Стихотворения, Ширинский-Шихматов Сергей Александрович, Год: 1812 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 41 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

С. А. Ширинский-Шихматов

Стихотворения

Библиотека поэта. Второе издание

Поэты 1790-1810-х годов

Вступительная статья и составление Ю. М. Лотмана

Подготовка текста М. Г. Альтшуллера.

Вступительные заметки, биографические справки и примечания М. Г. Альтшуллера и Ю. М. Лотмана

Л., ‘Советский писатель’, 1971

Оригинал здесь — http://www.rvb.ru

СОДЕРЖАНИЕ

Биографическая справка

143. Пожарский, Минин, Гермоген, или Спасенная Россия

144. Приглашение друзей на вечернюю беседу

145. Петр Великий. Лирическое песнопение восьми песнях. Песнь четвертая

146. Возвращение в отечество любезного моего брата князя Павла Александровича из пятилетнего морского похода

147. Ночь на гробах. Подражание Юнгу. <Отрывок>

Биографическая справка

Сергий Александрович Ширинский-Шихматов родился в 1783 году в селе Дернове Смоленской губернии, в семье небогатого отставного поручика князя Александра Шихматова. Еще дома он обучился не только русской грамоте, но и ‘началам французского и немецкого языков’. ¹ В 1795 году Шихматов поступил в Морской кадетский корпус, который окончил в 1800 году, получив звание мичмана. В том же 1800 году он был определен в Морской ученый комитет при Адмиралтействе Председателем этого комитета был А. С. Шишков, и к тому же времени, видимо, относится сближение будущего руководителя ‘Беседы любителей русского слова’ с одним из наиболее значительных ее поэтов.

В мае 1804 года Шихматов в чине поручика был переведен в Морской кадетский корпус воспитателем и прослужил здесь до 1827 года, отказавшись от предложенного ему в 1811 году места инспектора в только что открывшемся Царскосельском лицее. По свидетельству воспитанников Шихматова, в числе которых были и будущие декабристы Завалишин и Беляев, он был человеком ученым и добрым, одним из тех немногих воспитателей, которые никогда не прибегали к телесным наказаниям.

Литературная деятельность Шихматова начинается в 1806 году, когда им был опубликован сочувственно встреченный перевод ‘Опыта о критике’ Попа. Широко известным становится его имя после появления поэм ‘Пожарский, Минин, Гермоген, или Спасенная Россия’ и ‘Петр Великий’. В 1809 году Шихматов избирается членом Российской академии. По этому случаю он сочинил и произнес ‘Песнь российскому слову’, в которой дал краткие похвальные характеристики русским писателям от Ломоносова до Шишкова. В 1811 году основана ‘Беседа любителей русского слова’, и Шихматов становится членом первого разряда, которым руководил А. С. Шишков.

Литературная деятельность Шихматова протекала под сильнейшим воздействием идей А. С. Шишкова. Шихматов насыщал поэтическую речь славянизмами и архаизмами, стремясь распространить высокий напряженно-торжественный слог на все виды литературного творчества, особенно культивируя при этом эпическую поэму, куда он вносил сильный элемент лиризма, что отразилось и в названии самого значительного его произведения: ‘Петр Великий. Лирическое песнопение’.

Наряду с Шишковым и Хвостовым, Шихматов стал мишенью для остроумных нападок членов карамзинского лагеря, будущих арзамасцев Нападки эти воспринимались им очень болезненно.

Воспитанная с детства религиозность с годами все более усиливается и все яснее проявляется в творчестве Шихматова. Последние его произведения приобретают отчетливо выраженный теологический характер.

В 1827 году, отпустив своих крестьян в вольные хлебопашцы, Шихматов выходит в отставку. С 1828 года он поселяется в Юрьевском монастыре, где попадает под сильное влияние изувера Фотия, 25 марта 1825 года Шихматов постригся в монахи под именем Аникиты.

В 1834—1836 годах Шихматов совершил путешествие к святым местам в Иерусалим, а затем стал архимандритом при русской посольской церкви в Афинах. Здесь он и умер в 1837 году.

Сочинения Шихматова никогда не были собраны.

¹ Список недорослям из дворян, определенным в Морской шляхетный кадетский корпус в кадеты. — Центральный государственный архив Военно-Морского Флота в Ленинграде.

143. ПОЖАРСКИЙ, МИНИН, ГЕРМОГЕН,

ИЛИ СПАСЕННАЯ РОССИЯ

Лирическая поэма в трех песнях

О росс! О род великодушный!

О твердокаменная грудь!

О исполин, царю послушный!

Когда и где ты досягнуть

Не мог тебя достойной славы?..

Державин

ПЕСНЬ ТРЕТИЯ

Сверкающи кристаллом чистым,

Увеселяя слух и взор,

По камням пеняся кремнистым,

С высот Саянских медных гор,

Стоящих стражею Байкалу,

Бегут ветвистые струи,

Сливают быстрины свои,

Скопляясь, множатся помалу,

И Лена, славная из рек,

Еще младенец безызвестный,

Источник сребряный, прелестный,

Отважный восприемлет бег.

Несется влагой всей согласно,

Кропит поля, бразды, луга,

Растет, быстреет ежечасно

И разгоняет берега,

Течет — следы ее щедроты —

И новы дани вод пиет,

Шумит, волнует свой хребет,

Валит, стирает все оплоты,

Природы твердые труды,

Возрастши в силу совершенну,

Вбегает в бездну устрашенну,

Далече гонит вечны льды.

Так сонм россиян бранноносный

Дерзает в строгий путь побед,

Гнушаясь жизнию поносной,

Идет, сражая зло и вред,

Боря растущие преграды.

Текут в него со всех градов,

Преславных жаждущи трудов,

Отечества нелестны чады,

Среди напастей не скользя,

Стремятся храбры, сильны, скоры,

Стремнины, блата, реки, горы

Для россов гладкая стезя.

Гремит паряща в поднебесной

Деяний вестница, молва:

В боях Пожарский бессовместный

Идет — возрадуйся, Москва!

Скорбят убийцы безотрадно,

Свою провидя слезну часть.

Над россом зная веры власть,

Спешит в узилище злосмрадно,

Жилище слез и мрачных дум,

Толпа, злодейством наважденна,

Сломить правдивость Гермогена,

Сразить в измену твердый ум,

Вели! — да скопище мятежно

Идущих в буйстве к сим стенам,

Вотще на дерзкого надежно,

Главы свои поклонит нам.

‘Кляни! — рыкают гордым гласом,—

Рабов, дерзающих на нас.

Кляни! — или текущий час

Твоим последним будет часом’.

— ‘Благословен господь вовек,

На брань россиян научивый,

Их дух и руки ополчи вый! —

В весельи сердца старец рек. —

Расти, расти, святейший пламень

Любви к отеческой стране!

Как ветры, веющи на камень,

Сарматы! грозы ваши мне.

Я веру блюл, блюду не лживу,

И как на воды в знойный день

Желает жаждущий елень,

Мой дух так жаждет к богу живу,

Терзайте, рвите плоть мою —

Не ощущу свирепость вашу,

И горькую страданий чашу,

Как жизни сладость, испию.

Отверзлись очи мне душевны,

Я вижу таинства времен…

Забудь, Россия, дни плачевны,

Царица ты земных племен.

Врагов бесчестья полны лицы,

Потухли бранные зари,

Почиют царствы и цари

Под сению твоей десницы,

Сармация твоя раба…’.

— ‘Умри! умри, злодей завистный!

Судьбу России ненавистной

Твоя прообразит судьба’.

Рекли, сокрылися мгновенно.

И пастырь добрый, нищ и сир,

Стрегущий овцы неизменно,

За них готов оставить мир,

И в узах варварам ужасный,

Ничем, никак не устрашен,

Питания вконец лишен,

Как агнец, под ножом безгласный,

Терпеньем, кротостью велик,

Спокоен тает, тает гладом,

И торжествующий над адом

В небесный воспаряет лик.

Приспел лютейший всех тиранов,

Наперсник Смерти, бледный глад

На пир скликает хищных вранов,

Томимый обтекает град,

Питает едкие болезни

И дышит на живущих мор

(Увы, плачевнейший позор!

Сокройся, истребись, исчезни!).

Преторглися узлы родства,

Мертвеет дружба, нет приязни,

И под бичом свирепой казни

Пустеет царство естества.

Страдальцы шлют ужасны крики,

Жестокость мук бессильны снесть,

Вращают окрест взоры дики,

Взыскуют жалости — и несть.

Дрожащи протягают длани

И тщетно просят живота —

На всех простерлась нищета,

Уже измолкли их гортани,

Иссяк источник горьких слез,

От щедрого дарами неба

Напрасно ждут крупицы хлеба,

Падут — и мир для них исчез.

Враги, плодящи нам напасти,

Напасти видят над собой,

Разжегши в персях тлевши страсти,

Исходят снова на разбой,

Толпами реются в жилищи,

Последню восхищают снедь,

Мечом, желая жизни впредь,

Не сущей истязуют пищи

(Смерть в сердце росса, смерть совне!)

И, все исчерпав злобы средства,

Еще избыть не могут бедства,

Тогда… Но ах! вещать ли мне?

Вещать ли лютость смертных рода

И зло, невместное уму?

Внемли — и восстени, Природа,

И солнце, преложись во тьму!

Кто, кто главе моей даст воду,

Потоки слез моим очам?

Да я, по дням и по ночам,

Тоске своей дая свободу,

Рыдаю оны страшны дни,

Студом словесных вечно черны,

В веках претекших беспримерны,

В грядущих временах одни.

Драконы, аспиды, гиены,

Рожденны с жаждой кровопийств,

Горячей кровью воздоенны,

Которых жизнь есть цепь убийств,

И те щадят себе подобных,

А смысл имущи существа,

Почтенны искрой божества,

Лютейшие чудовищ злобных,

Далече превзошли зверей!

Дерзнули, обуяв алчбою,

Питать себя, увы! собою

И люди пожирать людей.

Сарматы, да умалят муки,

Дыханье всяко погубя,

Подъемлют на россиян руки,

Беснуясь, жрут самих себя.

Простерли хищный глад свой в гробы

(Коль долготерпелив господь!),

И мертвых устрашенных плоть

Питает жадны их утробы.

Природы вопиющий глас

Страданий заглушают чувством

И, адским умудрясь искусством,

Творят неслыханный запас.

Порвите все свои заклепы,

Развейте ужас, что я рек,

О ветры, волн цари свирепы!

Пожарский с россами притек,

И россы с ним непобедимы!

Уже там сильною рукой

Готовит помощь Трубецкой,

Отвсюду смертью обстоимы,

Враги еще возносят рог,

Надежны на свою твердыню,

Вещают их уста гордыню,

И сердце буйное: несть бог.

Но се — как пруги ненасытны,

Скопившись тучею густой,

Летят на нивы беззащитны,

Пленяясь жатвою златой,

Пожрать надежду земледельцев —

Бегут сарматы без числа,

Из челюстей исхитить зла

Москвы погибельных владельцев,

Прибавить россам годы бед.

Примчались — разлились в долине,

О нашей хвалятся кончине

И строят знаменья побед.

Мечтающи полсвета вскоре

Послышать в узах под собой,

Столпившись, восшумев как море,

Идут начать с Пожарским бой.

Но россы изливают души

Пред вышним с воздеяньем рук:

‘На свой не уповаем лук,

Ты дерзость дерзостных разруши,

Ты в помощь нашу днесь восстань!’

Безмолвны, верой воскриленны,

Вождя примером укрепленны,

Текут — сошлись — сразились — брань.

Взревели страшно громы яры,

Земля колеблется вокруг,

Летают смертные удары,

И строи упадают вдруг.

Пространно властвующим страхом,

Несытой гибелью войны

Окрестны движутся страны,

И дымом жупельным и прахом

Затмился воссиявший день,

Поверьх двух воинств раздраженных

От тысящ пламеней возжженных

Простерлась огненная сень.

Кипят кровавые потоки,

Шумит дремучий, грозный лес,

Подземны пропасти глубоки,

Куда не падал свет небес,

Из тощего стенают чрева,

Завывши, звери ищут нор,

Трясется твердость гордых гор

От бурного жерл медных рева,

Тучнеют кровию луга,

Мутятся и краснеют реки…

Престаньте, буйны человеки!

Ужели смертных жизнь долга?

Не выше ли земного круга

Взнеслись воюющи полки,

Что молнией разят друг друга,

Перуны мещут из руки?

Умолкли нестерпимы звуки,

Огни престали воздух жечь,

И воин всяк, иссунув меч,

Горит, презрев грозящи муки,

Отверсть себе опасный путь

В среду врагов, стеной сгущенных,

Железной смертью ополченных, —

Горит пронзить враждебну грудь.

Смесились ратники противны,

Во тьме лишь зрится острий блеск,

Лишь вопли слышатся прерывны,

Оружий сокрушенных треск,

Пылая мужеством обильным,

Алкая славы и хвалы,

Среди курения и мглы,

Спешит сразиться сильный с сильным,

Победой увенчать чело,

Врага низвергнув в мрачность гроба.

Стеклись, сразились, пали оба,

И солнце жизни их зашло.

Бесстрашен росс средь ядр ревущих,

Бесстрашен росс среди мечей,

Зрит тьмы смертей к нему грядущих

И вспять не отвратит очей,

Мольбы возносит сердцем к богу,

Рукою борет сопостат.

Уже сарматы много крат,

Кляня его отважность многу,

В постыдный покушались бег,

Но вновь разят, отмщеньем полны.

Так яры океана волны

То бьют, то покидают брег.

Пожарский в ужасах покоен,

В веленьях внятен, мудр и скор,

И в мыслях бранью не расстроен,

Повсюду мещет острый взор

И движет ратные громады,

Как телом действует душа.

Спасти отечество спеша,

Не слышит огненные грады,

Шумящи бурей вкруг его,

Из строя в строй летит стрелою,

Живит подвластных похвалою,

Крепит дух воинства всего.

Рядами жнет врагов сварливых,

Ему предходят страх и смерть,

Сломилась гордость горделивых,

Куда возмнит свой меч простерть,

Бегут, сарматы целым строем.

Как вихрь, крутится конь под ним,

Гордится всадником своим,

Зовет, беды и дышит боем,

Высоко прядает чрез рвы,

Бодрится грозным звуком ратным,

Смеется остриям булатным,

Играющим поверх главы.

Еще колеблется победа,

Кому отдать цветущий лавр,

Никто не воспящает следа.

Сколь тверд крутый, недвижный Тавр,

Чело кремнисто, вечно-снежно

Подъемлющ выше облаков,

Пренебрегающ ветров ков

И бурь стремление мятежно, —

Столь в брани росский тверд борец.

Но множество врагов несчетно,

Усилие россиян тщетно,

И близок славный им конец.

Но что? где вой дерзновенны,

Тебе послушны, Трубецкой?

Враждой завистной вдохновенны,

Хранят постыднейший покой!

Стоят со спящими мечами,

Хулений изрыгают яд,

Падение России чад,

Увы! сухими зрят очами.

Пожарский с храбрыми вотще

На смерть стремится непревратно,

Падет Россия безвозвратно,

Кто, кто спасет ее еще?

Никак, Отечество любезно!

Сынов довольно у тебя,

Пресечь готовых время слезно.

Се муж, отвергшийся себя,

Святейших алтарей служитель,

Грядущий в трудный след Христа,

Носитель своего креста,

Оставя тихую обитель,

Где богу посвящал свой век,

Богат духовной нищетою,

Подвигшись верою святою,

От бед спасать тебя притек.

Как каплет в дол с горы стремнистой

Перлова утрення роса,

Или от сота мед душистый, —

Благие мира словеса

Лиются из его гортани,

Текут — и услаждают слух,

Текут — и побеждают дух,

Провидя россов жребий в брани,

Сей новый, верный Авраам,

Добыча горестей безмерных,

Спешит уверить маловерных,

Косненья их открыть им срам.

‘Россия близ златой свободы,

И вами ли попрется вновь?

Или вы изверги природы?

Иль тигров вам влиянна кровь?

Ужели заклялись вы твердо

К Отечеству насытить месть,

Своих злодеев превознесть,

Подвигнуть небо милосердо

Пролить нерастворенный гнев

На вас, преступных, полной чашей?

Воздастся казнь измене вашей,

И ад сведет о вас свой зев.

Отдайте жизнь, сыны России!

Полмертвой матери своей,

Обрушьте на враждебны выи

Ярем, носящийся над ней.

Творец и совесть вам награда,

Спасенных души и сердца,

Щедроты россов без конца,

И плач и тщетный скрежет ада…

Я зрю, уже кипите вы

Стяжать хвалу потомков позных:

Пойдем, врагов потопчем грозных,

Сотрем завистников главы!’

Срамясь правдивой укоризны,

Гнушаясь подлой быть виной

Падению своей отчизны,

Сомкнувшись, дышущи войной,

Текут отмщать своих собратий:

Сражают их убийц мечем,

Как быстрым молнии лучем,

Не терпят мужеству препятий,

Повсюду от ударов их

Холмятся трупы сопостатов,

Их стыд омыла кровь сарматов,

Пронзенных средь надежд своих.

Приемлют новый дух и крепость,

Пожарский! сильные твои.

Смирилась хищников свирепость,

Забыв кичения свои,

Трясутся от российской силы,

От пожирающих смертей,

Взыскуют к бегствию путей,

Сердцами робки и унылы.

Но кто еще с страны другой

Разит, мятет полки строптивых?

Се Минин, трепет нечестивых,

Се ты, России сын драгой!

Военным преисполнен жаром,

С дружиной храброю настиг,

Напал — и новым сим ударом

Решил победу в краткий миг.

Сарматы, бодрым духом скудны,

Гнетомые со всех сторон,

Бесчислен видя свой урон,

Дают хребет на язвы студны,

Бегут — и вслед им страх и меч,

Бегут — разят друг друга сами,

Не чая мест под небесами,

Куда от росса бы утечь.

Тираны пали сокрушенны —

Их срам гремит по всей земли,

Их кровью россы орошенны

Москву избавить потекли.

Летят на огненны стрельницы,

Летят — и что прервет их путь?

Враги, мечтая их препнуть,

Возносят слабые десницы,

Но сами падают стремглав,

И злоба бездны побежденна.

Москва, Россия — свобожденна:

Свершился вышнего устав.

Пустеют полные темницы,

Падут оковы с росских рук.

Исшедших рубища и лицы

Следы являют долгих мук,

Томимые во мгле, во смраде,

Во страхе смертного часа,

Вперяя взоры в небеса,

Пиют восторг. — Пожарский в граде,

И воинство героев с ним,

Сердца сограждан восхищенных,

Востоком свыше посещенных,

Летят во сретение им.

Спасители — разрушив брани,

Спасенные — оживши вновь,

Друг к другу простирая длани,

Безмолвием гласят любовь,

Сплетаются, как лозы юны,

Спрягают души и уста,

Кропят слезами все места,

И яры, пагубны перуны,

Хоть грозный рев их изнемог,

Еще внимая умным слухом,

Взывают, возрастая духом:

Велик, велик, велик наш бог!

Стремятся россы изумленны

К виновникам своих отрад,

На них, блаженством упоенны,

Несытый утверждают взгляд,

И радость ликовствует всюду.

Несется глас во все концы:

Пожарский, Минин нам отцы!

Чудясь нечаянному чуду,

Всяк росс, в весельи торжества,

С главой, цветами увязенной,

Сей первый день Москвы спасенной

Святит на вечны празднества.

Вкусив от сладости спокойства,

В восторгах тает весь народ,

Представя свары и нестройства,

Горчайший безначальства плод,

Минувших бед позор ужасный,

Стократно ублажает мир,

И в сердце устрояя пир,

Влечется волею согласной

Царя поставить над собой,

Дабы за твердой сей стеною

Пожить с любезной тишиною

И век не ратовать с судьбой.

Царя, который бы в законе

К правленью почерпал совет,

Благословлялся бы и в стоне,

Хромым был жезл, слепым был свет,

Преступным судия безмездный

И сотворил бы свой престол,

Другим — прибежище от зол,

Себе — ступень в чертог небесный.

Но что? Се возникает глас,

Подобный шуму волн спокойных:

Пожарский первый из достойных!

Да будет царь, кто царство спас!

Изящный правотой сердечной,

Нет в россах равного ему:

Да будет царь! — его превечный

Обрел по сердцу своему,

И крепость дал в его десницу

Отмстить обиды естества

Врагам людей и божества,

В добыче их создать гробницу,

Навек пленить России плен,

Расторгнуть нерастерзны путы,

Пресечь злодеев ковы люты

И жалы притупить измен!

Достоинств блеском облеченны,

Всеобщий утоляя жар

И чувством сердца увлеченны,

Духовный лик и сонм бояр,

Несущи утвари державных,

Величество богов земных,

Грядут — и вся Россия в них —

К свершителю деяний славных,

Которым дышит днесь Москва

По немощи своей плачевной,

Ему из глубины душевной

Износят ревностны слова:

‘Внемли — гласит тебе Россия:

Ты в гибельной моей судьбе

Мои болезни, муки злые,

Как сын, восчувствовав в себе,

Стремился от битвы на битву,

На громы высился челом,

И зло преоборал за злом,

Не дал мучителям в ловитву,

Не дал свободы моея,

Меня, изнеможенну, сиру,

Воздвиг, явил во славе миру,

И се — тебе награда я!

Дерзай — приемли скиптр десницей,

Которой жизнь мне отдана,

Покрой блестящей багряницей

Мой труд понесши рамена,

На верьх главы богоугодной,

В которой бедствие мое,

Спасенье, паки бытие

Носились мыслью неисходной,

Взложи сияющий венец,

Одеян красотою царской,

На праздный трон воссядь, Пожарский!

Воссядь — и будь царем сердец!’

Рекли — гремят повсюду клики

И движут радостию тварь,

Несчетны восклицают лики:

‘Да здравствует Пожарский царь!’

Герой, душою умиленный,

Смущен великостью наград,

Гром, плеск, колеблющие град,

Внимал, собой не ослепленный.

Народ провозглашал вотще,

Он пребыл тверд — и рек народу:

‘Я зрю отечества свободу,

И можно ли желать еще?

Погибни тот со срамом вечным,

Кто бед отеческой страны

Быть может зрителем беспечным,

Дремать на лоне тишины,

Когда Отечество в неволе,

Лишенно силы и красы,

Счисляет язвами часы!

Но росс ли создан к рабской доле,

Ярем иноплеменных несть,

Влечь жизнь в бесчестии глубоком,

Тиранов видеть тихим оком

И не подвигнуться на месть?

Я долг свершал, дерзая в бои,

И что пред долгом все беды?

Не я — сии, сии герои,

Трудами одолев труды,

По бедствах, коим нет подобных,

Поправ сарматскую змию,

Исторгли братию свою

Из челюстей ее всезлобных,

Чрез них возник земный Эдем

Для россов из земного ада,

И я — о, из наград награда! —

Сподобился быть их вождем.

Господь возводит на престолы,

Владеть оправдывает он,

Вотще чрез пагубы, крамолы

Теснятся хищники на трон.

Пусть высоты достигнут звездной,

На землю наведут боязнь, —

Приспеет медленная казнь,

Восторгнет их рукой железной

И свергнет в тартар от небес.

И я — дерзнув ступить на царство,

В себе вместил бы их коварство,

Их студ достойно бы понес.

Умерим радости чрезмерны,

Возвысим святость древних прав,

Явимся, россы, клятве верны,

И богу божие воздав,

Который рассудил правдиво

С языком лютым нашу прю,

Царево воздадим царю,

Карая нас чадолюбиво,

Всевышний ветвь царей укрыл

От алчной злобы Годунова:

Под сению его покрова

Цветет Романов Михаил.

Да воцарится сей над нами!

И мы пожнем блаженства плод.

Богат Отечества сынами

Романовых преславный род.

И ныне Филарет священный,

Исполнен дел благих и дней,

К губителю страны своей

Потек боязнью не смущенный,

России дав святый обет

Умреть за чад ее и веру,

Предстал бесстрашен изуверу,

Бесстрашен страждет девять лет.

Ни зрак мучителя претящий,

Ни ярость вкруг него врагов,

Ни глад, всю внутренность палящий,

Ни лесть, ни теснота оков,

Ни злейший мук позор святыне

Не превратили сердца в нем, —

Разимый нощию и днем,

Он тверд, как адамант, поныне,

И злость злодеев утомил.

Почтим во старце верность строгу,

Пойдем — воскликнем славу богу:

Да воцарится Михаил!’

Плененный чувств сих высотою,

Еще безмолвствует народ,

Приятной связан немотою,

Но вдруг воззвал — и горний свод

Исполнился взываний гласных:

Да воцарится Михаил!

Воззвал — и путь свой устремил,

Ликуя от сердец согласных,

Пред алтари царей царя.

Так, движимы с высот луною,

Подвигшись всею глубиною,

Текут шумящие моря.

Герой! Средь тех в России звуков,

Которых гул, в твою хвалу,

Катясь от праотцев до внуков,

Гремя сквозь шум времен и мглу,

Раздастся в вечности безмерной, —

Един ли я пребуду нем?

Никак! — Но пусть погибнет в нем

И мой ничтожный глас усердный,

И я спасен тобой от бед,

И я воскликну дерзновенно:

Велик, велик ты незабвенно

Кровавых множеством побед!

Но сей победою бескровной

Ты всех героев победил,

Смирясь пред властию верховной,

Превыше оной воспарил,

Проникнул славой в сонмы звездны.

Уставить зыблющийся трон,

Избавить веру и закон,

Извлечь Отечество из бездны —

Само собой есть верьх утех.

Пред сим ничто венец, порфира,

Ничто весь блеск, вся слава мира,

Ничто подданство смертных всех!

Вещайте, славные народы!

Сыны всех лет, всех стран, всех вер:

Блеснул ли где в претекши годы

Толикой доблести пример?

И дух, толь истинно небесный,

Витал ли некогда средь вас?

Воздвигните хвалений глас,

Гремите россу плеск безлестный,

Ему совместника в вас нет:

Един Пожарский во вселенной!

Но что? — вотще стремлюсь я, бренный,

Умножить искрой солнца свет.

Пространны не вмещают храмы

Грядущих богу дать хвалу,

Дымятся чисты фимиамы

И сладкую наводят мглу,

Избегшие смертей и плена

Благодарят всех благ творца

И, сокрушив свои сердца,

Смиренно преклонив колена,

Блажат несведомы судьбы,

И все, в веселии великом,

Единым духом и языком

Возносят пламенны мольбы.

Тебя мы хвалим, боже вечный,

Телес и душ безмездный врач!

Ты утишил наш стон сердечный,

Утешил неутешный плач,

Смиряя, ты смирил порочных,

Но вняв раскаяния глас,

От смертной тли воззвал и спас,

Развеял тьмы злодеев мочных,

Как листвие осенних древ,

И мышцей сотворил державу,

Вселил в России мир и славу,

На благость преложил свой гнев.

Послал отраду безотрадным,

Явился в немощных бог сил,

Как злато пламенем нещадным,

Ты нас бедами искусил,

Исчислил слезы неисчетны

И с наших осушил ланит,

Над нами утвердил свой щит,

Да мы пребудем безнаветны.

Заря взбудила дня молву,

Терзался град бичом от терний,

Ты рек, — и солнца луч вечерний

Златит ликующу Москву.

Тебя, живущий на высоких!

Прославим, россы, в род и род.

Взыграй, земля, из недр глубоких!

Склонись, склонись, сафирный свод,

И, горы, возопийте радость!

Природа, воскури алтарь!

Воспой с Россиею, вся тварь,

И с нами песней ваших сладость

Слияйте, жители небес!

Снедайся, в кознях ад обильный,

Россию воскресил всесильный,

На камень крепости вознес.

Так вы, о россы пресловуты,

Пожарский, Минин, Гермоген,

Скончали годы наши люты!

Так скипетр росский сохранен!

Спасенна от цепей Россия,

Растуща в силе каждый час,

Хваляся, хвалится о вас,

Седит, вкушая дни благие,

Полмира осенив рукой,

На высшей счастия степени.

Простите мне, священны тени!

Что я нарушил ваш покой,

Дерзнул, певец безвестный в мире,

Приявший скудный дар в удел,

На слабой и нестройной лире

Бряцать великость ваших дел.

Почто парящий Ломоносов,

Парнаса росского творец,

Не сплел достойный вам венец?

Пленяясь доблестию россов,

Горжусь, что россом создан я,

И если бы возмог искусством

С сердечным состязаться чувством,

Жила бы с вами песнь моя.

Вы, презря варваров безбожных,

Умреть готовые всегда,

По подвигах, лишь вам возможных,

Успели положить тогда

Величию России семя.

Оно теперь ливанский кедр,

Который, мирной тенью щедр,

Летяще презирая время,

Главою разделив лазурь,

Смеясь громам и вихрям тщетным,

Гонимым, беззащитным смертным

Дает убежище от бурь.

Оттоле росс, злодеям страшен,

Покоит сушу и моря,

Изрядством всяким преукрашен,

Чтит сердцем бога и царя,

На глас царя, на глас России,

Пойдет один противу царств,

Пред ним — ничто навет коварств,

Ничто воюющи стихии,

Ничто зияющий хаос,

Ничто и тартар возбешенный,

Хоть мир падется сокрушенный,

Бесстрашен разразится росс.

О росс, народ благословенный!

Геройством, благостью души

Единственный во всей вселенной!

Мои моления внуши:

Пробавь любить честные нравы

И веру праотцев своих!

Будь в истине ревнитель их!

Отвергни чуждых стран отравы,

Почти богатый свой язык,

Пылай к царю, Христу господню:

Будь росс! — преможешь преисподню

И вечно будешь ты велик.

<1807>

144. ПРИГЛАШЕНИЕ ДРУЗЕЙ НА ВЕЧЕРНЮЮ БЕСЕДУ

Уже сияющий златого дня родитель,

Великий царь светил и света предводитель,

По зимним небесам свершив свой краткий путь,

В чертоги запада укрылся отдохнуть.

И се! одевшись тьмой, Ночь хмурая, немая,

Вздыханиям моим о свете не внимая,

Сквозь окна кажет мне насупленный свой зрак

И в храмину мою вселяет черный мрак.

Услужливый Хохлов¹ ударил сталью в камень:

Заискрился огонь, от искр родился пламень,

Приемлет в пищу воск и мне в ночную тень,

Как солнце новое, блестящий вводит день.

Сияет на столе сосуд из меди чистой,

И в нем шумит, кипит Невы ручей сребристый,

В скуделях непростых древес китайских цвет

(Которым лечится и лакомится свет)

Готов утешить вкус и дышит ароматом,

В прозрачнейшем стекле, сверкая ярким златом,

Целебный крепостью, отрадный лозный плод

Воздержности сулит прибавить к жизни год,

Гордится белизной пшеницы тук приятный,

Любимейшая снедь природы неразвратной,

В себе и вне себя я ощущаю мир,

И вдруг в моих стенах благоухает пир.

О присные мои! которых всесодетель

Призвал распространять в России добродетель,

Воспитывать птенцов полночного Орла,

Блюсти от внешнего и внутреннего зла,

Учить их ревновать великих душ примеру,

Вливать в их нежну грудь бесстрашие и веру, —

Вы много, много раз являли мне любовь,

Стекитеся ко мне — и днесь явите вновь,

Почтите своего усердного клеврета.

Меж вами живучи, не знаю я навета,

Не знаю я досад, не знаю я тревог,

И в мнениях своих хотя кажуся строг,

Но дух мой полон к вам любви нелицемерной,

И сердце прыгает от радости чрезмерной,

Что всех вокруг себя увижу скоро вас,

Услышу, сладкий мне, гортани вашей глас.

Придите, сокрушим тиранский скипетр Скуки,

Соединим сердца, соединяя руки,

Дадим течение рассудку своему

И будем братия и други по всему.

Как пчелы из цветов сосут прелестну сладость,

Так мы от дружества почерпнем мудрость, радость,

Гнушаясь хитрости и вежливых коварств,

Прогоним от себя языки чуждых царств,

Но с русской простотой своим родимым словом

Беседовать начнем о старом и о новом.

Друг другу подтвердим, что истый русский дух,

Как огнь у нас в груди, не токмо не потух,

Но пламенем горит. — Чтоб предков наших тени

Не плакались на нас, не делали нам пени,

Напротив бы, еще исполнились отрад,

Россиян видя в нас, себя достойных чад,

В любви к отечеству им, сильным, равномочных.

Явимся полны свойств невинных, непорочных,

Чтоб отрок девственный от наших всех речей

Ни разу не склонил к земле своих очей.

Судьею чувств и слов возьмем стыдливость строгу.

Начатки наших дум предложим в жертву богу,

От тварей научась, колико благ творец,

Дадим ему хвалу от радостных сердец,

Возлюбим чистоту и таинства закона,

С восторгом ощутим, как в пениях Сиона

Дух божий разливал живительный свой жар,

Признаем, что пред сим — ничто природный дар,

Дар оный выспренний, которым, как перуны,

Из тьмы язычества гремят нам лирны струны.

Прилепимся душой к писаниям святым

И сердцем огненным, и разумом простым

Восхвалим святость их и веру нашу праву,

Она являет нам всю творческую славу,

Как солнце, как земля, как звезды, как моря,

Она есть дело рук небесного царя,

Достойна требовать от смертных всех покорства.

В законе утвердясь, коснемся стихотворства:

Богато сладостьми и пользами оно,

Над всеми тварями господствует равно.

Так солнце, шествуя по выспреннему своду,

И красит и живит всю зримую природу.

Искусство славное! тобою человек,

Забвения избыв, красуется вовек,

От пагубных страстей ты защищаешь младость,

И пения твои приносят старцам радость,

Но ведай — и смирись: тебе послушных нет!

Ты можешь восхищать, но не исправить свет.

Поспешно прелетим к богатству слова россов,

Услышим, как гремит витийством Ломоносов:

Он в слове сем открыл неистощимый клад,

Мальгерба превзошел и с Пиндаром стал в ряд,—

Колико в нем стихов, толико нам уроков.

Услышим, как поет обильный Сумароков,

Как дышит нежностью, пленяет простотой,

Как важен звучностью, приятен остротой.

Венец Горация присудим Кантемиру.

Вострубим похвалу российскому Омиру,

Он первый поприще труднейшее претек

И пением своим продлил России век.

Прочтем Державина парящи к небу оды

И тем совместные, какими в вечны роды

Пред светом хвалится и Греция и Рим,

Восторг и чудеса мы чувствуем и зрим,

Восхитясь, воспылав его чудесным даром,

Начнем сей дар хвалить с веселием и жаром.

Потом у нас в кругу пусть славится Княжнин,

Идущий по пути, которым тек Расин,

Софокла Галлии искусный подражатель,

Пороков общества забавный порицатель,

Он тем уже снискал немолчной славы слух,

Что мог изобразить великий росса дух.

И ты, играющий и мыслями и слогом,

От нас приимешь лавр, сердечных чувств залогом,

Писатель Душеньки! второй Анакреон,

Певцам веселия достойный дать закон,

Ты вечно в лике их пребудешь величайший.

Найдется ли где мед, стихов твоих сладчайший?

Где столько нежностей для сердца и ума,

Которых не нашла и Сафо бы сама?

Где, где мечтание толь быстро и шутливо?

Но жаль, чрезмерно жаль — коль молвить справедливо, —

Что баснословие, сей вечный смертных стыд,

Имеет у тебя прелестный, смелый вид,

Лишь истина красна, лишь истина любезна,

И баснь язычников для верных достослезна.

Потом начнем судить, пристрастия отстав,

Как складным делать слог, — и примем за устав

Обычаю отнюдь не покоряться духом,

Но искушать слова и разумом и слухом:

Вернее в дни сии держаться старины,

Хоть можно иногда, без смертныя вины,

Легохонько сметать пыль с древности языка.

Беды в сем деле нет — да в том беда велика,

Что мы, сметая пыль, сдираем красоту

И любим без ума чужую нищету,

Презрев несметные отцов своих богатства.

Погрешности певцам простим за их изрядства.

Как смертный человек быть может совершен?

Кто чужд погрешностей? Кто слабостей лишен?

И солнце иногда оскудевает в свете.

Не станем разбирать по действу, по примете

Все свойства добрыя и злобныя души,

Положим, будто бы все люди хороши.

Заметим только то из нравственной науки,

Что в дольнем мире сем, в дому утех и скуки,

Ни злато, ни сребро, ни светлые кремни —

Лишь добродетели счастливят нас одни,

Что лучше дни влачить в углу неосвещенном,

Чем жить с неправдою в чертоге позлащенном,

Что тот из нас блажен, кто ближним чужд вреда,

В ком совесть бодрствует и девствует всегда.

Приятной речию забавяся доселе,

Начнем совещавать о главном нашем деле:

Как в юные сердца страх божий насаждать

И тем на них привлечь небесну благодать,

И тою предварить душевны недостатки,

Чтоб дети нежные, самих себя начатки,

Невинностью цвели под дланию царя.

Душой к творцу, к царю, к отечеству горя,

Возвысясь, возмужав, став смелы исполины,

Дерзали с силою на брань поверьх пучины,

Чтоб в них восстали вновь для гибели врагов

Апраксин, Головин, Орлов и Чичагов

И выше вознесли Россию над вселенной.

Нетрудно нам достичь сей цели вожделенной,

Потщимся только вслед старейшинам своим,

Сынам отечества и мудрым и благим,

Россию любящим и ей самой любезным,

Ко всякому добру, ко всем трудам полезным

Примером собственным предводят нас они.

О небо! увенчай блаженством все их дни.

В конец же наших слов, друзья! прошу усердно

Тому хваление воздать нелицемерно,

Кто, песнь мою почтив хвалением своим,

У трона теплым был предстателем моим:

Живи средь радостей, друг мудрости и чтитель!

Светильника ее на севере блюститель,

Умеющий ценить различный лирный звук,

Искусный расширять в России свет наук,

Горящий водворить в ее градах и селах,

Во всех ее странах, во всех ее пределах

Достойно росских чад сияние ума,

Чтоб всякая везде пред ним исчезла тьма,

Чтоб россам первенство отдали все народы.

Успехом веселись — промчатся в поздны роды

О подвиге твоем отрадный смертным клик.

Так дружбой усладясь, друзей и братий лик,

Так время искупив — и вечер зимний, длинный,

Согрев и сократив беседою невинной,

Едва над башнями преполовится ночь,

Мы станем вечерять, отгнав излишность прочь,

И пищу, данную от благости превечной,

Приимем в радости и простоте сердечной.

Не станем в ней искать телесной толстоты,

Сия парящий ум лишает быстроты:

Чем толще человек, тем бренности в нем боле.

Пусть каждый досыта и ест и пьет по воле,

Нисколько не чинясь, как дома у себя.

Воздержностью дыша, подобных нам любя,

Жалеть не преминем о тех трапезах тучных,

Где жадность восседит под шумом ликов звучных,

С отверстой челюстью, с бесстыднейшим челом,

Деревни целые глотает за столом,

Где детищи ее, от шумства громки, смелы,

Во цвете юности от неги престарелы,

Бросают, пресытясь, на яствы алчный взгляд,

И пьют, и льют в себя шампанский острый яд,

Спешат быть жертвами обжирства и опийства,

Сего сугубого самих себя убийства.

Но мы, друзья! не так. — Везде, во всякий час,

Да будет трезвая умеренность при нас,

Источник здравия, от немощей ограда.

Мы, пищей укрепясь и силой винограда,

И умудрив умы, возвеселив сердца,

Щедроты восхвалив небесного отца

И милости его для нас неизреченны,

Довольные собой, друг другом восхищенны,

Разыдемся вкушать приятну сладость сна,

И в души к нам с небес прольется тишина.

8 декабря 1809

¹ Слуга мой.

145. ПЕТР ВЕЛИКИЙ

Лирическое песнопение, в осьми песнях

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Содержание

Уподобление Полтавской битвы ужаснейшим явлениям в природе. — Битва. — Храбрость войск. Петровых. — Петр сражающийся. — Карл сражающийся. — Они сходятся друг с другом. — Карл уязвленный упадает. — Собравшись с силами, на носилках носимый, понуждает паки войски свои к сражению. — Бой возобновляется с большею лютостию. — Шведы ослабевают. — Бегут. — Бегущий Карл. — Бегущий Мазепа. — Последние чувствия сего изменника. Кончина его. — Обращение к нему. — Молитва Петрова по одержании победы. — Воззвание к псалмопевцу. — Изложение слов его. — Петр награждает своих сотрудников. — Изливает от щедрот своих и на пленников. — Предлагает учреждение своим и шведским пленным военачальникам. — Признает шведов учителями своими в военном искусстве. — Удивление и радость их. — Петр возвращается от брани. — Россияне с восторгом его сретают. — Москва паче всех градов ликовствует. — Воззвание к Петру и ко всем победителям полтавским.

Представь — что, ветрами несомы,

Затмив природы светлый взор,

Рождая молнии и громы,

Две тучи, с двух железных гор,

Земле ветшающей солетных,

Сшибаются на высоте,

Две бури, пружась в тесноте,

Расторгли толщи стен их тщетных

И бьются средь воздушных стран,

Воюют в мраках нощи дневной,

Смущают землю распрей гневной,

Мятут и роют океан.

Представь — дождевные потоки

Столпами вержутся с небес,

Ломаясь о скалы высоки,

Падут с утеса на утес

И полнят трепетом окрестность,

Срывая камни с крутизны

И долу роя глубины,

Кипящи, реются в безвестность,

Что вихри, чада облаков,

Шумящи влажными крилами,

Борясь с твердеющими мглами,

Износят реки из брегов.

Представь — что быстрины мятежны,

Следами стропотных стезей,

Блуждают по полям безбрежны,

Грозят потопом твари всей

И мчат в дальнейшие пределы,

Взыскуя горшего вреда,

Древа, и камни, и стада,

Людей, и хижины, и селы,

Что свыше, злобясь до конца,

Гроза перуном кровоцветным

Коснулась хлябям огнеметным,

Возжгла их жупельны сердца.

Представь, что пламенные реки,

Под морем и землей виясь,

Стремятся, упреждая веки,

Вселенныя расслабить связь,

Что горы прядают — и вскоре,

Отторгшись от своих корней,

Рассыпались в бугры кремней,

Земля волнуется, как море,

Из бездн всплывают острова,

На дно пучины грязнет суша,

Природа, весь свой чин разруша,

Болезнует, едва жива.

Представь — что в пропасти бездонны

Изрылись долы и поля,

Несутся к небу вопли, стоны,

И, зинув, алчная земля

Глотает осужденны грады

И смертным всем являет страх,

Что распадаются во прах

Столпы всемирный громады

И паки воскипит хаос,

Всеместность тяготы нестройной.

Се вид битвы Полтавской знойной!

Се вид, как поражает росс.

Се пагуба свой меч простерла,

В персть Смерти сонмы возлегли,

Рыкают медны брани жерла,

Дрожит от них испод земли.

Полтава, ревом их борима,

Дает боязненный свой глас,

Едва мелькнувший день угас,

Угас в багровых тучах дыма,

Перуны, раздирая тьму,

Блестят, гремят, разят, ничтожат

И гибель гибелию множат,

Враждуя естеству всему.

Но россам ужас сей не страшен,

Против громов уставив грудь,

Надежнейшую стен и башен,

Вступают смело в смертный путь.

Текут веселыми ногами

Сквозь стены огненных дождей

По манию своих вождей

Сразиться с ярыми врагами.

Пронзают готские сердца

Их острия триобоюдны,

И готы, дерзостию чудны,

Колеблются от их лица.

Всяк росс в пылу битвы кровавой

С толиким ратует огнем,

Как будто всей своею славой

Победа оперлась на нем,

И даже оскудевший в силах

И всю свою изливший кровь,

Еще к отечеству любовь

Текущу слышит в хладных жилах,

Хоть смертный рок его постиг,

Повержен, изъязвлен мечами,

Страшит противников очами,

И лют его последний миг.

Глас гнева грозный России,

Гремящий страшно на врагов.

Сей глас, терзающий стихии,

Внимая близ своих брегов,

Умолк, смирился Днепр смущенный,

Прервал свой шумный, бурный бег

И в ложе трепетен возлег.

Давно уже сквозь мрак сгущенный

Российский не сверкает меч,

Но каплет готов кровь густую,

Ее, нещадно пролитую,

Творит кипящим током течь.

Но кто, кто там примером дивным

Россиян поощряет в бой?

Воюем воинством противным,

Владеет, кажется, судьбой,

Небесной истине послушен,

Жадающ гордость гордых стерть,

На готов воскриляет смерть,

В бедах растущих благодушен,

К делам великим быстр как ветр,

На ужасы глядит спокойно,

И тьмами сильных движет стройно?

Боязнь врагов гласит: се Петр!

Подвигшись разумом обильным,

Предзрел, исчислил, повелел,

Разит — отъемлет духи сильным

И в груды безобразных тел

Враждебны претворяет строи,

Разит — и меч его хвала.

Смотря на славные дела,

Ему дивясь, ревнуют вой,

К нему сердца свои вперя,

Воюют по его глаголу.

Так ангел вод, по произволу,

Вздымает и кротит моря,

Прешли кичения продерзких,

Не столько молния остра,

Как меч Петров для сонмов зверских.

Не столь в парении быстра

Стрела от сребряного лука,

Пущенна в высоту паров,

Как борзый, пылкий конь Петров,

И Петр, средь гибельного звука,

Средь тем искусственных смертей,

Устроенных геенским гневом,

Летающих повсюду с ревом,

Щитит собой своих детей.

Противников теснит в могилы,

Отмщая кротки небеса,

И пожинает цвет их силы,

Как злак звенящая коса.

Сраженные его десницей,

Державы готския столпы

Поверглись пред его стопы.

Сверкая сталью, как зарницей,

Забрало твердое от бед

Для россов, доблестью примерных,

Не чувствует трудов безмерных

На трудном поприще побед.

Блажимый жребием победным,

Болит душою о своих,

Ссеченных острием зловредным,

И скорбию скорбит о них,

И милость, красота героя,

Ходатаица торжества,

Начально свойство божества,

Петру своинствует средь боя:

Он слышит слезную мольбу

Врагов своих, достойных мести,

Покоит их покоем чести

И в язвы их лиет цельбу.

Против Петра, как вихрь жестокой,

Пред коим стелются древа,

Карл ратует рукой высокой,

И подвигов его молва,

Гремяща, полнит ратно поле.

Растут опасности пред ним,

Но, славы жаждою гоним,

В опасностях опасный боле,

Убийством веселит свой дух.

Кровавой сечи шум железный

И стон и вопль падущих слезный

Питают в сладость Карлов слух.

Добыча едкия досады,

Служитель смерти, муж кровей,

Разит — и нет, и нет пощады.

Грызомый гордостью своей,

Спешит истнить Петровы войски,

Отмщая сил своих упад,

Со срамом сверженных во ад.

Пронзенные в сердца геройски,

Пред ним валятся россы в прах,

И удивленно их делами,

Лицем вися над их телами,

Вздыхает Мужество в слезах.

Воюет Карл судьбы гневливы,

Вселяя бодростью очес

Бесстрашие в сердца страшливы,

Растет надеждой до небес,

Пылает гнев в его утробе,

Промещет искры на лице,

Возросший в лавровом венце,

Горит узреть Петра во гробе.

И се — сквозь частые полки

Просекшись вдруг мечем багровым,

Предстал пред мужеством Петровым

Прославить мощь своей руки.

Лиется месть с кровавых взоров,

Как нощь власы по раменам,

Игралище страстей, укоров,

Подобен яростным волнам,

Текущим низвратить твердыни,

Напал на камень росских чад,

Уставил на Петре свой взгляд

И зрит уже с высот гордыни

Россию в рабственных сетях,

Стенящу, гибнущу, полмертву,

Так смотрит лютый тигр на жертву,

Трепещущу в его когтях.

Но Петр, грядущий в сени смертной,

Отнюдь не убоялся зла,

Ни бури злобной, злонаветной.

Как два враждебные орла,

Великие, великокрилы,

Свирепы, многие ногтьми,

И тверды грудью и костьми,

Сыны отважности и силы,

Едва узрелись меж собой,

Несутся быстротой чудесной,

Полетом мерят свод небесный,

Над тучами вступают в бой.

Терзают, рвут один другого,

Терзают, рвут, терзают вновь,

От облак до лица земною

Дождит дымящаяся кровь,

И воплем вопль усугубленный

Сторичен слышится в горах,

Пернатых всех сражает страх,

Доколе, смертно изъязвленный,

Один бессилен ниц падет,

И обагренный победитель,

Свободный воздуха властитель,

Подъемлет к солнцу свой полет.

Равно гнущаяся покорством,

Так Петр и Карл стеклись в огне —

Восхитить лавр единоборством,

Сомкнуть отверстый зев войне,

Дать вид иной земному кругу.

Петр — зиждущ россам век златой,

Карл — полн великости мечтой,

Во брани сверстные друг другу.

И вдруг — где кровь рекой текла,

Где брань свирепствовала боле,

Широкое отверзлось поле,

Престали ратные дела.

Над поприще, решитель боев,

Весы свои спускает рок,

Извесил обоих героев,

И Карл является легок.

Исчезло зрелище ужасно

Волнующейся рдяной мглы,

Недвижны вой как скалы,

И Ожидание безгласно

Стоит, притрепетно, вокруг.

Скрежещет токмо смерть зубами,

Что смертных не грызет толпами,

Что в пище оскудела вдруг.

Геройство, крепость и искусство

Равно блеснули в обоих,

Пленяют зрящих дух и чувство,

В мятущиеся перси их

То мещут радости, то страхи.

Сверкают витязей мечи,

Как блески молнии в ночи,

Творят далекие размахи,

Виясь, играют в их руках

И сыплют искры воспаленны,

Сшибаясь, как столпы червленны,

На бранноносных облаках.

Кончая тщетны острий звуки,

От коих страждет бранный жар,

Подъемлют жилистые руки

Последний ускорить удар.

Довольные сражаться с львами,

Петр зрится в Карле, Карл в Петре:

Мечи, блеснув, взнеслись горе,

Висят, висят над их главами,

Но Петр искусством предварил,

Превысил силой неоскудной,

Поставил край борьбе всечудной,

Ударил — и не повторил.

Упал, упал Гигант надменный,

И шум падения его

Исшел во все концы вселенной,

Среди киченья своего

Упал борец, Петру неравный.

Он целый мир теснил собой,

Но свержен праведной судьбой,

Покрытый перстню бесславной,

Бездушствует в своей Крови,

Безгласен, мертвому подобен,

Но горд еще, на россов злобен,

И к готам слабым чужд любви.

Как дуб нагорный, живший веки,

Стяжавый против вихрей мощь,

Под ветви коего далеки

От света убегала нощь

И тьмила низкие долины,

Как сей, от бури громовой,

Над ним ревущей, роковой,

Стенящ от корня до вершины,

Сраженный яростью ея,

Падет, шумя главой лесистой,

Влачит по крутизне кремнистой

Рушенье славы своея, —

Так ратная рука Петрова

Над Карлом совершила казнь,

И готов, обнаженных крова,

Обуревает вдруг боязнь,

Но стыд и месть влекут на битву.

И Карл, носимый на одре,

Признав совместника в Петре,

Готовый, жадный на ловитву,

Из глубины души воззвав

Свои Петром сраженны силы,

Женет на смерть полки унылы,

Убийством полнит свой состав.

Тогда возникли многи бои,

Слились в един кровавый вид,

На сечу соступились строи

И мстить и множить Карлов стыд.

Мечем и зелием могущим

Плодят тьмочисленны беды.

Весь воздух стал от их вражды

Игралище громам ревущим,

То осязаемая тьма,

То мгла, пронзенна молний блеском,

То огнь, борющийся со треском, —

Средь жертв мятется Смерть сама.

Как понт, приливом понужденный,

Бег ветров силится препять,

То, силой ветров побежденный,

Бунтуя, отступает вспять,

Так смутну вижу брань кроваву.

Но россам возгремит хвала.

Разя противных без числа,

Вселяют в персть их древню славу,

Читают на челе Петра

Надежду скорыя победы.

Вотще неистовствуют шведы,

Близка их гибель и быстра.

Вотще, к покорству непреклонны,

Друг друга славою кича,

В самом уроне безуронны,

Падут под острием меча.

Смертей звенящие обломки

Уже усеяли поля,

Вскипела кровию земля,

Стенания и вопли громки

Смутили тишину небес,

И всюду устрашенны взоры

Сретают страшные позоры,

Достойные потоков слез.

От смерти храбрым нет заступы:

Разит со всех возможных стран,

Дымящися от молний трупы,

Исполнены железных ран,

Разметаны на пищу тлену, —

Се горький плод ее игры.

Пронзенных воинов бугры,

Коней, точащих кровь и пену,

И целые полки в кострах,

Ограды двух народов тверды,

И в перси каменны, злосерды,

Лиют жаление и страх.

Уже изнемогают готы,

Проник до душ их росский меч,

Уже от бедствий жаждут льготы

И озираются утечь.

Как класы, побиенны градом,

Лежат приникнувши к земли,

И ратаю, еще вдали,

Грозят свирепым, хищным гладом,—

Так готы, горды до конца,

Мертвеют, тысящьми простерты,

И тысящи еще не стерты,

Но трепет входит в их сердца.

Но стерлись с крепостью их луки,

Не льстят и славы им лучи,

И долу падая, их руки

Роняют тяжкие мечи.

И сердцем оскудев и духом,

Забыв и лавры многих лет,

И весь на них смотрящий свет,

По коему гремели слухом,

Кляня предательство и кознь,

Мятутся, как пред бурей воды,

Бегут — пред коими народы

Со страхом разбегались врознь.

Страшилищи всея полночи,

Бегут, не ведая куда,

Боязнь, как мгла, мрачит их очи,

Стягченны бременем студа,

Бегут пред росскими сынами,

Вверяют жизнь свою Днепру,

Но Днепр, покорствуя Петру,

Пожрал их шумными волнами.

Метаясь пред благим царем,

Останки, избегая брани,

На узы простирают длани,

Склоняют выи под ярем.

Сам Карл, всем россам неприязнен,

Признал их первенство в сей день,

Сам Карл, страдающ и боязнен,

Как робкий, язвенный елень

(От страха каменеют члены

И сердце умирает в нем),

Несомый пламенным конем,

Помчался в земли отдаленны

От лютой с россами войны,

Бежит чрез непреходны скиты,

Волчцами, тернием покрыты,

Под власть неверныя Луны.

За ним злокозненный предатель,

Который, в страшный час битвы,

Российской крови излиятель,

Отличен гордостью главы,

Мечтал сразить полки Петровы,

Злодейства ужасом гоним,

Бежит — и чает, что над ним

Возжечься молнии готовы

И, мстительным огнем паля,

Истнят рушителя закона,

И что его, как Авирона,

Поглотит гневная земля.

Избег далече, небрегомый,

Как вран витая по горам,

Но совестью своей жегомый,

Безмерен чувствуя свой срам,

Гнетомый злобой неисходной,

Едва свободный воздохнуть,

Невольно прерывает путь.

Как туча, на скале неплодной

Сидел он мрачен и угрюм,

И мысли черные, постыдны,

Как в терние спешат ехидны,

Спешат в его нечистый ум.

В груди, глубоко вкорененно,

Растет желание честей,

Как угль — в нем сердце потемненно,

Проникнул трепет в тук костей

И в глубину души мятежной.

Он весь дрожит, как легкий лист,

И в слух его, как вихрей свист,

Шумит глас мести неизбежной,

И кровь им преданных на смерть

Стремится на него как море:

Не смеет он, погрязший в горе,

Воззреть с надеждою на твердь.

Язвится светом благодатным,

Как аспид, кроется во мгле,

Волнуем умыслом развратным,

Носящий ужас на челе

И ненависть ко смертных роду,

Из чрева тощия скалы

Рыгает на Петра хулы,

Клянет себя и всю природу.

В очах его густеет ночь,

Яд злобы пенится по жилам,

Но мысль вредить Петровым силам

Еще не отступает прочь.

Мученьем скорби безотрадной

Пронзаясь до души своей,

То мещется как вепрь зложадный,

То извивается как змей,

Взревел гортанью громогласной

От бездны сердца своего,

И жизнь оставила его,

Погиб погибелью ужасной,

Льстецам ужаснейший урок.

Но в сем, о дерзкий возмутитель!

Своих собраний утеснитель! —

Но в сем не весь еще твой рок.

Познает поздное потомство,

Как жизнь отечество любя,

Твое пред оным вероломство,

И клятвой проклянет тебя.

Воссетует твоя отчизна,

Что в ней приял ты бытие,

И имя гнусное твое

Злодеям будет укоризна.

Изменник слову божества,

Изменник долгу человека,

От рода в род и род до века

Ты будешь срамом естества.

Се враны, привлеченны смрадом,

Разносят плоть его в когтях,

И гады, дышащие ядом,

Гнездятся грудами в костях.

Из недр, из устия вертепа,

Шипят трижальные змии,

И всем шипения сии

Вещают: здесь гниет Мазепа!

Не зреют век красы весны

Вокруг сей дебри многобедной,

И путник, трепетный и бледный,

Бежит далече сей страны.

Взыграла радостью Полтава,

Кончину сопостатов зря.

На крылиях победы Слава

Парит — и росского царя

До звезд возносит по вселенной.

Внимающа полтавский гром,

Земля умолкла пред Петром,

Пред силою его явленной

Смиряются, ругаясь Льву,

Народы, племена, языки,

И венценосные владыки

Признали в нем свою главу.

Но Петр, на высоте смиренный,

Войну из мыслей истребя

И меч, невольно обагренный,

Далече вергнув от себя,

На месте распрей многобедных,

Где злом усугублялось зло,

Склоняя до земли чело,

Средь воинов своих победных,

Составив с ними общий лик,

Пылая духом благодарным,

Сверкая взором огнезарным,

Речет: ‘О боже! Ты велик!

Ты ныне воссоздал Россию,

Бог славы, милостей и сил!

Стер челюсти и льву и змию,

Своей десницей осенил

Над нашею главой в день брани.

Ты радостью ущедрил нас,

Грядущи роды россов спас

От рабственной, позорной дани,

Прервал народов многих плен,

Страдавших бедства несочтенны,

Как сильный верви треплетенны,

Которым прикоснулся тлен.

Рек враг, кипящий злым наветом:

Под солнцем власть моя крепка,

Пойду — и будет над полсветом

Моя господствовать рука,

Цепями прикую Россию

К престола моего столпам

И дам покой моим стонам,

Возлегши ими ей на выю!

Но ты не предал нас в корысть,

Велел от выспреннего свода:

Да будет в Севере свобода!

И Север восклицает: бысть!

Ты удержавил землю нашу,

И ярости своей фиал,

И мести праведныя чашу

На готов гордых излиял,

Ты, ков губителей жестокой

Сломив — вселенной дал покой,

Расторгнул крепкою рукой,

Разрушил мышцею высокой

Железны толщи их полков,

Послал свой гнев неудержимый,

И Гнев твой — огнь неугасимый —

Поел как терние врагов.

Отднесь пред всякою державой

Хвалясь о силе божества,

Живяся жаром веры правой,

Красуясь славой торжества,

Россия претворилась храмом,

И грады оной в алтари,

От них, как утренни зари,

Дымятся чермным фимиамом

Ливан и смирна и алой.

Восходит глас над беги звездны,

И небо, и земля, и бездны

Твоей исполнились хвалой.

Взносись, хвала сия, вовеки,

Благому сладкая воня,

Стремись, хвала сия, как реки

И, возрастая день от дня,

Пролейся стройным океаном

К подножию творца чудес.

Царь дней, убийства зря с небес,

Облекся тройственным туманом,

Безлучен, устрашал весь мир.

Но се! лиет пучину света

Свидетель нашего обета,

Природе всей готовит пир’.

Так Петр до выспренних селений

Пред вечным изливал мольбы,

Устами, полными хвалений,

Благословлял его судьбы,

Которых силою всемощной

Гордыня рушилась во прах,

Царей и царств пресекся страх,

В смущаемой стране полнощной

Вселилась паки тишина,

И россов мужество беззлобно

Блеснуло, молнии подобно,

На все грядущи времена.

Ликуй, небесного Сиона

Святыней дышащий певец!

Ревнитель свышнего закона,

Провидец спаса и отец,

Которого живые струны

Вливали в чистые сердца

Восторг надежды на творца,

На злобу сыпали перуны,

Разят и оживляют нас.

Сбылись слова твои святые,

И к нам, сквозь мглы веков густые,

Несется сребряный твой глас.

‘Я зрел тирана в блеске славы,

Царей гнетущего жезлом —

Так кедр Ливанския дубравы

До неба высился челом,

И ветви простирал до моря,

И отрасли свои до рек,

Не мнил позыбнуться вовек,

С стихиями, с годами споря,

Мечтал соодолеть судьбе,

От силы всякой безопасен.

Ему дивился я ужасен,

Минул его — и се не бе!’

В себе вмещая все доброты,

Петр чтит сподвижников своих,

Дождит, дождит на них щедроты,

Любовию лобзает их,

Явивших истинны изрядства,

Продерзость рушивших, вконец.

Но россу лавровый венец

Приятен паче гор богатства.

И Петр глашает верных слуг,

Да внидут в радость их владыки,

Ликуют души их велики

В забвении своих заслуг.

Ревнующий любви превечной

И злым дарующий покров,

Дарами благости сердечной.

Осыпал Петр своих врагов.

Как тихий вечер льет прохладу

Возлегшим странникам под тень,

Творившим трудный путь весь день,

Так он в сердца их влил отраду:

Простер над ними дружбы щит

И, дышащ кротостью эфирной,

День брани претворил в день пирный,

Который совесть не тягчит.

Светись, видение златое!

Пусть землю озарит твой луч.

Хвались, Согласие святое!

Не сяжет тьма военных туч,

Не льются током кровь и слезы,

И стали блеск, и свист свинца

Не зыблет, не мятет сердца,

Но вкруг воздержныя трапезы,

Отколе бегает вражда,

Сидят герои достодивны,

Друг другу некогда противны,

Отныне други навсегда.

Над всеми видом исполина

И доблестью восходит Петр.

Как мать для милого ей сына,

Так он для них безмерно щедр,

Сочетавая их сердцами,

Пленяет всех в свою любовь,

И гроздия сладчайшу кровь

Вкусив червлеными устами,

Вещает чувствия свои,

Стократ славнейшие победы:

‘Живите, мужественны шведы,

В войне наставники мои!’

Гремите век, слова священны!

Небесный ум рождает вас.

И слуги Карла восхищенны

В восторге испускают глас:

‘Прешло для нас печалей время,

Отднесь блаженна наша часть,

Петрова нас покрыла власть,

Легко, легко сей власти бремя,

О боже! ты воздай ему’.

Так вновь препобежденны готы

Петровы славили доброты

Хвалой по сердцу своему.

Но как чествуют росски чады

Благого, своего отца?

Исходят в сретение грады,

И нет их радостям конца.

Петра зовут своей избавой,

Щитом народов и владык,

Друг другу отражают клик:

Благословен грядый со славой,

Грядый с победой от небес,

Воитель милостью обильный,

Который, силой свыше сильный,

Россию в царствах превознес!

Стремится Юность в светлых ликах

И пением гремит привет

Гремящему во всех языках,

Исходят старцы, полны лет,

И чтя в душе труды Петровы,

Словам невместные отнюдь,

Живят свою полмертву грудь

И ветхие творятся новы.

И Немощь восстает с одра

На звуки, жизнь и мир гласящи,

Младенцы, у сосцев висящи,

Очами веселят Петра.

Но паче всех в блаженстве зрима

Цветуща древностью Москва,

Совместница Афин и Рима,

Градов на севере глава,

Гордясь первейшим в мире троном,

Блажит дела ее царя.

К нему объятия простря,

Приемлет и объемлет лоном

Спасителя полночных царств,

Пред коим, верой вдохновенным,

Исчезли с срамом незабвенным

Наветы силы и коварств.

Гряди — понесший скорби многи!

Испить веселия струи

В священны милостью чертоги,

Отколе праотцы твои

Во все страны своей державы

Вселяли славу с тишиной.

Гряди — и, не смущен войной,

Небесной мудрости уставы

Пространно извитийствуй нам,

В покой божественным наукам,

Во свет последним нашим внукам

И в зависть чуждым племенам.

Красуйся, Петр! хвалою правой,

Красуйтесь, воины! вожди!

Победа ваша под Полтавой

Не в ломкой, гибнущей меди,

Но станет жить и жить вовеки

У россов ревностных в сердцах,

Греметь во всех земли концах.

Она — доколе человеки

Не узрят в солнце вечный мрак,

Доколе не сгорят стихии, —

Пребудет памятник России

И правды Саваофа знак.

<1810>

146. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ОТЕЧЕСТВО

ЛЮБЕЗНОГО МОЕГО БРАТА

КНЯЗЯ ПАВЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА

ИЗ ПЯТИЛЕТНЕГО МОРСКОГО ПОХОДА,

В ТЕЧЕНИЕ КОТОРОГО ПЛАВАЛ ОН НА МНОГИХ МОРЯХ, НАЧИНАЯ

С БАЛТИКИ ДО АРХИПЕЛАГА, ВИДЕЛ МНОГИЕ ЕВРОПЕЙСКИЕ ЗЕМЛИ,

И, НАКОНЕЦ, ИЗ ТУЛОНА СУХИМ ПУТЕМ ЧРЕЗ ПАРИЖ ВОЗВРАТИЛСЯ

В РОССИЮ

Сидя на холме возвышенном,

Весне, пестреющей вокруг,

Стонал я в сердце сокрушенном,

О том, что медлит верный друг

В странах далеких от отчизны,

От дружбы братской удален,

Уже, уже я утомлен

Надежде делать укоризны,

Счислять его отсутства дни.

Падут ли некогда преграды?

Иль вечно мне не зреть отрады?

Терпеть прискорбия одни?

Се солнце разлилось по миру,

И полночь облеклась во свет,

И птицы к вышнему эфиру

Возносят песни и полет,

Резвясь на воздухе прозрачном.

Там златом искрится вода,

А там — блаженствуют стада,

Пасомые на поле злачном.

Лишь я примрачен и уныл,

Не рад толь светлому позору:

Кидаю взгляды по обзору —

Не зрю того, кто сердцу мил.

Но кто там мчится в колеснице,

На резвой двоице коней,

И вся их мощь в его деснице?

Из конских дышащих ноздрей

Клубится дым и пышет пламень,

И пена на устах кипит,

Из-под железных их копыт

Летит земля и хрупкий камень,

И пыль виется до небес,

Играют гривы их густые,

Мелькают сбруи золотые,

Лучи катящихся колес.

Кто сей? — мой дух летит навстречу —

Я зрю любезные черты,

Еще, еще его замечу,

И се — что вижу я? — се ты,

Се ты, се ты, толь жданный мною,

Пришлец и странник мой драгой,

Мой друг, мой брат, сам я другой,

Се ты притек ко мне с весною,

Подобный младостью весне!

И он познал меня мгновенно,

Но чувствам верим мы сомненно,

Друг друга чаем зреть во сне.

Огнь жизни пробежал по жилам,

И слезы сыплются из глаз,

Лишь горним сведомая силам

Любовь горит во мне сей раз.

Глашу — напав ему на выю:

‘Кто, кто тебя мне возвратил?

Не друг ли смертных Рафаил,

Как древле сохранил Товию,

Тебя поставил в сих местах?’

Друг друга чувствуем всю радость,

Друг друга лобызаем в сладость,

И души наши на устах.

Пойдем под кров наш безмятежный,

В огромный, мирный наш Дедал,

Спокойся в недрах дружбы нежной!

Довольно море ты орал,

Довольно перемерил суши,

На лоне братства отдохни,

Начнем вкушать златые дни,

Слием в беседах наши души,

Сердцам своим предложим пир.

Природа веселится нами,

Как мать счастливыми сынами,

Дыханье удержал зефир.

Беги, Хохлов! крылатым шагом,

Зови, зови сюда друзей,

Зови питаться дружбы благом,

Скажи, что счастье у князей,

Что брат восторгом полнит братий,

Как бы избегший смертных врат.

Друзья! и вам, и вам он брат,

И ваших жаждет он объятий,

Летите к нам в сей светлый час,

Покинув все свои работы,

Разгладив на челах заботы,

И с нами радуйтесь у нас.

Наш друг всё так же благороден,

Всё так же жив и бодр, и свеж,

И малым и большим угоден,

Хорош для мудрых и невеж,

По чувствам веры достохвален,

Искусен жить со всеми в лад,

С веселым веселиться рад,

С печальным истинно печален,

За шутками шутлив остро,

В беседах важных тих и важен,

Душой и сердцем не продажен,

Крылат на всякое добро.

Он многие обтек державы

И в странствах мудростью возрос,

Соблюл отеческие нравы,

Среди соблазнов пребыл росс,

Вступая в родину драгую,

И прах чужой отряс от ног,

Отечество и царь и бог

Рождают совесть в нем благую,

И мысль его — мысль россов всех:

‘Кому чужой удел корыстен,

То свой конечно ненавистен,

А нам не чтить Россию — грех!

Под хладной северной звездою

Рожденные на белый свет,

Зимою строгою, седою

Лелеяны от юных лет,

Мы презрим роскошь иностранцу,

И даже более себя

Свое отечество любя,

Зря в нем страну обетованну,

Млеко точащую и мед,

На все природы южной неги

Не променяем наши снеги

И наш отечественный лед’.

Он видел братий наших греков,

От коих свет заняли мы,

Сих древле мудрых человеков,

А ныне — меркнут их умы.

Зрел галлов, славой восхищенных,

Престольный их роскошный град,

Зрел Рима недорослых чад,

Австрийцев, блеском освещенных,

Забывших горе прусаков,

Надменных, дерзостных британцев,

Сынов отечества гишпанцев

И шумных духом поляков.

Исследовав страны другие,

Тебе вверяет вновь свой век,

О мать любезная Россия!

И громко суд такой изрек:

Подобно как Иван Великой

Превыше низких шалашей,

Так росс возносится душей

Превыше царств Европы дикой,

И дивен высотою чувств!

Так вызнал друг наш все народы:

Он видел чудеса природы

И вечны чудеса искусств.

Он зрел Везувия во гневе,

Когда сей злобный исполин,

Горя геенною во чреве,

Восстал природы рушить чин,

Из челюстей воспламененных

На землю реки лил огня,

И дымом тьмил светило дня,

И грады камней раскаленных

Метал от ада в звездну твердь,

От страха трепетало море

И чаяло иссякнуть вскоре,

Пожарами хвалилась Смерть.

Он зрел — гора из волн кипящих

Схолмилась на морском хребте,

Челом коснулась туч висящих,

Шумит в воздушной высоте,

Столп облачный и водный черный

Идет меж неба и земли,

Пловцов страшит еще вдали

Своею тягостью безмерной,

И брызжет страшный дождь вокруг,

И вержет долу водопады,

Он зрел — и толщу сей громады,

Ударив громом, пре?рвал вдруг.

Он зрел — там смертного десница

Изводит — диво для очей! —

Из мрамора живые лица,

Там, в блеске солнечных лучей,

Того зрел вид и зрак небесный,

Кто нас от ада мог спасти,

Зрел славу бога во плоти,

Зрел Фидиев резец чудесный,

Рафаелеву смелу кисть:

Поглотит время царствы грозны,

Но труд их прейдет в веки поздны,

Не будет времени корысть.

Что зрел он на водах, на суше,

Нельзя пересказать всего,

О други! уготовьте уши,

Послушать есть что у него.

До нового ли вы охочи?

Приход ваш будет не вотще:

Он вести, теплые еще,

Неслыханны у нас в полночи,

Привез из царства новостей.

Придите, вечеря готова,

Он будет предводитель слова,

Беседой усладит гостей.

Но снова речию нескладной

И мыслию стремлюсь к тебе,

О друг мой милый, ненаглядный!

И молвлю нечто о себе:

Во время нашея разлуки

В стихи ударился мой ум,

Я стал слагать их наобум,

И стопы прибирал и звуки,

Попал в рифмующу толпу,

И в дом Словесности российской

Без всякой хитрости витийской

Кой-как пробил себе тропу.

Прошла о мне молва по граду,

И Кротость в царственном венце

Моим бряцаниям в награду

Осклабила свое лице,

И вскоре камение честно

Ко мне сронилося с высот.

Не стою, правда, сих щедрот,

Но стоить их я тщусь нелестно,

За плату не пишу стихов,

Восторг наемника бездушен —

Боюся, совести послушен,

Умножить тем число грехов.

Писать люблю я произвольно,

Велят — и жар во мне потух.

Но полно о стихах! довольно!

Уже я утомил твой слух.

От детства сходствуя сердцами,

Носящи в жилах ту же кровь

И братску пламенну любовь,

Мы можем счесться близнецами

По тем же качествам ума,

И ты (о, как мы в людях дики!)

Не любишь пляшущие лики,

И я скорблю о них весьма.

Веселье светское ничтожно,

Земное всё есть дым и прах,

Небесну жизнь люби неложно.

В душе питая божий страх,

Не бойся силы смертных тленной:

Хотя бы хитрый человек

Народы в сеть свою вовлек,

Ярем бы наложил вселенной,

В звездах поставил бы свой трон,

И он от брения составлен:

Смотри — он смертию раздавлен,

Гнетет его железный сон.

Пусть мир пред Крезами одними

Курит свой жертвенный ливан

И чтит поклонами земными

Богатства блещущий болван,

Но ты, гнушаясь сим развратом,

Цени достоинство равно,

Хоть скрыто рубищем оно,

Хотя преиспещренно златом.

Узрев свой свет в душе твоей,

Взыграет мудрости наука,

Невольно улыбнется Скука

И сбросит облако с бровей.

Хвали делами добродетель,

Птенцам, поверенным тебе,

Будь друг, отец и благодетель,

Всегда подобен сам себе,

В груди гаси рассудком страсти,

Пусть вера в ней горит одна:

Вот щит, вот медная стена

Противу всякия напасти.

В союзе с ближними живи,

Люби людей, люби сердечно,

И знай — с тобою будет вечно

Бог щедрый мира и любви.

30 мая 1810

147. НОЧЬ НА ГРОБАХ

ПОДРАЖАНИЕ ЮНГУ

<Отрывок>

Блажен, кто в мире сем, воюя с суетами,

Скучая пышными ничтожества мечтами,

Для отдыха души охотно каждый день

Спешит под смертную, безмолвну, мрачну тень,

К усопшей братии, под ветвия унылы!

Кто любит посещать пустынные могилы,

Между гробами жить, и взвешивать свой прах,

И верой исторгать из сердца смертный страх,

И в смерти почерпать бессмертия дово?ды!

Уже скончался день, и вечер канул в воды,

И перлы по лугам рассыпались в росе,

Нисходит свыше Ночь во всей своей красе,

Вмещающа в себе величество с приятством,

Явилась в небесах со всем ее богатством,

Со всеми строями бесчисленных миров,

Волнисты облака, истканны из паров

Художеством драгим всесильныя десницы,

Порфира у нее, достойная царицы,

Воскрилием своим касается земле,

В подобии венца сверкают на челе,

Как камни честные, слиянные рядами,

Славнейшие из звезд, из славных меж звездами,

И блеском трепетным, как искры, светят в дол.

Воссела с тишиной на черный свой престол

И скипетр от свинца простерла над вселенной.

Живитель сладостный природы утомленной,

На легких крылиях летит врачебный Сон,

Пленяет смертных всех под кроткий свой закон

И подвергает мир своей отрадной власти,

Уснули суеты, и воздремали страсти,

Забылись горести, от слез едва престав,

И крепость немощным вливается в состав.

Безмолвствуют земля, и воздух, и пучина,

Как будто общая приближилась кончина,

Природа кажется движенья лишена,

И всё творение покоит тишина.

Затмились призраки, блестевшие при свете,

И смертного душа, сама с собой в совете,

Избавясь, разрешась от видимого зла,

Пред строгой совестью ценит свои дела,

В доброты собственны вперяет мысль прилежну

И к вечности летит чрез временность мятежну,

Чрез море бурное в незыблемый покой,

Ликует разумом средь родины драгой,

И, сими пользуясь небесными часами,

Вкушает на земле общенье с небесами.

И я ли потерплю вращаться на одре,

Когда мой бодрый дух возносится горе,

К лучам премудрости, светить ему готовым?

О Сон! не возбраняй моим восторгам новым,

Собрав вокруг себя все радостны мечты,

Спустись под низкий кров стенящей Нищеты,

Плач в сердце усыпи, сомкни слезящи вежды,

Отчаянной являй отрадные надежды,

И силы обнови к томительным трудам,

А я ни внешних чувств нечувствию не вдам,

Объемля сердцем мир, объятый тишиною,

Возвыситься потщусь над бренностью земною,

Учиться разуму, отвергнув буйство прочь.

Подруга Мудрости, способствуй мне, о Ночь!

И направляй мои стремления отважны,

Ты Юнгу на гробах вдыхала мысли важны,

Когда, паря умом, сей Мудрости певец

Бессмертию души бессмертный плел венец:

В учении его горит небесный пламень

И силою своей растаивает камень,

Безбожных хладные, жестокие сердца,

И нудит их познать, хвалить, любить Творца.

Учением его согретый, вдохновенный,

Я вслед ему стремлюсь, не в меру дерзновенный,

И ежели, о Ночь! преткнуся на пути,

Ты мрачный свой покров на стыд мой опусти.

Се нива божия, насеянна телами!

Висит над нею тма — и черными крилами

Над спящим множеством наводит страшну тень

И ждет, когда придет ужасный, вечный день,

Который, осияв пещеры мертвых темны,

Затмит сияющи величия наземны.

Здесь взор недремлющий лишь видит ночь одну,

Здесь слух внимающий лишь слышит тишину,

Чуть мраморы сквозь мглу мелькают часты, бледны,

Престолы Смерти злой и знаменья победны,

И все, безмолвствуя, вещают мне мой рок.

По дремлющим древам летает ветерок,

И шорохом листов и веяньем шумливым

Задумчивость зовет к мечтаниям страшливым,

Здесь время с вечностью сошлися на земли

И мир вещественный с духовным сопрягли,

И здесь из недр земных сквозь каменные своды

Я слышу с трепетом священный глас природы:

‘Живущий, ты умрешь! Будь в мыслях бодр и строг

И гордости своей сломи высокий рог’.

О тления удел! Рушения жилище!

Уму надменному приличное гульбище!

Не весь ли шар земный подобится тебе?

Народы без числа вмещает он в себе,

Вмещает вновь и вновь, и дмится непрестанно,

И всё его лице, обширно и пространно,

Корою облеклось из трупов и костей,

Моря его текут по черепам людей,

И грады зиждутся от камений надгробных,

Мы жнем насущный хлеб от персти нам подобных,

И сею перстию земля пресыщена:

Гробами нашими вселенная полна,

И места нет на ней, не бывшего могилой.

Трепещет целый мир пред страшной Смерти силой,

Пред ужасом ее под солнцем торжества.

И солнце в небесах, сей образ божества,

Всесильным предано ее державной воле,

И солнце некогда сорвет она оттоле.

И вы, о светлые, небесные Огни!

Сверкающи сребром в полунощной тени,

От хищности ее и все вы не изъяты,

Но лютая, имев добычи толь богаты,

До времени судьбы оставя горний свод,

Ревнует поражать словесных слабый род,

Над нами истощать свой тул неистощимый.

Падут — и властелин, вселенною служимый,

И самый низкий раб — все брение одно.

Средь хлябей вод морских теряются равно

Безвестные ручьи и громки в мире реки,

Так в смерти равными творятся человеки.

Очами разума во гробы я проник:

Кто нищ, и кто богат, кто мал, и кто велик?

Где гордое чело, где образ величавый,

На коих злат венец покоился со славой,

На коих с трепетом страны и племена

Читали жребий свой на многи времена?

Где прелесть красоты, собор очарований,

К которой каждый миг, на крылиях желаний,

На крылиях любви, с восторгом без конца,

Парили юные, пылающи сердца?

Где сильная рука, которая громами

Сражала смертных в персть, и тысящми и тмами,

И землю облила потоками кровей?

Всё тления корысть! Всё смрад и снедь червей!

О, горестный конец! Вид срамный, достослезный,

И жизни временной, и славы нам любезной!

Для смертных смертию ров пагубы изрыт,

До ада углублен, как самый ад несыт,

Глотает каждый миг бесчисленные жертвы.

Мы зрим, но — буйные — не мним быть сами мертвы,

Как бы со смертию поставили завет,

Но смерть вступает в нас, лишь мы вступаем в свет,

И делит с жизнию все наши дни и годы,

И нужны ли для нас сей истине доводы?

Где время прежнее, где каждый прошлый час?

Увы! едва мелькнув, промчались мимо нас

В пространство вечности, для мыслей необъятно,

В бездонной пропасти погрязли невозвратно!

Все прочие летят — еще единый миг,

И я до смертных врат, до вечности достиг,

И мир исчезнет мне со всею красотою,

И солнце будет мрак, и звезды темнотою.

Как гибнет след орла, парящего к звездам,

Громады корабля, текуща по водам,

Змеи, по камени виющейся волнами,

Так жизнь претекшая теряется за нами

И разве в памяти витает в виде сна.

Меж мертвых и живых коль слабая стена!

Коль слабый щит живым от смертного навета!

Быть может, миг один — быть может, многи лета,

Быть может, целый век — и всё то миг один

Отринуть смерть свою не льстися, Исполин!

Вспять море устреми, сдержи стремленье бури,

И солнцу воспяти катиться по лазури,

Но смерть остановить на день, на час, на миг

Отчайся, суетный! коль рок тебя постиг.

Со свистом окрест нас летают смерти стрелы,

Валятся все и всё — и мы ли будем целы?

Доколе, Смертные! забвение, как тма,

Сокроет страшный час от вашего ума?

Доколе малостям стеснять ваш ум обширный?

Премудрость здесь живет — отсель, как пастырь мирный,

Который, песнию дух скорбный веселя,

Из хижины своей взирает на поля,

Из недра тишины взираю я на битву

И вижу жаркую тщеславия ловитву,

Как суетных людей волнуются толпы

И рушат истины оплоты и столпы.

Одни другим корысть, гонящи и гонимы,

Как лисы хитростны, как львы неукротимы,

Доколе всех их Смерть, могущий сей ловец,

В железну сеть свою загонит наконец.

Предел сей положен Судьбою вечной, правой:

В богатстве ли плывем, парим ли к небу славой,

Почием ли склонясь под светлый счастья щит,

Вся слава кончится сим словом: ‘Здесь лежит!’

И всё величие: ‘Земля отходит в землю!’

<1812>

КОММЕНТАРИИ

143. Отд. изд., СПб., 1807. По словам анонимного рецензента PB, многие места в поэме отличаются ‘качествами истинного поэта, чувствительностью и силою творческого воображения’ (PB, 1808, No 1, с. 97). Недостатком поэмы рецензент считал ее излишнюю метафоричность. Против этого мнения выступил А. С. Шишков, считая, что поэма в некоторых местах не уступает произведениям Ломоносова, и объясняя это ориентацией автора на ‘славянский язык’ (см.: PB, 1808, No 5, с. 113—138). Карамзинисты отметили появление поэмы Шихматова рядом эпиграмм, лучшая из них принадлежит Пушкину:

Пожарский, Минин, Гермоген,

Или Спасенная Россия.

Слог дурен, темен, напыщен —

И тяжки словеса пустые.

Характерной особенностью ‘Пожарского’, как и других произведений Шихматова, является отсутствие глагольных рифм. Современники воспринимали это как признак высокого поэтического мастерства (см.: Жихарев, с. 358, 505). Батюшков в ‘Певце в Беседе любителей русского слова’ с иронией пишет о ‘Шихматове безглагольном’, об отказе ‘богомольного Шихматова’ от глагольных рифм упоминает Пушкин во второй строфе ‘Домика в Коломне’. Эпиграф — из оды Державина ‘На взятие Измаила’.

Пожарский, Минин — см. примеч. 18.

Гермоген (ок. 1530—1612) — патриарх Московский и всея Руси, после свержения Шуйского, когда поляки захватили Москву, выступил против них и был уморен голодом в тюрьме Чудова монастыря.

Питать себя, увы! собою и т. д. Поляки, осажденные в Кремле, умирая от голода, дошли до людоедства.

Трубецкой Д. Т. (ум. 1625) участвовал в сражениях с поляками в 1610—1612 гг., командуя отрядом казаков, которые в течение долгого времени не присоединялись к ополчению Минина — Пожарского.

Се муж, отвергшийся себя — Авраамий Палицын (ум. 1627), келарь Троице-Сергиевского монастыря, уговоривший казаков в решительную минуту поддержать действия ополчения.

Филарет (между 1554 и 1560—1633) — с 1619 г. патриарх всея Руси, отец первого царя из рода Романовых — Михаила Федоровича (1596—1645).

Страждет девять лет. В 1609 г. Филарет был в Ростове захвачен в плен войсками ‘тушинского вора’ (Лжедимитрия II).

144. Отд. изд., СПб., 1810.

Мальгерба превзошел и т. д. — намек на стих А. П. Сумарокова: ‘Он наших стран Мальгерб, он Пиндару подобен’ (‘Эпистола 2. О стихотворстве’), Мальгерб — Малерб Фр. (ок. 1555—1628), французский поэт-классицист, автор торжественных од.

Венец Горация присудим Кантемиру. Кантемир сравнивается с Горацием как автор сатир.

Российский Омир — Херасков (см. примеч. 93).

Княжнин (см. примеч. 121—131) много заимствовал из произведений других писателей, особенно европейских, был автором нескольких комедий и комических опер, в которых выступал против галломании, злоупотребления крепостным правом (‘Хвастун’, ‘Чудаки’, ‘Несчастье от кареты’ и пр.).

Изобразить великий росса дух. Имеется в виду трагедия Княжнина ‘Росслав’ (1784), в которой прославляется патриотизм главного героя.

Писатель Душеньки — И. Ф. Богданович (1743—1803), автор повести ‘Душенька, древняя повесть в вольных стихах’ — подражания роману Лафонтена ‘Любовь Психеи и Купидона’, где в свою очередь использован сюжет романа Апулея ‘Метаморфозы’.

Баснословие, сей вечный смертных стыд. Религиозный Шихматов питал отвращение к образам античной мифологии (см. об этом: Жихарев, с. 352).

Прелестный, смелый вид — намек на некоторые вольности эротического характера в поэме Богдановича.

Апраксин Ф. М. (1661—1728) — генерал-адмирал русского флота.

Головнин Ф. А. (1650—1706) — дипломат, генерал-адмирал флота, генерал-фельдмаршал.

Орлов А. Г. — см. примеч. 102.

Чичагов В. Я. (1726—1809) — адмирал, полярный мореплаватель, в 1789—1790 гг. одержал ряд побед над более сильным шведским флотом.

Тому хваление и т. д. Имеется в виду А. С. Шишков, друг и постоянный покровитель Шихматова.

145. Отд. изд., СПб., 1810. В поэме наиболее последовательно проведены основные литературные принципы Шишкова: высокий, торжественный слог, отсутствие иностранных слов, обилие церковнославянизмов, ориентация на славянскую Библию и теорию трех штилей Ломоносова. Шишков встретил поэму восхищенно, читал и толковал ее своим посетителям (см.: Аксаков, т. 2, с. 273—276). С. Н. Глинка напечатал сдержанную, но сочувственную рецензию в PB (1810, No 5, с. 85). Другие современные отзывы на поэму были отрицательны (см. об этом: ‘Цветник’, 1812, No 12, с. 474, ЛА, с. 370, Батюшков, т. 3, с. 85, 123, а также No 264 наст. изд.). Из многочисленных эпиграмм на поэму Шихматова лучшая принадлежит Батюшкову:

Какое хочешь имя дай

Твоей поэме полудикой:

Петр Длинный, Петр Большой, но только Петр Великий —

Ее не называй.

Последовательным защитником Шихматова был В. К. Кюхельбекер, который в статье ‘Разбор поэмы князя Шихматова ‘Петр Великий» (СО, 1825, No 15, с. 257, No 16, с. 357) сопоставляет поэму Шихматова с произведениями Фирдоуси, Кальдерона, Шекспира, Байрона. С точки зрения Кюхельбекера, поэма Шихматова дает автору ‘право на одно из первых мест между нашими лириками и поэтами-живописцами’. Четвертая песнь, по мнению Кюхельбекера, ‘лучшая во всей поэме, лучшее, что князь Шихматов когда-либо создал’.

Псалмопевец — царь Давид (см. Словарь).

Весы свои спускает рок и т. д. Здесь использован мотив взвешивания Зевсом-Юпитером жребиев героев (Ахилла и Гектора, Энея и Турна) перед поединком (‘Илиада’, п. 22, ‘Энеида’, кн. 12). Сравнение поединка со схваткой птиц восходит к Гомеру (битва Патрокла с Сарпедоном, ‘Илиада’, п. 16).

Я зрел тирана и т. д. Использован текст богослужения о Полтавской победе (см.: Ф. Лопатинcкий, Служба благодарственная… о великой богом дарованной победе … под Полтавою…, М., 1709, л. 37).

146. Отд. изд., СПб., 1810. Стихотворение интересно использованием высокого слога для изображения повседневной жизни. В соответствии с установками Шишкова Шихматов пытается распространить торжественный архаический стиль на литературные произведения всех жанров. О том, что современники ощущали программный характер этого стихотворения, свидетельствуют многочисленные их отзывы. Каченовский отметил неуместность высокого слога для ‘изъявления, радостного чувства о прибытии любимого брата’ (BE, 1810, No 19, с. 222), с ним согласился Батюшков (см.: Батюшков, т. 3, с. 66).

На резвой двоице коней. Это выражение Шихматова вызвало насмешки Каченовского в упомянутой выше рецензии: ‘Хорошо, что приезжий гость скакал не на тройке’. Его использовал В. Л. Пушкин в поэме ‘Опасный сосед’ (см. примеч. 266).

Хохлов — слуга Шихматова.

И в дом Словесности российской и т. д. Шихматов был избран членом Российской академии в 1809 г.

Камение честно и т. д. В Эрмитажном собрании ГПБ хранится поднесенный Шахматовым Александру I рукописный экземпляр поэмы ‘Пожарский, Минин, Гермоген…’. Очевидно, за эту поэму Шихматов и получил награду, о которой говорит в ‘Послании’. Эта строка обыграна в речи Д. В. Дашкова на девятнадцатом заседании ‘Арзамаса’: ‘…Светлана (В. А. Жуковский) была с нами, как невеста с богатым приданым, на руке ее блистало камение честно, не сронившееся с высот в подачу подлости, но дарованное уважением достоинству’ (Арзамас, с. 201).

147. Отд. изд., СПб., 1812. 23 марта 1812 г. в ‘Беседе’ была прочитана похвальная рецензия, напечатанная в ЧвБ, 1813, ч. 8, с. 78 (см. об этом: Десницкий, с. 127). В то же время поэма Шихматова вызвала резко отрицательный отзыв Д. И. Хвостова: ‘Видно, что песнопевец знает свой язык, но и только. Сочинение все составлено из общих мест, без вымыслов, огня и живописи. Дикословия пропасть, но есть, хотя редко, прекрасные стихи…’ (ЛА, с. 389).

Юнг Э. (1683—1765) — английский писатель, автор ‘The Complaint, or Night Thoughts’ (1742—1746). Это произведение сыграло большую роль в формировании преромантизма и положило начало особому ‘ночному’ жанру. В ‘Беседе любителей русского слова’ сочинениям Юнга придавали большое значение: ‘Мрачность их нравоучительна: она имеет свои красоты, приятности и пользу’ (ЧвБ, 1811, ч. 1, с. 57).

Камни честные — драгоценные камни.

И солнце некогда сорвет и т. д. Использован образ Юнга: ‘Самое солнце по твоему, смерти, допущению сияет, и некогда ты и оное сорвешь с его круга’ (Ионг, Плач, или Ночные мысли, ч. 1, СПб., 1799, с. 24).

Се ангела полет и т. д. Использовано ‘Откровение Иоанна Богослова’ (см. примеч. 5).

‘Земля отходит в землю!’ — перифраз библейского текста, употреблявшийся при погребальной службе. Ср.: ‘И возвратится прах в землю, чем он был…’ (Экклезиаст, гл. 12, ст. 7).

С. А. Ширинский-Шихматов

Биографическая справка

Читайте также: