В.В. Розанов
В.В. Розанов
Стиль вещей
Стиль вещей
Стиль вещей, Розанов Василий Васильевич, Год: 1911
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Каждая вещь и всякий порядок вещей, группа вещей должна иметь свой стиль. Что такое ‘стиль’? Законченность вещи — в том особом законе существования, по которому она существует, в той особенной цели, особом назначении, ради которого она существует. ‘Стильные вещи’ суть довершенные, доделанные, оконченные вещи, до известной степени остановившиеся в своей ‘недвижности’ (художественный термин Гоголя) и от которых движение не ожидается и оно не нужно. Зачем же двигаться, когда все кончено! Стиль есть душа всех вещей, есть идеал в каждой порознь вещи, но не навязанный ей извне, а вышедший из ее натуры, из ее собственной породы.
‘Стиль’ имеют вещи, люди, сословия, классы, профессии, как имеют его здания и стихи. Это ‘causa formalis’ Аристотеля, как известно, сливающаяся у него с causa finalis: то есть ‘форма’ и вместе ‘цель’ всякой вещи.
И вот вчера, 4 декабря, в Варварин день, я разговорился… о стиле духовенства. Два слова относительно этого дня: в Петербурге нет ни одной церкви великомученицы Варвары, и тысячи именинниц этого дня, что называется, ‘не имеют где голову приклонить’, т. е. куда пойти и отстоять литургию в день своего ангела, с молебном, акафистом и всем прочим, что нужно. Иногда наудачу, наугад ездят из церкви в церковь, ища, нет ли где придела в честь этой распространенной святой. И, пространствовав, возвращаются домой, ничего не найдя. Это, что называется, ‘непорядок’. В таком городе, как Петербург, ожидается быть церквам поименно главнейшим русским святым: дабы каждому имени было где помолиться ‘своему святому’. Для всех Варвар Петербурга замечу, что придел Варвары великомученицы находится в подворье-монастыре имени Александра Свирского, на Разъезжей ул., как раз против развалившегося дома Залемана и каменного рынка этой части города.
Разговорился о духовенстве… Защищают, нападают… Духовенство стало давно ‘предметом пререкания’ в нашем обществе. И вот на ‘пререканиях’ разговор и столкнулся.
— Все нападают на духовенство. Преимущественно те, которые его не знают, которые в церковь не ходят. И вот требуют сокращения праздников: никогда этого (т.е. сокращения) не будет! Духовенство мается-мается, работает-работает: какая ему награда, кроме всеобщего порицания? А отчего: бедно оно. Пусть назначат жалованье: и все его почтут. Будьте уверены, все почтут и посадят с собою за стол, позовут к себе в гости, как только сам священник выйдет из бедности и тоже будет в состоянии позвать к себе и посадить не за пустой стол. Мы презираемы, потому что мы бедны. И презираемы дураками.
Не этими именно словами, но клоня в эту сторону и налагая эти именно мысли, говорила образованная, затрудившаяся матушка, жена затрудившегося и очень честного священника. Меня удивило, что говорит именно о деньгах человек, лично не корыстный, явно говорилось о сословии, в защиту сословия. Общая ‘панацея’.
— Поднимите благосостояние, и все будут нас уважать.
— Оставьте, вы слепы, — возражал я. — Архиереи богаты, но уважение к ним тоже невелико. Вы все о деньгах, и это ужасно характерно для сословия. Поймите же вы, что уважение к духовенству падает от его бездушия, от его безучастности к людям и жизни, от равнодушия, холодности. Как столбы: стоят — и больше ничего. У всех и явилась мысль толкнуть их: так как они не ‘указывают дорогу’, по непросвещенности, а мешают в дороге, по той же причине. Просвещение и гуманизм, а не деньги — вот средство к поднятию авторитета.
Не слушает. Дошло до криков. Тщетно именинница просила остановиться: все неслось в вихре спора. И вот во время его мелькнуло слово у спорщицы, от которого я не мог заснуть ночь:
— Для меня, если священник носит белые воротнички, — тот уже не священник. Нет, зачем же ломаться: захотел воротничков — снимай рясу, как Г.С. Петров и другие.
Сама она окончила курс в одном из лучших институтов, — может говорить, хотя никогда не говорит, по-французски, умна, отчетлива и безукоризненно честна. Но ‘матушка’ залила в ней все, — дворянство, образование, и сохранился только ‘женский ум’, без логики, с пылом, без новизны и оригинальности в мыслях, но фанатически выражающий общий говор, крик или требование сословия.
Последнее-то и было важно! Говорило ‘сословие’, дух его.
И вдруг это:
— Белые воротнички!
Как требование ‘последнего чекана’, как ‘завершение стиля’: нет его — вон из сословия!
Это не так пусто и отнюдь не случайно и минутно: в знаменитой ‘Записке об истории ученого монашества на Руси’ покойного архиеп. Никанора одесского тоже есть слова о ‘белых воротничках’, которые в его время начало носить духовенство. Матушка, конечно, этого не вспомнила и, может быть, не знает. У нее самостоятельно и оригинально вырвался этот крик:
— Не надо белых воротничков!
Во мне шевельнулся Вольтер, и я рассмеялся:
— Послушайте: неужели Бог может иметь участие к тому, носят или нет попы белые воротнички? Чистое сердце, добрая жизнь — вот что нужно Богу.
— Да, да, — сказала она, но безучастно. — ‘И добрая жизнь’. Но это было уже совершенно бесстрастно. Между тем матушка, я хорошо знал, была именно ‘доброй жизни’ человек, участливая к людям, родившая одиннадцать человек детей и отлично вырастившая и воспитавшая тех из них, которые не умерли в младенчестве. Но мимо доброй жизни она прошла в споре молча, а белые воротнички мутили ее душу, как начало разрушения всего. Между тем ни тени глупости в ней не было, она была явно умна, хотя обыкновенной формой русского ума.
Здесь я попрошу всего внимания читателя.
Страшно важно, показательно, интересно, когда в жизни, в разговоре, в книге явное безумие прорежет умный строй мысли или явный порок пересечет полосою добродетель. Знайте, тут центр жизни, седалище истории. Тут почили века и смысл их. Ибо продолжать говорить умно ведь так просто, но что-то поперхнулось, встала какая-то упорка в речь, в мысль. Откуда? Из веков. Из стиля веков…
Белые воротнички… Что такое? Просто — смысла нет. Ну, какое дело Христу до белых воротничков: с ними или без них ‘приидите ко Мне’. Вдруг крик: ‘С белыми воротничками не смейте подходить к Христу’. Не понимаю. Непонимание еще более увеличивается при мысли, что в золотых митрах, в парчовых ризах можно, т.е. с богатством вообще можно: только если достаток выражен в белых воротничках и манжетах, то почему-то нельзя подойти ко Христу, идти к Богу, идти в Царство небесное и устраивать, спасать души.
Но почему??!!..
Просыпаясь ночью и продолжая думать, я понял, что и сам я почему-то тоже не люблю и никогда не любил священников в белых воротничках и с манжетами. Но почему же и я, ‘такой умный’? Непостижимо! Как не люблю, не уважаю и либеральных священников. Сам либерал, а в священнике этого не люблю. Читатель видит, что мы подошли к целому ряду загадок, который можно очертить словами — ‘стильные вещи’.
Священник должен быть ‘стилен’, — как мастеровой, воин, царь, гражданин, все. ‘Стиль’ мастерового — кипучая работа, воина — храбрость, прямой стан, честь, царя — достоинство, величие, гражданина — свобода и ‘преуспеяние прогресса’. Но священника?..
Вдруг вырывается: ‘белые воротнички’, не нужно их.
— То есть чистого белья? — смеется в вас Вольтер. Крик натуры, нервы, все выкрикивает:
— Не знаю. Не понимаю. Но белых воротничков не надо.
Ловя себя в ‘тайных мыслях’, и вы тоже замечаете, что ‘белых воротничков’ не любите, как и ‘либерального священника’.
Что такое?
Явно это не душа и до души не относится, и не религия и до религии не относится.
Между тем — в центре религии, как непременная черта религии.
Да что же это такое, наконец? Ведь тут прямо магия, волшебство, как ‘сила непонятных вещей’. Почему вы не любите либерального священника? Какого же вы священника любите?
В ‘тайных мыслях’, ночью, я себе отвечал:
— Либеральный священник безвкусен и, наконец, отвратителен, как селедка, обмокнутая в варенье. Смесь разных вещей, разнородных. Священники молились за русский народ во время монгольского ига, когда было не до либерализма. При Петре, когда тоже было не до либерализма. Либерализм что-то новое, а священник от древности. Он уже так выковался в истории, так сложился его образ, его дух, его стиль, что ‘либеральное’ как-то в нем неуместно, не находит себе места, нет ему уголка в его душе и жизни. Все уже занято другим, и занято века — заботою о приходе, о смерти людей, о жизни людей, о рождении людей, о крещении, о венчании, о похоронах, об исповедании грешных. Просто, для ‘либерального’ не осталось уголка. Чтобы ему войти, — нужно, чтобы в священнике образовалась пустота, чтобы он из себя выбросил что-нибудь, например заботу об умирающих. Тогда ‘либерализм’ войдет в это пустое место. Но это есть явно разрушение священника. Вот отчего священники не либеральны и к ним это ‘не идет’. Какой же нужен священник? Боже, ведь вот к какому вопросу нас подвели ‘белые воротнички’ матушки. Эти ‘бессмысленные’ воротнички: когда я буду умирать, мне хочется, чтобы в комнату ко мне вошел священник с ясной, несмятенной и непотревоженной душой, с полною верой в свое предание, в свое, именно свое, это ихнее священническое, хотя мне лично и чуждое. Когда я буду умирать, мне не ‘мое’ нужно, ‘мое’-то именно мне и не нужно, ибо ‘я’ умираю и все ‘мое’ со мною умирает: а нужно мне ‘другое’, вот ‘его’, человеческое, мировое. Ибо, как умирающий, лично я теперь бессилен и цепляюсь руками за что-то большее моего, вот за ‘веру предков’, ‘веру народа’. Смерть — отречение от себя. И вот пусть войдет священник, уже пожилой, с ясными глазами, чистой душой, с добротою и участием, но непременно спокойными, без всякого волнения, и скажет мне слова утешения и надежды на будущую вечную жизнь.
И конечно, все это ужасно смутится, если я увижу на нем белые воротнички и манжеты, все такое ‘новенькое’ и ‘мое’!..
Впервые опубликовано: Новое время. 1909. 6 дек. No 12119.