СТИННЕС
|
|
|
Стиннес, Радек Карл Бернгардович, Год: 1924
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Карл Радек. Портреты и памфлеты. Том первый
Государственное издательство ‘Художественная литература’, 1934
Умер Гуго Стиннес. Над его гробом будет плакать президент германской республики, социал-демократ Эберт, плакать будут по нем сотни буржуазных газет Германии, принадлежащих ему, вся мировая буржуазная печать посвятит громадные столбцы описанию гения человека, который ухитрился в разгромленной, обнищавшей стране скоплять миллиарды, который ухитрился из страны, находящейся под игом Антанты, просовывать щупальцы во все страны мира и продолжать дело разгромленного германского империализма. Около миллиона германских рабочих, которые работали на его фабриках, задумаются в этот день глубоко над тем, как возможно, чтобы они — миллион тружеников — зависели от одного человека, чтобы они обогащали его тогда, когда сами они нищие. Весь германский пролетариат и весь международный пролетариат должны внимательно отнестись к жизни и делу человека, который был лучшей иллюстрацией существа капиталистической системы, который был лучшей иллюстрацией лживости буржуазной демократии.
Имя Стиннеса взошло, как метеор, во время войны. До войны он был известен только как руководитель одного концерна тяжелой промышленности — ‘Германско-люксембургского общества’, в управление которого он вступил в 1902 г. Это общество, имеющее шахты и рудники и металлургические предприятия в Рейнской Вестфалии, начало свою работу в 1901 г. с одним миллионом марок. В 1910 г. оно уже имело капитал в 60 миллионов марок, через два года оно уже имело капитал в 100 миллионов марок, занималось уже не только добыванием угля, руды, производством стали, но и снабжало водою и газом 25 городов и электричеством весь Рурский бассейн.
Стиннес происходил из старой, но мелкой торгово-промышленной семьи, которая начала свое развитие во время наполеоновских войн, делая сначала поставки Наполеону, а позже — прусским войскам, боровшимся против Наполеона. Уже его прадед, основатель династии Стиннесов, проявил в это время громадного валютного хаоса большой спекулятивный талант. Но только с Гуго Стиннеса начинается героический период его семьи. Когда началась мировая война, пришло время Стиннеса. Государство нуждалось в беспрерывном росте угольной и металлургической промышленности, ибо война с каждым днем поглощала все больше снарядов, пушек, требовала все больше вагонов и паровозов. Короли угля и железа могли назначать цены. Военное министерство, которому безразлично было, сколько казна уплатит, стояло за ними. Государство печатало без конца деньги, выпускало займы на один десяток миллиардов за другим. И все эти деньги шли в руки руководителей тяжелой промышленности, которые из-под земли вызывали новые рабочие города, создавали новые армии труда, работающие днем и ночью. Стиннес рос с каждым днем.
С ростом его экономической силы росло его политическое влияние. Этот выскочка стал во главе всей стаи старых рурских волков, видавших всякие виды. Он выдвинулся своей железной волей. Для давления на правительство, на главное командование выдвигали этого человека с бычачьей шеей. Он разработал план промышленного ограбления Бельгии. И когда началась конкуренция из-за рабочего мяса между гробами на полях сражений и фабричными гробами, он внушил германскому командованию, что можно угнать из Бельгии десятки тысяч рабочих на работы в шахтах и рудниках Германии, чтобы они помогали собственными руками производить снаряды против своих братьев и освободили германских рабочих для армии. Стиннес был во время войны душою германского империализма. Он принимал ближайшее участие в составлении докладной записки германских капиталистов, в которой они требовали захвата французской Лотарингии и Бельгии. ‘Безопасность германского государства в будущей войне категорически требует захвата района Минеты (железной руды специального качества), включая крепости Лонгви и Верден… Захват линии реки Маас, французского побережья, даст нам, кроме названного района руды, департамент севера и департамент Па-де-Кале… В интересах укрепления нашей морской мощи, нашего военного и экономического будущего по отношению к Англии, при помощи тесной хозяйственной связи столь значительной бельгийской области с нашей главной хозяйственной областью, военно-таможенно-денежно-банковской и почтовой, Бельгия должна быть присоединена к Германии. Железные дороги и водные пути должны быть соединены с нашими. Главные экономические предприятия страны, необходимые для нашего господства над Бельгией, должны находиться в немецких руках’.— Вот военная программа, которую защищал Стиннес.
Силы Германии истощались в войне. С каждым днем ухудшалось продовольственное положение страны. На фронте падали неслыханные жертвы. Но Стиннес не знал уныния и, подобно Людендорфу, считал, что тот, кто сохранит спокойствие, тот добежит первый до цели хотя бы только на полминуты. Германия не добежала. С каждым днем увеличивалась усталость войск, брожение в стране. И, наконец, настал для германского империализма роковой день, когда Людендорф затребовал от правительства, чтобы оно в срочном порядке предложило Антанте перемирие. Все поняли, что это капитуляция. И затрещали все устои германского империализма. Антанта оттягивала ответ, чтобы выиграть время для разгрома германской армии и для того, чтобы дать созреть силам революции. Революция пришла. Кайзер бежал. В Берлине и во всей стране власть очутилась в руках советов рабочих и крестьянских депутатов. В Берлине заседало правительство народных уполномоченных и объявило социалистическую советскую республику. Мы не знаем, что думал в эти дни Стиннес. Считал ли он, что совместно с династией Гогенцоллернов погибла молодая династия Стиннесов? Так думал Альберт Балин, создатель величайшего германского пароходного предприятия линии Гамбург — Америка, и кончил самоубийством. Стиннес выжидал. Миновали два-три месяца, и он понял, что не все потеряно, что, наоборот, он может еще все выиграть.
Германская социал-демократия взялась за спасение германского капитализма. Носке создал первые отряды белой гвардии, раздавил берлинское восстание и начал разгром пролетариата во всей стране. Под выстрелы винтовок белых бандитов Носке было созвано учредительное собрание, которое вычеркнуло из названия германской республики ее советские социалистические признаки. Начались переговоры в Версале. Пропала Лотарингия, в которой находятся главные залежи руды, на которых выросла германская тяжелая промышленность. Но, конфискуя германские предприятия в Лотарингии, благочестивые версальские разбойники обязали германский народ честно уплатить возмещение пострадавшим капиталистам. Стиннес потерял в Лотарингии 60 процентов своего производства. Но он получил громадные деньги и присоединил к себе Гельзенкирхенское общество, созданное старыми германскими капиталистами, братьями Кирдорф. На нем работало в мирное время 55 000 рабочих. Оно производило 10 миллионов тонн угля, т. е. 11 процентов всего производства Рурского бассейна. В 1920 г. Стиннес объединил с ним свое предприятие в так называемую унию Рейн-Эльбе.
Начались хорошие времена для Стиннеса. Германская буржуазия не хотела платить податей. Она саботировала всякую реформу финансов, покрывая весь государственный дефицит печатанием бумажных денег. Марка начала падать. Подобно своему прадеду, Стиннес начал грандиозную спекуляцию. Он имел громадный кредит в государственном и других банках. На полученные деньги он закупал одно предприятие за другим, уплачивая долг тогда, когда марка падала еще ниже, когда приходилось платить десятую, а то и сотую долю одолженного. Скоро Стиннес завоевал электрический концерн Сименса-Шуккерта, самый крупный концерн в электрической промышленности, главного конкурента ‘Всеобщей компании электричества’. Объединившись с этим концерном, на фабриках которого работало 200 000 рабочих, он получил в свои руки громадные заводы электрических машин, электрические станции, ряд железных дорог.
Стиннес применял специальный способ концентрации. Он не создавал однородных концернов, а объединял в своих концернах данное производство от первого звена до последнего, или же занимал командные высоты данной отрасли промышленности, подчиняя себе, таким образом, всю промышленность. Он не брезгал буквально ничем. Железо, уголь, электричество, речной, морской транспорт, заводы автомобилей, гостиницы — все, что можно было купить, покупал Стиннес. После неудачной попытки овладеть линией Гамбург — Америка он создал собственное громадное пароходство, корабли которого развозят его товары по всему миру.
Тут имело уже смысл захватить и печать,— он купил единственное крупное частное телеграфное агентство ‘Телеграфен-Унион’, купил пресс-бюро Даннерта, обслуживающее всю провинциальную печать. Когда его упрекали, что он таким образом хочет покорить общественное мнение, Стиннес отвечал через своего придворного биографа д-ра Бринкмайера, что ему начхать на общественное мнение. ‘Газеты объединяют с его угольными предприятиями лес’,— заявляет Бринкмайер. Стиннесу нужно было для угольных шахт много леса. Он купил все леса Восточной Пруссии. Но это давало ему, как добавочный продукт, древесную массу и бумагу. Стиннес основал бумажные фабрики. Это привело его к покупке громадного типографского концерта Бюксенштейна и других типографий. Отсюда уже только один шаг до покупки газеты. Он покупал газеты поставкой бумаги на льготных условиях. Одновременно его ‘Телеграфен-Унион’ снабжал их сведениями, выгодными для Стиннеса, а бюро Даннерта снабжало их статьями. Стиннес начал покупать для своих газет писателей. Офицеры генерального штаба, адмиралы, талантливые социал-демократы — все вошло в стиннесовские предприятия. Вертикальная концентрация достигла полного усовершенствования. Но давать работу миллионам людей, господствовать над углем и железом, иметь в своих руках пароходы, телеграф, электричество, иметь в своих руках печать — это означало иметь не только одну политическую партию — так называемая ‘Германская народная партия’ сделалась простой составной частью вертикальной концентрации Стиннеса — это означало иметь ячейки во всех партиях, это означало — контроль над политической пищей для миллионов, это означало — держать в полной зависимости от себя германскую республику. И Стиннес был диктатором германской республики. Перед ним дрожали все правительства.
В 1920 г. находилось у власти коалиционное буржуазное правительство с католическим демократом Виртом во главе. Это правительство пыталось добиться сделки с Францией для избежания захвата Рурского бассейна французами. Оно шло для этого на исполнение французских требований, на сделку об уплате Франции возмещений. Само собой понятно, что такая сделка принудила бы покончить с политикой бесконечного печатания денег, принудила бы взяться за финансовую реформу, застрельщиком которой являлся католический депутат Эрцбергер. Стиннес объявил правительству Вирта войну не на жизнь, а на смерть. Война эта имела еще более глубокие корни. Ближайшим советником Вирта, направляющим его политику, был Вальтер Ратенау, глава ‘Всеобщей компании электричества’, не съеденной еще Стиннесом. Через Ратенау кабинет Вирта сделался выразителем интересов обрабатывающее промышленности, страдающей от высоких цен на уголь и железо, диктуемых Стиннесом и его союзниками из кругов тяжелой промышленности. Если бы правительство Вирта удержалось, государственная власть смогла бы, хотя и нерешительно, сопротивляться интересам Стиннеса. Поэтому в борьбе не могло быть пощады. Стиннес вел эту борьбу всеми средствами. Печать его устраивала форменную охоту на Вирта и Ратенау. Им финансировались фашистские националистические организации, которые травили правительство Вирта, как правительство национальной измены. Ратенау пал от пули националистического фанатика. Правительство Вирта пало. За это время марка начала катастофически падать. Лето 1922 г. было Ватерлоо германской марки. В несколько недель доллар подскочил с 300 марок на 5000.
После падения Вирта создан был кабинет Куно. Куно был враг Стиннеса, ибо он противодействовал, как директор линии Гамбург — Америка, попыткам Стиннеса съесть это крупнейшее германское общество пароходства. Во время переговоров, приведших к Рапалльскому договору, на совещаниях правительства с советскими представителями, в которых принимали участие все выдающиеся представители германского капитализма, Куно отсутствовал, ибо Стиннес отказался сесть за один стол с ним. Когда Куно был назначен рейхсканцлером, он отдал самый важный пост министра хозяйства стиннесовскому агенту Беккеру, представляющему в одном лице объединение промышленной акулы, помещика и бюрократа. Но это Стиннеса не утешило. Правительство Куно пыталось ‘стабилизировать’ марку на таком низком уровне, как 20 000 марок за один доллар. Но Стиннесу нужно было падение марки для поощрения его вывоза за границу и для облегчения кредитных спекуляций. Стиннес поручает своему финансовому директору Мину, бывшему фельдфебелю кайзерской армии, закупить ночью вне биржи громадные количества английских фунтов. Марка покатилась дальше. И под правительство Куно был положен динамит, который его взорвал.
Но Стиннес умел вести не менее жестокую борьбу против собственной партии, как только в ней проявлялись малейшие тенденции к самостоятельности. Вождь его Германской народной партии, Штреземан, вышел из кругов саксонской текстильной промышленности. И, защищая ее интересы, интересы обрабатывающей промышленности, он был принужден время от времени итти собственными путями. Этого было достаточно для того, чтобы Стиннес объявил ему войну. Он не мог вести ее в открытой и резкой форме через собственные газеты. Поэтому его агенты снабжали сведениями, компрометирующими Штреземана, коммунистическую печать. От агентов Стиннеса центральный орган германской коммунистической партии узнал, что Штреземан финансируется русским евреем, коммерсантом Литвином. И не подлежит сомнению, что, когда германская прокуратура получила сведения о валютных спекуляциях Литвина, то источником этих сведений была стиннесовская разведка.
Для Стиннеса Германия оказалась тесной. Он не только вывозил товары за границу, но он начал за границей закупать на золото, полученное от выручки за свои товары, одно предприятие за другим. В момент, когда Германия пыталась на лондонской конференции добиться понижения платежей, мотивируя свое требование своею бедностью, Стиннес покупает за четверть миллиарда золотых марок австрийское общество ‘Альпина Монтана’, самый большой европейский рудник,— общество, которое давало до войны 2 360 000 тонн руды, 637 000 тонн сырьевого чугуна и 300 000 тонн фальцованного чугуна. Он объединил таким образом кокс, имеющийся у него в изобилии, с недостающей ему железной рудой. Он закупал рудники в Испании, Швеции и Марокко, он закупал плантации кофе в Чили, основывал фабрики консервов в Аргентине, начал переговоры с Синклером о покупке нефтеносных земель в Америке, покупал нефть в Голландской Индии, в Румынии. Само собою понятно, что Стиннес никому не мог разрешить быть его министром иностранных дел. Он хотел быть сам своим министром иностранных дел. Из старой германской военной разведки он организовал собственную экономическую и политическую разведку во всех странах мира. Он имел свое собственное министерство иностранных дел и своих собственных послов. Но этого ему было мало. Стиннес вел собственную внешнюю политику не только от имени своих предприятий, но и от имени Германии. Когда Германия вела переговоры с союзниками в Спа о доставке репарационного угля, Стиннес пытался их сорвать, считая, что занятие Рура французами не представляет никакой опасности, что они там провалятся. Когда Ратенау от имени германского правительства заключил договор с Францией в Висбадене о поставках натурой, вся стиннесовская печать стала на дыбы. Но сам Стиннес заключил с маркизом де-Либерзак договор, который не только обеспечивал ему репарационные поставки с большой прибылью, но отдавал под его влияние новые отрасли промышленности и новые промышленные группы. Стиннес имел собственную внешнюю политику, глубоко продуманную. Как бы парадоксально это ни звучало, он хотел сделать Францию орудием той же политики, к которой стремился в войне. План его был очень прост. В войне он стремился к объединению германского угля с французской рудой. Это не удалось. Германский милитаризм оказался чересчур слабым, чтобы добиться этой цели. Но французам нужен и теперь германский кокс, а германским промышленникам — французская Минета. Стиннес стремился к объединению германской и французской тяжелой промышленности, что дало бы ей полное господство в Европе. Если объединить тяжелую промышленность Германии, Франции, Бельгии и Люксембурга, то она производила бы 13,7 миллионов тонн стали против 3,7 миллионов тонн английского производства. Объединенное производство железа этих стран равно 33 миллионам тонн против 13 миллионов английского железа. В дипломатических кругах рассказывают, что, когда Стиннес развернул этот план перед Мильераном, выразителем интересов французской тяжелой промышленности, Мильеран заявил своим близким: ‘Он чересчур умен, он — чересчур хороший организатор, он нас хочет съесть’. Стиннес надеялся, что если французы пойдут на сделку, в которой Германия получит 50 процентов акций, то организационный и технический перевес Германии обеспечит ей гегемонию в этом тресте, господствующем над всей Европой. И поэтому, стремясь к созданию такого треста, французы выдвигали требование, чтобы в1 их и бельгийских руках находилось 60 процентов акций. Стиннес и германская тяжелая промышленность не пошли на эту сделку. Французы, не получая от Германии репараций, саботируемых тяжелой промышленностью, и не добившись перевеса в тресте, заняли Рурский бассейн. ‘Рейнско-Вестфальская Газета’, орган тяжелой промышленности, заявила в начале рурской войны с полной откровенностью: дело идет о том, кто получит 51 процент акций. Чтобы получить их, французы заняли Рурский бассейн. Расчет Стиннеса, что они с этим не справятся, отправдался. Французы не сумели наладить рурской промышленности. Но расчет Стиннеса, что они поэтому должны будут пойти на уступки, не оправдался. Французам незачем было налаживать рурскую промышленность. Они, отрезая Германию от угля и железа, заставляя ее покупать уголь в Англии и кормить миллионы рабочих, привели Германию к капитуляции. Стиннес проиграл свою карту. Но Стиннес не сдавался.
То, что могло стать могилой германского капитализма, то, что могло быть могилой Стиннеса, он попытался сделать своим престолом. Полное уничтожение германской мелкой буржуазии, разорение миллионов интеллигентов, которое произошло благодаря катастрофическому падению марки и ее полному обесценению, вызвало громадное националистическое движение во всей стране. Франция — враг. Такой лозунг бросила печать Стиннеса. Правительство коалиции собственной партии Стиннеса с социал-демократией, правительство Штреземана, было им объявлено правительством капитуляции, ибо оно должно было прокламировать прекращение рурского сопротивления. Долой правительство Штреземана! Да здравствует национальная диктатура, т. е. диктатура, которая заставит рабочих работать 10 часов, отдаст в руки Стиннеса железные дороги, вооружит германский национализм и заставит угрозой новой войны Францию пойти на сделку! Уже весною агенты Стиннеса, в первую очередь министр хозяйства Беккер, пытались спровоцировать рурских рабочих, дабы их выступление дало возможность объявить фашистскую диктатуру. Это не удалось. Но нужда создала в октябре месяце такое положение, в котором приходилось ожидать рабочей революции. На этот момент готовилось в Берлине, как это вполне выяснил мюнхенский процесс, объявление диктатуры Мину, финансового директора Стиннеса, совместно с генералом Сектом, очень близким Стиннесу. Революция в Саксонии, с одной стороны, а с другой стороны, восстание гитлеровцев в Баварии должны были так напугать правительство Штреземана, чтобы оно сдало всю власть так называемой национальной диктатуре. Правительство Штреземана действительно было напугано и передало власть Секту. Но слабость германской коммунистической партии не позволила ей организовать выступление саксонских пролетариев. Заговор Людендорфа и Гитлера кончился поражением. Диктатура Секта не получила того размаха, который дала бы ей борьба с рабочими. Секту пришлось довольствоваться избиением безоружных рабочих в Саксонии и уходом в подполье коммунистической партии. Но благодаря тому, что он не победил в открытом бою германских рабочих и не устлал трупами всех промышленных центров Германии, он и другие представители германской тяжелой промышленности скоро встретили растущее сопротивление неразбитых масс. После нескольких месяцев им пришлось хотя бы наполовину восстановить легальность коммунистической партии. Борьба продолжается. Фашизм принужден был попытаться взять власть путем легальным, путем выборов. Стиннес не дожил до этого дня.
Гуго Стиннес представляет собою выражение той энергии германской буржуазии, которая осталась в ней благодаря тому, что рабочий класс Германии в 1919 г. не сумел победить ее до конца. Он олицетворяет организаторские способности германской буржуазии, которая даже после военного разгрома не перестала мечтать об экономическом господстве в мире. Что было пружиной деятельности Стиннеса? Что давало ему громадный перевес над другими руководителями германской промышленности? Что заставляло их покоряться ему? Это станет ясным, если сравнить его с человеком, которого он больше всего ненавидел,— с Вальтером Ратенау. Вальтер Ратенау уже разуверился в силе капиталистического общества. Сын крупного техника, созидателя электрической компании, опираясь уже на приобретенное им громадное состояние, образованный, как немногие в Европе, живущий среди книг, Вальтер Ратенау видел очень хорошо всю гниль капиталистического общества, всю его пустоту и смутно чувствовал начало новой эпохи. Он не верил в силу рабочего класса, но он уже разуверился в творческих силах капитализма, он создавал идеологию интеллигенции как организатора нового общества. Стиннес, который сам своей железной энергией, своим отсутствием всякой щепетильности создал свое могущество, был глубочайшим образом убежден, что владыками мира, созидателями новой лучшей жизни могут быть только капиталисты. Очень характерно отношение Ратенау и Стиннеса к праву наследования. Ратенау был его убежденным противником, считая, что по меньшей мере внук энергичного капиталиста будет идиотом или сибаритом. Стиннес заявлял, что он работает для своего сына, который будет лучшим организатором, чем он, и сын которого не будет хуже. Для Ретенау социализм был формой будущего, хотя, само собой понятно, он был убежден, что это будет социализм в такой форме, какую он выдумал. Таинственно он сообщал, что после Маркса он один даст новую форму социализма. Стиннес считал не только социализм, но и демократию простой выдумкой людей, живущих за счет ее распространения. Какая демократия нужна рабочим?— спрашивал он. Несколько миллионов людей, живущих в Германии, женились после войны, и у них нет квартир,— они должны жить с женами у родителей. ‘Дайте каждому из них комнату, в которой он сможет спокойно спать со своей женой,— вот какая демократия нужна рабочим. Участие в руководстве производством? Но когда человек устал после тяжелого труда,— а я бы вам посоветовал хотя шесть часов ползать на брюхе в шахте или стоять у доменной печи,— то он благодарит бога, если кто-нибудь другой руководит промышленностью, только бы ему давали хлеб, только бы он мог одеться. Никакой социализм ему не нужен. Мы, капиталисты, просчитались. Не надо было воевать, или надо было выиграть войну. Тогда не было бы никакой революции. Теперь галдят о социализме, потому что жрать нечего. А эти социал-демократы, которые не верят ни в какой социализм, не имеют мужества и чувства ответственности перед народом и все еще говорят о классовой борьбе. Один Легиен, вождь профессиональных союзов Германии, это — человек. С ним можно сговориться. Вопрос состоит теперь в том, чтобы работать 10 часов, пережить как-нибудь самое тяжелое время, строить дома, жилищный вопрос — это центр социального вопроса. Когда человек имеет домик с огородом, имеет хорошую школу, зарабатывает хорошие деньги, то он будет доволен. А всякого, которому бог даст талант, мы возьмем на службу. Смотрите, что я сделал из Мину, обыкновенного фельдфебеля. Он — мой финансовый директор’. На вопрос, как же он намерен заставить рабочих работать 10 часов в день и ждать на голодное брюхо, пока он им построит дома и будет среди них выискивать новых Мину, Стиннес заявил: ‘Мы их заставим. Нужно сильное правительство. Народ истоскуется от беспорядка и тогда поможет создать это правительство’. Стиннес был проникнут идеалом капиталистической диктатуры, в которую сам так же свято верил, как немецкие рабочие, сражающиеся одиноко на баррикадах в Гамбурге, верили и верят в диктатуру пролетариата, как единственный пута спасения. Они внушали ему глубочайшее уважение, за которое он хотел их вознаградить виселицей. Однажды в разговоре, в его присутствии, Ратенау жаловался на то, что допускают свободу распространения идей гражданской войны. ‘Если бы кто-нибудь создал газету, проповедующую убийство всех блондинов или брюнетов, его посадили бы в дом сумасшедших. А когда газета распространяет идеи резни буржуазии, то она называется центральным органом коммунистической партии, и мы должны уважать ее мнение во имя свободы печати. Такие превратные идеи л а до искоренять. И мы это сделаем, как только укрепится государственная власть’. Когда я обратил его внимание на то, что слова ‘превратные идеи’ взяты из словаря меттерниховской бюрократии, а он ведь член демократической партии, которая всегда признавала, что с идеями борются только при помощи идей, Стиннес, смеясь, заявил: ‘Да, господин Ратенау — большой демократ, как все мы демократы, пока дело не касается нашей безопасности. Тут демократизм кончается’. И он эту демократию презирал до глубины души.
Стиннес был представителем капитализма, верящего, что его день ewe не кончился. Он думал только о расширении своего производства, он верил, что это единственный возможный путь человечества, и поэтому готов был итти через море крови, если ему что-либо было нужно. Он был фанатиком своей капиталистической идеи. Это давало ему громадный размах. Он не замечал, что он работает на все суживающейся базе, что экспроприация мелкой буржуазии, проведенная им и его союзниками, усиливает революционный кризис, что настанет день, в который громадное большинство рабочего класса будет также несокрушимо верить, что единственный путь — это социализм. Он даже был убежден, что мы, русские коммунисты, наученные трудностями нашего пути, начинаем разуверяться и что мы придем на дорогу капитализма. Когда во время переговоров т. Красин отстаивал неуклонно монополию внешней торговли, Стиннес сказал ему со злобой: ‘Ведь ваши идеи обанкротились. Чего вы цепляетесь за монополию внешней торговли?’ Красин ответил ему спокойно: ‘Чья бы корова мычала, ваша бы молчала. Вы ведь хотели спасти Германию войною, а теперь плачетесь нам в жилетку о том, что вы бедны, нищи и что Антанта вас очень притесняет’. Стиннес предложил сойтись на компромиссе, что и мы и они обанкротились и что надо искать разумной сделки, и был очень удивлен, как такой выдающийся технический специалист, как Красин, может еще придерживаться большевистских взглядов. Вообще он вступил в разговоры с нами в надежде на то, что ему удастся нас просветить. Прощался он с нами очень разочарованно. Мы надеемся, что его сыну, которого он оставляет в качестве наследника основанной им династии, германские рабочие доставят еще больше разочарования.
Март 1924 г.