Онъ съ особеннымъ удовольствіемъ останавливался на всхъ подробностяхъ это славнаго дня и всего боле на той минут, когда, при яркомъ солнечномъ освщеніи, императоръ Александръ, въ сопровожденіи великаго князя Константина Павловича и блестящаго штаба, спустился въ Кульмскую долину, и ему представили плннаго Вандама съ остатками его корпуса. Съ большимъ уваженіемъ говорилъ онъ о граф Остерман, главномъ виновник торжества и въ особенности о начальник его штаба, знаменитомъ впослдствіи А. П. Ермолов, которому всего боле принадлежала честь побды. Кульмскій крестъ свой отецъ мой цнилъ очень высоко и когда, будучи сенаторомъ въ Москв, былъ переименованъ въ 1860-мъ г. изъ генералъ-лейтенантовъ въ дйствительные тайные совтники, то постоянно продолжалъ носить его на фрак. Съ грустью вспоминаю, что въ 1863 г., когда отецъ мой еще не оправился отъ только что постигшаго его нервнаго удара, въ Боз почившій императоръ Александръ Николаевичъ, находясь въ то время въ Москв, пожелалъ соединить за обдомъ во дворц немногихъ, остававшихся въ живыхъ участниковъ Кульмскаго боа, по случаю наступившаго 14 Августа того года пятидесятилтія со дня этой побды. Помню, что мы скрыли это обстоятельство и самое приглашеніе на обдъ, чтобы не возбудить въ отц волненія. Помнится, что, заканчивая свой разсказъ о славной побд при Кульм, отецъ говорилъ, что въ этотъ день Константину Павловичу съ его свитою былъ предложенъ для ночлега находящійся вблизи поля сраженія роскошный замокъ знатнаго Богемца князя Клари и что отцу моему пришлось расположиться одному въ огромной зал дворца, гд ему поставили кровать и огородили ее ширмами. Цесаревичъ какъ-то случайно зашелъ въ эту залу, и его очень забавляла оригинальная отцовская спальня, причемъ онъ со смхомъ замтилъ: ‘Ну теб, братецъ, здсь, кажется, не будетъ тсно!’ Вообще ощущалось всми, что съ Кульмскаго дла вс колебанія и сомннія исчезли, и союзныя войска безостановочно стали подвигаться къ предламъ Франціи. ‘Съ особеннымъ интересомъ’, говаривалъ мой отецъ, ‘вступали мы въ этотъ край, прославленный столькими міровыми событіями, сперва революціонными и кровавыми во имя свободы, а вслдъ затмъ не мене кровавыми во имя деспотизма и цезаризма и, быть можетъ, вслдствіе этого ожиданія встртить нчто необыкновенное, мы были на первый взглядъ чрезвычайно разочаровали.’ Большинство населенія поражало своею необразованностью (по сравненію съ Прирейнскою частью Германіи), матеріальною нуждою, неприглядностью и даже какимъ-то безучастіемъ къ совершающемуся разгрому. Уже и тогда, повидимому, вс жизненныя, государственныя силы Франціи были исключительно сосредоточены въ нсколькихъ крупныхъ, городскихъ центрахъ и преимущественно въ Париж, такъ что наши войска встрчали повсюду на пути своемъ скоре тупое любопытство, чмъ ожесточеніе и ненависть. Замтны были усталость и уныніе, посл столькихъ жертвъ и утратъ, поражало отсутствіе молодежи, обращенной всецло въ знаменитую Наполеоновскую ‘chair canon {Мясо для пушекъ.} и, кром правильныхъ сраженій и стычекъ съ отступавшими Французскими войсками, не было почти никакихъ столкновеній съ мстнымъ населеніемъ. Это явленіе несомннно должно было поражать нашихъ воиновъ, столь недавнихъ очевидцевъ народнаго, поголовнаго движенія въ предлахъ нашего отечества въ только что минувшемъ 1812 г., въ этомъ единодушномъ взрыв народнаго негодованія со всми его тяжелыми и необузданными явленіями, но и со всми признаками непочатой силы и непоколебимой вры въ историческое призваніе.

Наконецъ, побдоносныя полчища Европейской коалиціи достигли Парижа, и 18-го Марта 1814 г. на высотахъ Монмартра состоялась знаменитая капитуляція, передавшая всемірную столицу во власть союзниковъ. По словамъ отца, въ эту ночь, понятно, никто не думалъ о поко, солдаты занимались чисткою и возможнымъ исправленіемъ аммуниціи, приготовляясь къ торжественному вступленію въ городъ, офицеры и штабная молодежь, сразу позабывъ о всхъ ужасахъ и тягостяхъ прожитаго прошлаго, готовились насладиться столь прославленными Парижскими наслажденіями, словомъ, это была одна изъ тхъ ночей, которыя никогда въ жизни не забываются. Бывало, уже на старости лтъ, отецъ мой аккуратно каждый годъ присутствовалъ 19-го Марта на обд, который графъ Закревскій давалъ всмъ участникамъ этого славнаго дня, и отецъ возвращался оттуда въ такомъ ясномъ и бодромъ настроеніи духа, какъ бы переживая вновь свтлыя впечатлнія этого столь торжественнаго момента въ нашей исторіи.

По отзыву отца моего, самымъ замчательнымъ явленіемъ было тогдашнее отношеніе къ намъ Парижскаго населенія. Оно встрчало побдителей, какъ бы своихъ освободителей отъ тяжелаго ига, и въ особенности императоръ Александръ Павловичъ былъ предметомъ восторженныхъ привтствій. Отецъ разсказывалъ, между прочимъ, что былъ самъ очевидцемъ, какъ во время торжественнаго молебствія на площади Согласія, когда войска проходили мимо союзныхъ государей, толпы Парижанокъ окружили со всхъ сторонъ сидвшаго на кон Русскаго императора, он съ наивнымъ любопытствомъ разсматривали его, а одна изъ нихъ, одобренная его привтливымъ и благодушнымъ видомъ, вскочила даже ногою въ его стремя, чтобы лучше разсмотрть вс подробности парада, такъ что Государь съ улыбкою на устахъ рукою поддержалъ ее, чтобы она не упала. Во всхъ магазинахъ появились немедленно не только портреты союзныхъ монарховъ, но даже разные предметы дамскаго туалета ‘ la Alexandre -er, и Государь не могъ показаться на улицу безъ привтствій и восторговъ толпы. Особенное любопытство возбуждали въ Французахъ наши козаки, объ нихъ ходили преувеличенные, почти баснословные разсказы, впрочемъ, по словамъ отца, и самимъ Русскимъ представлялось какъ-то особенно страннымъ, едва вроятнымъ, прохода аллеями Тюльерійскаго парка, натыкаться на казачьи пикеты Но родному самолюбію нашему было очень лестно сознавать, какъ быстро исчезло въ Парижанахъ вообще недовріе къ предполагавшемуся варварству сверныхъ нашихъ богатырей. Назначенный губернаторомъ Парижа нашъ генералъ графъ Фабіанъ Вильгельмовичъ Сакенъ съумлъ вскор вселить такое всеобщее къ себ уваженіе и довріе, что, бывало, когда онъ входилъ въ театръ, то, не смотря на присутствіе коронованныхъ особъ, публика вставала, чтобы почтить привтствіемъ маститаго воина и, какъ извстно, при отъзд его, Парижъ поднесъ ему великолпную почетную саблю.

Здсь мн приходится опять повторить почти тоже, что было мною сказано о первыхъ годахъ службы моего отца въ Петербург. Покуда союзные монархи ршали судьбы Европы, молодой адъютантъ великаго князя (тогда 24 лтній юноша) предавался съ увлеченіемъ молодости всмъ прелестямъ Парижской жизни. Получивъ, кром награды но служб, 800 червонцевъ наградныхъ денегъ, онъ, но собственному отзыву, оставилъ ихъ вс въ Париж и вспоминалъ всегда съ особеннымъ удовольствіемъ о своей тамошней жизни. Между прочимъ вспоминается мн, что, въ числ посщенныхъ имъ Парижскихъ достопримчательностей, забрелъ онъ съ молодыми товарищами къ знаменитой въ то время прорицательниц m-lle Le Normand. Отцу она при этомъ не сказала ничего особеннаго: ‘Votre vie ira son train, et je n’ai rien vous prdire de particulier, jeune homme’ {Жизнь наша пойдетъ своимъ чередомъ, и мн нечего предсказать вамъ особеннаго, молодой человкъ.}. Но когда подошелъ къ ней одинъ изъ его товарищей, то она, взглянувъ на его руку, оттолкнула ее, какъ бы съ ужасомъ и отказалась предсказывать ему его судьбу. Понятно, что онъ сталъ настаивать, и вся молодежь съ любопытствомъ окружила ее. Наконецъ, гадальщица уступила, долго вглядывалась и пробормотала: ‘Vous ne mourrez pas d’une mort naturelle!’ —‘Je serai tu la guerre?’ спросилъ онъ.— ‘Non’.— Alors eu duel?— Non, non, bien pire que cela, ne me questionnez plus, je ne vous dirai plus rien’ {Вы не умрете естественною смертью.— Меня убьютъ на войн?— Нтъ.— Такъ на поединк?— Нтъ, нтъ, много хуже этого, не спрашивайте меня больше, я ничего вамъ не скажу.}, и съ этими словами она закрыла лицо руками. Этотъ молодой человкъ быль К. И. Рылевъ, и только посл событій 14 Декабря, отецъ вспомнилъ про это предсказаніе, на которое въ то время ни самъ Рылевъ, ни прочіе не обратили особеннаго вниманія.

Императоръ Александръ изъ Парижа долженъ былъ хать въ Лондонъ на свиданіе съ Великобританскимъ принцемъ-регентомъ, и отцу моему, горячо желавшему побывать при этой исключительной обстановк въ Англіи, удалось испросить согласіе цесаревича на поздку туда въ свит Государя. Но въ послднюю минуту Константинъ Павловичъ раздумалъ и, отправляясь самъ прямо въ Петербургъ, пожелалъ, чтобы и отецъ сопутствовалъ ему въ его поздк. ‘Сперва мн было очень досадно отказаться отъ своей мечты’, говаривалъ отецъ, ‘но я вскор утшился, потому что нашъ пріздъ въ Петербургъ, въ роли побдителей, доставилъ намъ такой пріемъ, такія празднества и увеселенія, что пришлось вскор вполн примириться съ этою неудачею’.

Въ 1815 году цесаревичъ Константинъ Павловичъ назначенъ намстникомъ вновь образованнаго Царства Польскаго и вскор отправился въ Варшаву, чтобы приступить къ организаціи Польской арміи и всего новаго порядка управленія. Но, отъзжая въ Варшаву, онъ въ тоже время естественно, съ живйшимъ интересомъ желалъ слдить за ходомъ длъ на Внскомъ конгресс и съ этою цлью испросилъ соизволенія Государя Императора отцу моему оставаться при Государ въ Вн, чтобы сообщать ему подробно о всемъ имющемъ совершиться въ его отсутствіе. Подобное порученіе какъ нельзя боле совпадало съ желаніями моего отца и кром того свидтельствовало о довріи, которымъ онъ уже пользовался въ то время у своего взыскательнаго шефа.

Вскор, къ прямому своему назначенію отцу моему пришлось присоединить еще и другое порученіе. Между прочимъ возникъ вопросъ о формированіи Польской арміи и, не взирая на вполн искренній энтузіазмъ Поляковъ въ то время и на желаніе ихъ доказать преданность и усердіе своему новому и великодушному монарху, представлялось неудобнымъ и нежелательнымъ образовать Польскую армію исключительно изъ однихъ національныхъ элементовъ. Вслдствіе этого и была образована въ Вн особая коммиссія изъ нсколькихъ военныхъ лицъ, которымъ поручено было заняться составомъ будущей Польской арміи, со включеніемъ въ нее разныхъ частей Русскихъ войскъ, изъ тхъ корпусовъ и дивизій, которые и въ прежнее время находились въ Польш или на ея границ и боле знакомы были съ мстными условіями и Польскимъ нарчіемъ. Кто были остальные члены коммиссіи, не упомню, знаю только, что и мой отецъ былъ включенъ въ ея составъ и во все время своей жизни въ Вн принималъ дятельное участіе въ ея занятіяхъ. Засданія коммиссіи происходили во дворц, въ одной изъ залъ, прилегающихъ къ внутреннимъ покоямъ Александра Павловича. На большихъ столахъ были разложены подробныя карты Царства Польскаго, съ обозначеніемъ мельчайшихъ пунктовъ и мстностей, гд предполагалось размщеніе войскъ. На эти карты накалывались булавки съ разноцвтными головками, при чемъ цвтъ обозначалъ національность тхъ войскъ, которыя должны были входить въ составъ каждой размщаемой группы. Государь часто заходилъ лично въ эту залу, чтобы наблюдать за ходомъ занятій, и отецъ разсказывалъ, что однажды, въ одинъ особенно жаркій и грозный вечеръ, Государь удивлялся, какъ можно было заниматься въ этой душной атмосфер и прямо приказалъ всмъ присутствующимъ не только растегнуть, но и совсмъ снять долой сюртуки.

При этомъ отецъ говаривалъ, что, при всей своей молодости, онъ очень хорошо сознавалъ всю личную отвтственность при этихъ занятіяхъ по отношенію въ великому князю. Естественно, что въ будущемъ, при приведеніи въ исполненіе этихъ предположеній коммиссіи, ему, какъ адъютанту цесаревича и бывшему члену коммиссіи, всего боле придется трудиться надъ этимъ дломъ. ‘Я очень хорошо зналъ’, присовокуплялъ отецъ, ‘что всякое затрудненіе, встрчаемое при выполненіи этого плана на мст, неизбжно будетъ срываться Константиномъ Павловичемъ на мн’.

Государь, неоднократно заходя въ залу коммиссіи, не смотря на обычное ему благодушіе и умніе владть собою, выражалъ на лиц своемъ слды не только утомленія, но и раздраженія. Стали ходить слухи, что на конгресс онъ уже не всегда встрчалъ прежнее безусловное согласіе на вс его намренія и предложенія, что князь Меттернихъ начиналъ часто возбуждать возраженія и затрудненія и даже Талейранъ, представитель Франціи, сталъ забывать, чмъ она была обязана личному участію и вмшательству императора Александра. ‘Однажды’, разсказывалъ отецъ, ‘Государь взошелъ въ нашу залу съ какимъ-то особенно озабоченнымъ видомъ и, по выслушаніи нкоторыхъ словесныхъ докладовъ о нашихъ занятіяхъ, обратился ко мн со словами: ‘Тимирязевъ, завтра я отправляю тебя къ брату въ Варшаву, вс нужные пакеты и депеши ты получишь отъ Волконскаго, а завтра утромъ зайди ко мн, и я теб дамъ еще письмо къ великому князю.’ Я поклонился, и Государь прошелъ въ свой кабинетъ. На другой день, когда я явился откланиваться, Александръ Павловичъ, передавая мн собственноручное письмо къ цесаревичу, присовокупилъ: ‘И повтори еще брату отъ меня, чтобы, при первомъ отсюда распоряженіи, армія была готова къ выступленію’. ‘Помню очень хорошо’, продолжалъ отецъ, ‘что эти слова тогда же сильно меня поразили и возбудили необъяснимое недоумніе. О какомъ выступленіи арміи могла быть рчь посл только что такъ блистательно и такъ повидимому безповоротно оконченнаго похода, когда единственный нарушитель Европейскаго равновсія находился въ отдаленной, почетной ссылк, и вс державы жаждали прочнаго и долгаго покоя? Понятно, что я не могъ дать самому себ никакого отвта на этотъ вопросъ и не счелъ себя въ прав сообщать кому бы то ни было о своемъ недоразумніи. Я выполнилъ данное мн порученіе и затмъ уже былъ оставленъ великимъ княземъ въ Варшав. Но истеченіи очень недолгаго времени, сколько мн помнится, отъ 10 дней до двухъ недль, въ то время, когда мы вс присутствовали въ дворцовой церкви на молебствіи по случаю годовщины какой-то побды Русскаго оружія, въ церкви распространился слухъ, что прибылъ курьеръ изъ Вны, что Наполеонъ бжалъ съ острова Эльбы, высадился въ Канн и что наша армія должна немедленно выступать.’ ‘Тогда только’, продолжалъ мой отецъ, ‘выяснилось мн значеніе словъ Государя, при отправленіи меня въ Варшаву, и чмъ боле я останавливался на этомъ предмет, тмъ несомннне мн представлялось, что когда Александръ Павловичъ произносилъ при мн эти слова, онъ уже зналъ о намреніи Наполеона покинуть островъ Эльбу. Въ то время нашимъ военнымъ агентомъ при низложенномъ Французскомъ император состоялъ флигель-адъютантъ Чернышовъ (впослдствіи князь и предсдатель Государственнаго Совта) и, во время моего пребыванія въ Вн, мн было извстно, что Государь весьма часто получалъ отъ Чернышова секретныя донесенія, остававшіяся тайною для всхъ. Во мн вкоренилось убжденіе, что Алоксандръ Павловичъ не только зналъ, но ожидалъ попытки Наполеона вернуться во Францію, и даже не находилъ нужнымъ, въ данную минуту, принимать противъ этого какихъ-либо мръ. Вспоминая про то раздраженіе и недовольство, которое весьма часто высказывалось Государемъ по поводу происходившаго въ засданіяхъ конгресса, мн думается, что онъ дозволялъ событіямъ развиваться естественнымъ путемъ, предоставляя себ право послдняго слова, когда наступитъ окончательная развязка. Опасаться чего либо существеннаго для общаго мира Европы отъ возвращенія Наполеона едвали было возможно, тмъ боле, что успхъ этого безумнаго предпріятія оказался впослдствіи совершенною неожиданностью для самаго Бонапарта, а между тмъ вновь наступившая тревога могла возстановить всецло ослабвшее нсколько первостепенное значеніе Россіи въ вопросахъ Европейской политики. Подобныя предположенія, основанныя чисто на собственномъ, инстинктивномъ убжденіи, естественно никогда не могли быть проврены мною какими-либо фактами или свдніями, самый характеръ ихъ былъ таковъ, что мн въ то время и не могло даже прійти въ голову коснуться ихъ въ разговор съ кмъ-либо. Но тмъ не мене во мн самомъ это убжденіе осталось неизмннымъ’.

Таковъ былъ приблизительно разсказъ моего отца, и даже въ то время, когда я его слышалъ отъ него (лтъ 30 спустя) чувствовалось, что это заключеніе не было результатомъ послдующаго, зрлаго размышленія, то былъ прямой выводъ минуты, невольно вытекающій изъ сопоставленія тхъ обстоятельствъ, которыя послдовательно развивались. Мн не случалось никогда и нигд читать и намека на подобное разъясненіе этого событія, но тмъ не мене я не счелъ возможнымъ не остановиться на немъ, потому что отецъ довольно подробно коснулся его въ своемъ разсказ и, быть можетъ, это поведетъ къ выясненію хода тогдашнихъ длъ.

Событія 1315 года, завершенныя вторичнымъ създомъ союзныхъ монарховъ въ Вн, посл отреченія и ссылки Наполеона на островъ св. Елены, не ознаменованы въ моей памяти никакими особенными эпизодами въ личныхъ воспоминаніяхъ моего отца. Съ того времени наступаетъ для него продолжительный, почти десятилтній періодъ жизни въ Варшав, въ званіи адъютанта великаго князя. Весьма трудно связать во едино и изложить въ нкоторой послдовательности т отрывочные разсказы, которые приходилось мн, такъ сказать, вытягивать изъ моего несловоохотливаго старика, и потому постараюсь лишь отмтить здсь отдльные штрихи, набросанные имъ съ свойственною ему рельефностью, излагая ихъ по мр того, какъ они будутъ возникать въ моей памяти.

Такъ, между прочимъ, отецъ говорилъ, что Польскіе генералы, въ то первое время предполагавшагося возрожденія Польши, съ искреннимъ рвеніемъ приступили къ формированію и обученію войска и, зная, что цесаревичъ необыкновенно строгъ и взыскателенъ, изъ кожи лзли, чтобы ему угодить. Вс эти Хлопицкіе, Красинскіе, Курнатовскіе по два раза въ день выводили полки на городскія площади и производили долгія ученія, чтобы предстать съ честью на смотръ великаго князя. А между тмъ виновникъ всхъ этихъ хлопотъ относился къ этому по своему. Обдалъ онъ постоянно въ 3 часа, потомъ немного отдыхалъ, и въ 5 часовъ отправлялся кататься по городу съ дежурнымъ адъютантомъ. При этомъ никогда не было заране извстно, какъ и въ чемъ онъ желаетъ выхать, но когда онъ выходилъ въ аванзалу, бралъ фуражку и начиналъ надвать перчатки, то объявлялъ, что детъ: въ коляск, въ кабріолет или верхомъ. Все это заране держалось наготов, и когда онъ сходилъ съ крыльца, потребованное уже должно было находиться у подъзда. При малйшемъ замедленіи, шталмейстеръ его Мих…. предпочиталъ уйти, чтобы не подвергнуться послдствіямъ минутной, по небезопасной вспышки. Прозжая по площадямъ, гд происходили ученія, великій князь приказывалъ остановиться, генералъ подбгалъ къ экипажу, вытягивался подъ козырекъ, и начинался приблизительно слдующій разговоръ: ‘Qu’est-ce que vous faites-iri?’ — ‘Nous exerons, monseigneur!’ — ‘Vous exercez! Est-ce que vous savez ce que c’est que (les exercices militaires? Je ne sais pas, par quoi j’ai mrit cette punition de devoir commander des ignares pareils! {Что вы тутъ длаете?— Учимся, ваше высочество.— Учитесь! Да знаете ли вы Что такое воинское ученье? Не знаю, чмъ я заслужилъ это наказаніе командовать подобными невжами.} Пошелъ!’

И такимъ образомъ перезжали на другую площадь, и повторялось боле или мене тоже самое {Страсть къ воинскому ученью, ко всевозможнымъ выправкамъ, выпушкамъ и всяческой муштр была несчастною слабостью въ этомъ человк, отъ природы добромъ и великодушномъ. Эту страсть безуспшно преодолвала нъ немъ его державная бабка. По ея приказанію однажды выставлены были у его подъзда вс дворцовые трубочисты съ метлами. На вопросъ удивленнаго юноши, возвращавшагося домой съ прогулки, отвчали ему: ‘Это для васъ, по приказанію бабушки. Не угодно ли съ ними играть?’ (Слышано отъ старыхъ людей). Великій князь Константинъ Павловичъ былъ человкъ не только добросердечный, но образованный и любознательный. О томъ свидтельствуютъ письма его къ маркиз Декюбьеръ и къ графу Васильеву. (Русскій Архивъ 1870 и 1882). H. В.}.

Вотъ, бывало, въ подобныхъ случаяхъ, происходило то, о чемъ я уже упоминалъ выше. Покосившись на безмолвно-краснорчивый протестъ своего правдиваго адъютанта, онъ иногда проговаривалъ: ‘Вамъ (онъ всегда говорилъ вы, когда сердился) это, кажется, не нравится.’ Отецъ тогда позволялъ себ заявить, что по его мннію они ужасно стараются угодить и заслуживаютъ во всякомъ случа ободряющаго слова. ‘Вамъ такъ кажется, позвольте же мн лучше знать!’ Отецъ при этомъ говорилъ, что это именно происходило въ то время, когда вся наша армія находилась еще за границею въ поход и Польша была предоставлена совершенно собственнымъ силамъ. И тотъ же великій князь, 15 лтъ спустя, до того привязался къ Полякамъ, что во время Польскаго возстанія покинулъ Варшаву во глав всхъ Русскихъ войскъ, чтобы не сдлать ни одного выстрла и не пролить ни одной капли столь дорогой ему Польской крови! Какъ объяснить это противорчіе, тмъ боле, что, любя ихъ искренно, онъ все время, до конца своего пребыванія между ними, на каждомъ шагу ихъ раздражалъ. Впрочемъ, къ этому отецъ прибавлялъ всегда, что вс тяжелые, подчасъ даже жестокіе инстинкты Константина Павловича обнаруживались исключительно при вид воинскаго фронта: тогда онъ мгновенно весь преображался, глаза загорались, дыханіе спиралось, и онъ просто дрожалъ отъ волненія. Требованія его были настолько строги и педантичны, что почти ни одного ученія не обходилось безъ нкоторыхъ замшательствъ, и тогда уже горе провинившимся!

И тотъ же человкъ возвращался домой и садился за столъ самымъ радушнымъ, внимательнымъ и любезнымъ хозяиномъ, такъ что даже, когда ему въ разговор случалось невольно прервать чью-нибудь рчь, то онъ немедленно останавливался и извинялся. Бывали случаи, что и въ пылу негодованія, передъ фронтомъ, онъ приходилъ въ себя, и съ возвращающимся сознаніемъ немедленно проявлялись присущія ему великодушныя, почти рыцарскія свойства.

Здсь представляется умстнымъ привести одинъ эпизодъ, разсказанный мн отцомъ моимъ, по поводу умнія великаго князя поправлять свои невольныя увлеченія. Отецъ былъ какъ-то командированъ въ одинъ изъ Польскихъ городовъ (какой, не упомню) гд была собрана вновь образованная изъ разныхъ сводныхъ частей драгунская, кавалерійская дивизія, поступавшая подъ начальство великаго князя. Отцу было поручено осмотрть ее подробно во всхъ частяхъ, подучить и подготовить по возможности къ августйшему смотру и донести, въ какомъ положеніи онъ ее найдетъ. Прибывъ къ мсту назначенія, онъ нашелъ эти полки въ весьма неудовлетворительномъ во всхъ отношеніяхъ состояніи. Главною тому причиною было, что эта дивизія была вновь образована изъ драгунскихъ частей взятыхъ по разнымъ кавалерійскимъ полкамъ, расположеннымъ въ южной части Россіи, по возвращеніи съ похода. Весьма естественно, что каждый полковой командиръ, которому приказано было выдлить изъ своего полка часть людей и лошадей для сформированія этого своднаго войска, отсылалъ туда все, что у него было похуже и отъ чего ему желательно было избавиться или, по меньшей мр, чего ему мене было жалко. Лошади были замореныя, мало вызженныя, люди недостаточно обученные, плохо обмундированные, полки въ своемъ новомъ состав не привыкшіе къ своему новому строю — словомъ, вся дивизія требовала времени и ремонта въ людяхъ и лошадяхъ, чтобы явиться на какой бы то ни было смотръ вообще и уже подавно, чтобы предстать предъ грозныя очи своего новаго верховнаго командира. Изъ четырехъ полковъ лучшимъ оказался первый полкъ, которымъ командовалъ полковникъ Бартоломей — толстый, неуклюжій, по въ высшей степени добросовстный и опытный кавалеристъ. Онъ уже усплъ хоть нсколько подкормить лошадей, подтянуть солдатъ и придать имъ нкоторый видъ регулярнаго строя. Отецъ провозился съ этою дивизіею недли дв, стараясь посвятить ее по возможности во вс тонкости ожидавшихъ ихъ требованій, и затмъ вернулся въ Варшаву. Докладывая великому князю о результат своей поздки, отецъ не скрылъ отъ него печальнаго состоянія, въ которомъ онъ нашелъ это войско, объяснивъ, что ныншніе командиры за него не отвтственны и закончилъ свое подробное донесеніе заявленіемъ, что первый полкъ относительно еще гораздо лучше остальныхъ. ‘А кто имъ командуетъ?’ спросилъ великій князь.— ‘Полковникъ Бартоломей’.— ‘Какой вздоръ!’ воскликнулъ Константинъ Павловичъ, ‘можетъ-ли быть что-нибудь хорошее у этого толстяка?’ — ‘Полкъ его положительно лучше другихъ’, повторилъ отецъ, ‘какъ вы сами изволите въ томъ убдиться на смотру’.— ‘Не можетъ быть’, отрзалъ великій князь и заговорилъ о другомъ. Наступилъ, наконецъ, день грознаго смотра и началось дефилированіе полковъ новой драгунской дивизіи передъ цесаревичемъ. Избалованный выправкою и щеголеватымъ видомъ не только гвардейскихъ полковъ, но и армейскихъ войскъ, усвоившихъ издавна вс тончайшія условія его взыскательныхъ требованій, великій князь, хотя и подготовленный моимъ отцемъ, естественно пришелъ въ ужасъ отъ того, что предстало его очамъ. Онъ пропускалъ мимо себя ряды за рядами въ мрачномъ молчаніи, не здороваясь по обыкновенію съ людьми и, когда прошелъ первый полкъ, остановилъ рукою дальнйшее движеніе и, среди воцарившагося мертвеннаго молчанія и какого-то всеобщаго оцпененія, подозвалъ полковаго командира и, остановивши на немъ свой насмшливый взоръ, произнесъ: ‘Удивляюсь, полковникъ, какъ вамъ могла прійти въ голову мысль, что вы можете служить со мною. Вложите свою шпагу и извольте хать куда вамъ угодно’. Бдный Бартоломей молча повернулъ свою лошадь и отъхалъ. Смотръ возобновился. По мр того, какъ проходилъ второй полкъ въ несравненно худшемъ вид, чмъ первый, великій князь все боле и боле хмурился и, наконецъ, не вытерплъ и подозвалъ отца. ‘Ты былъ правъ, первый полкъ все-таки лучше другихъ, пошли вернуть Бартоломея.’ Когда вся дивизія прошла и появился Бартоломей, великій князь подъхалъ къ нему, протянулъ ему руку и при всхъ громогласно произнесъ: ‘Прошу у васъ извиненія, полковникъ, я погорячился и сочту за особенное удовольствіе служить съ вами’.

Подобная черта искупаетъ много тяжелыхъ минутъ и для подобныхъ характеровъ иметъ большое значеніе.

Въ 1816 году императоръ Александръ постилъ Варшаву и пробылъ тамъ довольно долго. Понятно, что Государь, въ угоду великому князю, все хвалилъ, всмъ оставался доволенъ, и кром того военная часть въ отношеніи смотровъ и маневровъ была дйствительно доведена цесаревичемъ до совершенства. Тмъ не мене, онъ, но своему тревожному, нервному характеру, еще задолго до прізда Государя, начиналъ такъ волноваться въ своихъ приготовленіяхъ къ встрч, что по отъзд Императора, всякій разъ просовывалъ кулакъ подъ талью сюртука и мундира, чтобы показать, насколько онъ похудлъ за это время. Къ этому волненію, присущему его природ, примшивалась, по мннію отца, извстная доля отвлеченнаго, такъ сказать, рыцарскаго сознанія, что онъ, какъ братъ Государя, могъ расчитывать на полнйшее снисхожденіе въ могущимъ встртиться неисправностяхъ и что именно, во имя этого преимущества, чувство деликатности обязывало его быть тмъ исполнительне и исправне въ служеніи престолу и отечеству. Вотъ почему онъ въ подобныхъ случаяхъ какъ будто хвастался тмъ, что худлъ отъ тревоги и этимъ способомъ невольно зажималъ рты всмъ его окружающимъ, которыхъ сбивалъ съ ногъ своимъ волненіемъ. ‘Мыслимо ли было намъ’, говаривалъ отецъ, ‘жаловаться на усталость и суматоху, когда братъ Государя не зналъ минуты покоя въ его присутствіи и дрожалъ, какъ послдній ротный командиръ, на смотрахъ при мысли, что какое-нибудь построеніе не совсмъ удастся.’

Въ этотъ пріздъ двора въ Варшаву, случился эпизодъ, весьма знаменательный въ служб моего отца и достойный упоминанія главнымъ образомъ потому, что онъ характеризуетъ весьма рельефно отношенія великаго князя къ его подчиненнымъ. Вотъ что говорилъ объ этомъ мой отецъ.

‘Наступилъ послдній день пребыванія Александра Павловича въ Варшав. Вечеромъ городомъ давался роскошный балъ въ честь державнаго гостя. Государь былъ очень въ дух, любезенъ со всми, танцовалъ ‘тампетъ’ и, ухавъ съ бала, не ложился спать, разршилъ еще вс послдніе доклады и представленія цесаревича, слъ въ коляску и отправился въ обратный путь въ Петербургъ. Между прочимъ на бал Государь подходилъ и ко мн и сказалъ мн приблизительно слдующее: ‘Всякій разъ братъ мой все боле и боле доволенъ твоею службою, благодарю тебя’. Столь милостивыя слова были настолько лестны и пріятны, что я счелъ себя съ избыткомъ вознагражденнымъ за вс утомительныя хлопоты послднихъ дней. Когда Государь съ великимъ княземъ ухали съ бала, мы вс тоже немедленно воспользовались свободою и разъхались по домамъ. Зная, что нашъ гость долженъ въ туже ночь выхать, я съ наслажденіемъ раздлся, легъ и тотчасъ уснулъ богатырскимъ сномъ. Не прошло и часа времени, какъ вбжалъ мой человкъ и объявилъ, что великій князь меня требуетъ. Раздраженный и недовольный вскочилъ я съ постели, наскоро одлся и отправился во дворецъ. Меня прямо провели въ уборную, гд я засталъ Константина Павловича въ кресл, въ бломъ какъ снгъ пикейномъ халат, съ сигарою во рту и въ необыкновенно-веселомъ настроеніи духа. ‘Фи, какая заспанная фигура!’ встртилъ онъ меня, ‘какъ ты думаешь, зачмъ я тебя вызвалъ?’ — ‘Не могу знать, ваше высочество’.— ‘Ну однако?’ — ‘Вроятно какая-нибудь командировка’.— ‘Ошибся’, воскликнулъ великій князь, видимо наслаждаясь моимъ недоумніемъ и, помучивъ меня еще нсколько вопросами, вдругъ объявилъ: ‘Вотъ зачмъ!’ и съ этими словами вынулъ изъ-подъ полы своего халата пару полковничьихъ эполетъ. Сюрпризъ былъ дйствительно неожиданный, тмъ боле, что прошло не боле одного года, какъ я былъ произведенъ въ ротмистры, но все значеніе этой награды заключалось именно въ этомъ сердечномъ способ ея осуществить. Видимо, Константину Павловичу доставляло такое искреннее удовольствіе порадовать своего адъютанта этою неожиданною монаршею милостью, что онъ не могъ выдержать до слдующаго утра и, пославъ тотчасъ по отъзд Государя за эполетами, придумалъ всю эту обстановку. На другой день я уже явился на дежурство въ полковничьихъ эполетахъ, къ немалому изумленію всхъ моихъ товарищей и сослуживцевъ.’ Таковъ былъ разсказъ моего отца, и нельзя при этомъ не поражаться тмъ контрастомъ свойствъ, которыя могутъ уживаться въ одной и той же натур человческой. И ни въ комъ подобныя противорчія не встрчались въ такомъ изобиліи, какъ въ цесаревич Константин Павлович. Но при этомъ, по отзыву отца, сердечныя движенія въ немъ всегда были вполн сознательны, тогда какъ его вспышки гнва и ярости весьма часто были результатомъ минутнаго полнйшаго самозабвенія и отсутствія всякаго сознанія, и самые ихъ размры, не соотвтствовавшіе нисколько ничтожности вызвавшихъ ихъ поводовъ, свидтельствовали подчасъ о какой-то дйствительной, почти психической невмняемости.

——

Цесаревичъ Константинъ Павловичъ все боле и боле привыкалъ и привязывался къ своей дятельности и къ своей Варшавской обстановк, ему уже трудно было измнять ее, и онъ весьма неохотно здилъ въ Петербургъ, даже на самый короткій срокъ. Обыкновенно онъ отправлялся туда лтомъ къ 22-му юля, ко дню Ангела матери своей вдовствующей Императрицы Маріи едоровны и, тотчасъ посл Петергофскихъ праздниковъ, спшила, обратно въ Варшаву. Большею частью онъ проживалъ въ Стрльн, избгала, но возможности всякихъ торжественныхъ пріемовъ, видимо тяготился уже чуждою ему придворною сферою и почти исключительно посвящалъ себя присутствованію при лагерныхъ ученіяхъ и маневрахъ и при смотрахъ тхъ гвардейскихъ частей, которыхъ онъ числился шефомъ. ‘Насъ подчасъ удивляло’, говаривалъ отецъ, ‘что Великій Князь, столь ревнивый въ исполненіи своихъ обязанностей, постоянно повторявшій, что онъ первый изъ врноподданныхъ Государя и какъ таковой обязанъ показывать на себ примръ неуклоннаго выполненія долга, живучи въ Петербург, какъ будто находился въ какомъ-то раздраженномъ, недовольномъ состояніи. Это насъ тмъ боле поражало, что, начиная съ Государя Александра Павловича и обихъ императрицъ, вс безъ исключенія старались угодить ему и предусмотрть все, что можетъ ему быть пріятнымъ. Это вниманіе естественно распространялось и на всхъ его окружающихъ, и мы вс очень любили эти поздки, гд насъ баловали и ласкали, какъ почетныхъ гостей. Такъ напримръ, въ одинъ изъ таковыхъ пріздовъ, въ угоду Константину Павловичу, я былъ назначенъ, во время Петергофскихъ празднествъ, Петергофскими, комендантомъ и помню, что это лестное для меня отличіе было въ тоже время сопряжено съ такою усталостью и денною, и ночною отвтственностью за исправность постовъ и карауловъ, что мн случалось въ полномъ мундир засыпать мертвымъ сномъ на четверть часа на кресл или въ придворной линейк, во время катанія по иллюминованнымъ аллеямъ Петергофскаго парка. Уже многіе годы спустя, посл цлаго ряда послдующихъ событій, при воспоминаніи объ этомъ особенномъ и въ то время необъяснимомъ настроеніи Константина Павловича, для меня постепенно выяснялось, что въ царской семь тогда уже по всей вроятности обсуждался вопросъ объ измненіи порядка престолонаслдія, и рожденіе 17-го Апрля 1818 года въ Боз почившаго Императора Александра Николаевича послужило новымъ основаніемъ къ осуществленію намренія Императора Александра -го назначить наслдникомъ престола Великаго Князя Николая Павловича.— ‘Я твердо убжденъ’, говаривалъ отецъ, ‘что Цесаревичъ-и самъ сознавалъ всю настоятельность этой государственной мры, что онъ искренно тяготился сознаніемъ, что ему можетъ предстоять въ близкомъ будущемъ эта непосильная, великая задача, и онъ вполн сознательно отъ нея отрекался, но въ тоже время весьма естественно, что это сознаніе совершалось въ немъ не безъ внутренней борьбы, и это самовольное отреченіе давало себя всего боле чувствовать, когда онъ появлялся въ семь и въ Петербургской обстановк. Только посл брака съ княгинею Ловичъ это бремя какъ-бы окончательно спало съ его плечъ. Безповоротно обезпечивъ себя отъ возможности какой либо перемны, онъ совершенно вернулся къ прежнему своему настроенію и предался съ обычнымъ пыломъ и увлеченіемъ за военныя упражненія, за солдатскую выправку, за распеканія и за все то, что преимущественно поглощало его вниманіе. Предоставленный вполн самому себ, онъ въ послдніе годы царствованія Александра Павловича все мене и мене стснялся въ своихъ дйствіяхъ, и для такихъ порывистыхъ, необдуманныхъ и страстныхъ натуръ, какъ его, эта совершенная безотвтственность была крайне вредна. Отвыкая постепенно отъ всякаго не только противорчія, но и возраженія противъ его воли, онъ безпрепятственно предавался своимъ своенравнымъ вспышкамъ и, оставаясь добрымъ и даже великодушнымъ по природ, подчасъ доходилъ до такихъ увлеченій, которыя ложились всею своею тяжестью не только на непосредственныя жертвы его гнва, но и на всхъ его окружающихъ.

Отецъ неоднократно повторялъ, что при чувств глубочайшей и искреннйшей преданности къ Великому Князю за его несомннное, сердечное къ нему благоволеніе, онъ начиналъ поневол тяготиться этимъ положеніемъ постояннаго свидтеля всхъ его вспышекъ и очевидца того неудовольствія, которое он возбуждали вокругъ него. Посл восьми слишкомъ лтъ личной службы, въ званіи адъютанта, отецъ ожидалъ лишь первой возможности, чтобы выйти изъ этого положенія и покинуть Варшаву.

Въ 1823 году этотъ случай внезапно представился, и онъ упорно за него ухватился, чтобы осуществить свое давнишнее желаніе. Одинъ изъ младшихъ братьевъ моего отца, Александръ, служилъ въ то время въ Литовскомъ полку и но молодости лтъ совершилъ какой-то проступокъ, подлежавшій по своему свойству простому дисциплинарному взысканію. Неизвстно по какимъ причинамъ, по навту-ли образовавшейся постепенно вокругъ Цесаревича тайной полиціи или по какому либо другому поводу, но вмсто ожидавшагося ареста, дядя мой Александръ Семеновичъ прямо былъ посаженъ въ крпость, и наряжено формальное слдствіе. Отецъ мой, слдившій внимательно за этимъ дломъ и съ свойственною ему строгостью и безпристрастіемъ готовый отступиться отъ самаго близкаго ему человка, если онъ признавалъ его виновнымъ, въ данномъ случа видлъ, что этимъ дломъ руководила какая-то подпольная интрига и, подъ вліяніемъ давно уже созрвавшаго намренія, немедленно подалъ въ отставку и просилъ генерала Куруту (ближайшую къ Великому Князю личность) доложить Его Высочеству, что, въ виду тяжкаго обвиненія, неповинно взведеннаго на его молодаго брата, онъ оставаться въ служб не можетъ. Курута нсколько дней не ршался доложить объ этомъ Константину Павловичу, а тмъ временемъ дло вполн разъяснилось, дядя изъ крпости выпущенъ, съ увреніемъ, что это не будетъ имть никакого дурнаго вліянія на его послдующую службу. Но отецъ мой настоялъ на своемъ, и отставка его была принята. Когда отецъ черезъ г. Куруту хотлъ узнать, когда Его Высочеству угодно будетъ принять его, чтобы проститься съ нимъ, то Великій Князь, подумавъ немного, отвчалъ: ‘Не надо, пусть узжаетъ, я не могу его видть!’

Такимъ образомъ совершилось разставаніе этихъ двухъ личностей, столь долго связанныхъ судьбою, и отецъ мой, оставляя Варшаву, никакъ не предполагалъ, что ему предстоитъ вновь вернуться туда и возобновить отношенія къ Великому Князю.

Находясь въ отставк, онъ здилъ навщать отца и сестеръ въ Тамбовское имніе, побывалъ у дяди Василія Ивановича въ сел Ржавц, но боле всего прожилъ въ Москв, и къ этой эпох главнымъ образомъ относится его сближеніе со многими видными дятелями того времени и съ избраннымъ кружкомъ нашихъ великихъ поэтовъ и литераторовъ. Князь П. А. Вяземскій жилъ въ то время въ Москв и, находясь съ нимъ въ самыхъ искреннихъ и дружескихъ отношеніяхъ, отецъ мой сблизился съ Жуковскимъ, Пушкинымъ, съ дядею его Василіемъ Львовичемъ, съ Соболевскимъ, съ графомъ Толстымъ (Американцемъ), Нащокинымъ, Денисомъ Давыдовымъ и съ блестящею молодежью того времени. Особенно цнилъ онъ и дорожилъ отношеніями къ Вяземскому, Пушкину и Жуковскому. Онъ часто говаривалъ, что любилъ всею душею перваго, восхищался и гордился вторымъ и почти благоговлъ передъ послднимъ. О связи съ Пушкинымъ и Жуковскимъ я, увы, могу говорить только по воспоминаніямъ моего отца и матери, но князя П. А. Вяземскаго я зналъ лично, пользовался его благосклоннымъ расположеніемъ, такъ сказать по наслдству, и могъ лично убдиться въ прочности дружескихъ узъ прежняго закала. Какъ часто, бывало, этотъ почтенный старецъ (въ то время оберъ-шенкъ, состоявшій при покойной Императриц Марі Александровн), прізжая съ дворомъ на нсколько дней въ Москву, находилъ время, чтобы създить за городъ въ Нескучный дворецъ, гд мой отецъ, слабый и больной посл постигшаго его нервнаго удара, проводилъ лто, пробыть съ старымъ, немощнымъ другомъ цлый вечеръ и ‘тряхнуть стариною’. Какъ бывало оживалъ мой старичокъ при этихъ посщеніяхъ, какъ разцвтала матушка, при вид его бодрости и какъ самому князю Вяземскому дышалось хорошо въ этой близкой, родной атмосфер, гд воспоминанія черпались широкою рукою изъ полувковаго почти пространства, не омраченнаго никакими сомнніями и недоразумніями!… У меня остался особенно въ памяти одинъ изъ такихъ пріздовъ князя Петра Андреевича, и я позволяю себ описать его здсь, хотя онъ не согласуется съ хронологическимъ порядкомъ моего разсказа.

Государь былъ въ Москв (въ Август 1865 или 1866 г.), и мой старикъ, хотя и зналъ, что князь Вяземскій находился въ числ пріхавшихь, по, въ виду предстоявшаго на другой день вызда двора, не надялся уже повидать его. Матушка отправилась навстить больную княгиню II. H’ Голицыну на Бутыркахъ, а мы съ сестрою оставались при отц въ Александрійскомъ дворц и готовились ссть обдать. Вдругъ къ крыльцу подъзжаетъ карета съ придворнымъ лакеемъ, и изъ нея выходитъ князь Петръ Андреевичъ. Отецъ просіялъ, все оживилось, и князь объявилъ, что урвался къ намъ обдать. Посл обда удалось убдить отца, что ему слдуетъ по обыкновенію немного отдохнуть, а мы съ сестрою, по желанію князя, отправились съ нимъ походить по прелестному Нескучному парку. День былъ Субботній или подпраздничный и, по возвращеніи съ прогулки, мы сли на террас передъ дворцомъ. Солнце начинало уже садиться и послдними лучами освщало нашъ дорогой, завтный, величественный Кремль и куполъ Храма Спасителя. Въ это время раздался торжественный гулъ колоколовъ, призывающихъ ко всенощной. Картина была дйствительно величественная и поразительная! Маститый поэтъ повидимому весь поглотился охватившими его впечатлніями и началъ вспоминать и произносить вслухъ одно за другимъ лучшія стихотворенія Жуковскаго, Хомякова, Тютчева и свои, посвященныя Московскому Кремлю. Мы боялись дохнуть съ сестрою, чтобы не встревожить этого драгоцннаго вдохновенія и съ чувствомъ благоговйнаго умиленія слдили за проявленіемъ этого другаго, славнаго заката поэтической жизни, сохранившаго еще столько свжести, чуткости и силы впечатлній, чтобы немедленно отзываться на каждый призывъ красоты и гармоніи окружающей его природы. Еще долго по возвращеніи съ террасы, черты князя сохраняли на себ какую-то особую печать торжественности и умиленія, а въ насъ это воспоминаніе осталось неизгладимымъ до сей минуты.

Возвращаюсь къ прерванному разсказу.

19-го Ноября 1825 г. Государь Александръ Павловичъ скончался въ Таганрог. Отецъ мой находился въ Москв и тотчасъ посл присяги принесенной новому Императору Константину Павловичу, счелъ боле благоразумнымъ подвергнуть себя добровольному, домашнему аресту. ‘Я предвидлъ’ говаривалъ онъ неоднократно, ‘что вс мои Московскіе друзья и знакомые немедленно обратятся ко мн съ распросами о томъ, чего слдуетъ ожидать отъ новаго Государя, мн столь хорошо и близко извстнаго. Страшась лично за будущее насъ ожидавшее и съ другой стороны смутно предполагая, что еще должна совершиться какая-то перемна, о которой многое говорилось и обсуждалось еще въ бытность мою адъютантомъ при Великомъ Княз, я боялся смутить своими сомнніями и безъ того уже встревоженные умы окружающей меня среды. Ожиданія мои вполн оправдались, и по цлымъ днямъ къ моей квартир подъзжали экипажи постителей, желавшихъ меня видть и распросить. Эта настойчивость была настолько сильна, что, въ продолженіи нсколькихъ дней, я намренно легъ въ постель, чтобы подъ предлогомъ болзни избгнуть всякихъ посщеній и тяжелыхъ распросовъ’. Когда я спрашивалъ отца, не останавливался-ли онъ въ то время на мысли, что, по всмъ вроятіямъ, ему лично предстояла-бы при новомъ Император блестящая будущность,— онъ возражалъ, что его опасенія за Россію и самого Великаго Князя были такъ велики, что положительно заслоняли собою всякое другое соображеніе. ‘Зная Цесаревича, какъ я его зналъ’, повторялъ онъ, ‘я не могъ вообразить себ, что насъ всхъ ожидаетъ. Не говоря уже о томъ, что онъ по своему характеру и по всему своему прошлому не былъ приготовленъ къ подобному высокому и тяжкому призванію, въ продолженіи послдняго времени, посл окончанія войны 1814 года, онъ до того отвыкъ отъ Петербурга, отъ двора и отъ государственной среды, до того, такъ сказать, одичалъ въ своей Варшавской обстановк и привязался къ Польш и Полякамъ, что можно было ожидать самыхъ тяжелыхъ послдствій. Хотя мы вс очень ясно сознавали, что со времени вступленія его въ бракъ съ княгинею Ловичъ, онъ какъ-бы добровольно отступился отъ своихъ правъ на престолъ, но когда, посл принесенной ему присяги, прошло нсколько дней натянутаго ожиданія и не произошло никакой перемны, поневол приходилось думать, что ея и не будетъ’. Князь Н. Б. Юсуповъ случился въ это время въ одномъ изъ своихъ имній и* узнавъ о кончин Александра Павловича, поспшилъ въ Москву, гд онъ состоялъ тогда президентомъ Кремлевской Экспедиціи. Ему выдана была на мст подорожная, отъ имени Императора Константина Павловича, и на какой-то станціи подъ Москвою, онъ сидлъ въ станціонной комнат, покуда ему перепрягали лошадей. Вдругъ вбгаетъ къ нему сопровождавшій его молодой чиновникъ и, весь взволнованный, объявляетъ, что сейчасъ подъхалъ къ станціи какой-то прозжій курьеръ изъ Москвы и у него на подорожной значится, что она выдана отъ имени Императора Николая Павловича. Старикъ Юсуповъ страшно разгорячился, объявилъ юнош, что онъ велитъ его арестовать за распространеніе подобной нелпости, но когда молодой чиновникъ принесъ ему подлинную подорожную, пришлось поврить и убдиться, что это справедливо.

Наконецъ, совершилась присяга новому Государю и наступилъ предлъ всмъ колебаніямъ и тревогамъ.

Ко времени коронаціи, въ Август 1826 года, Великій Князь Константинъ Павловичъ также прибылъ въ Москву, и отецъ мой часто повторялъ, что онъ любовался имъ во все это трудное для него время. Онъ держалъ себя съ такимъ тактомъ, такимъ врноподданнымъ своего законнаго Государя, такъ искренно и сердечно отвчалъ на расточаемыя ему державнымъ братомъ вниманіе и почести, что всмъ ему преданнымъ лицамъ было отрадно это сознавать. Не могу утвердительно сказать, видлся ли Цесаревичъ съ моимъ отцомъ въ то время въ Москв или нтъ, знаю только, что никакой перемны тогда въ судьб отца не произошло, и онъ продолжалъ оставаться вн службы. Для того чтобы вызвать его вновь къ дятельности, потребовался другой рычагъ, и заря этой новой силы занялась на его горизонт еще въ 1826 году въ образ моей матери.

Матушка моя происходила изъ рода Чернышовыхъ. Родной ддъ ея былъ извстный во времена Екатерины -й и Павла, генералъ-фельдмаршалъ по флоту графъ Иванъ Григорьевичъ Чернышовъ, котораго дочь графиня Екатерина Ивановна Чернышова состояла фрейлиною при Императриц, сопровождала ее во время торжественнаго ея путешествія въ Крымъ и затмъ вышла по любви за красавца едора едоровича Вадковскаго — любимца цесаревича Павла Петровича, бывшаго въ его царствованіе генералъ-аншефомъ и шефомъ Павловскаго полка. Матушка моя Софья едоровна была младшею дочерью въ семь и родилась 6-го Февраля 1799 года. Семнадцати лтъ, въ самомъ расцвт красоты и молодости, вышла она замужъ за молодаго и красиваго полковника л.-ги. Семеновскаго полка П. М. Безобразова и посл пяти лтъ счастливаго брака овдовла и затмъ постоянно проживала въ кругу своей семьи, или съ старухой матерью въ имніи Пальн, Орловской губ. Елецкаго узда, или съ старшею сестрою своею Екатериною едоровною, находившеюся въ замужеств за Н. И. Кривцовымъ. Благодаря близкому знакомству съ симъ послднимъ, еще со времени кампаніи 1812 года, отецъ мой сблизился со всею семьею, и тутъ возникло впервыя то взаимное между отцомъ моимъ и матерью неразрывное чувство, которое навки связало ихъ другъ съ другомъ. Хотя матушка въ то время давно была вдовою и вполн могла располагать собою и своимъ состояніемъ, но, по свойственной ей мягкости и кротости характера, вполн подчинялась вол и руководству матери. Бабушка моя Екатерина Ивановна была женщина необыкновенно умная и энергическая. Она прямо объявила отцу, что ни за что не согласится на бракъ ея дочери съ праздношатающимся человкомъ, который въ лучшую нору силъ и способностей ничего не длаетъ и что она вообще, какъ дочь и жена военныхъ людей, терпть не можетъ ‘статскихъ рябчиковъ’, какъ она называла людей, носящихъ партикулярное платье. Для достиженія желанной цли, отцу пришлось покориться и позаботиться о пріисканіи себ службы. Въ это время прозжалъ черезъ Москву начальникъ главнаго штаба генералъ-адъютантъ Дибичъ, онъ халъ на Кавказъ подготовить смну Ермолова и замну его Паскевичемъ, въ виду начавшейся уже Персидской кампаніи и ожидавшейся войны съ Турціею. Отецъ мой былъ хорошо извстенъ Дибичу по своей прежней служебной дятельности, и онъ явился къ нему, прося принять его на службу въ Кавказскій дйствующій корпусъ или въ свое непосредственное распоряженіе. Дибичъ выразилъ на это полное согласіе, но заявилъ только, что, по существующему порядку, отцу моему слдуетъ предварительно испросить на это согласіе Великаго Князя Константина Павловича, какъ бывшаго своего начальника. Отцу это условіе показалось въ то время весьма непріятнымъ, тмъ боле, что онъ предвидлъ, что Цесаревичъ его отъ себя не выпуститъ, но, подъ вліяніемъ даннаго моей бабушк слова, онъ вынужденъ былъ подчиниться необходимости и написалъ письмо генералу Курут въ Варшаву, испрашивая разршенія Великаго Князя поступить на службу на Кавказъ. Съ оборотомъ почты явился отвтъ, что Константинъ Павловичъ очень радъ его возвращенію на службу, но не иначе, какъ въ Варшаву и что онъ предлагаетъ ему вступить въ Гродненскій гусарскій полкъ, гд онъ по старшинству придется старшимъ полковникомъ и дивизіонеромъ.

Не оставалось ничего другаго, какъ принять предложеніе, и въ тотъ же 1827 годъ, посл свадьбы, совершенной въ Москв, отецъ и мать моя отправились въ Варшаву.

Теперь уже, въ подкрпленіе всего мною сказаннаго относительно неизмннаго и исключительнаго чувства расположенія и благоволенія, которыя Великій Князь питалъ къ отцу моему, я могу сослаться на свидтельство матушки. Для нея, съ минуты ея замужества до самой кончины, родъ человческій раздлялся только на дв категоріи: на тхъ, которые знали, уважали и цнили моего отца и на всхъ остальныхъ его не знавшихъ и къ нему равнодушныхъ. Къ первымъ она относилась вполн пристрастно, прощала имъ все и вся и готова была защищать ихъ во всякое время. И это безошибочное чувство любящаго существа нельзя было обойти: оно всегда знало, кому можно и слдуетъ врить и на кого можно положиться. Съ первыхъ же дней своего прізда въ Варшаву, она почувствовала, что въ Великомъ Княз она нашла человка, умющаго цнить по заслугамъ ея мужа, и съ тхъ поръ она неизмнно оставалась преданною его памяти и не позволяла при себ кому бы то ни было укорять или осуждать его. О прежнихъ недоразумніяхъ не было и помину и, хотя фрунтовая служба отца въ Гродненскомъ полку не допускала прежняго постояннаго сближенія и общенія, но все же отецъ оставался близкимъ человкомъ. Очень часто, но словамъ матушки, звали ихъ запросто обдать въ Бельведеръ или вечеромъ совершенно по семейному на чашку чая. Княгиня Ловичъ своимъ простымъ, привтливымъ обхожденіемъ придавала этимъ вечерамъ совершенно интимный характеръ, и матушка, сознавая вполн сочувственную атмосферу ее окружающую, позволяла себ, по живости своего характера, весьма откровенно укорять Великаго Князя въ его ежедневныхъ вспышкахъ и служебныхъ увлеченіяхъ. Вызываемая имъ на откровенность, она подчасъ прямо указывала на случившіеся за день или за два эпизоды его горячности и утверждала, что они не согласуются съ добротою его сердца и благородными свойствами его природы. Княгиня Ловичъ при этомъ одобрительно улыбалась, а Великій Князь оправдывался или добродушно отшучивался. Обыкновенно подобные споры кончались тмъ, что Великій Князь, какъ бы въ отместку за нападки матушки, предлагалъ ей разсказать кое-что изъ прошлыхъ любовныхъ похожденій моего отца въ Варшав. При вид ужаса, изобразившагося при этой угроз на лиц матушки, Великій Князь заливался звонкимъ смхомъ и наслаждался тмъ смятеніемъ, которое вызывалъ на лицахъ обоихъ супруговъ.

Я привожу эти мелочныя подробности для того, чтобы ярче отмтить, какъ просты и неизмнны были чувства Константина Павловича, разъ что онъ вврился человку и полюбилъ его и какъ въ этой капризной, своеобразной природ сходились и сживались такіе противоположные инстинкты и ощущенія.

Въ 1828 году, въ пріздъ Императора Николая Павловича въ Варшаву, отецъ мой былъ пожалованъ флигель-адъютантомъ Е. И. В. съ оставленіемъ по прежнему въ Гродненскомъ полку. Въ начал 1829 года родился у него его первенецъ, который и поглотилъ собою всецло вниманіе матушки.

Тмъ временемъ въ Варшав и во всей Польш вообще постепенно созрвали и подготовлялись элементы будущаго возстанія и какъ всегда почти случается, всего мене это понимали т, кому вдать надлежало. Великій Князь все боле и боле привязывался къ Полякамъ и, именно благодаря этому сознанію своего къ нимъ пристрастія, не допускалъ мысли, что они могутъ предпринять что либо противъ него. Принадлежа къ числу тхъ натуръ, которыя наиболе тяготютъ надъ тми, кто имъ особенно дорогъ и милъ, онъ не стснялся въ отношеніяхъ къ своимъ любимцамъ и муштровалъ ихъ по своему, въ особенности и даже исключительно въ строю. Съ другой стороны, вс его окружающіе, видя его пристрастіе къ мстному населенію, не ршались внушать ему какія-либо опасенія, и такимъ образомъ онъ лично весьма часто раздражалъ Поляковъ безъ причины, а остальные, ради его, не смли ихъ касаться даже въ тхъ случаяхъ, когда и слдовало принять какія-либо мры. Отецъ мой часто повторялъ, что вс наиболе благомыслящіе и серьезные представители Польской національности не желали окончательнаго разрыва съ правительствомъ и употребляли усилія, чтобы не давать искр вспыхнуть. Но всеобщее настроеніе было уже настолько враждебно, что малйшій поводъ могъ привести къ возстанію. И этимъ поводомъ послужили молодые юнкера изъ Польской шляхты, которые уже давно тяготились своимъ ненормальнымъ и тягостнымъ положеніемъ. Слдуетъ замтить, что Великій Князь весьма туго и неохотно соглашался на производство этихъ юнкеровъ (по истеченіи извстнаго, узаконеннаго срока) въ офицеры. При своемъ, съ годами все возраставшемъ педантизм къ фронтовой служб, онъ чрезвычайно дорожилъ присутствіемъ въ солдатскихъ рядахъ этихъ опытныхъ въ шагистик и относительно-развитыхъ молодыхъ людей и не желалъ съ ними разставаться. По отзыву отца моего, вс построенія и маневрированія были доведены до высшей степени совершенства, и Константинъ Павловичъ любилъ щегольнуть ими въ прізды Государя Николая Павловича. Для достиженія этой цли, вышколенные, опытные и знающіе юнкера были лучшими и ближайшими руководителями въ строю, и замна ихъ новичками была бы особенно чувствительна и непріятна, поэтому и старались удержать ихъ во фронт, съ нарушеніемъ всякихъ сроковъ выслуги и повышенія. Я между тмъ строжайшая дисциплина нимало не ослаблялась въ отношеніи къ нимъ, и они подвергались всмъ стсненіямъ и ограниченіямъ, существующимъ по закону для юнкеровъ: въ 9 часовъ вечера они обязаны были возвращаться на ночлегъ въ казармы, имъ возбранялось посщеніе театровъ и всякихъ увеселеній, малйшее упущеніе вело къ арестамъ и распеканіямъ — словомъ, они не выходили изъ категоріи учениковъ и школьниковъ, несмотря на то, что многіе изъ нихъ уже достигли зрлаго возраста. Недовольство этой молодежи и послужило тою искрою, которая произвела революцію 1830 года {Это было однимъ изъ ближайшихъ и видимыхъ поводовъ, но причины настоящія коренились глубже и не могли быть ясны современникамъ. Одною изъ нихъ, и самою главною, было увольненіе съ землею крестьянъ отъ крпостной зависимости помщиковъ, и приготовленное Императоромъ Николаемъ Павловичемъ въ 1830 г. Главныя основы этого увольненія, вполн выработанныя еще въ Март того года, были посланы въ Варшаву къ Великому Князю на просмотръ. Въ Польш знали, что это было сдлано изъ простой вжливости къ брату, и что протестъ сего послдняго не остановитъ Николая Павловича. Паны и шляхты (увлекшись общаніями съ Запада) предпочли бунтовать. П. Б.}.

Послдніе дни, предшествовавшіе возстанію, отецъ мой расхворался и не выходилъ изъ дома. За недлю скончался его первенецъ, мой старшій братъ. Потрясенный этимъ горемъ и простудившись на его похоронахъ, отецъ долженъ былъ полечиться, и ему налпили на грудь сильную шпанскую мушку. Въ роковой вечеръ, матушка (находившаяся въ то время въ интересномъ положеніи) сидла за работою въ кабинет отца, который тутъ же лежалъ на диван. Вмст съ ними находился и старинный ихъ знакомый князь Голицынъ (извстный подъ именемъ ‘Jean de Paris’), и они толковали о томъ, что общественное настроеніе раздражено, что недовольство все возрастаетъ, что Великій Князь не хочетъ ничему врить и т. д. Вдругъ раздался гд-то въ ночной тиши ружейный залпъ, другой, третій… Бросились къ окнамъ, по ничего особеннаго не было замтно, и стрльба прекратилась. Вскор въ дверяхъ показался камердинеръ отца и сдлалъ ему за спиною матушки знакъ рукою. Отецъ вышелъ изъ комнаты и въ передней засталъ встоваго Гродненскаго полка, который объявилъ ему, что въ Варшав бунтъ, что толпа обступила Бельведеръ, полкамъ велно выстраиваться и выступать. Отецъ вернулся въ кабинетъ, чтобы наскоро приготовить матушку, сбросилъ спою мушку, натянулъ кое-какъ мундиръ, вскочилъ на лошадь и ускакалъ въ полкъ. Покуда все это происходило, на улицахъ уже поднялось волненіе: бжалъ народъ, скакало войско, поднимались крики, толпа росла, и смятеніе сдлалось всеобщее. Бдная матушка въ страшной тревог не знала, что предпринять, тмъ боле что старикъ Голицыпъ до того испугался, что не отставалъ отъ нея ни на шагъ и еще усиливалъ ея опасенія. Черезъ полчаса прискакалъ ординарецъ отъ отца, съ записочкою, наброшенною карандашемъ, въ которой онъ поручалъ ей наскоро уложить въ каретныя важи и ящики наинужнйшія вещи и быть готовою къ отъзду изъ Варшавы на зар вмст съ главною квартирою и выступающими войсками. Можно себ представить, какая наступила суматоха въ дом. Прислуга потеряла голову, матушка, въ своемъ тяжеломъ положеніи, не находила ни въ комъ нужнаго содйствія, началась укладка и разборка вещей, причемъ, какъ всегда въ подобныхъ случаяхъ, нужное не попадалось подъ руки, и оказалось впослдствіи, что многое совершенно безполезное попало въ ящики, а самое дорогое забыто. Но такъ или иначе, къ разсвту карета была подана, и когда отецъ прискакалъ, чтобы сопровождать матушку къ сборному пункту — къ Бельведеру, все оказалось боле или мене готовымъ.

Никакія убжденія, никакія мольбы не могли поколебать Великаго Князя въ его ршеніи покинуть Варшаву. Оскорбленный и пораженный въ своемъ чувств въ Полякамъ, онъ со слезами на глазахъ все повторялъ, что не желаетъ предпринимать ничего противъ нихъ, не можетъ ршиться проливать ихъ кровь и предпочитаетъ предоставить ихъ собственной судьб. Отецъ мой не любилъ распространяться на счетъ событій этой ночи, въ немъ, даже въ позднйшіе годы, слишкомъ страдало національное и военное самолюбіе при воспоминаніи о этихъ тяжкихъ минутахъ. Ему больно было касаться этой эпохи и высказывать свое откровенное мнніе, тмъ боле, что, даже въ это ужасное время всеобщаго смятенія и тревоги, выразилось со стороны Констатина Павловича новое доказательство сердечнаго вниманія и расположенія къ отцу: онъ былъ назначенъ начальникомъ отряда, сопровождавшаго и охранявшаго главную квартиру, и на первомъ же ночлег Великій Князь объяснилъ ему, что онъ нарочно далъ ему это назначеніе, чтобы онъ могъ лично наблюдать въ пути за больною матушкою.

Тяжело было это продолжительное отступленіе, и уже конечно никому оно не было такъ тяжело, какъ самому виновнику его. Въ угрюмомъ или скоре грустномъ молчаніи но цлымъ днямъ Великій Князь халъ верхомъ подл кареты княгини Ловичъ и какъ бы предоставлялъ окружающимъ военныя распоряженія. Его угнетало сознаніе лежавшей на немъ отвтственности, а всего боле томило скрытое и подавляемое, но очень ясно сознаваемое чувство недовольства и унынія, которое господствовало вокругъ него. Въ рдкихъ случаяхъ, когда онъ прерывалъ молчаніе среди своихъ приближенныхъ, онъ старался пояснить, что для пользы дла слдовало сберечь это избранное войско, недостаточное для подавленія возстанія, съ тмъ, чтобы оно могло соединиться поздне съ собирающимися отовсюду корпусами и быть дйствительно полезнымъ. Иногда онъ какъ бы не врилъ въ серьозный характеръ возстанія и поджидалъ депутаціи съ приглашеніемъ вернуться въ Варшаву. ‘Неужели это т Поляки, которыхъ я такъ любилъ!’ часто восклицалъ онъ въ горестномъ волненіи, когда до него доходили слухи о вновь формирующихся бандахъ и о всеобщемъ революціонномъ порыв, охватившемъ Царство. Но при этомъ онъ упорно оставался вренъ своему первоначальному намренію не длать ни одного выстрла противъ бунтовщиковъ и, во избжаніе столкновеній, часто приходилось измнять направленіе маршрута и уклоняться въ сторону отъ пунктовъ, гд, по полученнымъ свдніямъ, сосредоточивались стекавшіяся со всхъ сторонъ банды. Въ подобныхъ случаяхъ ночевать приходилось гд попало, и однажды матушка провела ночь въ простой крестьянской хат, въ комнат смежной съ тою, которая была занята Великимъ Княземъ и его супругою. Выходъ былъ одинъ, и матушка слышала, какъ Константинъ Павловичъ подкрадывался на цыпочкахъ черезъ ея комнату на встрчу къ ординарцу, прискакавшему съ какимъ-то донесеніемъ. Изрдка, въ минуты относительнаго нравственнаго затишья, во время дневокъ или какихъ-либо остановокъ на пути, матушка позволяла себ высказывать откровенно свое мнніе, и выражать какъ женщина то, чего вс остальные не смли выговаривать. Цесаревичъ пускался тогда съ нею въ пренія, доказывалъ благоразуміе подобнаго образа дйствій и кончалъ восклицаніемъ: ‘Mais ils ne savent donc pas, combien j’se les ai aims {Да вдь они же не знаютъ, какъ я ихъ любилъ.}’!

Повторяю снова, что отецъ упорно отмалчивался, когда заходила при немъ рчь объ этомъ отступленіи, и потому не могу привести никакихъ дальнйшихъ подробностей. Когда добрались до Слонима, гд Великій Князь пробылъ нсколько дней во дворц владльца этого мстечка H. Н. Новосильцева, матушка, по случаю приближенія ея родовъ, почувствовала себя настолько ослабвшею, что уже не могла дале слдовать за войсками и осталась въ Слоним. Новосильцовъ устроилъ ей особое помщеніе въ башн своего дворца, занятаго Великимъ Княземъ и его свитою, и, по выступленіи ихъ оттуда, она такъ и оставалась въ этомъ помщеніи. Отецъ вынужденъ былъ оставить ее тутъ на попеченіи владльца, который дйствительно заботился о ней, какъ о своей родной дочери. Отцу удалось однакоже вернуться на нсколько дней въ Слонимъ ко времени родовъ и когда она благополучно разршилась дочерью Ольгою, онъ поспшилъ отправиться въ свой полкъ, который въ то время, какъ и вс остальныя войска, вышедшія изъ Варшавы, уже соединился съ арміею графа Дибича. Отецъ говорилъ, что, не смотря на стремленіе его поскоре настигнуть главную квартиру, онъ по какому-то инстинктивному влеченію прискакалъ на нсколько часовъ по пути въ Витебскъ, куда уединился Великій Князь, когда состоялось назначеніе графа Дибича главнокомандующимъ. Константинъ Павловичъ отмнно ему обрадовался, по отецъ былъ пораженъ, до какой степени въ этотъ краткій промежутокъ онъ осунулся и измнился. Онъ постоянно повторялъ, ‘что псенка его спта’, что онъ уже не жилецъ на этомъ свт и когда отцу пришлось съ нимъ проститься, онъ обнялъ его, благодарилъ неоднократно ‘за службу и за дружбу’ и при этомъ даже прослезился. Отецъ говорилъ, что минута прощанія была и для него тмъ боле тяжела, что и ему самому какой-то внутренній голосъ говорилъ, что эта разлука послдняя. Такъ оно и вышло: не прошло нсколькихъ мсяцевъ, и Великій Князь скончался въ Витебск, не дождавшись даже окончанія военныхъ дйствій. Какой грустный конецъ столь громкой и богатой событіями жизни! Переходить Альпы съ Суворовымъ, вступать въ Парижъ во глав побдоносной гвардіи, отказаться отъ славнйшаго престола въ мір и завершить земное существованіе въ скромномъ губернскомъ городк! Какіе рзкіе переходы и какое обиліе крупныхъ явленій, втиснутыхъ въ тсные предлы одной жизни, сравнительно недолгой.

Впрочемъ, по словамъ отца, общій ходъ военныхъ событій въ Польш не сразу принялъ энергическій наступательный характеръ. Графъ Дибичъ, этотъ живой, неутомимый начальникъ главнаго штаба въ царствованіе Императора Александра Павловича, этотъ прошлогодній, славный Забалканскій побдитель, былъ неузнаваемъ во время Польской кампаніи. Слабый и болзненный, медлительный и нершительный, онъ растянулъ армію на громадномъ пространств, утомлялъ ее постоянными передвиженіями, далъ время Польскимъ силамъ окончательно сформироваться, не воспользовался даже въ достаточной мр Остроленковскою полупобдою, чтобы твердо двинуться впередъ, и наконецъ окончательно занемогъ, просилъ объ увольненіи и скончался. Въ послднее время все бремя отвтственности лежало на начальник его штаба генерал Тол (въ послдствіи граф и главноуправляющемъ путями сообщенія), который и вступилъ въ командованіе арміею, по кончин фельдмаршала до прибытія новаго главнокомандующаго графа Паскевича. Съ его прибытіемъ все нсколько оживилось, но онъ объявилъ, что не двинется съ мста покуда не будетъ имть продовольственныхъ запасовъ, по крайней мр на три недли. И дйствительно, работа закипла, такъ что въ нкоторыхъ мстахъ военныя команды сами срзали хлбъ на брошенныхъ поляхъ, молотили его на мст и подготовляли себ провіантъ. Затмъ уже армія начала подвигаться и постепенно подступила къ Варшав. Когда на послднемъ военномъ совт было ршено прямо начать со штурма Волы, главнаго центральнаго Варшавскаго укрпленія, то Паскевичъ приказалъ во глав каждой штурмующей колонны поставить вызванныхъ изъ гвардейскаго отряда охотниковъ. Это распоряженіе имло чрезвычайный успхъ: гвардейцы, естественно, пожелали показать себя, а армейскія войска не захотли отъ нихъ отстать, и штурмъ Волы произведенъ былъ съ несокрушимою стремительностію, несмотря на то, что въ самомъ его начал гр. Паскевичъ былъ легко контуженъ въ плечо и даже временно сдалъ командованіе генералу Толю. Посл паденія Волы, вс остальные форты и редуты сдались сами собою, и къ Паскевичу явились депутаты г. Варшавы съ капитуляціею. Въ дйствительности кампанія была кончена, и 27 Августа 1831 войска наши заняли городъ.

Здсь не могу не упомянуть о небольшомъ эпизод, касавшемся лично до моего отца. За нсколько дней до прихода арміи къ Варшав, отцу моему было поручено, во глав небольшаго отдльнаго отряда (состоявшаго изъ трехъ эскадроновъ Гродненскаго полка, нсколькихъ сотенъ казаковъ и нсколькихъ конныхъ орудій) двинуться къ мстечку Ленчиц, гд на пути слдованія нашихъ войскъ, по дошедшимъ до главной квартиры свдніямъ, собрались довольно значительныя силы непріятеля. Выступивъ съ отрядомъ на зар, отецъ мой подъ самою Ленчицею настигъ довольно многочисленное скопище Польскихъ волонтеровъ въ нсколько тысячъ человкъ, вооруженныхъ большею частію косами, ножами, чуть не дубинами, и посл нсколькихъ залповъ изъ орудій естественно обратилъ ихъ въ бгство и, не потерявъ кажется ни одного гусара или казака, захватилъ много плнныхъ съ ихъ мнимыми значками и знаменами и въ тотъ же день привелъ весь этотъ жалкій сбродъ къ мсту расположенія своего полка. Когда онъ доложилъ о томъ по начальству, то получилъ изъ главной квартиры приказаніе составить о томъ подробную реляцію. Тогда онъ заявилъ, что не считаетъ себя въ прав писать какія-либо реляціи по этому поводу: онъ имлъ дло не съ регулярнымъ войскомъ, а съ толпою оборванцевъ, которые не въ состояніи были оказать серьезнаго сопротивленія, и придавать этому дйствію какое-либо значеніе было-бы несправедливо и недобросовстно. На томъ дло и кончилось. По вступленіи нашихъ войскъ въ Варшаву, на третій день, 30 Августа, въ день именинъ Государя Наслдника Александра Николаевича, отецъ мой по званію флигель-адъютанта, въ числ прочихъ, находился во дворц для принесенія Великому Князю Михаилу Павловичу (совершившему всю кампанію) поздравленій съ Августйшимъ именинникомъ. Прибылъ во дворецъ съ тою же цлью и Паскевичъ и, проходя мимо моего отца, остановился и спросилъ: ‘что же, представили вы реляцію о дл при Ленчиц?’ Тогда отецъ повторилъ ему то, что выше сказано, и закончилъ тмъ, что по совсти составлять реляцію не приходится. Графъ Паскевичъ посмотрлъ на него съ привтливою улыбкою и сказалъ: ‘Вы, полковникъ, или слишкомъ скромны, или слишкомъ горды’, и пошелъ дале.

За взятіе Варшавы отецъ былъ произведенъ въ генералы и назначенъ въ свиту, такъ что онъ разстался со своимъ полкомъ и отправился къ мсту служенія въ Петербургъ, гд матушка уже ожидала его. Вскор новорожденная сестра моя Ольга скончалась, не выдержавъ Петербургскаго климата, и это новое горе сильно потрясло и безъ того отягченную беременностью матушку.— Въ конц Мая или въ начал юня отцу было объявлено, что онъ командируется для осмотра какого-то корпуса въ южной арміи и чтобы онъ явился въ извстный день откланяться Государю и получить въ министерств надлежащія инструкціи. Какъ ни тревожно было ему покидать матушку передъ самымъ временемъ родовъ, но онъ и не останавливался на возможности уклониться отъ служебнаго долга во имя частныхъ соображеній и въ назначенный часъ явился въ Зимній дворецъ. Государь подробно объяснилъ ему свои требованія относительно осмотра корпуса и, отпуская его, милостиво спросилъ: ‘А что твоя жена’? Отецъ отвчалъ, что здорова, на сколько ея положеніе дозволяетъ. ‘А что съ нею?’ спросилъ Государь.— Она всякій день ждетъ разршенія отъ бремени. ‘Какъ же ты мн этого не сказалъ прежде!’ воскликнулъ Государь:— ‘оставайся же, а когда все благополучно кончится, приди мн сказать, и тогда подешь’. Отецъ поблагодарилъ и остался. 14-го юня я появился на свтъ Божій и когда матушка посл 9-го дня встала съ постели, отецъ, посл какого-то развода, подошелъ къ Государю и доложилъ, что онъ готовъ хать, но при этомъ воспользовался случаемъ, чтобы просить Государя быть моимъ крестнымъ отцомъ. Николай Павловичъ весьма охотно изъявилъ согласіе и объявилъ, что пришлетъ вмсто себя генералъ-адъютанта графа Куруту, прибавивъ: ‘Я увренъ, что теб это будетъ пріятно, какъ старому его сослуживцу по Варшав’. Матушка подучила по этому случаю красивый брилліантовый фермуаръ отъ Государя.

Посл моихъ крестинъ отецъ немедленно отправился на Югъ инспектировать войско и по этому поводу здилъ въ Кіевъ явиться къ фельдмаршалу графу Фаб. Вильг. Сакену, командовавшему южною арміею. По окончаніи командировки, отецъ оставался на мст въ ожиданіи прибытія Императора Николая Павловича, который долженъ былъ въ окрестностяхъ Чугуева и Блой Церкви смотрть войска и въ томъ числ инспектированный предварительно отцемъ моимъ корпусъ. Во время этой поздки Государя, случился небольшой эпизодъ, который живо сохранился въ памяти отца. Посл какого-то смотра или маневра, высшіе военные чины были приглашены Государемъ къ обду, и отецъ мой также присутствовалъ на этомъ обд, въ состав государевой свиты. Николай Павловичъ былъ необыкновенно внимателенъ, даже сыновне-почтителенъ со старикомъ графомъ Бакеномъ. Онъ посадилъ его за столомъ на первомъ мст, слъ подл него и весьма терпливо и благодушно выслушивалъ его старческіе разсказы. Маститый ветеранъ 1812 г. бывшій Парижскій губернаторъ, въ то время былъ уже очень старъ, слаблъ памятью, но словоохотливъ. Ободренный царскою ласкою, пустился онъ въ нескончаемые разсказы о старин и наконецъ завершилъ обденную бесду слдующимъ воспоминаніемъ изъ своего прошлаго. ‘Помилуйте, Государь’, говорилъ старикъ, ‘да настоящія времена — просто рай земной, по сравненію съ эпохою царствованія покойнаго родителя вашего Императора Павла Петровича. Вотъ уже было времечко — нечего сказать! Какъ теперь помню, я былъ въ то время комендантомъ въ Оренбург. Сижу себ спокойно посл обда въ кабинет и покуриваю трубочку. Все у меня, кажется, благополучно, опасаться нечего, вдругъ, говорятъ, фельдъегерь пріхалъ. У меня такъ духъ и захватило, и ноги подкосились, вдь въ т времена пріздъ фельдъегеря непремнно предвщалъ какую-нибудь страшную бду. Входитъ и подаетъ конвертъ: вижу, что-то тоненькое, верчу въ рукахъ, а открыть страшно. Наконецъ распечаталъ и читаю: ‘Волею Божіею Государь Императоръ Павелъ Петровичъ скончался. Слава Богу!’ И при этомъ восклицаніи, нашъ почтенный старецъ, въ увлеченіи своимъ разсказомъ, совершенно забылъ, передъ кмъ онъ находится и оснилъ себя крестнымъ знаменіемъ. Отецъ говорилъ, что при этихъ словахъ и при этомъ жест фельдмаршала вс присутствующіе невольно уткнули головы въ тарелки и не смли поднять глазъ. Воцарилось мертвое молчаніе, вскор прерванное Государемъ, который сдлалъ видъ какъ будто ничего не случилось, и обратился своимъ обыкновеннымъ голосомъ къ кому-то черезъ столъ съ служебнымъ вопросомъ, а бдный старикъ такъ и не догадался, въ какое неловкое положеніе онъ поставилъ всхъ слушателей своимъ наивнымъ разсказомъ.

Весну и осень отецъ обыкновенно проводилъ въ разъздахъ и командировкахъ по инспектированію войскъ, и по приготовленію ихъ къ высочайшимъ смотрамъ, все же остальное время въ году оставался въ Петербург, ограничиваясь очереднымъ дежурствомъ при Государ, но такъ какъ въ то время было всего двнадцать генералъ-майоровъ, состоявшихъ въ свит Е. И. В., то это повторялось довольно часто. Дежурство тогда длилось цлые сутки съ ночлегомъ во дворц, и дежурные, большею частію, приглашались къ царскому столу. Отецъ всегда вспоминалъ съ особеннымъ удовольствіемъ объ этихъ минутахъ, когда ему приходилось проникать во внутренній, такъ сказать домашній, бытъ царской семьи, и онъ неоднократно повторялъ, что въ этихъ случаяхъ господствовали полнйшая простота и непринужденность. Государь Николай Павловичъ, столь грозный, неприступный и величественный передъ фронтомъ, на площади, и въ публик — въ семейной своей обстановк совершенно преображался и за обдомъ, когда не присутствовало никого, кром приближенныхъ и дежурныхъ лицъ, становился простымъ, радушнымъ хозяиномъ. Въ конц обда великіе князья, сыновья Государя (исключая Цесаревича Александра Николаевича) становились обыкновенно въ дверяхъ на часы съ маленькими ружьями въ рукахъ и, при проход Государя, длали на караулъ. Николай Павловичъ останавливался, зорко и серьезно слдилъ за выполненіемъ этихъ ружейныхъ пріемовъ и кром того испытывалъ ихъ военную стойкость: онъ щипалъ ихъ довольно сильно, длалъ гримасы, чтобы вызвать смхъ, но молодые воины не смли и глазомъ моргнуть, а не только пошевелиться, покуда Государь не пройдетъ и ихъ не отпуститъ.

Въ это время отецъ часто видался съ Жуковскимъ, Вяземскимъ, Пушкинымъ и всмъ тмъ кружкомъ, съ которымъ сблизился въ былое время въ Москв. Пушкинъ въ то время былъ уже женатъ, камеръ-юнкеръ и много здилъ въ большой свтъ и ко двору, сопровождая свою красавицу-жену. Этотъ образъ жизни часто былъ ему въ тягость, и онъ жаловался друзьямъ, говоря, что это не только не согласуется съ его наклонностями и призваніемъ, но ему и не по карману. Часто забгалъ онъ къ моимъ родителямъ, оставался, когда могъ, обдать и какъ школьникъ радовался, что можетъ провести нсколько часовъ въ любимомъ кружк искреннихъ друзей. Тогда онъ превращался въ прежняго Пушкина: лились шутки и остроты, раздавался его заразительный смхъ, и всякій разъ онъ оставлялъ посл себя долгій слдъ самыхъ пріятныхъ, незабвенныхъ воспоминаній. Однажды посл обда, когда перешли въ кабинетъ и Пушкинъ, закуривъ сигару, погрузился въ кресло у камина, матушка начала ходить взадъ и впередъ по комнат. Пушкинъ долго и молча слдилъ за ея высокою и стройною фигурою и наконецъ воскликнулъ: ‘Ахъ, Софья едоровна, какъ посмотрю я на васъ и на вашъ ростъ, такъ мн все и кажется, что судьба меня, какъ лавочникъ, обмрила’. А матушка была дйствительно необыкновеннаго для женщины роста (2 арш. 8 ¹/₂ вершковъ) и когда она бывало появлялась въ обществ съ двумя своими близкими знакомыми, графинею Е. П. Потемкиной и графинею Шуазель, то ихъ въ свт называли ‘le bouquet monstre’. Слдуетъ впрочемъ замтить, что слово ‘monstre’ относилось въ данномъ случа исключительно къ ихъ росту, потому что он вс три были чрезвычайно красивы и точно составляли букетъ, на украшеніе любой гостиной.

Въ 1833 году, вслдствіе неурожая, обнаружился сильный недостатокъ хлба во многихъ мстностяхъ, но въ особенности бдствовали Новороссійскій край и Малороссія. Князь М. С. Воронцовъ (въ то время еще графъ) обнаруживалъ неусыпную дятельность, чтобы предотвратить по возможности надвигающееся бдствіе, и во ввренномъ ему Новороссійскомъ кра не только подготовлялъ и закупалъ въ Одесс значительные запасы хлба на правительственныя суммы, но оказывалъ и щедрую помощь изъ своихъ собственныхъ богатыхъ средствъ. Мры имъ принимавшіяся были извстны и въ Петербург, и вс съ особеннымъ уваженіемъ и одобреніемъ отзывались о дальновидности и бдительности государственнаго человка и щедраго вельможи. Неменьшее бдствіе угрожало и Украйн. Тамошній губернаторъ, не имя громадныхъ средствъ графа Воронцова и его обстановки, естественно, не могъ придавать своимъ дйствіямъ той широты и огласки, которая сопровождала вс дйствія Новороссійскаго магната. Начали поговаривать въ столичныхъ сферахъ, что въ Малороссіи этотъ столь важный вопросъ о народномъ продовольствіи ведется яко бы не съ должнымъ вниманіемъ, что этимъ губерніямъ грозитъ въ зимнее время, ‘полнйшая голодовка’ и что мстная администрація подлежала бы за это строжайшей отвтственности. Въ это время отецъ получаетъ повстку явиться на слдующій день во дворецъ. Государь принимаетъ его въ кабинет и объявляетъ, что онъ командируется въ Полтаву, чтобы ознакомиться съ настоящимъ положеніемъ вещей и принять нужныя мры. При этомъ Государь коснулся слуховъ о бездйствіи мстныхъ властей и закончилъ свою рчь словами: ‘Позжай, осмотрись, донеси мн подробно и, если хоть малая доля того, что говорятъ, справедлива, то оставайся тамъ и ожидай дальнйшихъ распоряженій’. Вмст съ тмъ отцу моему былъ открытъ кредитъ на нсколько сотъ тысячъ рубл. для немедленной раздачи по уздамъ наиболе нуждающимся.

Когда эта командировка отца огласилась въ кругу его друзей и близкихъ знакомыхъ, то многіе поздравляли его съ блестящею будущностью, предполагая, что онъ замнитъ князя Репнина и въ чин генералъ-маіора займетъ прямо высокій постъ генералъ-губернатора. Что эти предположенія не лишены были нкотораго основанія, доказывается еще слдующимъ, довольно замчательнымъ случаемъ. Покуда отецъ сбирался въ путь и въ Министерств Внутреннихъ Длъ заготовлялись для него надлежащія инструкціи, онъ получилъ приглашеніе отъ Великой Княгини Елены Павловны захать къ ней по длу. Ея Высочество заявила ему, что, узнавъ о его командированіи въ Полтаву, она пожелала повидать его, чтобы поручить его вниманію свое Полтавское имніе Карловку и просить его доставить ей свднія, выполнено ли на мст все то, что было ею предписано, для снабженія крестьянъ ея достаточнымъ продовольствіемъ. Отпуская моего отца, она съ улыбкою присовокупила приблизительно слдующее: ‘N’oubliez donc pas, gnral, si vous devenez noire seigneur et matre, que je suis une Полтавская помщица, et gardez moi vos bonnes grces!’ {И такъ не забывайте, если будете нашимъ повелителемъ, что я Полтавская помщица, и не лишите меня вашей милости.}….

Отецъ отправился въ путь, серьезно смущенный предстоявшею ему, повидимому, не легкою задачею. Когда онъ прибылъ въ Полтаву, то не засталъ тамъ князя Репнина, который воспользовался Суботою и двумя послдующими праздничными днями, чтобы създить въ свое ближнее имніе. Это обстоятельство на первыхъ норахъ еще какъ бы усложнило дло, но, въ виду экстренности вопроса, отецъ, не ожидая возвращенія генералъ-губернатора, на другой же день образовала, комитетъ изъ мстнаго губернатора, губернскаго предводителя дворянства и разныхъ другихъ должностныхъ лицъ. Каково же было его пріятное изумленіе, когда, приступая къ длу, онъ съ самаго начала убдился, что вс необходимыя мры были приняты, многіе запасы уже сдланы и размщены на мстахъ по магазинамъ, подготовлены заподряды на будущее время, словомъ, что все обстоитъ какъ нельзя боле благополучно. Вполн успокоенный на первыхъ порахъ и зная, въ какой мр Государь озабоченъ положеніемъ этого дла, отецъ немедленно приступилъ къ составленію своего перваго всеподданнйшаго донесенія, въ которомъ изложилъ подробно все, что въ дйствительности оказалось, и присовокупилъ, что отправится по уздамъ для раздачи высочайшаго пособія и проврки на мстахъ, но что, по общему ходу дла, онъ уже и теперь убдился, что распространенные слухи не имли ни малйшаго основанія и что особенныхъ опасеній въ будущемъ существовать не можетъ. Тмъ временемъ вернулся князь Репнинъ, и отецъ мой, отправляясь къ нему, взялъ съ собою и свое донесеніе, готовое къ отсылк въ Петербургъ. Старикъ былъ до того растроганъ, по прочтеніи этого рапорта, что со слезами на глазахъ благодарилъ отца и сообщилъ ему, что ему очень хорошо было извстно все, что о немъ говорилось, что онъ исполнялъ свой долгъ по крайнему разумнію, но ожидалъ, что ему не сдобровать, тмъ боле, что командированное Государемъ лицо всегда могло найти достаточный поводъ къ осужденію его дйствій.

Такимъ образомъ отецъ, посл нсколькихъ поздокъ по губерніи, вернулся въ Петербургъ и лично подтвердилъ Государю, что никакихъ особенныхъ мръ принимать не предстоитъ надобности. Слдуетъ предположить, что вс тонкія стороны этого порученіи были вполн извстны и оцнены Николаемъ Павловичемъ, потому что, при обычномъ въ подобныхъ случаяхъ объявленіи монаршей благодарности за успшное выполненіе возложеннаго порученія, въ текст, курсивомъ было пропечатано: ‘и за вполн добросовстное выполненіе’…. какъ это значится въ его формулярномъ списк. Много лтъ спустя, отыскивая по порученію отца какіе-то нужные ему документы, я случайно нашелъ въ его бумагахъ письмо князя Репнина, адресованное въ Петербургъ тотчасъ посл вызда его изъ Полтавы. Оно было написано мастерски, по-французски, и у меня осталось въ памяти, что, говоря о рдкомъ наслажденіи встртиться въ жизни съ личностью, одаренною истинно-благородными и возвышенными душевными свойствами, онъ приблизительно этими словами заканчиваетъ свою мысль: el c’est pour celte sensation si rare et si exquise, que je viens surtout vous remercier ici, cher gnral etc..’ *) Помню какъ теперь, съ какимъ теплымъ и хорошимъ чувствомъ я глоталъ въ то время эти строки и естественно тотчасъ обратился къ находившемуся тутъ же отцу, прося разъяснить, по поводу чего именно было получено это письмо. Только тогда (это было въ деревн, когда онъ находился въ отставк) онъ вынужденъ былъ разсказать мн все вышеизложенное но своей командировк въ Полтаву, такъ что не попадись мн случайно на глаза это письмо, я вроятно ничего бы не зналъ объ этомъ эпизод въ его жизни. Черта достойная особеннаго замчанія въ характер моего родителя, ее нельзя прямо назвать излишнею скромностью, потому что это свойство какъ-то не согласовалось бы съ крупными, всегда ршительными и твердыми его дйствіями. Нтъ, это скорй вытекало изъ его прочно-установившагося взгляда на все, что, но его мннію, входило въ составъ основныхъ жизненныхъ началъ и не подлежало ни малйшему колебанію, а слдовательно и одобренію. Благодарить кого-либо за прямое выполненіе долга или восторгаться тмъ, что кто-либо поступилъ честно и благородно, представлялось ему также странными, и безразсуднымъ, какъ если бы вздумалось благодарить кого-нибудь за то, что онъ ходитъ ногами и смотритъ глазами. При подобномъ взгляд на человческое призваніе вообще, естественно, что онъ еще строже относился- къ самому себ, и потому всякій намекъ на самовосхваленіе или подчеркиваніе дйствій было ему особенно не по нутру.

Чтобы еще боле выяснить эту особенность въ характер отца, позволю себ, нарушить здсь хронологическій порядокъ моихъ записокъ и привести кстати одинъ случай изъ нашего позднйшаго дтства, когда меня лично впервыя поразило это особенное душевное свойство отца. Мы жили тогда во Ржавц, (мн было лтъ 12, сестр же и брату много меньше). Матушка.

И за это-то чувство столь рдкое и отмнное, въ особенности благодарю я васъ, любезный генералъ. которая все время посвящала вашему воспитанію, учредила между прочимъ по вечерамъ, посл чаю, общія чтенія, чтобы пріучать насъ громко читать на всхъ языкахъ. Читали по очереди: одинъ день по-русски, другой по-французски, третій по-англійски, четвертый по-нмецки. Отецъ, бывало, лежитъ у стола на диван во всю длину, съ закинутыми за голову руками и какъ будто ни въ чемъ не участвуетъ, а между тмъ все слышитъ и все подмчаетъ. Матушка сидитъ тутъ же съ работою и, прислушиваясь къ чтенію, изрдка поправляетъ насъ или вызываетъ насъ на обсужденіе прочитаннаго. Въ тотъ вечеръ, о которомъ я веду рчь, была моя очередь читать и, какъ теперь помню, во Французской книг, которую я читалъ, разсказывалось, какъ одинъ почтенный отецъ семейства отпускалъ своего юношу-сына въ военную школу Сенъ-Сиръ и наканун его отъзда давалъ ему свои послднія наставленія. ‘Avant tout, mou lils’, читалъ а въ книг, ‘soyez honnte!’ {Прежде всего, мой сынъ, будь честенъ.} Матушка, по мр развитія этихъ наставленій, выражала про себя свое одобреніе, когда, постоянно молчащій и повидимому безучастный отецъ, отвчая на ея одобрительные звуки, произнесъ: ‘А я нахожу, что это просто глупо. Такія вещи не говорятъ, и, еслибы когда нибудь мн показалось нужнымъ сказать ед ‘будь честенъ’, то это доказывало бы, что я уже въ немъ не увренъ, а въ подобномъ случа словами не поможешь. Есть вещи, которыя ясны какъ день или совсмъ непонятны ‘

Помню, что меня поразили тогда эти слова и въ тоже время какъ-то сильно подняли въ собственныхъ глазахъ. Для меня, безъ малйшаго сомннія, прозвучала въ нихъ глубокая увренность отца, что я не могу и не долженъ нуждаться въ подобномъ наставленіи, и эта увренность была мн такъ отрадна, что это ощущеніе до сей минуты живетъ въ моей памяти. Кром того, я былъ польщенъ этимъ серьезнымъ ко мн отношеніемъ, какъ уже къ лицу отвтственному за себя, а ничто такъ не дорого въ извстные, очень юные годы, какъ возможность прослыть за взрослаго и уже возмужалаго человка. Можно, конечно, оспаривать отцовскую теорію и утверждать, что, кром природнаго инстинкта, хорошія свойства прививаются намъ еще и словомъ, и примромъ, но я нахожу, что этотъ эпизодъ ярко рисуетъ цльную и ршительную натуру отца. Непоминая теперь, на склон моей собственной уже некраткой жизни, объ этихъ впечатлніяхъ свжей юности, я невольно не могу не остановиться на ежедневныхъ, ежечасныхъ проявленіяхъ нашей грустной дйствительности. Если бы кто-нибудь могъ предсказать мн въ то время, когда я читалъ этотъ Французскій разсказъ и проникался теоріею, высказанною моимъ отцомъ по этому поводу, что мн суждено дожить до такой эпохи, когда подобная теорія должна обратиться почти въ анахронизма’ и когда всяческое и повсемстное хищеніе воцарится во всхъ семейныхъ, общественныхъ и государственныхъ слояхъ,— то я наврное отказался бы этому поврить. Мн почти приходится радоваться, что мой почтенный старецъ уже не отъ міра сего, что онъ могъ еще унести съ собою во всей неприкосновенности свою вру въ достоинство человка и убжденіе, что существуютъ такіе незыблемые, нравственные законы, которыхъ не можетъ поколебать никакая среда и никакое пагубное вліяніе….

Но возвращаюсь къ прерванному повствованію. Весною 1834 года отецъ мой вновь былъ потребованъ къ Государю, который объявилъ ему, что посылаетъ его въ Астрахань, гд старикъ губернаторъ, генералъ-лейтенантъ Пяткинъ, запутался въ распоряженіяхъ и самъ, такъ сказать, взывалъ о помощи. Вышли какіе-то безпорядки среди находившихся тамъ поднадзорныхъ, изъ которыхъ большая часть были Поляки, сосланные туда на жительство посл послдняго Польскаго возстанія. Пяткинъ вначал не обратилъ на это явленіе должнаго вниманія, а потомъ поступилъ безтактно: придалъ всему длу какое-то политическое значеніе и прислалъ встревоженное донесеніе, причемъ просилъ уволить его на новой. Государь, передавъ вс эти подробности отцу, приказалъ ему поспшить отъздомъ и, по прибытіи на мсто, донести, что окажется, и во всякомъ случа оставаться тамъ до назначенія преемника Пяткину. Порученіе было сложное и продолжительное, потому что въ то время не существовало ни желзныхъ дорогъ, ни пассажирскаго пароходства по Волг. Путь былъ далекій, мстность полуазіятская, неизвстная, разлука съ семьею тяжкая. Но что же длать? Пришлось наскоро собраться и хать. Къ счастію, на мст все оказалось не столь мрачнымъ, какъ думалось, приданы были какіе-то серьезные, политическіе размры почти ребяческой выходк нсколькихъ поднадзорныхъ юношей. Пришлось двухъ или трехъ коноводовъ выслать въ другія мстности, и затмъ все затихло и не могло быть иначе въ мстности, на дв трети заселенной полудикими инородцами. Отправивъ свое донесеніе, отецъ остался въ Астрахани выжидать дальнйшихъ распоряженій, а тмъ временемъ генералъ Пяткинъ уже былъ уволенъ и готовился къ вызду. Съ оборотомъ почты отецъ получилъ отъ министра внутреннихъ длъ письмо, въ которомъ его увдомляли, что Государю Императору желательно, чтобы отецъ остался въ Астрахани въ званіи Астраханскаго военнаго губернатора, съ управленіемъ и гражданскою частью, и командира Астраханскаго казачьяго войска. Желаніе Государя въ данномъ случа соотвтствовало приказанію и колебаться не приходилось.

Отецъ поселился въ Астрахани и пробылъ тамъ ровно 10 лтъ до 1844 года. Къ осени и матушка со мною (двухъ лтнимъ ребенкомъ) перебралась туда же, и такимъ образомъ все мое первоначальное дтство проведено на этой полуазіятской границ, на берегу Волги, чему я главнымъ образомъ приписываю мое сердечное пристрастіе къ этой рк, такъ что когда я, въ конц 70-хъ годовъ, былъ назначенъ Саратовскимъ губернаторомъ и вновь очутился, на берегу Волжскомъ, то меня охватило какое-то родное чувство, и вс впечатлнія дтства опять прошли передъ моею памятью съ особенною живостью и ясностью.

Здсь я долженъ вернуться къ тому, что было уже мною говорено въ начал моихъ записокъ, гд я указывалъ, что не считаю себя въ прав, такъ сказать, представлять прямо біографическій очеркъ моего отца и ограничиваюсь припоминаніемъ его разсказовъ, мнній и оцнки тхъ событій, которыхъ онъ былъ свидтелемъ или участникомъ. Не говоря уже о томъ, что я, какъ ребенокъ, не могъ въ то время слдить за его дятельностью и понимать ее, а ужъ онъ конечно ни въ то время, ни посл никогда о своихъ личныхъ дйствіяхъ не распространялся, но кром того я, даже изъ уваженія къ его памяти, не могу себ позволить привести здсь даже и того, что впослдствіи мн выяснилось изъ разсказовъ его окружавшихъ и его сослуживцевъ. Мн такъ дорого въ немъ это высокое, щекотливое чувство собственнаго достоинства, которое всегда и во всемъ отдаетъ себя на судъ другихъ, не желая ничмъ подйствовать на эту свободную оцнку,— что во всхъ тхъ случаяхъ его жизни, гд приходилось бы исключительно говорить о немъ лично, я вынужденъ умолкать и касаться этого времени лишь въ общихъ чертахъ и какъ бы мимоходомъ.

Поэтому я могу только сказать относительно его десятилтняго управленія Астраханскимъ краемъ, что оно не носило обычнаго рутиннаго характера уже потому, что, съ свойственною ему энергіею, горячностью и высокою добросовстностью, онъ весь предался мстнымъ интересамъ и полюбилъ эти интересы всею душою. Эта особенность не только была ощутительна на мст и пріобрла ему вскор полнйшую и неограниченную преданность всхъ сословій мстнаго населенія, но и была извстна и цнима государемъ Николаемъ Павловичемъ. Помню, какъ единственный разъ, по возвращеніи изъ своей служебной поздки въ Петербургъ въ 1842 году, отецъ разсказалъ о своемъ свиданіи съ Государемъ. Въ тотъ день, когда онъ отправился въ Петергофъ откланиваться, Николай Павловичъ здилъ въ Кронштадтъ и вернулся прямо къ обду, къ которому и отецъ былъ приглашенъ. Посл обда Государь вызвалъ отца къ себ въ кабинетъ и очень долго, подробно и внимательно выслушивалъ его доклады. По окончаніи онъ обнялъ его и простился съ нимъ, по когда отецъ уже подходилъ къ двери, Николай Павловичъ вернулъ его и сказалъ: ‘Обними меня еще разъ, Тимирязевъ, я за то особенно благодарю тебя, что ты такъ любишь свой край и такъ горячо стоишь за него.’

Если подобное живое отношеніе къ длу и вдали, въ центральныхъ сферахъ, находило свой отголосокъ, то можно себ представить, какое значеніе оно имло среди мстнаго населенія. При подобныхъ условіяхъ едва ли возможно, чтобы дятельность могла быть безплодна, и если присоединить къ этому строжайшее отношеніе къ собственнымъ дйствіямъ и въ тоже, время зоркое наблюденіе, чтобы и другіе выполняли свой долгъ и свои обязанности, то естественно, что извстная доля успха не могла не проявиться. Не могу воздержаться, чтобы не привести по этому поводу словъ покойнаго фельдмаршала князя Барятинскаго. Отправляясь въ послдній разъ на Кавказъ въ званіи намстника, князь халъ на Астрахань и пробылъ тамъ два дня. Много лтъ спустя, встртившись какъ-то съ отцемъ моимъ въ Москв или Петербург (не упомню), онъ обратился къ нему со слдующею фразою: ‘А знаете ли вы, генералъ, что вы измнили лтосчисленіе въ Астрахани. Когда я былъ тамъ, то меня удивляло, что, при опредленіи времени, когда что либо совершилось, прямо говорятъ: ‘Это было до Тимирязева, въ его время или посл него.’….

Каждые два года отецъ осенью узжалъ со всею семьею изъ Астрахани, оставлялъ насъ на зиму въ Москв, а самъ отправлялся но дламъ службы въ Петербургъ и проводилъ тамъ мсяца три, чтобы выторговать и добиться для излюбленнаго края всего, что только оказывалось возможнымъ. Пользуясь личнымъ благоволеніемъ Государя и тмъ свободнымъ доступомъ къ нему, который предоставлялъ въ то время его свитскій мундиръ, онъ неоднократно успвалъ при личныхъ докладахъ достигать того, чего не добился бы годами переписки съ министерствами. Тогда это во многомъ облегчало его задачу и чрезвычайно радовало и ободряло его, но впослдствіи оказалось, что онъ этимъ накликалъ на себя грозныя тучи со стороны устраняемыхъ или обходимыхъ имъ, такъ сказать, властей, и въ конц-концовъ эти тучи разразились надъ его головою такою бурею, которая на долго прекратила всякую его дятельность.

Здсь будетъ нелишнимъ упомянуть о частномъ случа, не лишенномъ извстнаго интереса, ради участія въ немъ Жуковскаго. Въ 1840 году, отецъ мой по обыкновенію довезъ насъ до Москвы, а самъ отправился въ Петербургъ по дламъ службы. Между прочимъ онъ захотлъ составить мн маленькую библіотеку дтскихъ книгъ и учебниковъ, такъ какъ съ наступленіемъ восьмилтняго возраста меня уже начали понемногу сажать за ученіе. Онъ какъ-то высказалъ свое намреніе при Жуковскомъ, который тотчасъ объявилъ ему: ‘Я самъ выберу вс книги для твоего сына, подемъ вмст’. И дйствительно, въ назначенный день и часъ, Василій Андреевичъ отправился съ отцемъ по книжнымъ магазинамъ. Онъ тщательно подобралъ все, что находилъ нужнымъ и полезнымъ, и когда выборъ былъ оконченъ, онъ во глав всхъ купленныхъ книгъ положилъ иллюстрированное изданіе своей ‘Ундины’, надписавъ предварительно на заглавномъ лист собственноручно слдующія слова: ‘Моему юному другу, на намять отъ автора‘. Этотъ экземпляръ Ундины по сіе время хранится мною, какъ драгоцнное воспоминаніе о нашемъ незабвенномъ поэт.

Въ 1842-мъ году отецъ мой совершилъ свою послднюю зимнюю поздку въ Петербургъ, окончилъ тамъ благополучно свои дла, удостоился при отъзд того милостиваго отзыва Государя Николая Павловича, о которомъ я уже упомянулъ выше, и вернулся раннею весною въ Астрахань. А между тмъ эти административныя тучи, о которыхъ я говорилъ, настолько сгущались, что въ слдующемъ же 1843-мъ году осенью состоялось назначеніе сенаторской ревизіи въ Астраханской губерніи. Прибылъ вскор въ Астрахань ревизующій сенаторъ князь П. П. Гагаринъ, а весною отецъ мой, но настоятельному ходатайству ревизора (прямо заявившаго, что мстное вліяніе губернатора такъ велико, что въ его присутствіи онъ приступить къ дйствительной ревизіи не можетъ!….), отецъ мой былъ отчисленъ но кавалеріи и покинулъ свой постъ.

Если бы подобный результатъ десятилтней чистой, безупречной и ревностной дятельности совершился прямымъ, административнымъ путемъ и такимъ образомъ завершилась бы окончательно продолжительная и не безполезная карьера отца, то я счелъ бы священнымъ долгомъ, вопреки столь извстнаго мн и столь часто приводимаго на этихъ страницахъ отвращенія моего родителя ко всякаго рода личнымъ разоблаченіямъ,— я счелъ бы долгомъ передъ его памятью, говорю я, указать здсь подробно на вс т тайныя побужденія и личныя соображенія, которыя руководили главными дйствующими лицами, заинтересованными въ подобномъ разршеніи этого вопроса. Но въ данномъ случа все это дло было результатомъ гласной ревизіи, производившейся но высочайшему повелнію, ревизія эта въ законномъ порядк поступила на разсмотрніе 1-го департамента Правительствующаго Сената, затмъ по возбужденному въ ономъ тми же вліяніями разногласію переведена въ Общее Собраніе, оттуда по разногласію съ министромъ юстиціи перешла въ Государственный Совтъ и, посл 9-ти слишкомъ лтъ всесторонняго обсужденія, разсмотрнія и, такъ сказать, перемолачиванія и неребиранія, дло это представлено было на высочайшее утвержденіе въ такомъ вид, что воспослдовала всемилостивйшая резолюція приблизительно слдующаго содержанія: ‘Не взысканія, а награды заслуживаетъ Тимирязевъ, опредлить на службу и назначить сенаторомъ.’

Въ виду такихъ послдствій этого долгаго и тяжелаго испытанія, я не считаю, возможнымъ въ дл, касающемся столь дорогой для меня памяти, отступать отъ высокаго по своему достоинству примра, который отецъ мой проводилъ въ теченіи 9-ти лтъ съ такою рдкою стойкостью и съ такою выдержанною силою характера. Съ самаго дня его увольненія въ 1844 г. и до назначенія сенаторомъ въ 1853-мъ году никто и никогда не слыхивалъ отъ него не только слова, но и звука относительно его дла. Поселившись съ семьею въ деревн, въ сел Ржавц, отецъ мой не покидалъ этого уединенія и даже, когда по ходу дла онъ былъ вызванъ Правительствующимъ Сенатомъ въ Петербургъ для подачи дополнительныхъ объясненій, то, кром выполненія этого законнаго требованія и свиданія съ родными и друзьями, онъ не только не искалъ, но прямо избгалъ всякой встрчи, могущей въ его положеніи быть истолкованной какимъ нибудь намреніемъ напомнить о себ.

Да почіетъ въ мир все то, что когда-то такъ упорно мутило чистое и ясное русло отцовской жизни, что причинило столько горькихъ, втайн отъ отца пролитыхъ слезъ моей матери, что такъ тяжко легло въ матеріальномъ отношеніи на нашъ семейный бытъ именно въ то время, когда наше воспитаніе требовало наибольшихъ затратъ. Не хочу и не смю касаться этого мутнаго источника на ‘Страницахъ Прошлаго’, не запятнанныхъ ни единымъ нечистымъ воспоминаніемъ!

Итакъ, въ Ма мсяц 1844-го года, мы выхали изъ Астрахани, провели лто въ Тамбовской губ., Кирсановой, узда, въ сел Любичахъ, у сестры матушки Екатерины едоровны Кривцовой, а на зиму перебрались въ Москву. Но уже въ теченіе этой зимы выяснилось, что наши стсненныя обстоятельства не дозволяютъ семь проживать въ столиц, и съ весны 1845 года мы окончательно водворились въ Ржавц. Въ то время, по военнымъ правиламъ, никто не могъ числиться на дйствительной служб, не занимая какой либо должности боле одного года, и потому отецъ мой, по истеченіи годоваго срока, былъ уволенъ въ чистую отставку и снялъ мундиръ. Помщикомъ, въ прямомъ смысл этого слова, онъ никогда не былъ, не имя понятія о сельскомъ хозяйств, онъ и не старался казаться хозяиномъ. Время свое въ деревн онъ проводилъ также, какъ проводилъ бы его и въ город,— сидлъ постоянно дома, много читалъ, выслушивалъ доклады управителя, получалъ изъ Тамбовскаго имнія отчеты и вдомости, даже неоднократно здилъ туда на короткое время, но все это его занимало по скольку оно было необходимо и касалось возможности удовлетворять тмъ семейнымъ нуждамъ, которыя ежегодно множились и возростали.

Матушка, напротивъ того, дышала полною грудью въ деревн, и не тяготй надъ нею несноснымъ гнетомъ дло отца, она бы никогда не желала никакой перемны. Семья и природа — вотъ т дв силы, которыя наполняли безъ остатка все ея существованіе. Лишенная въ Астрахани, въ теченіе 10 лтъ, наслажденія видть какое нибудь деревцо, какую нибудь растительность, за исключеніемъ тополя и виноградниковъ, она въ Ржавц, окруженномъ лсами и зеленью, съ неудержимою страстью предалась садоводству. Жизнь ея была посвящена урокамъ съ нами и, въ часы перерыва, садк деревьевъ и планировк цвтниковъ и дорожекъ въ саду. И, кажется, и теперь какъ будто еще вижу ее, какъ она, окончивъ съ нами какой нибудь урокъ, торопливо накидываетъ на голову шляпу (памела) г.ъ широкими полями и зеленымъ вуалемъ, съ садовыми ножницами на шнурк черезъ плечо и съ большимъ зонтикомъ въ рукахъ устремляется въ садъ, гд ожидаетъ ее старый ея слуга и врный сотоварищъ но садоводству Китай (собственно Титъ, но къ деревн прозванный Китаемъ), который уже привезъ изъ ближней рощи много деревьевъ и кустовъ, предназначенныхъ къ разсадк въ нашемъ саду.

Жили мы очень уединенно и, кром извстныхъ дней въ году, когда собиралось сосдство, проводили время больше въ семь съ придачею неизбжнаго количества гувернеровъ, гувернантокъ и домашнихъ учителей для меня, сестры Ольги и брата Александра. Чаще всхъ навщали насъ въ Ржавц: Лихвинскій уздный предводитель С. П. Яковлевъ и ближайшая сосдка наша Е. П. Ергольская, поглощенная заботами о хозяйств и о воспитаніи своихъ четырехъ дтей. Женщина, очень умная отъ природы, она съ большею энергіею выдержала борьбу съ множествомъ семейныхъ препятствій и затрудненій и всецло посвятила себя дтямъ и, соприкасаясь преимущественно этою стороною ко всмъ наиболе живучимъ струнамъ въ характер моихъ родителей, она въ скоромъ времени сдлалась весьма близкою въ нашей семь и до сихъ поръ сохраняетъ къ намъ истинно родственное расположеніе. С. П. Яковлевъ, натура весьма живая и воспріимчивая, не могла невидимому не заинтересоваться, въ лиц моего отца, цльнымъ, ярко выдержаннымъ типомъ только что сошедшей со сцены замчательной исторической эпохи, и для него также обратилось въ привычку весьма часто навшать нашъ замкнутый и довольно своеобразный семейный кружокъ. Его пытливому уму и нескончаемымъ разспросамъ я наиболе обязанъ запасомъ моихъ воспоминаній о прошломъ времени. Онъ настойчиво и съ увлеченіемъ наводилъ отца на разсказы о минувшемъ и умлъ подчасъ вызывать въ немъ нкоторую общительность. Какъ часто, бывало, проводили мы лтніе вечера втроемъ на балкончик отца передъ его кабинетомъ, выходившимъ на широкій дворъ, трудами матушки обращенный въ сплошной цвтникъ, и тогда отецъ мой, уступая нашимъ распросамъ, иногда погружался въ воспоминанія своего прошлаго и рзкими, всегда мткими и сильными штрихами, отмчалъ событія, въ которыхъ онъ былъ очевидцемъ или участникомъ.

Но съ теченіемъ времени возникла для насъ, и въ особенности для меня, настоятельная потребность въ серьезныхъ учителяхъ, которыхъ въ деревн имть было невозможно, и пришлось нсколько зимъ сряду проводить въ Калуг, находящейся отъ Ржавца въ 45 верстахъ. Нанимался скромный домикъ, перевозились деревенскіе экипажи, лошади и вс хозяйственныя принадлежности и, за исключеніемъ уроковъ, все остальное шло почти по старому. Въ то время губернаторомъ былъ H. М. Смирновъ, и жена его, извстная Александра Осиповна (рожденная Россетъ) была старая знакомая моихъ родителей по дому Карамзиныхъ. Хотя она въ то время уже далеко не была такъ увлекательна и интересна, какъ въ былое время, но все же имлось столько съ нею общаго въ прошломъ, что отецъ всегда съ удовольствіемъ видался съ нею, когда она бывала въ Калуг, а мы очень сблизились съ ея дтьми.

Но самымъ близкимъ, почти ежедневнымъ постителемъ нашего дома сдлался Калужскій вице-губернаторъ H. Н. Клушинъ (нын члена. Государственнаго Совта), человкъ энергическій, съ большимъ характеромъ и съ самостоятельнымъ образомъ мыслей и дйствій, онъ невольно былъ привлеченъ тми отличительными, рзко очерченными свойствами, которыя составляли столь рельефную физіономію въ природ моего отца, и вскор привязался къ нему и ко всмъ нашимъ семейнымъ интересамъ. Это расположеніе его настолько распространилось на всю пашу семью, что до сей минуты мы съ братомъ и сестрою не утратили права считать его въ числ самыхъ близкихъ намъ друзей и самыхъ неизмнныхъ хранителей и почитателей памяти моихъ родителей. Всякій день къ вечернему чаю появлялся въ то время въ нашей семейной обстановк П. Н. Клушинъ, закуривалъ свою трубочку и посл первоначальнаго, невольнаго разговора о скудныхъ, метныха, интересахъ, бесда переходила въ область прошлаго, и весьма часто мой старикъ вызывалъ въ своей памяти образы былаго и своею своеобразною и всегда мткою рчью освщала, многія историческія событія минувшей эпохи особенно рзкимъ и яркимъ свтомъ. Въ этой интимной, сочувственной атмосфер отецъ мой невольно сбрасывалъ съ себя подчасъ свою обычную молчаливость и сдержанность, но и въ подобныхъ случаяхъ, всегда врный самому себ, онъ избгала, говорить о своихъ личныхъ похожденіяхъ и даже среди этихъ дружескихъ изліяній и бесдъ никогда не касался своего вызда изъ Астрахани и послдующихъ фазисовъ этого дла. П. Н. Клушинъ до того привыкъ къ нашему семейному кружку, что даже лтомъ и осенью неоднократно прізжалъ погостить къ намъ въ Ржавецъ и, будучи въ то время весьма живаго и веселаго нрава, затвалъ у насъ разныя живыя картины, шарады въ дйствіяхъ и другія забавы, которыя доставляли намъ великое удовольствіе и радовали за насъ моихъ родителей.

Въ конц 1848 года изъ Правительствующаго Сената былъ получена, вызова, отца въ Петербургъ для представленія объясненій и, въ начал Января 1849 г., онъ отправился одинъ въ столицу, предварительно составивъ собственноручно вс отвты на многіе изъ предложенныхъ ему вопросовъ. При этихъ подготовительныхъ работахъ передъ его отъздомъ, она, впервыя и невольно посвятилъ меня отчасти въ нкоторыя подробности этого дла. Мн пришлось перебрать привезенныя изъ Астрахани и сложенныя въ его кабинет кипы бумагъ и папокъ, чтобы подготовить ему возможность составить объяснительную записку. Помню только, что меня поразили тогда нкоторые факты, которые прямо вытекали изъ документовъ, проходившихъ черезъ мои руки. Такъ, напримръ, оказывалось, на основаніи статистическихъ данныхъ, что за его десятилтіе доходъ съ казенныхъ рыбныхъ промысловъ возросъ приблизительно вдесятеро, доходъ съ соляныхъ промысловъ возвысился втрое, наоборотъ, поставка провіанта на лвый флангъ Кавказской арміи (эта операція совершалась въ то время въ Астрахани) производилась вдвое дешевле, и при этомъ сохранилось въ его бумагахъ чье-то письмо къ нему, гд просить его и на будущій годъ не отказать въ своемъ содйствіи къ снабженію приморской линіи провіантомъ, такъ какъ только со времени участія отца въ этомъ дл оно производится дешево и исправно. Когда я останавливался на этихъ фактахъ и спрашивалъ отца, извстны ли вс эти обстоятельства въ Петербург, то онъ мн отвчалъ, что несомннно извстны, потому что онъ неоднократно слышалъ отзывы по всмъ этимъ статьямъ соотвтствующихъ министровъ, которые выражали ему свою восторженную признательность, въ особенности министръ финансовъ графъ Канкринъ, относившійся къ его дятельности съ особеннымъ сочувствіемъ. Помню также, что мн удалось въ данномъ случа преодолть его обычное нерасположеніе говорить о самомъ себ, и онъ согласился, наконецъ, составить краткую дополнительную записку но всмъ статьямъ дохода съ перечнемъ тхъ громадныхъ приращеній и прибылей, которыя были доставлены казн во время его управленія Астраханскою губерніею.

Въ это время, по почину князя П. А. Вяземскаго, возникла мысль отпраздновать торжественно 50-ти-лтній юбилей литературной дятельности В. А. Жуковскаго. Самъ юбиляръ находился за границею, но случаю болзненнаго состоянія своей жены, но вс друзья его и товарищи но литератур ршили отпраздновать этотъ день — 29-го Января, собравшись на литературный вечеръ къ князю Вяземскому, причемъ къ этому случаю подготовлены были разныя рчи и стихотворенія въ честь отсутствующаго виновника торжества и, между прочимъ, графомъ М. Ю. Вьельгорскимъ была составлена кантата на слова, сочиненныя княземъ Вяземскимъ. Отецъ мой весьма естественно готовился присутствовать на этомъ чествованіи столь высоко-чтимаго имъ поэта, но когда онъ узналъ, что Августйшій воспитанникъ Жуковскаго Цесаревичъ Александръ Николаевичъ выразилъ непремнное желаніе принять участіе въ этомъ торжеств, онъ тотчасъ заявилъ, что считаетъ лучшимъ не показываться на этомъ вечер. Ему представлялось неделикатнымъ, покуда дло его не было окончено, ставить въ нкоторое, быть можетъ, затруднительное положеніе Наслдника Престола, при встрч съ личностью, якобы навлекшею на себя неудовольствіе Государя Императора. Говорю якобы, потому что отецъ постоянно высказывалъ свое инстинктивное убжденіе, что Николай Павловичъ лично никогда не лишалъ его своего благоволенія и доврія, столь часто и столь ршительно имъ выраженнаго, но тмъ не мене, покуда дло его не было окончательно выяснено, отецъ признавалъ обязательнымъ для своего собственнаго достоинства избгать всего того, что могло бы хоть въ малйшей степени быть истолковано въ вид желанія напомнить о себ. Лишь когда князь Вяземскій, графъ Блудовъ и другіе участники торжества убдили ого, что этотъ вечеръ носитъ характеръ исключительно частнаго, дружескаго собранія и что лишать себя участія въ немъ, во имя подобныхъ, натянутыхъ соображеній, не согласовалось бы съ присущею ему прямотою дйствій — отецъ мой уступилъ и пріхалъ на это празднество. Въ какомъ порядк происходило это литературное чествованіе, кмъ именно и что было читано и декламировало, я перечислять здсь не берусь. Знаю только, что по истеченіи нкотораго времени сдланъ былъ перерывъ и, какъ только приглашенные поднялись съ своихъ мстъ, такъ Государь Наслдникъ черезъ всю почти гостиную быстрыми шагами направился къ тому мсту, гд стоялъ мой отецъ въ своемъ скромномъ черномъ фрак, съ Кульмскимъ крестомъ на груди. Протягивая ему об руки, Цесаревичъ съ исключительно ему присущею привтливостью выразилъ ему удовольствіе, что видитъ его вновь въ Петербург посл столь долгаго отсутствія. ‘Мн только непріятно видть васъ въ этомъ непривычномъ костюм’, присовокупилъ онъ и затмъ съ полнйшимъ участіемъ началъ его разспрашивать о ход его дла. Отецъ сообщилъ ему, что былъ въ то время вызванъ Правительствующимъ Сенатомъ и уже представилъ вс требовавшіяся отъ него свднія. Цесаревичъ закончилъ свою бесду съ отцомъ выраженіемъ увренности, что дло это будетъ скоро окончено и что ‘онъ вновь вернется, къ своей прежней, столь полезной и достойной дятельности.’ Этотъ неожиданный эпизодъ произвелъ на отца самое отрадное впечатлніе, посл столькихъ лтъ томительнаго испытанія, подобное доказательство неизмнности добраго къ нему расположенія со стороны Наслдника Престола послужило ему весьма сильнымъ и твердымъ ободряющимъ ощущеніемъ. Ему уже становилось яснымъ, что и довріе Государя къ нему не пошатнулось, и оставалось только дотерпть до конца, покуда судебный формализмъ, предоставленный своему медленному, нормальному теченію, не приведетъ этого дла къ неизбжному окончанію. Выразившееся въ данномъ случа вниманіе къ нему Цесаревича никогда уже не измняло ему со дня воцаренія Государя Александра Николаевича, который постоянно относился къ нему впослдствіи съ неизмннымъ благоволеніемъ, и когда въ 1863 году отца постигъ нервный ударъ, то Императоръ Александръ II, находясь въ то время въ Москв, предложилъ ему на лто особое помщеніе въ Александрійскомъ загородномъ дворц, и этимъ помщеніемъ отецъ мой пользовался ежегодно до самой своей кончины.

Но выраженной Цесаревичемъ надежд, что дло отца скоро окончится, не суждено было такъ быстро осуществиться. Отецъ вернулся въ феврал мсяц 1849 года въ Ржанецъ, а судьба его ршилась лишь въ Март 1853 года.

Въ то время я уже состоялъ на служб при Калужскомъ губернатор гр. Е. П. Толстомъ и проводилъ зиму въ Калуг. Вдругъ является ко мн эстафета изъ деревни съ письмомъ отъ матушки, которая увдомляетъ меня о полученіи извщенія, что дло отца кончено и онъ принятъ вновь на службу прежнимъ чиномъ генералъ-лейтенанта и назначенъ сенаторомъ въ Москву. Въ то время управлялъ губерніею П. Н. Клушинъ и разумется отпустилъ меня немедленно въ Ржавецъ, сопутствуя меня всякими самыми душевными пожеланіями и поздравленіями. Я уже засталъ отца въ военномъ сюртук (военная форма еще сохранялась у него въ цлости), и только тогда, глядя на его ясныя и спокойныя черты, и вполн отдалъ себ отчетъ, какая нужна была сила коли, какая желзная стойкость характера, чтобы въ теченіи десяти долгихъ лтъ нести съ такимъ невозмутимымъ достоинствомъ, съ такою стоическою замкнутостью это тяжелое испытаніе, при полномъ сознаніи своей неповинности и правоты. О матушк и уже не говорю, по одному только сіяющему лику этой неизмнной спутницы его жизни можно было судить о томъ, что вынесла и выстрадала она за эти десять лтъ и съ какою непоколебимою врою ожидала и дождалась она настоящей минуты торжества.

Посл спшныхъ сборовъ, отецъ мой отправился въ Петербургъ для представленія Государю. Описывая намъ впослдствіи это знаменательное для него свиданіе, отецъ мой разсказалъ намъ его довольно подробно, но при этомъ я могу еще сослаться здсь на свидтельство графа . Л. Гейдена (нын генералъ-адъютанта, въ то время свиты Е. И. В. генералъ-маіора и начальника штаба гренадерскаго корпуса), который въ тотъ же день, одновременно съ отцемъ, представлялся Государю и былъ очевидцемъ этого свиданія. Николай Павловичъ, подходя къ отцу, прежде всего обнялъ его и произнесъ приблизительно слдующія слова: ‘Очень радъ тебя видть, Тимирязевъ. Забудь прошлое, я страдалъ не мене твоего за все это время, но я желалъ, чтобы ты собою оправдалъ и меня.’ И когда отецъ могъ только въ отвтъ проговорить взволнованнымъ голосомъ, что онъ уже не помнитъ ничего кром милостей Его Величества, Государь возразилъ: ‘И не долженъ помнить и не будешь помнить, я заставлю тебя забыть прошлое!’ И съ этими словами снова обнялъ его. И дйствительно, Государемъ было сдлано все, что было возможно, чтобы и въ матеріальномъ отношеніи вознаградить нсколько отца за испытанныя имъ лишенія: ему назначена была аренда на 12 лтъ и пожалованъ участокъ земли въ Самарской губерніи.

Такимъ образомъ совершился нашъ перездъ въ Москву, гд мой отецъ назначенъ былъ къ присутствованію въ -мъ отдленіи 6-го департамента Правительствующаго Сената и вскор занялъ мсто первоприсутствующаго, въ какомъ званіи и оставался до послдняго года своей жизни, когда по болзненному состоянію уже не могъ продолжать дйствительной службы и сохранилъ лишь званіе сенатора.

Но вообще этотъ родъ службы не соотвтствовалъ характеру отца и не представлялъ достаточной пищи его живому уму и энергической природ. Уголовныя дла, восходившія въ то время до Сената, окончательно утратили свойство живаго дла. Доклады составлялись въ канцеляріяхъ, докладывались секретарями и оберъ-секретарями, обильно уснащались ссылками на статьи закона и рдко могли даже служить поводомъ къ какимъ-либо преніямъ въ засданіи присутствія. Видимо этотъ процессуальный порядокъ доживалъ свой вкъ, значеніе Сената пропадало, и приближалась эпоха судебной реформы, возвстившей свое приближеніе постепеннымъ водвореніемъ публичности засданій, начавшейся еще во времена отца моего. Не будучи юристомъ и вообще безъ всякой судебной подготовки, онъ руководился исключительно своимъ яснымъ умомъ и необыкновенно-здравымъ и прямымъ пониманіемъ вещей, но, сознавая, что самое учрежденіе утратило свои жизненныя силы и свою самостоятельность, онъ уже не могъ прикладывать къ этому длу обычной своей энергіи и своихъ природныхъ способностей. Только однажды, въ конц 50-хъ годовъ, когда вянія новаго царствованія, вмст съ свтлыми надеждами повсемстно ими возбужденными, неминуемо вызвали и крайнія ожиданія и требованія, въ форм распространенія разныхъ запрещенныхъ брошюръ и памфлетовъ, начиная съ Колокола и Полярной Звзды Герцена и кончая разными доморощенными воззваніями, только однажды, говорю я, минутно проявилась въ отц прежняя его заботливая и живая дятельность. По вечерамъ появлялись въ его кабинет оберъ-секретари его департамента для предварительнаго просмотра готовящихся докладовъ по ршенію участи этой молодежи, не желавшей или не могшей понять, что она, своими незрлыми, ребяческими увлеченіями, лишь тормозитъ нормальное, постепенное развитіе тхъ реформъ, которыя съ новымъ царствованіемъ и безъ того уже издавались слишкомъ спшною и щедрою рукою. Помню, что я какъ-то разъ вернулся вечеромъ домой и по обыкновенію прямо вошелъ въ кабинетъ къ отцу, котораго къ удивленію своему засталъ въ обществ одного изъ оберъ-секретарей Сената съ огромнымъ портфелемъ бумагъ и докладовъ. Я уже хотлъ было удалиться, когда отецъ вернулъ меня, говоря, что они кончили свои занятія и готовились пить чай. Къ сожалнію, я не могу теперь припомнить фамилію этого оберъ-секретари, по у меня осталось въ памяти, что отецъ мой видимо относился къ нему съ особеннымъ довріемъ и расположеніемъ. Изъ продолжавшагося при мн разговора выяснилось, что они занимались тщательною, предварительною переборкою степени участія всхъ подсудныхъ длу лицъ, дабы въ число обвиняемыхъ и привлекаемыхъ не могли попасть такія личности, имена которыхъ, хотя и упоминаются въ слдственномъ дл, но которыя ни въ какомъ случа не подлежали привлеченію къ суду и не были замшаны въ дл. При этомъ вспоминаются мн слова моего отца, ‘что насколько должно быть безповоротно и строго наказаніе дйствительно тогда виновныхъ, настолько же слдуетъ относиться осторожно къ примненію того обоюдо-остраго оружія, которое именуется въ закон оставленіемъ въ подозрніи. Эта печать лишаетъ юношу возможности снисканія себ честнаго заработка’, говорилъ отецъ, ‘и поневол ввергаетъ его въ ту единственную среду недовольныхъ, гд эта печать служитъ ему не препятствіемъ, а напротивъ того аттестатомъ!’… Здсь опять сказалась во всей своей сил цльность натуры моего отца, онъ понималъ всегда возможность существованія только двухъ категорій: виновныхъ и невиновныхъ, и эта форма оффиціальнаго подозрнія плохо мирилась съ его категорическою, прямолинейною оцнкою. Много лтъ спустя, когда, по ходу событій, наступила тяжелая эпоха постоянныхъ покушеній, сопровождавшихся непрерывнымъ рядомъ арестовъ и судебныхъ процессовъ, не разъ вспомянулись мн пророческія слова моего отца при вид той участи, которой подвергались многіе юноши, когда, будучи сперва подвергнуты аресту и отторгнуты отъ своихъ должностей и занятій, а затмъ, по неимнію противъ нихъ никакихъ уликъ, вновь отпущены на свободу, они, лишенные возможности найти себ какое-либо правильное занятіе, вынуждены были окончательно обратиться къ единственному доступному для нихъ ремеслу — заговорщиковъ.

За исключеніемъ вышеприведеннаго случая, отецъ мой и по годамъ, и но роду своего служенія, и но жизни въ Москв, не принималъ участія во всхъ тхъ свтлыхъ начинаніяхъ, которыя такъ ярко освтили зарю новаго царствованія. Онъ въ числ прочихъ участвовалъ въ торжеств коронаціи, получалъ подлежащія ему очередныя награды, въ томъ числ въ 1860 году былъ переименованъ въ дйствительные тайные совтники, и тихо довершалъ свое земное поприще, являя собою образъ бодраго старца, сохранявшаго вс умственныя и нравственныя силы,

Великая реформа 1861 года встрчена имъ была въ высшей степени сочувственно, искренно радовался онъ осуществленію идеи освобожденія крестьянъ и при этомъ заботливо качалъ головою и упорно отмалчивался, при вид тхъ незрлыхъ, скоросплыхъ пріемовъ, которые сопровождали эту реформу. Но, неуклонно-врный своему основному принципу буквальнаго выполненія всего того, что принимало форму закона, онъ главнымъ образомъ заботился о томъ, чтобы въ своихъ имніяхъ не возбуждать ни малйшаго затрудненія къ правильному и мирному водворенію новаго порядка вещей, такъ что ни въ Тамбовской деревн, ни въ Ржавц мировымъ посредникамъ не предстояло никакого труда при составленіи уставныхъ грамотъ. Принадлежа по всмъ своимъ понятіямъ и убжденіямъ къ отжившей уже эпох, онъ въ тоже время настолько сохранялъ въ себ живости ума и быстроты мышленія, что слдилъ съ величайшимъ интересомъ за всми проявленіями наступившей эпохи возрожденія и въ особенности относился сочувственно къ предстоявшей судебной реформ, хотя и находилъ преждевременнымъ примненіе у насъ суда присяжныхъ. Въ общей сложности весьма естественно, что 70-ти лтнему старцу не по силамъ было уже слдовать за быстрымъ, порывистымъ движеніемъ послдующихъ молодыхъ поколній, и онъ и не слдовалъ за ними, но оставался врнымъ воззрніямъ и принципамъ своей эпохи и своего времени и до конца не измнялъ имъ.

Въ 1863 году неожиданно, безъ всякой видимой причины, съ нимъ приключился ночью нервный ударъ, лишившій его движенія правою рукою и ногою и отчасти затруднившій свободу рчи. Но голова оставалась постоянно свжею, и онъ принялъ это испытаніе съ обычною силою воли и яснымъ спокойствіемъ духа.

Посл лта, проведеннаго въ Александріи, силы его настолько возстановились, что онъ съ осени возобновилъ свои ежедневныя поздки въ Сенатъ и продолжалъ такимъ образомъ до 1866 года, по съ весны 1867 года видимо наступило постепенное угасаніе этого мощнаго, живаго и сильнаго организма 15-го Декабря того же 1867 г. онъ тихо уснулъ на вки, окруженный всею своею семьею, не доживъ одною дня до 77-ми лтней годовщины….

. Тимирязевъ.

Петербургъ, 28 Декабря 1883 г.

‘Русскій Архивъ’, NoNo 1—2, 1884

СТРАНИЦЫ ПРОШЛАГО.

Читайте также: