Стихотворения, Станкевич Николай Владимирович, Год: 1834 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 49 минут(ы)

Н. В. Станкевич

Стихотворения

----------------------------------------------------------------------------
'Здравствуй, племя младое...',: Антология поэзии пушкинской поры: Кн.
III . Сост., вступ. статья. о поэтах и примеч. Вл. Муравьева
М., 'Советская Россия', 1988
----------------------------------------------------------------------------

Содержание

Надпись к памятнику Пожарского и Минина
Прости!
Желание славы
Ночные духи
Кремль
Бой часов на Спасской башне
Раздумье
Две жизни
'Вздымают ли бури глубокую душу...'

НАДПИСЬ К ПАМЯТНИКУ ПОЖАРСКОГО И МИНИНА

Сыны отечества, кем хищный враг попран,
Вы русский трон спасли, - вам слава достоянье!
Вам лучший памятник - признательность граждан,
Вам монумент - Руси святой существованье!

1829

ПРОСТИ!

Прости! Тебе моей не быть!
С твоей холодной красотою,
С твоей бесчувственной душою
Ты не назначена любить.
Тебе безвестен нежный пламень,
Один обман - твой страстный взгляд,
Улыбка - нектар, сердце - камень,
А поцелуи - сладкий яд!
Прошла пора очарованья,
Прошли в груди моей терзанья!..

Знавал я радость и любовь,
Живилось сердце упованьем,
Огнем любви пылала кровь,
Когда с несбыточным желаньем
Тебе навек отдался я
И, полный страстным упоеньем,
С самолюбивым увереньем
Твердил в душе: она моя!
Я долго сею жил мечтою,
Я долго по тебе грустил,
Страдал, тобой, надеждой жил, -
Но ты смеялась надо мною!..

Теперь... прости! прости навек!
Любви мне тяжко вспоминанье!
Не вырвешь более признанья,
Но сердца горестный упрек
Тебе напомнить лишь заставил
О том, что было... Полно! я
Свой жребий небу предоставил...
Прости! ты больше _не моя_!..

1830

ЖЕЛАНИЕ СЛАВЫ

Палящий огнь сокрыт в груди моей,
Я напоен губительной отравой,
Во мне бушует вихрь страстей,
И кто смирит его? - Одна десница славы!

Небесная! скажи: узнаю ль я
Бессмертия святые наслажденья?
Пред взорами веков, при кликах удивленья
Усыновишь ли ты меня?

Все блага - прочь! С тобой лишь в жизни радость!
Мой путь - к одной мете!
Блюди ж меня, блюди! Да не погибнет младость
В пыли мирской, в бесплодной суете!

1830

НОЧНЫЕ ДУХИ

Три духа
(показываясь над скалою)

Время, духи! вылетайте:
Гаснет алая заря,
Бор дремучий покидайте,
Долы, горы и моря.
Мчитесь легкою толпою
За серебряной луною,
Прилегая на ручьи
Тихоструйные, катитесь,
Иль по звездному пути
Дружно ветром пронеситесь.

Тихо, волны в брег не бьют,
Звезды по небу плывут,
Покидайте, покидайте,
Духи ночи, ваш приют!

Отдаленный хор духов

Тихо... волны в брег не бьют...
Звезды по небу плывут...
Время, други! вылетайте,
Бросим дикий наш приют!

Толпы духов показываются над скалою.

Реже сумрак над землею,
Слабо даль озарена,
Вот урочною тропою
В небо катится луна.
Други! резвою толпою,
Шумно, быстро, веселей
Полетим навстречу ей!

Вьются вокруг луны, к ним присоединяются еще духи.

Краток час волшебной ночи,
Как златые смертных сны:
Ненадолго свет луны,
Скоро гаснут неба очи!
Но доколе сей намёт
Над безгранною вселенной,
Ярким златом испещренной,
Пышный свет на землю льет
И доколь на лоне вод
Утра луч не отразится,
Станем в воздухе резвиться.

Один из духов

Дня стряхнув земную ношу,
Чрез миры я полечу.
В небе пламень засвечу
И в пустыне бездны сброшу,
В виде белой пелены
Обовьюсь вокруг луны,
Блеском звезд свой взор натешу,
Облака огнем разрежу,
И, гремя, вослед ветрам
Прокачусь по облакам.

Улетает, за ним толпа духов.

Второй дух

Я в молчаньи мирной ночи
Пронесуся над землей,
Ослепляя смертных очи
Чародейственной мечтой.
Тихо крыльями повею -
И видения сотку,
Закоснелому злодею
Гибель ада прореку.
Страх стеснит ему дыханье,
Ужас члены окует,
Глухи дикие стенанья,
На челе - печать страданья -
Выступит холодный пот.
Кучей жемчуга и злата
Я скупого наделю,
В золоченые палаты
Сибарита поселю,
Честолюбцу над вселенной
На мгновенье скипетр дам,
В ткань златую облеченный,
Он узрит к своим стопам
В страхе падшие народы
С горькой жертвою свободы,
Что желал - всего достиг:
Мощен, славен - но на миг.
Кто же тяжкие удары
В битве с роком получил,
Кто любви всесильной чары
Испытал и пережил -
Пусть в час ночи безмятежной,
Ослеплен мечтою нежной,
Позабудет горе он!
Ей не исцелить недуга!
Но родные, но подруга -
Несчастливцу сладкий сон!

Улетает, за ним другая толпа духов.

Третий дух

Продлись, продлись, час ночи безмятежной!
Резвитесь, братья! Мне идти другим путем:
Минувшего в покровы облеченный,
Я сяду на утесе вековом -
Считать года дряхлеющей вселенной,
Зреть ветхий мир в его величьи гробовом.
Там царства падшие, забвенные народы
Я манием из праха воззову!
Их сонмы дикие заропщут, будто воды...
Заноет грудь земли - и смертного главу
Оледенит непостижимый трепет...
А я - во мрак времен свой углубивши взор -
Торжественно внимать могильный стану лепет...
То глас веков, то с роком разговор!
Лечу... гроба свой алчный зев раскрыли...
Забилась жизнь в груди развалин, гром
Из недр земли рокочет - и кругом
Вертепы дикие завыли!..

Улетает. За ним толпа духов. Ночь.
Небо усеяно звездами.
Полная луна сияет над скалою.

1831

КРЕМЛЬ

Склони чело, России верный сын!
Бессмертный Кремль стоит перед тобою:
Он в бурях возмужал и, рока властелин,
Собрав века над древнею главою,
Возвысился могуч, неколебим,
Как гений славы над Москвою!
О чернь! пади! страшися осквернять
Твоею пылью эти стены:
На них горит бессмертия печать,
Они веками освященны!
Здесь гордый ум смирен, окованы мечты,
Но сердце русское исполнено отрады,
Порой устремлены к земле немые взгляды:
Там, в прахе, искрятся великие следы.

1831

БОЙ ЧАСОВ НА СПАССКОЙ БАШНЕ

Как часто, вечером, часов услыша бой,
О Кремль, с высот твоих священных,
Я трепещу средь помыслов надменных!
Невольным ужасом, мольбой
Исполнена душа, и мнится, надо мной
Витают тени незабвенных!

В сих звуках жизнь, сей гул красноречив!
В нем слышится отцов завет великий,
Их замогильный глас, их неземные клики
И прошлых лет задумчивый отзыв.

1831

РАЗДУМЬЕ

Скроюсь от света, угасну в тиши!
Некому вверить горе души!
Звездам - в них чувства иль нет, иль сокрыто,
Людям - прекрасное в людях убито.

Край есть далекий, в далеком краю
Бедное сердце - его я люблю,
Ноет, тоскует оно за горами,
Горы не горе - судьба между нами.

1832

ДВЕ ЖИЗНИ

Я. М. Неверову

Was ist das Leben ohne Liebesglanz?

Schiller {*}
{* Что стоит жизнь без сияния любви?
Шиллер (нем.).}

Печально _и_дут дни мои,
Душа свой подвит совершила:
Она любила - и в любви
Небесный пламень истощила.

Я два созданья в мире знал,
Мне в двух созданьях мир явился:
Одно я пламенно лобзал,
Другому пламенно молился.

Две девы чтит душа моя,
По ним тоскует грудь младая:
Одна роскошна, как земля,
Как небеса, свята другая.

И мне ль любить, как я любил?
Я ль память счастия разрушу?
Мой друг! две жизни я отжил
И затворил для мира душу.

1834

* * *

Вздымают ли бури глубокую душу,
Цветет ли улыбка на светлом лице -
Я вижу в тебе необъятность природы,
Я вижу незыблемый мир божества!

Ты образ вселенной, стремящейся бурно
Исчезнуть в начале и свете своем,
Ты образ отрадный спокойного духа,
Нашедшего мир свой и бога в себе.

Тяжелые, страшные бури нисходят
Порою в глубокую душу твою,
Взрываются страсти, сомненья, и дико
Работу свою начинает хаос.

Стихотворения

----------------------------------------------------------------------------
Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание
Поэты кружка Н. В. Станкевича
Н. В. Станкевич, В. И. Красов, К. С. Аксаков, М. П. Клюшников
Вступительная статья, подготовка текста и примечания С. И. Машинского
М.-Л., 'Советский писатель', 1964
----------------------------------------------------------------------------

СОДЕРЖАНИЕ

Биографическая справка

СТИХОТВОРЕНИЯ

Экспромт. По прочтении стихотворений Козлова
На игру г-жи Остряковой
Луна. Подражание французскому
Стансы
Отрывки из стихотворной повести
Утешение
Весна
Элегия
Избранный
Филин (Перевод)
Не сожалей
Песнь духов над водами. Из Гете
На могилу сельской девицы
Грусть
Мгновение
К месяцу. Подражание Гете
Старая, негодная фантазия
Отшельник
Два пути
Раздумье
Фантазия
Песни. Фантазия под вальс Бетховена
Я. М. Неверову
Слабость
Заветное
Подвиг жизни
На могиле Эмилии
Эпиграммы и шуточные стихотворения
Эпиграмма ('Кутейник всех обрек с Парнаса на изгнанье...')
Эпиграмма ('Я знаю свет!..')
Эпиграмма ('Есть русская пословица одна...')
<На Каченовского>
<На Снегирева>
Януарию Михайловичу и Тимофею Николаевичу, отправляющимся наслаждаться жизнью
Опять в Берлине
'Профессор будущий! преследуем судьбою...'
Послание к Я. М. Неверову по случаю печальных звуков, которые он извлекал из мусикийского струмента
'Дай руку мне, любезный Тимофей!..'

Н. В. СТАНКЕВИЧ

Николай Владимирович Станкевич родился 27 сентября 1813 года в имении
своего отца - селе Удеревка, Острогожского уезда, Воронежской губернии. Его
дед - серб по происхождению, выходец из Далмации, в 1757 году принял 'вечное
подданство в России'. Это был образованный и храбрый офицер, он участвовал в
ряде: заграничных походов русской армии, в частности во взятии Берлина.
Детство Станкевича прошло в богатой помещичьей усадьбе. Десяти лет
Станкевич был определен в Острогожское уездное училище, а два года спустя -
в благородный пансион в Воронеже. Николай Станкевич был первенцем в семье, в
которой росло девятеро детей. Сестра поэта Александра Владимировна,
впоследствии вышедшая замуж за сына М. С. Щепкина, сообщает в своих
воспоминаниях множество интересных подробностей, характеризующих духовную
атмосферу детских и юношеских лет Станкевича. С помощью братьев, сестер,
соседей он устраивал домашние театральные представления, на которые
съезжалось множество народу из окрестных поместий. Спектакли заканчивались
различными музыкальными дивертисментами, танцами, сопровождаемыми оркестром,
состоявшим из шести крепостных музыкантов.
Средоточием культурных интересов в семье неизменно был Николай
Станкевич. 'Все в нем привлекало к нему родных и знакомых, -
свидетельствовала его сестра, - на нем сосредоточивалась общая
привязанность, все поддавалось его влиянию'. {А. В. Щепкина. Воспоминания.
М., 1915, стр. 73.} Станкевич рано начал писать стихи, увлекался
музицированием, с детских лет обучаясь игре на фортепьяно и пению.
Серьезный, начитанный и вместе с тем веселый, остроумный, Станкевич всегда
умел возбуждать интерес окружающих к значительным явлениям современной
литературы и искусства. Его любимыми авторами в ту пору были Гете и Шиллер,
а из русских - Пушкин, несколько позднее к ним прибавился Гоголь.
В Воронеже Станкевич встретился с поэтом А. В. Кольцовым. Именно он
открыл его поэтический талант, а позднее познакомил с Белинским и ввел в
круг московских литераторов. В 1831 году в 'Литературной газете' появилось
стихотворение Кольцова 'Русская песня', впоследствии известное под названием
'Кольцо'. Оно было сопровождено следующим примечанием: 'Вот стихотворение
самородного поэта г. Кольцова. Он воронежский мещанин, и ему не более
двадцати лет от роду, нигде не учился и, занятый торговыми делами по
поручению отца, пишет часто дорогою, почти сидя верхом на лошади.
Познакомьте читателей 'Литературной газеты' с его талантом'.
Рекомендательные строки были подписаны: 'Н. С-ч'.
Эта криптонимная подпись уже не впервые появлялась в печати. Еще в
1829 году ее можно было нередко встретить под стихами - лирическими или
эпиграммами - на страницах выходившего в Петербурге тоненького литературного
журнала 'Бабочка. Дневник новостей, относящихся до просвещения и общежития'.
Затем стихи Станкевича стали появляться в 'Атенее', 'Литературной газете',
'Телескопе', 'Молве'. Еще будучи в Воронеже, он написал трагедию в стихах
'Василий Шуйский', вышедшую в 1830 году отдельным изданием. Содействовал
этой публикации содержатель воронежского благородного пансиона А. А. Попов,
заботившийся о литературных успехах своих воспитанников и доброй репутации
своего учебного заведения.
Успешно закончив воронежский пансион, Станкевич решил перебраться в
Москву. 14 июля 1830 года датировано его прошение в правление Московского
университета о допуске его к экзаменам на словесное отделение. Знания
Станкевича получили высокую оценку, и он был зачислен в университет
своекоштным студентом.
Станкевич поселился в доме М. Г. Павлова, профессора Московского
университета. Это был замечательный педагог и воспитатель, оказавший
серьезное влияние на духовное развитие целого поколения студенческой
молодежи. В 1831 году М. Г. Павлов открыл студенческий пансион, которым
преследовал цели отнюдь не меркантильные, а научно-педагогические.
Станкевич жил у Павлова не в качестве обычного пансионера. Хорошо
материально обеспеченный и по состоянию здоровья нуждавшийся в специальном
уходе, он пользовался в пансионе - столом, имел в доме Павлова отдельную,
довольно просторную квартиру и содержал свою прислугу. Чахлый, болезненный,
Станкевич оказывался вынужденным нередко пропускать занятия, а то и подолгу
задерживаться в деревне. В 1831 году на этой почве возник инцидент, едва не
закончившийся исключением Станкевича из университета. {'О помещении
студентов, живущих на вольных квартирах, в предполагаемый дом и об
исключении не явившихся для получения табелей'. - Московский областной
государственный исторический архив, ф. 418, оп. 101, д. No 283, л. 6. Далее
ссылки на этот архив даются сокращенно: МОГИА.}
С огромным интересом и любопытством входит Станкевич в новую для него
университетскую жизнь. Наступает пора напряженных раздумий, философских
исканий. Быстро расширяется круг знакомых Станкевича. Ярко одаренный,
открытый и доверчивый, он привлекает к себе друзей не только со своего
курса, но и людей значительно старше его по возрасту. Образуется кружок
студенческой молодежи, члены которого регулярно собираются на квартире
Станкевича. '...Весь наш товарищеский кружок, - рассказывал Я. М. Неверов, -
очень часто у него собирался и проводил целые вечера в чтении и в
одушевленной беседе'. {Н. Бродский. Я. М. Неверов и его автобиография. М.,
1915, стр. 42.}
Сам Станкевич считал первый год своей жизни в Москве периодом, пока
еще только предшествовавшим поре сознания. Вспоминая это время много лет
спустя, он писал из Берлина своему другу Неверову: 'В 17 лет я еще бродил в
неопределенности, если думал о жизни и о своем назначении, то еще больше
думал о своих стихах и их внешней участи. Пора сознания наступила годом
позже...' {Письмо от 8 марта/24 февраля 1838 г. - 'Переписка Н. В.
Станкевича', стр. 171.}
Что касается стихов, то хотя Станкевич продолжал их еще писать, но ему
никогда в голову не приходила мысль, что это занятие могло бы стать делом
его жизни.
Обучение в университете требовало от студентов много времени и сил. На
словесном отделении в эти годы к чтению лекций были привлечены видные
профессора. Русскую историю, например, читал М. Т. Каченовский, всеобщую
историю - М. П. Погодин, историю русской словесности - С. П. Шевырев.
Большим успехом пользовался у студентов Н. И. Надеждин, открывший в 1832
году курс теории, а затем и истории изящных искусств. Следует назвать еще М.
Г. Павлова, лекции которого по специальным естественным наукам включали в
себя некоторые философские темы и имели немаловажное значение для
формирования общего Мировоззрения студентов.
В студенческие годы Станкевич усиленно штудирует немецких философов,
особенно Шеллинга и Фихте, затем Канта. В его архиве хранится огромное
количество записей и конспектов прочитанных книг и прослушанных лекций.
Следы серьезной работы мысли несут на себе и его письма. Он мечтает целиком
посвятить себя науке. 'Холодна и неприманчива жизнь! - пишет он в октябре
1833 года Шевыреву. - Может быть, только на время. Зато вдвое дороже мне мои
занятия: я сижу, работаю и надеюсь сидеть и работать еще больше. Может быть,
науки со временем совершенно заменят мне жизнь, начало этому я уже вижу. Как
прекрасно отказаться от счастия толпы, создать себе свой мир и стремиться к
нему, хотя не достигая'. {'Переписка Станкевича', стр. 252.} Эти признания,
однако, вовсе не отражали жизненного кредо Станкевича. Напротив, со временем
он все решительнее стал склоняться к выводу, что 'счастие толпы' - есть
высший смысл жизни и забота о благе человечества - ее главная цель.
Общение и дружба с Белинским все более укрепляли Станкевича в этих его
убеждениях. Они познакомились в 1832 году, уже после исключения Белинского
из университета. Я. М. Неверов рассказывает в одной из мемуарных заметок:
'Белинский, будучи студентом, написал драму, сюжетом которой было
злоупотребление владетельного права над крестьянами. Этот труд <драму

'Дмитрий Калинин'>, плод юношеской восторженности, он представил в цензуру и
за это лишен был права посещать университет. Станкевич, услыхавши об этой
истории от общего нашего товарища Клюшникова, пожелал прочесть драму и
ознакомиться с автором'. {'Литературное наследство', No 56. М., 1950, стр.
100.} Через посредничество Клюшникова Белинский был введен в кружок
Станкевича. И вскоре они стали друзьями.
Сближение Белинского со Станкевичем и его кружком активизировало
интерес всего кружка к общественным вопросам, к явлениям современной жизни.
В июне 1833 года Станкевич и его друзья были привлечены к следствию по делу
'государственных преступников' Я. И. Костенецкого и П. А. Антоновича.
История едва не закончилась серьезными неприятностями - особенно для
ближайшего друга Станкевича Я. М. Неверова (см. вступит. статью, стр. 16). В
июле 1833 года в университете произошел новый переполох. На имя ректора
прибыла бумага 'О присылке студента Станкевича в Пречистенскую часть'.
Оказалось, что разыскивают другого Станкевича - некоего Ивана Петровича,
который, как выяснилось потом, в августе 1833 года собирался поступить в
университет, но ввиду 'невыдержания надлежащего экзамена' принят не был. Вся
переписка по этому нелепому вопросу была на всякий случай включена в
студенческое дело Николая Станкевича. {'Относительно присылки в
Пречистенскую часть студента Станкевича'. - МОГИА, ф. 418, оп. 491, д. No
34.}
К 1834 году отношения Станкевича с Белинским стали особенно тесными,
близкими. Кроме ежесубботних 'сходбищ' на квартире Станкевича, они нередко
вместе посещают театр, коротают досуги.
В 1834 году Станкевич закончил университет и получил на руки документ,
удостоверявший результаты его четырехлетнего обучения на словесном
отделении: 'Был испытываем в науках оного отделения, показал отличные успехи
при таковом же поведении, почему определением университетского совета сего
1834 года июля 30 дня утвержден кандидатом отделения словесных наук'.
{МОГИА, ф. 418, оп. 104, д. No 217, л. 5.}
Теперь близился самый ответственный момент в жизни Станкевича,
наступил 'возраст деятельности'. Надо было сделать окончательный выбор и
смело следовать по намеченному пути. После поездки в Петербург Станкевич
возвращается в Удеревку и вскоре получает должность почетного смотрителя
Острогожского уездного училища. Станкевич с энтузиазмом берется за это
интересное, как ему кажется, дело. У него возникает множество идей, которые
он хочет осуществить в самом непродолжительном времени - например,
уничтожить телесные наказания в школах, ввести в уездных училищах
ланкастерскую, взаимную систему обучения, написать учебник всеобщей истории
и так далее. {См.: П. В. Анненков. Н. В. Станкевич. Переписка его и
биография. М., 1857, стр. 90.} Эти планы и намерения представляются ему
самому столь серьезными, что он мечтает стать инспектором казенных училищ и
окончательно посвятить себя педагогическому поприщу.
Обязанности почетного смотрителя оказались не очень обременительными и
оставляли достаточно времени для самообразования и досуга. Станкевич много
занимается историей, философией, иногда подумывает о подготовке к
магистерским экзаменам, хотя считает это делом далекого будущего. Больше
всего он сейчас озабочен мыслью о необходимости заняться полезной,
практической деятельностью. В декабре 1834 года он пишет Неверову: 'Часто я,
бог знает как, расфантазируюсь о своих подвигах, потребность деятельности не
дает мне покоя...' {'Переписка Станкевича', стр. 303.}
В январе 1835 года Станкевич снова в Москве. Его здоровье, хрупкое с
детских лет, причиняет все большие беспокойства. Оно становится постоянной
темой его писем. К тому времени уже обнаружились симптомы грозной болезни,
которой суждено было через пять лет унести его в могилу. 'Убийственная для
меня мысль, пишет он Неверову, - болезнь похищает у тебя душевную энергию,
ты ничего не сделаешь для людей. Природа, может быть, дала тебе средства
стать если не выше толпы, то в передних рядах ее, а болезнь забивает в
середину!' {Там же, стр. 309.} Значительную часть 1835 и 1836 годов
Станкевич живет в Москве, среди 'братии' своих - то есть товарищей,
Состояние здоровья не позволяло ему длительное время оставаться в деревне,
без врачебного надзора. Обязанности почетного смотрителя пришлось пока
забросить. Станкевич много читает по истории, желая восполнить пробелы в
своих познаниях, он изучает греческую и римскую историю, его занимают
различные события из истории средних веков. Чтобы лучше усвоить интересующие
его разделы, он стал давать частные уроки по истории братьям Белинского.
Временами Станкевича преследуют сомнения в правильности его образа
жизни. Он мечтает поскорее стать на ноги, 'быть человеком' и посвятить себя
какому-нибудь общественно полезному делу. Он с иронией, а то и с сарказмом
отзывается о людях образованных, ученых, но живущих в бездействии и без
пользы. Порой ему кажется, что и он сам принадлежит к их числу. В октябре
1835 года Станкевич пишет Неверову: 'Я не чужд энергии, но часто теряю центр
в моих занятиях и не знаю, куда иду: всякая вдохновляющая мысль покидает
меня, и я брожу несколько дней в апатии, не зная, к чему устремиться'. {Там
же, стр. 332.} Станкевич мучительно ищет выхода из этих сомнений, ищет путей
к душевному покою и гармонии.
Между тем в его личной жизни наметились и некоторые другие коллизии,
имевшие важное для него значение.
Весной 1835 года Станкевич познакомился с М. А. Бакуниным. Он стал
бывать у него дома, в имении его родных - Прямухине. Здесь он познакомился с
сестрой Бакунина - Любовью Александровной, с которой у него вскоре завязался
роман, чреватый, как выяснилось потом, серьезными душевными потрясениями.
Когда Бакунина была в 1837 году объявлена невестой Станкевича, он вдруг
усомнился в истинности своего чувства к ней и не смог заставить себя ни
отказаться от, брака, ни согласиться на него. В 1839 году, уже за границей,
Станкевич получил сообщение о смерти Бакуниной.
Отъезд Станкевича за границу был вызван прежде всего резким
обострением чахотки, давно точившей его, кроме того - желанием завершить
свое образование, особенно в области философии. Наконец, отъезд на
продолжительное время из России должен был, по мысли Станкевича,
окончательно проверить его чувства к Бакуниной и внести какую-то ясность в
их отношения, становившиеся все более тягостными.
21 июня 1837 года Станкевич получил официальное увольнение с должности
почетного смотрителя училища, {ГИМ, ф. 351, д. No 53, л. 19.} а в первой
половине августа был оформлен и заграничный паспорт, разрешавший его
обладателю в течение трех лет проживать в Германии, Италии, Швейцарии и
разъезжать 'по собственным его надобностям'. В том же месяце Станкевич
выехал из Москвы.
После трехнедельного пребывания на водах в Карлсбаде состояние его
здоровья заметно улучшилось, и он смог продолжать свое путешествие. В
октябре Станкевич прибыл в Берлин.
Здесь его ожидала радостная встреча с друзьями - Неверовым и
Грановским. Станкевич снял небольшую квартиру в том же доме, где
расположились его друзья. И жизнь скоро вошла в свою нормальную колею. Он
посещал лекции некоторых видных профессоров Берлинского университета -
например, лекции историка Ранке, юриспрудента Ганса, кроме того брал
приватные уроки по философии у молодого профессора Карла Вердера, с которым
у него вскоре установились весьма дружеские отношения. Занятия науками,
лечение, веселые досуги совместно с Неверовым и Грановским - в таких
условиях протекала жизнь Станкевича в Берлине.
Круг русских его знакомств здесь расширился. Осенью 1837 года сюда
прибыл Сергей Строев - давнишний университетский товарищ Станкевича, через
год - И. С. Тургенев. 'Здесь довольно русских, готовящихся в профессоры', -
сообщает родным Станкевич. {Письмо от 11 ноября/30 октября 1837 г. -
'Переписка Станкевича', стр. 28.} В конце 1837 года в Берлин приехала чета
Фроловых. Умная и образованная Елизавета Павловна Фролова открыла своего
рода салон, ставший центром умственной жизни всей русской колонии в Берлине.
Нередко коротали вечера здесь и Станкевич с друзьями. Е. П. Фролова - автор
замечательной, не опубликованной при ее жизни записки 'Несколько слов о
воспитании женщины в России', в редактировании которой принимал участие
Станкевич. {Текст этой записки со вставками Станкевича напечатан в 'Русских
пропилеях', т. 1. М, 1915, стр. 223-231.}
Он жил в Берлине интересной и содержательной духовной жизнью.
Основательное штудирование гегелевской логики заставило Станкевича, с одной
стороны, по-новому взглянуть на некоторые философские проблемы, занимавшие
его в последние годы, а с другой - почувствовать вскоре односторонность
гегелевской системы, ее отвлеченность от практических потребностей времени.
Несколько позже он обратит внимание на Фейербаха.
Помимо научных занятий Станкевич интенсивно знакомился с искусством
Германии, посещал музеи, театры. Громадное впечатление произвели на него
поездки в Дрезден и посещение знаменитой картинной галереи, а также в
Веймар, где все дышало воспоминаниями о близких его сердцу Гете и Шиллере.
К весне 1839 года круг берлинских друзей Станкевича стал быстро
редеть. Уехал домой Неверов, оставил Германию Грановский, стали готовиться в
дорогу Фроловы. Настал черед Станкевича. Однако врачи настоятельно
советовали ему продолжить курс лечения на юге. В августе 1839 года он выехал
в Италию, рассчитывая там пробыть месяцев восемь и летом, совершенно
исцеленным и окрепшим, вернуться домой.
По пути в Италию он остановился в Базеле, в Швейцарии. Здесь
состоялась заранее условленная встреча с давним университетским товарищем и
близким другом - А. П. Ефремовым, от которого Станкевич узнал потрясшую его
весть о смерти своей невесты Л. А. Бакуниной. Вместе с Ефремовым он
отправился в Милан, затем в Геную, Ливорно, Флоренцию и, наконец, в Рим.
Путешествие это продолжалось несколько месяцев. Друзья останавливались в
каждом из названных городов, с возможной тщательностью знакомились с
культурой и бытом страны, особенно с ее живописью и музыкой.
В Риме он встретился снова с И. С. Тургеневым. Встреча в Берлине не
была для Тургенева особенно памятной, она не сблизила обоих
соотечественников. Тургенев замечает, что Станкевич в ту пору 'не очень-то
жаловал' его. {И. С. Тургенев. Собр. соч., т. 11. М., 1956, стр. 229.
Станкевич свидетельствует в письмах, что он 'узнал' Тургенева еще в
Москве, студентом университета (см.: 'Переписка Станкевича', стр. 64). А
Тургенев в своих воспоминаниях о Станкевиче говорит, будто бы они впервые
познакомились лишь в Берлине, через посредство Грановского. Тургенев мог
запамятовать, свидетельство Станкевича представляется более достоверным.}
Совсем иными стали их отношения теперь, в Риме. Они подружились, часто
встречались у Ховриных - общих московских знакомых, также путешествовавших
по Европе.
Здоровье Станкевича между тем неожиданно сильно ухудшилось. По словам
Тургенева, он стал часто кашлять кровью, говорил 'чуть слышным голосом'.
Тургенев рассказывает в своих воспоминаниях, как однажды они вместе
поднимались к Ховриным, на четвертый этаж. Станкевич был в отличном
расположении духа и читал вслух Пушкина, вдруг он закашлялся, остановился,
поднес платок к губам: на платке осталась кровь. Тургенев вздрогнул, а
Станкевич улыбнулся и продолжал читать прерванное стихотворение.
Станкевич не мог не знать, как опасно он болен. Но он никогда не
хандрил, никому не жаловался на нездоровье. В своих письмах к родным и
друзьям он часто с иронией отзывался о своем смертельном недуге.
В мае 1840 года болезнь Станкевича снова резко обострилась. Затем
наступило некоторое улучшение. В начале июня он вместе с А. П. Ефремовым и
В. А. Дьяковой, урожденной Бакуниной, к которой все больше привязывается,
отправляется во Флоренцию. Врачи строжайше запретили уезжать из Италии:
перемена климата могла оказаться гибельной. Станкевич предполагает остаток
лета провести в Германии или Швейцарии, а на зиму перебраться в Ниццу. Он
все еще полон веры, что его воля и молодой организм одолеют болезнь. Он
полон планов 'насчет studieren und schreiben' (изучения и писания). Помимо
нескольких статей в форме 'популярных писем', уже вполне созревших в голове,
он замышляет большой труд по истории философии, он рассчитывает написать
специальную работу, посвященную изложению философии Гегеля. И теперь,
сильнее, чем когда бы то ни было прежде, его охватывает желание вернуться
домой. Он с тоской пишет родным о своем изгнанничестве': 'Мне хотелось
только сказать вам, в каком бы удовольствии я поскакал в Россию! Ну, пусть
это будет несколько позже, но прочнее! Между тем прошу вас быть спокойными и
не придумывать ничего другого, я здоров и, повторяю, хочу только
закрепнуть'. {Письмо от 7 мая/25 апреля 1840 г. - 'Переписка Станкевича',
стр. 152.}
Надеждам Станкевича вернуться на родину уже, однако, не суждено было
сбыться. Из Флоренции он вместе со своими спутниками направился в Милан. Но
не доехал. На полпути, в городе Нови - том самом, близ которого Суворов
одержал знаменитую победу над наполеоновской армией, - в ночь с 24 на 25
июня 1840 года Станкевичу стало неожиданно плохо, и наутро его нашли
мертвым. Хорошо осведомленный К. С. Аксаков писал по этому поводу своему
брату Ивану: 'Если Виссарион не знает об этом, то ты скажи ему, милый Иван.
Скажи ему, что Ефремов с Станкевичем спали в одной комнате, поутру Ефремов
стал будить его ехать, а он уже умер'. {ЛБ, ГАИС III, III/1а.} Тело
Станкевича было перевезено в Россию и похоронено в родной Удеревке.
Смерть Станкевича глубоко потрясла его близких и друзей. Грановский 8
августа 1840 года писал Неверову: 'Он унес с собою что-то необходимое для
моей жизни. Никому на свете не был я так обязан: его влияние на меня было
бесконечно и благотворно'. {'Т. Н. Грановский и его переписка', т. 2. М.,
1897, стр. 404.} А вот строки из письма Тургенева к Грановскому, написанного
под свежим впечатлением от смерти Станкевича: 'Мы потеряли человека,
которого мы любили, в кого мы верили, кто был нашей гордостью и надеждой...'
{Письмо от 16/4 июня 1840 г. - Собр. соч., т. 12. М., 1958, стр. 15.} На
протяжении многих лет образ Станкевича не давал покоя Тургеневу-художнику. В
'Рудине' - в образе Покорского, в повестях 'Андрей Колосов', 'Гамлет
Щигровского уезда', 'Призраки', 'Несчастная' - мы ощущаем глубокий след,
оставленный Станкевичем в душе писателя. Опубликованная П. В. Анненковым в
1857 году переписка и биография Станкевича обострила в русском обществе
интерес к его памяти. Под свежим впечатлением книги Анненкова Л. Н. Толстой
писал Б. Н. Чичерину: 'Читал ли ты переписку Станкевича? Боже мой! что это
за прелесть. Вот человек, которого я любил бы как себя. Веришь ли, у меня
теперь слезы на глазах. Я нынче только кончил его и ни о чем другом не могу
думать. Больно читать его - слишком правда, убийственно грустная правда. Вот
где ешь его кровь и тело. И зачем? за что! мучалось, радовалось и тщетно
желало такое милое, чудное существо. Зачем?..' {Письмо от 21-23 августа 1858
г. - Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч., т. 60. М., 1949, стр. 272:} Лишь через
полвека после смерти Станкевича впервые был издан сборник его сочинений.

СТИХОТВОРЕНИЯ

ЭКСПРОМТ
(ПО ПРОЧТЕНИИ СТИХОТВОРЕНИЙ КОЗЛОВА)

С прекрасною и твердою душой,
С покорностью прияв судьбы веленья,
Умел он вознестись над грозною судьбой
И в бедствии нашел источник вдохновенья.

<1829>
Воронеж

НА ИГРУ Г-ЖИ ОСТРЯКОВОЙ

Талант твой нас обворожает,
Твой нежный взгляд, твой милый вид
Невольно в душу проникает
И сердцу внятно говорит.
Равно в Амалии, Аглаевой прелестна,
Как и свободы дочь в толпе цыган.
Ты обрела в природе талисман
Неподражаемый, чудесный.
Приятен голос твой и нежен, как свирель.
Ты всех собой очаровала,
Искусства ты постигла цель
И тайну сердца разгадала!

<1829>
Воронеж

ЛУНА
Подражание французскому

Как бы стыдливая краса
Сребристым облаком прикрыта,
Луна взошла на небеса:
Земля сиянием облита.
И дочь счастливая небес,
На светло-яхонтовом лоне,
В огнисто-золотой короне
Течет, златит и дол и лес,
Блестящей свитой окруженна.
Скажи ж, прекрасная луна,
В тончайший облак облеченна,
Что в небе делаешь одна,
Скрывая кроткое сиянье?
Идешь ли ты, как Оссиан,
Грустить в убежище страданья -
О дочь счастливых неба стран! -
И там сокрыть красы младые?
Несчастье знаемо ль тебе?..
Но вот в лазурной вышине,
Одета в ткани золотые,
Катишься по вершинам гор,
Собой пленяешь снова взор!
Теки же долее над нами
И наши взоры восхищай!
И нас до утра озаряй
Твоими кроткими лучами!

<1829>
Воронеж

СТАНСЫ

Прекрасно божие созданье,
Пленителен надзвездный мир,
Когда в звездах горит эфир
И льет сребристое сиянье
Небес красавица - луна, -
Священным жаром вдохновенья
Тогда душа моя полна!

Ты к смертным благ, творец вселенной,
И души их - твой светлый храм!
Огонь, рукой твоей возжженный,
Пылает в них - и к небесам
Куренье всходит благовонно,
Святых сердец гремит тимпан,
И мир, хвалы твоей орган,
Тебе поет хваленье стройно!

С надеждою подъемлю длани,
Паду во трепете лица,
Молю предвечного отца,
Чтобы смирил душевны брани,
Чтоб в сердце утвердил покой,
Чтоб не тернового стезей
Чрез бурную прошел я младость.

Молю! И слезы умиленья
Струею льются по щекам,
Святого полный вдохновенья,
Я волю дал моим слезам -
Быть может, жар мольбы усердной
Отцовским сердцем примешь ты!

Творец! священною десницей
Ты отвращаешь козни злых,
Ты милуешь рабов твоих
И награждаешь их сторицей,
Любовь к тебе свята, чиста,
Ты мир блаженством наполняешь
И жизни светлые врата
Рабам покорным отверзаешь!

<1829>
Воронеж

ОТРЫВКИ ИЗ СТИХОТВОРНОЙ ПОВЕСТИ

Прекрасны звезды золотые,
Когда по синим небесам
Они лиют в часы ночные
Лучи алмазно-огневые,
Прекрасен блещущий сапфир
В короне пышного султана,
Прекрасно небо Персистана -
Темно-лазуревый эфир,
Милей божественные взгляды
Елены - чуда красоты,
Она жива - как лёт мечты,
Как бег пленяющей наяды,
Мила - как чистая любовь,
Власы как лен, заря-ланиты,
Заныла грудь, зажглася кровь -
И брат и горе позабыты...

Зачем ее увидел ты,
О сын неопытный природы?..
И за неверные мечты
Отдал всё счастие свободы?
Зачем души своей покой
Сменил на рой надежд игривых,
Живых, пленительных - но лживых?
И юной пламенной душой
Навек отдался неизвестной?
Зачем?.. но поздо . . . .
. . . . . . . . . . . . .

Вечернею оделись мглою
И лес и чистые поля,
И предана давно земля
Ее урочному покою.
Предвестник ночи, в небесах
Алмазный Веспер появился,
Рубины в пламенных лучах
Рассыпались - и озарился
Огнями ночи небосклон.
И царь их - светлый месяц юный -
Вперен в таинственные думы,
На огненно-прозрачный трон
С немым величием восходит,
Плывет в эфир от выси гор
И на землю сребристый взор
С безмолвной грустию наводит.
Едва катит струи поток,
Едва душистый ветерок
Листы шиповника колышет,
И воздух ароматом дышит.

Вот чуть приметною стопой
Елена по росе сребристой
Идет в раздумьи . . . .
. . . . . . . . . . . . .

<1830>
Воронеж

УТЕШЕНИЕ

С душою, полной упованья,
Я скромно в море жизни вплыл -
И всем прекрасным ожиданьям
Младое сердце отворил.

С какою верой простодушной
Боготворил я этот мир,
Стремленью чувств младых послушный -
Веселье было мой кумир.

Я дружбе чистые объятья
От сердца чистого открыл,
Все были мне друзья и братья,
И я всегда им верен был.

Но скоро взгляды милой девы
Зажгли огонь в груди моей,
И лиры томные напевы
Мне были дар ее очей.

И жар святого песнопенья
Сильней горел в груди младой,
И дух мой жаждал вдохновенья,
Как пищи - сладкой, неземной.

Но скрылися очарованья,
Престал надеждам верить я,
Не совершились ожиданья,
И разбрелись мои друзья.

И всё, что жизни прежде льстило,
Что оживляло дни мои, -
Она, она мне изменила!..
И в сердце хладном нет любви!..

Лишь ты, святое вдохновенье,
Одно осталось верным мне,
Блаженства память, утешенье
Ты мне приносишь в тишине!

И успокоен дух мой юный
В беседе пламенной с тобой:
Возьму цевницу я, и струны
Кропятся сладостной слезой.

<1830>
Воронеж

ВЕСНА

Жизнь на празднике природы,
Цвет и зелень на полях,
Неба радужные своды
Рдеют в солнечных лучах,
И текут, красуясь, воды.

Всё цветет, благоухает,
Всюду радость разлита,
В сердце пламень проницает,
И волшебная мечта
Дух невольно увлекает.

Вновь родятся упованья,
Вновь душа отворена
Обольстительным желаньям,
И, как легкий призрак сна,
Проявились вспоминанья.

Где же всё, что сердцу льстило?
Чем питалася мечта?
То, что к жизни приманило?
Без чего она пуста,
Как безмолвная могила?

К славе гордое стремленье,
Упованья юных дней,
Жар священный вдохновенья,
Вера полная в людей
И восторгов упоенья? -

Погубил всё ранний опыт,
Рано пал на сердце хлад!
Зависти презренный шепот,
Добродетель без наград...
Но - откинем тщетный ропот!

Все бессильны укоризны,
Победить судьбу - кто мог?
Утешенье в бурной жизни
Мне да будет - вера, бог
И любовь _к святой отчизне_!

Прочь же грешные роптанья,
Бог - властитель над душой,
Погребу мои страданья,
И, быть может, вновь со мной
Примирятся упованья.

Не погибнет в бурях младость,
Западет во глубь души
Вновь потерянная радость
И в нерушимой тиши
Я признаю рока благость.

Прилетай же, наслажденье!
Тяжкий мрак души рассей,
Посели мне в грудь терпенье
И отвагу юных дней! -
Начинай перерожденье!

Жизнь на празднике природы,
Цвет и зелень на полях,
Неба радужные своды
Блещут в солнечных лучах,
И текут, красуясь, воды.

<1830>
Воронеж

ЭЛЕГИЯ

Когда на западе горит
Последний солнца луч
И ярким светом золотит
Края угрюмых туч,
Когда безмолвная луна
Встает печальна и бледна
От сумрачных полян,
И звезды в небесах горят, -
Люблю недвижный взор вперять
В эфирный океан.

И мнится мне, что та страна
_Знакомое_ хранит,
Что там, где теплится луна,
Мой брат иль друг сокрыт,
Что на лазурных небесах
Сияют в пламенных лучах
Погибшие давно,
И души их в тиши ночной
С моей беседуют душой
Невнятно и темно!

Ей не поведают оне
Тайн жизни неземной
И ни о том, что в их стране,
Над бедною землей.
Но их немая речь во грудь
Нашла прямой и чистый путь,
Отрадна мне она!
Внимать ее готов и рад,
Тогда не помню я утрат,
Душа моя светла!

Когда на западе горит
Последний солнца луч
И ярким светом золотит
Края угрюмых туч,
Когда вечернею зарей
Зефиров свежих резвый рой
Разносит аромат,
Когда луна идет с полян, -
Люблю в эфирный океан
Я взоры устремлять.

<1830>
Воронеж

ИЗБРАННЫЙ

Дня румяное светило
Ярко запад озлатило,
Чуть катит струи река:
Разноцветною грядою
В ней трепещут облака...
Вот полнеба, как каймою,
Опоясалось зарею,
Веспер в пламенных лучах
Загорелся в небесах.
Над зелеными холмами,
Ночи светлая краса,
Месяц всплыл, его лучами
Озарились небеса.
Он на землю взор унылый -
Землю взор осеребрил,
На поток - поток игривый
Заблистал, заговорил.

Тихо всё. Сребро и злато
Пышно блещут на водах,
Разлилися ароматы
В очарованных полях.
Вдруг над влагой зашумело,
Скрылась в облаке луна,
Небо в мраке просветлело,
Запылало, загремело...
И, как прежде, тишина
Землю спящую одела.
От полночи, от полдня,
От заката, от восхода
Волны шумные народа
С диким ропотом текут
Через дебри, через горы,
Возводя на небо взоры,
Притекли, чего-то ждут...

Вот опять луна златая,
Из-за облак выплывая,
Кроткий свет на землю льет,
В роще соловей поет,
И опять сребро и злато
Пышно блещут на водах,
Веют снова ароматы
В очарованных полях.

Но толпы безмолвны, тихи:
В область светлую луны
Их глаза устремлены,
Пришлецы уныло-дики!
Иль не мил земной приют?
Иль чего от неба ждут?

В вышине блеснуло, - клики
Раздались: '_Гряди, великий!
Светлый трон тебе готов_'.
И на грядах облаков,
Пересыпанных звездами,
Льются волны за волнами
Ясных, пурпурных лучей:
Заиграли, засияли
Средь эфирных областей,
Солнце светлое соткали.

Но кому же сей престол,
Кто на нем воссядет смело?
Гром по небесам прошел,
Глухо в дебрях зашумело!
'_Он грядет_!' я глас внемлю,
Чью ж бессмертную главу
Пышно радуга одела?
Перед кем во прах падет
Полный радости народ?
Кто сидит на светлом троне
В семицветной сей короне?
Чей небесный, кроткий взор
Сладко душу проницает?
Загремел народа хор,
Целый мир ему внимает:
Тих стоит угрюмый бор,
В брег не бьют седые волны,
Цепи лишь кремнистых гор,
В прах пред ним склоняясь дольний,
Предают одна другой
Славословья глас святой.

Хор народа

Царь! сильна твоя держава,
Тверд, блистателен твой трон,
Чад твоих любовь и слава,
Правда, милость и закон
Да пребудут век с тобою!
Да венец твой процветет,
Просияет неземною
И нетленной красотою,
Да из рода в дальний род
Слава дел твоих прейдет!

И _избранный_ с умиленьем
Славословья глас внимал:
Он, казалося, с моленьем
Взоры к небу обращал.
Вдруг покрыли небо тучи,
Вихорь шумный набежал,
Поднимает прах летучий,
Закачался лес дремучий,
Ветр в полях забушевал,
Небо молнии раздрали,
В тучах громы рокотали,
Бездна целая огня
В мрачных высях буревала,
Устрашенная земля
В основаньи трепетала.

В тучах мрачных и громах,
В огнецветной колеснице,
Под кровавой багряницей,
Ярой бури на крылах
Мчится дух ужасный брани,
Меч в могущественной длани,
В грозном взоре огнь и кровь.
Милосердие, любовь -
Всё, что близит человека
К порождению богов, -
Мнилось, в грудь его от века
Зарониться не могли.
Он над племенем земли
Ужас мчит и разрушенье
За погибельной рукой,
Вот он стал, концы вселенной
Вторят голос громовой.

Дух брани

В молньеносной колеснице,
Ярой бури на крылах,
Я могучею десницей
Обращаю в дольний прах
Царства мира и народы.
Меч и гибель - мой закон
Над законами природы,
А вселенная - мой трон.
Выси гор, морей пучину
Я с грозой перелечу,
На противных гибель кину,
Кровью меч мой насыщу,
Смолкнет слабый глас гордыни,
Треснув, в прах падут твердыни
Под могучею рукой,
Тщетны слезы и моленья:
Над противною страной
Опочиет гробовой
Гений бед и разрушенья.

Хор духов

Тщетны слезы и мольба
Над могучим духом брани:
Непременен, как судьба,
Мановеньем сильной длани
Он подвигнет молний строй -
Всюду пламень истребленья!
И над целою страной
Опочиет гробовой
Гений бед и разрушенья.

Дух брани

И протекши, как гроза,
Покорив перуном землю,
Зажигаю небеса,
Глас громов хвалебный внемлю,
Но, наскучив тишиной,
В грудь царей земли влетаю,
Жаждой славы истомляю,
Власть даю им над землей,
И питомец духа брани,
Как всесильный бог земной,
Восседит, с перуном в длани,
Над плодом завоеваний.

Хор духов

Славен сын кровавой брани:
Он, как сильный бог земной,
Восседит с перуном в длани
Над плодом завоеваний.

Дух брани

Ты, могучий! чья рука
Освятилась скиптром царства,
Гром прими, рази коварство,
Устрашай весь мир, в века
Передам твою я славу,
Возвеличу пышный трон,
Укреплю твою державу,
Ты вселенной дашь закон,
Завоюешь землю, море,
Кто ж тебе противный - горе!

Хор духов

Приими, могучий царь,
Духа брани дивный дар:
Он тебя покроет славой,
Возвеличит пышный трои,
Укрепит твою державу,
Ты вселенной дашь закон,
Завоюешь землю, море,
И противным - горе, горе!

Страшно, дико в небесах
Громы ярые рокочут,
Огнь блистает на крылах,
Дебри темные грохочут:
За ударом вслед удар!
Облеченные в пожар,
Духи шумною грядою
Мчатся, вьются над землею.
В страхе, в трепете народ
Пред _избранным_ упадает,
На коленах слезы льет,
Но великий созерцает
Без боязни сонм духов:
В небе молньи блещут реже,
Тише, тише гул громов,
Расхолмились - и как мрежи
Стали гряды облаков.
Царь взирает светлым оком -
Загорелась над востоком
Утра юная звезда,
Веселей заколебалась
В берегах своих вода
Зарябела и помчалась.
Кто ж, эфира но зыбям
В ризы утра облаченный,
Доблий, царственный, смиренный,
Встречу дня златым лучам
Мчится с кротким, ясным взором?
Блещет радость на челе,
Небо светло. На земле
Всё творенье стройным хором
_Духу мира_ гимн поет,
Радость в дар ему несет.

Общий хор

В ризы утра облаченный,
С ветвью звездной на челе,
Прииди, благословенный,
Мир посеять на земле:
Да смирится горделивый!
Да познает благость злой!
Орошенны кровью нивы,
Как прохладною росой,
Освежи своей слезой!
Залечи народов раны,
Снова троны укрепи
И святую длань простри
Над могучим, над избранным!

Дух мира

Небом данный царь земли!
Духу мира ты внемли:
Он не жаждет битв и крови,
Не прострет он скиптр златой
Над разрушенной страной,
В царстве правды и любви,
Там, где милость и закон,
Где небес прообразитель -
Милосердье, - там мой трон
И любимая обитель.
Я кровавою рукой
Не предам тебе вселенной,
Ты не будешь бог земной,
Горем мира вознесенный:
Я бездушному мечу
Света участь не вручу,
Ты не будешь враг природы,
И у ног твоих народы
С рабским страхом не падут,
Ни стенанья, ни железы,
Пи убийственные грезы
Дух спокойный не смятут.
Но с слезой в очах отрадной,
Освященный, благодатный,
Счастливый любовью чад,
Сердцем чист, душою светел,
Тих и свят, как добродетель,
Сладко будешь созерцать
Добрый плод твоих деяний.
Крови чужд, завоеваний.
Не померкнет твой венец,
Смерти глас забудешь бранный,
Неба сын драгой, избранный
И отечества отец!

Хор

Не померкнет твой венец,
Неба сын драгой, избранный
И отечества отец.

С полным сердцем, умиленный
Духу мира царь внимал -
И, казалось, скиптр вселенной
Так его не утешал.
Слезы чистою росою
Заструились из очей,
Под короной неземною,
В блеске огненных лучей,
Он, как светлый искупитель,
Кротким взором созерцал
Славы царственной обитель,
Свой народ - и сей припал
Со слезами и моленьем
Освященного к стопам.
'Не грозой, не разрушеньем
Я величие создам
Мне врученного народа, -
Царь изрек, - нет, меч врагам!
Охранится им свобода,
Я приму его из рук
Громоносца _духа брани_,
Мирт возьму из _мирной_ длани,
И громовый славы звук
Возвестит в пределах мира
Счастье скромной тишины,
Сладкий плод златого мира -
Благоденствие страны,
Мне врученной провиденьем'.
Он умолк - и с восхищеньем
Каждый подданный лобзал
Кроткую его десницу,
И, виясь кругом станицей,
Шумный хор дух_о_в вещал:

Хор духов

Царь! сильна твоя держава,
Тверд, блистателен твой трон.
Чад твоих любовь и слава,
Правда, милость и закон
Да пребудут век с тобою!
Да венец твой процветет,
Просияет неземною
И нетленной красотою,
Да из рода в дальний род
Слава дел твоих пройдет.

<1830>

ФИЛИН
(Перевод)

Ночной вещун! буди твои леса,
Долины оглашай могильным криком:
Густеет мрак, и в тучах небеса -
Пой смерть, пой смерть! в твоем взываньи диком,
В ужасных песнях средь ночной тиши
Есть тайная отрада для души,
Твой праздник - смерть, тебя страшат живые,
Дни гибели - то дни твои златые.
Дети персти бренной, пробуждайтесь!
Одр покоя бросьте - и внимать!
Прозвучал кому-то час последний:
'Пробуждайтесь!' - прокричал вещун.
Когда из недр могилы в час полночной
Ее печальный житель восстает,
Когда земля трепещет и гудёт,
Колеблема его стопою мощной, -
Лишь ты один, с любовию, крылом
Подъяв его могильные покровы,
Песнь гибели поешь над мертвецом,
Ласкаешь лик его суровый.
Дети персти бренной, пробуждайтесь!
Одр покоя бросьте - и внимать!
Прозвучал кому-то час последний:
'Пробуждайтесь!' - прокричал вещун.
Твой зоркий глаз в дали читает смутной,
Узришь ли смерть - и, крылья расширив,
Летишь туда, где гость земли минутной,
Земной свой жребий тихо совершив,
Отшел к отцам, над свежею могилой
Ты вновь поешь, ужасный бард ночной,
И внемлет вечность глас унылый
И страннику готовит кров родной.

<1830>
Москва

НЕ СОЖАЛЕЙ

Va, i'homme qui vit seul ne saurait etre heureux!
La solitude encore rend nos maux plus affreux.
La mart d'Abel, acle 2. {*}
{* Полно, человек, который живет один, не может быть счастлив. В
одиночестве наши горести становятся еще ужаснее. 'Смерть Авеля', акт 2
(франц.). - Ред.}

Ты говоришь: 'Жалей, он губит
В кругу невежд свои мечты:
Толпа прекрасного не любит...
Секирой острой клеветы,
Она безжалостно изрубит
Его заветные цветы!'

Не сожалей, он жертва чести...
Но не дерзнет толпа невежд
Врубить клеймо позорной мести
На лучший цвет его надежд,

Не сокрушит она святыни,
Враждебной силой не дохнет,
И только вороном пустыни
Вдали добычу стережет.

Не сожалей, он гордо вянет,
Дождись, пока его не станет,
И погляди на мертвеца,
Когда презрение проглянет
В чертах холодного лица...

Не сожалей - он не печален!
Увы! Он только одинок...
Не раз бывал среди развалин
Заброшен бурями цветок!

1830

ПЕСНЬ ДУХОВ НАД ВОДАМИ
Из Гете

Душа человека
Волнам подобна:
С неба нисходит,
Стремится к небу,
И вечной премене
Обречена:
Снова должна
К земле обратиться.

С крутой скалы
Бежит ручей
И влажной пылью
Сребрит долины.
Но, заключен в пределы,
С журчаньем кротким,
Всё тише, тише
Катится вглубь.

Крутые ль утесы
Ему поставляют
К паденью препоны -
Нетерпеливый,
Он пену вздымает
И льется по ним,
Как по ступеням,
В бездну!

В гладкой постеле долину
Он пробегает,
А в зеркальном море
Звездное небо горит.

Ветер, м_о_ря
Кроткий любовник, -
Ветер из глубины
Волны вздымает.

О душа человека,
Как волнам ты подобна!
О судьба смертных,
Как ты подобна ветрам!

<1831>

НА МОГИЛУ СЕЛЬСКОЙ ДЕВИЦЫ

Мирно спи, господь с тобою!
Краток, горек был твой путь,
Ты брела по нем с тоскою,
Ты спешила отдохнуть.

Жизнью ты не веселилась:
Горе - жизнь твоя была!
Не на счастье ты родилась,
Не на радость расцвела!

Полно в мире неутешном
Бедной деве горевать,
Знать, не в нашем свете грешном
Тем цветочкам расцветать.

Счастья здесь они не знают,
Их не радует земля,
Нужны богу, засевают
Ими райские поля.

<1831>
Москва

ГРУСТЬ

Ночь темна, снег валит,
Ветер по полю шумит,
Приунылая беседа
В даль пустынную глядит.

'Полно, братья, горевать!
Прояснится даль опять,
Снова небо просветлеет,
Снег сбежит с высоких гор,
Вновь цветы утешат взор,
Поле вновь зазеленеет!

В наших тучных лугах,
На обширных степях,
Как и прежде, ружья грянут...'
- 'Но почившие в гробах
Не проснутся, не восстанут!

Нам их жизнь не видна!
Их постеля холодна!
Братцы! в память их наполним
Чашу старого вина!

На холме гробовом
Песню громкую споем:
Песню ту, что мы певали
В дни, как в их кругу живом
Шумно, весело жнвали!'

Февраль или март 1831
Москва

МГНОВЕНИЕ

Есть для души священные мгновенья:
Тогда она чужда земных забот,
Просветлена лучом преображенья
И жизнию небесною живет.

Борьбы уж пет, стихают сердца муки,
В нем царствуют гармония и мир,
И стройно жизнь перелилася в звуки,
И зиждется из звуков новый мир.

И радужной блестит тот мир одеждой,
Им блеск небес как будто отражен,
Всё дышит в нем любовью и надеждой,
Он верою как солнцем освещен.

И зрим тогда незримый царь творенья:
На всем лежит руки его печать,
Душа светла... В минуту вдохновенья
Хотел бы я на божий суд предстать!

<1832>

К МЕСЯЦУ
Подражание Гете

Снова блеск твоих лучей
Землю осребрил,
Снова думам прежних дней
Сердце он открыл.

Ты глядишь печально вдаль
На мои поля, -
Иль тебя, мой друг, печаль
Трогает моя?

Как отрадна для души
Память прежних дней!
Я храню ее в тиши -
Грусть и радость с ней!

Мчися, быстрая вода!
Не расцвесть мне вновь, -
Так умчались навсегда
Верность и любовь!

Я сокровищем владел -
С ним погибло всё!
Сердце, рвись! - но твой удел -
Не забыть его!

Мчися, быстрая река,
Мчися вдоль полей!
Душу мне гнетет тоска,
Песне вторь моей,

В осень бурною волной
Бьешь ли о брега
Или раннею весной
Льешься чрез луга!

Счастлив, кто среди степей
С другом сердца жил,
Кто без злобы на людей
Про людей забыл!

То, что чуждо их душам,
Что их не манит,
В смутный час ночной мечтам
Смутно говорит.

<1832>

СТАРАЯ, НЕГОДНАЯ ФАНТАЗИЯ

'Серые тучи по небу бегут,
Мрачные думы душу гнетут!'
- 'Тучи промчатся, солнце блеснет,
Горе не вечно, радость придет!'

- 'Ясное солнце блещет высоко,
Радость былая умчалась далеко'.
- 'Людям до солнца не доходить,
Радость былую не воротить'.

- 'Звезда горела средь небес,
Но закатилась - свет исчез'.
- 'В небе других миллионы сияют,
Блеском отрадным взоры пленяют'.

- 'Сколько ни будут пленять и светить -
Той, что погибла, не воротить!'

Март 1832

ОТШЕЛЬНИК

Покину мир - среди могил
Влачить мне долгое изгнанье!
Покину мир - я в нем забыл
Свое высокое призванье!
Не блеск его, не суеты
Во мне глас неба заглушили,
Меня томят мои мечты,
Мои мечты меня убили.
Мне память в казнь! Передо мной
Витает образ вечно милый -
Любовью грешной и тоской
Душа томится, гаснут силы...
Но я разрушу тяжкий плен,
Я жизнь найду во тьме могилы
И вольность среди мрачных стен.

Там вновь душа молиться станет,
Вдали от бурь созреет плод -
И падший дух опять воспрянет,
И небо в грудь мою сойдет.
Я понесу святое иго,
Я тьмы стерплю мучений, зол,
Согнусь под тяжкою веригой...
Но небо даст мне свой глагол.

Тогда покину мрак гроб_о_вый,
Тогда явлюсь перед людей -
И грянет глас судьбы суровый,
Как гром над бездною морей.
Глагол небес прейдет пучины,
И тьмы во прах пред ним падут,
Главы преклонят властелины,
Рабы свободу обретут.

Октябрь 1882
Москва

ДВА ПУТИ

Я на распутии стоял,
С самим собой в борьбе тяжелой:
То мрачный путь, то путь веселый
На поле жизни мне мелькал.
Манила радость - в отдаленьи
Знакомый образ видел я:
К нему с тоской, к нему в томленья
Душа просилася моя.
И уступал я... улетали
Сомненья быстрою чредой:
Туда!.. Но может, путь печали
Скрывает небо за собой!
В раздумьи стал я: блеск обманет,
Любовь коварна, жизнь летит,
Душа от радости устанет,
И рано сердце загрустит.
Забуду ж свет! К безвестной цели
Пойду через тернистый путь!
К гробам! - чтоб страсти омертвели,
Чтоб охладела к миру грудь!
И, заглушивши сердца злобу,
Благословил я мрачный вход:
Что нужды? Жизнь ведет ко гробу -
Быть может, к жизни гроб ведет.

Но что же мне в замену света?
Брожу один в могильной мгле,
Взываю к небу и земле -
Земля и небо без ответа.

Октябрь 1832
Москва

РАЗДУМЬЕ

Скроюсь от света, угасну в тиши!
Некому вверить горе души!
Звездам - в них чувства иль нет,
иль сокрыто,
Людям - прекрасное в людях убито.

Край есть далекий, в далеком краю
Бедное сердце - его я люблю,
Моет, тоскует оно за горами,
Горы не горе - судьба между нами.

Ноябрь 1832

ФАНТАЗИЯ

Люблю я смотреть, как ночною порой
Толпятся миры в вышине голубой,
Как тихие воды в брегах отдыхают
И синее небо в раздумьи лобзают.

Но время наступит, но час прозвучит -
И воды иссякнут, и небо сгорит,
Глагол пронесется - он мертвых разбудит,
Проснутся, восстанут - а мира не будет!

Ноябрь 1832

ПЕСНИ
Фантазия под вальс Бетховена

Когда в колыбели дитя я лежал,
Веселую песню мне дух напевал,
За нею душа улетала далеко,
И песня запала мне в душу глубоко.

Отрадные звуки проснутся порой,
Веселые годы встают предо мной,
И дух напевает - где денется горе? -
Про дальнее небо, про синее море...

Когда я безумной любовью пылал,
Другую мне песню мой дух напевал,
То звуки блаженства, то стоны печали
Далекие - грудь молодую вздымали.

Душа к ним летела - казалося ей.
Что песня звучала из милых очей,
По очи не блещут, любовь отлетела,
И звуки затихли, и грудь охладела.

Я в жизни утратой утрату сменял,
Унылую песню мне дух напевал,
И в сумраке ночи на песню печали
Знакомые тени ко мне прилетали.

Напрасно теперь в отдаленном краю
Веселые, старые песни пою!
Нет! жизнь обнажилась! Нет! бездна зияет -
Ужасную песню мне дух напевает..

Декабрь 1832

Я. М. НЕВЕРОВУ

Его зовут Январь,
Но смотрит он веселым Маем,
За то мы песнь ему поем
И велегласно величаем.

Его пленяете не вы,
Невы красавицы младые, -
Он верен прелестям Москвы
И вам, студенты удалые.

. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
Кто верен так друзьям, как он,
Хоть называется Неверов.

1832

СЛАБОСТЬ

В борьбе напрасной сохнет грудь,
Влачится юность без отрады,
Скажи, судьба, куда мой путь?
Какой и где мне ждать награды?

Беспечный, дикий, полный сил,
Из урны я свой жребий вынул, -
И тяжкий путь благословил,
И весело людей покинул.

Я знал: не радость мой удел -
По ней душа не тосковала,
Высокой жаждой дух горел,
Надежды неба грудь питала...

Давно, давно я на пути,
Но тщетно цели ищут взгляды. -
Судьба! Что мне твои награды?
Былую веру возврати!

Март 1833
Москва

ЗАВЕТНОЕ

В моей душе живут прекрасные виденья
И звуки чудные звучат,
Но никогда творящие мгновенья
Их для людей не воплотят.
Мои друзья - они сжились со мною,
Со мною в тихий гроб сойдут,
Но никогда предателя рукою
Я их толпе не выставлю на суд.
Понять ли ей, как те мечтанья святы?
Как сердце юное живят,
И щедро платят за утраты, -
И с небесами жизнь дружат?
Благодарю! Ты мне их дал, спаситель!
Мне с ними чужд других людей кумир:
Они мне жизнь, любовь, но сердце - их обитель,
Им безответною пустыней был бы мир.

2 апреля 1833

ПОДВИГ ЖИЗНИ

Когда любовь и жажда знаний
Еще горят в душе твоей,
Беги от суетных желаний,
От убивающих людей.

Себе всегда пред всеми вереи,
Иди, люби и не страшись!
Пускай твой путь земной измерен -
С непогибающим дружись!

Пускай гоненье света взыдет
Звездой злосчастья над тобой
И мир тебя возненавидит, -
Отринь, попри его стопой!

Он для тебя погибнет дольный,
Но спасена душа твоя!
Ты притечешь самодовольный
К пределам страшным бытия.

Тогда свершится подвиг трудный:
Перешагнешь предел земной -
И станешь жизнию повсюдной,
И всё наполнится тобой.

Апрель 1833

НА МОГИЛЕ ЭМИЛИИ

Привет могиле одинокой!
Печальный мох ее покрыл
С тех пор, как смерти сон глубокой
От нас ее жилицу скрыл.

Окончен рано подвиг трудный,
Загадка жизни решена!
Любовь почила беспробудно,
И радость тленью предана.

Какие тайные законы
Тебя б в сей жизни ни вели,
Но участь горькую Миньоны
Ты испытала на земли.

Ты с горем свыклась с колыбели,
Тебя не видел отчий кров,
Звездой падучей пролетели
И жизнь, и младость, и любовь.

Но над печальною могилой
Не смолкнул голос клеветы,
Она терзает призрак милый
И жжет надгробные цветы...

Пусть смертный ждет судьбы со страхом,
И чем бы ни был бог земной -
Повсюдной жизнью или прахом, -
Благословение с тобой!

Но если утро воскресенья
Придет на светлых облаках,
Восстань с лучом преображенья
В твоих лазоревых очах.

Лети, лети в края отчизны,
Оковы тленья разорви!
Будь с ним одна в единой жизни,
В единой зиждущей любви.

1833

ЭПИГРАММЫ И ШУТОЧНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

ЭПИГРАММА

'Кутейник всех обрек с Парнаса на изгнанье,
Один лишь он иметь там хочет пребыванье'.
- 'Ты шутишь? Можно ли мне согласиться в том?'
- 'Клянуся - истина: он даже муз поносит'.
- 'Да как священный Феб всё это переносит?'
- 'Где смех, там гнева нет: он у него - шутом'.

<1829>
Воронеж

ЭПИГРАММА

'Я знаю свет! -
Так говорил Тарас, любезный мой сосед, -
А в свете жить - великое уменье!
Я людям, _нужным_ мне, поклоны отдавал,
Дам модных красоту я громко выхвалял,
Всегда мне нравилось их мненье,
Что им не нравилось, я то всегда бранил,
В глаза был другом всех, и всяк меня любил.
Мне подражай, когда счастливым быть желаешь!..'
- 'А правда? Долг?..' - 'Ты света, брат,
не знаешь'.

<1829>
Воронеж

ЭПИГРАММА

Есть русская пословица одна:
Что всякий и в _грязи_ на _золото_ укажет,
Но, видя Кличкина, невольно всякий скажет:
Что _грязь_ и в _золоте_ видна.

<1829>
Воронеж

<НА КАЧЕНОВСКОГО>

За старину он в бой пошел,
Надел заржавленные латы.
Сквозь строй врагов он нас провел
И прямо вывел в кандидаты.

<1834>

<НА СНЕГИРЕВА>

Он {*} - историческая мерка,
Тебе ж что скажем, дураку?
Ему - в три фунта табакерка,
Тебе - три фунта табаку...

<1834>
{* Каченовский.}

ЯНУАРИЮ МИХАЙЛОВИЧУ
И ТИМОФЕЮ НИКОЛАЕВИЧУ,
ОТПРАВЛЯЮЩИМСЯ
НАСЛАЖДАТЬСЯ ЖИЗНЬЮ

Поспешайте, юноши,
Наслаждаться жизнию!
Предоставьте дряхлости
Логику печальную!
Пусть она пытается
Измерять количество,
Наслаждайтесь качеством
Юных уст и щек.
Пусть она над мерою
Изломает голову.
Вы же переполните
Меру шумной радости.
Но к чему вся арматура -
И меня в среду...
Увлекла карикатура,
Эпиграмма на людей,
Незаконная фигура -
Безобразный Тимофей,
С ним и Строевым Сергеем
(В гнусном обществе таком)
Любоваться Колоссеем
Наказанье поделом!
Сам наверно знал, что в этом
Ни на крошку нет пути,
Занимался б квантитетом,
Труден, бог его прости.

1837 или 1838

ОПЯТЬ В БЕРЛИНЕ

Опять больным, опять невеждой
Я возвращаюся в Берлин,
Опять в душе моей с надеждой
Ведет войну мой старый сплин!
Я стану жить умно, учено,
Я сяду в прежнюю ладыо,
Опять увижу Ашерсона,
Опять увижу попадью.
И Озерова-камергера,
И старца, прусского царя,
Барона Фриша, Рибопьера,
Вар......... пономаря.
Найду друзей, быть может, новых,
У старых душу отведу,
Напьюся чаю у Фроловых
И ровно в десять спать пойду.
Поутру больно что-то шее,
Желудок плох.............
Давай стакан воды скорее,
По предписанию врача.
Потом пошли опять науки.
Гулянья, завтрак и обед,
Тоска и грусть, частичка скуки,
Потом беру в театр билет.
Там Герн: он выше всех условий!
Смешит и мертвых и живых!
Я прихожу домой здоровый,
И ночью спится Клара Штих.

<1838>

* * *

Профессор будущий! преследуем судьбою,
Скажи, что предпринять намерен ты с собою?
Принял ли рвотное? Что чувствовал потом?
Что с грудью деется? Как можешь животом?
Чем занимаешься? Идет ли в ум ученье?
И долго ли еще пробудешь в заточенье?
Доволен ли судьбой? Глаголешь ли хулу?
Или блаженствуешь, простершись на полу?

Но что б тебе судьба терпеть ни повелела,
Не вправе проклинать ты своего удела:
О, как не позабыть и воли и трудов
Под тенью сладкою Армидиных садов,
Где райские плоды горят на каждой ветке.
О птица странная, в какой ты чудной клетке!
За этим, подивясь такой твоей судьбе,
Я кое-что сказать намерен о себе.
Сегодня лучше мне: уж нету боли в шее,
Живот не тяготит и голова свежее.
Штанов не надевал, в подштанниках хожу
(Одежду эту я удобней нахожу),
Пью чай по-прежнему и всё держу диету,
Потею, кашляю немного - денег нету!

А Берта? - Да, была сегодня и вчера,
Но что ж? От этого немного мне добра,
Нельзя - ты сам смекнешь, не предаваясь думе, -
Быть добродетельным в означенном костюме,
Пусть опыт мой тебе послужит как урок,
За это ты пришлешь мне талеров пяток.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Прощай! В политике я вижу пустословье -
Пиши о чувствах мне и о твоем' здоровье.

<1838>

ПОСЛАНИЕ К Я. М. НЕВЕРОВУ
ПО СЛУЧАЮ ПЕЧАЛЬНЫХ ЗВУКОВ, КОТОРЫЕ ОН ИЗВЛЕКАЛ
ИЗ МУСИКИЙСКОГО СТРУМЕНТА

Полно, Неверов, прискорбные звуки
Бледной рукою из струн извлекать, -
В них воплотились душевные муки,
Что за охота мне грудь раздирать?
О! посмотри, как кругом неё печально-

Бледное небо и тающий снег,
Нашим друзьям угрожает квартальный,
Горе сулит штифельпуцера смех.
Гаген в насморке, Фазона не стало,
Наполитан головою поник,
Смутно грядущего чрез покрывало
Греческий вам угрожает язык.
Сам ты, о яростный, сам ты, могучий,
Перед сарматкой копье опустил,
Мигом погаснул пламень твой жгучий,
В битву желанную ты не вступил.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Что предаваться сим жалостным песням, -
К Арендту в Гамбург - там мы воскреснем!

1838

* * *

Дай руку мне, любезный Тимофей!
Ты слышишь ли, как это сердце бьется?
Но, друг, в ушах моих еще сильней
Рассудка голос отдается
И всё кричит: 'Скорей в Берлин!
Иль ты останешься, скотина!'
Туда зовет меня мой сплин,
Рассудок, сердце, медицина,
И овладели мной они!
В Берлин! В Берлин! Мне нету мочи!
О друг! В Берлине - шумны дни!
О друг! В Берлине - сладки ночи!
Там Берта, доктор Ашерсон,
И доктор Вольф, и женский слон...
Там Гропиуса диорама,
Ее хочу увидеть - страх!
Тиргартен там, на лошадях
В нем скачут кавалер и дама!

14 июня 1839

ПРИМЕЧАНИЯ

В настоящий сборник вошло все наиболее существенное из поэтического
наследия четырех поэтов кружка Станкевича. Кроме оригинальных и переводных
стихотворений мы включили в книгу две стихотворные пьесы (Н. В. Станкевича и
К. С. Аксакова). В основе композиции каждого раздела книги лежит
хронологический принцип. Внутри разделов выделены шуточные и написанные на
случай стихи Станкевича и Клюшникова. Не имея самостоятельного
художественного значения, они тем не менее представляют определенный
биографический интерес. Переводы помещены среди оригинальных стихотворений,
ввиду того что по своему характеру они являются органической частью
творчества поэтов кружка. Кроме В. И. Красова, никто из поэтов,
представленных в этой книге, не издавался в советские годы отдельными
сборниками, а стихи И. П. Клюшникова, затерянные в периодических изданиях,
вовсе никогда не были собраны. В процессе подготовки к печати этой книги
было обследовано значительное количество архивных фондов в восьми
архивохранилищах. В результате нами обнаружено большое количество ранее
неизвестных стихотворений К. Аксакова, а также несколько произведений других
членов кружка Станкевича. Обследован также целый ряд старых журналов, газет
и альманахов. Мы не можем поручиться, что это обследование увенчалось
исчерпывающими результатами. Не исключено, что какие-то произведения
остались невыявленными.
Не придавая серьезного значения своему поэтическому творчеству, Н. В.
Станкевич не проявлял ни малейшей заботы о сохранении своих рукописей.
Автографов его стихов дошло до нас мало. Главным источником его поэтических
текстов являются публикации 1829-1834 гг. После окончания университета
Станкевич продолжал еще изредка писать стихи, но не печатал их. В 1857 г. П.
В. Анненков издал книгу 'Н. В. Станкевич. Переписка его и биография',
{Первоначально работа была опубликована в 'Русском вестнике', 1857, NoNo 1 и
2 и вслед за тем вышла отдельной книгой.} в приложении к которой поместил 12
стихотворений. Из них 11 публиковались впервые, в том числе одно, ошибочно
приписанное Станкевичу. Источником этих произведений явилась
неопубликованная рукопись друга Станкевича Н. Г. Фролова 'Н. В. Станкевич'
(ГИМ, ф. 351, д. No 62 и 63). Этот биографический очерк был написан в
1843-1846 гг. В распоряжении его автора находились списки некоторых
стихотворений Станкевича, которые он и воспроизвел в своем труде. На
титульном листе рукописи Фролова есть помета Александра Станкевича, брата
поэта, что этой рукописью в свое время пользовался П, В, Анненков, когда
трудился над своей книгой. Таким образом, рукопись Фролова являлась
единственным первоисточником десяти стихотворений Станкевича, поскольку их
автографы считались утерянными. В архивном фонде ЯМ. Неверова (ГИМ) мы
обнаружили почти все эти автографы (за исключением двух).
В последние годы жизни Станкевич написал несколько шуточных
стихотворений на русском и немецком языках, адресуя их своим друзьям. Они
были известны Анненкову, но тексты их считались погибшими. Из упомянутых
Анненковым стихотворений неразысканным осталось теперь пока только одно -
'Хор духов над спящим Грановским, возвещающий ему скорое пришествие
бутерброда, и горькие жалобы героя, при пробуждении, на отлетевшее
блаженство, к которому он уже был так близок'. Неизвестна также судьба
стихотворения, о замысле которого Станкевич в марте 1838 г. писал М. А.
Бакунину: 'Вчера получил я твое письмо, любезный Миша, с письмом кардинала
Виссариона <т. е. Белинского> - иначе называемого Bissarione furioso (под
этим заглавием я хочу писать эпическую поэму, в которой прославлю его
неистовство)' ('Переписка Н. В. Станкевича'. М., 1914, стр. 658).
Впервые стихи Станкевича были собраны и изданы в 1890 г. Алексеем
Станкевичем, племянником поэта, который включил в подготовленную им книгу 42
стихотворения. Одно из них он опубликовал впервые, по рукописи ('Я. М.
Неверову'). В настоящем издании впервые публикуются еще два стихотворения
('Вздымают ли бури глубокую душу...', 'Профессор будущий! преследуем
судьбою...'), а также впервые включается в собрание сочинений Станкевича ряд
мелких шуточных его стихотворений и эпиграмм, появившихся в печати после
выхода в свет издания А. Станкевича. Возможность новых находок стихов
Станкевича, неопубликованных или уже однажды печатавшихся под псевдонимами
или без подписи, отнюдь не исключена. В этой связи обращает на себя внимание
замечание сестры поэта - Александры Владимировны (вышедшей впоследствии
замуж за сына М. С. Щепкина) о том, что из поэтического наследия Станкевича
лишь 'немногое вошло в сборник его стихотворений, изданных племянником его,
Алексеем Ив. Станкевичем' ('Воспоминания А. В. Щепкиной'. М., 1915, стр.
84).
С другой стороны, необходимо окончательно 'закрыть' и
переатрибутировать три стихотворения, ошибочно приписывавшихся Станкевичу:
'Два мгновения', 'Раскаяние поэта' и 'Жаворонок'. Подписанные буквой 'С',
они были опубликованы в 'Телескопе' в 1836 г. (No 9, стр. 24-25, No 11, стр.
298-300, No 14, стр. 159-161). Еще Анненков обратил внимание на эти
стихотворения и безоговорочно приписал их Станкевичу ('Русский вестник',
1857, No 1, стр. 442-443). А. Станкевич включил их в свое издание. Между тем
автор их - Н. М. Сатин. Это установила В. С. Нечаева в своей монографии 'В.
Г. Белинский. Жизнь и творчество. 1836-1841' (М., 1961, стр. 73, 356).
{Дополнительные данные, абсолютно доказывающие авторство Сатина, нами
обнаружены в письмах Сатина к Н. Х. Кетчеру. 26 февраля 1836 г. Н. М. Сатин
писал Н. Х. Кетчеру: 'Почему ты не печатаешь ни одних моих стихов? -
Например, 'Жаворонка'... и др.' В одном из последующих писем, озаглавленных
'Антикритика', Сатин обстоятельно разбирает другое свое стихотворение -
'Раскаяние поэта' (первоначальное название - 'Resignation'). Он благодарит
Кетчера за критические замечания о его стихах и просит столь же откровенно и
впредь писать о них (ЛБ, М. 5185/33).}
Следует 'закрыть' еще одно стихотворение, приписывавшееся Станкевичу, -
'Тайна пророка', которое было впервые опубликовано как принадлежащее
Станкевичу в изд. Анненкова по рукописи Н. Г. Фролова. Фролов, в свою
очередь, взял это стихотворение из тетради Н. В. Станкевича, собственноручно
переписанное последним для Я. М. Неверова. На самом деле, как явствует из
неопубликованных мемуаров Неверова, оно принадлежит А. И. Подолинскому. {*}
{* 'Станкевич, - как рассказывается там, - принес мне в подарок тетрадь
своих стихотворений, переписанных собственноручно... В то время мне особенно
нравилась пиеса Подолинского

Возьмите предвиденья дар
И дивную тайну возьмите,

которую я заставлял его часто читать мне и всегда слушал с особым
наслаждением. По просьбе моей он и ее переписал собственноручно в этот
сборник, - а г. Анненков, встретив ее там, принял ее за его пьесу и
напечатал ее в своей книге как принадлежащую Станкевичу' (ГИМ, ф. 372, д. No
22, л. 28 об.).}

Стихи Красова печатались при его жизни на страницах 'Телескопа',
'Московского наблюдателя', 'Библиотеки для чтения' и 'Отечественных
записок'. Но издать стихотворения отдельной книгой Красов так и не успел.
Это было сделано уже после его смерти П. Шейном в 1859 г. Материалом для
этой книги послужили журнальные публикации поэта, а также рукописная его
тетрадь, доставленная издателю родственником Красова В. А. Глаголевским.
Десять стихотворений Красова было опубликовано в изд. П. Шейна впервые по
рукописям. Ввиду того что рукописи эти утрачены, издание П. Шейна сохраняет
значение единственного первоисточника для упомянутых десяти стихотворений,
точнее - девяти, поскольку одно из них ('С дарами чаша предо мной сияла..
.') появилось одновременно, или даже чуть раньше, в журнале 'Развлечение'
(1859, No 13). Заметим, что почти весь тираж этой книги сгорел, чудом
уцелело лишь небольшое количество экземпляров.
Незначительная часть автографов стихов Красова все же сохранилась. И
они позволяют не только уточнить тексты соответствующих его произведений, но
и составить более ясное представление о характере его поэтической работы
вообще.
После издания П. Шейна имя Красова снова оказалось прочно забытым. Лишь
в 1959 г. в Вологде вышел сборник стихотворений Красова (подготовка текста,
вступит. статья и примеч. В. В. Гуры). Избранные стихотворения Красова
составили раздел сборника 'Поэты 1820-1830-х годов' ('Библиотека поэта',
Малая серия. Л., 1961).
В настоящем издании поэтическое наследие Красова представлено почти
полностью. Кроме того, одно стихотворение ('К чему ты, мрачное томленье?..')
публикуется впервые, по автографу.

Вскоре после смерти К. С. Аксакова его брат Иван Аксаков задумал
собрать и издать в шести томах все его литературное наследие. Причем третий
том должен был включить в себя художественные произведения. Свой план Иван
Аксаков не успел выполнить.. Подготовленные при его жизни первые три тома
сочинений К. Аксакова (М., 1861-1880) содержали в себе лишь исследования и
статьи на исторические и филологические темы. Издание осталось
незавершенным.
Стихотворения К. Аксакова при его жизни никогда отдельной книгой не
печатались. {В 1835 г. в примечании к стихам К. Аксакова Белинский писал в
'Телескопе', что на нем лежит приятная обязанность обрадовать публику
радостным известием, что 'г. Эврипидин <т. е. К. Аксаков> издает полное
собрание своих стихотворений' (В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. 2, стр.
199). Это намерение не было осуществлено.} Исключение составляет изданная в
1858 г. драматическая пародия в стихах 'Олег под Константинополем'. Первый
сборник стихотворений К. Аксакова вышел лишь в 1909 г. в Москве. Он включал
в себя 27 стихотворений, опубликованных в свое время в различных
периодических изданиях. В 1915 г. Е. А. Ляцкий, при содействии племянницы
поэта О. Г. Аксаковой, предпринял издание нового собрания сочинений К. С.
Аксакова, выпустив, однако, лишь первый том, куда вошли художественные
произведения.
По архивным материалам Ляцкий подготовил к печати многие ранее
неизвестные произведения К. Аксакова. Но следует заметить, что они были
изданы им со множеством неисправностей - текстологических и всяких иных: он,
например, включил в книгу стихотворение 'Старый рыцарь', принадлежащее
Жуковскому, сочинял за поэта концы недописанных строк, не всегда при этом
даже оговаривая, свое вмешательство в текст, допустил массу ошибок в
датировке произведений. Совершенно неудовлетворительным оказался научный
аппарат этого издания.
Изъяны этого издания были столь очевидны и многочисленны, что их
вынужден был признать сам Ляцкий. Едва эта книга вышла из печати, как он
опубликовал в 'Русских ведомостях' (1915, 27 февраля, стр. 7) письмо в
редакцию, где сообщал, что среди выпущенных в свет экземпляров первого тома
собрания сочинений К. С. Аксакова 'оказались экземпляры с листами,
подлежащими перепечатке по допущенным в. них недосмотрам редакционного и
корректурного свойства'. В том же 1915 г. вышло повторное издание того же
тома. В него были внесены некоторые существенные исправления, по коренных
недочетов оно устранить не могло. Поскольку титульные листы и выходные
данные в обоих изданиях совершенно тождественны, отмечаем, что все наши
ссылки на изд. Ляцкого, кроме случаев специально оговоренных, даются по
изданию исправленному (оно содержит в себе 666 страниц, первое - 656).
В настоящем издании почти исчерпывающе представлен тот период в
творчестве К. Аксакова, который связан с его участием в кружке Станкевича.
Что же касается произведений Аксакова 40-50-х гг., то из них, учитывая
характер данного сборника, помещены стихотворения, которые более или менее
связаны с поэзией кружка Станкевича, а также некоторые другие, которые могут
дать читателю представление об общей перспективе творческого пути поэта.
Архивные фонды К. Аксакова обширны и разбросаны в нескольких
архивохранилищах, главным образом в ЦГАЛИ, ЛБ и ПД. Свыше пятидесяти его
стихотворений публикуется впервые - по автографам или авторитетным спискам.
{В сборник не включены следующие неопубликованные стихотворения К. Аксакова,
автографы или достоверные списки которых нами обнаружены: ЛБ: 'На утро дней,
когда так звучно слышен топот...', 'Хомякову', 'Софье' ('Тебе знаком был
свет...'), 'Николаю . Александровичу Елагину', 'Он...', 'Ода на поездку И.
С. Аксакова в Обоянь', 'Терцины', 'Мир во время бури', 'Семисотлетие Москвы'
(значительно более полный текст, чем в изд. Ляцкого), Абрамцево: 'Софье'
('Помню слово, помню святость долга...'), ЦГАЛИ: 'А. Г. Карташевскому',
ЦГИАЛ: 'К России'.} Аксаков часто переписывал свои стихи и никогда это не
делал механически. В процессе переписки стихотворение подвергалось, как
правило, различным исправлениям. Вот почему так велико количество
разночтений между автографами. Установление точной хронологии написания
некоторых произведений Аксакова связано со значительными трудностями,
поскольку датировка одного и того же стихотворения в различных автографах
далеко не всегда совпадает. Это еще более осложняло задачу, связанную с
выбором окончательной редакции стихотворения, если оно сохранилось в
нескольких автографах.

Поэтическое наследие Клюшникова не только хуже всего изучено, оно до
сих пор даже не собрано. Несколько его лучших стихотворений еще в XIX в.
стали достоянием хрестоматий и сборников. Но никогда его стихи не были
собраны в одну книгу, хотя такая мысль приходила в голову самому поэту (см.
вступит. статью, стр. 49).
С сожалением приходится отметить, что до нас дошла лишь малая часть
наследия этого неровного, но очень своеобразного и интересного поэта. Мы
выявили, по-видимому, все, что было им при жизни напечатано, и включили
также в эту книгу четыре стихотворения, публикуемые нами впервые, по
автографам или достоверным спискам. {В этот сборник не включено
приписываемое Клюшникову стихотворение 'У ворот сидела я...', рукопись
которого хранится в ЛБ. Принадлежность его Клюшникову ничем не
подтверждается.} Среди них, например, такое стихотворение, как 'На смерть
Станкевича'.
Автографы ранних стихов Клюшникова (периода кружка Станкевича) почти не
сохранились. Что касается поздних его стихотворений, написанных через сорок
лет после распада кружка, то сопоставление печатного текста и некоторых
дошедших до нас автографов позволяет судить о существенной эволюции, вольной
или невольной (может быть, в результате вмешательства цензуры), какую
претерпевали иные из его стихотворений. Особенно примечательной в этом
отношении является судьба обширного стихотворения 'Новый год поэта',
опубликованного на страницах 'Русского вестника' в значительно усеченном
виде.

Большинство произведений поэтов кружка Станкевича, вошедших в настоящий
сборник, печатается по прижизненным публикациям (как правило -
единственным), с исправлением опечаток и различных других неисправностей по
всем известным рукописным источникам. Некоторые стихотворения Красова мы
воспроизводим не по последним прижизненным публикациям в 'Библиотеке для
чтения', а по 'Московскому наблюдателю' и рукописям, ввиду того что в данном
случае 'Библиотека для чтения' является не вполне надежным источником: см.
об этом примеч. к стих. 'Элегия' ('Я скучен для людей...', стр. 563-564).
В примечаниях всюду даются ссылки на первую публикацию текста, а на
перепечатки - лишь при том условии, если текст претерпевал какие-либо
смысловые изменения. В случаях, когда в примечаниях нет специального
указания о том, по какому тексту печатается то или иное стихотворение,
следует иметь в виду, что оно приводится по первой публикации. Подпись
указывается лишь тогда, когда стихотворение появилось в печати под
псевдонимом, оговариваются также анонимные публикации. Исключение из этого
правила составляет И. П. Клюшников, поскольку подавляющее большинство его
стихотворений печаталось под криптонимом '- ? -'.
Даты в угловых скобках обозначают год, не позднее которого написано то
или иное стихотворение (как правило, это даты первых публикаций).
Стихотворения, время написания которых установить не удалось, помещены в
конце соответствующих разделов без дат.
Приношу сердечную благодарность Н. В. Измайлову, Е. П. Неселенко, Н. П.
Пахомову, К. В. Пигареву, М. Я. Полякову, Б. В. Смиренскому, а также
сотрудникам ЦГАЛИ и рукописных отделов ЛБ, ПД, ГИМ, своими советами
облегчившими работу над различными разделами этой книги.

Условные сокращения, принятые в примечаниях

Абрамцево - Рукописный фонд музея Министерства культуры СССР
'Абрамцево' (Московская область).
Барсуков - Н. П. Барсуков, Жизнь и труды М. П. Погодина, тт. 1-22.
СПб., 1888-1910.
БдЧ - 'Библиотека для чтения'.
'Б-ка' - 'Бабочка. Дневник новостей, относящихся до просвещения и
общежития'.
БКр - 'В. Г. Белинский и его корреспонденты'. М., 1948.
ГИМ - Отдел письменных источников Государственного исторического музея
(Москва).
ГПБ - Рукописный отдел Государственной публичной библиотеки им. М. Е.
Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
Изд. Анненкова - Н. В. Станкевич. Переписка его и биография, написанная
П. В. Анненковым. М., 1857.
Изд. Ляцкого - К. С. Аксаков. Сочинения, т. 1, редакция и примеч. Е. А.
Ляцкого. П., 1915 (экз. исправленный, 666 стр.).
Изд. 1809 г. - К. Аксаков. Стихотворения. М., 1809.
Изд. Шейна - В. Красов. Стихотворения. М., 1859.
'К-н' - 'Киевлянин'.
ЛБ - Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина
(Москва).
ЛГ - 'Литературная газета'.
ЛН - 'Литературное наследство'.
МН - 'Московский наблюдатель'.
МОГИА - Московский областной государственный исторический архив
(Москва).
ОЗ - 'Отечественные записки'.
ПД - Рукописный отдел Института русской литературы Академии наук СССР
(Пушкинский дом) (Ленинград).
'Переписка Станкевича' - 'Переписка Николая Владимировича Станкевича
(1830-1840)', редакция и издание Алексея Станкевича. М., 1914.
ПссБ - В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, изд. АН СССР, тт.
1-13. М., 1953-1959.
РА - 'Русский архив'.
РВ - 'Русский вестник'.
PC - 'Русская старина'.
Сб. 1959 г. - В. И. Красов. Стихотворения. Вологда, 1959.
Станкевич, изд. 1890 г. - Николай Владимирович Станкевич.
Стихотворения. Трагедия. Проза. М., 1890.
ЦГАЛИ - Центральный государственный архив литературы и искусства
(Москва).
ЦГИАЛ - Центральный государственный исторический архив (Ленинград).

Н. В. СТАНКЕВИЧ

СТИХОТВОРЕНИЯ

Экспромт. Впервые - 'Б-ка', 1829, 3 августа, стр. 247. Козлов Иван
Иванович (1779-1840) - поэт-романтик, переводчик, в 1821 г. ослеп.
На игру г-жи Остряковой. Впервые - 'Б-ка', 1829, 25 декабря, стр. 411.
Острякова - актриса воронежского театра. Амалия - героиня мелодрамы
'Тридцать лет, или Жизнь игрока' В.-Дюканжа и М. Дюно. В России пьеса была
впервые поставлена в июне 1827 г., на петербургской сцене. Аглаева - героиня
комедии французского писателя Колина д'Арлевиля 'Воздушные замки',
переделанной на русские нравы Н. Ильиным (М., 1807). В толпе цыган. Имеется
в виду музыкальный дивертисмент.
Луна. Впервые - 'Б-ка', 1829, 10 июля, стр. 218-219. Французский
оригинал не установлен. Оссиан - герои кельтского народного эпоса, живший,
по преданию, в III в. в Ирландии, под его именем английским поэтом и
филологом Д. Макферсоном был издан в 1760-1763 гг. сборник поэм, являющихся
талантливым подражанием шотландско-ирландскому фольклору.
Стансы. Впервые - 'Б-ка', 1830, 4 января, стр. 6-7. Тимпан - древний
ударный музыкальный инструмент.
Отрывки из стихотворной повести. Впервые - 'Б-ка', 1830, 22 февраля,
стр. 63-64. Сохранилось письмо содержателя благородного пансиона в Воронеже
А. А. Попова от 9 марта 1830 г. к издателю 'Московского вестника' М. П.
Погодину: 'Если между прекрасными стихотворениями Вашего 'Московского
вестника' может иметь место слабое произведение юного таланта, который
страстно любит словесность и посвящает ей все свободные часы, то я смею
утруждать Вас, милостивый государь, моею покорнейшею просьбою - поместить в
Вашем издании прилагаемые при сем два стихотворения: 'Весна' и отрывок из
драматической повести 'Царевна София'. Г-н Станкевич, автор прилагаемых
пиес, кончил курс в моем заведении и поступит скоро в Московский
университет. До сих пор некоторые пиесы его были помещены в 'Бабочке' и,
сверх того, Московский цензурный комитет одобрил к напечатанию трагедию его
'Василий Шуйский', который уже и печатается' (ЛБ, Пог. II, 26/40).
Рекомендация эта успеха не имела - оба стихотворения Станкевича появились в
'Б-ке'. Елена (греч. миф.) - Елена Прекрасная, согласно легенде, похищение
ее Парисом послужило поводом к Троянской войне. Наяда (греч. миф.) - богиня
рек. Веспер - ио греческой мифологии, божество вечерней звезды, одно из имен
планеты Венера.
Утешение. Впервые - 'Б-ка', 1830, 29 марта, стр. 103.
Весна. Впервые - 'Б-ка', 1830, 19 апреля, стр. 127-128. Печ. по 'Б-ке'
с уточнениями по списку ЛБ. См. выше примеч. к стих. 'Отрывки из
стихотворной повести'.
Элегия. Впервые - 'Б-ка', 1830, 4 июня, стр. 179-180, за подписью: Н.
С.
Избранный. Впервые - 'Атеней', 1830, No 8, стр. 118-130. Веспер - см.
выше. Мрежа - рыболовная сеть.
Филин. Впервые - 'Северные цветы на 1831 год'. СПб., 1830, стр. 30-31.
Иностранный оригинал не установлен. Персть - плоть.
Не сожалей. Впервые - 'Молва', 1832, 30 августа, стр. 277, за подписью:
Н. С. Эпиграф - из трагедии французского поэта и драматурга Жана-Батиста
Легуве (1764-1812) 'Смерть Авеля' (1792).
Песнь духов над водами. Перевод стих. Гете 'Gesang der Geister iiber
den Wassern' (1779). Впервые - 'Северные цветы на 1832 год'. СПб., 1831,
стр. 147-148.
На могилу сельской девицы. Впервые - 'Сын отечества и Северный архив',
1834, No 16, стр. 560. Появление этого стих, в органе Булгарина и Греча
вызвало резкий протест со стороны Станкевича. В открытом письме,
адресованном редактору 'Молвы', он сообщил, что никогда не посылал в
редакцию 'Сына отечества' своих сочинений, что стих. 'На могилу сельской
девицы' в числе ряда других, давно напечатанных в 'Литературной газете' и
альманахе 'Северные цветы', было несколько лет назад направлено О. М.
Сомову, и непонятно, какими путями это стих. после его смерти попало в чужие
руки. Станкевич писал далее: 'Чтобы предупредить недоразумения людей,
которым знакомы мои литературные мнения, я должен сказать, что стихи
помещены в 'Сыне отечества' без моего ведома и даже против моего желания:
зная настоящую цену своим детским опытам, теперь я не решился бы их
печатать' ('Молва', 1834, No 20, стр. 310). Эту последнюю мысль Станкевич
повторил и в частном письме к Я. М. Неверову: 'Ты, верно, читал мои стихи в
'Сыне отечества'. Представь, что за штука? Без моего ведома дрянные старые
стишонки! Завтра в 'Молве' выйдет письмо мое, прочти No 19' ('Переписка
Станкевича', стр. 286).
Грусть. Впервые - ЛГ, 1831, 27 марта, стр. 146. Печ. по 'Литературным
прибавлениям к 'Русскому инвалиду'', 1832, 26 марта, с уточнениями по
автографу ГИМ. В кн.: Станкевич, изд. 1890 г. напечатано с искажениями.
Мгновение. Впервые - 'Телескоп', 1832, No 6, стр. 173. В 1846 г. это
стих. Станкевича с некоторыми незначительными перефразировками снова
появилось в печати - в журнале 'Репертуар и Пантеон' (1846, No 11, стр.
293), но за подписью некоего А. С<лавина>. И. И. Панаев на страницах
'Современника' разоблачил плагиатора (1847, No 1, Смесь, стр. 70-71).
К месяцу. Перевод стих. Гете 'An den Mond' (17771778). Впервые -
'Телескоп', 1832, No 9, стр. 28-30. Положено на музыку А. Е. Варламовым.
Старая, негодная фантазия. Впервые - изд. Анненкова, стр. 355-356, по
списку Н. Г. Фролова. Автограф - ГИМ.
Отшельник. Впервые - изд. Анненкова, стр. 356-357, по списку Н. Г.
Фролова, неисправно. Печ. по автографу ГИМ.
Два пути. Впервые - изд. Анненкова, стр. 358-359, по списку Н. Г.
Фролова. Автограф - ГИМ.
Раздумье. Впервые - изд. Анненкова, стр. 357, по списку Н. Г. Фролова.
Фантазия. Впервые - альм. 'Денница на 1834 год'. М., 1834, стр. 21, за
подписью: Н. С. В списке Н. Г. Фролова (и изд. Анненкова) стих, озаглавлено
'Мечта', а в ст. 7 вариант: 'Глагол пронесется - он мертвых пробудит'.
Песни. Впервые - изд. Анненкова, стр. 359-360, по списку Н. Г. Фролова.
Автограф - ГИМ.
Я. М. Неверову. Впервые - Станкевич, изд. 1890 г., стр. 37-38. А.
Станкевич сопроводил этот текст следующим примечанием: 'Стихотворение это
было поднесено автором Я. М, Неверову, когда тот только что кончил курс в
университете и поступил на службу. К сожалению, г. Неверов, сообщивший мне
это стихотворение, не мог припомнить его вполне'. Неверов Януарий Михайлович
(1810-1893)-университетский товарищ и один из ближайших друзей Станкевича,
впоследствии - видный деятель народного просвещения. В связи с выходом в
свет книги П. В. Анненкова о Станкевиче (1857) Неверов написал воспоминания
о своем друге, до сих пор не изданные (ГИМ, ср. 372, д. No 22).
Слабость. Впервые - изд. Анненкова, стр. 361. Автограф - ГИМ.
Заветное. Впервые - изд. Анненкова, стр. 362-363, неисправно. Печ. по
автографу ГИМ.
Подвиг жизни. Впервые - изд. Анненкова, стр. 361-362, неисправно. Печ.
по автографу ГИМ. На обороте этого листа Станкевич написал Я. М. Неверову:
'У меня немного стихов. Но два тебе выбрал. И только те, которые разоблачат
перед тобою историю моей внутренней жизни в короткое время нашего пребывания
вместе' (ГИМ, ф. 372, д. No 4, л. 13 об.).
На могиле Эмилии. Впервые - альм. 'Денница на 1834 год'. М., 1834, стр.
127-128, за подписью: Н. С. Публикация этого стих, была сопряжена с немалыми
цензурными трудностями. Как писал Станкевич Я. М. Неверову, 'цензор делал
такие смешные привязки, что едва можно верить, например, в одном месте я
назвал человека земным богом и потом прахом, он говорит: как можно бога
прахом называть? Между тем явно, что дело идет про человека' ('Переписка
Станкевича', стр. 265). В той же связи Станкевич 29 октября 1833 г. писал
издателю 'Денницы' М. А. Максимовичу: 'Кой-как я переделал стих, Ваша
поправка была лучше, но в этом случае она никак не может остаться. Вместо
'бог земной', говорят, можно поставить 'сын земной' или 'И что б он ни был,
бог земной', здесь он будет относиться к смертному в предыдущем стихе'
('Русский филологический вестник', 1912, No 4, стр. 423, также - 'Переписка
Станкевича', стр. 746). Таким образом, начало шестой строфы в первой
публикации, а также в кн.: Станкевич, изд. 1890 г. звучало так:

Пусть люди ждут судьбы со страхом,
И чем бы ни был сын земной...

Мы восстанавливаем доцензурную редакцию этих строк. Сюжет стих, был навеян
Станкевичу одним эпизодом, невольным участником которого стал его
университетский товарищ, украинец Я. И. Почека. Однажды он познакомился с
шестнадцатилетней девушкой Эмилией Гебель, приемной дочерью известного в
Москве музыканта Ф. К. Гебеля, учителя Станкевича по музыке. Прелестная,
чистая девушка страстно влюбилась в Почеку и, не встретив с его стороны
взаимности, от горя и душевных страданий быстро стала угасать. Обо всем этом
Станкевич подробно рассказал в своем письме к Я. М. Неверову от 14 сентября
1833 г. ('Переписка Станкевича', стр. 245-247). В связи с расследованием
обстоятельств смерти Эмилии Гебель к допросу был привлечен А. И. Герцен,
резко порицавший поведение Почеки (см. его письмо к Н. П. Огареву от 24 июня
1833 г. - А. И. Герцен. Собр. соч. в тридцати томах, т. 21. М., 1961, стр.
14). Миньона - поэтический образ девочки, созданный Гете в 'Годах учения
Вильгельма Мейстера', - образ, который потом вдохновлял многих поэтов и
композиторов. О стих. 'На могилу Эмилии' много лет спустя вспомнил Тургенев
в своей повести 'Несчастная' (1869), там упоминается некий студент-поэт,
сочинивший это стихотворение.

ЭПИГРАММЫ И ШУТОЧНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

Эпиграмма ('Кутейник всех обрек с Парнаса на изгнанье...'). Впервые -
'Б-ка', 1829, 2 марта, стр. 70, за подписью: Н. С.......ч.
Эпиграмма ('Я знаю свет!..'). Впервые -'Б-ка', 1829, 9 марта, стр. 79,
за подписью: Н. С.......ч.
Эпиграмма ('Есть русская пословица одна...'). Впервые - 'Б-ка', 1829,
12 июня, стр. 188.
<На Каченовского>. Впервые - К. Аксаков. Воспоминание студентства
('День', 1862, 6 октября, стр. 4, отд. изд. - СПб., 1911, стр. 25). Время
написания этой эпиграммы обосновывается следующим замечанием К. Аксакова:
'Станкевич перед своим выходом из университета вздумал как-то писать стихи к
профессорам, из которых я помню несколько' ('Воспоминание студентства', стр.
24-25). Станкевич закончил университет в июне 1834 г. Каченовский Михаил
Трофимович (1775-1842) - профессор Московского университета, историк, глава
так наз. 'скептической школы' в русской историографии, журналист, см. о нем
также стр. 598599.
<На Снегирева>. Впервые - К. Аксаков. Воспоминание студентства ('День',
1862, б октября, стр. 4, отд. изд. - СПб., 1911, стр. 25). Это стих,
датируется так же, как и предшествующее. В списке ГИМ озаглавлено: 'К N.
N.'. Снегирев Иван Михайлович (1793-1868) - профессор Московского
университета, историки этнограф. Ему - в три фунта табакерка. Студенты
выпускного курса решили в складчину поднести профессору М. Т. Каченовскому
золотую табакерку.
Януарию Михайловичу и Тимофею Николаевичу, отправляющимся наслаждаться
жизнью. Впервые - сб. 'Воронежская литературная беседа'. Воронеж, 1925, стр.
31, с пропуском ст. 7. Печ. по черновому автографу ГИМ. Написано в Берлине.
Датируется по письму Станкевича к родным от 11 ноября/30 октября 1837 г.:
'На днях приехал сюда из Парижа Сергей Строев, он хочет тоже пробыть в
Берлине месяца четыре...' ('Переписка Станкевича', стр. 28). Первые две
строки - из стих. А. В. Кольцова 'Совет старца'. Януарий Михайлович -
Неверов (см. выше примеч. к стих. 'Я. М. Неверову', стр. 557). Тимофей
Николаевич - Грановский (1813-1855). Строев Сергей Михайлович (1814-1840) -
университетский товарищ Станкевича, член его кружка, историк, в Берлине был
в 1837-1838 гг. Колоссей - в письме Станкевича к М. А. Бакунину из Берлина,
от 21 февраля 1838 г. говорится: 'Тут есть Colloseum, собрание, в котором
танцует всякий сброд. Неверов сочинил вальс, теперь кладет его для оркестра,
и учитель его, Николаи, обещает ему, что этот вальс будет сыгран в
Колоссеуме - следовательно, он сочинитель для всякого сброда' ('Переписка
Станкевича', стр. 657-658). Квантитет - буквально: количество, здесь - в
значении философской категории.
Опять в Берлине. Впервые, с пропусками стихов 9-12 - изд. Анненкова,
стр. 293. Печ. по. списку ГИМ. Отточия в двух строках - в рукописи. Ашерсон
- берлинский врач, у которого лечился Станкевич. Барон Фриш - знакомый
Станкевича, умерший у него на руках в 1839 г. Рибопьер Александр Иванович
(1781-1865) - видный сановник, дипломат, в 1831-1838 гг. - русский посланник
в Пруссии. Фроловы - Николай Григорьевич (1812-1855) и Елизавета Павловна
(ум. в 1840 г.) - близкие друзья Станкевича, в это время жившие вместе с ним
в Берлине. Герн Альберт (1789-1869) - популярный комедийный актер
берлинского драматического театра. Штих Клара (1820-1862) - артистка
берлинского театра.
'Профессор будущий! преследуем судьбою...'. Печ. впервые по автографу
ЛБ. Вместо отточия - в рукописи четыре неудобных для печати строки. Написано
в Берлине, адресовано, вероятно, Т. Н. Грановскому. Стихотворное послание
имеет следующий post scriptum: 'Сочинено вчера. Если можно, пришли талер - 5
с штифельпуцером. Мне лучше, только кашляю. Ашерсон будет, чай, у нас обоих
сегодня. Берегись и ты. Я еще остаюсь на день дома. Поцелуй твоих барышень и
старайся всеми мерами сходить на двор. Я думаю, 2-я часть 'Фауста' и
'Naturl Tochter' (их тебе посылаю) - плохое чтение для больного. Я
принялся за Гиббона, кроме того пою с Бертою дуэты. Нашел 4-ю часть
'Dichtung' и 'Wahrheit', существования коей не подозревал, читаю я ее, не
хочу тебе послать, чтоб ты не гордился, что прежде меня прочел ее: ты уж и
так знаешь чересчур много биографических подробностей. Прощай и помни: я
отец твой. (Для вашего невежества нужно напомнить, что это слова из Тени
'Гамлета')' (ЛБ, фонд Герье). Армидины сады - здесь: чары любви, Армида -
героиня поэмы Т. Тассо 'Освобожденный Иерусалим', она завлекла рыцаря
Ринальдо на далекий остров, где по ее воле выросли прекрасные волшебные
сады. Берта - приятельница Станкевича, с которой он дружил в Берлине (см. о
ней в кн. Анненкова, стр. 181-183).
Послание к Я. М. Неверову по случаю печальных звуков, которые он
извлекал из мусикийского струмента. Впервые - сб. 'Воронежская литературная
беседа'. Воронеж, 1925, стр. 31-32. Черновой автограф - ГИМ. Печ. с купюрой
стихов 17-20. Станкевич сообщал в феврале 1838 г. М. А. Бакунину: 'Я написал
очень острое послание к Неверову по случаю его музыкальных фантазий - прошу
его не издавать жалобных звуков, и так грустно' ('Переписка Станкевича',
стр. 658). Это письмо дает основание датировать 'Послание к Неверову...'
началом 1838 г. Неверов - см. стр. 557. Мусикийский - музыкальный.
Квартальный - полицейский, в ведении которого находился участок города -
квартал. Штифельпуцер - чистильщик сапог. Гаген - Шарлотта фон Гаген
(1809-1891) - известная комедийная актриса берлинского театра. Фазон и
Налолитан - любимые собаки Станкевича. Арендт - врач в Гамбурге. В письмах
Станкевича встречаем еще одно шуточное стих., адресованное Неверову:

Чудо-юдо! Длинный глист!
Посмотри на этот лист,
Он написан был при даме
Мной за фрюштиком в Потсдаме,
Лист лежит передо мной,
А ее уж нет со мной!

(изд. Анненкова, стр. 248, см. также: 'Переписка Станкевича', стр. 459).
'Дай руку мне, любезный Тимофей!..'. Впервые - 'Переписка Станкевича',
стр. 477, из письма к Т. Н. Грановскому от 14 июня 1839 г. Берта - см. выше.
Ашерсон и Вольф - врачи в Берлине, у которых лечился Станкевич, Гропиус Карл
Вильгельм (1793-1870) - художник, декоратор, открыл в 1827 г. в Берлине
диораму. Тиргартен - обширный парк в Берлине. В письмах Станкевича есть еще
одно шуточное четверостишие, адресованное Грановскому:

Тимофей мой, Тимофей,
Голосистый Тимофей!
Чудеса ты всё творишь. -
Нас ты со смеху моришь!

(изд. Анненкова, стр. 248, см. также 'Переписка Станкевича', стр. 459).

Читайте также: