НИК. ЗАРУДИН
НИК. ЗАРУДИН
ПЕРЕД БОЕМ
ПЕРЕД БОЕМ
1
ЗАЯЦ
ЗАЯЦ
НА ГЛУХАРЯ
НА ГЛУХАРЯ
——
Пумра
Пумра
* * *
ШАХМАТИСТЫ
ШАХМАТИСТЫ
Стихотворения, Зарудин Николай Николаевич, Год: 1928
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Литературно-художественные сборники. Недра. Книга четырнадцатая (II), 1928
Звездный блеск, тревожный дух полыни,
Блеклый горизонт.
В сладкой гари дремлет на равнине
Тихий Южный фронт.
Тихо все — лишь кони свежим хрустом
Давятся во мгле.
Люди спят. Им снится: пусто-пусто
Стало на земле.
Жолтый свет сквозь холод сероватый
Сеют их костры.
В бездну веют мраком хаты
Со степной горы.
Далеко там, в дымной тусклой рани,
В тысча первый раз,
Выйдет счастье-солнышко в тумане,
Но — не помнят нас!
Казаку же мнится дом за Бугом,
Грустная любовь.
Сон его мотает хрипло ругань,
Затихая вновь.
Пусто все. Заброшен в мире хутор.
В мертвой мгле они.
На земле глухой — не скоро утро,
Чуть горят огни…
Сквозь деревья прополз рассвет.
Петухи прохрипели со сна.
По плетням осторожный след
От ночного увел гумна.
Очень хитрый и злой этот враг —
С чорной палкой большой человек!
Через мерзлый прошел овраг,
Закопался глубоко в снег.
Чуть блестел еще месяца нож,
Убегала ночь по садам,
Шевелилась испуганно дрожь
По чорным, худым ушам.
Взметнулся сквозь снег в кусты,
Уши прижал к спине —
Ах, осенью здесь листы
В золотом бы скрыли огне!
Не услышан никем его вопль,
Мгновеньем блеснула смерть,
Ровный снег исчеркала дробь,
Вырвала с кровью шерсть.
И поля ускакали прочь,
И солнце вернулось назад.
Вспоминали последнюю ночь
Мокрые большие глаза.
Застывала в пушистой щеке
Слеза с неподвижных век.
Прикинув его на руке —
— Фунтов восемь!— сказал человек.
У сосен — трех чорных сестер
Легла Глухариная Грива.
Забытый лесной разговор
Костер начинает лениво.
Пищат в полусне угольки
Над грудою колкого жара,
Мигают багрово пеньки
Из тьмы, непролазнее вара.
Уж месяц в болоте сгорал.
Мутнели еловые вешки.
И глухо сапог раскидал
Кровавые сны — головешки.
Ни зги, ни просвета, ни слов,
Лишь звезды мигают, как раньше,
И вдруг — над стеною лесов
Хрипит и проносится вальдшнеп.
Простонет, пробьется бекас —
Нет сумрака глуше у бора,
Тропинка — ведунья сейчас,
И шорох — ясней разговора.
Весенняя серая ночь,
Вся в шорохе влажном и росном.
Я звезд не могу превозмочь,
Мигающих в сумрачных соснах.
Но миг — и от солнечных сил,
Из ночи, из чорного ада,
Как грохот от каменных крыл,
Захлопала в соснах громада.
Качнулась дремучая старь,
Колючее солнце дымило.
Бормочет, скрежещет глухарь,
Косматая щелкает сила.
Уж ей тишина не дана,
Две песни даны ей на милость
И грянул огонь. Тишина
Вдруг ахнула — и покатилась.
Сквозь хвойные лапы и дым
Катилась и билась в падучей
А мертвая тяжесть с вершин
Цеплялась за грузные сучья.
Белеют за речкой лога.
Заря!— и на кочках краснея,
За ней по следам лесника
Глухарья волочится шея.
На тропке оленьего мха
Дымятся брусничные брызги.
Избушка! О, крик петуха!
О, жизнь! О, собачие взвизги.
Кто дал зловещие такие имена,
Такие странные и дикие, как пумра?
Петушьим криком спутавшийся сумрак
Голубобледным днем покорный трепет льна.
Там ветры скользкие, холодные вьюны,
Зеленые огни мигают между пнями.
И есть по-прежнему там, верно колдуны
С лесными веками и красными глазами.
Они у бани, полночью, в неверный лаз
Льют муть из горлышка на ржавые иголки,
И загорается тогда тревожный лунный глаз,
И хрипло воют сгорбленные волки.
Там в цепких сумерках столетия висят,
Ругают бога матерно седые колокольни,
А сквозь бельмо вдруг скажет свежий взгляд
Про чье-то нежное, усталое приволье…
Какие песни знают там в лесах!
Над черным озером у журавлиной клики
Колтун растет на жирных волосах
Под перешепот земляники.
Там старики ведут свой счет на пнях
О всех сказаниях, затерянных и жутких,
И звезды светятся в торжественных ночах,
Как в зыбкой топи светят незабудки.
А каждая заря как будто на столе
Покойник — в новой призрачной колоде.
О скольких днях не сказано в народе!
Как много песен сгинуло в земле!
Весна пронеслась мимо жизни, как поезд,
Как стёкла и цепи, и грохот и слава…
Осталась за насыпью дымная повесть,
Во сне одучанчик, столбы и канава.
Обтаяли ёлки смолою на лапах,
Рассохлась сторожка. Со скатов пологих
Трава затаила волненье и запах
Песка и мазута железной дороги.
Ушли облака с пассажирским. У линий
Лишь сторож с рожком, довольствуясь малым,
Глазел, как с билетом воздушным и синим:
Какая-то юность уходит по шпалам.
1928
Их волнуют неразгаданные тайны.
Над слоновой костью папиросный дым
Под рукою, мыслею изваянной,
Ползает драконом голубым.
Чуть оскалил зубы конь ретивый,
И не знает острый, напряженный взгляд,
Что часы по-прежнему неторопливо
Отчеканивают свой секундный ряд.
За окном рассвет, глаза прищуря,
Выглянул едва, — а вкрадчивый намек
Королевской, чуть приподнятой фигуры
Нервно жмет провалы желтых щек.
И когда зеленый абажур потушит
День, сквозь улиц каменные рты,
Неожиданно так вдруг обрушится
Хитрое сплетенье пустоты.
В кости лба бессмертен мысли узел!
Перепутанные мертвые значки
Обессиленною кровью сузили
Зоркие, бездонные зрачки.
Но так смел бессилья пламень гневный!
Над слоновой костью папиросный дым
Под рукою, взявшей королеву,
Ползает драконом голубым.