А. Г. РОДЗЯНКА
А. Г. РОДЗЯНКА
75. ПРИЗВАНИЕ НА ВЕЧЕР
75. ПРИЗВАНИЕ НА ВЕЧЕР
76. СПОРЫ
76. СПОРЫ
Стихотворения, Родзянко Аркадий Гаврилович, Год: 1837
Время на прочтение: 23 минут(ы)
Аркадий Гаврилович Родзянка (1793-1846) родился в помещичьей семье на Полтавщине. Детские годы его прошли вблизи от одного из культурных центров Украины — Обуховки и Трубайцев, имений В. В. Капниста и Д. П. Трощинского, с семьями которых он сохранил многолетнюю дружескую связь. В этой среде он воспринял некоторые идеи как декабристского окружения Капниста, так и украинской дворянской фронды, с ее культом национального прошлого и ‘малороссийской свободы’. Литературные интересы его укрепились во время учения в Московском университетском благородном пансионе, где его учителем был известный поэт и теоретик архаистического направления А. Ф. Мерзляков. Уже в 1839 году в письме к А. С. Норову он будет называть себя и своего адресата ‘воспитанниками Мерзлякова и классицизма умеренного‘ {Рукописный отдел Государственной библиотеки им. В. И. Ленина, картон 57 (Норов), No 20. В дальнейшем название этого архива дается сокращенно: ГБЛ.}.
В пансионе Родзянка выступил как поэт. В 1816 году он переезжает в Петербург и поступает в гвардию. К этому времени он уже известен как автор анакреонтических и горацианских стихов (‘Призвание на вечер’, 1814, ‘Клятва’, 1815, ‘К Лигуринусу’, 1816). Наряду с ними он разрабатывает и высокие жанры классицистской лирики (‘Властолюбие (подражание Ж.-Б. Руссо)’, 1812, ‘Державин’, 1816, и др.). По-видимому, через Капнистов он знакомится с Державиным и сближается с ‘Беседой любителей русского слова’. Наследник просветительской традиции, ‘архаист’, он пишет в 1817 году пародийную балладу ‘Певец’, направленную против Жуковского и шире — против самых основ формирующейся романтической эстетики. Значительное место в его стихах этих лет занимают гражданские темы (‘Развалины Греции’, 1814, ‘Потомство’, 1816). В 1818-1819 годах он служит в лейб-гвардии Егерском, а затем в Орловском пехотном полку. В Петербурге Родзянка входит в круг членов Союза Благоденствия. В эти годы он находится под все усиливающимся влиянием либеральных идей, распространяющихся в гвардии. Его общественная ориентация и связь с литераторами декабризма и декабристской периферии естественно приводят его в общество ‘Зеленая лампа’. Позднее Родзянка вспоминал о противоправительственных стихах, читавшихся в заседаниях общества. Вероятно, здесь же произошло его знакомство с Пушкиным, их отношения вскоре же приобрели дружески-фамильярный характер. Это время — период наибольшего расцвета политического вольномыслия Родзянки, впрочем довольно умеренного. В 1818 году он пишет ‘Послание о дружбе и любви Аврааму Сергеевичу Норову’, где декларативно утверждает примат дружбы, познания и долга над эпикуреизмом и противопоставляет гражданские добродетели древних ‘робкому страху’ и ‘жизни в цепях’ современного поколения. 3 марта 1821 года Родзянка выходит в отставку с чином капитана и в том же году уезжает в Полтаву, в свое имение Родзянки Хорольского уезда, однако продолжает печатать стихи в ‘Сыне отечества’, ‘Невском альманахе’, ‘Полярной звезде’ и других изданиях.
Кризис Союза Благоденствия способствовал росту скептических настроений Родзянки, которые находили, по-видимому, поддержку и в атмосфере кружка Капнистов. К 1822 году он становится в оппозицию к радикальным декабристским кругам и пишет сатиры ‘Споры’ и ‘Два века’, где нападает как на правительственную реакцию, так и на радикализм ‘демагогов’.
Основная часть его поэтической продукции в 1820-х годах — любовная лирика элегического и частью гедонистического характера, художественный уровень ее, как правило, невысок. В 1830 году Родзянка женился на Н. А. Клевцовой, которой посвятил целый цикл стихов 1830-1835 годов, к середине 1830-х годов относятся и его иронические и сатирические стихотворения из быта мелкопоместного украинского дворянства с прежними просветительскими тенденциями (ср. резкую сатиру ‘Мысли после постановления о выборах дворянства’, 1832), он заявляет о своей верности идеям ‘свободы’ и ‘блага народа’ (‘На холеру’, 1830) и в 1835 году пишет ‘На уничтожение имени малороссиян’ — стихотворение, оппозиционное правительству, проникнутое элегическим сожалением о славном прошлом Украины и посвященное ‘памяти вельмож малороссийских’.
Некоторый интерес представляет и его ‘Послание к Н. П. Базилевской’ (1842), с резко иронической характеристикой ‘торговой литературы’, в частности ‘Библиотеки для чтения’ Сенковского {О Родзянке см.: Пушкин, Письма, т. 1 (1815-1825), под ред. и с примеч. Б. Л. Модзалевского, М. — Л, 1926, с. 274, 377, ‘Пушкин. Статьи и материалы’, вып. 3, под ред. М. П. Алексеева, Одесса, 1926, с. 80, В. Э. Вацуро, Пушкин и Аркадий Родзянка. — ‘Временник Пушкинской комиссии, 1969’, Л., 1971, с. 43.}.
Товарищ, бог веселья
Тебя сего же дня
На праздник новоселья
Зовет через меня
И просит непременно,
Чтоб ровно в семь часов
К дружине неизменной
Родных и земляков
Ты сделал одолженье
Пришел поесть, попить,
Исчерпать наслажденье
И негу истощить!
И вкус, и взор пленяя —
И сласти, и вино,
И чаша пуншевая
Среди стола давно,
Во мгле благоуханий,
В венках из повилик,
Средь плесков, средь лобзаний
Составим братский лик.
В честь Вакха лик составим
И, вспомня старину,
Его, его прославим!
Хвала, хвала вину!
Лишь в грозде винограда
Прямая нам отрада,
Друг, в жизни сей дана,
И сердца наслажденья,
И музы вдохновенья
Слабеют без вина.
Оно творит героя,
Полет уму дает
И, нежа и покоя,
К бессмертью нас ведет.
В счастливый час безделья
Средь плясок и веселья
Седой Анакреон,
Вином одушевленный,
Напиток пел бесценный,
И тем бессмертен он.
Ахилл и все герои,
Что башни гордой Трои
Низринули во прах,
Упившись сим нектаром,
Летели с новым жаром
Искать побед в боях!
К Зевесу часто боги
В небесные чертоги
Сходилися на пир,
Согласно наливали,
Согласно осушали
При звуке горних лир.
Любовник Цитереи,
Друг братства, шумный Вакх
Златое время Реи
Восторга на крылах
Нам, смертным, возвращает,
Нас, смертных, приближает
К блаженству и богам.
Бесценны вспоминанья,
Прелестны ожиданья
Предстанут мигом нам,
Когда из полной чаши
Прольется в души наши
Токая светлый дар,
И в чела и в ланиты,
Предвестник Афродиты,
Румяный вступит жар.
1814
Голов сто, мнений сто, год новый — вкус иной,
Что город, то устав, всё шатко под луной.
Мысль ближних для себя, мой друг, исследуй здраво,
В сем даре лучшее, поверь мне, смертных право.
Но не кидайся в спор: намерений богов
Доселе не проник первейший из умов,
Та малость, в коей мы не можем сомневаться,
Столь же пуста, как мы, не стоит чтоб заняться,
Мир полон глупостей, и рассуждать учить —
Есть новую болезнь дурачеству привить.
Сей пробегая мир, что видим мы? Сомненья,
Людей неспящих бред, ошибки, заблужденья,
Здесь в пурпуре конклав, там под чалмой диван,
Тут муфти с бородой, дервиш или иман,
Здесь бонз, талапоин, там лама, тут прелаты,
И древни ра ввины, и новые аббаты,
Для словопрения крепка ли ваша грудь?
Хотите ль спорить вы? Скорей сбирайтесь в путь.
Мир тонет ли в крови от славных драк героя,
Елены ль красоту пожаром платит Троя,
В Москве ль помещики мотают жизнь в пирах
Иль разоряются за край межи в судах,
Державину ль Хвостов невольно рукоплещет
И черной зависти огонь во взорах блещет,—
Нимало не дивлюсь: рожден так человек —
Таким он был и есть, таким он будет ввек.
Но как сообразить порывы нашей страсти
Ум ближних подчинить суждений наших власти?
Зачем и почему и по правам каким
Ты хочешь старшим быть над разумом моим?
О, как несносны мне болтун неугомонный,
Невольник новых мод, народ полуученый,
Отрывистый остряк, разносчик злой молвы,
Звонящий то, чего б знать не хотели вы,
Гиберты наших дней, Констаны, Лафаеты,—
В министры их прямят и Прадты, и газеты,
Читая всё, учась слегка всему, они
В военных сведеньях поспорят с Жомини,
В законах с Трощинским, во вкусе с Мерзляковым
И в знаньи языка славянского с Шишковым.
Смотрите, в жар какой их малость приведет —
Фраз, возражений тьма, но всё ответа нет.
‘Не прекословьте мне, я как пять пальцев знаю,
Не может быть, пустяк, я в этом уверяю,
Для чувства правил нет!.. но нужен смысл всегда!..
Об истине идет коль дело, господа,
Приятною должна вам всякая быть новость!..’
Прекрасно, но к чему, зачем такая строгость?
Увы! судили мы Финардия прыжки,
Ум Греча, Макассар и Глебова стишки.
Случайно знали ль вы покойного Перфила?
Страсть спорить старика до петухов будила.
О стычке ль речь идет, где вы дрались с полком, —
Он помнит лучше вас, как, с кем, когда, при ком,
Пусть вашей саблею вы то решили дело —
Он письма получил и вам перечит смело,
И Дибичу в глаза расскажет, как Вандам
Разбит, иль как Париж отдался в руки нам.
Но в прочем не дурак и человек достойный,
Но с ним и друг его не встретится спокойно,
Иль, дружеством скрепив терпение свое,
Молчит и слушает крикливое вранье.
Однажды наш Перфил, забывшись в жарком споре,
С ругательством в устах и с бешенством во взоре,
Дверь настежь распахнув, вдруг кинулся на двор,
Дав, слава богу, нам свободу и простор.
Племянников своих он в год довел, не боле,
С наследством и с собой расстаться поневоле,
Одышкой страждущий сосед его Хапров
Дом запер для него приказом докторов,
При всех достоинствах один сей недостаток
Ославил, отравил Перфила дней остаток.
Он в церкве оттого горячкой заболел,
Что проповеднику перечить не посмел,
И, умирающий, с наитием проказным
Он в спор втянул попа с служителем приказным.
О небо, мир ему пошли в краях теней,
Который дал он здесь нам смертию своей,
Когда злодей смолчал хотя пред божьим троном.
В такой-то день и час, во прении ученом,
Сын церкви молодой, орел святых отцов,
О бога сущности доказывать готов,
Спешите, радуйтесь сим зрелищем духовным,
Сим спором правильным, сим боем богословным,
Там строгость энтимем крепит с дилеммой речь,
Так обоюду остр всё поражает меч,
Там трудный силлогизм с неправильной посылкой,
Софизм, блистающий затейливостью пылкой,
Там сам митрополит, игумены, попы —
Невежественных прав священные столпы,
Там с силой у двора и с пышностью житейской,
Смиренно правя всем, сидит собор библейский,
Бежа свободы дня, целуя злато уз,
Там славит Криднерша царей святой союз,
И посетители, приличие соблюдая,
Жужжат, кадят хвалой, ни зги не понимая.
Вот в семинарии как действуют у нас!
‘Но, словопрению искусному учась,
Мы ль тратим наши дни? В пирах, в купальне самой,
Свет мудрости — Сократ вел часто спор упрямый,
Была то страсть его или избыток дум,
Противоречие приводит в зрелость ум:
Так кроет пыл огня в упорных недрах камень,
Подобие людей, души которых пламень,
Чтоб вспыхнуть, первого удара слова ждет,
И каждый правдою блистает их ответ!’
Сказали. Хорошо, вот и мои сомненья:
Чем спору более, тем мене просвещенья,
И кто исправит мне ум лживый, глаз косой?
И слово ‘виноват’ рот раздирает мой!
Усилий наших крик по воздуху несется,
Но всякий при своем, как прежде, остается,
Не это ли мешать суждений шум пустых
С безумным ропотом страстей сердец людских?
Некстати, невпопад и правда досаждает:
Тот слишком виноват, кто часто прав бывает.
В дни Реи правота с нагой сестрой своей
Владели как друзья им вверенной землей,
Но вскоре, говорят, подлунною скучая,
Одна ушла в Олимп, в подземный ключ другая.
Пустое мнение есть властелин веков,
Воздушный храм его на лоне облаков,
И боги, демоны и лешие толпами
Виются перед ним, и щедрыми руками
Безделки, издали блестящие глазам,
В волшебном зрелище показывают нам,
Заслуги наши вкруг, таланты, зло и благо
Горят, как пузырьки, рожденны мыльной влагой,
Не уставая дуть, упорны ветры там
Из края гонят в край и божество, и храм:
Пременчивый тиран, средь прихотей несчетных,
Вчера — под меч, сей день — на трон возводит смертных.
Прекрасный Антиной был бог, имел жрецов, —
Смеемся мы теперь над нравами отцов,
И кто порочит нас бряцаньем резкой лиры,
Лишь упреждает тот грядущих лет сатиры.
Хотите образца прелестной красоты?
Вот вам Нарышкиной небесные черты,
Но я ль уверю вас, что с рыжими кудрями
Лоб узкий в древности почтен был алтарями?
Но так суд мнения, причудливый, пустой,
Играет и красой — владычицей земной,
Но так в подсолнечной восторг его наитий
Вина есть громких дел и царственных событий.
И как надеяться, чтоб бог вертляный наш
Попал когда-нибудь философа в шалаш,
Чтоб, вынырнув из вод всех прелестей во цвете,
Нагая истина явилась в здешнем свете?
Но для ученого, для мудреца, мой друг,
Есть преткновение, оно — системы дух,
Дух гордый, зиждущий в пылу своих видений
На двух-трех истинах тьмы новых заключений.
Так, в умозрении утратив здравый смысл,
И бога Пифагор увидел в тайне числ,
Отец механики в жару больного мненья
Свободу смертных слил с законами движенья,
Погасшим солнцем тот вам землю выдает,
Из лавы, из стекла тот образует свет,
Оттоле вечный крик училищных раздоров,
И с кипой тяжкою печатных пыльных вздоров