Стихотворения, Нарбут Владимир Иванович, Год: 1921

 
 Владимир Нарбут. Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Антология русской лирики первой четверти XX века М., 'Амирус', 1991 ---------------------------------------------------------------------------- Содержание Архиерей. (Аллилуйя. 1921) Бастилия. (Советская земля. 1921) В эти дни. (Там же) Волк. (Аллилуйя. 1921) Гадалка. (Там же) Горшечник. (Там же) Кобзарь. (Советская земля. 1921) 'России синяя роса'. (Там же) Россия. (Там же) ВОЛК. Живу, как вор, в трущобе одичавший, впивая дух осиновой коры и перегноя сонные пары, и по ночам бродя, покой поправши. Когда же мордой заостренной вдруг я воздух потяну и - хлев овечий попритчится в сугробе недалече,- трусцой перебегаю мерзлый луг, и под луной, щербатой и холодной, к селу по - за ометами крадусь. И снега, в толщь прессованного, груз за прясла стелет синие полотна. И тяжко жмутся впалые бока, выдавливая выгнутые ребра, и похоронно воет пес недобрый: он у вдовы - на страже молока. 'Не спит, не спит проклятая старуха!' Мигнула спичка, желтый встал зрачок. Чу! Звякнул наст... Как будто чей прыжек... - Свернулось трубкой, в инее все, ухо... ГАДАЛКА. Слезливая старуха у окна гнусавит мне, распластывая руку: - Ты век жила и будешь жить - одна, но ждет тебя какая-то разлука. Он, кажется, высок и белоус. Знай: у него на стороне - зазноба,.. На заскорузлой шее - низка бус: Так выгранить гранаты и не пробуй! Зеленые глаза - глаза кота, скупые губы - сборками поджаты, с землей роднится тела нагота, а жилы - верный кровяной вожатый. Вся закоптелая, несметный груз годов несущая в спине сутулой,- она напомнила степную Русь (ковыль да таборы), когда взглянула. И земляное злое ведовство прозрачно было так, что я покорно без слез, без злобы - приняла его, как в осень пашня - вызревшие зерна. ГОРШЕЧНИК. В кляксах дегтя шаровары у горшени и на выпуск полосатая рубаха, пояс - узкий ремешок. А в пышном сене - за соломенной папахою папаха. Златом льющейся, сверленою соломой гнезда завиты: шершавый и с поливой, тот - для каши, тот - с утробой, щам знакомой, тот - в ледник - для влаги, белой и ленивой. Хрупко-звонкие, как яйца, долговязы, дутые, спесивые горшки-обжоры - нежатся на зное, сеющем алмазы на захлестнутые клевером просторы. А за клевером пшеницы наливное желтое-прежелтое сухое поле рясным шорохом кузнезникам на зное пособляет гомонить о ясной доле... Вперевалку, еле двигая рогами, мордою тупою и зобатой выей - мерно тащатся волы над колеями, и глаза их - луны синие, живые. Деревянное ярмо квадратной рамой, ерзая, затылок мшистый натирает... Господи! Как и пред Пасхой, тот же самый колокольчик в небе песню повторяет!... Вьется - плачет жаворонок-невидимка (ты ль то, ангелок серебряно-крылатый?), он - и над полями, он - и над заимкой, он - и над колодцем, у присевшей хаты. Скрипнул воз. - 'Горшки, горшки',- скороговоркой, женщине веснущатой, в короткой юбке, молвит человек, оглядываясь зорко, и плюет сквозь зубы, покопавши в трубке. А волы жуют широкими губами (тянут деловито мокрую резину), проверяя ребра вялыми хвостами у горожи редкой - перед жердью длинной. АРХИЕРЕЙ. Натыкаясь на посох высокий, точеный, с красноватой ребристою рыбьей головкой, строго шествует он под поемные звоны: понамарь тормошит вислоухие ловко. Городской голова, коренастый и лысый (у него со лба на нос стекают морщины), и попы, облеченные в крепкие ризы,- благочинный вертлявый, как весь из пружины, и соборный брюхатый (ужели беремен?),- заседатель суда, запятая-подчасок,- все за ним, все за ним. Бесшабашная темень распылила по улице курево красок. В кумаче да в китайке, забыв про сластены, про возки, причитанья - торговки нахрапом затирают боками мужчин. А с плетенной галлереи аптеки глядят эскулапы. И скрипит мостовая от поступи дюжей, и слюдой осыпается колотый воздух. И в середке лавины, как в бане. Снаружи - босоногим подросткам - без роздыха роздых. А в хвосте - на тяжелых горбатых колесах, будто Ноев ковчег, колымага с гербами, точно в гроб она прячет владыку и посох, и в нутре ее пахнет сухими грибами. Уж гречихой забрызганы чалые кони, все же сунут развалину. Угол и - церковь. У, гадюкой толпа закрутилась: ладони прикурнула колдобина, кисть исковеркав. И жужжанье, и колокол - умерли оба, только тонкие губы разверзлись и - слово синеватые выжали десна. Как проба, в них засела частица огрызка гнилого. И увяла рука, И вверху зазвонили: проглотила соборная пасть камилавку, Завизжала старуха в чепце: придавили. А на репчатой шее, как клещ, бородавка. РОССИЯ. Щедроты сердца не разменяны, и хлеб - все те же пять хлебов, Россия Разина и Ленина, Россия огненных столбов! Бредя тропами незнакомыми и ранами кровоточа, лелеешь волю исполкомами и колесуешь палача. Здесь, в меркнущей фабричной копоти, сквозь гул машин вопит одно: - И улюлюкайте, и хлопайте за то, что мне свершить дано! А там - зеленая и синяя, туманно-алая дуга восходит над твоею скинией, где что ни капля, то серьга. Бесслезная и безответная! Колдунья рек, трущоб, полей! Как медленно, но всепобедная точится мощь от мозолей. И день грядет и - молний трепетных распластанные веера на труп укажут за совдепами на околевшее Вчера. И Завтра... веки чуть приподняты, но мглою даль заметена. Ах, с розой девушка - Сегодня! Ты - обетованная страна. Воронеж. 1918 КОБЗАРЬ. Опять весна, и ветер свежий качает месяц в тополях... Стопой веков - стопой медвежьей - протоптанный, оттаял шлях. И сердцу верится, что скоро, от журавлей и до зари, клюкою меряя просторы, потянут в дали кобзари. И долгие застонут струны про волю в гулких кандалах, предтечу солнечной коммуны, поймой потом на полях. Тарас, Тарас! Ты, сивоусый, загрезил над крутым Днепром: сквозь просонь сыплешь песен бусы и 'Запов_т'а' серебром... Косматые нависли брови, и очи карие твои гадают только об улове очеловеченной любви. Но видят, видят эти очи (и слышит ухо топот ног!), как селянин и друг-рабочий за красным знаменем потек. И сердцу ведомо, что путы и наши, как твои, падут, и распрямит хребет согнутый прославленный тобою труд. Харьков. 1920. БАСТИЛИЯ. Мы не забыли, как в садах Пале-Рояля И у кафе Фуа ты пламенно громил Разврат Людовика, о Де-Мулен Камилл, Как дым Бастилию окутал, день вуаля! Сент-Антуанское предместье наша память, Как раковина жемчуг, помнит и хранит, И ненавистен башен спаянный гранит, Возлегший, чтоб глухим венком позор обрамить. Но пали, пали королевские твердыни: Аристократа опрокинул санкюлот! О, Франция! О, времени тяжелый лет! О, беднота воинственная, где ты ныне? Одряхший мир - в параличе, и участили События набухший кровью пульс его. А в недрах зреет - зреет мести торжество И гибелью грозит последней из Бастилии. Так. Рухнет и она. От пролетарской пули Кипит и пенится вселенская заря. И сменим Двадцать Пятым Октября Четырнадцатое Июля! * * * России синяя роса, Крупичатый, железный порох, И тонких сабель полоса, Сквозь вихрь свистящая в просторах,- Кочуйте, Мор, Огонь и Глад - Бичующее Лихолетье: Отяжелевших век огляд На борозды годины третьей. Но каждый час, как вол упрям, Ярмо гнетет крутую шею, Дубовой поросли грубее, Рубцуется рубаки шрам, И, желтолицый печенег, Сыпняк, иззябнувший в шинели, Ворочает белками еле И еле правит жизни бег... Взрывайся, пороха крупа! Свисти, разящий полумесяц! Россия - дочь! Жена! Ступай - И мертвому скажи: - 'Воскресе'. Ты наклонилась, и ладонь Моя твое биенье чует, И конь крылатый, молодой Тебя выносят - вон, из тучи... 1919 г., Харьков. В ЭТИ ДНИ. Дворянской кровию отяжелев, Густые не полощутся полотна, И (в лапе меч), от боли корчась, лев По киновари вьется благородной. Замолкли флейты, скрипки, кастаньеты, И чуют дети, как гудит луна, Как жерновами стынущей планеты Перетирает копья тишина. - Грядите, сонмы нищих и калек, (Се голос рыбака из Галилеи)! Лягушки кожей крытый человек Прилег за гаубицей короткошеей. Кругом косматые роятся пчелы И лепят улей медом со слюной. А по ярам добыча волчья - сволочь,- Чуть ночь, обсасывается луной... Не жить и не родиться б в эти дни! Не знать бы маленького Вифлеема! Но даже крик: распни его, распни! - Не уязвляет воиного шлема, И, пробираясь чрез пустую площадь, Хромающий на каждое плечо, Чело вечернее прилежно морщит На Тютчева похожий старичок. Нарбут Владимир.- Владимир Иванович Нарбут - род. в 1888 году. Стихи начал писать примерно с 1909-10 г.г. Первое литературное выступление - в студенческом журнале 'Gaudeamus' (Петербург) в 1910 г. С 1921 года бросил писать стихи и рассказы и считает это 'самым выдающимся событием в своей жизни по литературной (художественной) части'. Активный работник РКП по подотделу печати Ц. К. Отдельные издания: 1) Стихи. Изд. 'Дракон'. Пб. 1910. 2) Аллилуйя. (Второй сборник стихов). Изд. 'Цех Поэтов'. Пб. 1912. Издание было конфисковано царской цензурой. 3) Любовь и любовь. (Стихи). Пб. 1913. 4) Вий. (Стихи). Пб. 1915. 5) Красноармейские стихи. 'Политотдел N-й армии'. Рост. на Д. 1920. 6) Огненный столп. (Стихи). Губиздат. Одесса. 1920. 7) Советская земля. (Стихи). Харьков. 1921. 8) Александра Павловна. (Поэма). Изд. 'Лирень'. Харьков. 1921. 9) Аллилуйя. Второе издание. (Губиздат). Одесса. 1921. -------------------------------------------------------------------------- Вяч. Иванов: pro et contra, антология. Т. 2 СПб.: ЦСО, 2016. -------------------------------------------------------------------------- Владимир НАРБУТ Целый день ворчит Иванов: 'Если тяжек первый грех Хищной прелестью обманов Еле понятых утех, - Срок придет, и, не увянув, Телом крепким, как орех, Академию диванов Колесом пущу на Цех. А, уж если не поможет Дионис на этот раз (Э, да ринусь на-авось!), - Михаил Кузмин стреножит Ихний пыл томленьем глаз - Южной дружбой'. Удалось! <1911> КОММЕНТАРИИ Впервые: в составе публикации И. В. Платоновой-Лозинской и А. Г. Меца 'Транхопс' и около (по архиву М. Л. Лозинского. Ч. П. Габриэлиада. К 65-летию Г. Г. Суперфина. [Электронный ресурс] URL: http://www.ruthenia.ru/document/545494.html. Данный шуточный сонет, как и следующие ниже сонеты М. Л. Моравской и М. Л. Лозинского, содержит акростих: 'Цех ест Академию' (т.е. 'Академию стиха'), фраза эта приписана ВИ. Ср. также: 'Я посетил только первые два-три собрания Цеха <...> с удовольствие проведя время за писанием уже шуточных конкурсных стихотворений тут же на месте. Помню, был задан сонет на тему 'Цех ест Академию' в виде акростиха. Вот, что у меня получилось: Цари стиха собралися во Цех <...>' (Пяст В. Встречи. М. 1929. С. 209). Нарбут Владимир Иванович (1888-1938, репрессирован) - поэт, прозаик, критик. В 1911 г. автор критической рец. на 'Cor ardens' (Новый журнал для всех. 1912. No 9. Стлб. 121). Фрагмент этого стих-ния приводит в своих воспоминаний Пяст (см.: Пяст Вл. Встречи. М., 1997. С. 171).