Стихотворения, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1862

Поэзия
Время на прочтение: 26 минут(ы)
Скачать в PDF
Русская стихотворная пародия (XVIII-начало XX в.)
Библиотека Поэта. Большая серия
Л., ‘Советский Писатель’, 1960

<СТИХОТВОРЕНИЯ ПСЕВДОНИМОВА>

Буря на море
Монолог художника в драме ‘Джулиано Бертини, или Терновый венок гения’
Разрушение мира (Стихотворение, которое найдено неконченным)
Бал
Еврейская мелодия (‘Я приду к тебе с цевницею…’)
Чувство грека
‘Раз проселочной дорогою…’
Две тени
Весенняя песня
‘Подбоченясь ходит месяц…’

——

К солнцу. (Эротическое стихотворение)
‘Кто сия? Она склонилась…’
Дуэт Фета и Розенгейма (Бессознательное ликование и бессознательное хуление)
‘Мысль мне, мысль! Владея словом…’
Серенада (‘Воздух майский негой тает…’)
Старый мотив
‘Топот, радостное ржанье…’
‘Пусть травы на воде русалки колыхают…’
Авдотье Кукшиной
‘Гоняйся за словом тут каждым!..’
Двустишия
Виденье
Отрывок из романа, который никогда не напечатается
На взморье
Еврейско-русская мелодия (‘Приходи, моя желанная!..’)
Литературные попытки Михаилы Бурбонова:
1. ‘На реке, если б были деньжонки…’
2. Признание в любви
Последний дуэт
Нашим пессимистам
Звезды и Случевский
‘Я лежал в камышах на спине…’
‘Посреди журнальных погремушек…’

БУРЯ НА МОРЕ

В сугубом страхе несся ветхий челн,
Гоним бурливою напастью грозных волн,
И мнил пловец, что та бездонна бездна
Похитит всё, чем жизнь ему любезна.
Морская глубь, злобна и разъяренна,
Его пожрать готова, как геенна,
Перуны грозные потоки молний льют,
И громы адские под облаком ревут.
Погода ясная вдруг сделалась ненастна.
О ты, пловец! судьба твоя ужасна.
Но верный Промыслу, он Промыслом спасен,
И, лишь с мольбой вознесся к небу он,
Стихии яростной замолкли буйны страсти,
И он спасен был гибельной напасти.
Перуны стихнули, смирились волны грозны,
И лил пловец спасенный реки слезны.

МОНОЛОГ ХУДОЖНИКА В ДРАМЕ ‘ДЖУЛИАНО БЕРТИНИ, ИЛИ ТЕРНОВЫЙ ВЕНОК ГЕНИЯ’

Я весь в жару, как в первый день признанья.
Души моей натянутые струны
Готовы вдруг одним певучим хором
Ответить небесам мелодиею звуков.
Чело горит, струится в жилах пламень,
Я чувствую пришествье вдохновенья
Во имя чистого, великого искусства!..
Искусство!

(Падает на колени.)

Весь я твой — и ты мое, искусство!
Вот здесь, в груди, божественная искра
Горит огнем небесного веленья,
Тревожит, жжет меня, и я, небес избранник,
Весь трепещу под чарой вдохновенья.

(Быстро встает и начинает импровизировать.)

Я расторгнул жизни путы,
Вдохновенный без границ.
В те великие минуты
Люди, люди-лилипуты,
Предо мной падите ниц.
На колени! Песнопений
Для грядущих поколений
Я пролью за звуком звук.
Вы — толпа, я — светлый гений,
Я — рожден для вдохновений,
Вы — для мелких бед и мук.
Для детей погибших мира
Я пою,— смиряет лира
Горе, скорби и печаль,
С именами Гёте, Данта
Имя нового гиганта
Люди впишут на скрижаль.
Душно, душно!.. мир мне тесен…

(Сбрасывает с себя галстук и сюртук.)

Муза, Муза! лиру мне!
Нужно звуков, рифм мне, песен —
Я горю, я весь в огне.

(Обессиленный и облитый холодным потом, опускается на ковер, поддерживаемый Музой.)

РАЗРУШЕНИЕ МИРА
(СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ НАЙДЕНО НЕКОНЧЕННЫМ)

Мир надтреснул, сокрушенный.
Вот в разбеге потрясенный
Пошатнулся — и раскат
Рос могучий, отдаленный
Распадающих громад.
Брызги молний, хохот грома,
Всюду ада смрадный след,
В безднах темного пролома
Гасли в судоргах погрома
Груды сброшенных комет.
Прах вселенной несся…
Залит бал волнами света,
Благовонием нагрета,
Зала млеет, как букет.
Упоительно-небрежно,
Зажигательно-мятежно
Ноет скрыпка и кларнет.
В вихре звуков, в море жара,
С сладострастием угара
В вальс скользит за парой пара,
Опьянения полна,
В ураган огнепалящий,
Душу пламенем мутящий,
Волканически летящий,
Грудь взрывающий до дна.
Вот она, царица бала,
Раздраженная смычком,
Быстро сбросив покрывало,
В танце бешеном летала,
Припадя ко мне плечом.
Кудри змеями сбегали,
Волновались, трепетали
И, играя предо мной,
По щекам меня хлестали
Ароматною волной.
Мы неслись — мелькали люди,
Ряд колонн и ряд гостей,
Фермуары, плечи, груди,
Лампы, люстры, блеск свечей,
Косы, жемчуг, бриллианты,
Дымки, кружева, атлас,
Банты, франты, аксельбанты
И алмаз горящих глаз.
Мы неслись — кружилась зала,
Я дрожал, как кровный конь,
Весь был жар я, весь огонь,
В жилах лава пробегала,
И корсет ей прожигала
Воспаленная ладонь.

ЕВРЕЙСКАЯ МЕЛОДИЯ

Я приду к тебе с цевницею
В твой далекий вертоград,
Лишь за тающей денницею,
Вместе с трепетной зарницею,
Тени ночи низлетят.
В пору темную, туманную
Не узнают Ноя дочь.
Я походкой неустанною
Под одеждой легкотканною
Проберусь к тебе в полночь.
Я приникну голубицею
Ко щеке твоей лицом,
И под темною ложницею
Буду жечь тебя сторицею
Поцелуем, как огнем.

ЧУВСТВО ГРЕКА

Мы на ложах сидели пурпурных
В благодатной тени сикоморы,
Ароматы курилися в урнах,
И гремели певучие хоры.
И Эллады живые напевы,
Как вино, нашу кровь разжигали,
На коврах ионийские девы
С негой южною нас щекотали.
Целовала меня Навзикая,
На груди волновался гиматий,
И, устами к устам приникая,
Ожидала ответных объятий,
Но ни ласка, ни песня, ни шутка
Мне немилы от девы Эллады.
Мальчик розовый — дивный малютка
Привлекал мои жадные взгляды,
Я внимал, как лились, не смолкая,
Его песни согласные звуки,
И рыдала вдали Навзикая,
Опустив свои смуглые руки.

* * *

Раз проселочной дорогою
Ехал я,— передо мной
Брел с котомкою убогою
Мужичок как лунь седой.
На ногах лаптишки смятые,
Весь с заплатками армяк.
Видно, доля небогатая
Тебе выпала, бедняк.
Подпираясь палкой длинною —
Путь-то, верно, был далек,—
Брел он с песней заунывною.
— ‘Дядя, сядь на облучок’.
Сел старик. Седую бороду
Только гладит.— ‘Ты куда?’
— ‘Пробираюсь, барин, к городу,
Ждут оброка господа.
Крепко староста наказывал…
Вот бреду, болит спина…’
И, склонившись, мне рассказывал
Свою повесть старина.
‘Погоди, дед! С тяжкой болию
Ты не ляжешь умирать.
На отчизну божьей волею
Сходят мир и благодать.
После лет долготерпения,
Бесконечного труда,
Под лучами просвещения
Смолкнет лютая нужда’.
В мужике сердечный пламень я
Этой речью оживил,
И старик честное знаменье
С благочестьем сотворил.

ДВЕ ТЕНИ
(ПОСВЯЩАЕТСЯ А. ФЕТУ)

Две тени слетают с тоскливой любовью
Ко мне, как две чистые грезы,
И, кротко склонясь к моему изголовью,
Льют тихие, теплые слезы.
Офелия легкой проносится тенью…
И песни, и слезы, и стоны…
И вторит печальному долгому пенью
Скорбящая тень Дездемоны.

ВЕСЕННЯЯ ПЕСНЯ

Часто ночью, весной, когда Муза молчит
И перо я грызу до рассвета,
Вдохновение вновь у меня закипит
Над весенней страницею Фета.
И весенние песни растут, и звенят,
И щекочат подмышки поэта.
Вот за образом образов встал целый ряд
Над весенней страницею Фета.
И испанский мотив и еврейский напев
Так и просятся в формы куплета,
Я румянец у роз похищаю для дев
Над весенней страницею Фета.
‘Ты поэт! Ты поэт!’ — мне природа кричит,
И я слушаю с трепетом это,
А в груди сердце бьется и нойно стучит
Над весенней страницею Фета.

* * *

Подбоченясь ходит месяц
Голубой, лазурной высью,
От востока и на запад
Пробегая плавной рысью.
И, прищуря томно глазки.
Со звездой звезда болтает,
А Меркурию Венера
Подозрительно мигает.
И над миром усыпленным,
Где не спят жуки да блохи,
Рея, плавают в тумане
Лишь одни людские вздохи.
<Д. Д. Минаев>
<1860>
Впервые — ‘Время’, 1861, No 1, стр. 70—82, в рецензии на четыре сборника переводов из Гейне, без подписи. Д. Д. Минаев — см. стр. 769 В фельетоне излагается биография ‘поэта трех звездочек’ (т. е. печатавшегося анонимно под тремя звездочками вместо подписи), оставшегося безвестным, хотя он на протяжении нескольких десятилетий ‘успешно’ подражал наиболее знаменитым и модным современникам. Он родился в Москве в то время, ‘когда ‘Вестник Европы’ пел вечную память престарелому классицизму и юный романтизм в лице ‘Бедной Лизы’ Карамзина принимался с восторгом всем молодым поколением’. Еще в гимназии Псевдонимов выучил ‘все правила риторики’ и однажды написал на заданную тему сочинение в стихах ‘Буря на море’, в котором подражал Ломоносову. Проникшись сознанием своего таланта, окрыленный восторгами своего наставника, Псевдонимов ‘перестал выражаться презренной прозой, а все облекал в поэтическую форму’. Вместо того чтобы попросить за столом передать ему кусок хлеба, он восклицал:
О школьный друг, подай мне ради Феба
Один кусок иль два ржаного хлеба.
‘Переживая многие фазы нашей литературы, начиная с драм Кукольника, повестей Марлинского и кончая Случевским и Кусковым,— Псевдонимов постоянно воссоздавал чужие образы, вариировал чужие мотивы и наивно считал свои произведения плодом творческого самобытного дарования’. Этот пародийный персонаж, по словам Минаева, ‘олицетворяет в себе тип поэтов, у которых впечатлительность заменяет творческую силу и фантазию, а наивное передразнивание, модулированье — всякое самобытное дарование’. Выдержки из ‘дневника’ Псевдонимова и его стихи показывают развитие поэзии ‘от Кукольника до Случевского’, т. е. наиболее неприемлемых для критика-пародиста литературных явлений.
Буря на море. Псевдонимов в этом стихотворении еще ‘подражает’ поэзии классицизма.
Монолог художника в драме ‘Джулиано Бертини, или Терновый венок гения’. ‘Монологу’ предшествует запись в ‘дневнике’ Псевдонимова (от 27 октября 1836 г.), указывающая пародийный адрес: ‘Прочел драму Кукольника ‘Джулио Мости’. Нужно быть гранитом, обросшим мохом бесстрастия, чтобы не растаять при чтении этого удивительного создания. Вчера вечером я был на именинах у нашего частного пристава. После ужина меня почти насильно заставили прочесть некоторые сцены из моего ‘Джулиано Бертини’… Все были сильно пьяны и целовали меня за прочтение’. Критик попутно дает характеристику мещанско-обывательской и чиновничьей среды, где были особенно популярны ходульно-романтические произведения Марлинского, Кукольника и Бенедиктова (см. вступ. статью, cip. эО—55).
Разрушение мира. Пародии предшествует запись в ‘дневнике’ Псевдонимова (от 3 декабря 1840 г.), где он поясняет, что не печатает своих стихов, чтобы не ‘услышать брань глупца и ругательства какого-нибудь доморощенного московского критика, который какого-то Гоголя превозносит до небес, а нашего первого поэта, поэта мысли, как назвал его весьма справедливо г. Шевырев,— Бенедиктова — считает наборщиком громких фраз и звонких рифм’ (намек на В. Г. Белинского). ‘Разрушение мира’ — пародия не только на Бенедиктова, но и на родственных ему поэтов, в особенности А. В. Тимофеева (см. стр. 720), у которого было стихотворение ‘Последнее разрушение мира’ (БдЧ, 1838, No 5):
Тихо зарево взыграло
По челу седых небес,
С неба на землю упало,
Озарило дол и лес,
Разостлалось багряницей
По ковру широких вод
И летучею зарницей
Весь зажгло небесный свод.
… И вдруг все вздрогнули.
Как черное знамя
Покрыло мгновенно багровое пламя,
Как грозная туча взвилась над землей…
Бал. Псевдонимов читает это произведение ‘петербургскому литератору’, который иронически замечает: ‘Поздравляю вас, батюшка: вы самого Бенедиктова перещеголяли, и в вас он найдет достойного соперника’ (запись в ‘дневнике’ Псевдонимова от 12 февраля 1841 г.). Пародия на стихотворение Бенедиктова ‘Вальс’ с включением мотивов из других произведений Бенедиктова (‘змеи кудрей’, ‘кровный конь’ и др.). По щекам меня хлестали Ароматною волной. Ср. у Бенедиктова в стихотворении ‘Напоминание’:
Русый локон незаметно
По щеке скользил моей…
Еврейская мелодия. Псевдонимов, перебравшись в Петербург, в письме к приятелю в 1850 г. уже пренебрежительно отзывался о Бенедиктове: ‘Гениальная прозорливость Белинского еще десять лет назад под блестящей формой произведений этого писателя умела заметить отсутствие всякой поэзии и содержания. Читай лучше Некрасова или Майкова — вот это поэты. А читал ли ты ‘Еврейские мелодии’ Мея — это удивительные стихи’. Мей Лев Александрович (1822—1862) — поэт и драматург, примыкавший к школе ‘чистого искусства’. Пародия на ‘Еврейские песни’ Мея, представляющие собой переложение библейской книги ‘Песнь песней’.
Чувство грека. Пародируется обращение Н. Ф. Щербины (о нем см. стр. 740) к античным мотивам, в частности его стихотворение ‘Пир’:
На пурпурных мы ложах сидели,
Рассыпали нам женщины ласки,
Ионийские песни мы пели
И милетские слушали сказки…
и т. д.
Гиматий — верхняя одежда древних греков. Минаев Пародирует употребление Щербиной этого слова также в стихотворении ‘Фанты’ (И, 1863, No 26). В стихотворении ‘Пир’ поэт обращается к мальчику (который оказывается переодетой возлюбленной, брошенной поэтом):
Что ты спрятал на грудь под гиматий?..
Что так выпукла грудь молодая? ..
‘Раз проселочной дорогою…’ Вошло в сборник Д. Д. Минаева ‘Думы и песни’ (СПб., 1863) с добавлением строфы (между предпоследней и последней), пропущенной в журнальной редакции:
От его превосходительства
Слышал я — а он мне зять,—
Что теперь само правительство
Будет слабых защищать…
Используя сюжетную схему стихотворения Некрасова ‘Школьник’, Минаев высмеивает либеральные настроения предреформенных лет.
Две тени. Псевдонимов отмечает в своем ‘дневнике’ под датой 16 июля 1858 г., что ‘ни на одного современного поэта так не нападают теперь, как на Фета. Его бранят даже те журналы, где прежде от него же приходили в восторг’ (намек на С, где в 50-х гг. печатались стихи Фета).
‘Подбоченясь ходит месяц…’ Пародия на стихи Константина Константиновича Случевского (1837—1904), представителя ‘чистой поэзии’. Пародируются общие мотивы и образный строй поэзии Случевского, в том числе стихотворение, напечатанное в С (1860, No 1) и сделавшееся мишенью юмористов 60-х гг.:
Ходит ветер избочась
Вдоль Невы широкой,
Снегом стелет калачи
Бабы кривобокой.
Рея, плавают в тумане. Используется строка из ‘Демона’ Лермонтова (‘Тихо плавают в тумане Хоры стройные светил’). Лишь одни людские вздохи. Намек на стихотворение Случевского ‘Людские вздохи’ в том же номере С.

——

К СОЛНЦУ

(ЭРОТИЧЕСКОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ)

День играет и смеется,
Как проснувшийся ребенок,
Звук по воздуху несется,
Серебрист, и чист, и звонок.
Солнце греет воздух ясный,
В щеки дышит и целует,
Как вакханка, сладострастно,
Распаляет и волнует.
Золотое это солнце
Лишь уйдет — и я тоскую,
Набежит на солнце тучка —
Я, как женщина, ревную.
И, забыв дела мирские,
Дев и жен былые ласки,
Всё бы пил я золотые
Света солнечного краски.
<Д. Д. Минаев>
<1861>
К солнцу. Впервые — РСл., 1861, No 12, стр. 21, в фельетоне Д. Д. Минаева ‘Дневник темного человека’. Стихи получены фельетонистом от некоего ‘нового дарования’ (разновидность Псевдонимова). ‘Все эти юные таланты,— замечает фельетонист,— воспитанные на переводных стихотворениях Гейне, на старых мотивах Фета, начали доводить свои лирические причитания до самых уродливых нот, и если бы ‘любезная природа’, которую они постоянно воспевают, могла их слышать, то она бы сделала самую кислую мину’. ‘Ученик’ (‘новое дарование’) — ‘пошел еще дальше своих наставников и красоты поэзии своих менторов довел до идеала безобразия’.

* * *

Кто сия? Она склонилась
На подушках ста веков,
Вместо мантии покрылась
Серой ризой облаков.
Кто сия? Почила сладко,
Скрыт огонь палящих глаз,
Под челом ее — Камчатка,
Под пятой ее — Кавказ.
Вместо кос, спадавших в ноги,
Темным лесом облита,
Вместо пояса на тоге —
Ветвь Уральского хребта,
Вместо ленты — Волга вьется,
В диадеме — голова,
И в груди не сердце бьется —
Бьется матушка Москва.
Молвит — двинутся громады,
Встанет — рост до облаков,
Мощной власти — нет преграды,
И пронизывают взгляды
Миллионами штыков…
<Д. Д. Минаев>
<1863>
‘Кто сия? Она склонилась…’ Впервые — РСл., 1863, No 7, стр. 22, в фельетоне ‘Дневник темного человека’. Пародия на псевдопатриотическую ходульную поэзию. Написано якобы в Парголове, под Петербургом, после купанья в тамошнем озере. По словам фельетониста: ‘Озеро имеет такое свойство: каждый, кто выкупается в нем, непременно, хотя бы на время, сделается патриотическим поэтом’. Желая убедиться в этом, автор отправился в Парголово, ‘запасясь на дорогу стихотворениями князя Вяземского, Бенедиктова и А. Майкова’. Выкупавшись в чудодейственном озере, он почувствовал ‘позыв к импровизации’ и по наитию свыше сочинил огромное стихотворение, из которого предлагает только начало. Под пятой ее Кавказ. Пародически используется образ Ломоносова в ‘Оде на день восшествия… Елисаветы Петровны’ (1748 г.), в которой Россия, главой ‘коснувшись облаков’, сидит, ‘возлегши локтем на Кавказ’.

ДУЭТ ФЕТА И РОЗЕНГЕЙМА
(БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ ЛИКОВАНИЕ И БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ ХУЛЕНИЕ)

Фет

Я пришел к тебе с приветом
Рассказать, что солнце встало.

Розенгейм

Я пришел к тебе с памфлетом
Рассказать, что нынче летом
По трактирам, по буфетам
Всюду мясо вздорожало.

Фет

Рассказать, что лес проснулся,
Весь проснулся, веткой каждой.

Розенгейм

Рассказать, как я согнулся
От забот и ужаснулся:
Целый город захлебнулся
И томится винной жаждой.

Фет

Рассказать, что с той же страстью,
Как вчера, пришел я снова…

Розенгейм

Рассказать, что с дикой властью
Нас глотает адской пастью
Злоба ига откупного.

Фет

Рассказать, что отовсюду
На меня весельем веет.

Розенгейм

И открыть родному люду,
Что всех взяточников буду
Бить, как старую посуду,
И мой стих их стон развеет.
<Д. Д. Минаев>
<1865>
Дуэт Фета и Розенгейма. Впервые — Б, 1865, No 71, стр. 281, в фельетоне Д. Д. Минаева ‘Дневник темного человека’. ‘Мы все,— писал фельетонист,— с особенным любопытством должны останавливаться на новейших представителях того ‘чистого искусства’, которому доступны одни только ‘светлые явления жизни». В ‘Дуэте’ строки из известного стихотворения Фета ‘Я пришел к тебе с приветом…’ перемежаются с пародией на ‘гражданскую лирику’ М. П. Розенгейма (см. стр. 795). Этим, в частности, объясняется и иронический подзаголовок.

* * *

Мысль мне, мысль! Владея словом,
Рифмой, музыкой речей,
Я с стихом своим громовым,
Искрометным, бойким, новым,
Пронесусь между людей.
Дайте мысль мне, мысль любую,
О прогрессе, об очах,—
Волканическую, злую,
Затяну вам песнь живую,
С пышной речью в завитках.
Буду млеть над стеблем розы,
Жарко, в пафосе святом,
Лить серебряные слезы
И в крещенские морозы
Заливаться соловьем.
Я чело земного шара
Обовью вокруг косой
И, шалея от угара
Поэтического жара,
Захлестну весь мир волной.
Ад — найду — в блаженстве счастья
. . . . . . . . . . . . . . . .
Гибель в муках сладострастья,
Гром средь мертвой тишины.
Из старухи безобразной
Красоту толпе создам
И, как жизнь разнообразный,
Стих граненый и алмазный
В удивленье брошу вам.
Обличительный поэт <Д. Д. Минаев>
<1859>
‘Мысль мне, мысль! Владея словом…’ Впервые — там же, стр. 24—25. Пародия на стиль Бенедиктова, содержащая общую характеристику его поэзии.

СЕРЕНАДА
(ПОДРАЖАНИЕ ФЕТУ)

Воздух майский негой тает,
Гуще мрак ночной,
Где-то пес на месяц лает…
Спи, городовой!
Кто-то крадется сторонкой:
Узел под полой,
Веет снами воздух тонкой…
Спи, городовой!
Из проулка крик несется:
‘Караул! Разбой!’
А над будкой греза вьется —
Спи, городовой.
Обличительный поэт <Д. Д. Минаев>
<1860>
Серенада (‘Воздух майский негой тает…’). Впервые — И, 1860, No 14, стр. 156. Пародируется ‘Серенада’ Фета:
Тихо вечер догорает,
Горы золотя,
Знойный воздух холодает,—
Спи, мое дитя…

СТАРЫЙ МОТИВ

Я пришла к тебе с рассветом
Рассказать, что я устала,
Что всю ночь за тем поэтом,
Что ты дал мне, продремала.
Он поет, как лес проснулся,
Каждой травкой, веткой, птицей,
Но над этою страницей
Уже сон меня коснулся.
Утром только я узнала,
Что от жажды лес уж плачет,
И к тебе я прибежала,
Чтоб узнать, что это значит?
Фет <Д. Д. Минаев>
<1862>
Старый мотив. Впервые — ‘Гудок’, 1862, No 3, стр. 23. Пародия на стихотворение Фета ‘Я пришел к тебе с приветом…’

* * *

Топот, радостное ржанье,
Стройный эскадрон,
Трель горниста, колыханье
Веющих знамен,
Пик блестящих и султанов,
Сабли наголо,
И гусаров и уланов
Гордое чело,
Амуниция в порядке,
Отблеск серебра,—
И марш-марш во все лопатки,
И ура, ура!..
Майор Бурбонов <Д. Д. Минаев>
<1863>
‘Топот, радостное ржанье…’ Впервые — И, 1863, No 44, стр. 645. Пародия сопровождается следующим издевательским комментарием автора: ‘Все знают его стихотворение ‘Шепот. Робкое дыханье’, но никто не знает первобытного состояния этого стихотворения, уже переделанного после’. Следует пародия, после чего майор Бурбонов объясняет: ‘В иное время г. Фет по настоянию И. С. Тургенева переделал эту похвалы достойную пьеску на статский манер, и тогда уже явились в печать его известные стихи’. Сочувствуя Фету, майор Бурбонов выражает сожаление, что поэт ‘изменил своему настоящему направлению’. ‘Служа в уланах, г. Фет должен был придать непременно песням своим боевой, военный характер, званию его свойственный, а он сделался статским стихотворцем, явился штафиркой на Парнас’. Следует отметить, что это стихотворение Фета десятки раз служило поводом для пародий и пародических (чаще всего юмористических) использований.

* * *

Пусть травы на воде русалки колыхают,
Пускай живая трель ярка у соловья,
Но звуки тишины ночной не прерывают…
Как тихо… Каждый звук и шорох слышу я.
Пустив широкий круг бежать по влаге гладкой,
Порой тяжелый карп плеснет у тростников,
Ветрило бледное не шевельнет ни складкой,
Уснули рыбаки у сонных огоньков.
Скользит и свой двойник на влаге созерцает,
Как лебедь молодой, луна среди небес.
Русалка белая небрежно выплывает,
Уснуло озеро, безмолвен черный лес.
Михаил Бурбонов <Д. Д. Минаев>
1863
‘Пусть травы на воде русалки колыхают…’ Впервые — И, 1863, No 44, стр. 645. Пародия представляет собой стихотворение Фета ‘Уснуло озеро, безмолвен черный лес…’, прочитанное в обратном порядке, т. е. от конца к началу. ‘Положа руку на сердце,— уверяет Бурбонов,— можно сказать, стихотворение даже выигрывает при последнем способе чтения, причем описываемая картина выражается последовательнее и художественнее. Кто же упрекнет меня теперь, что я не сочувствую высоким способностям г. Фета’. Ср. аналогичную проделку Н. Полевого со стихотворениями Пушкина в пародии ‘Вот сердца горестных замет…’ (стр. 724).

АВДОТЬЕ КУКШИНОЙ

Не здесь ли в капоте нечистом,
Мой гений, мой ангел, мой друг,
Ты пьешь редерер с нигилистом
И пепел бросаешь вокруг?
Не здесь ли мы в комнате слышим,
Как грязными пальцами вдруг
Усердно ты бьешь по клавишам,
Мой гений, мой ангел, мой друг,
М. Бурбонов <Д. Д. Минаев>
1863
Авдотье Кукшиной. Впервые — РСл., 1863, No 9, стр. 27, в статье ‘Лирическое худосочие’. Авдотья Никитична Кукшина — персонаж из романа И. С. Тургенева ‘Отцы и дети’, напечатанного в 1862 г. в PB. В романе Кукшина ходит ‘в шелковом, не совсем опрятном платье’, стучит ‘плоскими ногтями по клавишам расстроенного фортепьяно’, пьет шампанское с нигилистом Базаровым. Этот образ был воспринят как карикатура на демократическую молодежь 60-х гг. Михаил Бурбонов ‘посвящает’ Кукшиной стихи, пародируя стихотворение Фета из цикла ‘К Офелии’:
Не здесь ли ты легкою тенью,
Мой гений, мой ангел, мой друг,
Беседуешь тихо со мною
И тихо летаешь вокруг?..

* * *

Гоняйся за словом тут каждым!
Мне слово, ей-богу, постыло!..
О, если б мычаньем протяжным
Сказаться душе можно было!
<Д. Д. Минаев>
1863
‘Гоняйся за словом тут каждым!..’ Впервые — РСл., 1863, No 9, стр. 24, в статье ‘Лирическое худосочие’. Пародируется стихотворение Фета ‘Как мошки зарею…’, кончающееся признанием: ‘О, если б без слова Сказаться душой было можно!’

ДВУСТИШИЯ

1

Право, в дороге не то, что в столичной квартире под крышей:
Можно повсюду в ней делать окрошку из разных двустиший.

2

В окна вагона врывается ветер весенний.
Дева! в твоей голове тоже ветер играет.

3

Милый сосед! аппетит твой предвижу заране:
Порцию славных битков истребишь ты в Любани.

4

Люди в дороге сближаются скоро, я слышал,
Нужно и мне понемножку сблизиться с смуглой соседкой.

5

Странное дело: кондуктор курить запрещает в вагоне.
Только б никто не дрался, а курить отчего не позволить?

6

Так я настроен, что если бы ногу мою здесь украли,
Я бы, ей-богу, протеста писать не подумал.

7

Поезд в восьмнадцать часов из Москвы в Петербург приезжает,
Мысли ж московские ездят повсюду на долгих.
<Д. Д. Минаев>
1864
Двустишия. Впервые — РСл., 1864, No 5, стр. 7, в фельетоне ‘Дневник темного человека’. Пародируется плоская рассудочность ‘Двустиший’ Майкова (PB, 1864):
И терны и розы, улыбки и слезы,
И сеются разом, и вместе растут.
Тащит свой невод рыбак — рвется из невода рыбка.
Дева! на волю я рвусь — и за тобою иду.

ВИДЕНЬЕ

Я спал, когда в виденьи мне
Явился старец среброкудрый,
В парчу одетый и в виссон,
С челом высоким, с речью мудрой:
‘О человече! — он изрек.—
Ты награжден талантом свыше,
А между тем твои труды
Грызут в подвалах книжных мыши,
И современниками ты
Совсем забыт еще при жизни.
Но кто ж виновен, что тебя
Забвенью предали в отчизне?
Ты сам, бояне, виноват.
Забудь свой век и ряд ‘проклятых’
Его вопросов, воспевай
Одних духов шестикрылатых,
Драконов с львиной головой,
Галлюцинации блаженных,
От воздержанья, от поста
И от бессонниц вдохновенных.
Вот настоящий твой удел!’
И скрылось чудное виденье,
И я проснулся и прозрел,
Свое постигнув назначенье.
<Д. Д Минаев>
<1878>
Виденье. Впервые — ‘Биржевые ведомости’, 1878, No 74, 16 марта, в фельетоне ‘Чем хата богата’. Пародируется стихотворное переложение отдельных эпизодов ‘Апокалипсиса’, сделанное Майковым (‘Виденье было мне: внезапно небо…’), Бояне — пародийное обращение к Майкову (по имени древнего поэта Бояна, упоминаемого в ‘Слове о полку Игореве’).

ПРОСЬБА ХУДОЖНИКА

О, не стыдись, не бойся, не красней
Передо мной в изорванном бурнусе:
Ты мне мила, хоть будь в сто раз бедней,
Ходи пешком весь век иль езди в омнибусе.
Боишься ль ты, что в рубище твоем
Твоя краса померкнет на мгновенье?
О нет, дитя! Молю я об одном —
Услышь художника горячее моленье:
Полна невинности, явись ты предо мной
Без платья, без убранств, без узкого корсета,
Как вышла некогда богиня, неодета,
Из пены волн, блистая наготой.
Обличительный поэт <Д. Д. Минаев>
<1859>
Просьба художника. Печ. по книге: ‘Перепевы. Стихотворения Обличительного поэта’, вып. 1. СПб., 1859, стр. 7. Пародия слово в слово преследует стихотворение Щербины ‘Просьба художника’:
О, не стыдись, не бойся, не красней
Своих одежд, изорванных и бедных:
От пурпура и льна не будешь ты милей,
Не нужно лилии для персей темно-бледных.
Боишься ль ты, что я не полюблю
Твою красу под этой епанчою?
О нет, дитя!.. Но я тебя молю
Художника восторженной мольбою:
Полна невинности, явись ты предо мной,
Чтоб не была ничем краса твоя покрыта,
Как вышла некогда богиня Афродита
Из пены волн, блистая наготой.
Прозаические ‘бурнус’, ‘корсет’ и другие ‘будничные’ слова снижают и разоблачают напускной эстетизм стихотворения Щербины.

СМЕРТНОМУ

Смолкни, больной и мятежный
Смертный! нет больше страданья!
Мир пред тобою безбрежный,—
Вечная жизнь мирозданья.
Ты в оркестре миров,
Светом их залитой, освященный,
Мировую любовь
И свободы глагол вдохновенный
Обретешь, человек!
Так оставь же борьбе обреченный
И в вражде истлевающий век.
Выйди ты в поле широкое,
Ляг на гряде огорода,—
Горе забудешь глубокое!
Небо стоокое,
Звезды полночного свода
Чувство навеют глубокое!
Ты и природа!
Звезды считай неба южного,
Слушай, как змеи шипят,
Слушай, что волны жемчужные
В море с волной говорят.
Пусть в тебя гады впиваются,
Кровь твою пьют комары,
Змеи вкруг ног обвиваются —
Слушай! вот хор: то спеваются
В гимне вселенной миры.
Обличительный поэт <Д. Д. Минаев>
<1859>
Смертному. Печ. по книге: ‘Перепевы. Стихотворения Обличительного поэта’, вып. 1. СПб., 1859, стр. 32—33. Пародируется стихотворение ‘Мир’, в котором возвещается уход поэта от волнений жизни и социального зла в мир космической вечной красоты:
Светом миров облитой,
Весь я природой объят,—
Волны со мной говорят,
Бури мне песни поют,
Травы цветущие льют
Свой для меня аромат…
…Смолкните ж, стоны страданья,
Жалобный вопль человека!
Нет в мироздании горя:
Горе — то призрак от века.

ОТРЫВОК ИЗ РОМАНА, КОТОРЫЙ НИКОГДА НЕ НАПЕЧАТАЕТСЯ

‘Неужели так поздно?—
Лениво удаляясь прочь,
У башен спрашивает ночь.—
Который час?’
— ‘Да уж девятый’,—
Звонит ей Спасская в ответ.
Я. Полонский
Потух последний луч зари,
Туманы сизые упали,
И звезды, будто фонари
В саду у Излера, мерцали.
Роса на листьях, как алмаз,
Слезами крупными дрожала,
А в небесах луна, как таз,
Суконкой вытертый сейчас,
Над темным городом всплывала.
‘Куда ж мне деться?’ — молвил день,
Спросив у стража Нарвской части,
Но страж молчал… лишь, в блеске власти,
Над ним всплывала ночи тень.
‘Который час, кума?’ —
— ‘Не рано!..’
И из жилетного кармана,
Ночь, вынимая свой брегет,
Дню шлет решительный ответ:
‘Иди! уж час пошел десятый,
Дремотой сладкой мир объятый
Теперь весь мой…’
И мнилось мне:
В тот час по мрачному эфиру,
Надевши темную порфиру,
Ночь, при звездах и при луне,
Гнала день палкой по спине…
<Д. Д. Минаев>
1861
Отрывок из романа, который никогда не напечатается. Впервые — РСл., 1861, No 7, стр. 20—21, в фельетоне Д. Д. Минаева ‘Дневник темного человека’. Пародия на роман в стихах Полонского ‘Свежее предание’, печатавшийся в 1861— 1862 гг. в журнале ‘Время’, но так и оставшийся незаконченным. Эпиграф взят из этого романа. Излер Иван Иванович (1811—1877) — владелец увеселительного заведения (сада и кафешантана) ‘Минеральные воды’ в Петербурге. Нарвская часть — одна из полицейских частей в Петербурге. При звездах и при луне — цитата из ‘Полтавы’ Пушкина.

НА ВЗМОРЬЕ
(ИЗ Я. ПОЛОНСКОГО)

Гаснул день в дымке сумерек нежных,
Солнце скрылось, когда я стоял
На одной из прибрежных,
Над заливом поднявшихся скал
И с тоскою смотрел неизменною,
Позабыв всю вселенную,
Как морские валы
Серебристо-молочною пеною
Омывали подножье скалы,
Как неслись надо мною волокна
Облаков золотисто-лиловые,
Как в прорехи их, словно как в окна,
Улыбались мне звезды перловые…
Вот и ночь… Ароматна она,
Эта ночь благодатная, южная…
Вот, как лебедь, всплыла молодая луна,
Отражаясь в воде, как жемчужная…
И в тот час я, забывши свой челн,
И свой насморк, и тело недужное,
Слушал музыку волн.
Песни волн были полны причуды,
И в их ропоте слышен совет:
‘Ревматизма побойся, поэт,
И домой уходи от простуды…’
М. Д. <Д. Д. Минаев>
<1878>
На взморье. Впервые — ‘Биржевые ведомости’, 1878, No 74, 16 марта, в фельетоне ‘Чем хата богата’. Пародия на стихотворение ‘На закате’ (‘Пчела’, 1877, No 3).

ЕВРЕЙСКО-РУССКАЯ МЕЛОДИЯ

Приходи, моя желанная!
Ночь темна благоуханная.
Люди спят, лишь мы с тобой, мой друг, не спим.
Только звезды разгораются,
Только страстно заливаются
Соловьи в саду… мы млеем и дрожим.
Ты со мною под темной ложницею,
Вкруг куренья несутся волнами…
За лобзанье — плачу я сторицею
И молю, чтобы утро денницею
Заиграло позднее над нами.
О, забудь же салоны гвардейские
И гвардейца того молодого,
Что шептал тебе речи злодейские.
Я спою тебе песни еврейские,
По-еврейски не зная ни слова.
<Д. Д. Минаев>
<1859>
Еврейско-русская мелодия. Впервые — ‘Перепевы. Стихотворения Обличительного поэта’, вып. 1. СПб., 1859, стр. 19. Печ. по книге: Д. Д. Минаев. ‘Думы и песни’, кн. 1. 1863, стр. 205.
Пародируются стихотворные переложения Мея (см. о нем на стр. 749) библейской ‘Песни песней’. Ср. первое стихотворение этого цикла (СО, 1857, No 7), кончающееся словами:
Милый мой, возлюбленный, желанный,
Где, скажи, твой одр благоуханный?..

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПОПЫТКИ МИХАИЛЫ БУРБОНОВА

1

Шла соседка купаться с сестренкой,
А и той уж семнадцатый год!..
Забежал я на речку сторонкой,
Да в кусты и забрался вперед.
М. Розенгейм
На реке, если б были деньжонки,
Я б купальню устроил, ей-ей!
Для соседки и юной сестренки,
И поставил бы к ней сторожей,
Чтоб не видел нагие их позы
И изгибы их девственных игр
Сладострастный редактор ‘Занозы’,
Притаяся в кустах, точно тигр.

2. ПРИЗНАНИЕ В ЛЮБВИ

Помню, как во мраке ночи,
Упоенный, я лобзал
Шелк кудрей, и неба очи,
И мятежной груди вал.
Мы в ногу шли, смотря в затылок…
Увы! в те дни
Я был могуч, игрив и пылок.
Прошли они!
Прошел я мимо ваших окон
И увидал
На алой щечке черный локон
И груди вал.
Плененный вашей красотою,
Я стал мечтать…
Мадам, что сделалось со мною —
Не могу знать!
Михаил Бурбонов <Д. Д. Минаев>
<1863>
Литературные попытки Михаилы Бурбонова. Впервые — И, 1863, No 1, стр. 14. Цикл состоит из пяти пародий (помещаем две из них). Эпиграфы взяты из стихотворений Розенгейма. ‘Заноза’ — юмористический журнал, издававшийся в 1863—1865 гг. Розенгеймом.

ПОСЛЕДНИЙ ДУЭТ

Михаил Розенгейм

Если дурен народ, если падает край,
Зло проникло в него глубоко.
Легкомысленно в том не тотчас обвиняй
Учрежденья, законы его.
Осторожно вглядись, обсуди и тогда
К убежденью, быть может, придешь,
Что в народе самом затаилась беда,
Что закон сам собою хорош.1

Михаил Бурбонов

Если выйдет мужик из дверей кабака
И его расшатает травник,
Ты скажи, указав на него, мужика:
‘Утопает в разврате мужик’.
И тогда откупам сладко гимны запой:
‘Журналистика наша слепа:
Ведь в народе самом затаился запой,
Не виновны ни в чем откупа’.

Михаил Розенгейм

Если ты зол на свет, точно правду любя,
То не тронь в нем порядка вещей,
Но исправь-ка сперва, мой почтенный, себя,
Отучи от неправды людей.1

Михаил Бурбонов

Если ты по призванью совсем не поэт,
Но его только носишь ты сан.
Не сердись на людей, что твой каждый куплет
Им ужасней, чем сам кукельван.

Михаил Розенгейм

Если жидкость дурна, если скислось вино,
То куда ты его ни налей,
Только каждый сосуд замарает оно,
Но не будет, не станет светлей.1

Михаил Бурбонов

Если ты благороден, как истинный росс,—
Полицейских ни в чем не кори,
Но по улицам невским не жги папирос
И сигар никогда не кури.

Михаил Розенгейм

Если сплав нехорош, если дурен металл,
То какой ни придай ему вид,
В каждой форме, куда б отливать ты ни стал,
Он пороки свои сохранит.1

Михаил Бурбонов

Если будешь журнал издавать на Руси,
Хоть у нас их порядочный рой,—
По кварталам билеты везде разноси
И при будках подписку открой.

Михаил Розенгейм

Ведь не случай один правит миром, о нет!
И застою не может в нем быть,
И дух века подаст в свое время совет,
Как и что в нем должно изменить.1

Михаил Бурбонов

Если в жизни застой обличитель найдет,
Ты на месте минуты не стой,
Но пройдися по комнате взад и вперед
И спроси его: где же застой?
<Д. Д. Минаев>
<1863>
1 Стих<отворения> М. Розенгейма. 1858, СПб.
Последний дуэт. Впервые — PC, 1863, No 1, стр. 87—88, в фельетоне Д. Д. Минаева ‘Забытые уголки Парнаса’. Этой пародией заканчивается фельетон, в котором были объединены ‘под общей пломбою’ реакционные поэты ‘майковского периода’ (см. примеч. к пародии ‘Литературные ополченцы’, стр. 751). Реплики Розенгейма взяты из его стихотворения ‘Современная дума’, содержавшего выпады против революционно-демократического лагеря. Пародия Минаева возымела свое действие, и Розенгейм не включил этого стихотворения в последующее издание ‘Стихотворений’ (1864). Кукельван или кукольван — растение, семя которого употреблялось как отрава для рыб. В 1861 г. некоторые петербургские пивовары были изобличены в том, что они подмешивали в пиво кукельван. В. Курочкин посвятил этой истории поэтический фельетон ‘Легенды о кукельване’ (И, 1862, No 1). По улицам невским не жги папирос. Курение на улицах в Петербурге, где были в то время деревянные мостовые и тротуары,— запрещалось.

НАШИМ ПЕССИМИСТАМ

Пусть я дряхлый боец,
Пусть как меч-кладенец,
Спит в ножнах многотяжкий мой стих,
Но, друзья, дайте срок —
И сверкнет мой клинок,
На погибель врагов всех моих.
Как в былые года
Я сумел без труда,
Язвы откупа миру раскрыть,
Так и ныне могу
Пессимистов в дугу
Я согнуть и в могилу зарыть…
Литературное домино <Д. Д. Минаев>
<1873>
Нашим пессимистам. Впервые — И, 1873, No 20, стр. 7, в фельетоне ‘Вчера, сегодня и завтра’.

ЗВЕЗДЫ И СЛУЧЕВСКИЙ

По эфиру, как с поминок
Возвращающийся инок,
Месяц крадется бочком,
По эфиру без ботинок
Бродят звезды босиком,
Бродят ночью без опаски,
Сняв чулки и сняв подвязки,
И, мигая, словно глазки
Засорили им песком,
Пылью нашею земною,
Говорят они со мною
Мне понятным языком.
Их язык чужд нашей сфере,
Их язык, как очи Мэри,
Состоит весь из лучей,
И ему, по крайней мере,
Ни в каком диксионере
Равносильных нет речей.
С языком лучистым этим
В мире я знаком один
И внимаю звездам-детям.
Нынче вздумалось пропеть им:
‘Для тебя лишь только светим
Мы, Случевский Константин!..’
<Д. Д. Минаев>
<1879>
Звезды и Случевский. Впервые — ‘Молва’, 1879, No 175, в фельетоне ‘Чем хата богата’, с подписью — М. Д. Печ. по сборнику Д. Минаева ‘Не в бровь, а в глаз’. СПб., 1883, стр. 347—348. Пародируются стилистические особенности поэзии Случевского, вернувшегося к поэтической работе после долгого перерыва. В частности имеется в виду его перевод стихотворения немецкого поэта Людвига Тика ‘Ночь’, помещенный в хрестоматии Н. В. Гербеля ‘Немецкие поэты в биографиях и образцах’ (СПб., 1877).

* * *

Я лежал в камышах на спине,
Над рекою туман выплывал,
Сладострастные песни луне
Где-то там соловей распевал.
Этой песни томительный звук
Жег и нежил, как женский привет,
То Крестовский в нем слышался вдруг,
То с мотивами вешними Фет.
Вдруг я вижу — по зеркалу вод,
Где хрустальная тает волна,
Труп красавицы мертвой плывет,
И его озаряет луна.
Расступается в брызгах струя,
И круги по реке понеслись,
Сзади вьется коса, как змея,
В груди — черные раки впились.
Разодвинув рукой камыши,
В непонятной, безмолвной тоске
Я следил, как в полночной тиши
Труп скользил и дрожал на реке.
Но холодного трупа не смел,
Как Крестовский, я жадно обнять.
Каюсь: плавать притом не умел,
А пошел мужиков я искать.
И, созвав понятых на совет,
Я привел станового с собой:
Где есть труп — тут не нужен поэт,
Нужен тут лишь один становой.
<Д. Д. Минаев>
<1862>
‘Я лежал в камышах на спине…’ Впервые — ‘Гудок’, 1862, No 3, стр. 18, в фельетоне ‘Вчера и сегодня’, без подписи. Печ. по книге: Д. Минаев. ‘Думы и песни’. СПб., кн. 2, 1864, стр. 398. Пародия на стихотворение Крестовского (РСл, 1861, No 5):
Я лежал на прибрежном песке,
А струю обгоняла струя,
И дробилася вдоль по реке
Раздражительно трель соловья…
Вдруг выносит на берег волна
Белоснежной красавицы труп… и т. д.
Пародию на то же стихотворение, принадлежащую Александру Николаевичу Иволгину (ум. 1869), привел П. В. Быков (‘Фигуры литературной колоды’. — ‘Новая жизнь’, 1914, No 2, стр. 117).

* * *

Посреди журнальных погремушек,
Обличительных, карающих стихов
Против старцев хилых и старушек,
Я устал… лежу среди подушек…
Я забыться, я уснуть готов.
Мне противно это отрицанье,
Тонкий яд оно вливает в грудь,
Я в себе лелею упованья
И, закутавшись в ночные одеянья,
Про иной мечтаю в жизни путь.
Запасясь терпеньем колоссальным,
Я желал бы — мысль моя чиста,—
С настроеньем самым идеальным,
Жить душою в мире музыкальном
Семь недель великого поста.
Чтоб каскады музыки бежали,
Перепонка барабанная рвалась,
Ныл смычок с кларнетом в светлой зале,
Чтоб рыданье слышалось в рояле
И ревел над ухом контрабас.
…Чтоб всю ночь, весь день, мой слух лелея,
И опять от ночи до утра,
Слушал Вурма я, благоговея,
И внимал, почти дышать не смея,
То Бушек, то пенью Лагруа.
Чтоб глаза слипалися дремотой,
Притупился мой усталый слух,
Утомленный тяжкою работой,
Чтоб, сраженный наконец зевотой,
Я уснул и бредить начал вслух.
<Д. Д. Минаев>
<1862>
‘Посреди журнальных погремушек…’ Впервые — PC, 1862, No 3, стр. 6, в фельетоне ‘Дневник темного человека’. Пародируется стихотворение Алексея Николаевича Апухтина ‘Современным витязям’, носившее характер поэтической декларации. Апухтин возвещал отход от обличительной и гражданской поэзии, которым он противопоставлял индивидуалистическую лирику душевных переживаний:
Посреди безмолвных и послушных,
Посреди доверчивых глупцов
Я устал от ваших фраз бездушных,
От дрожащих ненавистью слов!..
Вурм Василий Васильевич (1826—1904) — виртуоз на корнет-а-пистоне. С 1862 г. — профессор петербургской консерватории. Бушек — чешская певица, выступавшая в Москве. В 1861 г. гастролировала в Петербурге (ОЗ, 1861, No 10, ‘Заметки праздношатающегося’, стр. 45). Лагруа Эмми (род. 1836) — певица итальянской оперы в Петербурге. Ею восхищался молодой Чайковский. Русская музыкальная критика защищала Лагруа от нападок французской буржуазной прессы (см. В. Ф. Одоевский. Музыкально-литературное наследие. М., 1956, стр. 240—249). Чтоб глаза слипалися дремотой. Ср. в указанном выше стихотворении Апухтина:
Чтоб глаза слипались от дороги,
Чтоб сгорали жаждою уста,
Чтоб мои подкашивались ноги
Под тяжелым бременем креста.

——

МНИМАЯ ПОЭЗИЯ

МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ ПОЭТИЧЕСКОЙ ПАРОДИИ XVIII и XIX вв.

ПОД РЕДАКЦИЕЙ Ю. ТЫНЯНОВА

‘ACADEMIA’

МОСКВА — ЛЕНИНГРАД
1931

ПОДРАЖАНИЕ СОВРЕМЕННЫМ ЛИРИКАМ

Мне был не страшен жизни холод,
Когда я с ней вдвоем сидел:
Блажен, кто с молоду был молод,
Блажен, кто во-время созрел!
При взгляде девы черноокой
Я был немым ее рабом.
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом.
Но легче призрака Ундины
Она явилась и ушла,
Скажи мне, ветка Палестины,
Где ты росла, где ты цвела?
И все мне снилась ночь свиданья,
Скалистый берег под луной,
Печальный демон, дух изгнанья,
Летал над грешною землей.
О, сколько новых угрызений,
Рыданий жгучих и тревог!
Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок.
Как обесславленный предатель,
Бродил я с пасмурным лицом,
Что за комиссия, создатель,
Быть взрослой дочери отцом!
Д. Д. Минаев. (71).
71. Д. Д. Минаев. Думы и песни. СПБ., 1863, с. 197—198.

* * *

Вы поддалися на приманку
Цивилизованных затей
И взяли в дом свой англичанку
Для обучения детей.
Предупреждаю вас заране:
Они вертлявее ужей,
Притом же эти англичане
Суть ‘фабриканты мятежей’.
Страшитесь меньше скорпионов,
Кредиторов и обезьян,
Чем попирателей законов —
Рыжеволосых англичан.
(169)

ИЗ БЕРАНЖЕ

Выпив миску жженки,
К речке я подкрался:
Там без рубашонки
Мылись две сестренки…
В ближний куст к сторонке
Тихо я прижался.
Что за формы, боже!..
Торс — как у Венеры …
Что за тонкость кожи!..
Был бы я моложе,
То… но для чего же
Городить без меры? . .
Званием поэта
Пользуюся кстати,
Про купанье это
Сорок три куплета
Я скажу для света
И — предам печати.
(170)

* * *

Помню, как во мраке ночи.
Упоенный, я лобзал
Шелк кудрей и небо очи,
И мятежной, груди вал.
Мы в ногу шли, смотря в затылок …
Увы! В те дни
Я был могуч, игрив и пылок.
Прошли они!
Прошел я мимо ваших окон
И увидал
На алой щечке черный локон
И груди вал.
Плененный вашей красотою
Я стал мечтать …
Мадам, что сделалось со мною —
Не могу знать.
М. Бурбонов. (171)

* * *

Если сплав не хорош, если дурен металл,
То какой ни придай ему вид,
В каждой форме, куда б отливать ты ни стал,
Он пороки свои сохранит.
Если узок мундир, если жмет воротник,
Или фалды расходятся дико,
Ты не бей денщика, тут невинен денщик,
А к портному мундир отошли-ка.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Так-то мы и во всем горячимся всегда,
А не знаем, где правда, где ложь.
Вот и прав Розенгейм, что ‘в народе беда,
А закон сам собою хорош’.
Тех, в ком совести нет, уваженья нет в ком
К установленным формам законов —
Обличать тех штыковой работы стихом
Рад стараться, Михайло Бурбонов.
(172)

* * *

Не играй, не играй,
Эти звуки, они —
Это прошлого рай,
Это счастия дни.
Эти звуки — они, —
Здесь они я для рифмы поставил,
В те минувшие дни
Я был вне гармонических правил.
Эти песни — оне,
Их забуду бесчувственно я ли.
Распевала их мне
Одна барышня, сев у рояля.
Эта дева — она, —
Не ценить ли мне девы за это?
Лишь на свете одна
Во мне гений почтила поэта.
И с тех пор эти дни
Со слезой на глазах вспоминаю
И то слово — они —
Я во всех падежах прославляю.
Обличительный Поэт. (173)

ВЕНЕЦИАНСКИЙ АЛЬБОМ

Неаполитанский альбом
Жар упал. На берег моря
Шумно в сад толпа валит,
И кругом по звонкой лаве
Экипажей рой летит...

* * *

День сгорел. Зари румянец
Хочет сумрак превозмочь,
И таинственную ночь
Чутко ждет венецианец.
Вскрыты дверцы на балкон,
И мелькают в нишах окон
Женский профиль, женский локон …
Ожила со всех сторон Riva degli Schiavoni1
Как на праздник все спешит
Под каштаны, в темный сад
Из кофейни Донадони.
Шум весла и плеск волны…
Ночь тепла, благоуханна,
Только вы лишь, леди Анна,
К этой ночи холодны.
Только вы!.. Австрийцы даже
Эту ночь, не без причин,
Не сажали в карантин,
Пропустить велели страже.
Улыбнетесь ли хоть раз,
Грудь от страсти опорожня?..
Ах, австрийская таможня
Снисходительнее вас.
1 Единственная порядочная улица в Венеции. [Примечание ‘Искры’]

* * *

Всем тут весело: французам
С вечной сахарной водой,
Савве Саввичу с шампанским
И котлетой отбивной.
Площадь Марка блещет газом,
Месяц льет лучей снопы …
Я прислушиваюсь к фразам,
К смеху, к говору толпы.
Что за вид при лунном блеске!
Точно брызги серебра
Окропили эти фески,
Фраки, шляпки, кивера.
Эти пестрые наряды
Разных наций и племен,
Эти стройные громады
К небу взброшенных колонн.
Что за смесь! Британцы, янки,
Группы дам, Парижа львы,
Звонкий шаг венецианки,
Мой папаша из Москвы,
Каски, деланные в Вене,
В Вене деланный народ …
Все скользит, как по арене,
Шепчет, спорит иль поет.
Что за ночь! В ней новый жар мы
Почерпаем … Горе прочь!
Даже венские жандармы
Милы мне в такую ночь.

* * *

Князь NN и граф фон-Дум-ян,
Мичман С, артист Б—ин
Мечут с хохотом червонцы
В глубину морских пучин.
В Alla Luna шум и звон.
Меж столов, подобно гончим,
Слуги бегают. Сэр Джон
Улыбается за ‘Пончем’.
Кончив скромный свой обед,
Барин, с ленточкой на груди,
Поднял на ноги буфет
Из-за двух пропавших скуди.
Не смущен скандалом тем,
От усилья рад затюкать,
Там в углу поэт А. М.
Ищет рифм на слово: слякоть.
Что ж мне делать? Злость взяла.
В Корсо — рано, душно в море …
— Мальчик, есть у вас ‘Пчела’?
Новый нумер? — ‘No, Signore’.
— Нет! Так старый дай! Ну, что ж?
‘No, Signore …’ Постоянно
Эта фраза, леди Анна,
Бьет меня, как острый нож.
Помню: вас спросил я в море:
— Леди, любите ль меня?
Вы ж, спокойствие храня,
Мне сказали: ‘No, Signore’.

* * *

В душу верил я когда-то
И в душе был очень рад,
Часто слыша от собрата:
‘Ты глупец и ретрограда.
Нынче … нынче ж беспрестанно
Стал себе я изменять:
Стоит знать вас, леди Анна,
Чтоб души не признавать.

* * *

Этот край обетованный,
С вечным солнцем небеса,
Кавалькады с леди Анной,
Южных красок чудеса,
Мне всю жизнь — скажу короче —
Будут памятны они —
Эти бархатные ночи,
Эти блондовые сны.
Обличительный Поэт. (175)
169. ‘Искра’, 1865, No 5, с. 80.
170. Там же.
171. Там же, 1863, No 3, с. 14.
172. Там же, с. 15.
173. Там же, 1861, No 31, с. 317.
175. ‘Искра’, 1863, No 3, с. 42—43.

В ЛЕСУ

Лесом мы шли по тропинке единственной
В поздний полуночный час.
Я посмотрел, — запад с дрожью таинственной
Гас…
Лесом иду по тропинке таинственной,
Сосны с обеих сторон …
Из головы ж не выходит единственный
Плут в своем роде — Семен.
Стройные ели, березы зеленые,
Словно гиганты, стоят…
(Ладить с пейзанами дело мудреное:
Только надуть норовят.)
Это затишье лесное мне нравится…
Дятела слышен лишь стук …
(А уж Семен… становой с ним не справится:
Просто отбился от рук.)
Слышу кукушки тоскливое пение…
Пчелы к цветам так и льнут…
(Съезжу-ка я в волостное правление:
Шельму, авось, отдерут.)
Вот выхожу на просеку, заросшую
Сочной, густою травой …
(Задал бы порку и сам я хорошую,
Если б не съезд мировой.)
Д. Д. Минаев. (194)
194. Д. Д. Минаев. Чем хата богата. СПБ, 1880.
В крепостнических очерках Фета ‘Из деревни’, в главе ‘Равенство перед законом’ (‘Русск. Вестн.’, 1863, No 1) излагается дело о взыскании одиннадцатирублевого задатка с ‘нерадивого работника Семена’, которого Фет уволил. Ср. дальше те же намеки.

* * *

Давно ль под волшебные звуки
Носились по зале мы с ней?
Теплы были нежные руки,
Светлы были звезды очей
Давно ли, безумный и праздный,
Я с вами по лесу бродил.
И он нас рукою алмазной
С ветвей изумрудных кропил.
Вчера я прочел ‘Положенье’,
В прихожей послышался стук:
Семен — каково положенье! —
Сервиз мой сронил на сундук.
Уснул я — и сон неотвязный
Меня в ту же рощу унес,
И сосны росою алмазной
Сверкали, как брызгами слез.
Д. Д. Минаев. (195)
195. ‘Искра’, 1865, No 5, с. 79.

* * *

Кротко глядит небосклон.
Жарко … чуть движутся ноги …
Сядем с тобою в вагон
Конно-железной дороги.
Сядем с тобой в уголок,
Скрывшись от зноя и блеска:
Только один пятачок
Стоит такая поездка.
Милая! счастлива ты?
Сам я как счастлив, о боги!
Вижу прогресса цветы
В конно-железной дороге…
Д. Д. Минаев. (199)
199. Д. Д. Минаев. ‘Не в бровь, а в глаз’. Изд. 2-е, с. 120.

* * *

Когда в Москве я побываю
То, вняв судьбе,
Для Н. Ф. П. позабываю
Ф. и Б.
Д. Д. Минаев. (244)
244. Д. Д. Минаев. Думы и песни, СПБ, 1864, с. 306. Н. Ф. П. — Николай Филиппович Павлов, Ф. Б. — Фаддей Булгарин.

ГОЛОС ИЗ МОГИЛЫ

Пускай холодною землею
Засыпан я …
Пусть схоронили под землею
Давно меня,
Для всех загадкой роковою,
Откуда я.
Свой край родной, происхожденье,
Жилец могил.
В стране покоя и забвенья
Я позабыл.
И в страхе, в час жестокой муки,
Вернувшись в свет,
Ответа ждал я от науки —
Ответа нет.
Внимал я спорам, преньям шумным
Профессоров,
Но их ответ был в остроумном
Сближеньи слов,
Я слышал диспут двух ученых
И тосковал,
Что образ свой в чертах мудреных
Не узнавал.
Меня рвали они на части
Перед толпой,
Но им решить не стало власти:
Кто я такой.
Напрасно их теперь, тоскуя,
И дряхл, и стар,
Одну графу внести молю я
В мой формуляр.
‘Родства непомнящий …’ — в молчаньи
Ответ гремит,
И остов мой в немом страданьи
В земле дрожит.
Кто ж я такой? загадка снова,
Не решена,
Знать, с мертвецом святыня слова
Схоронена.
Кто я такой … Лежу безроден:
О старине
Ни Костомаров, ни Погодин
Не скажут мне.
Обличительный поэт. (264)
264. ‘Искра’, 1860, No 14, с. 156.

* * *

Шопот. Робкое дыханье
Трели соловья.
Серебро и колыханье
Сонного ручья.
Корш и Федор Достоевский
Михаил Катков,
Розенгейм, Андрей Краевский,
Тур и Соловьев.
Боборыкин и Дудышкин
Фет и Небольсин,
Благовещенский и Шишкин,
И Ефим Зарин.
Ростислав, В. Л., Стебницкий,
Майков, Кошино,
Чаев, Бибиков, Лохвицкий
И Михно, Михно.
Д. Д. Минаев. (270)
270. ‘Будильник’, 1865, No 24, с. 94.
Минаев Дмитрий Дмитриевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Русский Гейне, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1866
  2. Лирические песни без гражданского отлива, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1863
  3. Стихотворения, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1866
  4. Альбом светской дамы, составленный из произведений русских поэтов, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1865
  5. Лирические песни с гражданским отливом, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1863
  6. Переводы из Гейне, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1865
  7. Стихотворения, Животов Николай Николаевич, Год: 1914
  8. Молодость, Ходасевич Владислав Фелицианович, Год: 1908
Электронная библиотека