С. П. Шевырев Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- 'Здравствуй, племя младое...': Антология поэзии пушкинской поры: Кн. III . Сост., вступ. статья. о поэтах и примеч. Вл. Муравьева М., 'Советская Россия', 1988 Дополнения по: С.П.Шевырёв. Стихотворения. Библиотека поэта. Л.: Советский писатель, 1939. Поэты 1820-1830-х годов. Том 2. Советский писатель. Ленинградское отделение, 1972. Поэты тютчевской плеяды. Международный издательский дом. М., 1996. ---------------------------------------------------------------------------- Содержание Мысль Ночь К непригожей матери Стансы К Фебу Стены Рима Чтение Данта На смерть Лермонтова 19 февраля Дополнения Критику Широкко Цыганка Петроград Очи Тяжёлый поэт Тибр Преображение Послание к А. С. Пушкину Тройство Русским литераторам... Ока 31 Декабря Современная песенка 'Покинув дом и в нём заботы...' Специя МЫСЛЬ Падет в наш ум чуть видное зерно И зреет в нем, питаясь жизни соком, Но час придет - и вырастет оно В создании иль подвиге высоком И разовьет красу своих рамен, Как пышный кедр на высотах Ливана: Не подточить его червям времен, Не смыть корней волнами океана, Не потрясти и бурям вековым Его главы, увенчанной звездами, И не стереть потоком дождевым Его коры, исписанной летами. Под ним идут неслышною стопой Полки веков - и падают державы, И племена сменяются чредой В тени его благословенной славы. И трупы царств под ним лежат без сил, И новые растут для новых целей, И миллион оплаканных могил, И миллион веселых колыбелей. Под ним и тот уже давно истлел, Во чьей главе зерно то сокрывалось, Отколь тот кедр родился и созрел, Под тенью чьей потомство воспиталось. Май 1828 НОЧЬ Немая ночь! прими меня, Укрой испуганную думу, Боюсь рассеянного дня, Его бессмысленного шуму. Там дремлют праздные умы, Лепечут ветреные люди, И свет их пуст, как пусты груди. Бегу его в твои потьмы, Где смело думы пробегают, Не сторожит их чуждый зрак, Где искры мыслей освещают Кипящий призраками мрак. Как всё в тебе согласно, стройно! Как ты велика и спокойна! И скольких тайн твоя полна Пророческая тишина! Какие думы и порывы Ты в недрах зачала святых, И сколько подвигов твоих Присвоил день самолюбивый! Как часто в тьме твоей сверкал Смертельной искрою кинжал И освещал перун свободы Спокойно-темные народы! О ночь! на глас любви моей Слети в тумане покрывала, Под чистой ризою твоей Не скрою теплого кинжала. Не в соучастницы греха, Не на кровавое свиданье Мольбой смиренного стиха Зовет тебя мое желанье: Я чист - и, чистая, ко мне Простри прохладные объятья И нарисуй в волшебном сне, Где други сердца, мысли братья! И коль утраты суждены, Не откажи ты мне в участьи И звуком порванной струны Не вдруг пророчь мне о несчастьи. В душе потонет тяжкий стон, Твоей тиши я не нарушу, Любовник ждет - сведите сон И всех друзей в родную душу. 20 июня 1829 Рим К НЕПРИГОЖЕЙ МАТЕРИ Пусть говорят, что ты дурна, Охрип от стужи звучный голос, Как лист сосновый, жесток волос И грудь тесна и холодна, И серы очи, стан нестроен, Пестра одежда, груб язык, Твоих соперниц недостоин Обезображенный твой лик. Но без восторженной улыбки Я на тебя могу ль взирать? Как ты умела побеждать Судьбы неправые ошибки! Каких ты чад произвела! Какое племя дщерей славных, Прекрасных, милых, тихонравных, Ты свету гордо отдала! Уж не на них ли расточила Дары богатой красоты? И в них искусством изменила Свои порочные черты? Суровость в пламенную важность, И хлад в спокойствие чела, И дерзость в гордую отважность, В великость духа перешла. Не ты ли силою чудесной Одушевила в них потом Чело возвышенным умом, И грудь гармонией небесной, И очи серые огнем? Не ты ль, по древнему владенью, Водила их в свои леса, При шуме их учила пенью, У вод - как строить голоса И нежной ласкою приветов Одушевлять мечту поэтов? Пускай твердят тебе в укор Про жгущий, сладострастный взор Красавицы давно известной, Полуизмученно-прелестной, Любимой солнцем и землей, Сожженной от его дыханья, От ядовитого лобзанья, Полуослабшей и худой. И я прославленную видел, Хотел и думал обожать, Но верь, моя дурная мать, Тебя изменой не обидел. Она явилась предо мной В венке из мирт и винограда, Водила жаркою рукой Меня по сеням вертограда. И кипарис и апельсин В ее власах благоухали, Венки цветом на злак долин Одежды легкие стрясали, Во взорах тлелся черный зной, Печать любови огневой, На смуглом образе томленье, Какой-то грусти впечатленье Изображалось предо мной. Желая знать печали бремя, Спросил нетерпеливо я: 'Да где ж твое живое племя, Твоя великая семья?' Она поникла и молчала, И слезы сыпались ручьем, И что же?.. трепетным перстом Она на гробы указала. И я бродил с ней по гробам, И в недра нисходил земные, И слезы приносил живые Ее утраченным сынам. Она с рыданьем однозвучным Сказала: 'Здесь моя семья, А там - одна скитаюсь я С моим любовником докучным!' Когда же знойные глаза, В припадке суетной печали, Тягчила полная слеза - Твои же дщери утешали Чужую мать и сироту И ей утешно воспевали Ее живую красоту. Светлей твои сверкают взоры, Они надеждою блестят, Они, как в небе метеоры, Обетованием горят. Их беспокойное сиянье Пророчит тлеющий в тиши Огонь невспыхнувшей души И несвершенное желанье. Ужель в тебе не красота Твоя загадочная младость, Неистощенные лета И жизни девственная радость?.. Пусть ты дурна, пускай мечту В тебе бессмысленно ласкаю, - Но ты мне мать: я обожаю Твою дурную красоту. 16 июля 1829 Искио СТАНСЫ Стен городских затворник своенравный, Сорвав в лесу весенний первый цвет, Из-под небес, из родины дубравной, Несет его в свой душный кабинет. Рад человек прекрасного бессилью! Что в нем тебе? Зачем его сорвал? Чтоб цвет живой, затертый едкой пылью, Довременно и без плода извял. Так жизни цвет педант ученый косит, И, жаждою безумной увлечен, Он в мертвое ученье переносит Весь быт живой народов и времен. В его устах все звуки замирают, От праотцев гласящие живым, И в письменах бесплодно дотлевают Под пылью букв и Греция и Рим. Нет, не таков любитель светлой Флоры! От давних жатв он копит семена, Дохнет весна - и разбежались взоры: Живым ковром долина устлана. Равно поэт в себе спасает время, Погибшее напрасно для земли, И праздный век, увянувшее племя Пред ним опять волшебно расцвели. 10 февраля 1830 Рим К ФЕБУ Плодов и звуков божество! К тебе взывает стих мой смелый, Да мысль глядится сквозь него, Как ты сквозь плод прозрачно-спелый, Да будет сочен и глубок, Как персик, вскормленный лучами, Точащий свой избытный сок Благоуханными слезами. <1830> СТЕНЫ РИМА Веками тканая величия одежда! О каменная летопись времен! С благоговением, как набожный невежда, Вникаю в смысл твоих немых письмен. Великой буквою мне зрится всяк обломок, В нем речи прерванной ищу следов... Здесь все таинственно - и каждый камень громок Отзывами отгрянувших веков. Начало 1830 ЧТЕНИЕ ДАНТА Что в море купаться, то Данта читать: Стихи его тверды и полны, Как моря упругие волны! Как сладко их смелым умом разбивать! Как дивно над речью глубокой Всплываешь ты мыслью высокой: Что в море купаться, то Данта читать. Лето 1830 Рим НА СМЕРТЬ ЛЕРМОНТОВА Не призывай небесных вдохновений На высь чела, венчанного звездой, Не заводи высоких песнопений, О юноша, пред суетной толпой. Коль грудь твою огонь небес объемлет И гением чело твое светло, - Ты берегись: безумный рок не дремлет И шлет свинец на светлое чело. О, горький век! Мы, видно, заслужили, И по грехам нам, видно, суждено, Чтоб мы теперь так рано хоронили Всё, что для дум прекрасных рождено. Наш хладный век прекрасного не любит, Ненужного корыстному уму, Бессмысленно и самохвально губит Его сосуд - и все равно ему: Что чудный день померкнул на рассвете, Что смят грозой роскошный мотылек, Увяла роза в пламенном расцвете, Застыл в горах зачавшийся поток, Иль что орла стрелой пронзили люди, Когда младой к светилу дня летел, Иль что поэт, зажавши рану груди, Бледнея пал - и песни не допел. 1841 19 ФЕВРАЛЯ О люди русские, благословим сей день И воздадим хвалу мы богу всеблагому За то, что с родины слетает рабства тень, Не будет человек принадлежать другому. Обрадовала ль весть томящийся народ? Сбылось ли древнее души его гаданье? Взломала ль наша Русь цепей мертвящий лед И богу отдала ль его же достоянье? Вольнее ль дышится на родине моей? Небесною ценой искуплены ли люди? И воздух, веющий с родных моих полей, Отраднее ли стал для благородной груди? Везде цветет она, свобода - божий плод! Везде зовет на пир счастливые народы! История, пришел и наш черед, Пора и нам вкусить божественной свободы! Без милой вольности и мыслей крыльев нет! Мертва и красота, коль духом не свободна! Затворен к истине веками тертый след, И к вышним небесам молитва не доходна. Слетел ли ангел к нам с лазоревых высот И совершилось ли ожиданное ныне? Повеяло ль с небес отрадою в народ, Тепла была о том молитва на чужбине. Конец февраля 1861 Флоренция Примечания 19 февраля (с. 116). 19 февраля 1861 г. - дата утверждения 'Положения о крестьянах, исходящих из крепостной зависимости' - документа об отмене в России крепостного права. Дополнения Критику Вменяешь в грех ты мне мой темный стих. Прозрачных мне ненадобно твоих: Ты нищего ручья видал ли жижу? Видал насквозь, как я весь стих твой вижу. Бывал ли ты хоть на реке Десне? Открой же мне: что у нее на дне? Вменяешь в грех ты мне нечистый стих, Пречистых мне ненадобно твоих: Вот чистая водица ключевая, Вот 'Алеатико'* струя густая! Что ж? - выбирай, возьми любой стакан: Ты за воду... Зато не будешь пьян. 1830 * Марка итальянского вина. Широкко * Воздух скован теплотой, Крылья ветра непрохладны: Манят тени темнотой, Но и тени безотрадны. В тёплых рощах стрекоча, Надоела саранча, Зефир листьев не колышет, Всё чуть движется, чуть дышит, Мир уснул, оцепенел, Морит зной, но небо ясно, И не жди, чтоб дождь ненастно Над тобою прошумел. 1830 * Широкко (сирокко) - знойный южный ветер. Цыганка 'Как ты, египтянка, прекрасна! Как полон чувства голос твой! Признайся: страсти роковой Служила ты, была несчастна? Зачем на чёрные глаза Нашла блестящая слеза? Недаром смуглые ланиты Больною бледностью покрыты'. 'В печальных песнях, в грустном взоре Прочёл ты прежде мой ответ: Зачем тебе чужое горе, - Иль своего на сердце нет? Моя тоска живёт со мною, Я ей ни с кем делиться не могла: Она сроднилася с душою, Она лишь мне одной мила'. 'Пусть с равнодушными сердцами Ты не делилася слезами, Но кто с тобою слёзы льёт, Кто тронут был твоею песней, Кому сама ты песен всех прелестней, Цыганка, тот тебя поймёт'. 'Когда судьбы нещадная рука Отнимет у жены супруга, То неизменная тоска Заменит ей утраченного друга. Есть прихоти у пламенной любви, Несчастье так же прихотливо, - Не трогай же страдания мои, Я их люблю, я к ним ревнива'. 1828 Петроград Море спорило с Петром: 'Не построишь Петрограда, Покачу я шведской гром, Кораблей крылатых стадо. Хлынет вспять моя Нева, Ополченная водами: За отъятые права Отомщу её волнами. Что тебе мои поля, Вечно полные волнений? Велика твоя земля, Не озреть твоих владений!' Глухо Пётр внимал речам: Море злилось и шумело, По синеющим устам Пена белая кипела. Речь Петра гремит в ответ: 'Сдайся, дерзостное море! Нет, - так пусть узнает свет: Кто из нас могучей в споре? Станет град же, наречён По строителе высоком: Для моей России он Просвещенья будет оком. По хребтам твоих же вод, Благодарна, изумленна, Плод наук мне принесёт В пользу чад моих вселенна, - И с твоих же берегов Да узрят народы славу Руси бодрственных сынов И окрепшую державу'. Рек могучий - и речам Море вторило сурово, Пена билась по устам, Но сбылось Петрово слово. Чу!.. в Рифей стучит булат! Истекают реки злата, И родится чудо-град Из неплодных топей блата. Тяжкой движется стопой Исполин - гранит упорный И приемлет вид живой, Млату бодрому покорный. И в основу зыбких блат Улеглися миллионы: Всходят храмы из громад И чертоги и колонны. Шпиц, прорезав недра туч, С башни вспыхнул величавый, Как ниспадший солнца луч Или луч Петровой славы. Что чернеет лоно вод? Что шумят валы морские? То дары Петру несёт Побежденная стихия. Прилетели корабли. Вышли чуждые народы И России принесли Дань наук и плод свободы. Отряхнув она с очей Мрак невежественной ночи, К свету утренних лучей Отверзает бодры очи. Помнит древнюю вражду, Помнит мстительное море, И да мщенья примет мзду, Шлёт на град потоп и горе. Ополчается Нева, Но от твёрдого гранита, Не отъяв свои права, Удаляется сердита. На отломок диких гор На коне взлетел строитель, На добычу острый взор Устремляет победитель, Зоркий страж своих работ Взором сдерживает море И насмешливо зовёт: 'Кто ж из нас могучей в споре?' 9 августа, 1829, Остров Искио Очи Видал ли очи львицы гладной, Когда идёт она на брань Или с весельем коготь хладный Вонзает в трепетную лань? Ты зрел гиену с лютым зевом, Когда грызёт она затвор? Как раскалён упорным гневом Её окровавленный взор! Тебе случалось в мраке ночи, Во весь опор пустив коня, Внезапно волчьи встретить очи, Как два недвижные огня? Ты помнишь, как твой замер голос, Как потухал в крови огонь, Как подымался дыбом волос И подымался дыбом конь? Те очи - страшные явленья! Я знаю очи тех страшней: Не позабыть душе моей Их рокового впечатленья! Из всех огней и всех отрав Огня тех взоров не составишь И лишь безумно обесславишь Наук всеведущий устав. От них всё чувство каменеет. Их огнь и жжёт и холодит, При мысли сердце вновь горит, И стих робея леденеет. Моли всех ангелов вселенной, Чтоб в жизни не встречать своей Неправой местью раздраженной Коварной женщины очей. Сентябрь - ноябрь 1829 Тяжёлый поэт Как гусь, подбитый на лету, Влачится стих его без крылий, По напряжённому лицу Текут слезы его усилий. Вот после муки голова Стихами тяжко разродилась. В них рифма рифме удивилась, И шумно стреснулись слова. Не в светлых снах воображенья Его поэзия живёт, Не в них он ловит те виденья, Что в звуках нам передаёт, Но в душной кузнице терпенья, Стихом как молотом стуча, Куёт он с дюжего плеча Свои чугунные творенья. Ноябрь 1829 Тибр (песня) Варвар севера надменной Землю Рима хладно мнёт И с угрозой дерзновенной Тибру древнему поёт: 'Тибр! ты ль это? чем же славен? Что добра в твоих волнах? Что так шумен, своенравен Расплескался в берегах? Тесен, мутен!.. - незавидно Прокатил тебя твой рок! Солнцу красному обидно Поглядеться в твой поток. Не гордись! Когда б ты - горе! - Нашу Волгу увидал, От стыда, от страха б в море Струи грязные умчал. Как парчою голубою Разостлалась по степям! Как привольно в ней собою Любоваться небесам! Как младой народ могуча, Как Россия широка, Как язык её гремуча, Льётся дивная река! Далеко валы широки Для побед отважных шлёт И послушные потоки В царство влажное берёт. Посмотрел бы ты, как вскинет Со хребта упорный лёд, И суда свои подвинет Да на Каспия пойдёт! О когда бы доплеснула До тебя её волна, Словно каплю бы сглонула И в свой Каспий унесла!' Тибр в ответ: 'Ужели, дикой, Мой тебе невнятен вой? Пред тобою Тибр великой Плещет вольною волной. Славен я между реками Не простором берегов, Не богатыми водами, Не корыстию судов: Славен тем я, Тибр свободной, Что моих отважных вод Цепью тяжкой и холодной Не ковал могучий лёд! Славен тем непобежденной, Что об мой несдержный вал Конь подковою презренной В гордом беге не стучал. Пусть же реки на просторе Спят под цепью ледяной: Я ж бегу, свободный, в море Неумолчною волной'. 8-10 декабря 1829 Преображение Звуком ангельского хора Полны были небеса: В светлой скинии Фавора Совершались чудеса. Средь эфирного чертога, В блеске славы и лучей, Созерцали образ Бога Илия и Моисей. В то мгновенье, над Фавором Серафим, покинув лик, Вожделенья полным взором К диву горному приник. Братья пели, но, счастливый, Он их звукам не внимал И украдкой, молчаливый, Тайну Бога созерцал. И в небесное селенье Возвратился серафим: Лучезарное виденье Неразлучно было с ним. И полётом неприметным Век за веком пролетел: Лишь о нём в эфире светлом Братьям внемлющим он пел. Раз затерянные звуки Долетели до земли: Сколько слёз, молитв и муки Звуки те произвели! Не одна душа, желаньем Истомясь узреть Фавор, С несвершенным упованьем Отлетела в Божий хор. К тем молениям Создатель Слух любови преклонил: Божьей тайны созерцатель К нам на землю послан был. Ангел смелый в наказанье С жизнью принял горе слез, Но своё воспоминанье Он в усладу взял с небес. Духом Божьим вышний гений Осенился с первых лет, И утраченных видений Рано в нём проснулся свет. Слезы лья по небе ясном, Сквозь их радужный кристалл Он в величии прекрасном Чистых братьев созерцал. И любил, осиротелый, Думой в небо залетать, И замыслил кистью смелой К прочной ткани приковать Возвращенные виденья, Часто облаком живым В миг великого прозренья Пролетавшие пред ним. Вспоминал, как в мир призванный, Он на лоне свежих крил, Гость небес богоизбранный, За Создателем парил, Как с крылатым роем братий В день творенья нёс дары, Как из Божеских объятий Всюду сыпались миры. Он означил, как стопами Бог раздвинул свет и тьму, Как повесил над звездами В небе солнце и луну, Как по остову планеты Океан перстом провёл, Как из недр её без сметы Сонм творений произвёл. Раз, томясь своей утратой, Наяву он видел сон: Вдруг молитвою крылатой В небо был перенесён, Слышал ангелов напевы, Сонмы их изобразил И в среде их образ девы Кистью быстрой уловил. Но любимое виденье, Что утратил серафим, В недоступном отдаленье Всё туманилось пред ним. Тщетно не смыкались вежды И пылал молитвой взор: Погасал уж луч надежды, Не сходил к нему Фавор. Что земные краски тленья, Солнца пышные лучи? - Пред лучом преображенья, Как пред солнцем блеск свечи. К смерти шествовал унылый, Не сверша души завет, И в расселинах могилы Что ж он видит? - Божий свет! Луч сверкнул... и воспылала Кисть Божественным огнём, Море яркого кристалла Пролилось над полотном. И уж Бога лик открытый Он очами ясно зрел, Но видением несытый, Бросил кисть... и улетел! Там его виденье вечно, Там без горя и без слез Созерцает он беспечно Диво тайное небес. У Фавора величавый Стражем стал - и на крылах Свет Божественныя славы Блещет в радужных лучах. 13 декабря 1829, Рим Послание к А. С. Пушкину Из гроба древности тебе привет: Тебе сей глас, глас неокреплый, юный, Тебе звучат, наш камертон Поэт, На лад твоих настроенные струны. Простишь меня великодушно в том, Когда твой слух взыскательный и нежной Я оскорблю неслаженным стихом Иль рифмою нестройной и мятежной, Но, может быть, порадуешь себя В моём стихе своим же ты успехом, Что в древний Рим отозвалась твоя Гармония, хотя и слабым эхом. Из Рима мой к тебе несётся стих, Весь трепетный, но полный чувством тайным, Пророчеством, невнятным для других, Но для тебя не тёмным, не случайным. Здесь, как в гробу, грядущее видней, Здесь и слепец дерзает быть пророком, Здесь мысль, полна предания, смелей Потьмы веков пронзает орлим оком, Здесь Дантов стих всю бездну исходил От дна земли до горнего эфира, Здесь Анжело, зря день последний мира, Пророчественной кистью гробы вскрыл. Здесь, расшатавшись от изнеможенья, В развалины распался древний мир, И на обломках начат новый пир, Блистательный, во здравье просвещенья, Куда чредой все племена земли, Избранники, сосуды принесли, Куда и мы приходим, с честью равной, Последние, как древле Рим пришёл, Да скажем наш решительный глагол, Да поднесём и свой сосуд заздравной! - Здесь двух миров и гроб и колыбель, Здесь нового святое зарожденье: Предчувствием объемлю я отсель Великое отчизны назначенье! Когда, крылат мечтою дивной сей, Мой быстрый дух родную Русь объемлет И ей отсель прилежным слухом внемлет, Он слышит там: со плесками морей, Внутри её просторно заключенных, И с воем рек, лесов благословенных, Гремит язык, созвучно вторя им, От белых льдов до вод, биющих в Крым, Из свежих уст могучего народа, Весь звуками богатый как природа: Душа кипит!.. Какой тогда хвалой гремлю я Богу, Что сей язык он мне вложил в уста. Но чьи из всех родимых звуков мне Теснятся в грудь неотразимой силой? Всё русское звучит в их глубине, Надежды все и слава Руси милой, Что с детских лет втвердилося в слова, Что сердце жмёт и будит вздох заочный: Твои - певец! избранник Божества, Любовию народа полномочный! Ты русских дум на все лады орган! Помазанный Державиным предтечей Наш депутат на Европейском вече, - Ты - колокол во славу россиян! Кому ж, певец, коль не тебе, открою Вопрос, в уме раздавшийся моём И тщетно в нём гремящий без покою: Что сделалось с российским языком! Что он творит безумные проказы! - Тебе странна, быть может, речь моя, Но краткие его развернем фазы, - И ты поймёшь, к чему стремлюся я. - Сей богатырь, сей Муромец Илья, Баюканный на льдах под вихрем мразным, Во тьме веков сидевший сиднем праздным, Стал на ноги уменьем рыбаря И начал песнь от Бога и царя. Воскормленный средь северного хлада Родной зимы и льдистых Альп певцом, Окреп совсем и стал богатырём, И с ним гремел под бурю водопада. Но, отгремев, он плавно речь повёл И чистыми Карамзина устами Нам исповедь народную прочёл, - И речь неслась широкими волнами: Что далее - то глубже и светлей, - Как в зеркале, вся Русь гляделась в ней, - И в океан лишь только превратилась, Как Нил в песках, внезапная сокрылась, Сокровища с собою унесла, И тайного никто не сметил хода... И что ж теперь? - вдруг лужею всплыла В Истории российского народа. Меж тем когда из уст Карамзина Минувшее рекою очищенной Текло в народ: священная война Звала язык на подвиг современной. С Жуковским он, на отческих стенах Развив с Кремля воинственное знамя, Вещал за Русь: пылали в тех речах И дух Москвы и жертвенное пламя! Со славой он родную славу пел, И мира звук в ответ мечу гремел. Теперь кому ж, коль не тебе, по праву Грядущую вручит он славу? Что ж ныне стал наш мощный богатырь? Он, гальскою диэтою замучен, Весь испитой, стал бледен, вял и скучен, И прихотлив, как лакомый визирь, Иль сибарит, на розах почивавший, Недужные стенанья издававший, Когда под ним сминался лепесток. Так наш язык: от слова ль праздный слог Чуть отогнёшь, небережно ли вынешь, Теснее ль в речь мысль новую водвинешь, - Уж болен он, не вынесет, крягтит, И мысль на нём как груз какой лежит! Лишь песенки ему да брани милы, Лишь только б ум был тихо усыплён Под рифменный, отборный пустозвон. Что, если б встал Державин из могилы, Какую б он наслал ему грозу! На то ли он его взлелеял силы, Чтоб превратить в ленивого мурзу? Иль чтоб ругал заезжий иностранец, Какой-нибудь писатель-самозванец, Святую Русь российским языком И нас бранил, и нашим же пером? Недужного иные врачевали, Но тайного состава не узнали: Тянули из его расслабших недр Зазубренный спондеем гекзаметр, Но он охрип... И кто ж его оправит? Кто от одра болящего восставит?.. Тебе открыт природный в нём состав, Тебе знаком и звук его и нрав, Врачуй его: под хладным русским Фебом Корми его почаще сытным хлебом, От суетных печалей отучи И русскими в нём чувствами звучи. Да призови в сотрудники Поэта На важные Иракловы дела, Кого судьба, в знак доброго привета, По языку недаром назвала: Чтоб богатырь стряхнул свой сон глубокой, Дал звук густой и сильный и широкой, Чтоб славою отчизны прогудел, Как колокол из меди лит Рифейской, Чтоб перешёл за свой родной предел. 14 июля 1830, Рим Тройство Я, в лучшие минуты окрыляясь, Мечтой лечу в тот звучный, стройный мир, Где в тройственный и полный лик сливаясь, Поют Омир*) и Данте и Шекспир,- И радости иной они не знают, Как меж собой менять знакомый стих,- И между тем как здесь шумят за них, Как там они друг друга понимают! 1830 Русским литераторам о необходимости издать русский рифмарь Я вам снижу рифмарь, я сделаю услугу, Я перекличу все созвучья языка, Да все слова его откликнутся друг другу, Да всякий звук найдёт родного двойника! На этом браке слов не пить вам, рифмоплёты! Я славы разорю последний ваш запас: Не будет новых рифм, не будет вам работы, Стих мыслию сияй, померкни ж он у вас. Я разрешу тогда, всегда ли будет пламень В восторженных стихах у русских биться муз О камень - рифмачам сей преткновенья камень, И сих упрямых рифм расторгну ль я союз? Но вам, слова без рифм, вам горе, эгоисты! Ваш холостой народ, означивши клеймом, Из царства музыки я изгоню пером, Так будут изгнаны без чести журналисты, Которым отзвука в российском сердце нет, Которых злой язык российской правде вред, Из царства мыслию зардевшегося слова, Душою русскою звучащего, святого. Февраль 1831 Ока Много рек течёт прекрасных В царстве Руси молодой, Голубых, златых и ясных, С небом спорящих красой. Но теперь хвалу простую Про одну сложу реку: Голубую, разливную, Многоводную Оку. В нраве русского раздолья Изгибается она: Городам дарит приволья Непоспешная волна. Ленью чудной тешит взоры, Щедро воды разлила, Даром кинула озёры - Будто небу зеркала. Рыбакам готовит ловли, Мчит тяжёлые суда, Цепью золотой торговли Вяжет Руси города: Муром, Нижний стали братья! Но до Волги дотекла, Скромно волны повела, - И упала к ней в объятья, Чтоб до моря донесла. 1840 31 Декабря Чу! внимайте... полночь бьёт! В этом бое умирает Отходящий в вечность год И последний миг сливает С первым мигом бытия Народившегося года: Так, всё цепью выводя, Вяжет дивная природа. Где ж раздельное звено? Где граничное мгновенье? Плод в зерне, в плоде зерно: В сменах сих живёт творенье. Но есть жизнь, где нет волны, Нет полуночного боя: Там святыня тишины, Точка вечного покоя. 1842 Современная песенка Покади мне, покади, Добрый мой приятель! Похвалою награди, Кстати ли, некстати ль! Воскуряй же фимиам! Ближе, ближе к носу! Мы разделим пополам, Словно Божью росу. Похвалою в свой черёд, Письменной, изустной, Я воздам, и расцветёт Лавр наш в лист капустный. Сладок чад своих похвал! Сладок пир куренья! Задохнуться б я желал В дыме восхваленья! Покади же, покади, Добрый мой приятель! Похвалою награди Кстати ли, некстати ль! Покинув дом и в нём заботы, От дум свободный, от работы, О море, отдых бытия, В твоих волнах купаюсь я! Зачем же ты, волна морская, Меня лелея и лаская, И силы мне восстановляя, Напомнила вкус наших слез? Солёное, как наше горе, Ты облегло всю землю, море, И отразило свод небес. 1861 Специя*) Бесконечность моря, Бесконечность неба, Две великих мысли Божия созданья Здесь всегда присущи Взору человека И ведут беседу С мыслию его. Горы словно цепи Налегли на землю, Как магнит могучий, Вольную стихию Втягивают в недра, Но ей в них неймётся, И живая рвётся Вдаль и на простор. Спорят как титаны Горы с небесами, Головы и гребни Кверху поднимая, Облака у неба Сразу отрывая, Но лазурь восходит Вольная от них. Бесконечность моря, Бесконечность неба, Две великих мысли Божия созданья Здесь всегда присущи Взору человека И ведут беседу С мыслию его. 1861 Северная лира на 1827 год М., 'Наука', 1984 СОЗДАНИЕ КРАСАВИЦЫ Хвалу пою Создателю И неба и земли: Он создал деву прелести, И создал для любви. Он взял от пальмы стройныя Прямой и гибкий стан И дунул силой мощною: Явился истукан. И в ризу света белую Бездушный лик одел, И долго с полной радостью На милый, цвет смотрел. Он взял два млечных облачка, Сгустил живой туман - И персями лилейными Украсил стройный стан. Он снял кору древесную С каштановых плодов, И вот коса рассыпалась Из шелковых власов - И пали шелковистые С главы ее - волной На выю, перси млечные, На стан ее прямой. Он влагу жизни светлую С лучем небесным слил И горнею любовию Ту влагу освятил, И влил в уста отверстые, И вспыхнули уста, Забилось сердце жизнию И кровь светла, чиста, Струей румяной, пламенной По жилам протекла - И перси взволновалися И дева ожила! И долго сердце билося, Душа рвалась из ней, Ей тесен был покров земной И не было очей! Но снял Творец две звездочки Из рая - все в лучах! Зажглися, засветилися Небесные в очах! И в миг душа в них вспыхнула, Я понял свет любви И заключил прекрасную В объятия мои. Шевырев. ----- С. П. Шевырев Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Библиотека поэта. Поэты 1820-1830-х годов. Том второй Биографические справки, составление, подготовка текста и примечания В. С. Киселева-Сергенина Общая редакция Л. Я. Гинзбург Л., Советский писатель, 1972 ---------------------------------------------------------------------------- СОДЕРЖАНИЕ Вступительная заметка 95. Сила духа 96. Водевиль и Елегия. Разговор 97. Беспредельность (Из Шиллера) 98-99. <Из В. Г. Ваккенродера> 1. 'О Цецилия святая...' 2. 'О, не знаю, что меня стесняет...' 100. Вечер (Из Шиллера) 101. Две чаши 102. Звуки (К N.N.) 103. Сон 104. Журналист и злой дух 15. Русская разбойничья песня 106. Цыганская пляска 109. Ночь ('Как ночь прекрасна и чиста...') 110. Мудрость 111. В альбом В. С. Т<опорнин>ой 112. Партизанке классицизма 113. <Два духа> 118. Женщине 122. К Риму ('По лествице торжественной веков...') 123. К Риму ('Когда в тебе, веками полный Рим...') 130. Три молнии (Из трагедии 'Ромул') 131. Форум 133. Ода Горация последняя (IV к., 16) 134. <Отрывок из Седьмой песни 'Освобожденного Иерусалима' Торквато Тассо> 136. Сонет (Италианским размером) 137. К Г<оголю>. При поднесении ему от друзей нарисованной сценической маски в Риме, в день его рожденья 138. Мадонна 140. К Италии В литературной деятельности Шевырева различаются два неравных по значению и протяженности периода. Первый охватывает 20-е годы и самое начало 30-х, второй - все остальные годы его жизни, то есть целых три десятилетия. Этот последний период, когда Шевырев проявил себя как писатель воинствующе официозного направления, заслонил в памяти современников облик молодого Шевырева - даровитого и оригинального лирика, превосходно эрудированного критика, к литературным выступлениям которого с интересом присматривались такие люди, как П. А. Вяземский, Жуковский, наконец Пушкин и Гоголь. Тщательное изучение раннего этапа литературной деятельности Шевырева {Заслуга открытия Шевырева-поэта принадлежит М. Аронсону, издавшему в 1939 г. в Б. с. 'Б-ки поэта' том стихотворных произведений Шевырева, сопровожденный обстоятельной статьей и комментарием.} доказало необходимость восполнить историю нашей поэзии 20-х годов рядом забытых, но весьма существенных фактов. Степан Петрович Шевырев родился 18 октября 1806 года в Саратове, где его отец долгое время исполнял обязанности дворянского губернского предводителя. Там же прошли в основном и детские годы Шевырева. В 1818 году, получив основательное домашнее образование, он был помещен в Московский университетский Благородный пансион. Уже с 1820 года начались регулярные выступления Шевырева в печати сначала на страницах пансионских изданий (именно здесь в сборнике 'Каллиопа' появилось первое из опубликованных его стихотворений - 'К друзьям'), затем в московских журналах и альманахах. С 1822 года Шевырев почти еженедельно посещает кружок Раича. Окончив пансион в сентябре 1822 года, Шевырев в декабре 1823 года устраивается в московский архив коллегии иностранных дел. Служба в архиве сблизила несколько молодых людей, вскоре составивших так называемое Общество любомудрия. 'Немецкая философия, особенно Шеллингова, сочинения немецких эстетиков и критиков, произведения немецкой словесности принадлежали к числу любимых его занятий', - рассказывал о себе впоследствии Шевырев в автобиографии. {'Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского университета', ч. 2, М., 1855, с. 605.} Теми же философскими и литературными интересами жили и другие любомудры - прежде всего Д. В. Веневитинов, В. Ф. Одо евский, А. С. Хомяков, братья П. В. и И. В. Киреевские, Н. А. Мельгунов, Н. М. Рожалин, В. П. Титов и другие. После известия о декабрьском восстании келейные заседания кружка были прекращены. Однако почти все его участники поддерживали тесные отношения, а главное - соединяли свои усилия в общих литературных предприятиях. Важнейшим из них был журнал 'Московский вестник'. В заведование Шевырева вскоре поступил критический отдел журнала. Богатая теоретическая оснащенность и завидная осведомленность в секретах художественного мастерства способствовали известности молодого критика. В 1827 году Шевырев напечатал свой перевод 'междудействия' из второй части 'Фауста' Гете и одновременно разбор этой символической сцены. Через проживавшего в Москве немца Н. Борхарда статья была отослана в Веймар к Гете, который в мае 1828 года отозвался на нее любезным письмом с изъявлением похвалы русскому критику за его проницательный анализ. Как поэт Шевырев стал выдвигаться еще раньше. В январе 1826 года Баратынский в письме к Пушкину рекомендует его вниманию шевыревскую оду 'Я есмь', удивляясь даровитости и юности автора. В том же 1826 году состоялось знакомство Шевырева с Пушкиным, закрепившееся затем их частыми встречами в Москве и общим литературным делом - сотрудничеством в 'Московском вестнике'. Поприще критика нисколько не мешало Шевыреву отдаваться поэзии. Напротив, с 1827 года его поэтическое дарование заметно выросло. Редкий помер 'Московского вестника' выходил без стихов Шевырева, как оригинальных, так и переводных - в основном из Шиллера. В 1826 году Шевырев взялся за перевод его драматической трилогии 'Валленштейн'. Первая ее часть - 'Лагерь Валленштейна', - по уверению переводчика, была прочитана в присутствии Пушкина и возбудила его интерес. Ввиду цензурных затруднений Шевырев смог опубликовать лишь два отрывка из этой пьесы {Полный ее перевод под названием 'Валленштейнов лагерь' Шевырев напечатал отдельным изданием в 1858 г.} и несколько извлечений из других частей трилогии. Приверженность к Шиллеру, в частности начатый, но прекращенный (по тем же, надо полагать, цензурным причинам) перевод 'Вильгельма Телля', свидетельствует о том, что Шевырев был в какой-то мере увлечен вольнолюбивым пафосом творчества немецкого поэта. Шевыреву приписывался девиз, провозглашенный им в 1827 году на вечере, данном московскими литераторами в честь опального Мицкевича: 'Самодержавья скиптр железный перекуем в кинжал свободы!' {'Русский архив', 1908, ? 1, с. 65.} За метафорической остротой этих слов скрывался, впрочем, весьма умеренный политический смысл. Свободолюбие Шевырева, как и других 'архивных юношей', было далеко от активного общественного протеста. В начале 1829 года княгиня З. А. Волконская, знавшая Шевырева как посетителя своего салона, предложила ему взять на себя образование ее сына Александра, с которым она уезжала в Италию. Человек небогатый и зависимый от казенной службы, Шевырев принял это предложение. В мае того же 1829 года он уже был в Италии. Пополняя запас своих познаний, Шевырев в течение почти трехлетнего пребывания в Риме работал как одержимый - читал на языке оригинала Гомера, Данте, Тассо, Ариосто, Шекспира, Байрона, Кальдерона, Сервантеса, штудировал исторические и политические сочинения европейских авторов, изучал живопись, ваяние и архитектуру, сочинял трагедию 'Ромул' (из пяти предполагавшихся актов было написано два). Новые стихотворения он отсылал в Москву, своему приятелю М. П. Погодину, который направлял их в печать. Творчество поэтов-любомудров - Веневитинова, Шевырева и Хомякова объединяет принципиально важный для всех них программный образ вдохновенного поэта, жреца искусства. В стихах Шевырева этот образ двоится: речь в них идет не просто о поэте, но поэте-мыслителе, а иногда вообще о мудреце, уверенно читающем сокровенную книгу бытия. Своеобразие Шевырева заключалось также в том, что роль поэта почти целиком поглощала героя его лирики. Самозабвенная преданность своему призванию, чистота души, полнейшее бескорыстие и отказ от всех личных интересов, вплоть до почестей и славы (см. 'Сила духа', 'Журналист и злой дух', 'Ночь'), превращают этого героя в некое неземное существо. Тема очищения души и отрешенности от мира, которой посвящено несколько стихотворений 1825-1829 годов, находит художественно убедительное решение в трех шевыревских гимнах ночи ('Как ночь прекрасна и чиста...', 'Немая ночь, прими меня...', 'Стансы'). Ночь - это и есть призрачный, идеальный мир. В эти часы смолкает шум 'ветреных людей', ночная мгла скрывает от глаз все телесные очертания мира. Освобожденная от чувственных впечатлений дня, душа поэта открывает в себе родник 'светлых дум', которые будут присвоены 'самолюбивым днем'. Стремлением оторваться от действительности проникнута и вся лирика Шевырева. Она не могла стать ни 'отзывной песнью' жизни, к чему призывал Веневитинов, ни исповедью души - по той причине, что интимные чувства и переживания также нуждались в притоке свежих впечатлений извне, которые встречали в поэзии Шевырева плотный заслон. Легко заметить, что многие его стихотворения навеяны впечатлениями, идущими от искусства. При посещении Петербурга (зимой 1829 года) Шевырев пленяется Медным всадником, и у него возникает замысел 'Петрограда'. Он смотрит выступления цыган, присутствует на музыкальном вечере на вилле З. Волконской в Риме, любуется 'Преображением' Рафаэля в Ватиканском дворце, посещает древний храм Пестума, читает Данте - и в результате из-под пера его выходят 'Цыганская пляска', 'Русский соловей в Риме', 'Преображение', 'Храм Пестума', 'Чтение Данте'. Мотивы многих стихотворений навеяны самой поэзией, причем речь в них идет исключительно о ее формах, о технологии, даже о рифмах. Во всех этих стихотворениях искусство как бы подменяет жизнь, а с точки зрения их автора оно есть высшее ее выражение, ибо в искусстве человеческий дух обнаруживает свое бессмертие, торжествует победу над тленным прахом. 'Идеальная' поэзия Шевырева строит свой невиданный в русской литературе лирический мир творчества. Это мир искусства и чистой (абстрактной) мысли. Искусство и мысль выступают прежде всего как две центральные темы в творчестве Шевырева. Мысль для него - нечто необъятно великое, содержащее в себе ключи ко всем тайнам мироздания. Она - то общее, что объединяет всех людей, все отрасли духовной деятельности и религию. В стихотворениях 1822-1827 годов мысль (она же мудрость, разум), нередко олицетворяемая в образе бога, предмет поклонения и воспевания. Она дает власть человеку над грозными стихиями природы ('Петроград'), она то зерно, из которого вырастает 'дерево' истории ('Мысль'). Трагедия 'Ромул' - единственное произведение, где Шевырев непосредственно обращается к изображению реально действующих людей. Но угол его зрения все тот же: он выделяет искусственную сторону жизни. 'Ромул' пьеса о формировании государственной системы, о происхождении закона и механизме человеческих отношений. Мысль Шевырева властно подчиняет себе всего человека. Когда же она становится правилом общественного поведения, ее владычество приобретает бессердечный, даже зловещий характер. Не по ошибке и не из-за вражды с Ремом, а в силу фанатической преданности закону Ромул, словно бесчувственная машина, с точностью исполняет предписание этого закона - закалывает собственного брата. Эта жестокость, идущая от формально-абстрактного применения закона ко всем случаям жизни, полностью оправдывается в пьесе. Поэты-любомудры стремились осуществить в своем творчестве союз поэзии и философии. Это, по их мнению, была первоочередная проблема всей современной русской поэзии. Сильнее всего поток отвлеченного мышления захлестнул сознание Шевырева. Сам он гордился тем, что приоритет введения мысли в отечественную поэзию принадлежит ему. Однако от подобного 'введения' снизились познавательные способности поэзии. Размышление, анализ, сложное сплетение смыслов в лирике Шевырева представлены скудно. Аналитичность его мышления весьма ограничена - отчасти ввиду потери конкретного объекта для анализа, отчасти по другой причине: шевыревская мысль - главным образом инструмент согласия, построения, обобщения. Она постоянно разрешает противоречия, приводя их к общему знаменателю. Обычно рефлексия Шевырева сводится к сопоставлению каких-то двух объектов, предметов, мнений. Отсюда типичная для него диалогическая композиция стихотворений. В них всегда два персонажа, два голоса (см. 'Журналист и злой дух', 'Два духа', 'К непригожей матери', 'Тибр',. 'Петроград'). Спор, сопоставление у Шевырева обязательно имеет положительный итог: превосходство, правота одной из сторон всегда ясны и заранее предрешены, ибо противоречивой Истины Шевырев не допускает. Раздвоение ее равносильно для него концу света - такую картину он мог представить только в сновидении (см. 'Сон'). При всем том поэт отнюдь не склонен был затушевывать или смягчать напряженность противоречий. Он даже специально подчеркивал их остроту. На уровне стиля - в сочетании описательных подробностей - эта установка получала куда более последовательной выражение: полярные явления, силы и качества бытия обретали здесь свое равноправие. Резкая контрастность планов, соединение несоединимых свойств, изобилие оксюморонов - важнейшие черты художественной манеры Шевырева, которые он сознательно противопоставлял плавным, 'изнеженным' формам классицистического искусства, по его мнению, порожденным идиллической невозмутимостью духа (см. 'Партизанке классицизма'). Сопоставление - основной, наиболее общий принцип поэтического мышления Шевырева - следует рассматривать и как универсальный для всей его лирики художественный прием - прием сравнения. В стихотворениях Шевырева сравниваются разные точки зрения - оптимистическая и скептическая ('Два духа'), народы ('К непригожей матери', 'Тибр'), глаза разгневанной женщины с глазами хищных зверей ('Очи'), стихи Данте с волнами моря ('Чтение Данте'), прошлое с настоящим ('В альбом') и т. д. Когда Шевырев послал Дельвигу для 'Литературной газеты' стихотворение 'Критику', предлагая ему право выбрать название, то Дельвиг не нашел более подходящего слова, чем 'Сравнение'. Этому приему в лирике Шевырева предоставлены поистине неограниченные возможности. Об исключительной роли сравнения говорит и то, что оно нередко является композиционным стержнем всего стихотворения (так построены 'В альбом В. С. Топорниной' и 'Таинство дружбы'). Стихам Шевырева нельзя отказать в своеобразной картинности, точнее - умозрительной картинности. Этим живописным методом Шевырев был во многом обязан Ломоносову - факт, оставшийся не замеченным даже теми современниками, кто помышлял о воскрешении ломоносовских традиций и хорошо знал шевыревские стихи (например, Раич). Между тем в них встречаются прямые заимствования из произведений Ломоносова, не говоря уже о том, что целая полоса в творческом развитии Шевырева (1820-1827) была ознаменована увлечением одой ('Гимн солнцу', 'Сила песнопения', 'Сила духа', 'Мудрость' и другие). Но и тогда, когда он отошел от оды, она все время подспудно присутствовала в его сознании - то в виде стилистической тенденции, то в виде отдельных компонентов. В лирике Шевырева обычно поддерживается сверхвысокий лирический настрой, подчас отдающий 'надутостью', как выразился Н. В. Станкевич, к мнению которого присоединился Белинский. В стихах Шевырева очень много бурной патетики и темперамента. Их отличают волевые интонации, 'громкость', упругость, пульсирующие ритмы. Со временем эти черты своей лирики Шевырев с присущим ему самомнением стал осознавать как наиболее чистое выражение национального духа и национальной стихии языка. Тот факт, что варварские народы овладели таким цивилизованным государством, как Древний Рим, навел Шевырева на мысль об исключительной миссии России в мировой истории. Великое преимущество России перед другими странами Европы в том, что это молодая, полуварварская, полуазиатская страна, не истощившая своих сил в создании искусственной цивилизации. Она последней пришла к западному просвещению, и в этом залог ее жизненности и блестящего будущего. Россия, как думал Шевырев, даст Европе свои законы, спасет ее от разложения и увенчает процесс исторического развития. Обуреваемый патриотическим энтузиазмом, а точнее говоря- славянофильским национализмом, Шевырев в 1831 году пишет 'Послание А. С. Пушкину' и одновременно переводит седьмую песнь 'Освобожденного Иерусалима' Т. Тассо. И послание и перевод должны были подготовить затевавшийся им переворот в стихотворном языке. Внешне более чем почтительное, послание фактически содержало скрытый упрек Пушкину. Не замечая великих достижений поэзии 20-х годов, Шевырев обвинял ее в искусственности, укоренившейся, как он полагал, под вредоносным влиянием французской словесности. Под искусственностью подразумевались 'гладкость' (изящество воплощения) и 'монотония' (ритмическая упорядоченность). Такие формы принуждают якобы к беспорывности и ведут к изнеженности языка, тогда как поэзия России должна отразить всю мощь ее богатырского духа. Чтобы дать ей такую силу, надо вернуться к Ломоносову и Державину. Такова программа Шевырева. В своих собственных стихах он культивировал жесткость и грубость, более того - решился на ломку современной системы стихосложения, механически перенеся в нее итальянскую. Перевод седьмой песни 'Освобожденного Иерусалима' был отослан в Москву в сопровождении педантически аргументированного 'Рассуждения о возможности ввести италианскую октаву в русское стихосложение'. 'Просодическая реформа', как позднее назвал ее Белинский в своем уничтожающем отзыве о ней, не имела никакого успеха. Она лишь отразила назревавшие изменения в жизни русского стиха. Все те вольности, которые предлагал Шевырев в пределах октавы ритмические перебои, свободное сочетание мужских, женских и дактилических рифм (кроме элизий - слияния двух гласных в дифтонг на стыке двух слов), уже использовались поэтами, в частности поэтами раичевского кружка (Тютчевым, Ознобишиным и самим Раичем). В Италии нашли свое завершение и либеральные настроения Шевырева, одно время, впрочем, получившие более определенное отражение в его поэзии ('Форум', 'Тибр', 'Ода Горация последняя'). Второй акт 'Ромула' оканчивался монологом Фаустула, который наставлял молодого царя править в согласии с мнением избранного совета - 'мира'. Как видно из переписки с Погодиным, Шевырев счел уместным применить этот термин к российскому Сенату, который ни с какой точки зрения не мог считаться представительным органом власти. От этого грошового либерализма рукой было подать до полного примирения с самодержавием, что Шевырев и сделал, устрашенный Июльской революцией во Франции, и польским восстанием. По приезде в Москву (в середине 1832 года) Шевырев вскоре занимает место адъюнкта на кафедре словесности в Московском университете. За два следующих года он написал монографический труд 'Дант и его век', а с января 1834 года приступил к чтению лекций по всеобщей истории литературы. На обширном материале этих лекций Шевырев построил книгу - 'Историю поэзии', первый том которой вышел в 1835 году и вызвал одобрение Пушкина, набросавшего черновик рецензии на нее. В течение 1834-1835 учебного года Шевыревым был прочитан курс по истории отечественной литературы. В январе 1837 года он защитил докторскую диссертацию на тему 'Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов' (издана в 1836 году). Широко применяя в этих и последующих трудах метод сравнительно-исторического изучения литературы, Шевырев выступил в них как один из зачинателей академического литературоведения. В 1835-1836 годах Шевырев возглавлял критический отдел нового журнала 'Московский наблюдатель', но действовал на этом посту без прежнего успеха. Аитиреалистические и антидемократические тенденции литературных взглядов Шевырева вызвали отпор со стороны Белинского (в статье 'О критике и литературных мнениях 'Московского наблюдателя''). В 1838 году, взяв продолжительный отпуск, Шевырев выехал из России. Он снова побывал в Италии, где сблизился с Гоголем, а затем посетил Францию, Англию и Германию. Некоторые стихотворения, написанные Шевыревым в это время после большого перерыва (1832-1837) и несколько позднее - в начале 40-х годов, почти не уступают прежним, относящимся к лучшей поре его поэтического творчества (к 1825-1831 годам). В частности за границей он принимается за стихотворный перевод дантовского 'Ада', две песни которого (вторая и четвертая) были опубликованы в 1843 году. На четвертой песни, видимо, прервался и этот труд. После 1843 года поэзия Шевырева превращается в заурядное ремесленническое стихотворство. Почти все написанное с этого времени - отклики на внутриполитические и международные события, юбилейные и застольные стихи. В 1840 году Шевырев вернулся к исполнению своих обязанностей ординарного профессора на кафедре словесности в Московском университете. В следующем году он снова включается в активную журнальную деятельность, систематически печатаясь в 'Москвитянине'. Перв ый номер этого журнала открывался его программной статьей 'Взгляд русского на современное образование Европы'. Выступив с беззастенчивой апологией самодержавия, православия и народности, Шевырев призывал русских порвать идейные связи с Западом, так как весь воздух европейской жизни якобы отравлен корыстолюбием, 'развратом личной свободы' и атеизмом. Славянофильство Шевырева полностью укладывалось в рамки официальной пропаганды. Вряд ли случайно истинные славянофилы недолюбливали своего не в меру благонамеренного 'союзника'. По той же причине он не пользовался популярностью и среди студенческой молодежи. Сокрушительный удар по его авторитету нанес в 1842 году Белинский в памфлете 'Педант'. Шевырев вел ожесточенную борьбу с реализмом в литературе. Он делал злобные выпады против Белинского, Герцена и писателей натуральной школы. Между тем ученая карьера Шевырева складывалась весьма удачно: ему присваивались чины, награды, почетные звания и должности. Но судьба вдруг зло посмеялась над его 'преданностью престолу и отечеству'. В январе 1857 года на заседании совета 'Московского художественного общества' Шевырев стал оспаривать резкие высказывания графа В. А. Бобринского о злоупотреблениях и безобразиях, царящих в стране. Спор перешел в личные оскорбления, а затем в драку. Вследствие этого скандала Шевыреву велено было уйти в отставку и покинуть Москву. Он написал плохое стихотворение 'Русское имя', где выставлял себя поборником истинного патриотизма, и прошение на 'высочайшее имя'. Результатом последнего была отмена предстоящей ссылки в Ярославль. В 1858 году Шевырев издал третью, а через год четвертую часть своей 'Истории русской словесности' (две первые вышли еще в 1846 году). В 1860 году он уехал в Италию. Умер Шевырев в Париже, 8 мая 1864 года, на 58-м году жизни. 95. СИЛА ДУХА Мечта исчезла - дух уныл, Блуждаю мыслию неясной, Свет дивный взоры ослепил: Я, мнится, видел мир прекрасный. Душой я к небу возлетел, Я близок был к высокой цели, - Тот мир не юности удел, И силы скоро ослабели. Едва луч чистый, неземной В душе свободной отразился, Я пал во прах - и снова тьмой Дух проясневший омрачился. Вы зрели ль, как младый орел, Младые силы испытуя, Парит сквозь огнь громовых стрел, Над тучей грозно торжествуя: Под ним шумят и дождь и гром, Летит отважный с новой силой, Но солнце взоры ослепило... Содрогся в ужасе немом, В нем пламень доблестный хладеет, Чуть движет трепетным крылом, Падет - лишь миг - и прах на нем Оков враждебных тяжелеет. Я пал, к родной стремясь мете, - Минутный вечного свидетель, Зрел Истину и Добродетель В согласной неба Красоте. Я пал, но огнь в душе таится, Не замер в ней свободы глас: Кто видел свет единый раз, Престанет ли к нему стремиться? Бежит души моей покой, Меня сгубили сердца страсти, Но силы духа! вы со мной - Еще в моей паренье власти. Рассейтесь, мрачные мечты, Светлей, мой дух, в жилище праха, Крепись - и воспари без страха Ко храму вечной Красоты. <1825> 96. ВОДЕВИЛЬ И ЕЛЕГИЯ Разговор Водевиль Кто эта странница печальная? Откуда? Зачем вся в трауре? К чему туманит флер Ее задумчивый, от слез потухший взор? Но плакать так при всех не стыдно ли? Отсюда Мне кажется мила... Поближе подойду - Не ошибиться бы! В России на беду Я без парижского лорнета Смотреть уж не могу на круг большого света. Посмотрим же: ай, ай! какой же я дурак! Как может Водевиль так в лицах ошибаться! Да рожи эдакой нельзя не испугаться, Но, ах! - не в первый раз попался я впросак. Какая бледность и убранство, Гримасы скучные, притворное жеманство! И плачет нехотя. - На сцену б годилась... Лицо знакомое - мне кажется, в Париже Встречался с нею я, но подойдем к ней ближе И посмеемся для проказ. Дерзну ль спросить, сударыня, я вас, О чем вы плачете? Дерзну ли я в несчастье Принять, прелестная, живейшее участье И вас утешить? Елегия Ах! Я плачу, потому что слезы мне веселье. Водевиль (про себя) Вот редкость!.. Плачет от безделья! (Ей) По ком вы в трауре? Елегия По милых, по мечтах, По светлом призраке давно протекшей славы, По юности и по любви! Слеза горячая и вздох - мои забавы, В унылой горести текут все дни мои. Я поутру всегда влюбляюсь И плачу с радости, пою про негу, лень, Но в полдень я любви лишаюсь, И снова мрачен день. Чего желаю, Сама не знаю, О чем-то тайном я грущу, Чего-то милого, небесного ищу, В восторге я себя не понимаю И с грустною душой в туманну даль лечу, А вечером над хладною могилой Стенаю я в стихах по милом иль по милой, Но завтра снова влюблена, А к вечеру опять грустна, Морфея храм - мое жилище, А мой Парнас - кладбище! Водевиль (про себя) Ах, как она смешна! (Ей) Скажите, неужели Все вас в страданьи забывают? Елегия Меня?.. меня не любят - обожают: Поэты сотнями за мною вслед рыдают, А девушки кричат невинно: 'C'est joli!' {*} {* Прелесть! (франц.). - Ред.} Во многих я странах живала, Цвела во Франции, в Германии певала. Но признаюсь, нигде я не видала Честей таких. Хоть, правда, севера ль морозы, Иль ласки частые поэтов записных На девственных щеках мои сгубили розы, Я, правда, иногда бледна, Румянец не всегда с невинностью живою Играет на лице, с умом я не дружна, И болью головной бываю я больна, Зато, когда рыдают все со мною, Зато как весело мне плакать от души! Поэта ли создать? Скажу ему: 'Пиши!' Стихами в честь мою в журналах все страницы Наполнены - меня уважил русский вкус, И в здешнем царстве муз Я титлом почтена царицы. Водевиль (с усмешкой) Дерзну ль узнать, кто ж вы? Елегия Увы! Один ты не узнал Елегии печальной, Ужель не отгадал мой голос погребальный?.. Ах, бедненький! нет, ты поэтом не рожден. Водевиль Как! вы Елегия! Я, право, изумлен! Поэты вашею прельстились красотою, В наш просвещенный век вам вслед бегут толпою, И вам, сударыня, соперник Водевиль? Елегия Соперник Водевиль? Повеса тот французский, Который остротой в глаза пускает пыль, Быть русским думает, кафтан надевши русский, Поэтам, комикам всем головы кружит И ныне завладел пустынной русской сценой, От чьих невежеств и обид Рыдают Талия с бедняжкой Мельпоменой! И он соперник мне... парижский этот шут! Покамест всех прельстил он не своим нарядом, Но блеск его пройдет чрез несколько минут- И он останется с накладом. О! слава эта ли моя? Ты знаешь ли его? Водевиль Я знаю, как себя. Достоинство и честь завистников не чужды, Но Водевилю нет в том н_у_жды. О! сколько раз театр стонал От тех торжественных похвал, Которыми его согласно величали, Признайтесь, сколько раз Поэтов за него на сцену вызывали! Не для его ль затейливых проказ Артистов целый хор трудится, сочиняет? Как он всегда остро, как мило говорит! Петь вздумалось - поет, то мимикой играет, То каламбуром рассмешит, И как всё кстати - и куплеты, И превращенья, и балеты - Чего в нем не найдешь! Нет нежных лишних чувств, Зато уж льются епиграммы! Не он ли выбрал всё изящное из драмы? О! Водевиль в наш век есть Гений всех искусств. Под властию его все сказки, анекдоты, Сюжетов тысячи, лишь стало бы охоты Да времени писать. Как мастер имена и платья он менять! Что день, то уж другой на сцене! И где ж тягаться с ним слезливой Мельпомене? А вы, сударыня, как часто по сту раз (Скажу я правду, извините!) Под тем же именем одно и то ж твердите, И если б мог кто для проказ Творенья ваши напоказ Извлечь из областей забвения туманных, Ну, вышло б томов пять Елегий безымянных! Но наконец скажу я вам, Что ваш соперник я... Елегия Как! вы, сударь?.. Простите... Об вас судила я по слухам... извините. Водевиль К чему учтивости? Я также слышал сам Об вас, сударыня, что плачете притворно, Что ваши рифмы - бред бессмысленный и вздорный. И - что греха таить? - я слышал много раз, Что будто на лице, сударыня, у вас Блистает накладной румянец... Елегия Забылись вы, сударь... Я слышала сама, Что вы для легкого французского ума Приманчивы, а здесь на сцене - самозванец, Что вы и дышите парижской остротой, И весь ваш ум, признайтесь, выписной. Слыхала я, сударь, как вас переряжают Плохие комики, с каким трудом ломают Нерусский ваш язык, и что едва ль кому Труд долгий удался, что будто потому Над вами более смеются, Что ваши острот_ы_ у нас не удаются. К пустым стишкам слух русский не привык, Не ваше ль обличал, признайтесь, самозванство То исковерканный язык, То ваше странное убранство? Бывало всё бы так, да нет, чужой парик, А уж бессмыслицы, что слово - то... Водевиль Пустое! Ну вам ли упрекать в бессмыслице меня! В журналах вы, уж верно, вдвое О ней заботились, чем я. Но если вы пошли на ссоры, То верьте - с завтрашнего дня На сцену выведу все ваши бредни, вздоры - И вам достанется!.. Елегия Я тотчас соберу Совет моих друзей-поэтов, Повею ветерком знакомых им приветов И вас в Елегии заране уморю. Смерть под моей рукой - и в области Плутона Я важную играю роль. Водевиль (про себя) У женщин на вранье, к несчастью, нет закона! Захочет - уморит. (Ей) А головная боль? А ваше в слабостях невинное признанье? Какое скажете на это оправданье? Все выведу грехи! - на сцене всё видней. Вольно же ссориться... Елегия Но я не начинала. Вы, сударь, смелостью своей Меня встревожили - и я сердиться стала, Но, право, в первой раз... Я так добра, тиха... (Про себя) Уж этот мне остряк! Ни одного греха Не скрылось от него - ах! как бы помириться! Водевиль А! струсили - вот то-то горячиться! Но я не мстителен. Оставим лучше спор, Я вам представлю договор, А вы извольте согласиться. Елегия Извольте говорить. Водевиль Где скрыться от молвы? Кто эту дерзкую в болтаньи остановит? И сколько ни кричи, всё Критика злословит. Елегия Увы! Всё правда! Как же быть? Водевиль Хотите ль, воружимся Противу Логики, задавим здравый вкус, Зажмем рот Критике, с Грамматикой сразимся - И будет крепок наш союз. Да что? - моя пустая шутка Сильнее во сто раз холодного рассудка, А ваша нежная слеза Так ослепит глупцам глаза, Что над Елегией они про вкус забудут. Под вашим ведомством да будут Все роды разные стихов! Морите, плачьте и рыдайте, Вздыхайте, пойте и стенайте, Стихами нежными журналы наводняйте, - Пусть мыслей нет, да больше звучных слов, Хвалить меня не забывайте, Да чур мне не мешать! Из всех моих жрецов Я общества составлю, Сдружу их с вашими - и всех Друг друга их хвалить заставлю. Но чтобы полон был успех, Мы сыщем и Батте, он сочинит систему, Изгонит из нее трагедию, поему, Искусной новизной в глаза он бросит пыль, С системой новой согласятся, И в здешнем царстве муз, поверьте, воцарятся Елегия и Водевиль. Елегия Прекрасно! По рукам. Смешите, как хотите, А вы, Грамматика и Логика, простите, Простите, ум и здравый вкус, Вам память вечная у муз: Вы перед нами замолчите. Вот и надгробная, но мне уже пора: Один питомец мой вчера Всё посылал ко мне моленья: Бедняжка просит вдохновенья Воспеть собачки смерть - скончалась эта тварь, Уж немила ему денница!.. Итак - прости, мой закулисный царь! Водевиль До завтрашнего дня, журнальная царица. И мне пора: я сам Спешу на сцену - нынче там Уснули зрители в гостях у Мельпомены, Пора их разбудить - долой ее со сцены! <1825> 97. БЕСПРЕДЕЛЬНОСТЬ (Из Шиллера) По морю вселенной направил я бег: Там якорь мнил бросить, где видится брег Пучины созданья, Где жизни дыханья Не слышно, где смолкла стихийная брань, Где богом творенью поставлена грань. Я видел, как юные звезды встают, Путем вековечным по тверди текут, Как дружно летели К божественной цели... Я дале - и взор оглянулся окрест, И видел пространство, но не было звезд. И ветра быстрее, быстрее лучей Я в бездну ничтожества мчался бодрей. И небо за мною Оделося мглою... Как волны потока, так сонмы планет За странником мира кипели вослед. И путник со мной повстречался тогда, И вот вопрошает: 'Товарищ, куда?' - 'К пределам вселенной Мой путь неизменный: Туда, где умолкла стихийная брань, От века созданьям поставлена грань!' 'Кинь якорь! Пределов им нет пред тобой'. - 'Их нет и за мною! Путь кончен и твой!' Свивай же ветрило, О дух мой унылый, И далее, смелый, лететь не дерзай, И здесь же с отчаянья якорь бросай. 1825 98-99. <ИЗ В. Г. ВАККЕНРОДЕРА> 1 О Цецилия святая! Одинокий, изнывая, Плачу горькою слезой. Зри - от мира удаленный И коленопреклоненный, Я молюся пред тобой. Звук от струн твоих чудесный Окрыляет в мир небесный, Отрывает от земли, Успокой смятенье крови, Звуком песен и любови Жажду сердца утоли. Силу дай руке бессильной Вызвать смело звук обильный И восторгом оживи, Чтоб смягчали струн отзывы Сердца гордые порывы Сладкой грустию любви. Окрылен тобой, воспряну И под сводом храма гряну В честь тебе, тобой избран, Гимн, молитвой вдохновенный: Да ликует сонм смиренный Умиленных христиан! С оживленными струнами Дай мне силу над сердцами, С тайны душ покров сорви - Чтоб я мог всевластным духом Целый мир наполнить звуком Вдохновенья и любви. 1825 2 О, не знаю, что меня стесняет, Что мой дух и давит и терзает, Словно я от казни иль от грома Рвусь, бегу из отческого дома? Чем виновен, чем пред богом грешен И за что страдаю безутешен? Божий сын! ужель твоя отрада Не смирит бунтующего ада, Не пошлет святого откровенья Разогнать души моей сомненья, Не внушит безумцу мысли здравой И стези мне не укажет правой? О, спаси меня, любовь и сила! Иль вели земле, чтоб поглотила, А не то я - жертва чуждой власти: Увлекут меня слепые страсти, И, твоей лишенный благодати, Убегу из отческих объятий. 1825-1826 100. ВЕЧЕР (Из Шиллера) Скройся, бог света! Нивы желают Влаги прохладной, смертный уныл, Медленно идут томные кони: Скройся, бог света, в струях! Зри, кто из моря в волны кристальны С милой улыбкой друга манит! Быстро помчались грозные кони В царство богини морей! К персям прекрасной Феб наклонился, Правит браздами юный Амур, Богу послушны гордые кони, Плещутся резво в струях. С звездного неба легкой стопою Ночь прилетела, с нею любовь. - Феб почивает в неге роскошной, Спите в объятьях любви! <1826> 101. ДВЕ ЧАШИ Две чаши, други, нам дано, Из них-то жизни гений Нам льет кипящее вино Скорбей и наслаждений. Но из одной мне пить, друзья, Ни разу не случалось, И в каждом чувстве бытия С весельем грусть сливалась. Подаст ли рок сосуд забот - Слетает вмиг украдкой Надежда и в него вольет Вино отрады сладкой. Упился ль счастьем в жизни я И душу переполнил - Но ах! миг райский бытия О вечном ей напомнил. И в мой сосуд отраву льет Томящее желанье, И пламень жажды душу жжет, И ожило страданье. Горит душа, огнем полна, Бессмертной в мире тесно, И стонет сирая она По родине небесной. 1826 102. ЗВУКИ (К N. N.) Три языка всевышний нам послал, Чтоб выражать души святые чувства. Как счастлив тот, кто от него приял И душу ангела и дар искусства. Один язык цветами говорит: Он прелести весны живописует, Лазурь небес, красу земных харит, - Он взорам мил, он взоры очарует. Он оттенит все милые черты, Напомнит вам предмет, душой любимый, Но умолчит про сердца красоты, Не выскажет души невыразимой. - Другой язык словами говорит, Простую речь в гармонию сливает И сладостной мелодией звучит, И скрытое в душе изображает. Он мне знаком: на нем я лепетал, Беседовал в дни юные с мечтами, Но много чувств я в сердце испытал, И их не мог изобразить словами. Но есть язык прекраснее того: Он вам знаком, о нем себя спросите, Не знаю - где слыхали вы его, Но вы на нем так сладко говорите. Кто научил вас трогать им до слез? Кто шепчет вам те сладостные звуки, В которых вы и радости небес, И скорбь души - земные сердца муки, - Всё скажете, и всё душа поймет, И каждый звук в ней чувством отзовется: Вас слушая, печаль слезу отрет, А радость вдвое улыбнется. Родились вы под счастливой звездой: Вам послан дар прекрасного искусства, И с ясною, чувствительной душой Вам дан язык для выраженья чувства. Середина 1820-х годов 103. СОН Мне бог послал чудесный сон: Преобразилася природа, Гляжу - с заката и с восхода В единый миг на небосклон Два солнца всходят лучезарных В порфирах огненно-янтарных, И над воскреснувшей землей Чета светил по небокругу Течет во сретенье друг другу. Всё дышит жизнию двойной: Два солнца отражают воды, Два сердца бьют в груди природы - И кровь ключом двойным течет По жилам божия творенья, И мир удвоенный живет - В едином миге два мгновенья. И с сердцем грудь полуразбитым Дышала вдвое у меня, И _двум_ очам полузакрытым Тяжел был свет _двойного_ дня. Мой дух предчувствие томило: Ударит полдень роковой, Найдет светило на светило, И сокрушительной грозой Небесны огласятся своды, И море смерти и огня Польется в жилы всей природы, Не станет мира и меня... И на последний мира стон Последним вздохом я отвечу. Вот вижу роковую встречу, Полудня слышу вещий звон. Как будто молний миллионы Мне опаляют ясный взор, Как будто рвутся цепи гор, Как будто твари слышны стоны.., От треска рухнувших небес Мой слух содрогся и исчез. Я бездыханный пал на землю, Прошла гроза - очнулся - внемлю: Звучит гармония небес, Как будто надо мной незримы Егову славят серафимы. Я пробуждался ото сна - И тихо открывались очи, Как звезды в мраке бурной ночи, - Взглянул гор_е_: прошла война, В долинах неба осиянных Не видел я двух солнцев бранных - И вылетел из сердца страх! Прозрел я смелыми очами - И видел: светлыми семьями Сияли звезды в небесах. Февраль 1827 104. ЖУРНАЛИСТ И ЗЛОЙ ДУХ Журналист (Один перед камином, с пуком черновых тетрадей) Свершился год: хвала, терпенье! Вкушай плоды своих трудов, А ты, поверенный грехов, Камин, прими на всесожженье Остатки черные листов. Сожги мои грехи навеки, С ненужным пеплом их развей, И да сожгут их человеки В незлобной памяти своей Огнем спасительным забвенья! Я не прошу от них хваленья: Да взором истины прочтут Мой труд, для истины подъятый, Хоть не блестящий, не богатый, Но чистый и смиренный труд. На пользу брошенное семя, Быть может (сладкая мечта!), Плоды воздаст в благое время: Нет, слава, ты не суета! Души в чистейшие мгновенья Твоим призваньям верю я, Как верит в рай душа моя! Что от нее, то выше тленья. Бессмертны разума труды: Листы мгновенные истлеют, Но впечатления созреют И принесут свои плоды. Я честолюбьем ненавистным В душе спокойной не тесним, Но верю сердцем бескорыстным, Что слава человеков... Мефистофель (являясь в камине из среды пламени) Дым! Журналист Кто ты, чудовище? иль демон искушенья? Зачем пришел смущать в моей тиши Благословенные мгновенья В мечтах забывшейся души? Мефистофель Не знаешь ты меня? Еще ты не был читан, Твой первенец-листок дрожал в твоих руках, Как у тебя я был невидим<ым> в гостях, Ты был уж мной и узнан и испытан. Как весело бывало мне Дразнить твои невинные мечтанья! Бывало, затрещу в огне, И слышатся тебе толпы рукоплесканья! Бывало, чудеса в камине видишь ты: Сокровища, клады монеты яркой, - Как вдруг тебе я кучей угля жаркой Кидал в лицо и разрушал мечты. Журналист Но кто же ты, незваный посетитель, Мечтаний грешных тайный зритель? Твое лицо как будто я встречал, Твой голос мне знаком... Мефистофель Да, в зале света шумной Не мудрено, что ты меня видал. Мой голос знаешь ты? Да ты его слыхал! И ты любил язык змеи разумной, Которым я тебе шептал, Лаская слух мечты неугомонной, О почестях молвы незаслуженной, В волшебном зеркале очам твоим, Под очарованным туманом, Тебя рисуя великаном, А всё вокруг тебя и жалким и смешным. С кого не брал я раболепной дани? Кто от долгов передо мною чист? В моей руке источники стяжаний: Я первый здесь капиталист, Я мощный дух - властитель века! Журналист Ты Мефистофель? Мефистофель Отгадал. Давно уж я уверил человека, Что эгоизм есть первый капитал. Его ломбард - в моей душе бездонной. Счастлив, кто от меня судьбою благосклонной Им изобильно наделен! Проценты я беру - известно, Но ведь зато берет и он. Как человек, ты задолжал мне честно И видишь сам, что в этом нет вреда, Но как писатель... Журналист Никогда. Мефистофель Послушайся, кинь гордость педантизма И вместе с прочими будь мой должник. Журналист Свободный мой и праведный язык Не подчиню уставам эгоизма. Какою силой ты проник И в область знания, о демон искушенья, И девственный наш ум коварно соблазнил, И чистый воздух просвещенья Своим дыханьем отравил? Мефистофель Ведь вы, писатели, народ нетвердый, И кто из вашей братьи гордой Под власть мою не попадет? Я всех вербую в эгоисты, А предпочтительно печатный ваш народ, О господа честные журналисты! Вам без меня не угодить на всех И не вкусить из полной славы чаши, Я лучше вас постиг все тайны ваши, И лишь со мной вы веруйте в успех. Когда приходит к вам недуг писанья И критики заносчивая блажь - Отравой сладкою зловредного дыханья Я наполняю воздух ваш. Чернила растворив насмешкой ядовитой, Я эгоизм души несытой Удачной остротой лукаво щекочу И дремлющим умом играю, как хочу. Потом как раз втесняюсь в ваше тело И, совести смирив укор, За приговором приговор - Подписываю смело. Представлю слабому писателя уму, Что в мире знания всё ведомо ему, В пылу задорного маранья С пера срываю обещанья, И тут на помощь прибегут Коварные воспоминанья Обид, постигнувших его давнишний труд! Разгневанный враждою личной, Он волю даст насмешке злоязычной, Врагам его готовлю я позор, Их сажей перед ним мараю И едкой остротой изукрашаю Неправый мести приговор. Так с помощью меня успех себе он прочит, Благодаря внушениям моим, Народ гоняется за ним, Читает, слушает, хохочет... Ты хочешь ли успеха? Подпиши: Вот договор. Журналист Не искушай напрасно Моей немстительной души, Твоим внушеньям непричастной! Я по следам коварным не пойду. Беги отсель. Мефистофель Да ты в бреду: Ведь угли пред тобой, не злато, Не плеск молвы ты слышишь в треске дров! Журналист В тебе мне нужды нет: я чужд врагов. Мой враг есть ложь: что сказано, то свято! Долой вражда! долой корысть! Мефистофель Ага! ты начал расточать угрозы Своим клиентам, я велю тебя изгрызть Зубами алчными бранчивой прозы! Вооружу лукавой остротой Твоих соперников-собратий, Не избежишь моих карающих проклятий, И вместе с громкою толпой Я оглашу тебя позорным смехом! Чем будешь отвечать мне? Журналист Эхом! Прощай. Мефистофель исчезает. О мудрый ангел слова, Меня ты правдой осени И лжи нечистой духа злого От мыслей чистых отжени. Да в пользу верную отчизне Свершу я истины завет, И к заслуженной укоризне Меня да не присудит свет! Да злую месть обиды личной Умом спокойным отгоню И к сердцу доступ возбраню Ее насмешке двуязычной! Да будет каждый миг оно С отчетом пред тебя готово, Да будет в нем вкоренено, Что миру сказанное слово В скрижали неба внесено! 1827 105. РУССКАЯ РАЗБОЙНИЧЬЯ ПЕСНЯ 'Атаман честн_о_й, Мой отец родной, Ты потешь меня: Расскажи точь-в-точь, Как венчался ты - в ночь Иль средь белого дня?' - 'Темна, грозна была ночь, Грозней твоего отца, Как красавицу дочь 10 Я увез у купца. Не в божьем дому Мы венчалися: Во сыром бору Сочеталися. Не на теплом пуху, Не в браном пологу Целовались мы: В пещере лесной, На земле сырой 20 Обнимались мы. На свадебном пиру У нас во бору Не свечи сияли - Молнии пылали, Ни народ не пел, Ни музыки не играли, - Град шумел, Небеса трещали. Как та ночь, тот бор, 30 Темна душа твоя, Как та молния, Твой меч остер, Кровь в тебе пылка, Как лобзанье мое, Крепка твоя рука, Как объятье мое, Недаром на врага Ты грозен, грозен: Ты, буйна голова, 40 Под грозой рожден'. - 'Атаман честн_о_й, Мой отец родной, Ты мне всё рассказал, А того не сказал, Чем меня спеленал, Как меня воздоил, Как меня воспитал И чему научил?' - 'Спеленал я тебя, 50 Как велела судьба: Шел нищий убог (Да воздаст ему бог!), Я одёжу сорвал Да тебя спеленал. Ты веревкой повит, На которой жид В ту самую весну Мной повешен на сосну, Мать тебя воздоила 60 В младые лет_а_: Не млеко в уста - Кровь живую точила. По холодным ночам Рыданьем согревала, По ранним утрам Слезами умывала. Как я волка догнал Да шубу с него снял, Да тебя ей одел 70 И младенца пригрел. Колыбель твоя На сосне была, Где повесил я Скупого жида. Качали тебя Ветры буйные, А баюкали Громы шумные. Как ты вырос в бору, 80 Я учил тебя добру: Зверем жить под землей, Рыбой плыть под водой, Птицей в воздухе летать. На коне в огонь скакать'. - 'Атаман честн_о_й, Мой отец родной, Ты мне всё рассказал, А того не сказал: На ком я женюсь? 90 С кем обручусь?' - 'Ах, дитя мое родное! Чует ретивое: Воспитал я твою младость Не на брачную радость. Мне сказала ворожейка, Лихая злодейка: Что тебе венчаться С матерью твоей, Что тебе ласкаться 100 У песчаных грудей. Матерью люди Землю зовут, Земляные груди Тебя прижмут. Головкой холостою Ты на них уснешь, Мать-землю рукою, Как невесту, обоймешь, И навеки вас 110 Закроют от нас Простыней не шелковой, А тяжелой дубовой'. 1827 106. ЦЫГАНСКАЯ ПЛЯСКА Видал ли ты, как пляшет египтянка? Как вихрь, она столбом взвивает прах, Бежит, поет, как дикая вакханка, Ее власы - как змеи на плечах... Как песня вольности, она прекрасна, Как песнь любви, она души полна, Как поцелуй горячий - сладострастна, Как буйный хмель - неистова она. Она летит, как полный звук цевницы, Она дрожит, как звонкая струна, И пышет взор, как жаркий луч денницы, И дышит грудь, как бурная волна. <1828> 109. НОЧЬ Как ночь прекрасна и чиста, Как чувства тихи, светлы, ясны! Их не коснется суета, Ни пламень неги сладострастный! Они свободны, как эфир, Они, как эти звезды, стройны, Как в лоне бога спящий мир, И величавы и спокойны. Единый хор их слышу я, Когда всё спит в странах окрестных! Полна, полна душа моя Каких-то звуков неизвестных. И всё, что ясно зрится в день, Что может выразиться словом, Слилося в сумрачную тень, Облечено мечты покровом. Неясно созерцает взор, Но всё душою дозреваешь: Так часто сердцем понимаешь Любви безмолвный разговор. 1828 110. МУДРОСТЬ О мудрость, матерь чад небесных! Тобой измлада вскормлен я: Ты мне из уст твоих чудесных Давала пищу бытия. На персях девственных главою Я под хранительной рукою Невинен, чист и тих лежал:. Твоими тешимый речами, Младенца чистыми устами Твое млеко я принимал, И в пламени восторгов сильных Я в мед словес в речах обильных Его чудесно претворял. Под песни твоего ученья Я сном глубоким засыпал И мира дивные виденья Недвижным оком созерцал. Под солнцем истины незнойным Полетом ровным и спокойным По стройной пропасти светил Мой дух восторженный парил, И возносился он далёко, И насыщал и слух и око. Шумели воды, вихрь и лес, Перуны падали с небес, И волновались океаны, И разверзалися волканы, Казнила мир палач-война, Упрямо резались народы За призрак счастья и свободы... И как потопная волна, Лилась река их теплой крови. Но в каждом стоне бытия Духовным слухом слышал я Великолепный гимн любови Во славу бога и отца, И прерывалося стенанье, И всесотворшего творца Хвалило всякое дыханье. И выше, выше я парил, За грани вечные светил, В чертог духов и божьей славы, И слышал их, и видел трон, Где восседит незримый он, И сотряслись мои составы, И зазвучали как тимпан: Мне долу вторил океан, Гор_е_ мне вторили перуны, Мои все жилы были струны, Я сам - хваления орган. 1828 111. В АЛЬБОМ В. С. Т<ОПОРНИН>ОЙ Служитель муз и ваш покорный, Я тем ваш пол не оскорблю, Коль сердце девушки сравню С ее таинственной уборной. Всё в ней блистает чистотой, И вкус и беспорядок дружны, Всегда заботливой рукой Сметают пыль и сор ненужный, - Так выметаете и вы Из кабинета чувств душевных Пыль впечатлений ежедневных И мусор ветреной молвы, Храня лишь в нем, что сердцу мило, Что вас пленяло и любило. Не отвергайте моего Моления суровым взором: Ах! и меня с ненужным сором Не выметайте из него. Позвольте ж волю дать сравненью: В уборной вашей мудрено ль Разговориться вдохновенью? Дерзнув вступить в нее, легко ль Ее оставить равнодушно? Прошу внимать великодушно. Там у прозрачного окна, Где горняя лазурь видна, Где с вашей светлой белизною Вседневно спорит солнца свет, Украшен чистою резьбою, Стоит ваш скромный туалет, Советник верный, неопасный. Вы каждый день, глядяся в нем, Одушевляете лицом Его хрусталь небесно-ясный, Открыто предстоя очам, Как ваша девственная совесть, Передает он верно вам Лица и чувств живую повесть. В семейной счастливой тиши Храните зеркало души, Чтоб думы облачной печали Его хрусталь не помрачали. Как своенравна, нескромна Мечта свободного поэта! Дерзает вольная она Проникнуть в тайны туалета, Дерзает вслух пересчитать Все мысли, чувства, вспоминанья, Но не дерзнет именовать Их тайного знаменованья. С душою искренней при вас Открою памяти запас. Я вижу: взор ваш очарован, Он весь к минувшему прикован: Здесь кольца яркие кругом, Там дружбы искренней посланья, Там медальон, портрет, альбом, Где вписаны любви желанья, Там перстень чистый, золотой, Где спорят с изумрудом розы, Жемчуг, блистающий, как слезы В очах у девы молодой (Своим любимым ожерельем Давно вы избрали его), Там, между многим рукодельем, Подруг дареное шитво, А там блистает сокровенный, Не зрим никем, алмаз бесценный. Любовь! Младой души алмаз! Да будет тот достоин вас, Кто примет дар неоцененный, Кому сужден любви привет! Да соблюдет алмаз огнистый И да украсит гранью чистой Его природный чистый свет! Души в заветном туалете Ужель не будет места мне? Ужель, хотя в случайном сне, Не вспомните вы о поэте? Нет, для него между кольцом, Меж солитером, жемчугом Едва заметную вложите Душе на память бирюзу, Хоть редко на нее взгляните И сувениру подарите Одну жемчужину-слезу. 15 января 1829 112. ПАРТИЗАНКЕ КЛАССИЦИЗМА Расцветши пламенной душой В холодных недрах стен гранитных, Не любит мирный гений твой Моих стихов кровопролитных. Тебя еще пугает кровь, Тебя еще пугают раны, Пока волшебные обманы Таят от глаз твоих любовь. Зарей классического мира Горит твой ясный небосклон, Крылами мрачного Шекспира Еще он не был отягчен. Блуждаешь ты под тенью света, И тучи шумною грозой, Как тени Банко и Гамлета, Не проносились над тобой. У охраненной колыбели, Где древних песен тихий звон Лелеет твой беспечный сон, Громовой песни не пропели, Не нарушали ею сна Судьбы таинственные жрицы, Еще незнанья пелена Хранит спокойные зеницы. В садах Омира бродишь ты И безопасно, и небрежно, Своей рукой срывая нежно Благоуханные цветы, И кровью царственной облитый Шекспира грозного кинжал В цветах змеею ядовитой Перед тобою не сверкал. Под тяжким бременем кручины, С своей аттической долины От света, горя, суеты Во мрак готического храма, В мир таинства и фимиама Еще не убегала ты, Не знала мук ревнивой мести, Неправых жребия угроз, Не отирала горьких слез Святой страницей благовестий. Вся жизнь твоя - волшебный рай, Останься так, живи ты доле В своей классической неволе, Под небом Аттики гуляй И цвет небес ее эфирных В своих очах лазурных, мирных Ты долго, долго отражай. Под охранительной любовью Да не сразит тебя беда: Да не полюбишь никогда Моих стихов, облитых кровью. 25 февраля 1829 118. <ДВА ДУХА> Дух смерти Везде, где ни промчался я, Оскудевает жизни сила, Ветшает давняя земля, Веков несытая могила, - И смерть столезвейной косой Ее не утоляет глада, И заражающего смрада Она полна, как труп гнилой! Дух жизни Везде, где ни промчался я, Кипели жизни хороводы, Из персей пламенной природы Млеко струилось бытия. Младенцев свежих миллионы Ее лелеяла рука, И от живящего млека Носился воздух благовонный. Дух смерти С Востока я: там мор и глад О смерти гордо соревнуют, Над прахом тлеющих громад И враны даже не пируют. Дух жизни Я с Запада: там врач попрал Болезни неисцельной жало, - Из миллиона смерти жал Еще единого не стало. Дух смерти С полудня я: там два бича Живое истребляют племя, Война и деспот в два меча Торопят медленное время. Дух жизни Я с полночи: там светлый пир! Живет и блещет цвет народа! Там сочетались сильный Мир И многоплодная Свобода. Дух смерти Я нисходил во глубь земли, В ее богатую державу, Где поколенья погребли Свои сокровища и славу. Равно гниют - рабы, князья, И скудный саван, и порфира, И снедью глупого червя Богоизбранный гений мира. Дух жизни Зри колыбелей миллион: В них зародился гений новый, Дитя веков, созреет он - И сокрушит твои оковы. Благословен его восход: Из океана поколений По небу века он пройдет, Как солнце ясное, без тени. Дух смерти Ты видишь миллион могил: В них век его истлеет мертвый, Одну из них закон судил И для твоей высокой жертвы. Дух жизни Я вижу, вижу, но над ней Стонает миллион живущих!.. Он из-под тысячи смертей Воскреснет в племенах грядущих, И оградят его века, Стеной обстанут поколенья: Сквозь них с косою истребленья Не досягнет твоя рука. 22 апреля 1829 Берлин 118. ЖЕНЩИНЕ Ты асмодей иль божество! Не раздражай души поэта! Как безотвязная комета, Так впечатление его: Оно пройдет и возвратится, Кинжалом огненным блеснет, В палящих искрах раздробится, Тебя осыплет и сожжет. Ноябрь 1829 122. К РИМУ По лествице торжественной веков Ты в славе шел, о древний град свободы! Ты путь свершил при звоне тех оков, Которыми опутывал народы. Всё вслед тебе, покорное, текло, И тучами ты скрыл во мгле эфирной Перунами сверкавшее чело, Венчанное короною всемирной. Но ринулись посланницы снегов, Кипящие метели поколений, - И пал гигант, по лествице ж веков, Биясь об их отзывные ступени, Рассыпалась, слетев с главы твоей, На мелкие венцы корона власти... Так новый рой плодится малых змей От аспида, разбитого на части. Но путь торжеств еще не истреблен, Проложенный гигантскими пятами, И Колосей, и мрачный Пантеон, И храм Петра стоят перед веками. В дар вечности обрек твои труды С тобой времен условившийся гений, Как шествия великого следы, Не стертые потопом изменений. Декабрь 1829 123. К РИМУ Когда в тебе, веками полный Рим, По стогнам гром небесный пробегает И дерзостно раскатом роковым В твои дворцы и храмы ударяет, Тогда я мню, что это ты гремишь, Во гневе прах столетий отрясаешь, И сгибами виссона шевелишь, И громом тем Сатурна устрашаешь. Декабрь 1829 130. ТРИ МОЛНИИ (Из трагедии 'Ромул') Три молнии громодержавный царь, Отец богов, на казнь в деснице держит: Он первою остерегает тварь И сам ее по грозной воле вержет, - Она легко слетает с облаков. Вторая жжет и злой бедою блещет,- И лишь совет двенадцати богов Созвавши, он ее на землю мещет. Но третьею карает, раздражен,- И что сожжет, то к жизни не возводит: Когда ж ее замыслит вергнуть он, Сам в облако таинственно уходит, Зовет к себе избраннейших богов, Спокойно гнев их мудрости вверяет, И, так решив, из темных облаков На мир ее рушительно бросает. Между августом и ноябрем 1830 131. ФОРУМ Распаялись связи мира: Вольный Форум пал во прах, Тяжко возлегла порфира На его святых костях. Но истлел хитон почтенный, И испуганным очам Вскрылись веча там и там, Порознь кинутые члены. И стоят печально ныне Кой-где сирые столпы, По заброшенной пустыне Псы гуляют да рабы. Есть же Форума обломки: Так прияли ж от отцов Благороднейшую кровь Угнетенные потомки! 1830 133. ОДА ГОРАЦИЯ ПОСЛЕДНЯЯ (IV К.. 16) 'Что грязен, Тибр? Струя желта, мутна! Иль желчью ты встревожен беспокойной, И чует то сердитая волна, Что пьет ее римлянин недостойный? Иль от стыда ты бег торопишь свой? Почто же ты не держишь злой стихии, Не стелешься кристальною волной И не глядишь на небо Авзон_и_и?' 'Мне недосуг: не спит моя волна, - Я мою Рим, я града освятитель, Я, нагрузив нечистым рамена, Бегу в поля, усердный их поитель, - И тороплюсь в безбрежный океан, Что землю всю водами убеляет: Приемлет он грехи моих римлян И с волн моих нечистое смывает. Но тщетно я, последний гражданин, Свой правлю долг, в пример, без укоризны: Себя несу на жертву я один Целению и здравию отчизны'. 1830 134. <ОТРЫВОК ИЗ СЕДЬМОЙ ПЕСНИ 'ОСВОБОЖДЕННОГО ИЕРУСАЛИМА' ТОРКВАТО ТАССО> Ливень, ветер, гроза одним порывом В очи франкам неистовые бьют: Объятые нежданной бури дивом, Стали войска - и дале не текут. Немногие лишь, верные призывам Своих вождей, от стягов не бегут. Клоринда издали всё это зрела И к ним с копьем вовремя подоспела. Кричит своим: 'Небо за нас сражается, Товарищи! Рука его видна, - И грозный гнев лиц наших не касается, Десница мощная рубить вольна: В чело врагам лишь буря ударяется, И их душа уж страхом смятена, Доспехи вихрь обил - и в очи дождь, Вперед, друзья, вперед! Судьба нам вождь!' Так воздвигает полчища - и, бремя Напора адского плечьми приемля, Натиснула на крестоносно племя, Ударам праздным их почти не внемля. Аргант ворочается в то же время И губит их, победу зло отъемля, И верных полк рассыпан по полям - Дает хребет и бурям и мечам. По раменам бежавшим ударялись Бессмертных гнев и смертные мечи, Ливень и кровь потоками смешались, Бьют по полю багровые ключи. Пирр и Родольф на поприще остались, Где груды тел лежали горячи: Того Черкасова рука пожала, Над тем Клоринда пальму восприяла. Таков был франков бег: их свежий след Срацины и демоны не покидали. Один против оружий, против бед, Громов и вихрей зрелся без печали, С спокойствием на лике вождь Годфред, Стыдя своих, что робко так бежали, И ставши пред окопами - за вал Рассыпанный народ воспринимал. Не вытерпев, он два раза с конем На дерзкого Арганта покушался, И столько ж раз сияющим мечом В густейшие толпы врагов врубался, Но утомлен, со прочими потом Забрала перешел - и бой скончался. Тогда срацины в город повернули, И франки в стане с бегу отдохнули. Но и там гроза в гонении жестоком Побегом утомленных не щадит. Огни затушены, вода потоком Повсюду хлещет, ветер злой свистит, Полотна рвет, столбы крушит наскоком, Шатры свивая, по полю кружит: Дождь с воплем, ветром, громом согласился, И страшный мир гармонией оглушился. 1830 Рим 136. СОНЕТ (Италианским размером) Люблю, люблю, когда в тени густой Чета младая предо мной мелькает И руку верную с верной рукой, Кольцо в кольцо, любовно соплетает. Стремлюся к ним я сирою душой, Но их душа чужое отвергает, И взор, увлаженный горькой слезой, Благословляя, в сень их провожает. Стою один - и в сердце жмет тоска, И по руке хлад пробегает скорый: Чья обовьется вкруг нее рука? Где опочиют ищущие взоры? И долго ли мне жить без двойника, Как винограду падать без опоры? Апрель 1831 187. К Г<ОГОЛЮ> ПРИ ПОДНЕСЕНИИ ЕМУ ОТ ДРУЗЕЙ НАРИСОВАННОЙ СЦЕНИЧЕСКОЙ МАСКИ В РИМЕ, В ДЕНЬ ЕГО РОЖДЕНЬЯ Что ж дремлешь ты? Смотри, перед тобой Лежит и ждет сценическая маска. Ее покинул славный твой собрат, Еще теперь игривым, вольным смехом Волнующий Италию: возьми Ее - вглядись в шутливую улыбку И в честный вид - ее носил Гольдони. Она идет к тебе: ее лица Подвижными и беглыми чертами Он смело выражал черты народа Смешные, всюду подбирая их: На улицах, на площадях, в кафе, Где нараспашку виден итальянец, Где мысль его свободна и резва, - И через чистый смех в сердца граждан Вливалось истины добро святое! Ты на Руси уж начал тот же подвиг! Скажи, поэт, когда, устав от дум И полн заветных впечатлений Рима, Ты вечером, в часы сочувствий темных, Идешь домой, - не слышится ль тебе, Не отдается ли в душе твоей Далекий, резвый, сильный, добрый хохот С брегов Невы, с брегов Москвы родимой? То хохот твой - веселья чудный пир, Которым ты Россию угощаешь, Добро великое посеяв в ней, Сам удалясь от названных гостей. Что ж задремал? Смотри, перед тобой Лежит и ждет сценическая маска... Надень ее - и долго не снимай, И новый пир, пир Талии, задай, Чтобы на нем весь мир захохотал, Чтобы порок от маски задрожал... Но для друзей сними ее подчас, И без нее ты будешь мил для нас. Около 27 декабря 1838 Рим 138. МАДОННА Мадонна грустная крестом сложила руки: О чем же плакать ей, блаженной, в небесах? О чем молиться ей - и к небу сердца звуки, Вздыхая, воссылать в уныньи и слезах? Недаром падает, свежа и благовонна, На землю жесткую насущная роса: То плачут каждый день, как грустная Мадонна, О немощах земли святые небеса. Недаром голуби в лазури неба вьются, Недаром лилии белеют по полям И мысли чистые от избранных несутся Сквозь тьму нечистых дел к прекрасным небесам. Когда б безгрешное о грешном не молилось, Когда бы праведник за гордых не страдал, Давно бы уж земля под нами расступилась, Давно бы мрачный ад всё светлое пожрал. Вздыхай же и молись, и не скудей слезами, Источник радости, вселюбящая мать! Да льются теплые живящими реками И в мире темном зла не будут иссыхать! В сердцах пресыщенных, на алчном жизни пире, В сердцах, обманутых надеждою земной, Чем будет жить любовь в сем отлюбившем мире? - Твоей молитвою, вздыханьем и слезой. Август 1840 Рим 140. К ИТАЛИИ И для тебя настал свободы миг, Раба своих тиранов и чужих! И ты, цепей почувствовав обиду, Зовешь на них народ и Немезиду! О, кто тебе, красавица, из нас Не скажет вслух: бог помочь! в добрый час! Пошли тебе господь свой дар - свободу - И за твою счастливую природу, И за твои лазурны небеса, За песен дар, за звонки голоса, За чудеса небесных вдохновений, Что навевал тебе искусства гений, За жертвы все, за пролитую кровь, За красоту, за веру, за любовь, За славное от бога назначенье Два раза дать народам просвещенье, За то, что некогда в семье твоей И пел твой Дант, и мыслил Галилей, За то, что ты через века страданий Спасла ковчег народных упований. 26 апреля 1859 ПРИМЕЧАНИЯ Поэзия Ш. была впервые представлена вниманию советского читателя в 1937 г. Сорок шесть стихотворений совершенно забытого поэта вошли в сборник М. с. 'Б-ки поэта': Д. Веневитинов, С. Шевырев, А. Хомяков, Стихотворения (статьи, редакция и примечания М. Аронсона и И. Сергиевского). Отдельным томом избранные стихотворные произведения Ш. вышли в 1939 г. в Б. с. 'Б-ки поэта' (вступительная статья, редакция и примечания М. Аронсона). В результате серьезного и кропотливого труда, предпринятого составителем, было выявлено большое количество неизвестных стихотворений Ш., оставшихся на страницах старой прессы и в архивохранилищах. Многие из них были введены в изд. 1939 г. К сожалению, М. Аронсону осталась неизвестной записная книжка Ш., хранящаяся в ЦГАЛИ и содержащая автографы 56 стихотворений. Здесь же находится и перечень 57 стихотворений, принадлежащих Ш., в том числе тех, которые не вошли в записную книжку. Использование этого материала при подготовке наст. изд. позволило устранить ряд цензурных купюр и искажений в текстах Ш., а также уточнить даты написания. Крайние даты стихотворений в записной книжке - 1825-1841 гг. Хронологический порядок довольно строго выдержан в ее средней части (начиная с 'Петрограда'). Значительные хронологические перебои в прочих записях (особенно вначале) говорят о том, что Ш. делал их после публикации некоторых стихотворений. При наличии разночтений в таких текстах с печатными источниками, они приводятся в наст. изд. по записной книжке. При ссылках на рукописи Ш. ниже применяются след. сокращения: зап. книжка, перечень зап. книжки, подборка ГПБ - собрание 78 автографов Ш. в ГПБ, дневник I и дневник II - дневники Ш. в ГПБ: первый - с 28 февраля 1829 по 9 июля 1830 г., второй - с 13/1 июля по конец ноября 1831 г. Выдержки из дневников и писем к М. П. Погодину, которому Ш. пересылал свои стихи будучи за границей (письма эти хранятся в ПД в виде переплетенного тома) приводятся в примечаниях без каких-либо ссылок, если они уже были напечатаны М. Аронсоном в изд. 1939 г. 95. ТОЛРС, 1826, ч. 6, с. 224. 9 марта 1825 г. было прочитано на заседании МОЛ PC, как явствует из протокола (там же, с. 280). 96. BE, 1825, ? 5, с. 3, подпись: С. Ш. Шевыревская критика элегии перекликается с обвинениями, выдвинутыми против русских элегиков В. К. Кюхельбекером в статье 'О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие' ('Мнемозина', ч. 2, М., 1824). Батте Ш. (1713-1780)-французский эстетик, в конце XVIII - начале XIX в. считался авторитетнейшим теоретиком искусства классицизма. 97. MB, 1827, ? 12, с. 314. Перевод стихотворения Шиллера 'Die Grosse der Welt'. Датируется по перечню зап. книжки. Высокое мастерство этого перевода отметил Белинский в статье 'Стихотворения Владимира Бенедиктова' (ПСС, т. 1, с. 355). 98-99. 'Об искусстве и художниках. Размышления отшельника, любителя изящного', изданные Л. Тиком, М., 1826, с. 226 и 228. Авторы книги - В. Г. Ваккенродер (1773-1798) и Л. Тик (1773-1853), видные представители раннего немецкого романтизма - так называемой 'иенской школы'. Книга, в основном написанная Ваккенродером, была издана в 1797 г. (ее третье изд., с которого делался русский перевод, вышло в 1814 г. под загл. 'Phantasien iiber die Kunst von einem kunstliebenden Klosterbruder') его другом Тиком, дополнившим ее текст собственными главами. Этот своеобразный эстетический трактат, в виде цикла очерков и новелл, имел большой успех среди любомудров. Почти все главы со стихотворными текстами перевел Ш., прочие части книги - его товарищи по кружку любомудров В. П. Титов и Н. А. Мельгунов (имена переводчиков обозначены в соответствующих разделах издания инициалами). В автобиографии Ш. датировал свои переводы 1825 г. ('Биографический словарь профессоров и преподавателей Московского университета', ч. 2, М., 1855, с. 605). Оба публикуемых перевода ('Siehe, wie ich trostlos weine...', 'Ach, was ist es, das rnich also dranget...') - из новеллы 'Музыкальная жизнь Иосифа Берлингера', где они приписаны ее герою, молодому человеку с задатками гениального музыканта. 1. Цецилия - святая католической церкви, по преданию, дала обет девственности, Цецилия считалась покровительницей церковной музыки. 2. Рвусь, бегу из отческого дома. Как следует из книги Ваккенродера, принуждаемый отцом взяться за ремесло лекаря, И. Берлингер помышлял о бегстве из родного дома. 100. СЦ на 1826, с. 90. Перевод стихотворения Шиллера 'Der Abend'. Зри, кто из моря в волны кристальны и т. д. В этих стихах мифологическая картина солнечного заката: морская богиня Фетида (грсч. миф.) встречает спускающегося на колеснице к морю бога Солнца (Феб отождествлялся древними греками с Гелиосом - Солнцем). 101. СЛ, с. 53. Датированный автограф - зап. книжка. 102. В. Веневитинов, С. Шевырев, А. Хомяков, Стихотворения, Л., 1937, с. 124, по автографу из подборки ГПБ, датировано: 1827 (?). Датируется предположительно по содержанию: позднее Ш. не писал стихов на общеэстетические темы. В автографе возле загл. зачеркнуто: 'Е. А. Н-ой'. 103. MB, 1827, ? 4, с. 249, без подписи. Печ. по датированному автографу зап. книжки. Егова - священное имя бога в Ветхом завете. 104. MB, 1827, ? 24, с. 500, с примеч. издателя журнала М. Погодина): 'С величайшим удовольствием помещаю я сие стихотворение. Пусть будет оно эпилогом к 'Московскому вестнику' на 1827 год и прологом на 1828-й. Мне остается пожелать, чтоб мысли и чувства идеального журналиста, здесь изображенного, одушевляли меня и моих собратий'. Датируется по перечню зап. книжки, где значится под загл. 'Жур<налист> и Меф<истофель>'. Замысел стихотворения стоит в связи с углубленным изучением Ш. 'Фауста' Гете. В том же году в печати появился перевод Ш. 'Елена. Отрывок из междудействия к 'Фаусту'' (MB, 1827, ? 21, с. 3-8) и его нашумевший разбор этой интермедии (там же, с. 79-93). В отместку за неодобрительную оценку литературной деятельности Ф. В. Булгарина, которую Ш. дал в 'Обозрении русской словесности за 1827 год' (MB, 1828, ? 1), 'Журналист и злой дух' подвергся нападкам Булгарина (СПч, 1828, 27 марта). 105. MB, 1828, ? 10, с. 119, подпись: С. Ш. Датируется по перечню зап. книжки, где значится под загл. 'Разбойная песня'. См. примеч. к 'Сзадьбе' Тимофеева, ? 330. Ш. высоко оценивал поэтические достоинства волжских разбойничьих песен и убеждал в необходимости сохранить их в памяти потомства. Об этом, между прочим, писал он в рецензии на 'Малороссийские песни' (М., 1827), изданные М. Максимовичем (MB, 1827, ? 23, с. 310-311). 106. MB, 1828, ? 16, с. 318, без подписи, 'Эвтерпа, или Собрание новейших романсов, баллад и песен известнейших и любимых русских поэтов', М., 1831, с. 111, под ошибочным загл. 'Цыганская песня', с подписью автора. Печ. по MB, так как перепечатки в альманахах и песенниках обычно осуществлялись без участия авторов. Ш. очень интересовался бытом цыган и предлагал А. Н. Верстовскому написать либретто оперы на эту тему независимо от сюжета пушкинских 'Цыган' (см. изд. 1939, с. 220). Египтянка - здесь и в след. стихотворении - синоним цыганки. 109. MB, 1828, ? 15, с. 213, подпись: С. Ш. Печ. по датированному автографу зап. книжки. 110. ТОЛРС, 1828, ч. 7, с. 159, под загл. 'Просвещение'. Печ. по MB, 1828, ? 21-22, с. 18, подпись: С. Ш. Датированный автограф - зап. книжка. Стихотворение было прочитано на заседании МОЛРС 27 февраля 1828 г., как явствует из протокола заседания, напечатанного в ТОЛРС (с. 239). 111. Гал., 1829, ? 16, с. 249. Обращено к Варваре Степановне Топорниной, двоюродной сестре Ш., в которую - он был влюблен. Датируется по автографу зап. книжки. Письмо адресата к Ш. с благодарностью за стихи - от конца января или начала февраля 1829 г. ГПБ (ф. Ш). Стихотворение вызвало отрицательный отзыв И. И. Дмитриева в письмах к П. А. Вяземскому от 1 мая 1829 и 13 января 1831 г. (СиН, 1907, кн. 12, с. 331-332 и 1898, кн. 2, с. 163). 112. Альм. 'Подснежник', СПб., 1829, с. 167. Написано в Петербурге, который Ш. посетил зимой 1829 г. по пути в Италию. Датируется по автографу зап. книжки. По поводу 'Партизанки классицизма' О. М. Сомов, доверенное лицо А. А. Дельвига по его изданиям, писал цензору К. С. Сербиповичу: 'Если в ней вам дико кажется 'царственной кровью' омытый кинжал, то сочинитель поручил мне 'царственную' заменить 'пламенной'' (В. Э. Вацуро, К истории пушкинских изданий (Письма О. М. Сомова к К. С. Сербиповичу). - 'Пушкин. Материалы и исследования', т. 6, Л., 1969, с. 291292). Письмо Сомова дает основание отказаться от автоцензурного варианта ст. 29. Повод к написанию стихотворения, по признанию Ш. в письме к Погодину от 25 февраля 1829 г., подала дочь графа Лаваля Александра Ивановна (1811-1886), которая 'говорила князю Волконс<кому>, что я теперь очень люблю петь кровь и раны в стихах моих... На это я исподтишка отвечаю ей стихами'. Стихотворение вызвало порицание И. И. Дмитриева в его письме к П. А Вяземскому от 4 мая 1829 г. 'И этот вдохновенный пискун, - негодовал Дмитриев, - вдруг вытараща глаза, говорит другой даме, защитнице классицизма: 'Да не полюбишь никогда моих стихов, облитых кровью'. Каково? Разве из носу, от долгого сидения за бумагой' (СиН, 1907, кн. 12, с. 332). Банко - персонаж трагедии Шекспира 'Макбет', злодейски убитый главным героем пьесы. Омир - Гомер. Аттическая долина. Аттика - страна и государство Древней Греции, здесь символ Древней Греции и ее культуры. Кровью царственной облитый и т. д. Цареубийство имеет место в 'Ричарде III', 'Гамлете' и 'Макбете' Шекспира. Скорее всего, Ш. имеет,, в виду последнюю пьесу. 113. Гал., 1829, ? 21, с. 303, под загл. 'Бессмертие', очевидно редакционным, изд. 1939, с. 63, под загл. 'Два духа', взятым из письма Ш. к М. П. Погодину от 21/9 июля 1829 г. (ПД). 'Что вы сделали из пьесы моей ('Два духа'), посланной из Берлина?' - запрашивал Ш. Погодина. Автограф без загл. и без даты - зап. книжка. В перечне зап. книжки значится под сокращенном загл. 'Д. ж. и с', т. е. 'Дух жизни и смерти'. Ввиду неявности авторской воли сохраняется загл. 'Два духа' в качестве редакторский конъектуры. С полудня - с юга. Война и деспот в два меча. Очевидно, намек на военные действия султанской Турции против Греции ? 1825-1828 годах с целью подавления освободительного движения в стране, а также на русско-турецкую войну 1828-1829 гг. С полночи - с севера. Сильный Мир и многоплодная Свобода - Россия с ее государственным устройством. 118. Тел., 1831, ? 19, с. 369. Автограф - ПД, в письме к Погодину от 6 декабря/24 ноября 1829 г., рядом с автографом 'Очей'. 'Эти две пиэсы, - писал Ш., - напечатать вместе по порядку нумеров, ибо они суть одна, вторая - эпилог. Числа не выставляй. Эту загадку для тебя я хотел объяснить в письме к Киреевскому'. Другой автограф - зап. книжка. 122. Тел., 1831, ? 2, с. 179, под загл. 'Стансы Риму', с цензурным пропуском ст. 15-16. Автограф - ПД, в письме к Погодину от 22 декабря 1829 г. - сохранился не полностью, ввиду чего М. Аронсону в изд. 1939 не удалось восполнить эту купюру. Печ. по зап. книжке, где текст сопровожден пометкой Ш. о том, что 'московский цензор не пропустил этих двух стихов'. Ответом на стихотворение явилось послание Трилунного 'Рим (К Шевыреву)' (Тел., 1834, ? 16, с. 444). 'К Риму' вызвало пародию Н. А. Полевого 'Рим' (МТ, 1832, ? 7, 'Камер-обскура', с. 129), подписанную пародийным псевдонимом Ш. - 'Картофелин' (см.: 'Русская стихотворная пародия', 'Б-ка поэта', Б. с. Л., 1960, с. - 140-44! и 757-758). Позднее он был использован Белинским в его памфлете 'Педант' 1844 г., направленном против Ш. (см. Белинский, т. 6, с. 68-75). 123. MB, 1830, ? 4, с. 335. Автограф - ПД, в письме к Погодину от 22 декабря 1829 г. - почти не сохранился (край письма оторван). Автограф без даты - зап. книжка. Виссон - род особо ценной ткани, упоминаемой в Библии, употреблялась для парадного одеяния царей, жрецов и вельмож. 130. КБ, с. 215. Отрывок из трагедии 'Ромул' (д. 2, явл. 8), напечатанный Ш. в качестве самостоятельного стихотворения. Текст двух действий пьесы, оставшейся незавершенной, опубликован М. Аронсоном в изд. 1939, с. 91-144 по рукописи ГПБ. Из всех своих литературных начинаний, предпринятых в Италии, Ш. придавал 'Ромулу' первостепенное значение. Он работал над ним с августа 1829 по ноябрь 1830 г. Второе действие писалось с августа по 7 ноября 1830 г., как о том свидетельствует дневник II и письма к Погодину за этот период (ПД). Более подробно о трагедии и ее источниках см. в изд. 1939, с. 228-229. Произведение это отражает раздумья Ш. о природе и начале государственной власти, о сочетании свободы личности с интересами общества, 'Ромул есть тип древнего римлянина: в нем видишь вместе и Брута (в смерти Рема) и Цезаря, и свободу и тиранию' (дневник II, запись от 20 августа 1830 г.). 'Три молнии' - отрывок из монолога старца Фаустула, воспитателя братьев Ромула и Рема, из которых первый стал основателем Рима. Наставляя Ромула блюсти общее благо и править в согласии с мнением народного совета ('Мира'), Фаустул подкрепляет свои доводы ссылкой на небесный правопорядок, которому послушны все боги и даже их владыка Зевс. Далее в тексте драмы след. строки: Так действуй ты, царю громов подобясь: Суди лишь Миром, Миром зло казни. Се Мир перед тобой - совет избранный, Старейшины - сограждане твои! 131. 'Молодик', ч. 1, Харьков, 1843, с. 104, под загл. 'Римский форум', с цензурными вариантами ст. 2, 10, 12, 16, изд. 1939, с. 84, где опубликовано по автографу из подборки ГПБ. На том же листе рукописи стихотворение 1830 г. 'Русская история' (см. примеч. 128), чем и определяется датировка. Печ. по зап. книжке, где более острые в цензурном отношении варианты ст. 12 и 16 (было: 'Псы гуляют да попы' и 'Недостойные потомки'). Помещено среди стихотворений 1830 г. Форум - площадь, центр общественной жизни Древнего Рима, место, где при участии народа обсуждались и решались важнейшие государственные дела, Форум - символ античной республики и демократии. Хитон - одежда древних греков, род рубахи без рукавов. 133. СЦ на 1831, с. 49. Автографы - ПД, при 'Письме к Издателю) 'Л<итературной> г<азеты>' от 14/2 сентября 1830 г., и в подборке ГПБ (без даты). Загл. стихотворения - намеренная мистификация: к Горацию эта 'ода' не имеет никакого отношения. Об этом предупреждал Дельвига в своем письме к нему Ш.: 'Если скажут, что в соч<инениях> Гор<ация> нет такой оды, можете объявить в мою защиту, что я поднял папирус в Помпее, если обвинят в дерзости, что я осмелился к одам Гор<ация> прибавить свою, то прошу вас извинить меня эпитетом 'последняя'' ('Литературные портфели', вып. 1, Пб., 1923, с. 88). Третий автограф - зап. книжка. Аезония - поэтическое наименование Италии. 134. Тел., 1831, ? 12, с. 491 (строфы 1-22), под загл. 'Несколько строф из седьмой песни 'Освобожденного Иерусалима' (переведенные октавами или осьмистишиями)', и ? 24, с. 461 (строфы 23-123), под загл. 'Окончание седьмой песни 'Освобожденного Иерусалима' (в октавах или осьмистишнях)', подпись: С. Ш. Вопреки настоятельным просьбам Ш. в письмах к Погодину (ПД) о том, чтобы перевод октав Тассо выглядел в печати как прямое продолжение его теоретической статьи - 'Рассуждения о возможности ввести италианскую октаву в русское стихосложение', Н. И. Надеждин, издатель Тел., опубликовал труд Ш. тремя частями (статья появилась в ?? 11 и 12 за 1831 г.). В 1835 г. Ш. перепечатал свой перевод в МН, июль, кн. 1, с. 11 (строфы 1-49) и кн. 2, с. 193 (строфы 50-123), предпослав ему краткое программное вступление. Эту публикацию, целиком воспроизведенную в изд. 1939, с. 148-179, в МН завершала 'Эпиграмма-октава' Ш. (см. ее во вступ. статье к наст, изд., т. 1, с. 45). Два автографа перевода - дневник II (кусками, под разными датами, начиная с 22 сентября 1830 и кончая 8 марта 1831 г.) и ПД, в письме к Погодину от 15 марта - 6 апреля 1831 г. (там же и автограф 'Рассуждения...'). Автограф 'Эпиграммы-октавы' - в письме к Погодину от 2 августа 1831 г. (ПД). В автографе перевода (ПД) Ш. специально для Погодина подчеркнул те стихи, которые отступали от общепринятых правил русской просодии, в частности ст. 1, 2, 4, 9, 27, 29, 34, 49, 56 публикуемого отрывка (строфы 117-123). Отрицательно отнеслись к шевыревской реформе Н. В. Станкевич (см. его письмо к Я. М. Неверову от 13 октября 1835 г. - 'Переписка Н. В. Станкевича', М., 1914, с. 333), а вслед за ним и Белинский, откликнувшийся на нее иронической заметкой 'Просодическая реформа' и в статье 'О критике и литературных мнениях 'Московского наблюдателя'' (т. 1, с. 328 и т. 2, с. 144-148). Прочие отзывы современников (Пушкина, Погодина, С. А. Соболевского, П. А. Вяземского, И. И. Дмитриева, А. В. Веневитинова) собраны в изд. 1939, с. XXX-XXXI. 136. Альм. 'Альциона', СПб., 1832, с. 45, подпись: С. Ш. Автографы - дневник II, под датой: 21 апреля 1831 и зап. книжка (без даты). 137. Москв., 1842, No 1, с. 16, с датой: 'Рим. 30/18 января 1839', подпись: С. Ш. Автограф - подборка ГПБ, без загл. и даты. В день рождения Гоголя '27 декабря 1838 года, празднуя его вместе со многими русскими на вилле Волконской, Шевырев прочел ему следующие стихи', - рассказывал М. П. Погодин ('Воспоминание о С. П. Шевыреве', СПб., 1869, с. 22). В письме к Ш. от 21 сентября 1839 г. Гоголь, одобряя намерение его перевести на русский язык весь 'Ад' Данте, писал: 'но что самое главное и чего меньше было у тебя прежде, это внутренняя, глубокая, текущая из сердца поэзия: ноты, взятые с верностью удивительною и таким скрипачом, у которого в скрипке сидит душа. Все это я заключил из тех памятных мне стихов в день моего рождения, которые ты написал в Риме. Доныне я их читаю и мне кажется, что я слышу Пушкина' (ПСС, т. 11, Л., 1952, с. 247). Дата в Москв. - очевидно, дата переписки стихотворения. Гольдони К. (1707-1793) - итальянский драматург, создатель национальной комедии. 138. ОЗ, 1840, No 9, с. 227. Датируется по автографу ЦГАЛИ. 140. PC, 1866, No 2, с. 423, без загл., с неуверенной датировкой публикатора (П. В. Шейна): 'кажется, в 1857 г.' Печ. по изд. 1939, с. 195, где опубликовано по идентичным автографам подборки ГПБ: один с пометой: 'В заседании 26 апреля 1859', другой с пометой: 'апреля 26'. Отклик на начало Итальянской революции 1859-1860 гг., приведшей к освобождению от иноземного гнета и созданию единого национального государства. Два раза дать народам просвещенье. Подразумеваются культура Древнего Рима и культура итальянского Возрождения. С. П. Шевырев Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Песни и романсы русских поэтов. Вступительная статья, подготовка текста и примечания В. Е. Гусева. Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание. Дополнение по: И будет вечен вольный труд...: Стихи русских поэтов о родине / Сост., вступ. ст. и комм. Л. Асанова. - М.: Правда, 1988. М.-Л., 'Советский писатель', 1965 ---------------------------------------------------------------------------- СОДЕРЖАНИЕ 249. Мой идеал 250. Супруги. (Военная песня) 251. Цыганская песня ('Добры люди, вам спою я...') Дополнение Кибиточки Степан Петрович Шевырев родился в 1806 году в Саратове, умер в 1864 году в Париже. Воспитывался и обучался Шевырев в благородном пансионе при Московском университете (1818-1822), служил в московском архиве коллегии иностранных дел, с 1834 по 1857 год читал лекции по истории и теории литературы в Московском университете. Шевырев состоял в кружке 'любомудров', в 1840-1850-е годы являлся одним из виднейших представителей теории 'официальной народности', занимал крайне реакционные позиции в литературно-общественной борьбе. Литературная деятельность Шевырева началась в 1820-е годы. Известность ему как поэту принесли его стихотворения 'Я есмь' (1825) и 'Мысль' (1826), вызвавшие сочувственные отклики Пушкина, Баратынского, Вяземского. Поэзию Шевырева высоко ценил Гоголь. Некоторые его стихотворения, написанные во второй половине 1820-х годов, приобрели популярность в качестве 'цыганских песен'. Кроме публикуемых в песенниках встречаются 'Как ты, египтянка, прекрасна...' и 'Участь моя горькая...'. 249. МОЙ ИДЕАЛ Люблю не огнь твоих очей, Не розы свежее дыханье, Не звуки сладостных речей, Не юных персей волнованье. Люблю я то в твоих очах, Что в них огнем любви пылает, Люблю я то в твоих речах, Что их живит, одушевляет. 'Люблю', - ты молвишь, чуть дыша, Любовь горит в твоем дыханьи, Трепещет вся твоя душа При томном персей трепетаньи. Душа в улыбке неземной, Душа в движеньях, в разговоре, Душа в понятном светлом взоре: Ты любишь, ты живешь душой! Тебя одну я понимаю, Ты душу поняла мою: В тебе не прелесть обожаю, Нет! душу я люблю твою. <1825> 250. СУПРУГИ (Военная песня) Не невеста с женихом Браком сочеталась - То рука с лихим мечом Смелая спозналась. Их отчизнушка свела, Слава обручила, Вера в церковь привела И благословила. Уж как свадьбу разыграть Вышли в чисто поле, Уж как стали пировать По любезной воле! А гостей-то целый мир К празднику созвали: То-то был веселый пир! То-то пировали! Не было там музыки, Песенок не пели, Вместо их все пушечки Весело гудели. На пиру они зажгли Не из воску свечи: Всё горели фитили, Бомбы да картечи. Их не хмелем, не сребром Сверху осыпали - Жаркой медью да свинцом В молодых кидали. Не вино, а кровь врагов Молодые пили, Сотней вражеских голов Друг друга дарили. Угостили целый мир, Всех повеселили: Славно начат брачный пир, Плохо завершили. Лютый недруг набежал, Руку оторвали, Сирый меч на землю пал, Застонал с печали. Не любовник слезы льет О подруге нежной - Злая смерть его грызет В грусти безнадежной. Нет! то вдовый меч грустит О подруге боя. Злая ржа на нем лежит И грызет героя. <1827> 251. ЦЫГАНСКАЯ ПЕСНЯ Добры люди, вам спою я, Как цыганы жизнь ведут, Всем чужие, век кочуя, Бедно бедные живут. Но мы песнями богаты, Песня - друг и счастье нам: С нею радости, утраты Дружно делим пополам. Песня всё нам заменяет, Песнями вся жизнь красна, И при песнях пролетает Вольной песенкой она. <1828> ПРИМЕЧАНИЯ 249. 'Урания на 1826 год', с. 12. Печ. по Ш 1939, с. 11. В песенниках - с 1830-х годов ('Эвтерпа', М., 1831) до 1870 г., иногда с примечанием: 'Песня московских цыган'. 250. MB, 1827, ч. 5, с. 242. В песенниках - с 1820-х годов (Новейшее собрание) до 1864 г. 251. MB, 1828, ч. 10, с. 320, без подписи. С подписью - 'Эвтерпа', М., 1831, с. 145. Печ. по Ш 1939, с. 56. В песенниках - с 1820-х годов (Новейшее собрание). MB - журнал 'Московский вестник'. Новейшее собрание - Новейшее собрание отборнейших песен и романсов, или Подарок милым и прекрасным на Новый год, М., 1829. Ш 1939 - С. П. Шевырев, Стихотворения, 'Б-ка поэта' (Б. с), 1939. ДОПОЛНЕНИЕ КИБИТОЧКИ Был очень жарок день - и жатва зачиналась. Семья усердных жниц с серпами наклонялась Над рожью, падшею от тяжести зерна, И нива на землю ложилась, как волна. Вблизи поляны той, где жатву зачинали, В кустах с младенцами кибиточки стояли, Где нежных матерей забота собрала Всех младших жителей из мирного села. Вопль часто прерывал ретивую работу, И мать меняла серп на лучшую заботу, И грудь вложив в уста младенца своего, Унылой песенкой баюкала его. Не плачьте горько так, невинные младенцы, Юнейшие земли родимой поселенцы! Над вашей младостью не дремлет ночи тень, Вам брезжит вольный свет, вам всходит новый день! О вас моя печаль, за вас моя молитва: Да будет не трудна вам новой жизни битва! 1857 ---------------------------------------------------------------------------- Урания. Карманная книжка на 1826 год для любительниц и любителей русской словесности Издание подготовили Т. М. Гольц и А. Л. Гришунин Серия 'Литературные памятники' М., 'Наука', 1998 ---------------------------------------------------------------------------- Я есмь К Агатону (Из Матиссона) Новый Эпименид Я ЕСМЬ {1} Да _будет_! - был глагол творящий Средь бездн ничтожества немых: Из мрака смерти - свет живящий Ответствует на глас - и в миг Из волн ожившего эфира Согласные светила мира, По гласу времени летят, Стихии жизнию кипят, Хор тварей звуками немыми Ответ Творящему воздал, Но человек восстал над ними И первым словом отвещал: Я _есмь_! - и в сей глагол единый, совершенный Слился нестройный тварей хор И глас гармонии был отзыв во вселенной И примирен стихий раздор. И звук всесильного глагола Достиг до горняго престола, Отколе глас творящий был: Ответу внял от века сущий И в нем познал свой глас могущий И рекшего благословил. Мир бысть - прошли века, но в каждое мгновенье Да будет! - оглашает свет, И человек за все творенье Дает творящему ответ. Быстрей, чем мысль в своем паренье, Века ответ его передают векам: Так на крылах грозы ужасной Несется гром далекогласный По неизмерным небесам От облаков ко облакам. Сим гласом жизни и свободы Наук воздвигнут светлый храм, Открыты тайны в нем природы И светит истина очам. Там мудрость малый сонм предводит Любимцев избранных ея И по ступеням бытия К началу вечному возводит. Сим гласом в роковой борьбе Муж доблести исполнен жаром, Соперник мстительной судьбе, Ответствует ее ударам. Судьба безщадная разит И силе смертной изумилась, Над жертвой смерть остановилась, Гремит косой и глас гремит. Ни звук времен его не заглушит. Великих нет, но подвиги их живы! Над мраком воспарил их дух, И славы дальные отзывы Потомства поражают слух. Сим гласом держится святая прав свобода! Я есмь! - гремит в устах народа Перед престолами Царей, И чтут Цари в законе строгом Сей глас благословенный Богом. В раздорах Царств, на поле прей Велик и силен и возвышен, Во звуке гневного оружия он слышен! Стеклись два воинства: где глас в сердцах сильней, Одушевлен любовью раздается, Победа там несется! Но выше он гремит, согласнее, звучней, В порывах творческого чувства, Им создан древний мир искусства - И с неба красота в лучах Пред взором Гения явилась И в звуках, образах, словах Чудесной силой оживилась. Как в миг созданья вечный Бог Узрел себя в миророжденьи, Так смертный человек возмог Познать себя в своем твореньи. * Греми сильней, о мощный глас! И ныне и в веках грядущих Звучи дотоле, как слиясь Со звуками миров, в ничтожество падущих, Ты возгремишь в последний раз. Шевырев. Стихотворение С. П. Шевырева. Автограф - в РГАЛИ (записная книжка. Ф. 563. Оп. 1. No 4. Л. 1-2 об.) и в РНБ. В 'Урании' - первая публикация. Посылая Пушкину 'Уранию' в январе 1826 г., Баратынский, особо отметив это стихотворение как свидетельство даровитости юного автора, писал о нем: 'Однако ж позволь тебе указать на пьесу под заглавием: Я есмь. Сочинитель мальчик лет осмнадцати и, кажется, подает надежду. Слог не всегда точен, но есть поэзия, особенно сначала. На конце метафизика, слишком темная для стихов. Надо тебе сказать, что московская молодежь помешана на трансцендентальной философии' (Пушкин. Поли. собр. соч. Т. 13. С. 254). Любомудры были поклонниками Шеллинга, автора 'Системы трансцендентального идеализма' (Тюбинген, 1800). В том же 1826 году в Москве состоялось личное знакомство Шевырева с Пушкиным, сотрудничавшим в журнале 'Московский вестник'. 'Шевыреву выразил он свое удовольствие за его 'Я есмь' и прочел наизусть некоторые его стихи, мне сказал любезности за повести, напечатанные в 'Урании'', - вспоминал М. П. Погодин (Литературные салоны и кружки. Первая половина XIX века / Редакция, вступит, статья и примеч. Н.Л. Бродского. М., 1930. С. 166). Я есмь (по-гречески ??? ????, по-еврейски 'ани-ху') выражение, встречающееся в Ветхом Завете (Исайя 43, 10, 48, 12 и др.) и означающее: 'Сущий'. Слово произносилось первосвященником на богослужении праздника Кущей, когда святые слова заглушал трубный звук и крики народа. Христос употребил его в иерусалимской проповеди в знак своего божественного происхождения и соответствующей миссии: 'Я есмь путь и истина и жизнь...' (Ин. 14, 6). К АГАТОНУ {1} (Из Матиссона {2}) Все дни твои светлы, как майское утро! Там в миртовой роще, где резвый Амур Психею {3} лобзает, - увенчан цветами, Ты Грациям жертвы приносишь младым. Как Пестума {4} розы цветущий венок твой Чело осеняет, но Геба пройдет! Цветы ее с резвой весной умирают Задолго до тихого запада дней. Все вянет! - венец Аполлона бессмертен! Бери же смелее цветущий тот лавр, Который столь нежно взлелеяла Муза И ныне с улыбкой тебе подает. Как древле над урной печальной Орфея {5}, Так некогда, друг мой, под сенью древес Застонет над гробом твоим Филомела {6} И песнею нежной твой прах оживит. Шевырев. К АГАТОНУ (Из Матиссона) Перевод С. П. Шевырева стихотворения Матиссона 'An Agathon'. Автограф - в РГАЛИ (Ф. 563. Оп. 1. No 4. Л. 1-1 об.). В 'Урании' первая публикация. 1 Агатон (V в. до н.э.) - греческий трагик, друг Платона и Еврипида. 2 Матиссон (Маттисон) Фридрих (1761-1831) фон - немецкий поэт-предромантик, мастер элегии. Матиссона переводили также Батюшков, М. Дмитриев, А. Глебов. 3 Психея (греч. миф.) - олицетворение человеческой души, обычно изображалась в виде бабочки или молодой девушки с крыльями бабочки. По Апулею - возлюбленная Эрота (Амура). 4 Пестум - греческая колония на юге Италии, основанная в VII в. до н.э. Город славился своими розами, которые цвели дважды в год - в мае и ноябре. 5 Орфей (греч. миф.) - фракийский певец, изобретатель музыки и стихосложения, очаровывавший своим искусством диких зверей, деревья и скалы. 6 Филомела - соловей. НОВЫЙ ЭПИМЕНИД {1} В Афинах некто был из первых богачей, Гипнид, которого фортуна наделила Дородством, золотом, - один лишь дар забыла. (К несчастью света и людей, Она насмешница на шутки торовата!) Чертог его был полон злата, А ум, как нищего сума, Но что Гипниду до ума? Любил он есть и пить со вкусом, Его лелеяли и Бахус и Морфей {2}, И Комус лакомый с проказником Плутусом {3}: Чего ж еще желать? вы скажете: друзей. Они с поклонами у золотых дверей Стояли длинными рядами: Готов бы был обед, хоть не зови гостей, Не станет дело за друзьями. Одна беда - Гипнид с рассудком не в ладу: Однажды как-то на беду Ему история Афин попалась в руки, Он заглянул в нее от скуки, Собрался с духом и прочел Сказанье древнее о том Эпимениде, Который будто бы полвека в сне провел, Проснулся, в Аттику пришел, Законы начертал, весы вручил Фемиде {4}, И мудрость славой увенчал. Все жилки вздрогнули в Гипниде! 'Вот книга золото! - он с радостью вскричал, - Я кучу книг прочел - да что? все это вздоры. Ну наконец попалась мудрость мне! Что толки мудрецов? к чему сужденья, споры? Все счастье, мудрость вся во сне: Кто в этой мудрости сравняется с Гипнидом? О если б я то прежде знал, Ну то ли б дело? спал да спал, И верно б был уже полу-Эпименидом. Да впрочем, что же за беда? Начать теперь я твердость всю имею: Быть мудрецом не поздно никогда...' Вот жертвы пышные приносит он Морфею, Созвал афинян на обед, - Им объявил свое желанье - И общий был льстецов ответ - Рукоплесканье! Гипнид отправил их, вздремнул, Да и заснул. И долго спал Гипнид - хвала Морфея силе! Проснется изредка, желудок свой набьет, Да и опять тотчас заснет Сном крепким, как мертвец в могиле! Не слышит, как друзья из кладовой тащат И серебро и золото без счета, Не слышит он Сатурнова полета, Хоть годы часто в дверь стучат. Но вот старик Сатурн {5} невидимо подкрался И стукнул сильно шестьдесят. Проснулся мой Гипнид, трепещет, испугался! Хотелось бы уснуть, да нет - в ушах звенят Ужасно годы роковые, Он к зеркалу, взглянул, а волосы седые. 'Пора вставать! - вскричал Гипнид, - О радость! о восторг! уж я Эпименид!' И бегом к площади афинской, - К себе сзывает весь народ. На диво чернь стеклась - и вот Оратор выступил с походкой исполинской. Все ждут, молчание кругом - И взоры зрителей уставились на нем. (В Афинах страшная до редкостей охота!) Но на оратора напала вдруг зевота, И словно на беду, лишь только речь начнет, Ну что ни слово, то зевнет! (Кто не зевал со сна бывало?) Скрепился - и пошел рассказывать о снах, Что видел, что слыхал, в каких он был странах, А спавши тридцать лет, набредил он не мало. Но вот в афинянах терпенья не достало, Народ не понял мудреца И с громким хохотом оставил, как глупца. Гипнид несчастный изумился, - Тут прежний друг его случился, Он к дружбе тотчас на совет: 'Вот чем награждена Гипнидова заслуга! Скажи, мой друг, как изменился свет! Нет, мудрость согнана совсем с земного круга'. И друга был таков ответ: 'Пока готов был твой обед, Ты мог считать меня за друга, Но ты Плутуса потерял, Не выспав мудрости, - простился и с обедом: Тебе ли поучать своим несносным бредом? Ты б, право, лучше досыпал. Не тот был сон эпименидов, А ты, хоть как ни спи, проснешься - все Гипнид!' * Ах! сколько и у нас проснулося Гипнидов, Но верно втрое больше спит. Шевырев. ПРИМЕЧАНИЯ НОВЫЙ ЭПИМЕНИД Стихотворение С.П. Шевырева. Автограф - в РГАЛИ (Записная книжка. Ф. 563. Оп. 1. No 4). В 'Урании' - первая публикация. 1 Эпименид - критский жрец (VII в. до н.э.), согласно легенде, находился в очарованном сне в течение 57 лет. 2 Морфей (греч. миф.) - бог сновидений, сын бога Гипноса. 3 Плутос (греч. миф.) - бог богатства и изобилия, сын Деметры и Иасиона, родившийся на Крите, дарует людям обилие запасов и стад. 4 Фемида (греч. миф.) - богиня правосудия, закона и предсказаний, жена Зевса. 5 Сатурн (римск. миф.) - бог земли и посевов, отец Юпитера.
Стихотворения, Шевырев Степан Петрович, Год: 1861
Время на прочтение: 64 минут(ы)