Время на прочтение: 7 минут(ы)
Артюр Рембо Стихи ---------------------------------------------------------------------------- Перевод Ф. Сологуба Arthur Rimbaud Poesies. Derniers vers. Les illuminations. Une saison en enfer Артюр Рембо Стихи. Последние стихотворения. Озарения. Одно лето в аду 'Литературные памятники'. М., 'Наука', 1982 Издание подготовили Н. И. Балашов, М. П. Кудинов, И. С. Поступальский ---------------------------------------------------------------------------- Песня с самой высокой башни Юность беспечная, Волю сломившая, Нежность сердечная, Жизнь погубившая, - Срок приближается, Сердце пленяется! Брось все старания, Будь в отдалении, Без обещания, Без утешения, Что задержало бы Гордые жалобы. К вдовьим стенаниям В душу низводится Облик с сиянием Твой, Богородица: Гимны ль такие Деве Марии? Эти томления Разве забылися? Страхи, мучения На небо скрылися, Жаждой истомною Кровь стала темною. Так забывается Поросль кустарников, Там, где сливается Запах нектарников С диким гудением Мушек над тлением. Юность беспечная, Волю сломившая, Нежность сердечная, Жизнь погубившая,- Срок приближается, Сердце пленяется! О сердце, что для нас... Что нам, душа моя, кровавый ток, И тысячи убийств, и злобный стон, И зной, и ад, взметнувший на порог Весь строй, и на обломках Аквилон. Вся месть? Ничто!.. Но нет, ее мы вновь, Князья, сенаты, биржи, всю хотим, Все сгинь! Преданья, власть и суд - на дым! Так надо. Золото огня и кровь. В огне все, в мести, в ужасе гори! Мой дух! Не слушай совести. За тьмой Сокройтесь вы, республики, цари, Полки, рабы, народы, все долой! Встревожим вихрь разгневанных огней, И мы, и наши названные братья! Нам, романтическим, милы проклятья, Не рабский труд неси, а пламеней! Весь шар земной мы местью обовьем, Деревни, города. Пускай вулкан Взрывается! Пусть в битве мы падем! Все поглотит суровый Океан. Друзья! О сердце, верь, они мне - братья, Безвестно-темные. Идем, идем! Все больше к вам! Несчастия заклятья! Под тающей землей трепещет гром. Все ничего: я здесь, я здесь всегда. ОЗАРЕНИЯ Детство I 'Этот кумир, черные глаза и желтая грива, безродный и бездомный, более высокий, чем миф, мексиканский или фламандский, его владения, дерзкие лазурь и зелень, бегут по морским берегам, по волнам без кораблей, у которых свирепые греческие, славянские, кельтические имена. На опушке леса, - цветы мечтаний звенят, блестят, озаряют, - девушка с оранжевыми губами, скрестивши ноги в светлом потопе, который бьет ключом из лугов, в обнаженности затененной, перевитой, одеянной радугами, зеленью, морем. Дамы, кружащиеся на террасах около моря, - дети и великанши, великолепные, черные в серовато-зеленом мху, - драгоценности, стоящие на жирной почве цветников и освобожденных от снега садиков, - молодые матери и старшие сестры с очами паломниц, султанши, принцессы, походкою и торжественным одеянием, маленькие иностранки и особы слегка несчастные. Какая скука, час 'милого тела' и 'милого сердца'!' III 'В саду есть птица, - ее песня останавливает вас и заставляет краснеть. Есть часы, которые не бьют. Есть яма с гнездом белых зверьков. Есть собор, который опускается, и озеро, которое подымается. Есть маленькая повозка, которая оставлена в тростнике или мчится вниз по тропинке, вся в лентах. Есть труппа маленьких актеров в костюмах, их можно увидеть сквозь опушку леса на дороге. И, наконец, когда вы голодны и хотите пить, есть кто-нибудь, кто вас прогонит'. Сказка 'Государя утомило упражняться постоянно в совершенствовании пошлых великодуший. Он предвидел удивительные революции любви и подозревал, что жены его способны на лучшее, чем это снисхождение, приятное небу и роскоши. Он хотел узнать истину, час существенных желаний и удовлетворения. Было это или не было заблуждением благочестия, он хотел. По крайней мере он обладал достаточно обширным земным могуществом. Все женщины, которые знали его, были убиты: какое опустошение сада красоты! Под ударами сабель они его благословили. Он не требовал новых. - Женщины появились вновь. Он убивал всех, которые шли за ним после охоты или возлияния. Все шли за ним. Он забавлялся душением зверей роскоши. Он поджигал дворцы. Он кидался на людей и рубил их на части. Толпа, золотые кровли, прекрасные звери, все еще существовали. Разве можно находить источник восторга в разрушении и молодеть свирепостью! Народ не роптал. Никто не оказывал противодействия его намерениям. Раз вечером он ехал верхом. Гений появился, красоты неизреченной, даже неприемлемой. Его лицо и его движения казались обещанием множественной исключительной любви! невыносимого даже счастья! Государь и Гений вероятно уничтожились в существенном здоровьи. Как могли они не умереть? Итак, умерли они вместе. Но Государь скончался в своем чертоге в обыкновенном возрасте. Государь был Гений, Гений был Государь. - Ученой музыки недостает нашему желанию'. Царствование 'В одно прекрасное утро, у народа очень кроткого, великолепный мужчина и женщина кричали на площади: 'Друзья, я хочу, чтобы она была королевою'. 'Я хочу быть королевою!'. Она смеялась и трепетала. Он говорил друзьям об откровении, о законченном испытании. Изнемогая, стояли они друг против друга. В самом деле, они были королями целое утро, когда алые окраски опять поднялись на домах, и весь день, пока они подвигались в сторону пальмовых садов'. Бродяги 'Жалкий брат! Что за ужасные бдения ты перенес ради меня! 'Я не был ревностно поглощен этим предприятием. Я насмехался над его слабостью. Но моей вине мы вернулись в изгнание, в рабство'. Он предполагал во мне несчастие и невинность, очень странные, и прибавлял беспокойные доводы. Я, зубоскаля, отвечал этому сатаническому доктору и кончал тем, что достигал окна. Я творил по ту сторону нолей, пересеченных повязками редкой музыки, фантомами будущей ночной роскоши. После этого развлечения, неопределенно-гигиенического, я раскидывался на соломе. И почти каждую ночь, едва только заснув, бедный брат вставал, с гнилым ртом, с вырванными глазами, - такой, каким он видел себя во сне! - и тащил меня в залу, воя о своем сне идиотского горя. Я, в самом деле, в совершенной искренности ума, взял обязательство возвратить его к его первоначальному состоянию сына Солнца, - и мы блуждали, питаясь палермским вином и дорожными бисквитами, и я спешил найти место и формулу'. Марина Серебряные и медные колесницы, Стальные и серебряные носы кораблей, Бьют пену, Подымают слои терновых кустов, Текучести ланд И огромные колеи отлива, Тянутся кругообразно к востоку, К столпам леса, К середине насыпи, Угол которой избит водоворотами света. Зимнее празднество 'Водопад звенит за избушками комической оперы. Жирандоли тянутся во фруктовых садах и в аллеях соседних речными излучинами - зелень и румянец заката. Нимфы Горация, причесанные по моде Первой империи. - Сибирские Хороводы, китаянки Буше'. Исторический вечер Приводим перевод Ф. Сологуба, заключительные строфы которого, к сожалению, содержат небрежности: 'физик', надо 'лекарь' (le physicien), 'объятия', надо 'пожары': 'В какой-нибудь вечер, например, когда найдется наивный турист, удалившийся от наших экономических ужасов, рука художника оживляет клавесин лугов: играют в карты в глубине пруда, зеркала, вызывающего королев и миньон, есть святые, покрывала, и нити гармонии, и легендарные хроматизмы, на закате. Он вздрагивает при проходе охот и орд. Комедия услаждает на подмостках газона. И смущение бедных и слабых на этих бессмысленных плоскостях! В своем рабском видении Германия строит леса к лунам, татарские пустыни освещаются, старинные возмущения шевелятся в центре Небесной империи, за каменными лестницами и креслами маленький мир, бледный и плоский, Африка и Запад, будет воздвигаться. Затем балет известных морей и ночей, химия без ценностей и невозможные мелодии. То же буржуазное чародейство на всех точках, куда нас ни приведет дорога! Самый элементарный физик чувствует, что невозможно покориться этой личной атмосфере, туману физических угрызений совести, утверждения которой уж есть скорбь! Нет! момент бань, поднятых морей, подземных объятий, унесенной планеты и основательных истреблений, - уверенности, так незлобно указанные Библией и Норнами, - он будет дан серьезному существу для наблюдения. Однако это не будет действие легенды!' ----- О, времена, о, города... Алмея ли она? На голубом рассвете... Стыд Из книги 'Озарения' Заря Метрополитен Bottom Артюра Рембо (1854-1891) в России до революции переводили немногие, среди них - Фёдор Сологуб, хотя большинство его переводов не было опубликовано. Сологуб переводил так называемые 'Последние стихотворения' Рембо и почти полностью осуществил перевод 'Озарений' (Illuminations, часть переводов из 'Озарений' печаталась в альманахах 'Стрелец', 1915-1916). Все остальные переводы опубликованы лишь сравнительно недавно. Помещены переводы стихотворений 'Est-elle almee?..', 'Honte' и из 'Озарений' - 'Aube', 'Metropolitain' и 'Bottom'. * * * О, времена, о, города, Какая же душа тверда? О, времена, о, города! Меня волшебство научает счастью, Что ничьему не властно безучастью. Петух наш галльский воздает Ему хвалу, когда поет. Теперь мое желанье дремлет, - Ведь счастье жизнь мою подъемлет, Очарованье телу и уму, И все усилья ни к чему. А песнь моя понятно ль пела? Она бежала и летела, О, времена, о, города! * * * Алмея ли она? На голубом рассвете Исчезнет ли она, как мертвый цвет в расцвете? Пред этой шириной, в безмерном процветанье Роскошных городов, в их зыблемом дыханье! Избыток красоты? Но это только плата За дочку рыбака, за песенку пирата, И чтобы поздние могли поверить маски, Что в море чистом есть торжественные краски! Стыд Так, что не взрежет ланцет Мозг этот, белый, зелёный И ожирелый пакет, В паре всегда обновлённый... Ах! Он разрезал бы свой Нос, свою губу, все уды, Брюхо! и бросил долой Лядвеи даже! О, чудо! Нет же, я знаю, что так, Как для ребра его камень, Нож голове его, как Кишкам сжигающий пламень, Всё ж бы дитя не постиг, Робкий, подобный осляти, Как прекратить хоть на миг Хитрое дело, предатель, Как с Мон-Роше скверный кот, Вонью обдавший все сферы! Пусть его смерть воспоет, Боже! молитвенник веры! Из книги 'ОЗАРЕНИЯ' Заря Я обнял летнюю зарю. Ещё всё было неподвижно перед чертогом. Вода была мертва. Толпы теней не покидали лесной дороги. Я шёл, будя бодрые и прохладные дыхания, и алмазы смотрели, и крылья поднимались бесшумно. Первое приключение, - на тропинке, уже наполненной свежим и бледным сиянием, цветок сказал мне своё имя. Я засмеялся каскаду, который струился за елями: по серебристой вершине я узнал богиню. Тогда я поднял один за другим покрывала. В аллее, размахивая Руками. На равнине, где я возвестил о ней петуху. В большом городе она убегала между колокольнями и куполами, и, стремясь, как нищий, по мраморной набережной, я гнался за нею. На верху дороги, недалеко от лаврового, леса, я её окружил собранными покрывалами и почувствовал немного её безмерное тело. Заря и дитя упали к подножию леса. Проснулся, - был полдень. Метрополитен От пролива Индиго до морей Оссиана, на розовом и оранжевом песке, омытом винного цвета небом, только что поднялись и скрестились хрустальные бульвары, буйно обитаемые молодыми, бедными семьями, которые питаются у зеленщиков. Ничего богатого. - Город. Из смолистой пустыни бегут прямо, отступая с покровами тумана, расставленными ступень за ступенью в ужасные полосы на небе, которое перегибается, пятится и спускается, составленное из наиболее зловещего, черного дыма, который может быть сделанным только океаном в трауре, каски, колеса, барки, спины. - Битва! Подыми голову: этот деревянный мост, на арках, эти последние .огороды, эти раскрашенные маски под фонарем, иссеченным холодной ночью, глупая ундина в шумящем платье, в конце реки, эти светящиеся черепа в гороховых насаждениях, - и другие фантасмагории. - Деревня. Эти дороги, ограждённые решётками и стенами, содержащие еле-еле свои рощицы, и жестокие цветы, которые назовёшь сердцами и сестрами, камка, осуждённая навеки за бессилие, - владения феерических аристократий зарейнских, японских, гуаранских, способных ещё принять музыку древних, - есть гостиницы, которые никогда больше не открываются, - есть принцессы, и если ты не очень обременен, изучение светил.- Небо. Утром, когда с Нею вы спорили среди блистания снега, эти зелёные губы, эти льды, эти черные знамена и эти голубые лучи, и эти багряные ароматы полярного солнца. - Твоя сила. Bottom Действительность была слишком колючая для моего большого характера, - но всё же я очутился у моей дамы, огромною серо-голубою птицею распластавшись по направлению карниза и таща крыло в тенях вечера. Я был у подножия балдахина, поддерживающего ее обожаемые драгоценности и её телесные совершенства, большой медведь с фиолетовыми деснами и с шерстью, поседевшего от горя, с глазами под кристаллы и серебро консолей. Все было тень и рдяный аквариум. Под утро, - июньская воинственная заря, - я побежал на поля, осел, размахивая и трубя о моих убытках до тех пор, пока Сабиняне предместья не бросились к моим воротам.
