Огарев Н.П. Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Н.П. Огарев. Избранное М., 'Художественная литература', 1977 ---------------------------------------------------------------------------- Содержание Другу Герцену 'Проходит день, и ночь проходит...' Удел поэта 'С моей измученной душою...' К друзьям Смутные мгновенья Моя молитва 'Среди могил я в час ночной...' Новый год Станция Марии, Александру и Наташе Е. Г. Л<евашовой> Песня ('Ты откуда, туча, туча...') <А. А.> Тучкову Отцу 'С полуночи ветер холодный подул...' Осеннее чувство Ночь ('Тихо в моей комнатке...') Желание покоя Augenblick 'Ночь туманная темна...' Город ('Смеркаться начинает...') 'В прогулке поздней видел я...' Разлад 'Мне было скучно в разговоре...' 'Туман над тусклою рекой...' <К М. Л. Огаревой> ('Хочу еще письмо писать...') Город ('Под дальним небосклоном...') Рыбачка (Из Гейне) Деревенский сторож Прощанье с краем, откуда я не уезжал Зимняя ночь Nocturno ('Как пуст мой деревенский дом...') Serenade Похороны Nocturno ('Волна течет, волна шумит...') 'К <Е. В. Салиас> Fashionable 'Я поздно лег, усталый и больной...' <Т. Н. Грановскому> ('Как жадно слушал я признанья...') Характер 'Когда тревогою бесплодной...' 'Тебе я счастья не давал довольно...' Поэзия Дорога Gastliaus zur Stadt Rom Вечер Фантазия Звуки Прометей Полдень Младенец 'Она никогда его не любила...' Разорванность Америка 'Я помню робкое желанье...' Исповедь Предчувствие воина Весна На сон грядущий 'Длинный день проходит вяло...' Миннезингер Эмс <Т. Н. Грановскому> ('Твое печальное посланье...') Livorno Разговор (Из Мицкевича) 'Стучу - мне двери отпер ключник старый...' Buch der Liebe (Отрывки из автобиографии) I. К Д<ушеньке Сухово-Кобылиной> II. 'Прощайте! в сердце это слово...' III. 'По тряской мостовой я ехал молча...' IV. 'Уж было поздно: надо было мне...' V. 'Вдали от вас я только тем живу...' VI. 'А вы меня забыли!.. Что вам я?..' VII. 'А помните, как амазонкою вы смелой...' VIII. 'Как часто я, измученный страданьем...' IX. 'А часто не хотел себе я верить...' X. 'Я с_о_рвал ветку кипариса...' XI. 'Заснула Пиза в тишине ночной...' XII. 'Вы выросли, любя отца и мать...' XIII. 'Залог блаженства в жизни скучной...' XIV. 'Я по Флоренции бродил печально...' XV. 'Вчера я в церковь dell'Annunziata...' XVI. 'Любовь моя мне стала тайным светом...' XVII. 'В тиши ночной аккорд печальный...' XVIII. 'Мне говорили, будто в сердце вы...' XIX. 'Я одарен способностью ужасной...' XX. 'Вы дружбу мне хранить глубоко...' XXI. 'Два дня я не видал моей статуи...' XXII. 'Сегодня колоколен звон печальный...' XXIII. 'И год прошел, прошло и больше года...' XXIV. 'Я новому искусству предался...' XXV. 'Труд не пропал, учился я не тщетно...' XXVI. 'Livorno спит, озарено луною...' XXVII. 'Я ночью подъезжал к святому граду...' XXVIII. 'Я взял коня и поскакал в Albano...' XXIX. 'Я так давно не видел вас во сне...' XXX. 'Вчера она пела, Клара Новелло...' XXXI. 'Не знаю почему, певица эта...' XXXII. 'Вчера был теплый день, и веяло весной...' XXXIII. 'Уже давно я в книге этой...' XXXIV. 'Опять уже прошло так много дней...' XXXV. 'Я проезжал печальные края...' XXXVI. 'Я возле вас сидел во сне...' XXXVII. 'Я изнывал в глуши печальной...' XXXVIII. 'И вот уже прошло еще полгода!..' XXXIX. 'Я вам сказать хотел бы много...' XL. 'Учусь! Учусь! и жажда знанья мучит!..' Ночь ('Когда во тьме ночной, в мучительной тиши...') 'Еще любви безумно сердце просит...' К*** <М. Л. Огаревой> ('Расстались мы - то, может, нужно...') 'Бываю часто я смущен внутри души...' Совершеннолетие 'Тучи серые бродят в поднебесье...' Fatum Забыто Купанье Старик К Лидии Барышня На мосту 'Опять знакомый дом, опять знакомый сад...' Aurora Musae arnica Ворцель Кавказскому офицеру Мертвому другу Современное Разлука 'Дитятко! милость господня с тобою!..' Ночью ('Опять я видел вас во сне....') Дедушка 'Среди сухого повторения...' 'Труп ребенка, весь разбитый...' Лизе Отрывки Развратные мысли Михайлову 'Выпьем, что ли, Ваня...' Настоящее и думы Картины из странствия по Англии Сим победиши Il giorno di Dante 'Она была больна, а я не знал об этом!..' До свиданья Наташе Памяти друга Песня русской няньки у постели барского ребенка К моей биографии. Мое надгробное Героическая симфония Бетховена ДРУГУ ГЕРЦЕНУ Прими, товарищ добрый мой, Души мечтающей признанья, С тобой связал я жребий свой, Мои - и радость и страданья. Друг! все мое найдешь здесь ты, И к миру лучшему стремленья, О небе сладкие мечты И на земле - разуверенья. <1833?> * * * Проходит день, и ночь проходит, Ни сна, ни грез в ночи немой, И утро новый день приводит - Такой же скучный и пустой. И то же небо с облаками, Бесцветное - как жизни путь, Где упований нет пред нами, Былое не волнует грудь, И люди те ж - смешные люди! Их встрече будешь ты не рад, Не прижимай их к пылкой груди, Отскочишь с ужасом назад. Ты глас любви подашь собрату, Ответа нет на голос твой, И сердце каждый раз утрату С слезой в дневник запишет свой. Так полный жизнию цветок И горд и пышен средь полей, Но дунул ветер, и листок Упал на землю - и на ней, Что день - то новою грозою Лишен листка увялый цвет, И обнаженной головою Считает, скольких листьев нет. 1836, зима УДЕЛ ПОЭТА 'Страдай и верь, - сказало провиденье, Когда на жизнь поэта воззвало, - В твоей душе зажжется вдохновенье, И дума рано омрачит чело, И грустно ты пройдешь в земной юдоли, Толпа все дни несносно отравит, Но мысли светлой, благородной воли В тебе никто ничем не укротит, И ты с презреньем взглянешь на страданья, Толпе грозящим словом прогремишь, Погибнешь тверд и полон упованья И песнь свою потомству завестишь'. 1837, 4 октября * * * С моей измученной душою Слился какой-то злобы яд, И непрерывной чередою В ней с своенравием кипят Тоска и желчь негодованья, В ней дух смирения истлел И ангел божий отлетел От недостойного созданья. Где ж вера в будущий удел, В мое святое назначенье - Свершить чредою смелых дел Народов бедных искупленье? МОЯ МОЛИТВА Молю тебя, святое бытие, Дай силу мне отвергнуть искушенья Мирских сует, желание мое Укрыть от бурь порочного волненья И дух омыть волною очищенья. Дай силу мне трепещущей рукой Хоть край поднять немого покрывала, На истину надетого тобой, Чтобы душа, смиряясь, созерцала Величие предвечного начала. Дай силу мне задуть в душе моей Огонь себялюбивого желанья, Любить, как братьев, как себя, - людей, Любить тебя и все твои созданья. - Я буду тверда под ношею страданья, 1838, октябрь * * * Среди могил я в час ночной Брожу один с моей тоской, С вопросом тайным на устах О том, что дух, о том, что прах, О том, что жизнь и здесь и там, О всем, что так безвестно нам. Но безответен предо мной Крестов надгробных темный строй, Безмолвно кости мертвецов Лежат на дне своих гробов, И мой вопрос не разрешен, Стоит загадкой грозно он. Среди могил еще одна Разрыта вновь - и вот она Недавний труп на дно взяла. Еще вчера в нем кровь текла, Дышала грудь, душа жила, Еще вчера моим отцом Его я звал - сегодня в нем Застыла кровь, жизнь замерла, И где душа, куда ушла? Боялась робкая рука Коснуться трупа хоть слегка Так страшен холод мертвеца, Так бледность мертвого лица, Закрытый взор, сомкнутый рот Наводят страх на ум. А вот И гроб - и тело в нем Закрыто крышкой и гвоздем Три раза крепко по бокам Заколочено... Душно там, В могиле душно под землей... Ничтожество!.. О боже мой, - Ничтожество! И вот конец, И вот достойнейший венец Тому, кто силен мыслью жил, И кто желал, и кто любил, Страдал и чувствовал в свой век И гордо звался: Человек! А я любил его. Меж мной И им таинственной рукой Любви завязан узел был. Отец! о, я тебя любил. Скажи ж, мертвец, скажи же мне, Что есть душа? И в той стране Живешь ли ты? Нашел ли там Ты мать мою? Пришлось ли вам Обняться снова и любить? И вечно ль будете вы жить? Сомненье вечно! Знанья нет! Все сумерки - когда же свет? Сомненье! Боже, как я мал, Ничтожен! Тот, кто умирал Когда-то на кресте, - страдал И верил. Я не верю - я, Сомненья слабое дитя... О нет! я верю, верю... Нет, Я знаю. Для меня есть свет. Я знаю - вечная душа, Одною мыслию дыша, Меняя формы, все живет, Из века в век она идет Все лучше, лучше и с тобой В одно сольется, боже мой! 1838, 6 ноября НОВЫЙ ГОД Вот год еще прошел, как сновиденье, Исчез, примкнулся к тьме годов, Недавний труп нашел успокоенье Среди истлевших мертвецов. Остался жить среди воспоминаний, С толпой утрат, с толпой скорбей, С толпой возвышенных мечтаний, С толпой обманов меж людей. Всегда в борьбе, всегда против теченья Мы правим нашею ладьей, За годом год в стремительном движенье Бежит обратного волной. Пусть так, пускай мы каждый год с борьбою Против течения плывем. Друзья, начало скрыто за рекою, Начало жизни мы найдем. Пусть много бед останется за нами, Волна обратная пройдет, А на конце пред нашими глазами Завеса с истины спадет. 1839, 1 января СТАНЦИЯ Я вспомнил, как ты здесь страдала, Как сердце билось и чело Болезни муки выражало, - И как мне было тяжело! Как каждый стон подруги милой Мне скорбно душу волновал, Я то молился, то, унылый, Себя отчаяньем терзал. Но все тогда мне легче было, Все были вместе мы с тобой, И все, что сердце так любило, Не разлучалося со мной. Теперь я на дороге снова, Но я один, и грустен путь, И не с кем нежно молвить слова, С любовью не на что взглянуть. Кругом зима, да ночь, да тучи, Да вьюга снег метет с земли, И завывает ветр могучий, Да лес чернеется вдали, А в сердце тайная тревога, Душа печальна и мрачна!.. О одинокая дорога, Как ты мучительно скучна! И ты одна, моя подруга, И ты грустишь, и в тяжком сне, Быть может, горестного друга Ты видишь в дальней стороне. О! Тяжело нам разлученье, - Ведь нас навек в пути земном Соединило провиденье Любви негаснущей узлом. 1839, февраль МАРИИ, АЛЕКСАНДРУ И НАТАШЕ Благодарю тебя, о провиденье, Благодарю, благодарю тебя, Ты мне дало чудесное мгновенье, Я дожил до чудеснейшего дня. Как я желал его! В душе глубоко Я, как мечту, как сон, его ласкал - Сбылась мечта, и этот миг высокой Я не во сне, я наяву узнал. Любовь и дружба! вы теперь со мною, Теперь вы вместе, вместе у меня - О боже мой, я радостной слезою Благодарю, благодарю тебя. Благодарю! О, с самого рожденья Ты два зерна мне в душу посадил, И вот я два прекрасные растенья Из них, мой боже, свято возрастил, Одно - то дуб с зелеными листами, Высокий, твердый, гордою главой Он съединился дивно с небесами И тень отрадно бросил над землей. Другое - то роскошное явленье, То южных стран душистое дитя, Магнолия - венец всего творенья... О боже мой, благодарю тебя. Любовь и дружба! - вы теперь со мною Друзья! так обнимите же меня. Вот вам слеза, - пусть этою слезою Вам скажется, что ощущаю я... 1839, 17 марта Е. Г. Л<ЕВАШОВОЙ> Я с юных лет знал тяжкие гоненья, И, истины в душе смиренный жрец, Из рук ее, в залог благословенья, Я получил страдальческий венец. Я отчужден был от моих собратий В глухих стенах безжалостной тюрьмы, Но от молвы и от ее проклятий Уже тогда меня спасали вы. Уже тогда вы, юному страданью Сочувствуя прекрасною душой, Смягчали скорбь и горечь испытанья Таинственно, неведомой рукой. И с той поры всегда, как добрый гений, Носились вы над жизнию моей, И длили жар высоких вдохновений, Вводя меня в семью моих друзей. Благодарю! Вы много мне послали Минут святых в моем пути земном, И вы не раз свевали мне печали, Мой скорбный дух давившие свинцом. Теперь вас нет! Мне не было судьбою Вас знать дано, - а я мечтал не раз, Как хорошо мы братственной толпою Когда-нибудь стеснились бы вкруг вас. Теперь вас нет! Вас ждал удел высокой. Теперь вы там - вы ангел в небесах, И, может быть, из области далекой Вы видите меня в земных краях. Смотрите! Вам душа моя открыта, Теперь печаль живет уныло в ней, По вас она вся трауром покрыта, Грустит, как сын о матери своей. О, вы меня с небес своих призрите, Пошлите мир душе в тяжелый час, И тихо вы меня благословите, Как я теперь благословляю вас, 1839, 23 марта ПЕСНЯ 'Ты откуда, туча, туча, Пролетаешь над горой? Не встречался ли могучий Воин где-нибудь с тобой? Свеж, как утро молодое, Прям, как тополь средь полей, Смел, как лев в отваге боя, Конь его тебя быстрей Пролетает средь степей?' Туча мрачно отвечала: 'Нет, его я не видала'. Плачет дева над рекой: 'Ах! - ему я говорила, - Не ходи, мой милый, в бой, Не бросай своей ты милой. Иль милей тебе война Тайных в полночи свиданий, С девой сладостного сна, С девой пламенных лобзаний? Но коня он оседлал И на битву ускакал'. 'Ты отколь летишь, орлица? Не видала ли порой, В блеске утренней денницы Скачет воин молодой? Гордо смотрит под чалмою, Нет усов его черней, Брови высятся дугою, И еще твоих очей Очи воина ярчей?' И орлица отвечала: 'Нет, его я не видала'. Плачет дева над рекой: 'Ах, - ему я говорила, - Не ходи, мой милый, в бой, Не бросай своей ты милой, И, когда взойдет луна, Сон мы стражи околдуем, Ты придешь на ложе сна, Ты придешь за поцелуем. Но коня он оседлал И на битву ускакал'. 'Ты отколь в пути летучем, Буря, мчишься надо мной? Буря! с витязем могучим Не встречалась ли порой? Пылко сердце молодое, Нет любви его жарчей, Он спешит на праздник боя, Конь его тебя быстрей Пролетает средь степей'. Буря с свистом отвечала: 'В поле мертвого видала'. Плачет дева над рекой: 'Ах! - ему я говорила, - Не ходи, мой милый, в бой, Не бросай своей ты милой. Унесла его война! Не дождусь его лобзанья! Так умчи ж меня, волна, К другу, к другу на свиданье'. И над трупом злобный вал Белой пеной заплескал. 1839, мартТУЧКОВУ (21 июля) Я знаю, друг, что значит слово мать, Я знаю - в нем есть мир любви чудесный, Я знаю - мать прискорбно потерять И сиротой докончить путь безвестный. Я матери лишился с детских лет, И нет ее в моем воспоминанье, Но сколько раз, забыв земной наш свет, Носился к ней я в пламенном желанье! И знаешь, друг, душе в ее скорбях Есть тайное, святое утешенье Знать, что душа родная в небесах Ее хранит и в горе и в смятенье. И вот, когда вечернею порой Ты взглянешь вдруг на небо голубое - Подумаешь: вот матери родной С любовью тень несется надо мною, И вот, когда толпу людей пустых Вдруг оскорбил в порыве благородном Ты правды чистой голосом свободным, - Тебе не страшны будут козни их: Ведь на тебя из горнего селенья Взирает мать с улыбкой одобренья. <1839> ОТЦУ Отец! вот несколько уж дней Воспоминанье все рисует Твои черты душе моей, И по тебе она тоскует. Все помню: как ты здесь сидел, С каким, бывало, наслажденьем На дом, на сад, на пруд глядел, Какую к ним любовь имел, Про них твердил нам с умиленьем, 'Все это, - ты тогда мечтал, - Оставлю сыну в достоянье...' Но равнодушно я внимал, И не туда несло желанье, Я виноват перед тобой: Я с стариком скучал, бывало, Подчас роптал на жребий свой... Прости меня! На ропот мой Набрось забвенья покрывало. Скажи, отец, где ты теперь? Не правда ль, ты воскрес душою? Не правда ль, гробовая дверь Не все замкнула за собою? Скажи, ты чувствуешь, что я Здесь на земле грущу, тоскую, Все помню, все люблю тебя, Что падала слеза моя Не раз на урну гробовую? О! если все то знаешь ты - То будь и там мой добрый гений, Храни меня средь суеты, Храни для чистых вдохновений - Молись!.. Но, может, в той стране Ты сам, раскаяньем гонимый, Страдаешь. О, скажи же мне - Я б стал молиться в тишине, Чтоб бог дал мир душе томимой. Но нет! Ты все же лучше стал, Чем я среди греха и тленья, Ведь ты в раскаянье страдал И смыл все пятна заблужденья, - Так ты молись за жребий мой, А я святыни не нарушу Моею грешною мольбой... Молись, отец, и успокой Мою тоскующую душу. 1839, июль * * * С полуночи ветер холодный подул, И лист пожелтелый на землю свалился И с ропотом грустно по ней пропорхнул, От ветки родной далеко укатился. С родимой сторонки уносит меня Безвестной судьбы приговор неизменный, И грустно, что край оставляю тот я, Где жил и любил я в тиши отдаленной. 1839, август ОСЕННЕЕ ЧУВСТВО Ты пришло уже, небо туманное, Ты рассыпалось мелким дождем, Ты повеяло холодом, сыростью В опечаленном крае моем. Улетели куда-то все пташечки, Лишь ворона, на голом суку Сидя, жалобно каркает, каркает - И наводит на сердце тоску. Как же сердцу-то грустно и холодно! Как же сжалось, бедняжка, в груди! А ему бы все вдаль, словно ласточке, В теплый край бы хотелось идти... Не бывать тебе, сердце печальное, В этих светлых и теплых краях, Тебя сгубят под серыми тучами И схоронят в холодных снегах. 1839, август НОЧЬ Тихо в моей комнатке, И кругом все спит, Свечка одинокая Предо мной горит. Посмотрю ль в окошечко - Все темно кругом, Не видать и улицы В сумраке ночном. Звездочки попрятались, На небе темно, Тучами подернулось Черными оно. Ветер воет жалобно Под моим окном, И метель суровая Все стучит по нем, Страшно мне смотреть туда, В сумрачную даль, И ложится на душу Тайная печаль. Тихо в моей комнатке, И кругом все спит, Свечка одинокая Предо мной горит. <1839, конец года> ЖЕЛАНИЕ ПОКОЯ Опять они, мои мечты О тишине уединенья, Где в сердце столько теплоты И столько грусти и стремленья. О, хороши мои поля, Лежат спокойны и безбрежны... Там протекала жизнь моя, Как вечер ясный, безмятежный... Хорош мой тихий, светлый пруд! В него глядится месяц бледный, И соловьи кругом поют, И робко шепчет куст прибрежный. Хорош мой скромный, белый дом! О! сколько сладостных мгновений, Минут любви я прожил в нем, Минут прекрасных вдохновений. Опять туда манят мечты, Все прочь от этой жизни шумной, От этой пошлой суеты, От этой праздности безумной,) Опять душа тоски полна И просит прежнего покоя, Привыкла там любить она, Там гроб отца, там все родное. Опять они, мои мечты О тишине уединенья, Где в сердце столько теплоты И столько грусти и стремленья. <1839, конец года> AUGENBLICK {*} {* Мгновение (нем.).} Нет, право, эта жизнь скучна, Как небо серое, бесцветна, Тоской сжимает грудь она И желчь вливает неприметно, И как-то смотрится кругом На все сердитей понемногу, И что-то ничему потом Уже не верится - ей-богу! <1839, конец года> * * * Ночь туманная темна, Снег на стогнах тает, Вкруг немая тишина Робость навевает. Не пугай, зловещий мрак! Без того - смущенья Не сгоню с души никак. Ты, что волею своей Жизнь даешь в отраду - Дай же мир душе моей, Если жить уж надо. <1839, конец года>. ГОРОД Смеркаться начинает, Уж звезды надо мной, - И вот мы подъезжаем К заставе городской. Дома стоят рядами, Огонь мелькает в них, - И стук от экипажей Несется с мостовых. Вся скука городская Приходит мне на ум, И как гнетет здесь душу Забот вседневных шум. Скорей! насквозь чрез город, Ямщик, скачи же ты: Там - снова бесконечность И вольный мир мечты. <1839?> * * * В прогулке поздней видел я Сквозь окны - в пышной зале Толпу людей и блеск огня И гости пировали. А снег валился, в стеклы бил, И веял ветер смелый, И кровлю темную покрыл Печально саван белый. Сквозь дымных облаков луна, Туманная, смотрела, И все казалося, она Как будто что жалела. И я глядел ей в бледный лик С участием, уныло: Нам так обоим в этот миг На сердце грустно было! <1839?> РАЗЛАД Есть много горестных минут! Томится ум, и сердцу больно, Недоумения растут, И грудь стесняется невольно. В душе вопросов длинный ряд, Все тайна - нету разрешенья, С людьми, с самим собой разлад, И душат горькие сомненья. Но все ж на дне души больной Есть вера с силою могучей... Так солнце бурною порой Спокойно светит из-за тучи. 1840, 17 апреля * * * Мне было скучно в разговоре Натягивать мой бедный ум, Чтоб толковать о всяком вздоре, Как ни попало, наобум... И я урвался, одинокой, К зеленым рощам и полям, И там бродил в тиши глубокой Печальным преданный мечтам. Мне было грустно - вспоминал я Другие рощи и поля, Где, милый друг, с тобой блуждал я И сладко так любил тебя. О! тяжело забыть душою Любви пленительный привет, И день и ночь с одной тоскою Себе твердить: ее здесь нет, И отвыкать от женской ласки, И ночью тихо не лобзать Полузатворенные глазки, Лобзаньем утра не встречать, Проститься с тем, что было мило, Грустить безмолвно каждый час... О! тяжело... слеза уныло Рукой стирается не раз. 1840, 3 июня * * * Туман над тусклою рекой, Туман над дальними полями, В тумане лес береговой Качает голыми ветвями. А было время - этот лес Шумел зелеными ветвями, И солнце с голубых небес Блестело ярко над волнами, И бесконечна и ясна Долина тихая лежала... О! помню я - в те времена Душа для жизни расцветала. 1840, 20 октября <К М. Л. ОГАРЕВОЙ> 18 декабря, вечером 1 Хочу еще письмо писать От делать нечего и скуки И время длинное разлуки Стихом причудливым занять. Я здесь один и словно в пытке: Тоска, и на сердце темно, Сижу на месте, а давно Мне быть хотелось бы в кибитке, Как все живут, и я живу: Все недоволен всем на свете, Зимой скучаю я об лете, А летом зиму я зову, В Москве разладил я с Москвою, В деревне грустно по Москве, - Кататься буду по Неве - И стану рваться в степь душою. Что делать? - так устроен свет! У всех неясное стремленье, Все ищут с жизнью примиренья, И я ищу - да, видно, нет. Порою люди надоели, Там недоволен сам собой, Тоскуешь часто день-деньской И ночь не спится на постеле. Грустить, желать! - к чему желанья? Что надо, то устроит бог, Желал же Фауст - да не мог Объехать с солнцем мирозданья!.. Но все мне на груди твоей Бывает сладко так, Мария. О! есть мгновения святые, Где я далек тоски моей. Есть сладость - сладость поцелуя, Есть в мире счастие - любовь - И в этом жизнь для сердца вновь И веру юную найду я. 2 Попозже Дай расскажу тебе, мой друг, Всю жизнь мою. 'Зачем? - ты скажешь, - Ты нового мне не расскажешь, Я знаю все. К тому же вдруг Сказать всю жизнь - как это много!' Да так хочу - что ж делать с тем? Потребность не уймешь ничем, - Итак, послушай, ради бога, Я не могу не говорить, Здесь много так воспоминаний, Здесь осужден былых преданий Я в память много приводить. Здесь был ребенком я. Тогда Я молчалив, как ныне, был, Бродить я по саду любил, Сидеть на берегу пруда, Когда на запад день склонялся, По лону вод, как жар, горел, А я все на воду смотрел, Где тихо поплавок качался, - Смотрел и ждал, когда придет, Крючок обманчивый лаская, Играть им рыбка золотая И быстро с ним ко дну мелькнет. 1840, 18 декабря ГОРОД Под дальним небосклоном Чернеет город мой, Туманный образ словно, Покрыт вечерней мглой, Сырой вздувает ветер Седую пену вод, Рыбак однообразно В ладье моей гребет. Еще раз вспыхнул запад И грустно озарил То место, где оставил Я все, что я любил. <1840> РЫБАЧКА (Из Гейне) Прекрасная рыбачка, Причаль свою ладью, Приди и сядь со мною, Дай руку мне свою. Не бойся и головкой Склонись на сердце мне. Ты ж на море беспечно Вверяешься волне. Что море - мое сердце, То тихо, то кипит, И светлых в нем немало Жемчужинок лежит. <1840> ДЕРЕВЕНСКИЙ СТОРОЖ Ночь темна, на небе тучи, Белый снег кругом, И разлит мороз трескучий В воздухе ночном. Вдоль по улице широкой Избы мужиков - Ходит сторож одинокой, Слышен скрип шагов. Зябнет сторож, вьюга смело Злится вкруг него, На морозе побелела Борода его. Скучно! радость изменила, Скучно одному, Песнь его звучит уныло Сквозь метель и тьму. Ходит он в ночи безлунной, Бела утра ждет И в края доски чугунной С тайной грустью бьет. И, качаясь, завывает Звонкая доска... Пуще сердце замирает, Тяжелей тоска! 1840 ПРОЩАНЬЕ С КРАЕМ, ОТКУДА Я НЕ УЕЗЖАЛ Прощай, прощай, моя Россия! Еще недолго - и уж я Перелечу в страны чужие, В иные, светлые края. Благодарю за день рожденья, За ширь степей и за зиму, За сердцу сладкие мгновенья, За горький опыт, за тюрьму, За благородные желанья, За равнодушие людей, За грусть души, за жажду знанья, И за любовь, и за друзей, - За все блаженство, все страданья, Я все люблю, все святы мне Твои, мой край, воспоминанья В далекой будут стороне. И о тебе не раз вздохну я, Вернусь - и с теплою слезой На небо серое взгляну я, На степь под снежной пеленой... 1840 ЗИМНЯЯ НОЧЬ Ночь темна, ветер в улице дует широкой, Тускло светит фонарь, снег мешает идти. Я устал, а до дому еще так далеко... Дай к столбу прислонюсь, отдохну на пути. Что за домик печально стоит предо мною! Полуночники люди в нем, видно, не спят, Есть огонь, заболтались, знать, поздней порою!.. Вон две свечки на столике дружно горят, А за столиком сидя, старушка гадает... - И об чем бы гадать ей на старости дней?.. Возле женщина тихо младенца качает, Видно, мать! Сколько нежности в взоре у ней! И как мил этот ангел, малютка прелестный! Он с улыбкой заснул у нее на руках, Может, сон ему снится веселый, чудесный, Может, любо ему в его детских мечтах. Но старушка встает, на часы заглянула, С удивленьем потом потрясла головой, Вот целуется, крестит и будто вздохнула... И пошла шаг за шагом дрожащей стопой. Свечки гасят, и в доме темно уже стало, И фонарь на столбе догорел и погас... Видно, в путь уж пора, ночь глухая настала. Как на улице страшно в полуночный час! А старушка недолго побудет на свете, И для матери будет седин череда, Развернется младенец в пленительном свете, - Ах, бог весть, я и сам жив ли буду тогда, 1840 NOCTURNO Как пуст мой деревенский дом, Угрюмый и высокий! Какую ночь провел я в нем Бессонно, одинокий! Уж были сумраком давно Окрестности одеты, Луна светила сквозь окно На старые портреты, А я задумчивой стопой Ходил по звонкой зале, Да тень еще моя со мной - Мы двое лишь не спали. Деревья темные в саду Качали все ветвями, Впросонках гуси на пруду Кричали над волнами, И мельница, грозя, крылом Мне издали махала, И церковь белая с крестом, Как призрак, восставала. Я ждал - знакомых мертвецов Не встанут ли вдруг кости, С портретных рам, из тьмы углов Не явятся ли в гости?.. И страшен был пустой мне дом, Где шаг мой раздавался, И робко я внимал кругом, И робко озирался. Тоска и страх сжимали грудь Среди бессонной ночи, И вовсе я не мог сомкнуть Встревоженные очи. <1840> SERENADE Песнь моя летит с мольбою Тихо в час ночной. В рощу легкою стопою Ты приди, друг мой. При луне шумят уныло Листья в поздний час, И никто, о друг мой милый, Не услышит нас. Слышишь, в роще зазвучали Песни соловья, Звуки их полны печали, Молят за меня. В них понятно все томленье, Вся тоска любви, И наводят умиленье На душу они, Дай же доступ их призванью Ты душе своей И на тайное свиданье Ты приди скорей! <1840> ПОХОРОНЫ Уж тело в церкви. Я взошел Рассеянно. Толпа народа! Покойник зрителей навел, Как падаль воронов. - У входа Дерутся нищие, тайком Попы о деньгах в жадном споре. Один вопрос у всех кругом: 'Кто это умер?' - В каждом взоре Смешное любопытство. - Я Досадовал, мне гадко стало, И злоба тайная меня В душе взбешенной волновала... О! люди, люди!.. Мне на ум Пришли покойного пороки, И про себя, средь тяжких дум, Я вымышлял ему упреки. Взглянул на гроб его потом... Мне стало грустно... Тощий, бледный, Лежал покойник тихо в нем С улыбкой горькой. Бедный, бедный! Мне стало жаль его, и я Ему сказал: 'Спи, мертвый, с богом! Тревожить не хочу тебя Ни в помыслах, ни в слове строгом', И долго, долго на него Смотрел я с тихим сожаленьем... Когда ж в могилу гроб его Мы опустили с грустным пеньем, - Я бросил горсть земли туда, 'Прощай, - шепнул ему уныло, - Ступай же с миром'. - Но куда?.. Не знаю - глухо за могилой, <1840> NOCTURNO Волна течет, волна шумит, И лодка при луне, Махая веслами, бежит И плещет по волне. И в каждой брызге от весла Мерцает свет луны, И по реке, где лодка шла, Еще следы видны. Кругом все тихо, берег спит... Но кто же в лодке той В плаще задумчиво стоит С открытой головой? Развиты кудри, бледен вид Печального лица, Весь сам в себе - и не глядит На старого гребца. Он все глядит туда, туда, На дальний небосклон, И если падает звезда, - Тогда в раздумье он. Качает грустно головой, Вздыхает тяжело, Как будто бы ему с собой Сравненье в мысль пришло. Ах! видно, много он страдал, И много он любил, И много горя в жизни знал И счастья схоронил... Волна течет, волна шумит, И лодка при луне, Махая веслами, бежит И плещет по волне. <1840?> К <Е. В. САЛИАС> Вы были девочкой, а я Уж юношей, так мы расстались, С тех пор и молодость моя И ваше детство миновались. И вот опять я встретил вас... Ну, что ж вы делали? как жили? Не скроете - из ваших глаз Я узнаю, что вы любили, Что с сердцем страсть была дружна И познакомилось страданье, И жизнь, быть может, лишена Давно для вас очарованья... Не правда ль, страшно схоронить Любовь, которой сердце жило, И пошло, холодно забыть И страсть, и грусть, и все, что мило? Еще страшней сказать себе, Что все проходит непременно, Что в человеческой судьбе Так надо, так обыкновенно... Но вы, признайтесь, - вам ведь жаль Души прошедшую печаль? <1839, конец года - 1841, первая половина года> FASHIONABLE {*} Я люблю, мой fashionable, Ваши речи и ухватки, Ваши речи, уж конечно, И остры и очень сладки. Как вы мило говорите, Сидя близ аристократки, - Каламбуры, анекдотцы, Комплименты и загадки. Если вы в лорнет глядите, То вдруг смело, то украдкой, - Я любуюсь вашей ручкой, Вашей лайковой перчаткой. Но нельзя ли издали мне Наслаждаться речью сладкой, И не жмите вы руки мне Вашей лайковой перчаткой! <1840-1841> {* Светский человек (англ.).} * * * Я поздно лег, усталый и больной, Тревожимый моей печальной жизнью, Но тихо сон сомкнул мои глаза... И вот внезапно я себя увидел Среди ее семьи. Кругом стола Мы все в большой сидели зале, Она сидела близ меня. Невольно Встречались наши взоры, трепетно Касалися друг друга наши руки. Семья ее смотрела на меня С учтивостью какою-то холодной. Потом все уходили понемногу, Я наконец остался с ней один. И нежно мы глядели друг на друга. Склонясь ко мне головкою, она Сказала, что давно меня уж любит... Я чувствовал, как по щеке моей Скользит ее развитый мягкий локон, Уста коснулись уст, мы обнялись И плакали, блаженствуя в лобзанье. Потом опять мы оба чинно сели, Пришли ее родные и на нас Смотрели косо. Но что мог значить нам Их скрытый гнев? Мы так глубоко жили Всей бесконечной полнотой любви... Проснулся я, и верить сну хотелось, И рад я был, как глупое дитя, И знал, что это невозможно... <1840-1841> <Т. Н. ГРАНОВСКОМУ> Как жадно слушал я признанья Любви глубокой и святой! О, как ты полон упованья! О, как ты бодр еще душой! Ты счастлив, друг мой, дай мне руку... Но, брат, пока ты говорил - Какую тягостную муку Я про себя в душе таил!.. И не скажу, о чем тоскую... Я затворен в себе самом, Я сердца ран не уврачую, С участьем буду незнаком. К чему пишу? И сам не знаю, Но хочется кому-нибудь Сказать, что втайне я страдаю И что тяжел мне жизни путь, Тебе же внутренних движений Оттенки так понятны, друг... Но мне не надо сожалений, Лекарств не требует недуг. Не спрашивай, о чем страданье Души моей и от чего, Но на меня ты, при свиданье, Не говоривши ничего Взгляни печально, и, быть может, Руки пожатье мне поможет. <1841, весна> ХАРАКТЕР Ребенком он упрям был и резов, И гордо так его смотрели глазки, Лишь матери его смиряли ласки, Но не внимал он звуку грозных слов, Про витязей бесстрашных слушать сказки Любил в тиши он зимних вечеров, Любил безбрежие степи раздольной, Следил полет далекий птицы вольной. Провел он буйно юные года: Его везде пустым повесой звали, Но жажды дел они в нем не узнали Да воли сильной, в мире никогда Простора не имевшей... Дни бежали, Жизнь тратилась без цели, без труда, Кипела кровь бесплодно... Он был молод, А в душу стал закрадываться холод. Влюблен он был и разлюбил, потом Любил, бросал, но - слабых душ мученья Не знал раскаянья и сожаленья. Он рано поседел. В лице худом Явилась бледность. Дерзкое презренье Одно осталось в взоре огневом, И речь его, сквозь уст едва раскрытых, Была полна насмешек ядовитых, <1841, август - ноябрь?> * * * Когда тревогою бесплодной Моя душа утомлена, И я брожу в тоске холодной, И жизнь мне кажется скучна, И мне случится ненарочно Увидеть, как в беспечном сне Лежит младенец непорочный, Как ангел божий, - легче мне. Гляжу я долго на ребенка: Как хорошо, невинно он Раскинул ножки и ручонки! Какой он грезит светлый сон! Легко улыбка сохранилась На чуть растворенных устах, И тихо мать над ним склонилась С такою нежностью в очах... Мне легче, да! и в умиленье Я так глубоко верю вновь, Что на земле есть наслажденье, Есть чистота и есть любовь. 1841, 3 декабря * * * Тебе я счастья не давал довольно, Во многом я тебя не понимал, И мучил я тебя и сам страдал... Теперь я еду, друг мой! сердцу больно... И я с слезой скажу тебе - прощай! Никто тебя так не любил глубоко... И я молю тебя: ты вспоминай Меня, мой друг, без желчи, без упрека, Минутам скорбным ты забвенье дай И помни лишь, что я любил глубоко И с грустию сказал тебе - прощай! Теперь блуждать в стране я стану дальней!.. Мне тяжело. Еще лета мои Так молоды, но в жизни я печальной Растратил много веры и любви. Живу я большей частью одиноко, Все сам в себе. Но ты не забывай, Что я, мой друг, тебя любил глубоко И с грустию сказал тебе - прощай!.. 1841, 5 декабря ПОЭЗИЯ Когда сижу я ночью одиноко И образы святые в тишине Так из души я вывожу глубоко, И звонкий стих звучит чудесно мне, - Я счастлив! мне уж никого не надо. Весь мир во мне! Создание души Самой душе есть лучшая отрада, И так его лелею я в тиши... И вижу я тогда, как дерзновенно, Исполнен мыслью, дивный Прометей Унес с небес богов огонь священный И в тишине творит своих людей... 1841, 14 декабря ДОРОГА Тускло месяц дальний Светит сквозь тумана, И лежит печально Снежная поляна. Белые с морозу Вдоль пути рядами Тянутся березы С голыми сучками. Тройка мчится лихо, Колокольчик звонок, Напевает тихо Мой ямщик спросонок. Я в кибитке валкой Еду да тоскую: Скучно мне да жалко Сторону родную. 1841, 15 декабря GASTHAUS ZUR STADT ROM {*} {* Гостиница 'Рим' (нем.).} Луна печально мне в окно Сквозь серых туч едва сияла, Уж было в городе темно, Пустая улица молчала, Как будто вымерли давно Все люди... Церковь лишь стояла В средине площади одна, Столетней жизнию полна. Свеча горела предо мной, Исполнен внутренним страданьем, Без сна сидел я в час ночной, Сидел, томим воспоминаньем, И беспредметною тоской, И безотчетливым желаньем, - И сердце ныло, а слеза Не выступала на глаза. Но вот коснулись до меня Из комнаты соседней звуки: Как вихрь, по клавишам звеня, Тревожно пронеслися руки, Потом аккорды слышал я, И женский голос, полный муки, Любви тоскующей души, Мне зазвучал в ночной тиши, Qual cuor tradesti! {*} Кто же мог {* 'Какое сердце ты предал!' (итал.)} Встревожить женщину обманом? Кто душу светлую облек Тоски безвыходной туманом? Любовь проснулась на упрек, И совесть встала великаном, Но слишком поздно он узнал, Какое сердце разорвал. Любовь проходит, и темно Становится в душе безродной, Былое будишь - спит оно, Как вялый труп в земле холодной, И сожаленье нам одно Дано с небес, как дар бесплодный... Но смолкла песнь, они потом Иную песнь поют вдвоем. И в этой песне дышит вновь Души невольной умиленье, И сердца юного любовь, И сердца юного стремленье, Не бурно в жилах бьется кровь, Но только тихое томленье От полноты вздымает грудь, И сладко хочется вздохнуть. Я им внимаю в тишине - Они поют, а сердцу больно, Они поют мне о весне, Как птички в небе - звучно, вольно, И хорошо их слушать мне, А все ж страдаю я невольно, Их песнь светла, в ней вера есть - Мне сердца ран не перечесть. Они счастливы, боже мой! Кто вы, мои певцы, - не знаю, Но с наслажденьем и тоской Я, странник грустный, вам внимаю. Блаженствуйте! я со слезой Вас в тишине благословляю! Любите вечно! жизнь в любви - Блаженный сон, друзья мои. Живите мало. Странно вам? Ромео умер, с ним Джульетта - Шекспир знал жизнь, как бог, - мы снам Роскошно верим в юны лета, Но сухость жизнь наводит нам... Да мимо идет чаша эта, Где сожаленье, и тоска, И грустный холод старика! Блаженны те, что в утре дней В последнем замерли лобзанье, В тени развесистых ветвей, Под вечер майский, при журчанье Бегущих вод, - и соловей Им пел надгробное рыданье, А ворон тронуть их не смел И робко мимо пролетел. 1841, 15-16 декабря ВЕЧЕР Когда настанет вечер ясный, Люблю на берегу пруда Смотреть, как гаснет день прекрасный И загорается звезда, Как ласточка, неуловимо По лону вод скользя крылом, Несется быстро, быстро мимо - И исчезает... Смутным сном Тогда душа полна бывает - Ей как-то грустно и легко, Воспоминанье увлекает Ее куда-то далеко. Мне грезятся иные годы, Такой же вечер у пруда, И тихо дремлющие воды, И одинокая звезда, И ласточка - и все, что было, Что сладко сердце разбудило И промелькнуло навсегда. ФАНТАЗИЯ Свеча горит. Печальным полусветом Лучи блуждают по стене пустой Иль бродят по задумчивым портретам. Закрыл я книгу. С буквою немой Расстался наконец. Что толку в этом? Душа бежит учености сухой. Теперь хочу роскошных наслаждений И наяву я жажду сновидений. Какой-то звук, то робкий, то мятежный, В ночи звучит, я музыкою полн, Я весь в мелодии теряюсь нежной... Мне грезится: качаясь, легкий челн Меня влечет, шумит тростник прибрежный, И звучен плеск в реке бегущих волн, Мне с берегов цветы благоухают, Сквозь тонкий пар с небес луна сияет. Вот предо мной во мгле лежит Верона... Чуть дышит воздух теплый, ночь пышна, Джульетты голос слышен мне с балкона... Ребенок страстный - вся любовь она. Но кто поет? Ты ль это, Дездемона? Как песнь твоя мечтательно грустна! Душа полна любви, полна желаний, И с уст невинных жажду я лобзаний. Я забываюсь в сладком усыпленье, И тени милые передо мной В причудливом несутся сновиденье. Я счастлив, я блаженствую душой... Но будит вдруг внезапное волненье, Еще ловлю я сон прекрасный мой, Душа грустит, стремяся и желая, Трещит свеча, печально догорая... <1841> ЗВУКИ Как дорожу я прекрасным мгновеньем! Музыкой вдруг наполняется слух, Звуки несутся с каким-то стремленьем, Звуки откуда-то льются вокруг, Сердце за ними стремится тревожно, Хочет за ними куда-то лететь... В эти минуты растаять бы можно, В эти минуты легко умереть, <1841> ПРОМЕТЕЙ Прочь, коршун! больно! Подлый раб, Палач Зевеса!.. О, когда б Мне эти цепи не мешали, Как беспощадно б руки сжали Тебя за горло! Но без сил, К скале прикованный, без воли, Я грудь мою тебе открыл, И каждый миг кричу от боли, И замираю каждый миг... На мой безумно жалкий крик Проснулся отголосок дальний, И ветер жалобно завыл И прочь рванулся что есть сил, И закачался лес печальный, Испуга барс не превозмог - Сверкая желтыми глазами, Он в чащу кинулся прыжками, Туман седой на горы лег, И море дальнее, о скалы Дробяся, глухо застонало... Один спокоен царь небес - Ничем не тронулся Зевес! Завистник! Он забыть не может, Что я творец, что он моих Созданий ввек не уничтожит, Что я с небес его для них Унес огонь неугасимый... Ну что же, бог неумолимый, Ну, мучь меня! Еще ко мне Пошли хоть двадцать птиц голодных, Неутомимых, безотходных, Чтоб рвали сердце мне оне - А все ж людей я создал! - Твердый, Смеясь над злобою твоей, Смотрю я, непокорный, гордый, На красоту моих людей. О! хорошо их сотворил я, Во всем подобными себе: Огонь небесный в них вселил я С враждою вечною к тебе, С гордыней вольною Титана И непокорностью судьбе. Рви, коршун, глубже в сердце рану - Она Зевесу лишь позор! Мой крик пронзительный - укор Родит в душах моих созданий, За дар томительный страданий Дойдут проклятья до небес - К тебе, завистливый Зевес! А я, на вечное мученье Тобой прикованный к скале, Найду повсюду сожаленье, Найду любовь по всей земле, И в людях, гордый сам собою, Я наругаюсь над тобою. <1841> ПОЛДЕНЬ Полуднем жарким ухожу я На отдых праздный в темный лес И там ложусь, и все гляжу я Между вершин на даль небес. И бесконечно тонут взоры В их отдаленье голубом, А лес шумит себе кругом, И в нем ведутся разговоры: Щебечет птица, жук жужжит, И лист засохший шелестит, На хворост падая случайно, - И звуки все так полны тайной... В то время странным чувством мне Всю душу сладостно объемлет, Теряясь в синей вышине, Она лесному гулу внемлет И в забытьи каком-то дремлет. <1841> МЛАДЕНЕЦ Сидела мать у колыбели, Дитя спало, но в странном сне: Его уста уж не алели, А будто улыбались мне. Свеча бросала отблеск бледный, Ребенок бледен был лицом. Я думал: спи, малютка бедный, Пока ты с горем не знаком. Придет пора - и вспыхнут страсти, В сомненьях истомится ум, И станет рваться грудь на части, И лоб наморщится от дум, И, может быть, среди обмана, Надежд напрасных и сует Ты пожалеешь слишком рано О том, что был рожден на свет. И я на мать взглянул уныло - Увидел слезы на глазах, Лицо ее так грустно было, Так много скорби на устах. Я подошел: передо мною Лежало мертвое дитя, А мать качала головою - И в холод бросило меня... <1841> * * * Она никогда его не любила, А он ее втайне любил, Но он о любви не выронил слова: В себе ее свято хранил. И в церкви с другим она обвенчалась, По-прежнему вхож он был в дом, И молча в лицо глядел ей украдкой, И долго томился потом. Она умерла. И днем он и ночью Все к ней на могилу ходил, Она никогда его не любила, А он о ней память любил. <1841-1842> РАЗОРВАННОСТЬ Я много думал - и постиг, Что божий мир спокоен, ясен, Что в жизни каждый миг прекрасен, Что в жизни каждый миг велик, Но тихо шепчет возраженье Души невольное мученье! И тщетно примиряет ум Противуречия без счету - Тяжел вседневной жизни шум, Сухая мелкая забота, Душа не знает, что просить, И вся она полна желаньем, И разума с своим страданьем Ей никогда не примирить. Спокоен ум, а сердцу больно, В груди огонь и кровь кипит, И слезы катятся невольно - Тоска томит, тоска томит!.. Ты рвешься ль к небу, пламенея, Земных ли благ желать готов, - Все злобный коршун Прометея Вонзает в сердце жадный клёв. <1841-1842> АМЕРИКА Среди океана Лежала страна, И были спокойны Ее племена. Под небом лазурным Там пальмы росли На почве обильной Прекрасной земли. Беспечны и вольны Там были отцы, И жены, и дети, И мужи-бойцы. Пришли европейцы: Земля им нужна - И стали туземные Гнать племена. И всех истребили, - Последний бежал, В лесах проскитался, Без вести пропал. Нет даже преданий! Прошло время то, И как оно жило - Не знает никто. И знаем мы только: Теперь его нет! Зачем оно было? Кто даст мне ответ? 1842, 14-15 января * * * Я помню робкое желанье, Тоску, сжигающую кровь, Я помню ласки и признанье, Я помню слезы и любовь. Шло время - ласки были реже И высох слез поток живой, И только оставались те же Желанья с прежнею тоской. Просило сердце впечатлений, И теплых слез просило вновь, И новых ласк, и вдохновений, Просило новую любовь. Пришла пора - прошло желанье, И в сердце стало холодно, И на одно воспоминанье Трепещет горестно оно, 1842, 24 февраля ИСПОВЕДЬ Мой друг, тебе хотел бы я Сказать, что душу мучит, Я знаю, исповедь моя Тебе ведь не наскучит. Да только лишь сказать хочу, Как вдруг в лице я вспыхну, Займется дух, и я молчу И головой поникну. А все бы я сказал тебе: Люблю иль ненавижу, Как я не верую судьбе, Как мало в жизни вижу, Да стыдно жаловаться мне, А в том, что как-то чудно Живет в душевной глубине, Мне высказаться трудно, <1842, июнь> ПРЕДЧУВСТВИЕ ВОИНА Кругом весь лагерь в тишине, Объят глубоким сном, А на сердце так тяжко мне, Так много грусти в нем. Я на груди у ней мечтал Когда-то в тихом сне, Очаг радушно так пылал, И было сладко мне. А здесь, где пламень роковой Сверкает на мечах, Я грустен, одинок душой И слезы на глазах. Но есть еще надежда мне - Мне скоро в бой идти, И я забудусь в вечном сне, Мой милый друг, прости. <1842> ВЕСНА Еще лежит, белеясь средь полей, Последний снег и постепенно тает, И в полдень яркий солнце вызывает Понежиться в тепле своих лучей. Весною пахнет. Тело лень объем лет, И голова и кружится и дремлет. Люблю я этот переход: живешь, Как накануне праздника, и ждешь, Как колокол пробудит гул далекий, Народ пойдет по улице широкой, И будет радость общая - и крик И песни не умолкнут ни на миг. И жду я праздника: вот снег сольется, Проглянет травка нежным стебельком, И ласточка, щебеча, принесется В гнездо, свитое над моим окном Давным-давно... Я птичку каждый год Встречаю, спрашиваю: где летала? Кто любовался ей? какой народ? Не в стороне ль прекрасной побывала, Где небо ясно, вечная весна, Где море плещет, искрясь и синея, И лавров гордых тянется аллея? Далекая, волшебная страна!.. И жду я праздника. На ветке гибкой Лист задрожит, и будет шумен лес, Запахнет ландыш у корней древес, И будет утро с светлою улыбкой Вставать прохладно, будет жарок день И ясен вечер, и ночная тень Когда наляжет, будет месяц томный Гулять спокойно по лазури темной, Над озером прозрачный пар взойдет, И соловей до утра пропоет. И я пойду на берег одиноко, Сквозь говора кочующей волны Рыбачью песнь услышу издалека, И время вспомню я другой весны... Наполнит душу смутное томленье, И встанут вновь забытые виденья. <1842> НА СОН ГРЯДУЩИЙ Ночная тьма безмолвие приносит И к отдыху зовет меня. Пора, пора! покоя тело просит, Душа устала в вихре дня. Молю тебя, пред сном грядущим, боже: Дай людям мир, благослови Младенца сон, и нищенское ложе, И слезы тихие любви! Прости греху, на жгучее страданье Успокоительно дохни, И все твои печальные созданья Хоть сновиденьем обмани! <Начало 1840-х> * * * Длинный день проходит вяло, Скучны люди, жизнь узка, И живет в душе усталой Беспокойная тоска. Но опять полно стремленья Сердце в поздней тишине, И желанное виденье Предстает в блаженном сне. А наутро все пропало, Скучны люди, жизнь узка, И опять в душе усталой Беспокойная тоска. 1843, январь МИННЕЗИНГЕР Нет у певца страны родной, Из края в край далекой Он с арфой звонкой за спиной Блуждает одиноко. Нет встреч отрадных для него И горькой нет разлуки, Но в глубине души его Все сны, да сны, да звуки. Но в сердце как святыню он Чудесный образ носит, И тщетно и безумно он Любви и счастья просит. Из глубины души его Встают и сны и звуки, И песня звонкая его Полна любви и муки. 1843, январь ЭМС Горы спят под дымкой Легкого тумана, И волной ленивой Звучно льется Лана. Месяц лучезарный Светит на вершины, Тянутся безмолвно Темные долины. В синеве небесной Звезды блещут ясно, Ветер притаился, Ночь лежит безгласно. Думы возникают, Да мольбы, да грезы: На душе так полно, Что катятся слезы. 1843, январь <Т. Н. ГРАНОВСКОМУ> Твое печальное посланье Я принял к сердцу, и опять В святую даль воспоминанья Я взором начал проникать, - И стало грустно! Сквозь тумана Безмолвно прошлое встает, Больней и глубже сердце жжет Незатворяемая рана!.. Зачем же скорбь, когда в былом Так много счастливых мгновений, И светлых лиц так много в нем, И задушевных впечатлений, И свежей жизнь блестит красой - Цветок под утренней росой? Иль только знаем в горькой думе О прошлом мы, что нет его, Что жизнь все гаже и угрюмей, И впредь не видим ничего? Иль все теперь иначе мерим, И в прежнем счастье, горе тож, Обидную мы видим ложь И даже прошлому не верим? - Мечтаний тщетных грустный ряд, Надежды, полные измены, Да скорбных несколько утрат, Которым больше нет замены, - Ужель из странствия сего И все тут - больше ничего? Ужель и вправду нам осталось Одно лишь только, чтоб душа Im Allgemeinen {*} затерялась, {* Во всеобщем (нем.).} Для жизни личной не дыша? Чтоб мы бежали ежедневно От наших чувств, от наших грез, Воспоминаний или слез, Ото всего, что задушевно - Затем, что стали мы стары, В том, что нам лично, жить устали, И нас болезненной хандры Волнуют смутные печали? Да уж и самый общий мир Не есть ли с жизнью ложный мир? Не может быть, мы юны вечно, И о былом твоя тоска Не есть нисколько знак предтечный Увядшей жизни старика. Нет! скорбь над тяжкою утратой, О прошлом чувстве, прежних днях, - Она любовь у нас в душах К тому, что в жизни было свято. Когда же значила любовь Не юность сердца? Из страданий Для нас спокойно встанет вновь Чреда надежд и упований! Мой друг, поверь, они не лгут, - Нас много светлых ждет минут. Но ты, в столице философской Учившись с молодых годов, Отрекся, может быть, Грановский От дидактических стихов. Прости мне их! Я в поученье Хотел утешить лишь тебя, Как утешаю сам себя Среди тяжелого волненья. Я, может, прав, - да дело в том, Что жизнь-то мучит, - и жалеешь Невольно пуще о былом, Его болезненно лелеешь, Как мать безумная в слезах С младенцем мертвым на руках. Но мне-то что ж тужить так много О прежнем? Светлого найти Что я, скажи мне, ради бога, Могу на пройденном пути? Что? Дружбу?.. Но она есть вечность, Она была, она и есть И не пройдет. Мы вместе несть Должны всю жизни бесконечность. Еще я тихим был дитей, Когда она меня сыскала, Взяла доверчивой рукой И приютила, приласкала, И первый симпатии миг Навек всю жизнь мою проник. Из всех же тех, что смертью взяты, Я только матери моей Глубоко чувствую утрату, Хотя не знал ее. Но в ней Привык я видеть, будто свыше Мне кто-то смотрит в жизни путь, И как-то легче дышит грудь, И скорби делаются тише. Привык я с мыслию о ней Соединять еще мечтанье, Что за пределом жизни сей Нам будет новое свиданье... Оно, быть может, неумно, Да так мне чувствовать дано. Воспоминанье жизни дальной Не о любви ль мне шлет печаль, И стало череды печальной Ошибок глупых сердцу жаль? Но укорять себя в забвенье, Будить отжившую мечту И видеть прошлых чувств тщету - Все это, друг мой, оскорбленье. Кто виноват? Я ль не обрел Того, чего искал так нежно? Иль ветрен был и только шел За ложью прихоти мятежной? Ужель во мне лишь пышет кровь И недоступна мне любовь? О нет! Ошибки, увлеченье - Во мне нелегкий пыл в крови, Но задушевное стремленье, Потребность истинной любви. Что ж делать?.. Жаль! Случайно рану То в жизни сердцу нанесло, Что жизни быть венцом могло... Но верить я не перестану! То было суждено судьбой, Смешно роптанье и бесплодно! А все же к двери гробовой Я не приду с душой холодной, Сомненьям уха не склоню И веру гордо сохраню. Но пусть случайных оскорблений Молчит болезненный язык, Уж наших светлых отношений Им не один отравлен миг. Мне в жизни жаль святых мгновений, Когда проснулись все мечты, Так простодушны, так чисты, Полны надежд и убеждений! Мне жалко радости былой И даже прошлых жаль страданий, Знакомых мест, любимых мной, И наших кунцевских скитаний, Да жаль еще мне новых грез Под склоном трепетных берез. Все это, друг мой, продолжая, - Хоть ad absurdum {*}, - наконец, {* До абсурда (лат.).} Я пожалею, умирая, Что нашей жизни есть конец. Пусть я брожу как бы усталый, Пусть мучусь вечною тоской, Пусть для забвения, друг мой, Я упиваюся марсалой, Но я теперь попал на след И то скажу, что уж уныло Сказал любимый наш поэт: Все, что пройдет, то будет мило! Я в этом тайны, наконец, Иной не вижу, мой мудрец! С благоговейною слезою Благословим мы, что прошло, И перед урной гробовою Преклоним скорбное чело, Но нам не надо падать духом, Не надо веры в жизнь терять, И глас грядущего внимать Доверчивым должны мы слухом. Пускай печали иль порок Нам душу ржавчиной покрыли, Пусть сожаленье иль упрек Нас долго внутренно томили, Но, духа вечного сыны, Всегда воскреснуть мы властны. Еще на счастье в жизни личной Надежд я светлых не терял И на него в хандре привычной Я прав моих не отдавал. Придет ли с свежею улыбкой Оно когда навстречу мне, Иль я признаюсь в тишине, Что только был знаком с ошибкой? Все это случай мне решит. Быть может, жизнь мою тревожа, Судьба мне бедствие сулит, Но будет смерть моя похожа На ясный вечер после гроз, Улыбку мирную сквозь слез. За стихотворное посланье Меня, Грановский, не брани И рифм плохое сочетанье Ты терпеливо извини. Мне нужен стих, когда тревожно Пишу я робкие листы Туда, куда меня мечты Влекут мучительно и ложно. Мне также нужен стих к тебе: Душевный мир и сердца муки В твоей душе нашли себе Так странно родственные звуки, Как будто свыше нам одна Обоим жизнь была дана. Мы одинаково здоровы И одинаково больны, И оба жребием сурово Одной хандрой наделены. Я радостно в твоем посланье Прочел, что говорить со мной Ты можешь только да с женой О тайном внутреннем страданье. Одно, что я в себе пеню, Основу дружбы вашей вижу (Хоть слабость глупую мою Всегда бесплодно ненавижу): То женски тихий, нежный нрав, Не знаю, прав я иль неправ? Одно пристрастье я с тобою Питаю к Пушкину. И что ж? С его больною стороною Мы, может, дружны? Он похож На нас болезненно. А может, К нему у нас пристрастья нет, А просто ни один поэт Души так верно не тревожит, Ведь не болезнь его печаль, И порицать мы станем ныне - Из современности - едва ль, Что находили в нем святыней, Чем наслаждались мы в тиши - И грусть и свет его души! А Таня! Милое созданье, Поэта лучший идеал, Не раз ему в пустом блужданье Я воплощения искал, - Так он мне близок! Но, признаться, Я идеалов всех моих - Хоть не могу отстать от них - А стал ужасно как бояться. Дано в числе мне божьих кар То, что я вместе стар и молод, Что сохранил я юный жар, А жизнь навеяла мне холод... Еще довольно скорби даст Мне сей безвыходный контраст! Как я живой бы речи снова Хотел из уст твоих внимать (Которые, чтоб молвить слово, Ты странно любишь раскрывать)! При этом я желал бы кстати Созвучьем усладить хандру, Тебя за чаем поутру Заставши в ваточном халате, Твоих волос увидеть тож Хочу я грустное спаданье (В чем на меня ты не похож, И, несмотря на все старанье, И сколько ты ни берегись, Как Боткин, скоро будешь лыс). Однако вижу: ямб усталый Уж начинает, боже мой! В строфе натянутой и вялой Хромать измученной ногой. Но я желаю на прощанье Еще размеренной строкой Тебя прижать к груди, друг мой, И скорбно молвить: до свиданья! Прощай! Ну! Кланяйся жене, Будь здрав, не пьянствуй слишком много И, вспоминая обо мне, Суди меня не слишком строго, Но, полный мира и любви, Мой трудный путь благослови, 1843, 6 апреля LIVORNO Подъезжая под Livorno, Видел я, как Апеннины Цепью длинной и узорной Растянулись вкруг равнины. Выезжая из Livorno С сигаретами в кармане, Был обыскан я позорно На предательской догане. Экой дьявол ты проворной! Экой ты мошенник скверный, Возле города Livorno Надзиратель доганьерный! <1843, весна> РАЗГОВОР (Из Мицкевича) Мой друг, для нас что могут разговоры значить? Что я так чувствую - к чему мне говорить? Когда нельзя всю душу в душу перелить, К чему в словах ее дробить и тратить? Еще до слуха и до сердца не касаясь, Слова уже остынут, с уст моих сдыхаясь. Люблю, люблю тебя! сто раз я повторяю, Ты сердишься, и хочешь ты бранить Меня, что я любви моей совсем не знаю, Ни высказать, ни выразить, ни в песнь излить, И будто в летаргии не имею силу Иной дать признак жизни, как сойти в могилу. Мой друг, уста скучают тщетным излияньем, А я хочу мои уста с твоими слить, Хочу с тобой биеньем сердца говорить, Да вздохом только, да лобзаньем, И так проговорю часы, и дни, и лета, И до скончания и по скончанье света. <1843> * * * Стучу - мне двери отпер ключник старый. Я знал, что нет хозяйки, что давно Она уже уехала далеко И странствует теперь под небом чуждым, Но мне на дом хотелось посмотреть. Как все знакомо! Зала длинная, Где поздним вечером, при слабом свете, Какие-то таинственные тени Уныло бродят, кабинет безмолвный, Где часто мы вдвоем сидели близко... Я молча темным локоном играл Иль говорил, что было на душе, А на душе тогда так было полно! И все на том же месте, как и было: Диван в углу, перед камином кресло, Цветы на окнах, на стенах портреты, А на столе развернутая книга. Я взял и пыль с нее обтер рукой, Скамейку шитую толкнул к дивану И у окна гардину белую Расправил. Солнце зимнее светило Печально... Уходя, спросил я: есть ли Оттуда письма? - Нет-с, не получаем. - Она меня теперь забыла, верно, А я? - и у меня любви нет в сердце, Одно воспоминанье! <1843> BITCH DER LIEBE {*} (Отрывки из автобиографии) {* Книга любви (нем.).} I Du Tor, du Tor! du prahlender Tor Du kummergequalter! Heine {*} {* Ты глупец, ты глупец, ты хвастливый глупец! Горем замученный! Гейне (нем.).} К Д<УШЕНЬКЕ СУХОВО-КОБЫЛИНОЙ> Как все чудесно стройно в вас - Ваш русый локон, лик ваш нежный, Покой и томность серых глаз И роскошь поступи небрежной! Увидя вас, конечно б, мог Любить вас тот, чья мысль далеко От страсти знойной и тревог, Кто любит тихо и глубоко. Он, в созерцанье погружась, От вас отвесть не мог бы взора... Но страшно мне глядеть на вас! Завесть не смею разговора, Боюсь узнать, что вы пусты, Что вы ничтожной суетою В холодном сердце заняты, Боюсь я в памяти с собою Унесть прекрасные черты С сухой и мелкою душою. 1841, зима II Прощайте! В сердце это слово Теперь мне врезано одно, Едва ли не приучит снова Мои глаза к слезам оно. Я вашу беленькую руку Тревожно вам сожму рукой, Но все ж вы не поймете муку, Знакомую с моей душой. И дай бог, чтоб всегда печали Шли мимо вас бы далеко, Чтоб всех вы весело встречали И провожали бы легко. Благодарю вас за участье, Хотя и малое, ко мне, При виде вашем знал я счастье И наслаждался в тишине. Я вас люблю! но не скажу вам Ни слова про любовь мою, И этих строк не покажу вам, И все в себе я затаю. К чему слова? Люблю я тщетно, Любовь моя вам не нужна, И лучше, если незаметна Для вас останется она. Вы будете моей мечтою... И заплачу я в жизни сей Моей безвыходной тоскою За тщетный сон любви моей. 1841, март III По тряской мостовой я ехал молча, Усталый от дневных забот и шума. Мне день, утраченный в пустом чаду, Холодным падал на душу упреком, И ночь мне не была отрадна... На месяц бледный облако нашло - Он сквозь него просвечивал печально, Пустые улицы безмолвны были, И только пес с досадою впросонках Навстречу мне сквозь зубы проворчал. При повороте белый дом угрюмо Ряд окон темных на меня уставил. Знакомый дом!.. Но вот свеча блеснула И в комнатах задвигалася тихо... Я встрепенулся. Сердце билось сильно - Я видел платье белое И чей-то медленно идущий образ. Свеча исчезла - я проехал мимо, И тяжело мне было на душе... <1842, март> IV Уж было поздно: надо было мне Пускаться в дальний путь. А мы сидели Еще вдвоем. Я с ней не мог расстаться, Мне был еще так дорог каждый миг, В который на нее глядеть я мог. Ночное небо было в темных тучах, И соловей в саду уныло пел. Мне было грустно, и она печальна Казалася. А я не смел сказать, Как я люблю, как мне страшна разлука, Не смел я верить, что меня ей жаль. Но отчего ж тревожна и печальна Она была?.. Уж не любовь ли это?.. Не верю! Может быть, участье, дружба - И только... <1842, после 20 июня> V Вдали от вас я только тем живу, Что брежу вами в снах и наяву. Что вкруг меня - того как будто нет, Все призраки, действительность - мой бред, И у меня все вы перед глазами, И долго, долго я любуюсь вами. Мне кажется: наедине со мной Сидите тихо вы рука с рукой И так глубоко любите меня, И мягкий локон ваш целую я, И нежно ваши сладостные взоры Ведут со мной немые разговоры. Улыбка ваша, ваш спокойный лик - Я забываюсь, созерцая их! Тут мир блаженства, и я в нем Тону душой, как в небе голубом, Живу и гасну в этом сновиденье, И думать страшно мне о пробужденье, <1842, июль-август> VI А вы меня забыли!.. Что вам я? Вы не любили никогда меня... Любили, может быть, как всех других, За то, что я учтив, не глуп и тих, Что с детства знали вы меня такого, Что зла я вам не сделал никакого. Быть может, вы теперь в стране родной Окружены поклонников толпой. Вам с ними весело, и вы, шутя, Смеетесь с ними, резвы, как дитя. Вам мил один из них, быть может... И ревность робкая меня тревожит, Я вечера того забыть не мог, Когда, прижавшись молча в уголок, Смотрел я, как, не отходя от вас, Занятый разговором длинный час, Стоял прекрасный юноша пред вами С блестящими, орлиными очами. Как в этот раз вы были хороши! А я, бессмысленный, внутри души, Я ревность дикую едва таил, И сам себе тогда смешон я был. Я ревновал! меж тем как не дерзаю Сказать вам, как люблю и как страдаю! <1842, июль - август> VII А помните, как амазонкою вы смелой Летели на коне... я ехал возле вас... Зеленый ваш вуаль порхал вкруг шляпки белой... Но вот испуганный ваш конь, остановись, Вдруг ринулся назад. За вами поскакал я И бледен был, как смерть, и в страхе весь дрожа, Вы тут любовь мою невольно увидали, И в этот вечер стали вы со мной нежней, И как-то ласковей вы на меня взирали... Да! вы меня жалели!.. - В комнате моей Сырой был холод по ночам: вы это знали - И вы укрыться мне свою мантилью дали. О! как же я, нарядом странным облаченный, Был счастлив и смешон! Как жарко целовал Мантилью вашу я! Как я в ночи бессонной Ее к груди моей безумно прижимал! А к утру я заснул так сладко, так раздольно, Как будто б ангел сон напел мне песней вольной. <1842, июль - август> VIII Как часто я, измученный страданьем, Любовь мою вам высказать хотел, Но ваш покой смутить моим признаньем, Благоговея, никогда не смел. Не потому, чтобы оно невольно Могло любовь вам в сердце заронить, Но вы жалели б, вам бы стало больно, Что вы меня не можете любить. А втайне я желал, чтоб вы узнали... Чего-то ждал, чему-то верил я, И тешила надежда сквозь печали Обманчивой улыбкою меня! <1842, июль - август> IX А часто не хотел себе я верить, Хотел не верить, что я вас люблю. Я думал: если искренно проверить Всю жизнь прошедшую мою - Ведь я уже не раз любил, - и что же? Горела, гасла, длилась, гасла вновь, На сны, в ночи бродячие, похожа Моя тревожная любовь. И к вам любовь, быть может, так же точно Фантазии недолговечный плод, В душе возникнув как-то ненарочно, Меня помучит и пройдет. Так я, глупец, напрасным утешеньем Хочу добыть обманчивый покой, Но сердце не знакомится с забвеньем И не расходится с тоской. Бывало, я, в ребяческой отваге, Мечты любви стихам вверять желал, Но был ленив, теперь же от бумаги Пера бы я не оторвал. Теперь же только лишь тогда дышу я, Тогда лишь я могу существовать, Когда страницы эти к вам пишу я, Хотя вам ввек их не видать. И не любил еще я так глубоко, Как вот когда, с капризною враждой, Томя меня любовью одинокой, Судьба хохочет надо мной, <1842, июль - август> X Я с_о_рвал ветку кипариса С могилы женщины святой, И слезы теплые лилися, И дух исполнился мольбой. И тень ее на помощь звал я, И, изнывая в скорби, ей Тревожно тайну поверял я Любви тоскующей моей, И, преклоняясь над могилой, Молил, чтоб из страны иной Мою любовь благословила Она невидимой рукой. И скорби сердца улеглися, Я веры тайной полон был, И тихо ветку кипариса Я в книгу эту положил. <1842, июль-август> XI Пиза Заснула Пиза в тишине ночной, Но Арно в берег плещет, не смолкая, Сквозь туч, едва озарена луной, Стоит уныло башня городская, Протяжным звоном каждый час считая... Вдали гуляка позднею стопой, Стуча о плиты в ходе торопливом, Тревожит воздух оперным мотивом. Как пусто, страшно в полуночный час, О! если б знали бы - в минуты эти Как я страдаю, думая о вас! Как чувствую, что я один на свете! Что отказала мне любовь в привете! Что в жизни тщетной ни единый раз Ошибкой не сойдет ко мне отрада, И мне отречься от блаженства надо! А если бы меня любили вы - Что мне тогда условий светских цепи, Людей насмешки, глупый суд молвы, Гнилой закон, что с каждым днем нелепей! С собой бы вас в мои увлек бы степи, Которым, кроме неба синевы, Иных границ еще не положили, И беспредельно мы бы там любили, <1842, октябрь> XII Вы выросли, любя отца и мать, Сестер и братьев, тихо и спокойно, Без тяжких дум, без горя, без страстей, Взошли вы в круг, где все условно, плоско, Живому чувству проблеснуть нельзя. Вам молодежь, за вами увиваясь, Открыла тайну вашей красоты, И зеркало вам рассказало то же - И вы довольны были. Иногда Казалось вам, что будто тот иль этот Вам нравится. Но их любви язык - Бездушный или детский лепет - Не мог вам ни на миг дойти до сердца. Так ваша жизнь все шла обыкновенно, Привычной колеей, которая Убита так, что ехать вечно гладко, А я был вечный мученик всю жизнь. Внутри себя безмолвно и угрюмо Я думу каждую и каждую мечту Тревожил день и ночь. В моем семействе Мне было скучно. Дом мне был тюрьмой, Где двери на замке держал обычай, Приличие стояло на часах, И был закон надсмотрщик престарелый. И жил всегда я только сам в себе, Как узники живут обыкновенно. И вот во мне мучительно тогда Возникла жажда знанья и блаженства, И вместе с ней, как неразлучный друг, Возникло бесконечное страданье. Дало мне знанье силу отрицать, Тревожную, мучительную силу, Искание блаженства мне дало Уверенность, что я его не знаю. А между тем я в самом деле тих И ясен, будто создан для блаженства, Могу в себе носить святую жизнь, Могу любить глубокою любовью. Когда впервые я увидел вас, Остановился я, и сердце билось. И впал в раздумье я безмолвное: Я чувствовал, что вы мое блаженство! Ведь вы самих себя не знаете, Вы с жизнью света свыклись поневоле, Вам кажется, что роль красавицы Играть вам надобно самолюбивой. А между тем я видел вас тогда, Когда прямое чувство пробуждалось У вас в душе иль рифма звонкая Касалась вам до трепетного слуха, И видел ваше я лицо, когда Оно души глубокость выражало... О! если бы меня любили вы, Как мы могли бы счастливы быть оба!.. А вот вся жизнь моя разорвана... За что? Зачем? За что вся эта кара? Весь божий гнев на мне отяготел, И жизнь моя осуждена на муку? Но я настолько понимаю жизнь, Что эта мука есть мое блаженство. <1842, октябрь> XIII Залог блаженства в жизни скучной, Залог спасения от мук, Ношу с собой я безотлучно Ваш дар, работу ваших рук. Еще с собой ношу всегда я Все те страницы, что ко мне Шутя писали вы, не зная, Как драгоценны мне оне. Еще ношу я, как святыню, Ваш образ в памяти моей И оживляю им пустыню Моих бесплодно длинных дней. <1842, октябрь> XIV Флоренция Я по Флоренции бродил печально, По лестницам высоким я входил В большие залы мраморных палаццов, Где по стенам висели в ярких рамах Картины вдохновенных мастеров. И я смотрел и втайне все искал Я вашего лица среди созданий, Которые живут на полотне Своей глубокой неподвижной жизнью. Искал его средь ангелов святых, Молящихся мадоннам Рафаэля, Искал его я в нежных образах Correggio и Andrea del Sarto {*}, {* Корреджио и Андреа дель Сарто (итал.).} Искал в спокойных ликах Перуджини И грустно вышел из старинных зал, Не встретя вас среди толпы созданий. И вот пошел бродить из храма в храм, Искал везде с тоскою беспокойной, Предчувствуя, что должен вас найти. Взошел я в церковь dell'Annunziata {}. {* Благовещения (итал.).} Налево вижу памятник надгробный: Две женщины из мрамора сидят, И их святой, молясь, благословляет. Я побледнел и вспыхнул. Да! Одна Из них на вас похожа. Та же тихость Во всей ее прекрасной форме. Та же Безоблачность в ее лице спокойном И та же нежность взора. Даже так Она склонила голову, как вы. Ее художник неизвестный создал! Быть может, в мире я, как он, пройду - Художник неизвестный - и, как он, В душе я проношу чудесный образ, И с ним умру и встану в жизни новой. На женщину из мрамора глядел Я долго в умилении безмолвном. С тех пор я в церковь dell'Annunziata Хожу, как на молитву, каждый день, И там сажусь пред ликом мраморным, И молча созерцаю в обожанье. 1842, октябрь XV Вчера я в церковь dell'Annunziata Пришел. Была вечерняя молитва. Монахи пели, и гремел орган, Под темным сводом звуки сотрясались Таинственно. Толпились люди, тихо И набожно колена преклоняя. Я стал у ног знакомой статуи И очи поднял к ней с любовью грустной. Свет падал на нее задумчиво Сквозь окон купола. Над ней носился Дух божий в виде голубином. И мне казалося, что кто-то свыше Меня благословляет. Что хотел В ней выразить художник неизвестный? Не знаю. Ключ у ней в руке, у ног Ее собачка с умным, добрым взглядом. Казалось мне, собачка на меня Смотрела будто с ласкою печальной. Быть может, что она внутри меня Любви читала повесть и жалела. А статуя взирала только к небу. Звала ль меня? Сулила ли блаженство Или меня заметить не хотела?.. Так вашей жизнью я одушевлял, В безумии, немое изваянье, Искал любви, и знать судьбу хотел, И горько насмехался над собою. В то время девочка, ребенок милый. Взошла и стала возле на ступени И глазками невинными смотрела На статую. А я благодарил Внутри души прекрасного ребенка За симпатию. После стал я долго, Внимательно рассматривать лицо И находить все, что на вас похоже И что не так. И вы так живо, полно В моем воображенье создались, Что я забылся, не хотел уйти, Мне хорошо на этом месте было, Но смолк орган, народ стал расходиться, Действительность разрушила мой сон, И медленно пошел я, скорбным взором Со статуей прощаяся до завтра... 1842, октябрь XVI Любовь моя мне стала тайным светом Души. Уж не враждую я ни с кем, Людей встречаю с ласковым приветом, Хотя мне их не надобно совсем, На все смотрю я, все благословляя... Две жизни разных я ношу в себе, Моей любовью обе просветляя: В одной я пошлину плачу судьбе И людям жертвуя самим собою С участием... хоть тяжело оно, Но, как ребенок, стал я добр душою С тех пор, как в ней любовью все полно. За то в другой я жизни полон вами, За то в другой я вам принадлежу И счастлив, что духовными очами На вас безмолвно, долго я гляжу. 1842, октябрь XVII В тиши ночной аккорд печальный Тревожит мир души моей, Как будто отголосок дальний Былого счастья, лучших дней. Опять тоска, опять стремленье, И страсть и скорбь проснулись вновь, Опят нет веры в сновиденья, Опять мучительна любовь, О! если 6 вам в отчизне дальней Случайно как-нибудь, во сне, Раздался мой аккорд печальный - Вы вспомянули б обо мне. И не любя, но сострадая, Подумали б, как в поздний час, Под скорбный звук изнемогая, Я втайне думаю о вас. 1842, октябрь XVIII Мне говорили, будто в сердце вы Любви питать не можете нисколько, Тщеславны, злы, кокетливы - и только. Не спорил я. Что значит крик молвы? Художник легкомысленный, холодный Безумно пред картиною стоит И вкривь и вкось порочит и бранит, Но как ничтожен суд его бесплодный! А тот, кто взором внутренним души Проникнуть в ней умел до жизни тайной, Тот знает верно, знает не случайно, Как все черты в созданье хороши. А я, хотя б сто голосов шумели И в уши мне кричали суд молвы, - Я знаю то, чем кажетеся вы, И знаю то, что вы на самом деле, 1842, октябрь XIX Я одарен способностью ужасной: В то время как я жизнью поглощен, В движенье страстном ею увлечен, - Могу я видеть вещи холодно и ясно. Я вижу, что любовь моя есть бред, Который молодость мою погубит, Что носит смерть в себе, кто тщетно любит, Что в самом деле для меня блаженства нет. Я вижу ход судьбы бесстрастной, ровной, Причины, следствия - все вижу я, Как будто человек другой в меня Взошел и судит безучастно, хладнокровно. Он строг всегда и незнаком с ошибкой, Страдаю ль я, иль счастлив, иль люблю, - Он в гордом знании на жизнь мою Взирает с равнодушно-горькою улыбкой. Когда блаженствую - он без участья, С насмешкой говорит, что это бред, Когда я чувствую, что счастья нет, Он злобно мне твердит, что есть на свете счастье. 1842, октябрь XX Вы дружбу мне хранить глубоко Клялися, ввек не изменя. О! если так - в стране далекой Молю вас, вспомните меня! В часы унынья и страданья, Печально голову склоня, Как друга, полного вниманья, Молю вас, вспомните меня! В часы молитв и умиленья - Вы, как заступница моя, Как ангел, полный сожаленья. Молю вас, вспомните меня. <1842, октябрь - ноябрь> XXI Два дня я не видал моей стат_у_и. Флоренция уныла в эти два дня Была. Над ней висели тучи. Арно, Как желчный человек, все время злился, И дождь все лил, и было холодно. Но вот опять настало воскресенье, И солнце проглянуло. Стало сухо На улицах. Привычною дорогой Пошел я в церковь dell'Annunziata, Опять орган играл. Моя статуя Казалася на вас еще похожей, Глядела на меня точь-в-точь, как вы, О! этих у меня минут блаженных, Минут безмолвного воспоминанья, Никто отнять не может. Я украл их У жизни, и с тех пор сносить мне легче Мучения, которые она Мне щедро расточает. - Но, должно быть, Ужасно странно старику монаху Меня всегда на том же месте видеть! Он, верно, взор мой выследил уже И рассердился, что хожу я в церковь Не для молитвы, или - может быть, Жалея, помолился за меня, А может быть, он улыбнулся только, Как человек, давно привыкший к жизни... О! если б знали вы, как я могу Любить и нежно и глубоко, - сами Вы рады были бы любить меня. Но я не смею высказать любви! Я несколько могу украсть у жизни Минут безмолвного воспоминанья - И только... 1842, ноябрь XXII Сегодня колоколен звон печальный Воспоминанье разбудил во мне О близких сердцу, об отчизне дальней, Ее великопостной тишине, О людях мрачных, будто жить им мука, Об улицах, где тает желтый снег, И всюду пустота, унынье, скука, Туман и сырость - томен человек... Я вспомнил, как мы с вами у камина Сидели вечером... уже давно! Но памяти не свеяла чужбина, Что было в сердце - и теперь оно. Еще я ночь храню в воспоминанье Христова воскресенья. В церкви вы Тогда стояли в белом одеянье, С свечой в руке, средь набожной толпы, Ваш ясный взор исполнен был покоя... Вы как-то улыбнулися мне раз, А я тогда, поодаль грустно стоя, - Я вас любил и мог глядеть на вас. 1842, декабрь XXIII И год прошел, прошло и больше года... Я вновь был с вами летнею порой, Кругом цвела зеленая природа, И вы дружней казалися со мной. Да, дружбу вашу, может быть, в награду Вы за любовь мне дали. Может быть, Недаром вам старинную балладу О рыцаре вдруг вздумалось твердить. Тот рыцарь был в далекой Палестине, Искал забвения сердечных ран, Но сердце, верное своей святыне, Von seinem Grame nicht genesen kann {*}, {* Не может излечиться от своей тоски (нем.).} И он оставил бой и Палестину И, возвратяся, ждал, когда она Окно растворит, взглянет на долину, Как светлый ангел, тишины полна. Как рыцарь тот, и я теперь, блуждая, Ищу забвения сердечных ран, Но сердце, все тоскуя и желая, Von seinem Grame nicht genesen kann. 1842, декабрь XXIV Я новому искусству предался, Исполненный надежды и отваги, С благоговением чертить взялся Карандашом я лица на бумаге. Не знаю я, успею или нет. Быть может, нет способности нимало, А может, есть она! Но ваш портрет Мне сделать надобно во что б ни стало, А если мастером мне быть дано И бросить кистью, свыше вдохновленной, Живые образы на полотно - Вы будете моей святой Мадонной. 1842, декабрь XXV Труд не пропал, учился я не тщетно. Ходил я в церковь dell'Annunziata С моим maestro. Там в благоговенье Я очерк написал моей статуи. И он похож. Теперь я стану ночи Просиживать перед моим рисунком Или чертить с него другие лица, Все больше приближаясь к сходству с вами, И наконец я воссоздам ваш образ. Его поставлю я перед собою, И поселится в комнате моей Он как святыня. В ней тогда, как в храме, Все тайною небесною задышит, А я садиться стану перед ликом, Безмолвно созерцая в обожанье. 1842, декабрь XXVI Livorno Livorno спит, озарено луною, А я стою печально у окна, Верхушки мачт мелькают за стеною, Маяк горит. Там море! Там волна Кочует вслед за дружною волною... Туда пущусь я завтра, и Луна Осветит бледно зыблемое лоно С конца в конец далекий небосклона. Но страх и скорбь в ночи меня тревожат* Что, если вы не любите меня? Что, если вы действительно, быть может, Смеетесь надо мной, тогда как я Любовью мучусь?.. И между тем как мчится жизнь моя Мучительно в волнении бесплодном -> Гордитесь вы в тщеславии холодном. А я, как Пигмальон, стою пред вами И тщетно вас хочу одушевить... Но нет! и тут я тешуся мечтами! Но вы горды, я горд. Что может быть Для вас с своими муками и снами Моя ненужная любовь? Хранить Ее я стану про себя, и только, А вы и не заметите нисколько, 1842, конец декабря XXVII Рим Я ночью подъезжал к святому граду, О вас воспоминанием томим: Так вот где жизнь давала вам отраду, Вот он, любимый вами, старый Рим!.. Я видел в полукруге колоннаду, И храм, и купол, скругленный над ним, - При свете лунном, в синей мгле тумана, - И слышал плеск я звучного фонтана. Какими-то несбыточными снами Душа исполнилась, казалось мне, Что здесь могу бродить я вместе с вами В тиши колонн, безмолвных при луне, Фонтан журчит и искрится пред нами, Темнеет купол в синей вышине, А я гляжу при блеске лунной ночи Вам в светлые, задумчивые очи. Мне странным веет Рим воспоминаньем О днях безвестных мне, душа моя Так с вашим сблизилась существованьем, Что вашу жизнь переживаю я. В особый мир, как бы очарованьем, От лиц окружных я унес себя, Ничьими не проникнутый очами, В прошедшем вашем все я вместе с вами. Мы молимся мадоннам Ватикана, Мы в Колизей идем, когда луна Над ним восходит. Дома утром рано Иль вечером стоим мы у окна: Глядим на Тибр, за ним лежит поляна И горы синие, его волна У берега колышет челн забытой, Пол-Рима в отблеске зари открыто. Уста немы. В дали теряясь взором, Мы чувствуем, что происходит в нас, И говорим безмолвным разговором... В моей душе то, что в душе у вас, Родится разом, мысль в движенье скором Летит за вашей мыслью каждый раз, И я люблю, блаженствую и плачу, И жизнь в несбыточном мечтанье трачу, 1843, январь XXVIII Я взял коня и поскакал в Albano. Там жили вы еще не так давно. День ясен был, но злобный tramontano {*} {* Северный ветер (итал.).} Мне дул в лицо, и было холодно. Вдали лежало море за поляной, И в блеске дня сребрилося оно. Нетерпеливо путь свершал я длинный... Кругом задумчиво стояли пинны. В Albano вы меня свезти просили Знакомцу, другу вашему, поклон, Он рад был, что его вы не забыли, И встретился, как друг, со мною он, И с ним об вас мы много говорили. Он знает вас, как я, с любовью он Ваш лик чудесный вспоминал со мною И как вы нежны и светлы душою. Давно я дня не проводил такого, Давно мне не было кому сказать Об вас из сердца вынутого слова... Тут имя ваше мог я повторять И слушать, как оно из уст другого С участием произносилося опять... О! верно вам откликнулися речи, Об вас веденные при этой встрече. Прощаясь, мы друг другу обещали Не раз видаться... Тихо ехал я В Castell'Gondolfo, где и вы бывали, Быть может, часто: медленно бродя, Быть может, вы на озеро взирали, На замок и на дальние поля И по дороге шли, где, зеленея, Шумит дубов тенистая аллея. Я в Рим вернулся поздно. Темно было. Тянулись стогны в грустной тишине, Свет фонарей по ним бродил уныло - Но хорошо на сердце было мне, Оно воспоминало и любило... Я думал, что увижу вас во сне, Но лег усталый, сон мне не приснился, И я поутру грустно пробудился, 1843, январь XXIX Я так давно не видел вас во сне, Что это даже стало страшно мне. Мы так давно расстались... может быть, Вам удалось совсем меня забыть, И вы не стали посещать меня, А может, сам я, голову скдоня Под гнетом жизни, силу потерял, Которой образ ваш я вызывал В безмолвии ночей, пред каждым сном, И был уверен видеть вас потом, Смиренно стал тревожить я мольбой Все силы тайные, что мы судьбой Привыкли в смутной думе называть, Но в них давно умел я разгадать Жизнь мира, связь между людьми. Оне Живут в нас и таинственно во сне Людей выводят дальних, с жизнью чьей Сплелись мы сильно жизнию своей. Мольбы остались тщетны - и не раз Я думал, что с ума схожу подчас, Вчера я слушать оперу ходил, И весь я музыкой исполнен был. А музыка - любовь, и в этот раз Уверен был опять я видеть вас... И снова посетили вы меня - Хотя на миг и смутно... Помню я Улыбку, полную любви... Потом Исчезли вы, как тень. Теперь в моем Воспоминанье этот сон живет, Улыбка ваша из ума нейдет. Вчера вы, верно, вспомнили меня, Или ко мне писали... или я Сегодня получу письмо от вас, Я так давно его жду каждый час! И, может быть, оно придет ко мне, Как та улыбка светлая во сне. Но я письма от вас не получил, Но вы меня не вспомнили, быть может, И сон мой только бред горячки был, Которая бесплодно дух тревожит. О! если б знали вы, как жизнь моя Проходит скорбно! Если бы вы знали, Что чувство, мысль, любовь - все для меня Источник нескончаемой печали! Увидя, как мне трудно жизнь сносить, Взглянув во мне на внутреннюю битву, - Вы небу прошептали б, может быть, Укор мятежный или робкую молитву, 1843, январь XXX Вчера она пела, Клара Новелло, И песнь ее звонко неслась. За песней куда-то сердце летело, И вздох прорывался не раз. Влюбленные звуки, страстные звуки Так живо встревожили вновь Желания сердца, полные муки, Стремленье, тоску и любовь, Она улыбалась мило и нежно... Как поступь мила у нее! Откинутый локон вьется небрежно Вкруг беленькой шейки ее. Смотрел я и слушал, грудь изомлела, С ресницы слеза пролилась... Мучительно сладко Клара Новелло Вчера мне напомнила вас! <1843, январь - февраль> XXXI Не знаю почему, певица эта Мне вас напоминает каждый раз... Да! общее есть что-то между вами, Хотя она не столько хороша. Не знаю, взгляд ли то иль русый локон, С виска слегка откинутый назад? Иль профиль весь, иль тихая походка? Но на нее могу глядеть я долго И видеть не ее, а видеть вас. Ее черты в моем воображенье Так изменяются, что я могу Себе представить вас. А звонкий голос Поет мне песнь любви, и я так счастлив, Когда смотрю и слушаю безмолвно, И забываю, что сижу в театре И вкруг меня толпа людей мне чуждых... А после, возвратись домой, - один Сижу я долго, тяжело на сердце Становится. Я начинаю вновь Так понимать глубоко, что все это Мечта напрасная, и я для вас Почти чужой. Чужим остаться должно! Все эти дни я как-то болен был, Мне как-то было на душе тревожно, И сны меня пугали по ночам, Вы мне являлись горды, равнодушны, Почти насмешливы. А между тем - Не правда ль?.. никогда вы надо мною Не насмехались? Вы со мною были Добры - не правда ль? То был сон пустой, Навеянный моей враждебной жизнью. И при свиданье дружелюбно вы По-прежнему протянете мне руку... Но ночь бежит, а на душе все грустно!.. <1843, январь - февраль> XXXII Вчера был теплый день, и веяло весной, И солнце ярко грело и светило, Бродил вкруг Рима я ленивою стопой... Воспоминанье живо мне чертило Весну такую же в моей родной стране, И как-то хорошо и грустно было мне. Таким же воздухом дышал я над рекой, Где вместе мы на берегу сидели, Березы белые, склоняся над водой, Купали лист зеленый и шумели. Тепло и радостно встречало утро нас, И резво птички пели... Я глядел на вас. Я в упоении, дыханье притая, Глядел на вас, и сердце сильно билось... И первый ландыш вам в то утро сорвал я - И что с тех пор с моим цветком случилось? Увядший ли давно, заброшен вами он? Иль тихо в книгу он на память положен? Не знаю, может, вы забыли этот миг, И я один храню в воспоминанье И утро тихое, и ваш спокойный лик, И светлое, как в праздник, одеянье, И то, что с ваших уст, как веянье весны, Сдыхались Шиллера мечтательные сны. О! дорого б я дал, чтоб снова в тишине, Там, у берез, где робко льются волны, Весной я с вами мог сидеть наедине И слушать бы, очарованья полный, И листьев легкий шум, и звуки ваших слов, И жить, и замирать в чаду волшебных снов!.. <1843, март> XXXIII Albano. Апрель <1843> Уже давно я в книге этой Стихов в раздумье не писал, Молчала рифма, дух поэта В заботе праздной изнывал. Я тратил жизнь в порочной лени При буйном звуке пьяных чаш, И реже средь моих видений Являлся светлый образ ваш. Но здесь, в тиши уединенной, При сладком веянье весны, Как звуки песни отдаленной, Несутся вновь былые сны, И я затерян в смутной дали Воспоминания и грез, Блаженства полный и печали, Надежд обманчивых и слез. Заря ль мои растворит очи, Иль в море дальнем гаснет день, Иль южной ночи, теплой ночи В полях ложится блеск и тень - Передо мной, как сновиденье, Ваш светлый взор, спокойный лик И тихой поступи движенье... И страстно шепчет мой язык Все звуки вашего названья, И эти звуки сладки мне, Как песни юга, как лобзанье, Как вод плесканье при луне... <1843>, апрель XXXIV Неаполь. Май <1843> Опять уже прошло так много дней С тех пор, как не писал я в этой книге! Опять молчит печально стих ленивый! Поэта ль дар уже во мне исчез, Или любовь моя охолодела? О нет! Любовь моя осталась та ж... По-прежнему она тревожит душу То светлых грез отрадной чередой, То скорбным чувством настоящей жизни, И я живу, переходя от снов К сознанью, от сознанья к сновиденьям. Вчера один без цели я блуждал В аллеях трепетных villa reale, - Сквозь быстрых облак падал луч луны На берег дальний Байи и на море, Кругом меня шумел оливы лист, И звучные у ног плескались волны... Я вспомнил - год тому назад иль боле - Я жил в Неаполе - и мне тогда Под шум валов приснился сон блаженный: Я видел, будто я в villa reale - Блуждаю по аллеям одиноко, И вот внезапно вы навстречу мне, И тихо протянули вы мне руку - И мне сказали, чтобы верил я, Что вашим буду я во что б ни стало... Я вспомнил - ив душе опять на миг Тревожная надежда промелькнула... К чему она?.. Прекрасную мечту Развеет холодно докучный опыт, И, вероятно, мне придется в жизни Увидеть, как состаримся мы оба, И стану я с насмешкой разбирать Морщины желтые на том лице, Пред чьей красой благоговел я долго... А вы - вы точно так же равнодушно На старика седого взглянете, Как прежде вы на юношу смотрели, Иль, может, с той же дружбой благосклонной, Которая не растревожит сердца. Быть может, вам тогда признаюсь я, Как я любил вас втайне - долго, трудно, Вы посмеетесь надо мной - и сам Я улыбнуся холодно и горько... А если вдруг тогда в обоих нас Проснется мысль, что оба мы напрасно Растратили и жизнь и сердца жар, Меж тем как, может быть, одно бы слово Могло заставить нас жить полной жизнью? Ну! если вдруг с испугом мы назад Оглянемся на то, что безвозвратно, И об ошибке целой жизни мы С раскаяньем бесплодным пожалеем?.. Как мне все эти думы тяжелы, А отогнать их не имею силы!.. Но нет! Старик вам никогда не скажет, Как юноша умел любить вас сильно, С насмешкою холодною и горькой Он не вспомянет о прошедшем чувстве, Но при закате мирном тусклых дней Он сохранит о нем воспоминанье Глубоко и безмолвно, как святыню... <1843>, май XXXV Saline Theodorshalle Я проезжал печальные края, Все капал дождь и реяли туманы, И много смут в дни эти прожил я, Мучительно болели сердца раны. Когда бы знали вы, вам было б жаль, Что в жизни мне так многое постыло, Что старая досадна мне печаль, И то смешно, что прежде было мило! Но в эти дни унынья и скорбен Душе еще один приют имелся, Как страннику в морозы зимних дней Огонь, где б он оттаял и пригрелся. Приют души, мой светлый огонек - Любовь моя! И с нею те мгновенья, Когда о вас я втайне думать мог И наяву теряться в сновиденье. О! сколько сердце знало чудных грез, Надежд, где все ласкает иль тревожит, Стремлений жарких, задушевных слез, - Того язык пересказать не может. И пусть мои обманчивы мечты, И пусть пройду я одиноко в мире, И сладкий звук душевной полноты Замолкнет робко, пробежав по лире. Довольно! я любил вас в тишине!.. И, может быть, когда меня не станет, На эти строки, отзываясь мне, Слеза любви с ресницы вашей канет!.. <1843, август> XXXVI Schwalbach. 29 августа <1843> Я возле вас сидел во сне: Моей любви прочли вы муку В дрожащем голосе - и мне Вы крепко, крепко сжали руку И говорили мне: люблю! Так близко вы ко мне дышали И шею обняли мою, Меня в уста вы целовали. И вот, когда проснулся я, - Так сердце было полно вами, Все, что от вас есть у меня, Я облил жаркими слезами. Безумно я весь день бродил И на устах, душой ликуя, Еще я мнимое носил Напечатленье поцелуя. <1843>, 29 августа XXXVII Ганау. Октябрь <1843> Я изнывал в глуши печальной, И мне казалось, что давно Забыт уж вами странник дальний, И сердцу было холодно. Но ваше милое посланье Мне отогрело сердце вновь, Опять живее упованье, Опять доверчивей любовь! Так вы меня не позабыли? Так вы меня в родной стране Хотя немного, да любили И вспоминали обо мне. Я скоро вновь сожму вам руку, Я скоро вновь увижу вас. Слезу очей и сердца муку Поймете ль вы на этот раз? Иль благосклонны - без участья - Ни рукожатья, ни слезы, Ни сердца мук, ни сердца счастья Понять не захотите бы? Я верю!.. мне не верить больно! Не верю!.. верить мне смешно! Я не состарился довольно, И уж не молод <я> давно. Еще ли жизнь меня обманет? Еще ли светлый сон пройдет? И жизнь еще страшней мне станет, И холод пуще обоймет?.. Но ваше милое посланье Мне отогрело сердце вновь, Опять живее упованье, Опять доверчивей любовь!.. <1843>, октябрь XXXVIII Пиза. Май <1844> И вот уже прошло еще полгода! Мне стих был чужд. В чаду пустом Сгорала жизнь. Безумная свобода Была мне диким божеством. Покорствуя бесстыдно произволу, Я был как мальчик, что вчера На волю вырвался, оставя школу... Прошла брожения пора: Опять душа бежит пустых волнений, К ней плесень лжи не привилась, И вновь ищу я чистых вдохновений, И вновь мой стих звучит для вас. Пускай жестоко жизнь играет мною, Иль дерзко я играю ей: Любовь меня возвысит над бедою, Спасет из хаоса страстей, Очистит дух святынею страданья, - И жизнь я вытерплю мою, И горечь слез, и тяжесть испытанья В ней за любовь благословлю, За несколько внутри души прожитых Святых минут, блаженных снов, - Цветка больного хладом не убитых Кой-где трепещущих листов. <1884>, май XXXIX Берлин. Июнь <1844> Я вам сказать хотел бы много, Все то, что на сердце лежит, Что тайной, внутренней тревогой Все эти дни меня томит. Пусть никогда не донесется До вас пустынный голос мой, Пусть только мне в мечте одной Вниманье ваше отзовется, - Довольно! Я воображу, Что вы со мной, что в вас пробудит Участье то, что я скажу, И мне, быть может, легче будет. В себя печально заглянуть Пришлося мне в уединенье - И тяжело вздохнула грудь! В душе нашел я опустенье... Нашел, что смертный холод жмет Мне сердце - и оно остыло... Ужели время все сгубило Уже тем самым, что идет, Идет так долго, пусто, вяло, Что просто жить душа устала? То, чем она была полна, Ее не греет, не тревожит, И уж бесчувственна она, И уж любить она не может... И показалось мне, что я Вас не люблю - а то, что было, Напрасно душу шевелило, Что вся любовь была моя Одним болезненным движеньем Последней юности, огня Последней вспышкою, - и я Проститься должен с сновиденьем, Душой погасшею истлеть, Состарясь сердцем, замереть. И что ж я делал в самом деле? Умел ли вам сказать доселе, Как я страдаю, как люблю, Как вам бы отдал жизнь мою? Пред вами пал ли на колени? Рыдал ли я у ваших ног? Или себя я превозмог? Блаженство внутренних мучений, Как тайну неба затая Там где-то свято и глубоко, - Умел ли с этой тайной я Гореть и гаснуть одиноко? Нет, нет! Любовь моя есть ряд Полунадежд, полупризнаний, Полунесказанных страданий, Полусказавшихся отрад. О! Так ли любят? Боже, боже! И что ж осталось от всего? Тетрадь стихов, где вечно то же Сказалось - больше ничего? И те, когда я их читаю, Так жалки кажутся, смешны, Натянуты и холодны, Что я себя в них презираю. И что ж я сделал для любви? Брался за кисть - и бросил снова... Тоска сухая вновь готова Снедать бесплодно дни мои. Скажите мне! Ужель душою Я опустел и вас забыл? Иль никогда вас не любил И только жил я сам с собою, Чтоб жизнь пустую как-нибудь Занять и время обмануть? Так я пишу в ночи безгласной И так томлюсь... и много дум Испуганный тревожат ум, И сердцу больно, сердцу страшно. Зачем я жил? Зачем живу? Я жил, желал, страдал, стремился, Терялся в грезах наяву... И что ж нашел? чего ж добился? Где вера? истина? любовь? И нет любви, ничтожно знанье, И веры нет - и скучно вновь Все те же повторять страданья, И скучно жить, и страшно жить, Жить и не верить, не любить! Давно хотелось мне стихами Путь человека описать, Который с первыми лучами Оставил дом. Ему дышать В прохладе утренней раздольно. Проснулась птичка с песней вольной, Она летит, она поет, И жить и петь ей наслажденье, И вдаль следить ее полет, Ее заслушиваться пенья Так хорошо, что можно в том Душою вовсе погрузиться И будто в чудном сне забыться. И вот развеялись кругом Тумана утреннего тени, И зелен лес, и робко в нем Заводит шепот лист с листом, И пахнут свежие сирени. Поток серебряной струей Звенит о камень, злак поляны Сверкает трепетной росой, И юн и ясен день румяный. И жизнь свежа, и жизнь ясна, И сердце бьется жизнью новой, Душа тепла, душа полна, Молитва с уст звучать готова... Но дале в путь! Уж смолк поток, Дол шире, солнце пышет ярко, Поник головкою цветок, Дышать безмолвной птичке жарко. И путник, будто утомлен, Ступает медленно и вяло, И вдаль печально смотрит он, Душа сгрустнулась и устала. Как дальний сон, как смолкший звук, Воспоминание тревожит Картиной утра, но уж дух Знать прежней радости не может. И дале в путь! И степь кругом, И взор конца не различает, И знойно день налит лучом, Трава желтеет и сгорает, Уж пеплом стал степной ковыль, Уже земля калится в пыль, И с диким свистом ветер жгучий, Беснуясь, носит прах летучий. И путник дале хочет в путь, Но все усилья тщетны стали, Уста засохли, щеки впали, Трепещет, задыхаясь, грудь, И в нем, как в выжженной равнине, Сгорела жизнь, проклятья стон Извлечь чуть внятно может он И, мертвый, падает в пустыне. Про этот путь уж я давно Хотел писать, но ныне муки Не просят рифмы, мимо звуки Проносятся, затворено Уже для них тупое ухо, Я стар, ушли мечты мои - И жизнь стихов, и жар любви, И только сердце ноет глухо. Так я удушливой тоской Томился трудно в час ночной, - И вот светать уж начинало... Иной рассвет в родной стране Тогда пришел на намять мне, И сердце вдруг затрепетало, И слезы брызнули из глаз... О! много, много значат слезы В часы, когда волнуют нас Души убийственные грозы! Я плакать так давно не мог, И сладки мне те слезы были, Они мне душу освежили, Как летний дождь больной цветок, О нет! скажите - ведь не может Душа забыть любви своей? Минутно жизнь ее тревожит, Но тяжкий гнет сухих скорбей Еще в ней жизни не задушит, Ее святыни не нарушит, И в тайной глубине своей Источник слез она откроет И след унынья ими смоет, Воскреснет чище и светлей, Полна любви, полна желаний, Полна молитв, и теплоты, И грусти, и святых страданий, Рожденных ей от полноты. Возьмите эти слезы ныне! Их память вызвала о вас, Она в душе отозвалась, Как жизни дух в немой пустыне... И снова веет мне весной, И снова небо безмятежно, И снова в сад зеленый мой Слетела птичка с песней нежной, Возьмите вы в слезах моих Моей любви и свет и муку... Когда б я выплакать мог их На вашу беленькую руку, Быть может, вы могли б понять - Как хорошо, любя, страдать, Слезами сладко упиваться, Как сладко сердцу верить в сон, Что для души так вечен он, Как вечно чувство... О! не ложно То чувство чистое любви, Оно нелегкий пыл в крови, И потушить его не можно. Возьмите! Ваши слезы эти! И заплатите мне слезой, Слезой участья... Боже мой! Ведь только надо мне <на> свете, Чтоб в жизни миг отрады знать! От вас иного чувства ждать И грезить смею я едва ли... И дай бог вам всю жизнь не знать Душевной бури иль печали... Но дайте мне слезу одну Обыкновенного участья: Я в смертный час вас вспомяну За этот миг живого счастья!.. Недавно видел я во сне, Что вы цветов прислали мне, Их память живо сохранила... Скажите! Что бы это было? Что этот сон?.. Так просто сон? Иль что-нибудь да значит он? Но вы далеко! Голос мой Один звучит и замирает, Мечта уходит за мечтой, И грусть восторги заменяет... О! замолчу! смирю печаль, Покоя сердца не нарушу, Боюсь взглянуть на жизни даль, Боюсь взглянуть себе я в душу!.. <1844>, июнь XL Учусь! Учусь! и жажда званья мучит! Я истины хочу и не боюсь Сомнений долгих, трудных отрицаний, Все призраки разрушить я готов, Хотя б они и близки были сердцу. Я часто ныне чувствую в себе, Что становлюсь я духом чище, крепче, Ясней смотрю на вещи, и мой взгляд Широко мир безгранный обнимает, И все родней становится душа С таинственной, глубокой жизнью духа. Тружусь я днем, над книгой ночь сижу И в черных буквах на бумаге белой Ищу я мысль и ясный, верный образ, И жизнь моя идет полна, ровна... Но иногда внезапно дрогнет сердце, В груди внезапный трепет пробежит, Не вижу букв, не понимаю мысли: Иное чувство душу повернет, И в памяти иной проснется образ. И снова вы, все вы передо мной! Не отвожу от призрака я взора И чувствую глубоко, что люблю И что люблю я бесконечно трудно! Но и расстаться с чувством не могу, И на душе так чудно - грустно, грустно... <1844>, июнь НОЧЬ Когда во тьме ночной, в мучительной тиши, Мои глаза дремотой не сомкнуты - Я в безотвязчивом томлении души Переживаю трудные минуты. Все лица прежние, картины прежних лет Передо мной проносятся, как тени, Но чувства прежнего во мне уж больше нет: Я холодно гляжу на ряд видений. Напрасно силюсь я будить в душе моей, Что жило в ней так сладко иль тревожно, Любовь, страдание, блаженство прежних дней Мне кажется или смешно, иль ложно. И мне грядущее замены не сулит, Вся жизнь пройдет несносною ошибкой, И слезы горькие, текущие с ланит, Уста глотают с горькою улыбкой. * * * Еще любви безумно сердце просит, Любви взаимной, вечной и святой, Которую ни время не уносит, Ни губит свет мертвящей суетой, Безумно сердце просит женской ласки, И чудная мечта нашептывает сказки. Но тщетно все!.. ответа нет желанью, В испуге мысль опять назад бежит И бродит трепетно в воспоминанье... Но прошлого ничто не воскресит! Замолкший звук опять звучать не может И память только он гнетет или тревожит. И страх берет, что чувство схоронилось, По нем в душе печально, холодно, Как в доме, где утрата совершилась: Хозяин умер - пусто и темно, Лепечет поп надгробные страницы, И бродят в комнатах все пасмурные лицы. <1844> К*** <М. Л. ОГАРЕВОЙ> Расстались мы - то, может, нужно, То, может, должно было нам - Уж мы давно не делим дружно Единой жизни пополам, И, может, врознь нам будет можно Еще с годами как-нибудь Устроиться не так тревожно И даже сердцем отдохнуть. Я несть готов твои упреки, Хотя и жгут они, как яд. Конечно, я имел пороки, Конечно, в многом виноват, Но было время - ведь я верил, Ведь я любил, быть счастлив мог, Я будущность широко мерил, Мой мир был полон и глубок! Но замер он среди печали, И кто из нас виновен в том, Какое дело - ты ли, я ли, - Его назад мы не вернем. Еще слезу зовет с ресницы И холодом сжимает грудь О прошлом мысль, как у гробницы, Где в муках детский век потух. Закрыта книга - наша повесть Прочлась до крайнего листа, Но не смутят укором совесть Тебе отнюдь мои уста. Благодарю за те мгновенья, Когда я верил и любил, Я не дал только б им забвенья, А горечь радостно б забыл. О, я не враг тебе... дай руку! Прощай! Не дай тебе знать бог Ни пустоты душевной муку, Ни заблуждения тревог... Прощай! на жизнь, быть может, взглянем Еще с улыбкой мы не раз, И с миром оба да помянем Друг друга мы в последний час, <1844, конец года> * * * Бываю часто я смущен внутри души И трепетом исполнен, и волненьем: Какой-то ход судьбы свершается в тиши И веет мне от жизни привиденьем. В движенье шумном дня, в молчанье тьмы ночной, В толпе! ль, один ли, средь забав иль скуки - Везде болезненно я слышу за собой Из жизни прежней схваченные звуки. Мне чувство каждое, и каждый новый лик, И каждой страсти новое волненье, Все кажется - уже давно прожитый миг, Все старого пустое повторенье. И скука страшная лежит на дне души, Меж тем как я внимаю с напряженьем, Как тайный ход судьбы свершается в тиши, И веет мне от жизни привиденьем. <1846> СОВЕРШЕННОЛЕТИЕ (Посвящено Грановскому) Спокойно вижу я годов минувших даль, Грядущее встречаю без волненья, И нет раскаянья, и прошлого не жаль, Нет перед тем, что будет, - опасенья. На грезы юности смотрю я без презренья: Пусть было многое в них жалко и смешно, Но подлости на них не брошено пятно, Разврат, любовь иль труд - пусть все бесплодно В душе кипело, но все было благородно. С ошибкой детскою разделаться я рад И веселей встречаю горечь истин, Чем малодушие мечтательных отрад, Я в деле счастья горд и бескорыстен! Но мир, который мне, как гнусность, ненавистен, Мир угнетателей, обмана и рабов - Его, пока я жив, подкапывать готов С горячим чувством мести или права, Не думая о том - что - гибель ждет иль слава. Пусть иногда тоска теснит мне жизнь мою И я шепчу проклятья или пени, Но сердцем молод я. Еще я жизнь люблю, Люблю я видеть синей ночи тени И мирный проблеск дня, люблю внимать средь лени Волны плескание, лесов зеленых шум, С восторгом предаюсь работе ясной дум, И все, что живо полюбил когда-то, - Осталось мне навек и сладостно и свято. <1846, конец года> * * * Тучи серые бродят в поднебесье, Дождь стучит в мостовую широкую, В сердце что-то темно, неприязненно, Едет друг на чужбину далекую. И придет весна, весна теплая, Небо взглянет к нам голубоокое, Лес зашепчет вновь свежими листьями, Будет зелено поле широкое. А ему будет больно и тягостно, Потоскует душа одинокая, Что весна-то пришла не в родных горах, Что без друга чужбина далекая. Тучи серые бродят в поднебесье, Дождь стучит в мостовую широкую, В сердце что-то темно, неприязненно, Едет друг на чужбину далекую. <1846, конец года> FATUM Вхожу я в церковь - там стоят два гроба, Окружены молящимися оба. Один был длинный гроб, и видел в нем Я мертвеца с измученным лицом, С улыбкою отчаянья глухого, И кости лишь да кожа - так худого. Казался он не стар, но был уж сед, Как будто бы погиб под ношей бед. Бледна, как он, и столько же худая Стояла возле женщина, рыдая, И дети нищие на мертвеца Смотрели с детской глупостью лица. А гроб другой был мал, и в нем лежало Дитя - так тихо, будто задремало. Отец и мать у гроба, а вокруг, Одетых в траур, было много слуг. Печально мать-красавица молчала, То плакала, то тяжело вздыхала. Отец в себя казался углублен И все шептал: 'Зачем он был рожден?' И я тоски не в силах был сносить, Я вышел вон и в лес ушел бродить, - И ветер выл, и тучи тяготели, А на корнях, треща, качались ели. <1849> ЗАБЫТО Я ему сказала: 'Возвратился, милый! Дни прошли и годы - Я не позабыла, Я все так же, так же, Как в ту ночь - что знаешь, Все люблю, как прежде, Так, как ты желаешь'. Он пожал плечами, Не сказал ни слова, И хотел он тут же Удалиться снова. Я его схватила, Я его держала За руки, за платье - Все не отпускала. Пала на колени, Целовала руки, Ноги целовала, Плакала от муки, Он взглянул мне в очи... Тут мне показалось, Что меня он любит, Что в нем сердце сжалось. Он взглянул мне в очи - Отвернулся снова, И прошел он мимо - Не сказал ни слова. <1849> КУПАНЬЕ Чьей легкой ножки при реке Следы остались на песке? Зачем раздвинут куст прибрежный? Чья шаловливая рука Листки цветов его слегка Щипала в резвости мятежной? Чу! Спрячься - брызнула струя - И стой, дыханье притая. Смотри, как, воды рассекая, Встает головка молодая С улыбкой детской на устах И негой южною в очах. А солнце утреннее блещет На черный лоск ее волос, Плечо из вод приподнялось, И грудь роскошная трепещет. Вот косу белою рукой Она сжимает над водой, И влага - медленно стекая - Звенит, по капле упадая. Вот повернулась и плывет, С змеиной ловкостию вьется, То прячется в прохладу вод, То, чуть касаясь их, несется. Остановилась и, шутя, Волною плещет, как дитя. Потом задумалась, и, видно, Пора оставить ей поток, Выходит робко на песок, Как будто ей кого-то стыдно. Уже одну из резвых ног Сжимает узкий башмачок, Уже и ткань рубашки белой Легла на трепетное тело... Не подходи теперь ты к ней - Она дика и боязлива И, серны ветреной быстрей, От нас умчится торопливо. Но знаю я, пред кем она Всегда покорна и смирна, Я знаю, кто рукой небрежной Ласкает стан красотки нежной, Кому на грудь во тьме ночей Рассыпан шелк ее кудрей. <Около 1854> СТАРИК Еще я бодр! Еще, тоскуя, Желанье разжигает кровь, Еще я жажду поцелуя, Еще я грежу про любовь! Но девы от моих нападок Бегут, исполнены стыда, И старый вид мой стал им гадок, Страшна седая борода. Подчас ищу попасться в сети Иной красавицы лихой, Но вижу - юноши и дети Тишком смеются надо мной. И, опустив безмолвно руки, Воспоминанием томим, Средь тайной злобы или скуки Я мыслю, тих и нелюдим: 'Постой, красавица! увянешь И поседеешь наконец, И если страстным взором взглянешь - Ответит смехом молодец', <Первая половина 1850-х> К ЛИДИИ Когда ты, грустная, слезу стерев с ресницы, Задумчиво глядишь на прошлый путь, Не видишь в будущем ни проблеска зарницы И ищешь день убить бы как-нибудь: Ведь я сочувствую тебе, и мне обидно, Что жить тебе так страшно тяжело, А между тем, мой друг, и самому мне стыдно, Насколько жить мне вольно и светло! Печален я теперь, но вдруг шипучей влагой Иль улицы движеньем увлечен, Я полон становлюсь разгульною отвагой И в эту жизнь младенчески влюблен. <Первая половина 1850-х> БАРЫШНЯ В деревне барышня стыдливо, Как ландыш майский, расцвела, Свежа, застенчива, красива, Душой младенчески мила. Она за чтением романа Чего-то в будущем ждала, Играла вальс на фортепьяно И даже с чувством петь могла. Привычки жизни, барству сродной, Невольно как-то отклонив, Она имела благородный, Хоть бессознательный порыв, И плакала, когда, бывало, На слуг сердясь, шипела мать, И иногда отцу мешала Сурово власть употреблять, Любила летом вод паденье И сада трепетную тень, Катанья зимнего движенье И вечеров тоску и лень. И где она? и что с ней сталось? В ней сохранился ль сердца жар? Иль замуж вышла как попалось? Заезжий ли пленил гусар, Или чиновник вороватый - Смиренно гаденький чудак? Иль барин буйный и богатый - Любитель водки и собак? Иль, может, по сердцу героя В степной глуши не находя, Себя к хозяйству не пристроя, Свой мир заоблачный щадя - Она осталась девой чинной Все с тем же вальсом и умом, С душой младенчески невинной, Но с увядающим лицом, И вечно входит в умиленье И романтическую лень, Встречая летом вод паденье И сада трепетную тень? <Первая половина 1850-х> НА МОСТУ Я на мосту стоял. Река В ночи недвижно широка Под ледяным своим покровом Светилась пологом свинцовым. Далеко трепетным огнем В тумане фонари мерцали, Высоко в воздухе ночном Дома угрюмые стояли, И редко в тишине звучал По жестким плитам шаг пустынный, Иль стук кареты дребезжал, Спешащей путь покончить длинный. Рождало чувство пустоты Вопрос-подобие мечты, И не могла мне до рассвета Пустая ночь подать ответа. <Первая половина 1850-х> * * * Опять знакомый дом, опять знакомый сад И счастья детские воспоминанья! Я отвыкал от них... и снова грустно рад Подслушивать неясный звук преданья. Люблю ли я людей, которых больше нет, Чья жизнь истлела здесь, в тиши досужной? Но в памяти моей дано остыл их след. Как след любви случайной и ненужной А все же здесь меня преследует тоска - Припадок безыменного недуга, Все будто предо мной могильная доска Какого-то отвергнутого друга... <Первая половина 1850-х> AURORA MUSAE AMICA {*} {Заря - подруга муз (лат. поговорка).} Зимой люблю я встать поутру рано, Когда еще все тихо, как в ночи, Деревня спит, и снежная поляна Морозом дышит, звездные лучи Горят и гаснут в ранней мгле тумана. Один, при дружном трепете свечи Любимый труд уже свершать готовый - Я бодр и свеж и жажду мысли новой. Передо мной знакомые преданья, Где собран опыт трудный долгих лет И разума пытливые гаданья... Спокойно шлю им утренний привет И в тишине, исполненный вниманья, Я слушаю, ловя летучий след, Биенье жизни от начала века И новый мир творю для человека. Но гонит день туманы ночи сонной, Проснулся гул - подобие волне, Зовет звонок к работе обыденной. И все, что мог создать я в тишине, Развеет дико день неугомонный... И в жизни вновь звучит уныло мне Одно и то же непрерывной цепью, Как ветра шум над бесконечной степью. А ввечеру, всех дел окончив смету, Засядем мы, мой друг, пред камельком: Нам принесут печальную газету, И грустно мы все новости прочтем И ничего по целу белу свету Отрадного ни капли не найдем, И молча мы пожмем друг другу руку, Чтоб выразить любовь, и скорбь, и скуку. <1854-1855> ПОРТРЕТЫ Печально я смотрю на дружние портреты - Черты знакомые и полные тоски! Такие ль были мы, друзья, в былые лета, Когда, еще унынья далеки, Мы бодро верили в надежде благородной, Что близок новый мир, широкий и свободный? И вот теперь рассеялися мы... Иные в гроб сошли, окончив подвиг трудный Жить в этом мире хаоса и тьмы. Мы проводили их. В пустыне многолюдной Не многие осталися в живых: Они должны свершить остаток дней своих, Томясь в труде безвестном и бесплодном, В уединении бесцветном и холодном, <1855-1856> НЕМНОГИМ Я покидал вас, но без слез - Лета навеяли мне стужу, И тайный взрыв сердечных гроз Уже не просится наружу. А сердце ныло в тишине В час расставанья, час печали, И в сокровенной глубине Немые скорби оседали. Так под корою ледяной Зимою скрытый - осторожно, Никем не слышим - ключ живой Трепещет сжато и тревожно. 1856, 14 марта ВОРЦЕЛЬ У гроба твоего в торжественной печали Безмолвно я стоял и думал в тишине... Вид тела мертвого давно не новость мне, А слезы на глаза невольно выступали. Все та же комнатка знакомая, где ты Свой отжил век среди лишений и мечты, Одна свеча горит, печален угол бедный, И труп передо мной лежит худой и бледный. А как твой мертвый лик спокоен и прекрасен! Седые волосы, а умное чело Застыло, словно воск, и бело и светло, И взор хотя закрыт, а кажется, что ясен. Улыбка скорбная прошла не без следа, На грудь раскинулась седая борода, Рубашка белая, потом худые руки... Да! знаем: умер ты от затаенной муки! <1857, февраль> КАВКАЗСКОМУ ОФИЦЕРУ Огни, и музыка, и бал! Красавиц рой, кружась, сиял, Среди толпы, кавказский воин, Ты мне казался одинок! Твой взгляд был грустен и глубок От тайного движенья неспокоен. Тупой ли долг, любви ль печаль Тебя когда-то гнали вдаль? Или безвыходное горе? Иль жажда молодой мечты - Увидеть горные хребты И посмотреть на юг и сине море? И, возвратясь из тех сторон, Ты, может, мыслью удручен, Что - раб безумия и века - Ты на войне был палачом, И стало жаль тебе потом, Что ни с чего зарезал человека? А впрочем, может быть, что ты - Питомец праздной пустоты - Сидел усталый и бездушный, А я сочувствие к тебе Смешно натягивал в себе - По-прежнему мечтатель простодушный. <1857> МЕРТВОМУ ДРУГУ То было осенью унылой... Средь урн надгробных и камней Свежа была твоя могила Недавней насыпью своей. Дары любви, дары печали - Рукой твоих учеников На ней рассыпаны, лежали Венки из листьев и цветов. Над ней, суровым дням послушна, - Кладбища сторож вековой, - Сосна качала равнодушно Зелено-грустною главой, И речка, берег омывая, Волной бесследною вблизи Лилась, лилась, не отдыхая, Вдоль нескончаемой стези. Твоею дружбой не согрета, Вдали шла долго жизнь моя, И слов последнего привета Из уст твоих не слышал я. Размолвкой нашей недовольный, Ты, может, глубоко скорбел, Обиды горькой, но невольной Тебе простить я не успел. Никто из нас не мог быть злобен, Никто, тая строптивый нрав, Был повиниться неспособен, Но каждый думал, что он прав. И ехал я на примиренье, Я жаждал искренно сказать Тебе сердечное прощенье И от тебя его принять.. Но было поздно!.. В день унылый, В глухую осень, одинок, - Стоял я у твоей могилы И все опомниться не мог. Я, стало, не увижу друга? Твой взор потух, и навсегда? Твой голос смолк среди недуга? Меня отныне никогда Ты в час свиданья не обнимешь, Не молвишь в провод ничего? Ты сердцем любящим не примешь Признаний сердца моего? Все кончено, все невозвратно, Как правды ужас ни таи! Шептали что-то непонятно Уста холодные мои, И дрожь по телу пробегала, Мне кто-то говорил укор, К груди рыданье подступало, Мешался ум, мутился взор, И кровь по жилам стыла, стыла... Скорей на воздух! дайте свет! О! это страшно, страшно было, Как сон гнетущий или бред... Я пережил - и вновь блуждает Жизнь между дела и утех, Но в сердце скорбь не заживает, И слезы чуются сквозь смех. В наследье мне дала утрата Портрет с умершего чела, Гляжу - и будто образ брата У сердца смерть не отняла, И вдруг мечта на ум приходит, Что это только мирный сон, Он это спит, улыбка бродит, И завтра вновь проснется он, Раздастся голос благородный, И юношам в заветный дар Он принесет и дух свободный, И мысли свет, и сердца жар... Но снова в памяти унылой - Ряд урн надгробных и камней И насыпь свежая могилы В цветах и листьях, и над ней, Дыханью осени послушна, - Кладбища сторож вековой - Сосна качает равнодушно Зелено-грустною главой, И волны, берег омывая, Бегут, спешат, не отдыхая. <1857?> СОВРЕМЕННОЕ Вот Семен Авдеич Крикнул, зло немножко: 'Филька!.. ерофеич!.. Все сосет под ложкой. Ты, дурак, скажи-ка - Врал там кто с тобою - Даст-де царь великой Волю да с землею? Что ж? Поверил сдуру? А? холопья морда! Ты свою фигуру Держишь больно гордо. Эдак мне умыться От тебя, крамольный, Скоро не добиться, Скажешь - я-де вольный! Ну! вы что от воли Ждете за послугу? Излениться, что ли, Да и спиться с кругу? Чай, мой дед недаром Вас купил с землями И причислен к барам: Нажил все трудами, Долго службу правил, Исполнял веленья И себе составил Важное именье. Ну! с твоей ли рожей Станешь ты вдруг волен? Спи себе в прихожей, Да и будь доволен'. 'Эх, Семен Авдеич! Успокойтесь, барин, Пейте ерофеич, Век у нас бездарен. Те, к царю кто ближе, Наши лиходеи, Думают, как вы же, Тупы и злодеи. Не известно, что ли - Там все разговоры: Не дадут нам воли Панины да воры, Так восторжествуют, Так подпустят шпильку, Что кругом надуют И царя и Фильку'. <1858> РАЗЛУКА Ночь была прозрачна: Мирный блеск луны, Синей мглы мерцанье, Кротость тишины... Нашей старой ивы Не качался лист И висел безмолвно - Свея? и серебрист. Думала я долго: Жив ли милый мой? Что-то он не пишет С стороны чужой! Видно, все не время, Много все забот... А вот мне до утра Сон на ум нейдет. Утро проглянуло Золотым лучом, Мне в окно пахнуло Ранним ветерком. Нашей старой ивы Встрепенулся лист Шорохом дрожащим - Зелен и росист. Встала я с постели... Что-то милый мой? Скоро ли напишет С стороны чужой? <1858> * * * 'Дитятко! милость господня с тобою! Что ты не спишь до полночи глухой? Дай я тебя хоть шубенкой прикрою, Весь ты дрожишь, а горячий какой!..' 'Мама! гляди-ка - отец-то, ей-богу, С розгой стоит и стучится в окно...' 'Полно! отец твой уехал в дорогу. Полно! отец твой нас бросил давно'. 'Мама! а видишь - вон черная кошка Злыми глазами косится на нас?..' 'Полно же ты, моя милая крошка, Кошка издохла - вот месяц как раз'* 'Мама! а видишь - вон бабушка злая Пальцем грозится тебе из угла...' 'Полно же - с нами будь сила святая! Бабушка с год уж у нас умерла'. 'Мама! гляди-ка - все свечи да свечи, Так вот в глазах и блестит и блестит...' 'Полно, родимый, какие тут свечи, Сальный огарок последний горит'. 'Мама!.. темнеет!.. мне душно, мне душно! Мама!' - 'Тс!.. спит. А огарок погас, До свету долго, и страшно и скучно!.. Крестная сила, помилуй ты нас!' <1858> НОЧЬЮ Опять я видел вас во сне... Давно объят сердечной ленью - Я и не ждал, чтоб кроткой тенью, Мелькнув, явилися вы мне. Зачем я вызвал образ милый? Зачем с мучительною силой Опять бужу в душе моей Печаль и счастье прошлых дней? Они теперь мне не отрада, Они прошли, мне их не надо... Но слышен, в памяти скользя, Напев замолкший мне невольно, Ему внимая, сердцу больно, А позабыть его нельзя. <1858-1859> ДЕДУШКА Ох! изба ты моя невысокая... Посижу, погляжу из окна, Только степь-то под снегом широкая, Только степь впереди и видна. Погляжу я вовнутрь: полно ль, пусто ли?.. Спит старуха моя, как в ночи, Сиротинка-внучонок, знать с устали, Под тулупом залег на печи, Взял с собой и кота полосатого... Только я словно жду-то чего, - А чего? Разве, гроба дощатого, Да недолго, дождусь и его. Жаль старуху мою одинокую! А внучонок подсядет к окну, - Только степь-то под снегом широкую, Только степь и увидит одну, <1859> * * * Среди сухого повторенья Ноч_и_ за днем, за ночью дня - Замолкших звуков пробужденье Волнует сладостно меня. Знакомый голос, милый лепет И шелест тени дорогой - В груди рождают прежний трепет И проблеск страсти прожитой. Подобно молодой надежде, Встает забытая любовь, И то, что чувствовалось прежде, Все так же чувствуется вновь. И, странной негой упоенный, Я узнаю забытый рай... О! погоди, мой сон блаженный, Не улетай, не улетай! В тоске обычного броженья Смолкает сна минутный бред, Но долго ласки и томленья Лежит на сердце мягкий след. Так, замирая постепенно, Исполнен счастия и мук, - Струны внезапно потрясенной Трепещет долго тихий звук, * * * Труп ребенка, весь разбитый, В ночь был брошен. Ночь темна, Но злодейство плохо скрыто, И убийца найдена. Бледнолицая малютка С перепуганным лицом, Как-то вздрагивая жутко, Появилась пред судом. Ветхо рубище худое, В дырьях обувь на ногах, Грязно тело молодое И мозоли на руках. Выраженье взглядов мутных Полно дикости. В речах, Неразборчивых и смутных, Слышен только детский страх. Кто она? - она не знала, Кто отец ей, кто ей мать, Всякий сброд в вертеп подвала Приходил к ним ночевать. Кто сгубил ее? Давно ли? - Неизвестно ей: царил Ночью мрак у них, и с воли Разный люд к ним приходил. Как на грех она решилась? - Ночью плохо стало ей, А поутру приходилось На завод идти скорей... Еле слышные ответы Разобрать подчас нельзя, И не верится, что это - Мать, убившая дитя! А отец? Забитый рано Горем, фабрикой, вином - Разве знает он, что спьяна Стал кому-то он отцом? <1859-1860> ЛИЗЕ Дитя мое, тебя увозят вдаль... Куда? Зачем? Что сделалось такое? Зачем еще тяжелую печаль Мне вносит в жизнь безумие людское? Я так был рад, когда родилась ты!.. Чуть брезжил день... И детские черты, И эта ночь, и это рассветанье - Все врезалось в мое воспоминанье. Вот скоро год слежу я за тобой - Как ты растешь, как стала улыбаться, Как ищет слов неясный лепет твой И стала мысль неясно пробиваться... И есть чутье в сердечной глубине: Ручонками ты тянешься ко мне И чувствуешь невольно вдохновенно, Что я тот друг, чья ласка неизменна. И страшно мне: ну! будешь ты больна?.. Не я тебя утешу в час недуга... Ну! ты умрешь?.. Нет! это призрак сна, Безумный бред ненужного испуга... Ты вырастешь! - Но нежный возраст твой, Дитя мое, взлелеется не мной, Не я вдохну тебе, целуя руки, Ни первых слов, ни первых песен звуки. Не я возьмусь при раннем блеске дня Иль в лунный час спокойного мерцанья Тебя учить, безмолвие храня, Глубокому восторгу созерцанья. Не я скажу, - как в книге мысль сама Из букв сложилась в летопись ума, Не я внушу порыв души свободный К святой любви и жертве благородный. И страшно мне: в мой передсмертный час Не явится ко мне твой образ милый, Улыбка уст и ясность детских глаз Мелькнут, как скорбь, по памяти унылой... Но решено: тебя увозят вдаль... Дитя мое, я утаю печаль И детского спокойствия незнанья Не возмущу тревогою страданья. <1860, май> ОТРЫВКИ День за день - робко - шаг за шаг, Как тени скользкие во мрак Иль как неверные преданья, Теряются воспоминанья, Бледнеют прошлого черты... Всю жизнь мне кажется, что ты - Напрасный мученик движенья, Скиталец в даль без возвращенья, Выходишь из дому, где жил, И кто-то там тебя любил, Ты тоже сам любил кого-то, И ты ль кого, тебя ли кто-то С бездушьем детским оскорбил. Тая любовь, скрывая муку, Пожал ты грустно чью-то руку И вышел медленной стопой... Дверь затворилась за тобой. Ты проходил по длинной зале, Лежал в печальной полумгле Мертвец знакомый на столе, И ты шаги направил дале, В последний раз с немой тоской Ему кивнувши головой. И шел ты длинным коридором, Глядя на выход робким взором, И с длинной лестницы спустясь, Внутри дрожа, рукой тревожной Последней двери ключ надежной Ты повернул в последний раз, И дверь, отхлынув, заперлась. Один стоял ты середь ночи, Светил фонарь надстолбный в очи, И долго тень твоей спины Не отрывалась от стены. Когда ж последние ступени Того заветного крыльца Сошел ты тихо до конца, - Дрожали слабые колени. Вдоль улицы в безлюдный час Ты шел уныло, бесприютно, Глядел назад ежеминутно, Глядел назад, и каждый раз Фонарь бледнел, потом погас, Еще виднелся ночью томной Высокий дом, как призрак темный, И он исчез в далекой мгле, Как гроб в наваленной земле. И новый день с иной страною... Другие люди, новый дом, - Опять любовь и горе в нем, И снова в путь, - и за собою Ты видишь, как, едва горя, Бледнеет пламя фонаря. И что ж осталось от скитанья, Где, повторяясь шаг за шаг, Уходят вспять воспоминанья, Как тени скользкие во мрак? Глухая боль сердечной раны Да жизни сказочные планы... <1861-1862> РАЗВРАТНЫЕ МЫСЛИ Когда идет по стогнам града, Полустыдясь, полушутя, Красавица - почти дитя - С святой безоблачностью взгляда, - На свежесть уст, на блеск лица, На образ девственный и стройный Гляжу с любовию отца, Благоговейно и спокойно. Когда ж случится увидать Черты поблеклые вдовицы, Полупониклые ресницы И взор, где крадется, как тать, Сквозь усталь жизни, жар томлений, Неутомимых вожделений, - Мутятся помыслы мои, Глава горит, и сердце бьется, И страсть несытая в крови, Огнем и холодом мятется. <1861-1862> * * * Выпьем, что ли, Ваня, С холоду да с горя, Говорят, что пьяным По колено море. Стар теперь я, Ваня, Борода седая, А судьба все та же - Злая да лихая. Дочь Антона вышла Замуж за другого, Ну! и я женился - Живо да здорово. Деток целых трое, Схоронил старушку, А поправить нечем Скверную избушку. Говорят, мы вольны, Только царь нам дядька, - А оброк все тот же, - Что ни поп, то батька! <1862-1863> НАСТОЯЩЕЕ И ДУМЫ (Письма к Герцену) ПРЕДИСЛОВИЕ Отвыкли мы от философских тем, В поэзии бракуют их совсем - И Анненков, и Гегель, и другие Философы помельче, небольшие. В поэзии им образы нужны - А вот поставь, хоть ради новизны, Леонтьева с Катковым на картину, Все ж образ их пойдет за образину. Пишу к тебе - зачем, не знаю сам, Не знаю, что в стихах я передам - Раздумие и мысли, взгляд и нечто Иль образы... Ну!.. Да о чем бишь речь-то? О критиках... Бог с ними, милый мой! Пишу к тебе, чтоб тайную тревогу Исканьем рифм рассеять понемногу И как-нибудь над рифмою тугой Слегка вздремнуть, поникнув головой. ПИСЬМО ПЕРВОЕ Ночь. Город спит, насилу удосужась... Все тихо, так - что даже без причин Таинственный охватывал бы ужас... Но в сердце нет мистических пружин, Мой ужас прост: мое дитя больное В соседней комнате. Малейший звук Я слушаю сквозь веянье ночное, И жду беды, и чувствую испуг. Жизнь или смерть?.. Поди, решай загадку - Куда природа выпрет лихорадку! Природа - мать!.. пожалуй, что и мать, Но с сердцем мачехи... засмейся сразу, И у меня наткнувшися на фразу!.. Но я хотел совсем не то сказать: Природа (иль - по-древнему - натура) - Ни мать, ни мачеха, а просто дура. Родит себе и рушит наповал, И все равно ей - смерть или родины, А человек в ней цели отыскал И умные последствия причины... Увы! в ней все ни глупо, ни умно, А просто так у ней заведено. Сижу и слушаю... вот два пробило... Чу! кашляет... Иду я в тишине На цыпочках, чтобы неслышно было... Дитя мое! Все тело, как в огне, И мечется, и тяжело дыханье... Еще вчера она приснилась мне - Обнять меня хотела на прощанье, А губы у нее - смотрю - черны И кровию запекшейся полны... Меня так разом обдал пот холодный, И сон с тех пор пугает безотходно. Воды тебе? Испей, дитя мое! Приляг опять, дай я тебя прикрою, А завтра будь здоровою такою, Я расскажу про прежнее житье... Она глядит, но, видно, не узнала, Заплакала в бреду, и закричала, И снова спит, и дышит тяжело. А голос был так раздирающ, тонок, Что жалостью всю душу мне свело, Как будто всем хотел сказать ребенок: 'Простите мне! Не виновата я! За что же вы так душите меня!' Беспомощно стою я у кроватки... Беспомощно!.. Гляди себе и жди, Хоть разорвись с усилий на догадки, - Не будешь знать, что выйдет впереди, И не найдешь ты средства на спасенье. Сам медик мне сказал свое решенье: 'Болезнь должна иметь благой исход, Но может взять и скверный поворот...' И истиной, наукою добытой, Был горд сей муж, в науке знаменитый. Беспомощно!.. Как в этом слове, друг, Вся жизнь сама сказалась неподдельно! Как ясен мне весь заповедный круг Ненужности, бессильной и бесцельной. Стою, молчу и мыслю про себя: Вчера глядел, любуясь и любя, На глазки светлые, на ясный лобик! А завтра вот пойду готовить гробик. И снова жизнь потянется пуста, В напеве недостанет звука, Внутри тоска, кругом тупая скука... Не в первый раз развеется мечта, Не в первый раз переживать утраты, Шесть тысяч лет все люди мрут да мрут, А с похорон - поплачут и живут. Переживу и я... На благо общее отдам мой Да, сверх того, и умиранье больно... Тушу свечу! На этот раз довольно... ПИСЬМО ВТОРОЕ Сегодня ей заметно лучше стало... А я, мой друг, сегодня плакал. Да! Меня сегодня хуже, чем когда Беспомощность другая добивала, Отчаянье безвыходной борьбы, Ношенье кар заслуженной судьбы, Сухая боль бесплодного томленья Без ласки внутренней, без умиленья. Когда взошел я к дочери больной, Вдруг вижу - мать в порыве раздраженья На нянюшку. Неловкою рукой Давала пить ребенку и водой Позалила (случайно, без сомненья)... Забыто все - и как беде помочь, И что нельзя пугать больную дочь, Забыта скорбь и, может, близость гроба, Над всем всплыла одна сухая злоба. Я был объят каким-то духом тьмы, Мне дикий вид и речи были гадки, Я вышел вон безумно, без оглядки, Как будто б я спасался от чумы. Бежал, бежал, забыл мою больную, Мой тайный страх, мою печаль иную... О! отчего я не имею сил, Ни сил на власть, ни сил на убежденье, На вкрадчивость сердечного моленья, Я много бед еще бы отвратил... Я, страстно эту женщину спасая, Сказал бы ей, из глубины взывая: 'О! ради наших прошлых дней Погибшего, погубленного счастья, Не разрушай в душе моей К прошедшему последнего участья! Прости меня! Я виноват, Я погубил твой возраст юный, Я порвал все святые струны, На ум навеял праздный чад, Я развил волей иль неволей Дух неразумных своеволий, Я допустил в душе твоей Тревогу мелких нетерпений, И сухость мстительных волнений, И необузданность страстей! Прости меня! Перед тобою Клонюсь преступной головою, Но я любил, но я был слаб, Я был не старший брат, а раб* О! ради наших прошлых дней Погибшего, погубленного счастья, Не разрушай в душе моей К прошедшему последнего участья! Твой слух на голос мой склони, Пойми всю ширь сердечного прощенья И тихой грустию благоволенья Порывы злобы замени. Чтоб ты пришла к уразуменью, Как много я наделал зла Моей потворственною ленью, И мне простить ее могла, - Сойди в себя! отвергни оправданья, Очисти жизнь слезою покаянья... Вчера - ты помнишь ли, - вчера Еще ты ночью говорила, Что, знать, за то, что ты забыла Понятье правды и добра, Тебе дочернее страданье Дано судьбою в наказанье? Ужель опять ни страх перед судьбой, Ни мягкая надежда исцеленья Не взяли верх над мелкой и сухой Презренною тревогой озлобленья? Подумай, оглянись назад - Безумный вихрь, ревнивый чад... Сердечной лаской не пригреты, Две девочки забудут кров родной, Нарушены пред урной гробовой Тобою данные обеты. Ужель и в жизнь своих детей Навеешь ты все то же роковое Дыханье злобы и страстей, Туманный вихрь, съедающий живое, Ума лишающий людей? Пойми, что злоба на все лицы, Что праздно бешеная кровь, Тревога дикая волчицы - Еще не женская любовь. О! слух на голос мой склони, Пойми всю ширь любви и умиленья И тихой грустию благоволенья Порывы злобы замени. О! сделай, сделай, ради бога, Чтоб я, когда иду к больной, Я не стоял бы у порога, Терзаем думою одной, Что вот войду - и вновь тревога, И вкруг пойдет рассудок мой, И я, встречая сердца малость, Забуду и любовь и жалость. О! дай же плакать мне над ней, Над бедной Лизою моей, Любить ее и целовать ей руки Без задних дум проклятия и муки. У ног твоих, еще любя, Рыдаю и молю тебя - Сойди в себя. Отвергни оправданья, Очисти жизнь слезою покаянья. О! ради наших прошлых дней Погибшего, погубленного счастья Не разрушай в душе моей К прошедшему последнего участья...' Но тщетно все... Я знаю, голос мой - Пустынный бред моей души больной, И я слова мои напрасно трачу - Склоняю голову и плачу. ПИСЬМО ТРЕТЬЕ Она останется жива! Уже сегодня говорила Она веселые слова И сказки сказывать просила. Уже сквозь усталь и недуг Смеются умненькие глазки... Какие ж я тебе, мой друг, Сказать могу сегодня сказки? Я помню только лишь одну - Как рыцарь с синей бородою Хотел привычною рукою Убить девятую жену. Прослушала четыре раза, Но просит все конца рассказа, Все говорит, не кончен он: Скажи про прежних восемь жен. Она останется жива! Дай этой мыслью насладиться! Хотя на миг один иль два Дай в чувстве радости забыться, Куда-нибудь, хоть за забор, Отбросив жизни грязь и сор. Так доживу ж я, вероятно, Чтобы взглянуть хоть на рассвет Весенних отроческих лет, И будет ей не непонятно Благословенье, и завет, И ласка слов моих прощальных, Спокойных, тихих и печальных. Да! я увижу возраст тот, Откуда времени полет Мои черты сквозь сумрак бледной С сердечной памяти бесследно Крылом холодным не сотрет. <1863, январь> КАРТИНЫ ИЗ СТРАНСТВИЯ ПО АНГЛИИ (Подражание Гейне) Отравляясь никотином, Отравляясь алкоголем, С неизвестным господином Ехал я ричмондским полем. На вершине омнибуса Мы молчали - не по ссоре, А затем, что оба - вкуса Не нашли мы в разговоре. Мы молчали всю дорогу, Все, что в мыслях - было скрыто, И лошадки понемногу Доплелись до Гаммерсмита. Тут мы слезли. Он лукаво Улыбнулся, но без гнева, - И пошел себе направо, Я пошел себе налево. <1863, лето> СИМ ПОБЕДИШИ (Ответ писавшему 'Братское слово', 'Колокол', No 171) Мой друг, твой голос молодой Отводит душу, сердце греет, И призрак пал передо мной, И дух уныния слабеет. А есть с чего сойти с ума Или утратить силу веры - Так зверств и подлостей чума Россией властвует без меры. И вот пришло на память мне - Как в старину, никем не знаем, Бывал, спасаясь в тишине, Отшельник адом искушаем: Из тьмы углов, из черной мглы, Из-за полуночной завесы - И отвратительны и злы - Его смущать являлись бесы, А он крепился и мужал, И призрак верой побеждал. Мой друг, твой голос молодой Отводит душу, сердце греет, И призрак пал передо мной, И дух уныния слабеет, И верю, верю я в исход И в наше светлое спасенье, В землевладеющий народ И в молодое поколенье. И верю я - невдалеке Грядет, грядет иная доля, - И крепко держится в руке Одна хоругвь - 'Земля и Воля'. <1863, октябрь> IL GIORNO DI DANTE {*} {* День Данте (итал.).} Суровый Дант не презирал сонета... Пушкин Италия! земного мира цвет, Страна надежд великих и преданий, Твоих морей плескание и свет И синий трепет горных очертании Живут в тиши моих воспоминаний, Подобно снам роскошных юных лет! Италия! я шлю тебе привет В великий день народных ликований! Но в этот день поэта 'вечной муки' Готовь умы к концу твоих невзгод, Чтоб вольности услышал твой народ Заветные, торжественные звуки, И пусть славян многоветвистый род Свободные тебе протянет руки. <1865> * * * Она была больна, а я не знал об этом!.. Ужель ни к ней любовь глубокая моя, Ни память прошлого с его потухшим светом - Ничто не вызвало, чтобы рука твоя Мне написала весть о страхе и печали Иль радость, что уже недуги миновали? Ужель в твоем уме одно осталось - злоба? За что? Не знаю я. Но вижу я, что ты Не пощадишь во мне ни даже близость гроба, Последних дней моих последние мечты. Как это тяжело, когда б ты это знала!.. Как глухо мозг болит, от горя мысль устала... 1867, 8-9 февраля ДО СВИДАНЬЯ Смолкает 'Колокол' на время, Пока в России старый слух К свободной правде снова глух, Пока помещичее племя Царю испуганному в лад Стремится все вести назад, И вновь касается окова До человеческого слова. Но вспять бегущая волна Не сгубит дерзостным наплывом Раз насажденные по нивам Свободы юной семена. Смолкает 'Колокол' на время, Но быстро тягостное бремя Промчится как ненужный сон И снова наш раздастся звон, И снова с родины далекой Привет услышится широкий, И, может, в наш последний час Еще светло дойдет до нас - Как Русь торжественно и стройно, И непорывисто смела, С сознаньем доблести спокойной Звонит во все колокола. <1867, июнь> НАТАШЕ И день и ночь, дитя мое, Я занят мысленно тобою, Ищу уныние твое Рассеять любящей рукою. Невольно взгляда твоего Я вспоминаю выраженье И голос слов твоих, его Неуловимое значенье: Я узнавать в тебе привык И каждой мысли след летучий, И каждый затаенный крик Немых скорбей и страсти жгучей О! дай уныние твое Рассеять любящей рукою, Молю тебя, дитя мое, Не мучься ложною тоскою, Святыни сердца своего Не трать в порывах малодушно, Люби меня, люби _его_, Люби светло и простодушно, Без притязаний, без обид, Без подозрительности ложной, Без жала мелких Немезид, Без яда ревности тревожной. О! жизнь нам тяжело далась Довольно было огорчений, Довольно рушилось у нас Надежд, и чувств, и убеждений... Ты наш союз благослови Любви безоблачным приветом, Наш вечер мирно оживи Неугасимо кротким светом, И пусть остаток наших дней - Союза нашего достоин - В живых лучах любви твоей Пройдет торжественно спокоен! Так смысл торжественный храня, Развалины твердыней Рима В вечернем озаренье дня Еще живут невозмутимо, <1867> ПАМЯТИ ДРУГА Друг детства, юности и старческих годов, Ты умер вдалеке, уныло, на чужбине! Не я тебе сказал последних, верных слов, Не я пожал руки в безвыходной кручине. Да! Сердце замерло!.. Быть может даже, нам Иначе кончить бы почти что невозможно, - Так многое прошло по тощим суетам... Успех был невелик, а жизнь прошла тревожно. Но я не сетую за строгие дела, Мне только силы жаль, где не достигли цели, Иначе бы борьба победою была И мы бы преданно надолго уцелели. <1870-1871> ПЕСНЯ РУССКОЙ НЯНЬКИ У ПОСТЕЛИ БАРСКОГО РЕБЕНКА (Подражание Лермонтову) Спи, потомок благородья, Баюшки-баю, Я, дитя простонародья, Песенку спою. Мать на бале. Пляшет стройно Барыня она... Ты же спи себе спокойно - Я с тобой одна. Наш народ хотел бы воли, Воли да с землей, Но не даст хорошей доли Царский наш разбой. И отец твой, русский барин, Знает роль свою, Он хоть ловок, но бездарен, Баюшки-баю! Он учен всему на свете, Вышло - ничего. У него одно в предмете - Денежки его. Но и с ними он не сладит, Разорит семью, Праздной жизнью все изгадит, Баюшки-баю! Он в полку служил на диво И солдат бивал, В Отделенье третьем живо Вышел генерал. А потом был губернатор, Грабил всех гуртом, Его русский император Наградил крестом. Но не верь ты в штуку эту - Все не впрок пойдет... Ты с сумой пойдешь по свету, Няня, знай, помрет, А ты будь слугой народа, Помни цель свою - Чтоб была ему свобода, Баюшки-баю! <1871> К МОЕЙ БИОГРАФИИ Мое надгробное Несмотря на все пороки, Несмотря на все грехи, Был я добрым человеком И писал свои стихи. И писал их в духе бунта - Из стремленья люд менять, Находя в стихах отраду, В бунте видя благодать. Никогда переворота Не нашел среди людей, Умираю утомленный Злом общественных скорбен. <1874-1876> ГЕРОИЧЕСКАЯ СИМФОНИЯ БЕТХОВЕНА (Памяти А. Одоевского) Я вспомнил вас, торжественные звуки, Но применил не к витязю войны, А к людям доблестным, погибшим среди муки За дело вольное народа и страны. Я вспомнил петлей пять голов казненных. И их спокойное умершее чело, И их друзей, на каторге сраженных, Умерших твердо и светло. Мне слышатся торжественные звуки Конца, который грозно трепетал, И жалко мне, что я умру без муки За дело вольное, которого искал. <Середина 1870-х> ПРИМЕЧАНИЯ Творческое наследие Огарева богато и разнообразно по тематике и жанрам. В настоящем издании представлены в своих лучших образцах поэзия Огарева, автобиографическая проза и литературно-критические статьи. Тексты публикуются по изданию: Н. П. Огарев. Избранные произведения в 2-х томах. Вступительная статья В. А. Путинцева. Подготовка текста и примечания Н. М. Гайденкова. М., Гослитиздат, 1956. В необходимых случаях произведения сверены с автографами и последними прижизненными изданиями. Внутри разделов: 'Стихотворения', 'Эпиграммы', 'Поэмы', 'Проза' материал расположен в хронологическом порядке. Даты написания даются в угловых скобках, если они установлены предположительно по дате публикации произведения, по месту его создания или по содержанию. Авторские даты, даты, проставленные рукой людей, близких Огареву (чаще всего М. Л. Огаревой), и даты, установленные по письмам, в которых стихотворения посылались Огаревым, даются без скобок. Там, где даты написания одинаковы, произведения располагаются по датам публикаций. В примечаниях приняты следующие условные сокращения: БС - Н. П. Огарев. Стихотворения и поэмы, т. I, II. Редакция и примечания С. А. Рейсера и Н. П. Суриной. Л., 'Советский писатель', 1937-1938 ('Библиотека поэта'. Большая серия). Гершен. - 'Стихотворения Н. П. Огарева' под редакцией М. О. Гершензона, т. I, II. М., 1904. Избр. произв. - Н. П. Огарев. Избранные произведения в 2-х томах. Вступительная статья В. А. Путинцева. Подготовка текста и примечания Н. М. Гайденкова. М., Гослитиздат, 1956. ЛБ - Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина. ЛГ - 'Литературная газета'. ЛН - 'Литературное наследство'. Лонд. изд. - 'Стихотворения Н. Огарева', изд. Н. Трюбнера и Ко. London, 1858. Ог. - Н. П. Огарев. Избранные социально-политические и философские произведения, т. II. М., Госполитиздат, 1956. ОЗ - 'Отечественные записки'. ПЗ - 'Полярная звезда'. РВ - 'Русский вестник'. РМ - 'Русская мысль'. РП - 'Русские пропилеи'. PC - 'Русская старина'. Совр. - 'Современник'. Солд. изд. - 'Стихотворения Н. Огарева', изд. К. Солдатенкова и Н. Щепкина. М., 1856. СТИХОТВОРЕНИЯ Другу Герцену (стр. 23). - Впервые - 'Мир божий', 1906, No 2, с. 123. 'Проходит день, и ночь проходит...' (стр. 24). - Впервые - PC, 1888, No 11, с. 484. На смерть поэта (стр. 25). - Впервые - 'Красная газета', 1931, 6 апреля, No 81 (2748), с. 3. О гибели А. С. Пушкина, которому посвящено стихотворение, Огарев узнал, находясь в ссылке, через несколько месяцев после смерти поэта. Стихотворение Лермонтова, видимо, Огареву уже было известно. Его ж убийца... - Ж. Дантес. А тот, чья дерзкая рука... - Николай I. ...мундир лакейский... - Речь идет о назначении Пушкина камер-юнкером. Удел поэта (стр. 27). - Впервые - PC, 1888, No 11, с. 486. 'С моей измученной душою...' (стр. 27). - Впервые - Гершен., т. I, с. 206-207. Смутные мгновенья (стр. 29). - Впервые - PC, 1888, No 11, с. 489. Моя молитва (стр. 32). - Впервые - PC, 1888, No 12, с. 608. 'Среди могил я в час ночной...' (стр. 32). - Впервые - РМ, 1888, No 10, с. 7. Стихотворение написано Огаревым вскоре после смерти его отца, скончавшегося 2 ноября 1838 года. Новый год (стр. 34). - Впервые - PC, 1888, No 12, с. 612. ...Недавний труп нашел успокоенье... - Отец Огарева П. Б. Огарев. Станция (стр. 34). - Впервые - PC, 1888, No 12, с. 614. Стихотворение посвящено Марии Львовне Огаревой, первой жене поэта. Марии, Александру и Наташе (стр. 35). - Впервые - РС, 1889, No 2, с. 336. 15 марта 1839 года Огарев с Марией Львовной приехали во Владимир, чтобы повидаться с Герценом и его женой Натальей Александровной. Этому свиданию, которое Герцен называл 'светлым, ясным, святым' (А. И. Герцен. Собр. соч., т. XXII, 1961, с. 16) и посвящено стихотворение. Е. Г. Л<евашовой> (стр. 36). - Впервые - PC, 1888, No 12, с. 615. Екатерина Гавриловна Левашова (ум. в 1839 г.) - двоюродная сестра декабриста И. Д. Якушкина, близкий друг П. Я. Чаадаева, хозяйка одного из московских салонов. Огарев не был лично знаком с Левашовой, и стихотворение, видимо, написано во Владимире, когда Огарев навестил там Герцена и услышал его рассказ о необыкновенной отзывчивости и доброте Левашовой (см.: 'Былое и думы', ч. III, гл. XXIII, и письмо Герцена к Н. X. Кетчеру от 21 марта 1839 г.). Песня (стр. 37). - Впервые - PC, 1890, No 4, с. 199. <А. А.> Тучкову (стр. 39). - Впервые - PC, 1889, No 3, с. 644. Алексей Алексеевич Тучков (1800-1879) - друг Огарева, отец его второй жены. В 1825 году привлекался по делу декабристов, но был освобожден. Сосед Огарева по имению и неизменный его помощник в делах. В 1850 году вместе с Огаревым обвинялся в принадлежности к 'коммунистической секте'. Стихотворение написано в связи со смертью матери Тучкова. Дата, указанная в подзаголовке, уточнена по автографу (ЛБ, Г - О. VII. 96 - ср. Н. П. Огарев. Стихотворения и поэмы. Л., 'Советский писатель', 1956, с. 95, с датой: '2 июля'). Отцу (стр. 39). - Впервые - PC, 1889, No 3, с. 524. 'С полуночи ветер холодный подул...' (стр. 40). - Впервые - PC, 1889, No 6, с. 682. Осеннее чувство (стр. 41). - Впервые - PC, 1889, No 4, с. 134. Ночь ('Тихо в моей комнатке...') (стр. 42). Впервые - PC, 1888, No 11, с. 476. Желание покоя (стр. 43). - Впервые - PC, 1889, No 7, с. 210. В этом стихотворении, в 'Augenblick' и 'Ночь туманная темна...' получили отражение печаль и горечь Огарева, вызванные начавшимися расхождениями с Марией Львовной, тянувшей мужа в светскую жизнь и старавшейся оторвать его от творчества и прежнего круга друзей. Augenblick (стр. 44). - Впервые - PC, 1889, No 6, с. 724. 'Ночь туманная темна...' (стр. 44). - Впервые - PC, 1890, No 7, с. 222. Город ('Смеркаться начинает...') (стр. 45). - Впервые - РП, т. II, М., 1916, с. 167. 'В прогулке поздней видел я...' (стр. 45). - Впервые - PC, 1888, No 11, с. 483. Разлад (стр. 46). - Впервые - PC, 1889, No 8, с. 300. 'Мне было скучно в разговоре...' (стр. 46). - Впервые - РП, т. II, с. 170. ...Где, милый друг, с тобой блуждал я... - С М. Л. Огаревой. 'Туман над тусклою рекой...' (стр. 47). - Впервые - РС, 1889, No 4, с. 5. <К М. Л. Огаревой> ('Хочу еще письмо писать...') (стр. 47). - Впервые (строки 1-28) - ЛИ, т. 61, М., 1953, с. 602. Печатается по автографу. Желал же Фауст - да не мог объехать с солнцем мирозданья!.. - См.: И.-В. Гете. Фауст (часть первая, сцена вторая). <К М. Л. Огаревой> ('Дай расскажу тебе, мой друг...') (стр. 48). - Впервые - ЛН, т. 61, с. 602-603. Печатается по автографу. Город ('Под дальним небосклоном...') (стр. 49), - Впервые - ЛГ, 1840, No 63, с. 1409. Перевод стихотворения Гейне 'Am fernen Horizonte'. Рыбачка (стр. 49). - Впервые - ЛГ, 1840, No 63, с. 1409. Перевод стихотворения Гейне 'Du, schones Fischermadchen'. В 30-х и начале 40-х годов Гейне был одним из самых любимых поэтов Огарева и Герцена. Его произведения оказали некоторое влияние на их творчество. Деревенский сторож (стр. 50). - Впервые - ОЗ, 1840, No 10, с. 225. Стихотворение вызвало восторженную оценку Белинского. 25 октября 1840 года он писал В. П. Боткину: 'Ночной сторож' Огарева - прелесть. В душе этого человека есть поэзия' (В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. XI, с. 565). К числу лучших произведений Огарева относили стихотворение Некрасов и Добролюбов. 'Деревенский сторож' был положен на музыку А. Алябьевым. Прощанье с краем, откуда я не уезжал (стр. 51). - Впервые - PC, 1889, No 8, с. 386. Зимняя ночь (стр. 51). - Впервые - PC, 1889, No 8, с. 438. Nocturno ('Как пуст мой деревенский дом...') (стр. 52). - Впервые - ОЗ, 1841, No 1, с. 46. Стихотворение вызвало полемику между С. П. Шевыревым, назвавшим 'Noctumo' 'одной из тех не дюжинных, а сотенных пиес, которые как ежемесячные Эфемериды рождаются и умирают в журналах в первый день появления книжек' ('Москвитянин', 1843, No 6, 'Критика', с. 514), и Белинским, считавшим стихотворение 'прекрасным' (В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. VII, с. 628). Serenade (стр. 53). - Впервые - ОЗ, 1842, No 1, с. 44, в составе повести И. И. Панаева 'Актеон'. Перевод стихотворения немецкого поэта Л. Рельштаба (1779-1860) 'Leise flehen meine Lieder durch die Nacht zu dir', положенного на музыку Шубертом. Огарев считал свое произведение связанным в гораздо большей мере с музыкальной интерпретацией, чем с поэтическим оригиналом. Похороны (стр. 54). - Впервые - РМ, 1911, No 1, с. 148-149. В статье 1860 года 'Стихотворения Ивана Никитина' Добролюбов отметил влияние этого стихотворения Огарева на одноименное произведение Никитина (Н. А. Добролюбов. Собр. соч., т. 6, с. 101). Nocturno ('Волна течет, волна шумит...') (стр. 55). - Впервые - PC, 1888, No 11, с. 475. Стихотворение является свободным переложением баллады Гете 'Der Fischer'. К <Е. В. Салиас> (стр. 56). - Впервые - ОЗ, 1841, No 8, с. 158. Стихотворение посвящено Елизавете Васильевне Салиас де Турнемир (1815-1892), урожд. Сухово-Кобылиной. Писательница (лит. псевдоним - Евг. Тур), сестра драматурга А. В. Сухово-Кобылина Елизавета Васильевна принадлежала к семье, с которой у Огарева были давние родственные и дружеские связи. ...Я узнаю, что вы любили... - Имеется в виду роман Салиас с журналистом и ученым Н. И. Надеждиным. Родители Салиас были против неравного брака дочери с разночинцем. Друзьям (стр. 57). - Впервые - Солд. изд., с. 5. Стихотворение открывало первый поэтический сборник Огарева. Было процитировано Чернышевским в рецензии на это издание (Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. III, с. 564) и Добролюбовым в рецензии 'Стихотворения А. Н. Плещеева' (Н. А. Добролюбов. Собр. соч., т. 3, с. 363) как чрезвычайно характерное по выраженному в нем настроению для Огарева и многих его современников. Fashionable (стр. 57). - Впервые - Солд. изд., с. 11. 'Я поздно лег, усталый и больной...' (стр. 58). - Впервые - ПЗ, 1881, No 5, с. 136. С. А. Рейсером включено в цикл 'Buch der Liebe' (Н. П. Огарев. Стихотворения и поэмы. Л., 1956, с. 176). Но хотя по содержанию стихотворение безусловно близко этому циклу, тем не менее в сохранившейся рукописи 'Buch der Liebe' его нет, поэтому более правильным представляется вынесение стихотворения за пределы цикла. Стихотворение обращено к Евдокии Васильевне (в семье ее звали Душенька) Сухово-Кобылиной (1819-1896, в замужестве Петрово-Соловово). Она была младшей сестрой Е. В. Салиас де Турнемир (см. примечания к стихотворению 'К <Е. В. Салиас>') и драматурга А. В. Сухово-Кобылина, друзей юности Огарева. С самой Душенькой Огарев возобновил знакомство в 1839 году по возвращении из ссылки. С момента зарождения своего чувства к Душеньке Огарев отчетливо сознавал его обреченность и безнадежность. <Т. Н. Грановскому> ('Как жадно слушал я признанья...') (стр. 58). Впервые - 'Новый мир', 1931, No 5, с. 174. Тимофей Николаевич Грановский (1813-1855)-историк, профессор Московского университета, был ближайшим другом Огарева и Герцена. Стихотворение написано в связи с предстоящей женитьбой Грановского на Е. Б. Мюльгаузен. На смерть Л<ермонтов>а (стр. 59). - Впервые - БС, т. I, с. 118-121. Характер (стр. 61). - Впервые - ОЗ, 1842, No 1, с. 128. Стихотворение принадлежало к числу наиболее ценимых Белинским произведений Огарева (см.: В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. XII, с. 82-83). 'Когда тревогою бесплодной...' (стр. 62). - Впервые - ОЗ, 1842, No 8, с. 287. 'Тебе я счастья не давал довольно...' (стр. 63). - Впервые - Гершен., т. I, с. 257. Стихотворение обращено к М. Л. Огаревой. Поэзия (стр. 64). - Впервые - М. О. Гершензон. Образы прошлого. М., 1912, с. 431. Дорога (стр. 65). - Впервые - ОЗ, 1842, No 10, с. 174. О создании этого стихотворения и стихотворения 'Кабак' Огарев писал жене 15 декабря 1841 года: 'Я ехал, опять снег, поле. Что-то родное отозвалось в душе. Я думал о России, и две маленькие пьесы спелись' (Ог., с. 326). 'Дорога' положена самим поэтом на музыку. Gasthaus zur Stadt Rom (стр. 66). - Впервые - ОЗ, 1843, No 2, с. 364-366. По замыслу Огарева, стихотворение должно было войти в поэму 'Юмор'. Написано в Дрездене и вызвано мучительными отношениями с М. Л. Огаревой. Qaal cuor tradestil - Слова из заключительной арии оперы В. Беллини 'Норма'. Вечер (стр. 68). - Впервые - ОЗ, 1841, No 5, с. 91, без заглавия. Фантазия (стр. 69). - Впервые - ОЗ, 1841, No 7, с. 90, без заглавия. Верона - место действия трагедии Шекспира 'Ромео и Джульетта'. Дездемона - героиня трагедии Шекспира 'Отелло'. Звуки (стр. 70). - Впервые - ОЗ, 1841, No 8, с. 159, с заглавием 'Внутренняя музыка'. Прометей (стр. 70). - Впервые - ОЗ, 1841, No 10, с. 161. В основу стихотворения положена древнегреческая легенда о титане Прометее, помогавшем людям. Прометей за это, по приказу Зевса, был прикован к одной из гор Кавказа, и ежедневно прилетавший орел клевал его печень. Полдень (стр. 72). - Впервые - ОЗ, 1841, No 11, с. 64. Младенец (стр. 72). - Впервые - ОЗ, 1842, No 3, с. 102, без заглавия. Добролюбов в статье 'Стихотворения Ивана Никитина' отмечает, что стихотворение Никитина 'Дитяти' 'взято из 'Младенца' Огарева' (Н. А. Добролюбов. Собр. соч., т. 6, с. 161). 'Она никогда его не любила...' (стр. 73). - Впервые - ОЗ, 1842, No 3, с. 270. Разорванность (стр. 73). - Впервые - 'Весы', 1907, No 2, с. 6. Америка (стр. 74). - Впервые - БС, т. I, с. 107-108. 'Я помню робкое желанье...' (стр. 75). - Впервые - ОЗ, 1842, No 12, с. 1. Очевидно, подражание стихотворению Пушкина 'Я помню чудное мгновенье...'. Исповедь (стр. 75). - Впервые - ОЗ, 1842, No 10, с. 175. Стихотворение было процитировано Добролюбовым в статье 'Что такое обломовщина?' (Н. А. Добролюбов. Собр. соч., т. 4, с. 313). Предчувствие воина (стр. 76). - Впервые - текст романса к музыке Шуберта. Заглавие: 'Предчувствие воина' ('Pressentiment d'un soldat'). Слова Рельштаба. Перевод с немецкого Н. Огарева' (1842). Весна (стр. 79). - Впервые - JP, 1843, No 1, с. 1-2. На сон грядущий (стр. 82). - Впервые - Солд. изд., с. 58. Пора, пора! покоя тело просит... - Перефразировка строки из стихотворения Пушкина 'Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит'. 'Длинный день проходит вяло...' (стр. 82). - Впервые - РП, т. II, с. 172. Миннезингер (стр. 82). - Впервые - РП, т. II, с. 171-172. Эмс (стр. 83). - Впервые - сборник 'Литературный вечер', М., 1844, с. 31. <Грановскому> ('Твое печальное посланье...') (стр. 83). - Впервые - РМ, 1889, No 12, с. 12-18. Огарев отвечает на недошедшее до нас письмо Грановского. Im Allgemeinen - термин немецкой идеалистической философии. Но ты, в столице философской // Учившись с молодых годов... - После окончания Московского университета Грановский был послан для подготовки к профессуре в Берлин, где в это время читали лекции многие видные немецкие философы того времени. Я только матери моей // Глубоко чувствую утрату. - Е. И. Огарева скончалась, когда ее сыну не было и двух лет. Случайно рану // То в жизни сердцу нанесло, // Что жизни быть венцом могло... - Намек на неудачно сложившиеся отношения с М. Л. Огаревой. ...И наших кунцевских скитаний... - Совместных прогулок с Грановским летом 1840 года в Кунцеве под Москвой... любимый наш поэт - Пушкин. ...Все, что пройдет, то будет мило. - Из стихотворения Пушкина 'Если жизнь тебя обманет...'. Таня - Татьяна Ларина, героиня романа Пушкина 'Евгений Онегин'. Василий Петрович Боткин (1811-1869) - писатель, приятель Огарева, Герцена, Грановского и Белинского. Livorno (стр. 90). - Впервые - Солд. изд., с. 71. Догана - таможня. Разговор (стр. 90). - Впервые - ОЗ, 1843, No 4, с. 228, без подзаголовка. Перевод стихотворения А. Мицкевича 'Rozmova'. Огарев проявлял к творчеству Мицкевича большой интерес, считая его поэтом мирового значения. Дорога была Огареву и близость Мицкевича с Пушкиным, Рылеевым, Бестужевым и другими передовыми русскими людьми. 'Стучу - мне двери отпер ключник старый...' (стр. 91). - Впервые - ОЗ, 1843, No 9, с. 90. Buch der Liebe (стр. 92). - Цикл посвящен Евд. Вас. Сухово-Кобылиной (см. примечания к стихотворению 'Я поздно лег, усталый и больной...') и создавался в течение нескольких лет, представляя собой своеобразный стихотворный дневник поэта. В рукописной тетради, куда Огарев заносил стихотворения цикла, 45 стихотворений, впервые полностью они были опубликованы С. А. Рейсером (Н. П. Огарев. Стихотворения и поэмы. Л., 1956, с. 175-215). Предшествующая публикация (частичная) осуществлена Я. З. Черняком - ЛН, т. 61, с. 604-628. Du Tor, du Tor! du prahlender Tor! // Du kumrnergequalier! - Эпиграфом взяты строки стихотворения Гейне 'Песни океанид'. Нумерация стихов принадлежит составителю. I (стр. 92). - Впервые - ОЗ, 1841, No 7, е. 233. Печатается по Лонд. изд., с. 11. II (стр. 92). - Впервые - Избр. произв., т. I, с. 193. III (стр. 93). - Впервые - ОЗ, 1843, No 12, с. 192. IV (стр. 94). - Впервые - Избр. произв., т. I, с. 194. V-X (стр. 94). - Впервые - ПЗ, 1881, No 5, с. 136-143. XI-XII (стр. 98). - Впервые - ЛН, т. 61, с. 604-606. XIII (стр. 100). - Впервые - ПЗ, 1881, No 5, с. 142. XIV (стр. 100). - Впервые - ЛН, т. 61, с. 606-607. Антонио Аллегри Корреджио (1494-1534), Андреа дель Сарто (1486-1531), Пьетро Вануччи Перуджино (1446-1524) - итальянские художники Эпохи Возрождения. XV (стр. 102). - Впервые - ПЗ, 1881, No 5, с. 142-143. XVI (стр. 103). - Впервые - ЛН, т. 61, с. 607-608. XVII (стр. 103). - Впервые - ПЗ, 1881, No 5, с. 143. Печатается по автографу. XVIII-XXVII (стр. 104). - Впервые - ЛН, т. 61, с. 608-616. Von seinem Grame nicht genesen kann. - Цитата из стихотворения Шиллера 'Ritter Toggenburg'. Пигмальон - легендарный греческий скульптор, создавший статую прекрасной девушки, которую, по его просьбе, боги оживили. XXVIII (стр. 110). - Впервые - Избр. произв., т. I, с. 210-211. Альбано, Кастелль Гондольфо - пригороды Рима. XXIX (стр. 111). - Впервые полностью опубликовано С. А. Рейсером - Н. П. Огарев. Стихотворения и поэмы. Л., 1956, с. 198. Печатается по этому изданию. XXX-XXXVII (стр. 112). - Впервые - ЛН, т. 61, с. 616-623. Клара Анастасия Повеяло (1818-1908) - итальянская оперная певица. XXXVIII (стр. 119). - Впервые - Избр. произв., т. I, с. 218. XXXIX-XL (стр. 120). - Впервые - ЛН, т. 61, с. 623-628. Ночь ('Когда во тьме ночной, в мучительной тиши ...') (стр. 126). - Впервые - ОЗ, 1844, No 3, с. 1, без заглавия. 'Еще любви безумно сердце просит...' (стр. 126). - Впервые - ОЗ, 1844, No 5, с. 1. К <М. Л. Огаревой> (стр. 127). - Впервые - РВ, 1856, июнь, кн. 1, с. 600. 'Бываю часто я смущен внутри души...' (стр. 128). - Впервые - Совр., 1847, No 1, с. 90. Совершеннолетие (стр. 130). - Впервые - ПЗ на 1857 год, с. 167. В Лонд. изд. имеющееся в автографе посвящение Грановскому снято. Понятие 'совершеннолетие' имело в кругу Огарева - Герцена свой особый смысл и относилось не к достижению определенной возрастной границы, а к периоду жизни, когда у человека вырабатывался гармоничный, полный спокойного мужества, готовности принять и радость и горе взгляд на мир. Обладание своими силами, способность сознательно бороться с 'миром угнетателей, обмана и рабов' и вместе с тем умение сохранить свежесть чувств - жизненное кредо Огарева, сформулированное им в то время, когда раскол московского кружка заставил всех его участников четко определить свои идейные и жизненные позиции. Пени - жалобы. 'Тучи серые бродят в поднебесье...' (стр. 130). - Впервые - ЛН, т. 61, с. 628. Написано в связи с предстоящим отъездом Герцена за границу. Родные горы - Воробьевы горы в Москве, где в юности Огарев и Герцен дали клятву посвятить всю жизнь борьбе с самодержавием. Fatum (стр. 136). - Впервые - Совр., 1850, No 1, с. 52. Забыто (стр. 137). - Впервые - Совр., 1850, No 1, с. 52-53. Купанье (стр. 143). - Впервые - РВ, 1856, июнь, кн. 2, с. 771. Старик (стр. 144). - Впервые - РВ, 1856, апрель, кн. 1, с. 665. К Лидии (стр. 144). - Впервые - РВ, 1856, апрель, кн. 1, с. 667. Барышня (стр. 145). - Впервые - РВ, 1856, апрель, кн. 1, с. 668. На мосту (стр. 146). - Впервые - РВ, 1856, апрель, кн. 1, с. 670, с названием 'Nocturno'. 'Опять знакомый дом, опять знакомый сад...' (стр. 147). - Впервые - РВ, 1856, июнь, кн. 2, с. 770. Aurora Musae amica (стр. 147). - Впервые - РВ, 1856, июнь, кн. 2, с. 769. Вероятно, относится ко времени жизни Огарева и Тучковой на Тальской фабрике. Портреты (стр. 149). - Впервые - РВ, 1856, июнь, кн. 2, с. 708, с пропуском последнего стиха. Немногим (стр. 150). - Впервые - Солд. изд., с. 167. Ворцель (стр. 153). - Впервые - РМ, 1902, No 3, с. 12. Написано на смерть Ворцеля. Граф Станислав Габриэль Ворцель (1799-1857) стоял во главе польской демократической эмиграции. Порвав со своей средой, оставленный женой и отрекшимися от него детьми, Ворцель до конца жизни сохранял безусловную преданность идее демократической республики. Он оказывал деятельную помощь Герцену в организации Вольной русской типографии в Лондоне. В некрологе 'Смерть Станислава Ворцеля' Герцен назвал жизнь Ворцеля 'святой и великой' (А. И. Герцен. Собр. соч., т. XII, с. 437). Огарев недолго знал Ворцеля лично, его образ сложился у него, очевидно, не только по личным впечатлениям, но и по рассказам Герцена и других близких Ворцелю людей. Я. З. Черняком высказана гипотеза, что стихотворение дошло до нас не в полном виде, а было урезано цензурой (см.: Н. П. Огарев. Избранные стихотворения и поэмы. М., 1938, с. 330). Кавказскому офицеру (стр. 154). - Впервые - ПЗ на 1857 год, с, 156. Мертвому другу (стр. 158). - Впервые - ПЗ на 1858 год, с. 128, в составе 'Былого и дум' Герцена. Стихотворение посвящено Т. Н. Грановскому (см. примечания к стихотворению '<Т. Н. Грановскому>' ('Как жадно слушал я признанья...'). Замечательный лектор, он привлекал слушателей широтой научного кругозора и гуманизмом высказываемых идей. Расхождение Герцена и Огарева с Грановским, вызванное несогласием в принципиальных вопросах мировоззренческого порядка, тем не менее не ослабило их привязанность к бывшему другу, как и его привязанность к ним, сохранявшуюся до конца жизни. Огарев посвятил Грановскому несколько своих стихотворений. Современное (стр. 162). - Впервые - 'Колокол', 1858, 3(15) августа, л. 21, без подписи. Своей темой стихотворение связано с проектами освобождения крестьян, которые разбирались в том же номере 'Колокола'. В. Н. Панин (1801-1874) - министр юстиции, ярый крепостник. Разлука (стр. 163). - Впервые - ПЗ на 1858 год, с. 322. 'Дитятко! милость господня с тобою!..' (стр. 166). - Впервые - ПЗ на 1859 год, с. 282. В автографе (ЛБ) заглавие - 'Ex profundis' ('Из глубины' - начальные строки 129-го библейского псалма). Мать с мертвым ребенком на руках - частая тема произведений Огарева ('Младенец', 'К Грановскому' и др.). Она восходит или, по крайней мере, может быть сближена, с темой баллады Гете 'Лесной царь'. Разрабатываемая Огаревым на реалистическом материале, тема эта связана с его размышлениями о закономерностях человеческих судеб, о тайных силах, управляющих ими. Стихотворение положено на музыку композитором В. И. Пасхаловым. Ночью ('Опять я видел вас во сне...') (стр. 171). - Впервые - РМ, 1902, ? 3, с. 5. Дедушка (стр. 174). - Впервые - РМ, 1902, No 4, с. 173. 'Среди сухого повторенья...' (стр. 174). - Впервые - Гершен., т. I, с. 368. 'Труп ребенка, весь разбитый...' (стр. 175). - Впервые - БС, т. I, с. 174-175. Лизе (стр. 176). - Впервые - Гершен., т. I, с. 347-348. Лиза (1858-1875) - дочь II. А. Тучковой-Огаревой и Герцена. Официально носила фамилию Огарева и считалась его дочерью. Он был очень привязан к ней, но сложные, мучительные отношения, сложившиеся между Герценом и Тучковой-Огаревой, между Огаревым и его бывшей женой привели в конце концов к тому, что Огарева с дочерью уехали из Лондона в Германию. Огарев тяжело переживал разлуку и вместе с Герценом тревожился за судьбу девочки в такой ненормальной семейной обстановке (дети Герцена от первого брака не могли ужиться с Натальей Алексеевной, обладавшей необычайно тяжелым, мрачным характером). Действительно, избалованная матерью, крайне неуравновешенная, Лиза кончила жизнь самоубийством в возрасте семнадцати лет (см.: 'Архив Н. А. и Н. П. Огаревых'. М., 1930, а также РП, т. IV, с. 228, 230). Отрывки (стр. 178). - Впервые - ЛН, т. 61, с. 630-631. Развратные мысли (стр. 180). - Впервые - ЛН, т. 61, с. 632-633. 'Выпьем, что ли, Ваня...' (стр. 183). - Впервые - Гершен., т. I, с. 385. Огарев развивает тему стихотворения 'Кабак', изображая жизнь русского крестьянина теперь уже в условиях пореформенной России. Настоящее и думы (стр. 183). - Впервые полностью - ЛН, т. 61, с. 636-641. Отрывок 'О! ради наших прошлых дней' впервые - РП, т. II, с. 174-177. Название перекликается с названием мемуаров Герцена 'Былое и думы'. Павел Васильевич Анненков (1812 или 1813-1887) - критик, историк литературы, автор известных воспоминаний, приятель Огарева и Герцена. Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770-1831) - великий немецкий философ-идеалист. Павел Михайлович Леонтьев (1822-1874) и Михаил Никифорович Катков (1818-1887)-реакционные публицисты, соредакторы по газете 'Московские ведомости', ярые идейные враги Герцена и Огарева. Мое дитя больное - Лиза (см. примечания к стихотворению 'Лизе'). Шесть тысяч лет все люди мрут да мрут. - По церковному летоисчислению со дня сотворения мира богом прошло шесть тысяч лет. О! ради наших прошлых дней... - Обращение к Н. А. Тучковой-Огаревой, отношения которой с окружающими были мучительно тяжелыми для всех и для нее самой. Огарев много раз обращался к ней с призывом быть более терпимой и мягкой. Две девочки забудут кров родной... - Дочери Герцена, вынужденные уехать, так как они не могли ужиться с Тучковой-Огаревой, ревниво относящейся к привязанности к ним их отца. Тобою данные обеты... - Н. А. Тучкова обещала Н. А. Герцен заменить мать ее детям. Картины из странствия по Англии (стр. 189). - Впервые - ЛН, т. 61, с. 634. Сим победиши (стр. 190). - Впервые - 'Колокол', 1863, 20 октября (1 ноября), л. 172. Стихотворение является ответом на статью, помещенную в л. 171 'Колокола': 'Братское слово. По поводу заявления московских и харьковских студентов'. Подпись под статьей - 'Один из многих'. Статья была вызвана верноподданническим адресом, поданным Александру II в связи с польским восстанием, якобы от имени студентов. Автор 'Братского слова' заверял издателей 'Колокола', что 'то сочувствие, которое они пробуждают к себе в самой России', 'не одиночно'. Существует гипотеза, что 'одним из многих' был А. А. Слепцов. Сим победиши - выражение твердой уверенности в победе. Восходит к сочинению греческого историка и богослова Евсевия Памфила (263-340) 'Жизнь царя Константина'. Византийскому императору Константину накануне сражения явилось видение - крест с надписью: 'Сим знаменем победиши'. 'Земля и Воля' - и политический лозунг и название подпольной политической организации в России. Il giorno di Dante (стр. 193). - Впервые - Гершен., т. I, с. 345. Стихотворение написано в связи с 600-летней годовщи^ ной со дня рождения Данте (1265-1321). 'Она была больна, а я не знал об этом...' (стр. 194). - Впервые - альманах 'Литературная мысль', вып. I. 11г., 1922, с. 232. Стихотворение обращено к Н. А. Тучковой-Огаревой в связи с болезнью Лизы. До свиданья (стр. 195). - Впервые - 'Колокол', 1867, 19 июня (1 июля), л. 244-245. Так же, как первый лист 'Колокола' открывался стихотворным предисловием Огарева, так его последние листы в связи с перерывом издания до 1868 года заключались этим стихотворением. Огарев широко пользуется в нем приемом автоцитирования. Наташе (стр. 196). - Впервые - РП, т. II, с. 177-178. Стихотворение обращено к Н. А. Тучковой-Огаревой и было вклеено ею в свой дневник. Люби меня, люби его... - А. И. Герцена. Немезида - в древнегреческой мифологии богиня мести. Ты наш союз благослови... - Скорее всего, Огарев имеет здесь в виду дружбу свою и Герцена, а не отношения с Мэри Сэтерленд, как комментирует это место С. А. Рейсер (Н. П. Огарев. Стихотворения и поэмы. Л., 1956, с. 832). Памяти друга (стр. 197). - Впервые - ПЗ, 1881, No 5, с. 135. Посвящено памяти Герцена, скончавшегося 9 (21) января 1870 года в Париже. Огарев в это время жил в Англии. Песня русской няньки у постели барского ребенка (стр. 198). - Впервые - с пропусками по цензурным причинам - Гершен., т. I, с. 385-386, полностью - БС, т. I, с. 265. Как и Некрасов, Огарев пародирует 'Казачью колыбельную песню' Лермонтова. К моей биографии (стр. 199). - Впервые - БС, т. I, с. 270. Героическая симфония Бетховена (стр. 199). - Впервые - РМ, 1902, No 3, с. 3-4, с пропуском 2-й строфы, полностью - БС, т. I, с. 274. С А. И. Одоевским, которому посвящено стихотворение, Огарев встречался на Кавказе в 1838 году. Пять голов казненных - пятеро повешенных декабристов. Н. П. Огарев Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Вольная русская поэзия XVIII-XIX веков. Подготовка текста, составление и примечания С. А. Рейсера. М., 'Художественная литература', 1975. ---------------------------------------------------------------------------- Содержание 'Из-за матушки за Волги...' До свиданья Мужичкам Песня русской няньки у постели барского ребенка. Подражание Лермонтову Н. П. Огарев (?) 'Жил на свете русский царь...' 'Царь - отечества отец!..' 'Царя Алексашу...' * * * На голос: 'Вниз по матушке по Волге' Из-за матушки за Волги, Со широкого раздолья, Поднялась толпой-народом Сила русская, сплошная. Поднялась спокойным строем Да как кликнет громким кличем: 'Добры молодцы, идите, Добры молодцы, сбирайтесь - С Бела моря ледяного, Со степного Черноморья, По родной великой Руси, По Украине, по казацкой! Отстоим мы нашу землю, Отстоим мы нашу волю, Чтоб земля нам да осталась, Воля вольная сложилась, Барской злобы не пугалась, Властью царской не томилась!..' 1862 ДО СВИДАНЬЯ Смолкает '_Колокол_' на время, Пока в России старый слух К свободной правде снова глух, Пока помещичее племя Царю испуганному в лад Стремится всё вести назад. И вновь касается окова До человеческого слова. Но вспять бегущая волна Не сгубит дерзостным наплывом Раз насажденные по нивам Свободы юной семена. Смолкает 'Колокол' на время, Но быстро тягостное бремя Промчится, как ненужный сон, И снова наш раздастся звон, И снова с родины далекой Привет услышится широкой, И, может, в наш последний час Еще светло дойдет до нас - Как Русь торжественно и стройно И непорывисто смела, С сознаньем доблести спокойной Звонит во все колокола! 1867 МУЖИЧКАМ Люди мои милые, люди мои бедные, Когда ж это вы начнете голоса-то победные? Поразберите сами - что вы теперь справляете - Пл_о_тите, плотите, голодаете, голодаете... Разве это в самом деле жизнь для человека? И чем же это лучше какого крепостного века? Старшин выбираете будто вы, а выбирает начальство, От этого и идет только гребеж и нахальство. А вся беда, так вы еще верите в дело царское, А оно тоже дело чиновничье и дело барское. Когда ж это вы перестанете во вздоры-то верить Да станете все дела на свой аршин мерить? Пора, братцы, пора! Время-то уходит. Не станете за себя сами - так они вас уходят. Надо самим силу в руки взять для лучшей-то доли, Чтобы добиться в само деле и земли и воли. А там уж меж себя поделитесь и разверстаете, Не то что по указу царскому, а как сами знаете. 1869 ПЕСНЯ РУССКОЙ НЯНЬКИ У ПОСТЕЛИ БАРСКОГО РЕБЕНКА (Подражание Лермонтову) Спи, потомок благородья, Баюшки-баю, Я, дитя простонародья, Песенку спою. Мать на бале пляшет стройно - Барыня она... Ты же спи себе спокойно - Я с тобой одна. Наш народ хотел бы воли, Воли да с землей, Но не даст хорошей доли Царский наш разбой. И отец твой, русский барин, Знает роль свою, Он хоть ловок, не бездарен, Баюшки-баю. Он учен всему на свете, Вышло - ничего. У него одно в предмете - Денежки его. Но и с ними он не сладит, Разорит семью, Праздной жизнью все изгадит, Баюшки-баю. Он служил в полку на диво И солдат бивал, В Отделеньи третьем живо Вышел генерал. А потом был губернатор, Грабил всех гуртом, Его русский император Наградил крестом. Но не верь ты в шутку эту - Все не впрок пойдет... Ты с сумой пойдешь по свету, Няня, знай, помрет. Да ты будь слугой народа, Помни цель свою, Чтоб была ему свобода, Баюшки-баю. 1811 Н. П. ОГАРЕВ (?) * * * На голос: 'Ездил русский белый царь, Православный государь, Из своей страны далеко Лавры пожинать'. Жил на свете русский царь, Разнемецкий государь, Он крестьянскому народу Волю обещал! (дважды). Чтобы каждый селянин, Как теперя дворянин, От работы подневольной Век не горевал! Чтоб его ни бить, ни сечь, Обдирая шкуру с плеч, Ни помещик, ни чиновник Более не мог. Чтобы он землей владел, И пошли б ему в надел Те поля, за что платил он Барину оброк. Обещал то царь легко, Но уехать далеко На посуле, как на стуле, Видно, захотел. Думал: 'Глуп мужик, всё съест!' И составил манифест, Что ни в толк взять, ни попять Никто не сумел. Ну, чиновники читать, Да крестьянам толковать, Что та новая неволя - Волюшка и есть. Воля вольная нищать, Да под розгами пищать, Да начальству грош последний Со слезами несть. Призадумался народ. Чует - кто-нибудь да врет: Иль начальство надувает, Или самый царь. Что за воля без земли, Чтобы барщину несли И оброк крестьяне так же, Как водилось встарь? Это что-нибудь не так - И попалися впросак Те крестьяне, что судили О делах своих. По селам без дальних слов, Как прямых бунтовщиков, Стала сечь их и тиранить Стая становых. Ну сзывать на них полки Да водить солдат в штыки, Чтоб по старому порядку Всё водилось вновь. Напроказил царь-отец! На Руси с конца в конец Из-за царского обмана Пролилася кровь. Надо, значит, для крестьян, Чтоб народ за волю сам Дружно - миром, волостями В одно время встал! Надо, значит, чтоб солдат Помогал ему как брат И, не слушая приказа, В него не стрелял. 1862 * * * Царь - отечества отец! Гроши сгибли на дворец, На железные дороги И на невский мост, Прошлогодние итоги Нам поджали хвост. Вам известно, что расход Прибывает каждый год, И недаром за ушами Чешет бедный нага народ. Все финансы но рукам Так и льются здесь и там, А уж главный над путями Без пути берет. Мы министры-господа, Неизвестна нам нужда! Всё, по-русски, сущий вздор. Чтоб добраться цели, Жмем народ до тех мы пор, Сок пока есть в теле. Им же лучше - пусть сидят В нищете и мраке, Ведь от жиру, говорят, Бесятся собаки. Все приказы отданы, Не жалей мирской казны. Войску нашему маршрут: Пусть их лямку трут. На венгерца - прут, За австрийца - мрут, Вместо их - рекрут Втрое наберут. 1860(?) - 1870(?) * * * Царя Алексашу Для родины нашей, Господи, помилуй На веки веков! За его заслуги Жизнь его супруги, Господи, спаси На веки веков! Даром чудодейства Царское семейство, Господи, помилуй На веки веков! Для счастья народа Главных лиц Синода, Господи, помилуй На веки веков! От лихой напасти Все чины и власти, Господи, спаси На веки веков! Для смотров, параду Воинства громаду, Господи, спаси На веки веков! А от просвещенья Всех без исключенья, Господи, помилуй Во веки веков! Пусть нас дуют палкой Вдоль и с перевалкой, Мы ведь христиане: Наш удел терпеть. Можно под мазурку С нас содрать и шкурку - Господи, помилуй! - Мы всё будем петь. У нас у Синода Уж такая мода: Скакаше, играя, Сам святый Давид. Нынче те же нравы: Для твоей забавы Мы скакать готовы, Хоть спина болит. 1860(?) - 1870(?) Огарев Николай Платонович (1813-1877). 'Из-за матушки за Волги....'. Заключительная песня поэмы 'Забытье', получившая широкое распространение в списках. До свиданья. Этим стихотворением завершалось издание 'Колокола' перед перерывом до 1 января 1868 г. 'Жил на свете русский царь...'. Разнемецкий государь - Александр II. И составил манифест - об освобождении крестьян 19 февраля 1861 г. 'Царь - отечества отец!..'. Гроши сгибли на дворец - на восстановление пострадавшего от пожара в 1837 г. Зимнего дворца в Петербуре. И на невский мост - Благовещенский, потом Николаевский мост (ныне им. Лейтенанта Шмидта), строившийся в 1842-1850 гг. Главный над путями - П. А. Клейнмихель, см. примеч. на с. 560. На венгерца - прут. // За австрийца - мрут, - В 1849 г. русские войска участвовали в подавлении революции в Венгрии. 'Царя Алексашу...'. Царь Алексаша - Александр II. Его супруга - Мария Александровна (1824-1880). Синод - высшее духовное учреждение царской России с 1721 г. Святый Давид - царь иудейский (1055-1015 до н. э.), по преданию, автор псалмов. Die Geschichte За днями идут дни, идет за годом год С вопросом на устах, в сомнении печальном Слежу я робко их однообразный ход. И будто где-то я затерян в море дальнем - Все тот же гул, все тот же плеск валов Без смысла, без конца, не видно берегов, Иль будто грежу я во сне без пробужденья, И длинный ряд бесов мятется предо мной: Фигуры дикие, тяжелого томленья И злобы полные, враждуя меж собой, В безвыходной и бесконечной схватке Волнуются, кричат и гибнут в беспорядке. И так за годом год идет, за веком век, И дышит произвол, и гибнет человек. Н. П. Огарев 'Сторона моя родимая...' * * * Сторона моя родимая, Велики твои страдания, Но есть мощь неодолимая, И полны мы упования: Не сгубят указы царские Руси силы молодецкие, Ни помещики татарские, Ни чиновники немецкие! Не пойдет волной обратного Волга-матушка раздольная, И стезею благодатною Русь вперед помчится вольная! 1858
Стихотворения, Огарев Николай Платонович, Год: 1870
Время на прочтение: 96 минут(ы)
![[]](https://az.lib.ru/img/o/ogarew_n_p/text_0130/ogarev01.jpg)
![[]](https://az.lib.ru/img/o/ogarew_n_p/text_0130/ogarev02.jpg)