Страница из жизни декабриста М. П. Бестужева-Рюмина, Модзалевский Борис Львович, Год: 1926 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 30 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПАМЯТИ ДЕКАБРИСТОВ

СБОРНИК МАТЕРИАЛОВ

III

ЛЕНИНГРАДЪ
1926

ЛЕНИНГРАД
ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР 1926

Страница из жизни декабриста М. П. Бестужева-Рюмина.

В замечательных, но мало кому известных Воспоминаниях академика — историка Константина Николаевича Бестужева-Рюмина (род. в 1829 г., ум. в 1897 г.), {Воспоминания эти были опубликованы акад. Л. Н. Майковым, с комментариями, в XVII томе ‘Сборника Отдленія Русскаго языка и словесности Имп. Академіи Наукъ’, СПБ. 1900, были сделаны и отдельные оттиски, СПБ. 1900, 59 стр., далее ссылаемся на страницы оттиска.} родного племянника казненного в 1826 г. декабриста Михаила Павловича Бестужева-Рюмина, находим лишь два, притом досадно кратких, упоминания о последнем: перечисляя сыновей своего деда, братьев отца своего, Николая Павловича, он пишет: ‘Пятый [сын] Михаил Павлович служил сначала в кавалергардах, потом в Семеновском полку, переведенный в Московский {Читай: Полтавский.} полк вместе с С. И. Муравьевым-Апостолом, который его очень любил (бабушка незадолго до смерти всем хвалилась письмами Муравьева), он принял участие в заговоре и был казнен 13-го июля 1826 года’, {Стр. 5.} далее, говоря об отце своем, он замечает, что тот ‘оставил значительную библиотеку, исключительно русскую. По-французски он знал, как все люди его времени’, и прибавляет и скобках: ‘дядя Иван Павлович писал по-французски свой путевой журнал, дядя Михаил Павлович вел всю свою переписку по-французски, у меня сохраняются его письма к Мартынову по тому случаю, что отец мешал его браку, с кем — не знаю, говорят, что ему трудно было по-русски давать ответы даже и Следственной Комиссии’. {Стр. 8. Об этом рассказывает в своих Записках и декабрист А. Е. Розен, сообщая про Бестужева-Рюмина: ‘Он на французском языке выражался лучше и легче, нежели на русском, а как он должен был писать в Комиссию по-русски, то ему дали лексиконы, — вот отчего мне слышно было по ночам поспешное и частое перелистывание книги’. (Записки, изд. 1907 г., стр. 86). О том же говорит и сам Бестужев-Рюмин в своем письме к А. И. Чернышеву от 28 янв.1826 г. (Д. Кропотовъ. Жизнь графа М. Н. Муравьева, СПБ. 1874, стр. 417).}

Интригующее указание на письма М. П. Бестужева-Рюмина, о котором мы вообще так мало знаем, не могло, естественно, не привлекать особенного к себе внимания, но удовлетворить законное и понятное любопытство не представлялось возможным, так как архив покойного историка, любовно хранившийся его ученицами — Е. П. Павловою и В. М. Раппапорт, до последнего времени не был вполне разобран и только теперь, переданный ими в Пушкинский Дом Академии Наук, стал доступен изучению. В нем, действительно, нашелся пакетик — конверт с адресом на имя К. Н. Бестужева — Рюмина и с карандашною на нем пометою последнего: ‘Письма М. П. Бестужева-Р[юмина] къ Мартынову’, но в пакетике оказались, к сожалению, не письма, а лишь одно письмо декабриста к Мартынову и копия ответа на него Мартынова, а также подлинное, писанное декабристом П. А. Мухановым, предсмертное завещательное распоряжение Бестужева-Рюмина, продиктованное последним Муханову для сообщения родственникам. Эти три документа мы и сообщаем ниже ввиду выдающегося их интереса, так как они дают некоторые жизненные черты одного из виднейших декабристов, притом в пору его самой горячей деятельности в Южном Тайном Обществе, — автора, совместное своим, также казненным, другом — С. И. Муравьевым-Апостолом, {Заметим, кстати, что мачеха Муравьева-Апостола и мать Бестужева-Рюмина — обе были из рода Грушецких, сверстницы, хотя и в дальнем родстве друг с другом.} известного ‘Катехизиса’. Они интересны в особенности потому, что мы обидно мало знаем о Бестужеве — Рюмине, одном из пяти казненных: ‘дело’ о нем Следственной Комиссии еще не опубликовано, писем его не существует в печати, за исключением одного отрывка из письма его к отцу, от 29 декабря 1820 г., {С. Я. Штрайх, Новые письма декабристов — в сб. ‘Утренники’, кн. II, 1922, стр. 68—69.} по поводу перевода из юнкеров л.-гв. Семеновского полка в армейский Полтавский полк, да двух писем к А. И. Чернышеву — от 28 января 1826 г. {Д. Кропотовъ, Жизнь графа М. Н. Муравьева, стр. 417.} и за месяц до казни — от 11 июня 1826 г., {Сборник Академии Наук ‘Памяти декабристов’, вып. 11, стр. 88—91, с объяснениями Н. Г. Богдановой.} к тому же и близкие к нему лица оставили нам рассказы главным образом о политической деятельности Бестужева-Рюмина, почти не касаясь его, как человека, {Перечень источников см. в книге С. В. Вознесенского, Библиографические материалы для словаря декабристов, изд. Публичной Библиотеки, Лгр. 1926, стр. 24 и 146.} печатаемые же нами теперь письма вводят нас в интимную сторону его жизни, сообщая о матримониальном плане Бестужева-Рюмина: план этот не осуществился из — за нежелания родителей декабриста, обращавших большое внимание на материальную сторону предположенного сыном союза, и, быть может, не совсем доверявших вкусу и выбору сына, неудача должна была сильно огорчить пылкого и влюбленного молодого человека и, — кто знает, — быть может, именно она толкнула его на путь решительного протеста и заставила с тем большею решимостью пойти к конечной развязке предприятия: неудачная служба в Кавалергардском полку, из которого он вынужден был уйти в другой полк — Семеновский, затем замешанность в восстании Семеновцев и перевод из столицы в армейский провинциальный полк, без права отпусков и отставки, и крушение надежд на личное счастье с любимою образованною девушкою, в связи с общею романтическою настроенностью, о которой он сам упоминает в письме к Мартынову, — все это могло сильно повлиять на 22-летнего молодого человека и, наряду с атмосферой Тайного Общества и его деятелей, оказать воздействие на его умонастроение в последний год его жизни — от конца 1824 г. до конца 1825 г. {Вспомним, что и погибший в один день с Бестужевым-Рюминым И. Г. Каховской действовал под влиянием неудачной любви к С. М. Салтыковой (см. Б. Л. Модзалевский, Роман декабриста Каховского, Лгр. 1926, стр. 44—46, 105—109, 121).} Письмо Бестужева-Рюмина, подтверждая слова его племянника-историка о привычке декабриста к французскому языку и о предпочтении последнего русскому, показывает, что языком этим он владел в совершенстве не только по существу, но и в смысле формы: так изящен и легок его слог и так он литературен.

Вот текст этого письма Бестужева-Рюмина, ниже мы даем его перевод и сообщаем сведения об адресате письма и о девушке, о которой в нем говорится, а также об отдельных местах текста, требующих пояснений.

Wassilkow 16 Novembre 1821.¹

Cher Cousin!— Y-avait-il donc ncessit de recommander Mouraxvieff de me persuader que vous me voulez du bien? — Suis je donc assez bas, pour oublier tous les bienfaits dont vous m’avez combl? — L’ingratitude ne s’accorde pas d’ailleur avec la tournure d’esprit romanesque que vous vous plaisez me supposer.— Non, cher ami, ce n’est pas dans des eclogucs qu’aspirent figurer les jeunes gens du si&egrave,cle, — on ne se laisse plus entraner par le sentiment,—tout le monde est calculateur, — il n’у а pas jusqu’ Schercincteff et Bachmakoff dont ce ne soit la marotte, — et si vous prenez la peine d’examiner le train de vie de la plupart des jeunes gens que vous connaissez, — vous les verrez faire beaucoup moins de faux pas par exc&egrave,s de sensibilit ou d’enthousiasme, que par des combinaisons mal corn ues!

J’ai pass bien du tems rflchir mes affaires de famille: — et au pied sur lequel je serai dans le monde vingt trois ans. sans rang, et avec peu de fortune, — et aux tracasseries sans cesse renaissantes que j’ai vues dans les mnages les mieux assortis: — et enfin, aux dsagrmens aux quels j’exposais ma femme en l’enfermant pour un tems indfini Rjystchew, — j`ai fait plus.— j’ai reprsent tout cela Catherine et son oncle Bazilc Dawidoff, avec qui je suis intimement li. Je vous donne ma parole d’honneur, que je n’ai rien dissimul, ni mme palli.— Eh bien! — Rien ne rebute Catherine, — et ses pareils promettent une dot raisonnable, (car j’ai saucent rpt que je n’tais pas riche) — et un changement de carri&egrave,re aussitt que l’Empereur nous aura accord notre grce.— Quant notre genre de vie actuel, il est on ne peut pas plus connu son oncle Rayewskt, qui а un assez grand nombre de mes confr&egrave,res sous ses ordres, — et Ravewsky aime fort sa ni&egrave,ce, et me tmoigne beaucoup de bont.— Peut tre les choses n’en seraient pas l o elles sont, sans les esprances dnues de fondement dont nous а bern le bon mais sot Wolchonsky son dpart pour Ptersbourg, o. disait-il. m’obtiendrait pour le moins un semestre par te mayen de ses parens

А prsent, cher Cousin, il s’agit d’obtenir le consentement de mes parens, — et pour cela, je compte sur mon ancien bienfaiteur.— Oui, ce n’est que vous qui pourrez leur faire comprendre ce qui est ncessaire pour mettre leur fils mari, sur un pied convenable dans le monde, — et ils ne rsisteront pas votre loquence.— L’anne passe, quand j’ai t Moscou, Maman m’а exprim le dsir de me voir mari de son vivant, afin qu’elle puisse monter convenablement mon mnage, — chose, qui disait-elle, me drangerait fort, si j’avais la faire de la part qui me revient.—

Mon cher Cousin, vous avez tant de savoir faire, et tant de crdit aupr&egrave,s de mes estimables parens, (qui depuis un tems, ne cessent de me rpter le contentement que je leur cause) que je ne doute nullement du succ&egrave,s, si vous avez la bont de vous intrsser activement mon sort.

Comme je connais assez mes parens, pour savoir, qu’ils seraient en proie de vides et inutiles inquitudes, s’ils apprenaient cette affaire d’une autre bouche que de la mienne, je vous en conjure donc, envoyez moi pour eux, une longue lettre que je leur porterai moi — meme, des que j’obtiendrai un semestre de quelques jours pour Moscou.— Mes parens me sauront gr, d’avoir consult sur la chose qui me tient le plus coeur un homme aussi sage que vous, — et en mme tems votre lettre produira son effet.— Au reste, cher cousin et ami, disposez de tout comme vous le jugerez ncssaire, ce n’est pas l’colier donner des leons son matre,— je remets enti&egrave,rement mon sort entre les mains d’un homme qui а prouv par de nombreux bienfaits, combien il portait d’attachement son

Cousin dvou et reconnaissant.
M. Bestоugeff Rumine.

P. S. Wolkonskv m’а cont toutes les conversations qu’il а eues avec vous.— Combien j’ai eu d’admiration et de reconnaissance pour le tact que vous avez montr.— Vous m’avez fait plus de bien ici, que vous ne pouvez vous l’imaginer.— Je baise les mains ma ch&egrave,re Cousine pour l’amiti qu’elle me conserve.— Elle me fera l’honneur de croire que je sais l’apprcier.— J’embrasse Sophie de tout mon coeur.— Je pars pour la S-te Catherine Kamenka chez la doyenne de la famille, mon retour, je vous crirai une lettre bien dtaille.

J’ai encore une pri&egrave,re vous faire, cher cousin, — c’est de me rpondre aussitt que possible, — car il peut se faire que je parte pour Moscou dans le courant du mois prochain.— Si je irai pas eu le plaisir de vous crire plutt, — c’est que j’ai pass un mois monter la garde, et ce n’est qu’hier que votre lettre m’а t remise.

¹ Писано на двух листах золотообрезной почтовой бумаги большого формата с водяными знаками: УФ.III.1819.

Перевод: Дорогой кузен! Нужно ли было настаивать, чтобы Муравьев¹ убеждал меня в том, что вы желаете мне добра? Разве я так низок, чтоб забыть все благодеяния, которыми вы меня осыпали? Неблагодарность ведь не согласуется с романтическим умонастроением, которое .вам угодно предполагать во мне.— Нет, дорогой друг, молодые люди нашего века стремятся блистать не в эклогах, теперь не позволяют себе больше увлекаться чувством, все занимаются вычислениями, нет никого, вплоть до Шереметева и Башмакова,² кто бы не предавался этому, и если вы дадите себе труд обследовать образ жизни большинства молодых людей, вам знакомых, вы увидите, что они делают гораздо менее ошибок от излишка чувствительности или пылкости, чем от плохо рассчитанных комбинаций!

Я провел много времени за размышлениями о моих семейных делах, и о том, в каком положении буду я в свете в 23 года от роду, — без чина и с небольшим состоянием, а также о тех беспрестанно вновь возникающих заботах, которые мне приходилось видеть даже в таких союзах, в которых муж и жена наилучше подходят друг к другу, наконец, о тех неприятностях, которым я подвергну мою жену, заперев ее на неопределенное время в Ржищеве. Я сделал больше,— я представил все это Catherine и ее дяде Василию Давыдову.³ с которым я нахожусь в самых дружеских отношениях. Даю вам честное слово, что я ничего при этом не скрыл, даже не прикрыл. И вот, — ничто не пугает Catherine, и родители ее обещают достаточное приданое (так как я часто повторил, что я не богат) и перемену моей служебной карьеры, как только Государь дарует нам прощение.⁴ Что касается нашего теперешнего образа жизни, то он самым точным образом известен дяде ее — Раевскому,⁵ у которого под начальством служит довольно много моих товарищей, и Раевский очень любит свою племянницу и выказывает ко мне много доброты. Быть может, дела не были бы в том положении, в котором они находятся, без тех ни на чем не основанных надежд, которыми нас морочил добрый, но глупый Волконский⁶ при отъезде своем в Петербург, где, говорил он, он выхлопочет мне, по крайней мере отпуск, через своих родных.⁷

В настоящее время, дорогой кузен, дело состоит в том, чтобы получить согласие моих родителей, и в этом отношении я рассчитываю на своего прежнего благодетеля. Да, только вы один сможете заставить их понять, что необходимо для того, чтобы поставить их женатого сына приличным образом в свете, — и они не устоят против вашего красноречия.

В прошлом году, когда я был в Москве, Матушка выражала мне желание видеть меня женатым при своей жизни, для того, чтобы она могла сама приличным образом обставить мое домашнее хозяйство, — что, по ее словам, очень расстроило бы мои дела, если бы это пришлось делать из части имения, которая причитается на мою долю.

Дорогой кузен, у вас столько умения и столько веса в глазах моих почтенных родителей (которые за последнее время постоянно говорят мне о том, что они мною довольны), что я нисколько не сомневаюсь в успехе, если вы будете столь добры, что захотите деятельно заняться моею судьбой.

Так как я достаточно знаю моих родителей, то я уверен, что они впадут в пустое и бесполезное беспокойство, если узнают обо всем этом от кого — либо другого,, а не от меня самого, поэтому, умоляю вас, пришлите мне для них пространное письмо, которое я отвезу им сам, как только получу отпуск на несколько дней для поездки в Москву. Родители мои будут довольны, что я посоветовался о деле, которое так близко меня касается, с таким мудрым человеком, как вы, и в то же время письмо ваше произведет благоприятное действие. В конце концов, дорогой кузен и друг, располагайте всем, как вы сочтете нужным, — не ученику давать наставления своему учителю, — предаю всецело свою судьбу в руки человека, который многочисленными благодеяниями доказал, сколько привязанности он имеет к своему преданному и благодарному кузену

М. Бестужеву-Рюмину.

P. S. Волконский передал мне все свои разговоры с вами. Как я был восхищен и благодарен вам за проявленную вами тактичность. Вы мне сделали этим добра больше, чем можете себе вообразить. Целую ручки милой моей кузины⁸ за расположение, которое она ко мне сохраняет. Она сделает мне честь, поверив, что я умею это ценить. Обнимаю Софи⁹ от всего моего сердца. Я еду к Екатеринину дню в Каменку к старейшей представительнице семьи,¹⁰ по моем возвращении напишу вам подробное письмо.

У меня еще к вам просьба, дорогой кузен, — ответить мне как можно скорее, так как может случиться, что я поеду в Москву в течение будущего месяца. Если я не написал вам раньше, то это потому, что я провел целый месяц в карауле и только вчера ваше письмо было мне передано.

¹ Сергей Иванович Муравьев-Апостол, друг Бестужева-Рюмина.

² Граф Дмитрий Николаевич Шереметев и Дмитрий Евламипевич Башмаков, женатый на княжне Суворовой,— известные богачи того времени.

³ Об Е. А. и В. Л. Давыдовых см. ниже.

⁴ За участие в восстании Семеновского полка, в котором служил Бестужев-Рюмин.

⁵ Генералу Николаю Николаевичу Раевскому, командиру 4-го корпуса в Киеве.

⁶ Князь Сергеи Григорьевич Волконский, генерал-майор, вскоре женившийся на М. Н. Раевской, командир 1-й бригады 19 пехотной дивизии, декабрист.

⁷ Зять кн. С. Г. Волконского, князь П. М. Волконский, с 1823 г. был начальником Главного Штаба, офицерам раскассированного Семеновского полка было запрещено давать отпуска (‘Русск. Арх.’ 1871г., кн. С стр. 0229).

⁸ М. С. Мартыновой, жене адресата, см. ниже.

⁹ Дочь адресата — Софья Саввична, см. ниже.

¹⁰ Т.-е. ко дню именин Екатерины Николаевны Давыдовой, рожд. Самойловой (сестре Екатерининского генерал-прокурора графа Самойлова, матери Раевского и В. Л., А. Л. и П. Л. Давыдовых). На таком же съезде гостей к 24 ноября в 1820 г. был в Каменке Пушкин (Записки И. Д. Якушкина), см. ниже.

——

Выше мы указали, что письмо Бестужева-Рюмина определено его племянником-историком, как письмо к Мартынову, последнего, как мы видели, декабрист называет своим кузеном: и действительно, у него был такой кузен — муж его двоюродной сестры Марии Степановны Мартыновой, рожденной Поскониной, {У отца декабриста, Горбатовского городничего (1792) Павла Николаевича Бестужева-Рюмина, была сестра, неизвестная нам по имени бывшая замужем за Степаном Яковлевичем Поскочиным, надворным советником (1794).} а именно Савва Михайлович Мартынов,— тот самый Мартынов, которого упоминает, как известного карточного игрока, Пушкин в своем Дневнике от конца 1833 года, наряду с игроками же Сухозанетом и Никитиным. {См. Дневник Пушкина 1833—1835. Под редакцией и объяснительными примечаниями Б. Л. Модзалевского и со статьею П. Е. Щегодева, Пгр. 1923, стр. 1 и 49—50.} Это был весьма оригинальный человек, и о нем дошли до нас живые показания Вигеля и С. М. Загоскина (сына известного писателя и внучатного племянника Мартынова). Вигель рассказывает о том, как Мартынов (он родился в декабре 1780 г.), сперва небогатый Пензенский помещик, постепенно нажил себе большое состояние, ведя карточную игру сперва в Пензе, затем в Москве и, наконец, в Петербурге, где он и умер в мае 1864 г. Загоскин, называющий своего дядю человеком весьма умным и любезным, к тому ясе настоящим вольтерьянцем, сообщает, что он жил в прекрасной и богатой обстановке, ведя крупную игру в Английском клубе, нередко проигрываясь до-тла, но снова отыгрываясь. В любопытном дневнике В. П. Шереметевой, рожд. Алмазовой, относящемся ко времени ее пребывания в Петербурге в октябре 1825 г.— феврале 1826 г., имя С. М. Мартынова, его жены и детей упоминается постоянно {Стр. 28, 29, 30, 31, 34, 38, 39, 50, 51, 54, 57, 79, 80, 86, 93, 105, 113, 121, 122, 124, 135, 143, 170, 182.} и всегда с чувством любви и большого уважения, на которые не влияла репутация Мартынова, как отъявленного карточного игрока. Как видим, и декабрист Бестужев-Рюмин и его родители также не смущались этою репутациею и относились к своему родственнику с большим почтением, ценя, очевидно, его практический ум, знание людей и жизни и деловые способности, а также и доброту сердца. При первом же свидании с супругами Мартыновыми В. П. Шереметева писала родным: ‘Ни тот, ни другой не переменилась, только она очень пополнела и нарядна, они пригласили нас в субботу к ним обедать, они нанимают дом за 9.000 рублей в год, а Шереметевы мне сказали, что тратят они

100.000 рублей в год, — это уже кругленькая сумма. Вот какова судьба людей на этом свете…’. {Стр. 29.} ‘Савва Михайлович сказал мне, что он купил землю с 1.200 душами крестьян за 600.000 рублей, я думаю, что он имеет более 1.000.000 рублей денег в Ломбарде… Дом их великолепно меблирован, а Николенька (13-летний сын Мартыновых) — гений в музыке…’. {Стр. 30—31.} ‘Sophie выросла, она уже взрослая барышня, маленького роста и некрасива, но кажется приятна…, как она рисует, — прелесть’. {Стр. 34, 15 октября 1825 г.} ‘Как они открыто живут’, пишет она 23 октября: ‘какой отличный и изящный стол и во всем такой же grand genre, 15 лет тому назад, я думаю, Марья Степановна не надеялась так жить. Сколько у них вещей, и какое щегольство! Дочь очень любезна, она обещала мне нарисовать что-нибудь, — у нее хороший талант к рисованию’. {Стр. 50—51.} ‘Утром приехал Мартынов, Савва Михайлович’, пишет она в другой раз, — ‘оставался почти все утро, я его очень люблю, у него много хорошего…, у него к вам маленькая слабость, поэтому я его люблю еще больше’. {Стр. 105—106, 22 ноября 1825 г.} Через месяц после декабрьского восстания, 15 января 1820 г., В. П. Шереметева записала в своем Дневнике-письмах: ‘была сегодня утром у m-me Мартыновой, она больна. Известие, что ее двоюродный брат Бестужев замешан, ее расстраивает…’. {Стр. 170.} Нет сомнения, что страшная смерть этого двоюродного брата, Бестужева-Рюмина, человека молодого, образованного, любезного, близко ей и ее детям знакомого, должна была сильно поразить М. С. Мартынову и ее мужа, еще столь недавно принимавшего участие в матримониальных планах своего двоюродного брата. Об этих планах ранее ничего не было известно.

Из письма Бестужева-Рюмина с достаточною точностью можно вывести, что он хотел жениться на дочери Александра Львовича Давыдова, племяннице H. И. Раевского и В. Л. Давыдова, своего старшего друга и сочлена по Южному Тайному Обществу.

Екатерина Александровна Давыдова была старшею дочерью А. Л. Давыдова от брака его с известною красавицею Аглаею Антоновною де-Грамон, дочерью эмигранта, бывшего пера Франции герцога де-Грамона, родилась она в 1805 или 1806 году и. следовательно, была года на два моложе Бестужева-Рюмина. Зная, как жили Давыдовы, легко составить себе представление о том воспитании, которое получила она в доме родителей. Давыдов, после выхода в 1815 г. в отставку генерал-майором, проживал в Каменке, сделавшейся, с начала 1820-х годов, центром, где съезжались члены семьи H. Н. Раевского и его братьев Давыдовых— Василия, а изредка, вероятно, и Петра Львовичей, их родственники и друзья, будущие члены Тайного Общества, бывал там не раз, как известно, и Пушкин, обративший к Аглае Антоновне Давыдовой, не отличавшейся большою строгостью нравов, стихотворение ‘К Аглае’ (1821 г.) и недвусмысленную эпиграмму ‘Иной имел мою Аглаю’ (1822 г.), к самому А. Л. Давыдову относится известное послание Пушкина 1824 г. ‘Нельзя, мой толстый Аристипп’ и стихи в 1-й главе ‘Евгения Онегина’, в которых поэт намекает на его излишнюю доверчивость к жене и называет его:

Рогоносец величавый,

Всегда довольный сам собой,

Своим обедом и женой.¹

¹ Об А. Л. Давыдове см. Соч. Пушкина, пол род. С. А. Венгерова, т. III, стр. 510, и Рассказы о Пушкине, записанные П. И. Бартеневым, под ред. М. А. Павловского, М. 1925, стр. 30, 39, 85 и 100.

Сохранилась еще следующая заметка Пушкина, в которой он, рассказывая о Давыдове, скрыл его имя под тремя звездочками: ‘В молодости моей случай сблизил меня с человеком, в коем природа, казалось, желая подражать Шекспиру, повторила его гениальное создание. *** был второй Фальстаф: сластолюбив, трус, хвастлив, не глуп, забавен, без всяких правил, слезлив и толст. Одно обстоятельство придавало ему прелесть оригинальную: он был женат. Шекспир не успел женить своего холостяка. Фальстаф умер у своих приятельниц, не успев быть ни рогатым супругом, ни отцом семейства… Вот черты из домашней жизни моего почтенного друга. Четырехлетний сынок его, вылитый отец, маленький Фальстаф III, однажды, в его отсутствии, повторял про себя: ‘какой папенька хлаблий! как папеньку госудаль любит!’ Мальчика подслушали и кликнули. ‘Кто тебе это сказал, Володя? — Папенька, отвечал Володя’.—

Наконец, к младшей дочери Давыдовых — подростку Аделаиде — Пушкин в 1822 г. написал стихи: ‘Играй, Адель, не знай печали…’. Имеется несколько рассказов о семье этих Давыдовых и об их шумной и широкой жизни в богатой Каменке,— между прочим, известный красочный рассказ декабриста И. Д. Якушкина и несколько слов Пушкина, поэт и Якушкин встретились в Каменке в Екатеринин день 1820 г., и вот что поэт писал Гнедичу 4 декабря 1820 г. после разъезда гостей: ‘теперь нахожусь в Киевской губернии, в деревне Давыдовых, милых и умных отшельников, братьев генерала Раевского. Время мое протекает между аристократическими обедами и демагогическими спорами. Общество наше, теперь рассеянное, было недавно — разнообразная и веселая смесь умов оригинальных, людей известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя. Женщин мало, много шампанского, много острых слов, много книг, немного стихов…’.

Упоминая о младшей дочери А. Л. Давыдова, 12-летней Аглае, в которую Пушкин вообразил себя тогда влюбленным, Якушкин умалчивает о старшей, 15-летней Екатерине: это объясняется тем, что последняя была уже в это время, невидимому, в Екатерининском Институте, в Петербурге, куда затем была отвезена и Аглая. По крайней мере, в институтском дневнике известной А. О. Россет (Смирновой) за 1821 г., в рассказе о посещении Института Александром I, сообщается, как ‘все восхищались голосами Давыдовых-Грамон’. {См. ч. I, стр. 110.}

Дочь Смирновой по поводу этого упоминания объясняет: ‘их мать — урожденная Грамон’ и прибавляет: ‘Оне были в старшем классе… У них обеих были прекрасные голоса’. {Там же, стр. 110—111.} Смерть, в 1833 году, А. Л. Давыдова изменила положение его семьи: вдова с обеими дочерьми уехала во Францию, где сама Аглая Антоновна вышла замуж за маршала (с 1840 г.) Франции графа Ораса Себастнани (ум. в 1851 г.), бывшего при Людовике-Филиппе министром иностранных дел, и умерла 21 февраля 1842 г.: Адель Александровна, принявшая католичество, поступила в монастырь Sacr Cur в Париже, а Екатерина Александровна или, как ее звали в детстве, Китти, некогда предмет любви Бестужева-Рюмина, стала женою графа де-Габрнака, и умерла 75 лет от роду в Париже 15 февраля 1882 г. {Русскій Некрополь въ чужихъ краяхъ, в. I. Парижъ и ею окрестности. Пгр. 1915, стр. 11). По словам О. Н. Смирновой, сын графини К. А. Габриак был известный иезуит, отец де-Габриак (Записки А. О. Смирновой, стр. 111).}

Брак с Е. А. Давыдовой, если бы он состоялся, поставил бы Бестужева-Рюмина в исключительное положение и связал бы его родственными отношениями с целым рядом знатнейших фамилий: графом В. Г. Орловым, а через него — с гр. Паниными, Новосильцовыми и другими, через Давыдовых же — с Раевскими, Самойловыми, Волконскими, Бороздиными и т. д., но браку этому воспротивились родители декабриста и тем изменили всю дальнейшую судьбу своего сына. Сообщая своему кузену о неблагоприятном для него решении родителей, С. М. Мартынов отвечал на романтическое письмо Бестужева-Рюмина обстоятельно, спокойно и убедительно, стараясь охладить его пыл и привести его к убеждению, что жениться он, действительно, не должен и не может, что женитьба в его положении будет поступком опрометчивым, неблагоразумным, — вопреки мнению и самого Бестужева, и его верного друга С. И. Муравьева-Апостола.

Rponse Michel Bestougeff.

Avant d’avoir reu ta lettre, cher ami, j’ai dj fait quelques dmarchs aupr&egrave,s de tes parents, mon intention toit de les sonder sans te compromettre, mais leur rponse ne m’а que trop prouv que je me trompe rarement dans mes suppositions, tous les deux ont jett feu et flamme, de mani&egrave,re que j’ai eu toutes les peines du monde pour pallier tant soit peu la chose, malgr cette chaleur un peu outre, je t’avoue pourtant, mon ami, que tout ce que me dit ta m&egrave,re l dessus n’est que bon sens et vrit et je me serois avili mes propres yeux, si je voulais combattre des ides, qui s’accordent parfaitement avec les miennes.— Oui, cher ami, je te rep&egrave,te que dans ta position tu ne peux qu’tre malheureux par le mariage, la jeune personne, que rien ne rebute maintenant, s’abuse comme toi sur l’avenir et se repentira de mme, d’ailleurs quand on а un peu d’experience on sait que c’est le langage ordinaire de toutes les jeunes personnes qui veulent se marier. Qu’un amoureux dise sa bien aime, que deux jours apr&egrave,s son mariage il doit aller s’tablir au fond de la Sibrie, je lui rponds d’avance, qu’on est heureuse de le suivre en exil, que l’amour embellit les deserts et tous ces grands mots auquels l’inexprience seule attache quelque ide.

J’ai eu tort de parler de ton affaire Mouravieff, d’autant plus qu’il paroit que nous nous comprenons mal, par exemple il me dit dans sa derni&egrave,re lettre, qu’il voit avec peine, que malgr ses soins il n’а pu parvenir me persuader que tues un jeune homme d’esprit et de mrite, si je pensois autrement il est bien sr que je ne me serois jamais occup de toi, quand on а affaire un jeune homme sans moyens on l’abondonne la sainte Providence qui peut le conduire o bon lui semble, puis ton ami met tout son z&egrave,le te deffendre dans un cas o tu n’а nul besoin de defense, parcequc je ne t’accuse de rien, la chose par elle-meme n’est point blamable, ses rsultats seuls doivent tre heureux ou funestes, et voil ce dont il s’agit, Mouravieff plein d’amiti pour toi, mais ne pouvant juger de ces choses, parcequc les circonstances qui doivent ncessairement influer sur ton sort lui sont caches, auroit du s’en reposer sur mon exprience et sur l’amiti qui ne t’а t que trop prouv, il me paroit que je n’ai pas eu besoin de lui dire quels sont les motifs qui m’obligent te dtourner de ton projet il auroit pu m’en croire sur parole, s’il me suppose tant soit peu de bon sens et de principes.

D’apr&egrave,s ce que me disent tes parents que ton mariage les mettroit au tombeau et qu’ils ne peuvent ajouter rien ce qu’ils te donnent actuellement, je crois que la lettre que tu me demandes seroit inutile, l’loquence ne produit de l’effet, que quand elle est fonde sur la vrit, autrement c’est un enfantillage, un jeu de mots, qui nous ennuye sans pouvoir nous persuader.

Je n sais comment j’ai pu le faire quelque bien par ma conversation avec Volkonsky, mais il est certain que je ne m’en suis fait moi, j’tois presque endormi pendant notre entrevue, et je te jure que si j’avois parler un singe ou un perroquet, il me seroit impossible de ressentir plus d’ennui.

Перевод: Еще до получения твоего письма, дорогой друг, я уже сделал некоторые шаги перед твоими родителями: я намерен был пощупать почву у них, не впутывая самого тебя, однако, ответ их доказал мне только то, что я редко ошибаюсь в своих предположениях, оба прямо возмутились, так, что я с величайшим трудом мог хоть немного сгладить дело. Несмотря на эту несколько преувеличенную горячность, уверяю тебя все-таки, мои друг, что все, что но этому поводу говорит твоя мать, вполне благоразумно и истинно, и что я унизился бы в своих собственных глазах, если бы пожелал оспаривать мысли, которые совершенно сходятся с моими. Да, дорогой друг, повторяю тебе, что в твоем положении ты можешь быть только несчастлив, женившись, молодая особа, которую сейчас ничто не пугает, обманывает самое себя относительно будущего так же, как и ты, и также раскается, однако, когда имеешь немного опыта, знаешь, что это общий язык всех молодых людей, которые желают пожениться. Пусть влюбленный скажет своей возлюбленной, что через два дня после брака он должен поселиться в глубине Сибири,— я вперед отвечу ему: будут счастливы последовать за ним в ссылку, любовь-де скрашивает пустыни — и все высокие слова, которым одна неопытность придает некоторое значение.

Я напрасно говорил с Муравьевым о твоем деле, тем более, что, кажется, мы плохо понимаем друг друга, например, он говорит мне в своем последнем письме, что, к сожалению, несмотря на все свои старания, он не смог меня убедить в том, что ты умный и достойный молодой человек, но еслиб я думал иначе, я, несомненно, никогда бы не принимал в тебе участия, когда имеют дело с молодым человеком без этих данных, предоставляют его святому Провидению, которое пусть и ведет его куда ему угодно. Впрочем, твой друг употребляет все свое усердие к тому, чтобы защитить тебя в обстоятельствах, в которых ты не имеешь никакой необходимости в защите, ибо я ни в чем тебя не обвиняю, дело само по себе не заслуживает ин малейшего порицания — и только одни последствия его должны быть счастливы или гибельны. Об этом-то и идет речь, Муравьев полон к тебе дружбы, но, не имея возможности судить об этих вопросах, — так как обстоятельства, которые необходимо должны влиять на твою судьбу, от него скрыты,— должен был бы в этом случае положиться на мою опытность и на дружбу, которая была тебе хорошо доказана, мне кажется, что я не обязан был говорить ему, какие побуждения заставили меня отклонять тебя от твоего проекта: он мог бы поверить мне в этом на-слово, если предполагает во мне хоть немного здравого смысла и убеждений.

После того, что твои родители говорят мне, — что твоя женитьба сведет их в могилу, и что они не могут ничего прибавить к тому, что они дают тебе в настоящее время,— я думаю, что письмо, которое ты у меня просишь, будет бесполезно: красноречие производит эффект только тогда, когда оно основано на истине, — без этого оно просто ребячество, игра словами, которая нам наскучает, не будучи в состоянии нас убедить.

Не знаю, как я мог сделать тебе что-либо доброе разговором моим с Волконским, но достоверно, что это я сделал не для себя: я почти что заснул во время нашего свидания, клянусь тебе, что если бы я говорил с обезьяной или с попугаем, мне невозможно было бы испытывать большую скуку.

——

Так кончилось неудачное сватовство М. П. Бестужева-Рюмина. Во всем этом эпизоде он рисуется нам романтически — пылким, такою же пылкою, повидимому, была и Е. А. Давыдова, после кратковременного знакомства с молодым человеком заявлявшая готовность разделить его судьбу, несмотря на то, что он не только не скрыл, но даже и не прикрыл перед нею довольно невыгодного положения, в котором он тогда находился и в служебном, как переведенный из гвардии в армию, и в материальном, как не имеющий состояния, отношении.

Надо сказать, что довольно многочисленные, но краткие отзывы о Бестужеве-Рюмине его товарищей и знакомых рисуют его в каком-то двойственном освещении. Человек, потерявший жизнь на страшной виселице, — он не вызывает к себе особенных симпатий. ‘Странное существо был этот Бестужев-Рюмин’, пишет И. Д. Якушкин: ‘если про него нельзя было сказать, что он решительно глуп, то в нем беспрестанно проявлялось что-то похожее на недоумка. В обыкновенной жизни он беспрестанно говорил самые невыносимые пошлости и на каждом шагу делал самые непозволительные промахи. Выписанный вместе с другими из старого Семеновского полка, он попал в Полтавский полк, которым командовал полк. Тизенгаузен. В Киеве Раевские, сыновья генерала, и Сергей Муравьев часто подымали его насмех. Матвей Муравьев однажды стал упрекать брата за поведение его с Бестужевым, доказывая ему, что дурачить Бестужева вместе с Раевскими неприлично. Сергей в этом согласился, и чтобы загладить вину свою перед юношей, прежним своим сослуживцем, он особенно стал ласкать его. Бестужев привязался к Сергею Муравьеву с неограниченной преданностью, впоследствии и Сергей Муравьев страстно полюбил его. Бестужев был принят на юге в Тайное Общество, в котором в это время происходило сильное брожение и требовались люди на все готовые. Тут Бестужев попал совершенно на свое место. Решительный до безумия в своих действиях, он не ставил никогда в расчет препятствий, какие могли встретиться в предпринимаемом им деле, и шел всегда вперед без оглядки…’. {Записки, изд. 1925 г., стр. 67—68.}

Сын И. Д. Якушкина, в своих замечаниях на Записки А. М. Муравьева, {Муравьев в положительном смысле говорит о ‘живости ума’ и увлекательности Бестужева-Рюмина (Записки, под. ред. С. Я. Штрайха, Пгр. 1924, стр. 16—17, 39—40).} выражается о Бестужеве-Рюмине по поводу указанных отношений его к Сергею Муравьеву-Апостолу еще резче: ‘Бестужев был пустой малый и весьма недалекий человек, все товарищи над ним смеялись, Сергей Муравьев — больше других. ‘Я не узнаю тебя, брат’, сказал ему однажды Матвей Муравьев: ‘позволяя себе такие насмешки над Бестужевым, ты унижаешь себя, и чем виноват он, что родился дураком’. После этого обращения Сергей Муравьев с Бестужевым совершенно изменился, — он стал заискивать его дружбы…’. {‘Былое’ 1924 г., No 25, стр. 276.}

Очень любопытна и более других полна характеристика Бестужева-Рюмина, сообщаемая известным историком А. И. Михайловским-Данилевским в его Записках. {‘Русск. Стар.’ 1890 г., No 11, стр. 497—498, 502—503.} По его словам, Бестужев ‘играл в обществах роль шута, но не менее того был много употребляем заговорщиками, которые посылали его повсюду в виде миссионера или вербовщика, для сего он разъезжал по всей Малороссии и, декламируя против правительства, старался умножить число сообщников. Он находился в Семеновском полку во время случившегося там происшествия в 1820 г., и в чине юнкера был назначен в Полтавский пехотный полк. Он знал разные иностранные языки и одарен был счастливою памятью, но вел себя так ветренно, что над ним смеялись, особенно же над непомерным его политическим вольнодумством, которое он везде и при всяком случае проповедывал. Он был во многих почтенных домах принят на самой дружеской ноге, например, у генерала Раевского в Киеве и у бывшего министра Трощинского, жившего недалеко от Лубен, им сего нельзя приписывать в вину, потому что в губерниях, особенно малороссийских, нельзя быть на счет общества столько разборчивым, как в столицах, скука заставляет иногда прибегать к людям, которых бы мы в больших городах бегали. Бестужев почти не служил в полку, а разъезжал по Малороссии, таким образом часто бывал и в местах расположения нашей дивизии, на которую он имел виды… Он вел обширнейшую переписку на французском языке, на котором он очень хорошо изъяснялся словесно и письменно, в сем последнем я удостоверился из письма его к поэту Аркадию Родзяике, который мне оное показывал. Бестужев представлял из себя влюбленного во всех женщин и до того умел им нравиться, что со многими из них тоже вел переписку. Его принимали все, а особенно прекрасный пол, как веселого собеседника, над которым можно было забавляться, но никому в голову не приходило, чтоб человек столь рассеянный и ветренный мог быть заговорщиком. Будучи исполнен чтением французских книг, особенно тех, которые писаны в революционном духе, он казался убежденным в неоспоримой их истине, как в сиянии солнца, и не мог представить, чтобы образованные люди не разделяли его правил, например, когда его взяли с Черниговским полком, то он сказал: ‘Меня наиболее удивляет, что гусары решились на нас ударить: там было столь много офицеров, отлично воспитанных…’.

На горячность, пылкость Бестужева особенно указывает И. И. Горбачевский: ‘Энтузиазм Бестужева-Рюмина походил на вдохновение’, пишет он, вспоминая о выступлениях Бестужева в среде членов Тайного Общества. {Записки, изд. 1925, стр. 53.} Однажды на совещании Бестужев, по словам Горбачевского, с жаром вскричал: ‘Для приобретения свободы не нужно никаких сект, никаких правил, никакого принуждения: нужен один энтузиазм. Энтузиазм — продолжал он в исступлении — пигмея делает гигантом! Он разрушает все и он создает новое’. {Ibid., стр. 71.} Подробно рассказывая о Бестужеве-Рюмине и о его роли в деле слияния Южного Общества и Общества Соединенных Славян, Горбачевский все время, однако, относится к Бестужеву с некоторым недоброжелательством. Он как бы не находит ни слова симпатии, говоря о нем. В своем известном письме к М. А. Бестужеву Горбачевский сочувственно пишет о С. Муравьсвс-Аиостоле. а про Бестужева — Рюмина сообщает лишь несколько незначущих сведений, прибавляя загадочную фразу: ‘Я многое о нем знаю’ (стр. 345). Волконский, о котором так неблагосклонно отозвался Бестужев — Рюмин в письме своем к Мартынову, не дает в своих Записках никакой характеристики этого сочлена. своего по Тайному Обществу, а кн. С. П. Трубецкой так выражается о Бестужеве-Рюмине: ‘Отец мой был хорошо знаком с отцом Бестужева, {Отец Трубецкого был Нижегородским губернским предводителем дворянства, а П. Н. Бестужев-Рюмин был Нижегородским помещиком (с. Кудрешки, Горбатовского уезда).} которого и я знал, сын оказывал мне большую привязанность, я его полюбил и с сожалением видел, что сей молодой человек при добром сердце и хорошей душе увлекается чрез меру горячим воображением. Я старался выиграть его доверенность, чтоб успеть умерить запальчивость его воображения и исправить его образ мыслей’.

Софья Васильевна Скалон (дочь писателя В. В. Капниста), описывая приезжавших к ним в Обуховку декабристов, о Бестужеве-Рюмине говорит, что это был ‘образованный молодой человек с пылкою душою, но с головою до того экзальтированною, что иногда он казался нам даже странным и непонятным в своих мечтах и предположениях. Дружба его с Сергеем Ивановичем [Муравьевым-Апостолом] была истинно-примерная,— за него он готов был броситься в огонь и воду’.— Известие о смерти Александра I застало обоих друзей в доме Капниста, и мемуаристка свидетельствует, что трудно описать то состояние, в которое пришли они при этом: ‘они как бы сошли с ума, не говорили ни слова, но страшное отчаяние было на их лицах, они в смущении ходили из угла в угол по комнате, говоря шопотом между собой. Бестужев-Рюмин, более всех встревоженный, рыдал, как ребенок, подходил ко всем нам и прощался с нами как бы навеки’. {‘История. Встн.’ 1891 г., No 8, стр. 614, 620. Живо и исторически верно обрисован Бестужев-Рюмин в известном романе Г. П. Данилевского, посвященном дочери декабриста М. И. Анненковой): ‘Восемьсотъ двадцать пятый годъ’ (Соч., изд. Маркса, 1901, т. XIV, стр. 3 и след.), в нем Бестужев-Рюмин сватается к Елизавете Львовне Витвицкой.}

Неопределенный отзыв дает о нем Н. И. Лорер: ‘Бестужев произвел на меня какое-то странное впечатление и показался мне каким-то восторженным фанатиком, ибо много говорил, без связи, без плана… Я оставался с ним холоден’, прибавляет при этом Лорер, описывая встречу свою с членами Общества у Пестеля. {Записки, — ‘Русск. Бог.’ 1904, 3. стр. 72.} Н. В. Басаргин, знавший его также по Южному Тайному Обществу, пишет: ‘Бестужев-Рюмин был очень молодой человек с самым пылким воображением, сердце у него было превосходное, но голова не совсем в порядке. Иногда (позже, уже во время содержания в Петропавловской крепости) он был необыкновенно весел, а в другое время ужасно мрачен. Преданный душою и телом Сергею Муравьеву-Апостолу, он был одним из самых деятельных и самых неосторожных членов Общества. Он содержался в кандалах, его беспрестанно водили в Комитет и присылали каждый день новые вопросы. Я полагаю, что но своей пылкости и неосторожности он без умысла мог запутать своими ответами много таких лиц, которые без этого легко бы скрыли от Следственной Комиссии свое участие’. {Записки, изд. ‘Огней’, 1917 г., стр. 57—58.} Далее Басаргин рассказывает, как, сидя в каземате рядом с Бестужевым-Рюминым, он бывал свидетелем того угнетенного и растерянного состояния духа, в котором находился его сосед (с ним он постоянно переговаривался через стену), как легко запутывал его Чернышев и другие члены Комитета, как он, окончательно сломленный душевно, готов был вперед соглашаться с тем, что показывали другие допрашиваемые, готов был даже подписывать их показания, не читая, он не способен был на какие-либо увертки и, повидимому, оговаривал самого себя и других, не только ничего не скрывая, но далее, быть может, в порыве экспансивности или отчаяния, наговаривал на себя лишнее. ‘Пылкость его характера не допускала середины, пишет Басаргин: в обыкновенных далее сношениях своих, при известии о каком-либо дурном поступке, — особенно когда дело шло об угнетении сильным слабого, он возмущался до неистовства)’: он первый вызывался на цареубийство, а между тем, сколько мог понять его умный Басаргин, ‘это был самый добрый, самый мягкий, скажу более — самый простодушный юноша, который, конечно, не мог бы равнодушно смотреть, как отнимают жизнь у последнего животного’.

Один из чиновников Следственной Комиссии, А. Д. Боровков, наблюдавший поведение Бестужева-Рюмина и слышавший его показания во время следствия, характеризует его словами: ‘восторженный, отчаянный, деятельный, вкрадчивый, способный увлекать и словом, и энергией). Он торжественно проповедывал свободомыслие, читал наизусть вольнодумные сочинения, раздавал с них копии, составлял прокламации, говорил речи, возбуждая к преобразованию правления’, и т.д. {‘Русск. Стар.’ 1898, No 11, стр. 338.} Греч, оставивший характеристики многих декабристов, про Бестужева-Рюмина пишет, что лично он его не знал, но слышал, ‘что он был нечестивый, бестолковый фанатик, не знавший сам, что говорит и делает’. {Записки, СПБ. 1886, стр. 381.} Гр. Густав Олизар, рассказывая о том, как Бестужев-Рюмин дважды заезжал к нему в период организации восстания на юге, называет его ‘бедным сумасбродом’. {‘Русск. Встн.’, 1893, сентябрь, стр. 112—115.} М. Ф. Орлов пишет, что Бестужева-Рюмина ‘все считали бестолковым’ и лишь один Муравьев ‘превозносил его гением’, {М. В. Довнаръ-Запольскій, Мемуары декабристовъ, Киев. 1906, стр. 8.} он называет их обоих ‘странною четою, которая целый год друг друга хвалила наедине, но Бестужев с самого начала так много наделал вздору и непристойностей, что его никто к себе не принимал, а Муравьев, обиженный за своего друга, перестал ездить и даже кланяться…’. {Там же, стр. 11. См. еще у М. В. Довнара-Запольского, Тайное общество декабристовъ, М. 1906, стр. 321—322.}

За возбуждением и страстною деятельностью втечение почти пятилетней жизни и службы на юге, в среде друзей и членов Тайного Общества, после восстания и его ликвидации, ареста и заключения в Петропавловской крепости Бестужев-Рюмин испытал период упадка духа и отчаяния, которому он предался с тою же экспансивностью и резкостью, которые составляли сущность его пылкой, экзальтированной натуры.

В крепости Бестужев-Рюмин находился в каземате No 16, рядом с другом своим Муравьевым-Апостолом, ‘нужно было утешать и ободрять его’, пишет декабрист Розен, описывая уже предсмертные их часы, — и сторожа ‘не мешали им громко беседовать, уважая последние минуты жизни осужденных жертв. Жалею, что они не умели мне передать сущность последней их беседы, а только сказали, что они все говорили о спасителе Иисусе Христе и о бессмертии души. М. А. Назимов, сидя в 13-м нумере, иногда мог только расслышать, как в последнюю ночь С. И. Муравьев-Апостол, в беседе с Михаилом Павловичем Бестужевым-Рюминым, читал вслух некоторые места из пророчеств и из нового завета… Он не мог добровольно расстаться с жизнью, которую только начал, он метался, как птица в клетке, и искал освободиться, когда пришли к нему с кандалами. Пред выходом из каземата он сиял с груди своей образ Спасителя, несущего крест, овальный, вышитый двоюродною сестрою, {М. С. Мартыновою?}оправленный в бронзовый обруч, и благословил им сторожа Трофимова. Я видел этот образ, предложил меняться, но старый солдат не согласился ни на какие условия, сказав, что постарается отдать этот образ сестре Бестужева. На этом образе дали клятву двенадцать членов Тайного Общества союзных славян’. {Записки, изд. 1907, стр. 102—103. И. И. Горбачевский сообщает, что образ этот купил у сторожа М. С. Лунин, хранивший его при себе и в Сибири (Записки, изд. 1923, стр. 81, примеч.).}

Якушкин также рассказывает, что когда пятерым осужденным на смерть был объявлен приговор и исполнители пришли, чтобы надеть на них оковы, ‘все смотрели совершенно покойно на приготовления к казни, кроме Михайлы Бестужева: он был очень молод и ему не хотелось умирать. Ночью пришел к ним священник Мысловский с дарами. Кроме Пестеля, который был лютеранин, все они причастились. Когда после экзекуции нас ввели в каземат, их вывели перед собор. Был второй час ночи. Бестужев насилу мог идти, и священник Мысловский вел его под руку. Сергей Муравьев, увидя его, просил у него прощенья в том, что погубил его. Когда их привели к виселице, Серіей Муравьев просил позволенья помолиться, он стал на колени и громко произнес: ‘Боже, спаси Россию и царя’. Для многих такая молитва казалась непонятною, но Сергей Муравьев был с глубоким христианским убеждением и молил за царя, как молил Иисус на кресте за врагов своих. Потом священник подошел к каждому из них с крестом…’. {Записки И. Д. Якушкина, изд. 1923, стр. 99.}

Все декабристы, рассказывающие о последних часах жизни своих пятерых приговоренных к смертной казни товарищей, передают, с большими или меньшими подробностями, о том, как готовил их к мученической и позорной смерти только что упомянутый священник Петр Николаевич Мысловский. {Напр., Н. В. Басаргин, бар. А. Е. Розен.} Из рассказов этих мы узнаем, что все приговоренные находились в угнетенном состоянии духа, охотно искали утешения в беседе с духовником и жаждали опоры в религии. Бестужев-Рюмин едва-ли не более других четырех пал духом в томительные часы полуторых суток, протекших от выслушания приговора до момента казни. Но еще в ожидании приговора он счел необходимым, предчувствуя смерть, продиктовать своему соседу по каземату, Петру Александровичу Муханову, последнее распоряжение свое, поручив передать его родным для исполнения. Это волеизъявление изложено было Мухановым в один из ближайших после казни дней в следующей собственноручной записке, которая отражает смутное состояние духа и самого писавшего:

‘Покойный Полтавского пехотного полка поручик Михаила Павлович Бестужев-Рюмин за несколько дней до кончины передал мне следующее:

‘Всеусердно прошу Муханова дабы он написал домой, 1) чтобы почтенному духовнику моему Петру Николаевичу Мысловскому, не в награждение, но в знак душевной моей благодарности за советы его и попечение об исправлении моей совести выдано было 10 тысяч (десять тысяч) рублей и мои золотые часы.

2) Гарнизонной артиллерии поручику Михайле Евсеевичу Глухову в память мою и благодарность за его попечение и заботы десять тысяч рублей (10/т.). 3) В Киевскую Городскую тюрьму на улучшение пищи арестантам пять тысяч рублей (5/т.), которую сумму прошу доставить тамошнему губернатору от неизвестного для внесения в Приказ общественного призрения и обращать проценты оной по назначению. 4) Людей моих бывших со мною в Киеве, в полку, прошу отпустить вечно на волю, дав им награждение. Я уверен, что родные мои примут с доверенностью слова сии, переданные им сыном человека, оказавшего некогда великую услугу отцу моему, и сею надеждою успокоиваюсь, не имея средства письменно оставить сей единственной и последней моей прозьбы’.

‘Я нижеподписавшийся ручаюсь за достоверность сего и святою обязанностью поставляю объявить сие.

‘По воле Всемогущего Бога будучи также под бременем тяжкого креста, я покорнейше прошу тех, через кого оное письмо будет переслано и кому оное будет доставлено, хранить оное тайною. Ибо исполняя обязанность человека и долг приятеля — я неосторожностью других могу быть подвергнут строгой ответственности.

‘Сверх сего считаю приятнейшим известием будет горестным родственникам покойника знать, что он принес искреннее раскаяние во всех своих заблуждениях и отдал дух свои в руки Творца с верою на Отеческое его милосердие.

‘Да будет воля покойника свята для его родственников.

‘Петр Александров сын Муханов,

бывший Лейб Гвардии Измайловского полка Штабс-Капитан, ныне сосланный Высочайшим приказом от 12 июля в каторжную работу на 12 лет.

‘Июля 1826 года в Санктпетербургской Крепости.

——

Нам неизвестно, была ли исполнена, и как именно, предсмертная воля Бестужева-Рюмина, {П. Н. Мысловский, еще в 1811 г. назначенный ‘увещателем подсудимых при С.-Петербургском Ордонанс-гаузе’. 17 января 1826 г., по высочайшему повелению, объявленному начальником Главного Штаба бар. П. И. Дибичем, был определен ‘к делам Комиссии для изыскания о злоумышленных обществах’ и по окончании ее был награжден саном протоиерея и орденом Анны 2-й степени. Отзывы о нем декабристов в большинстве благоприятны. Мысловский в ноябре 1826 г. в особенных записках описал все, что знал о декабристах — ‘все сии обстоятельства, даже самые мелочные, коих я был ближайшим свидетелем… с вернейшею точностью, равно как и с беспристрастием’), — но записки эти, к сожалению, до нас не сохранились, а от других записей его дошла до нас только характеристика Пестеля — см. ‘Щукинскій Сборникъ’, вып. IV, М. 1905, стр. 35—39, ср. ‘Русск. Арх.’ 1905 г., кн. III. стр. 132—133. Он с любовью относился к памяти декабристов, напр., 21 июля 1828 г. он писал Н. Н. Шереметевой (теще И. Д. Якушкина): ‘Как бы я хотел обнять чад моих. Кости их затрещали бы в моих объятиях’, или 6 августа: ‘Что надлежит до чувств их лично ко мне, я не в силах выразить всей моей признательности за оные. Об одном только плачусь иногда пред Богом, — чтоб дал эту милость — узреть в жизни и прижать к сердцу моему кого-нибудь из них’ (‘Стар. и Новизна’, кн. III. стр. 34). Извлечения из любопытных писем Мысловского к Н. М. Рылеевой, которую он утешал после казни мужа ее-поэта, см. в ‘Былом’ 1925 г., No 5, стр. 49—52.} — но надобно думать, что была, ибо престарелый отец казненного был потрясен смертью своего младшего сына. Последнее видно из сохранившегося в архиве К. Н. Бестужева-Рюмина письма Павла Николаевича Бестужева — Рюмина к Ник. Петр. Поливанову, писанного через два месяца после казни сына, 22 сентября 1826 г.: в нем он старческим почерком приписывал жене Поливанова, Марье Васильевне, свое истинное почтение и прибавлял, что пребудет с ним ‘до конца своей нещастной жизни’. Об отношении его к М. С. и С. М. Мартыновым свидетельствует составленное им любопытное завещание, в котором он писал: ‘1) во все продолжение жизни выполняя родительские обязанности против детей своих — майора Ивана и отставного капитана Николая, я по полюбовному разделу отдал им все родовое имение, не взяв себе даже указной части из недвижимого имения жены моей, {Екатерина Васильевна Бестужева-Рюмина умерла в декабре (или конце ноября) 1825 г.— см. Записки М. И. Муравьева-Апостола в ‘Русск. Арх.’ 1871 г., кн. I, стр. 0229.} ни из денег, после нее оставшихся, в замену всего этого, я согласился взять Московской губернии, Звенигородского уезда, сельцо Ново-Никольское, которое теперь, по обстоятельствам моим, решился продать племяннице своей Марье Степановой жене Мартыновой. А как дошли до меня слухи’, прибавлял он: ‘может быть и несправедливые, что некоторые неблагонамеренные люди говорят, что я делаю сию продажу, будучи от тяжкой болезни в расстройстве ума, то для прекращения сей клеветы и избежания неприятностей, могущих встретиться покупщице, я делаю сие завещание, прося нижеподписавшихся свидетелей, которые бы, по неоднократному со мною свиданию, утвердили подпискою, что я сделал продажу в совершенном рассудке и памяти. 2) Когда всемогущему Богу угодно будет воззвать меня к себе, то все движимое мое имение, деньги и, буде найдутся, заемные письма предоставляю племяннице моей Марье Степановне Мартыновой, дети же мои ни во что по смерти моей не должны вступаться.

3) Друга моего и родственника Савву Михайловича Мартынова, во многих случаях доказавшего мне свою искреннюю привязанность, прошу устроить участь Василья Григорьева Калгина, крепостного человека полковника Поливанова, который усердно мне служил во время болезни моей. Я уверен, что он не отвергнет сей последней моей просьбы и сделает все, что нужно, для его пользы. В заключение прошу Всевышнего, чтоб сохранил детей моих, наставил их на путь истинный и удалил от тех бедственных заблуждений, которые погубляют нас в сем и будущем мире. Аминь’. На завещании подписались свидетели: священник Московской церкви девяти мучеников Иван Федоров, гвардии поручик Николай Алексеевич Бахметев, доктор Аркадий Алексеевич Альфонский {Женившийся на сестре вышеупомянутого декабриста П. А. Муханова, впоследствии ректор Московского Университета.} и кригс-цалмейстер Григорий Столыпин. {Копия в архиве К. Н. Бестужева-Рюмина.}

Таким образом и после смерти декабриста С. М. Мартынов и его жена остались близки к его отцу. Последний, потеряв сперва жену, а через полгода и сына, и сам прожил уже недолго и скончался, повидимому, вскоре же после составления своего завещания, могила его затеряна, — по крайней мере, она не отыскалась, когда составлялись ‘Московский’ и ‘Провинциальный’ Некрополи, не говорит о ней ничего и внук его, историк, хотя он, конечно, знал об обстоятельствах смерти своего деда и от отца, Николая Павловича, умершего в 1848 году, и от матери, Веры Николаевны, рожд. Поливановой, {Дочери вышеупомянутого Н. П. Поливанова.} скончавшейся лишь в 1881 году. Надо думать, что страшная катастрофа, разразившаяся над семьею Бестужевых-Рюминых в течение года, с конца 1825 до конца 1826 г., вызывала желание как можно меньше и реже вспоминать о всем том, что случилось за это время, и была причиною забвения подробностей тогдашних грустных событий.

Б. Модзалевский.

Страница из жизни декабриста М. П. Бестужева-Рюмина.

Читайте также: