Стихотворения, Сидоров Юрий Ананьевич, Год: 1909 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 8 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Юрий Сидоров

Стихотворения

Содержание

Муза

Идиллия

Фразы

Олеография

История

Велосипедистка

Имя

Гемма

Психопомп

Соблазн

Псалом

‘Там за рамой неразбитой…’

Легенда

Мчатся бесы

Утро

Карусель

Встреча

Из Гомера

Вечернее размышление

‘Озарив парчу ковыльную…’

Молния

Радуга

К самому себе

‘Видишь, что ветры затеяли…’

Стансы

‘Милые, прощайте — здесь мне душно…’

Элегия

‘Венок полурасцветших роз…’

Посещение

Муза

Бывает иногда пустынно и уныло

В моей душе. Увы, того, что было, нет,

Бескрылая, без сил, душа любовь забыла,

Со мною милой нет. Я — не поэт.

Восторги гордые молитв и славословий

Игрою грустных грёз теперь заменены,

И жребий горести мне выпадает внове,

Даруя вновь и скорбь, и злые сны.

В минутах жутких я и в тишине великой

Молчу и чутко жду, и слышу ясно так

Созвучье чудное, сокрыто в нём музыкой

Лобзанье лёгкое… Знакомый знак,

Как в двери лёгкий стук, сей звук неизъяснимый

Вдруг предварит меня. Я молвлю: Муза, ты?

И в Музе узнаю я девушки любимой

Прелестные и нежные черты.

Идиллия

От жары и томной лени

Отупел я и затих.

Запылённый куст сирени

Кроет барышень моих.

Им не страшен полдень жаркий,

Не нужна им, видно, тень,

Занят спелых ягод варкой

Трудовой, весёлый день.

У плетня, где вбиты колья,

Щепок груда и таган.

Раскалённые уголья

Красят щёки в цвет румян.

Вьются лакомые мошки,

Но ревнив хозяйский глаз,

И стучат большие ложки

О блестящий медный таз.

Тёмно-розовый оттенок

Алых вишен на огне.

‘Милый Жорж, хотите пенок?’

Предлагают мне оне.

‘Нет, не пенок. Без сомненья,

Я, сударыня, не глуп, —

От вишнёвого варенья

Слаще вкус любимых губ’.

Смех и нежное кокетство.

О, варенье, лето, лень,

Поздняя влюблённость детства,

Запылённая сирень!

Фразы

С.М.Соловьёву

Полдневный зной, и мы в беседке,

Алина милая, с тобой,

Над входом пышною листвой

Душистых лип свисают ветки.

Омбрелью кружевной играя,

Ты говорила: ‘Этот сад,

На мой провинциальный взгляд,

Походит на преддверья Рая’.

А вечером за арфой нужной

Ты пела, голос твой звучал,

Как ручейка звучит кристалл,

Звеня о камень прибережный:

‘Приди любовь, даруй блаженство…’

А за Вольтером граф-отец

Ворчал: ‘Наступит ли конец

Интригам злобным духовенства?’.

Олеография

Верхом вдоль мельничной плотины,

Спустив поводья, едет лорд:

Фрак красный, белые лосины

И краги чёрные ботфорт.

А рядом в синей амазонке

Миледи следует, склонив

Свой стан затянутый и тонкий.

Кругом ряды зелёных ив.

Там вдалеке за тёмным парком

Сверкает замок белизной,

И в блеске пурпурном и ярком

Уходит солнце на покой.

Всё светом розовым залито,

Безмолвно погасает день,

И звякнет лишь порой копыто

О подвернувшийся кремень.

История

Друзья, про прежнюю беду

Рассказывать я стану.

Они увиделись в саду

Румяным утром рано.

Она его, сорвавши лист,

Приветствовала звонко,

В руках сжимал он тонкий хлыст,

Она — несла котёнка.

Храня беседы важный чин,

Так начала Алина:

‘Как ваш несносный старый сплин?’.

— Благодарю, кузина. —

Но говорило всё вокруг,

Что это было глупо, —

Зелёным шёлком стлался луг

Дерев сквозили купы,

Стояла поздняя весна,

Трава нежна, как ложе,

Невольно поняла она

И он постигнул тоже.

И робости сказав своей

Последнее проклятье,

Алину томную скорей

Он заключил в объятья.

‘Мою любовь не утаю,

Прелестнейший ребёнок’.

И закричал ‘мяу-мяу’

Притиснутый котёнок.

И наградил его он вдруг

Царапиной кровавой,

И огласил атласный луг

Весёлый смех лукавый, —

Так бьёт вина кипучий ток.

Она ушла в мгновенье,

Он к ране приложил платок

И плакал без стесненья.

Велосипедистка

Стремясь к неведомой победе,

К какому счастию рвались,

Когда вы на велосипеде

Сверкнувшим вихрем пронеслись?

Чета точёных тонких ножек,

Нажав упругую педаль,

Вас мчит по гравию дорожек,

Среди кустов, в какую даль?

Вы пронеслись, давая встречным

Предупреждающий звонок,

В восторге лёгком и беспечном,

Куда? — я угадать не мог.

Но стало грустно без причины…

А из-под гордых, нежных век

Следили вы стальной машины

Блестящий и бесшумный бег.

Имя

М.А.Петровскому

Стою под древесным зелёным покровом,

Опять предаваясь старинной игре, —

Я режу, с блаженством и старым, и новым,

Любимое имя на нежной коре.

Меня не страшит, что сердитое время

Сотрёт эти буквы. О, строгое счастье,

Взлелеявши в сердце нетленное семя

Любви, — для него не бояться ненастья!

Слежу, как кладёт неизменную метку

Глубоко и верно ножа лезвиё.

Луч солнца, пробравшись сквозь ближнюю ветку,

Приветствует радостью дело моё.

Нет горя былого и ропота нету,

Богов я прошу об единой услуге, —

Дозволить последнему в мире поэту

На дереве вырезать имя подруги.

Гемма

О.П.Михайловой

Рельефы геммы резаны так хрупко, тонко:

Задрапирована там бледной, гибкой тканью

Фигура нежной девушки-полуребёнка,

Цевницы взявшей древние своею дланью.

Камея серая из Везувийской лавы,

Подёрнутая сизо-пепельным налётом,

Лицо твоё — как отблеск строгой славы,

Зовёт к родимым и забытым взлётам.

Ты некогда ведь тож была живой, как все мы,

Но на тебя глаза Бессмертной посмотрели,

Окаменела ты Помпейской геммой,

Прижав к устам две чуткие свирели…

Психопомп¹

Превзойдены все извращённости,

Ненужный ил гнилых болот,

Хаос предмирной сотворённости,

Наследье Тиаматы² — Мот³ —

В них с Саваофом примирённости.

А я в нездешней удалённости,

За хрусталём небесных вод,

Жду в порываньях исступлённости

Созвездий-колесниц восход,

Один с собой в самовлюблённости.

Я в ризах птичьей окрылённости

Прошёл планетных семь ворот

И в нимбе божьей озарённости

Ибисоглавый рек мне Тот:

‘Аррэт, и ты в уединённости’.

¹Психопомп (греч. проводник душ) — одно из культовых имен Гермеса, обязанностью которого было сопровождение теней умерших в царство Аида.

² Тиамат — в аккадской мифологии драконоподобная богиня первозданной стихии.

³ Мот в западносемитской мифологии бог смерти и подземного царства мёртвых.

Соблазн

Страшны провалы чёрные твои, о одиночество,

Веселия весеннего не манит нежный цвет.

Всё, всё забыл для злобного, лукавого пророчества:

‘Мрак глубже и священнее, чем ты, лучистый Свет’.

Разгадки нет, и в ужасе престол уединения

Я, самозванец призрачный, готов отдать, пав ниц, —

Вдруг воссияла дивная вратами откровения

Заря из радужных, трепещущих зарниц.

И не страшит теперь меня пустыня одиночества,

И смело принимаю я свой тягостный обет.

Я понял, уяснилося старинное пророчество:

‘Мрак есть непонятый и непонятный Свет’.

Псалом

Бесплотные нежные руки,

Елена, невеста невест,

Яви, — и скудельные муки

Забуду в лучах горних звезд.

Мечом мой трикирий соделай,

И дай лицезреть Твоих риз

Огонь ослепительно-белый,

Который провидел Саис.

Мой труд, как загадка, мне задан,

Пусть, робкий, всегда одинок,

Зажёг я в кадильнице ладан,

Опёрся на острый клинок.

Там за рамой неразбитой,

В блеске неземных зарниц,

Серафим многоочитый

Смотрит мириадой лиц.

Свет вселенский ярко льётся

Тайной бледных жемчугов,

Бог ко мне порывом бьётся,

Ищет здешних грубых слов.

Бей смелей стекло предела,

Слиться дай уста к устам,

Не жалей нагого тела,

Бог живой, откройся нам!

Легенда

— Кто ты, птичка малая, ничтожная и серая,

С клювом выщербленным, чёрным и кривым?

Сколько птиц ни видывал, такую же примерно я

Не встречал похожую образом своим.

Кто же наградил тебя видом безобразия

Этого уродства, противного глазам?

‘Родина моя — Матерь Божья — Азия,

Первый и древнейший человечий храм.

Веку мне без малого два тысячелетия,

Всех ведь долговечней я существ земных,

Было тридцать мне три года, — совершеннолетие

Господа, распятого за грех всех нас живых.

Клюв прямой был мой, словно меч отточенный,

Близ Иерусалима я летала налегке,

Вижу вдруг я Господа, — к древу приколоченный.

Казнь позорная свершилась вдалеке.

Гневом воспылала тут любовь моя Господняя,

Быстро подлетела я и стала гвоздь тащить,

Длань Христа пронзавшую, чтобы тем свободнее

Снять Его с креста и муку прекратить.

— Что ты делаешь, о птичка? — сладостным рыданием,

Ангел, близ паривший, мне потом сказал:

— Сбудется реченное пророческим писанием, —

Бог для воскресения плоть Свою предал.

Твёрдыми гвоздями клюв обезображенный

Твой останется всегда таков, как есть,

Как вершок есть мера малая длинной сажени,

Людям о Голгофе ты будешь вечно весть.

И замолкнул Ангел. С грустью отходила я.

А теперь ношусь и всем напоминаю крест’.

— Как же кличут, как зовут тебя, о птичка милая?

‘Имя моё просто и смиренно — клест’.

Мчатся бесы

Андрею Белому

Только вихри, метели и вьюги

По пустынным, по снежным полям.

В неизбежном, в безвыходном круге

И несутся, и вьются… А там, —

Там народ мой изверился в Бога,

А единый оставшийся путь:

Занесённая снегом дорога,

Безнадёжная смерть как-нибудь.

Злое сталось с отчизной моею,

Не видать ни земли, ни небес,

Вьюга, вьюга несётся над нею

И смеётся, и плачет, как бес.

Чутким ухом потом в неизвестном

Ту же жуткую вьюгу ловлю,

Только знаменьем, знаменьем крестным

Осенился, и жду, и терплю.

Будь, что будет, но я не почию

И любовь свою вновь сторожу,

Как люблю, как любил я Россию,

Никогда никому не скажу.

Утро

Кто видел утро городское

И кто любил его, как я,

Тот знает, прячется иное

За пёстрой ширмой бытия.

Вот зацветает нежной сказкой

На небе бледная заря,

И голубой, печальной краской

Рожок мерцает фонаря.

И, отражаясь на заборах,

Вдруг загорался алый блеск.

Трамваев первых острый шорох,

Растущий гул, начальный плеск.

И каждый путник верит чуду,

Забыв глухой, ночной обман,

А в улицах стоит повсюду

Прозрачный, розовый туман.

Карусель

Весь в бисере и арабесках

Шатёр твой чёрный, карусель.

Горит и вьётся на подвесках

Златою нитью канитель.

Сигнал — и вот волной певучей

Ударил яростный орган,

Повсюду звон, огонь летучий

И засверкавший ураган.

Летит она, как вихрь блестящий,

Музыкой лёгкою звеня,

В искристый круг свой, уносящий

Пыль позументного огня.

В восторге детском и невинном

Кружусь, и мнится мне, для всех

Слилися в торжестве едином

Теперь веселье, жизнь и смех.

Встреча

Бродя по городской пустыне,

Зачем теперь я, разлюбя,

В фотографической витрине

Случайно увидал тебя?

Прижат сверкающею кнопкой,

В картоне сереньком портрет

Зачем мне шлёт улыбкой робкой

Свой упрекающий привет?

И ты ничуть не изменилась,

Всё так же тонки кисти рук,

И в кружева всё та ж вцепилась

Брошь — бриллиантовый паук.

Но мягкий блеск печали тайной

В твоих глазах — он разве был?

Там шум толпы и гул трамвайный,

А я перед стеклом застыл.

Стою, пройдёт, толкнёт прохожий,

Стою, не в силах отойти.

Слепой ли рок, иль промысл Божий

С тобою свёл? Шепчу: прости!

Из Гомера

В. Нилендеру

Проходишь ты мимо и светишь,

Ты светишь и старцам, и мне,

Но знаю, меня не заметишь

В холщёвой и бедной бронe.

Я, воин простой, не достоин

Приять твой потупленный взгляд

И лёгок твой шаг, и спокоен,

Бряцая браслетами в лад.

До розовых пяток покрыла

Тебя белоснежная ткань,

Как греческий мрамор застыла

Твоя розоперстая длань.

Покорный велению рока,

Умру без любви и надежд.

Далёко уж вьётся, далёко

Огонь серебристых одежд.

Вечернее размышление

Вечер осени тоскливой

Затемнил окно.

Я весёлый, молчаливый,

Все забыл давно.

Ослепительные сказки

Знал я, как поэт, —

Всё пришло к одной развязке:

Нет, давно уж нет.

Тень на фоне белой печки,

Мёртвое лицо.

Не дрожит горящей свечки

Жёлтое кольцо.

Ждал какого-то пророка, —

Где он, новый вождь?

Просто, пусто, одиноко,

Ветер, вечер, дождь.

Раздаётся, еле слышен,

Тихий, слабый смех.

Я теперь над всем возвышен,

Мне не страшен грех.

Озарив парчу ковыльную

Блеском жидких хрусталей,

Дождь прошёл над степью пыльною,

И светло в душе моей.

И свободней груди дышится,

Тише боль сердечных ран.

Вдаль уплыл и не колышется

Золотой, дневной туман.

Там за тучей исчезающей

Голубая пустота,

Но горит стезёй сверкающей

Лёгкой радуги черта.

Молния

Я всходил с ней вдвоём

На горные кручи.

Дышали,

Сверкали

Багровым огнём

Тяжёлые тучи.

Тропинка вела

На высоты,

Но душная мгла

Облегла

Ледниковые глыбы и гроты.

Вдруг зигзагом

На пути нашем трудном —

Чудным,

Сверкающим благом

Без

Обмана,

Прорезал завесу тумана

Ослепительный блеск небес.

Радуга

Горит сверкающее знамя,

Моей души последний стяг,

Благоухающее пламя,

Обетованье вечных благ.

И ветер острым, нежным свистом

Трубит в хрустальные рога,

Царит, парит в зефире чистом

Твоя нетленная дуга.

Сквозной, синеющий простор

Горит стоцветными огнями.

Опять взметнула ты над нами

Свой ясный, блещущий восторг.

К самому себе

Мне вновь молчать велело время наше,

И снова роком старым суждено

Восторга и любви священное вино

Хранить в душе, как в драгоценной чаше.

В недвижном я и мертвенном покое,

Безмолвно жду, пока минует час,

И гасит блеск полузакрытых глаз

Презрение холодное и злое.

Видишь, что ветры затеяли?

Слышишь их радостный шорох?

К бледному западу свеяли

Роз пламенеющих ворох.

Только кому же нетленное

Приуготовили ложе?

Счастье мое неизменное,

Счастье, что жизни дороже…

Стансы

О, детство, — золотая погремушка!

Ребёнок прозвенит, смеётся и счастлив,

И чуткие два розовые ушка

Внимают сей весёлый перелив.

А юность с арфой многострунной сходна,

Так звучен и красив её напев,

В нём отразились полно и свободно

Лобзания и пени нежных дев.

Но вот, когда утихнет чувства ярость,

Как вечный спор в душе добра и зла, —

Над человеком загудят, о, старость,

Твои тяжёлые колокола.

Милые, прощайте — здесь мне душно,

Тот же я — и всё-таки иной.

Вот унёс меня ласкающий, воздушный

Ветер лёгкий, светлый, голубой.

И лечу, лечу в просторах ясных,

Всюду бледная фиалковая степь,

Лишь внизу повесил кашек красных

Кто-то пламенеющую цепь.

Элегия

Когда меня молитвы дивным светом

Жизнь озарит, я всё молюсь тогда,

Зачем Господь создал меня поэтом

И не дал мне посильного труда.

Всю скорбь судьбы и мертвенную скуку,

И боль страстей, отраву тайных слёз,

И вечную грядущую разлуку

Как я легко, как вольно перенёс.

Лишь быть, как все. Не ведаю, настанет

Иль нет, обманет злобно вновь

Тот миг, когда уже до смерти ранит

В последний раз последняя любовь?..

……………………………………

…………………………………….

Венок полурасцветших роз

Не есть ли связь любви и смерти?

Когда в предчувствии восхода

Поблекнут звёздные цветы,

Кто видит сны — я или ты,

Сестра, любимая природа?

И это было или мнится:

Прикосновенье чьих-то рук,

И странный мелодичный звук,

Который чуть заметно длится?

И кто вдали видна одета

Сверканьем розовой парчи,

Пока не вспыхнули лучи

Над бездной голубого цвета?

Потом уже легко заметить

Бездонный пламень золотой,

Огонь……

………………………………….

Посещение

Давно бессмертного поэта

Похоронили мы, а он

Приходит к нам, с того-то света,

Как не бывало похорон,

Не изменясь ничуть обличьем,

Придёт, кивнёт, лицо своё

Скуластое и с носом птичьим,

Всё острое, как лезвиё,

Как полоса дамасской стали,

Приблизит к нам, былой огонь

Сверкнёт в очах, а мы: ‘не ждали

Тебя’, твердим ему, ‘не тронь,

В Даниловом твоя могила,

Там дожидайся судных труб’.

Здесь труп, но дивно озарила

Его улыбка мёртвых губ.

И жутко, жутко по-иному

Всем вдруг становится теперь,

Что грянет весть: ‘по-именному’

Чрез распахнувшуюся дверь.

Что, сей покойник не от Бога ль?

Пришлец, приход понятен твой.

И страшен мёртвым душам Гоголь,

Мертвец, мертвец с душой живой.

Юрий Сидоров.

Стихотворения. М.: Альциона, 1910.

Мы благодарим Елену Викторовну Наседкину, старшего научного сотрудника музея ‘Мемориальная квартира Андрея Белого’ (отдела Государственного музея А.С.Пушкина), отыскавшую эту книгу и сделавшую для нас её ксерокопию.

Оригинал здесь — http://www.poesis.ru/poeti-poezia/sidorov-ju/frm_vers.htm

Читайте также: