* * *
* * *
* * *
* * *
Стихотворения, Мицкевич Адам, Год: 1882
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Из Адама Мицкевича
О, если б ты лишь день в душе моей была!
Зачем же день? Тебе я не желаю зла,
Нет, только час один, счастливое созданье, —
И тут впервые ты узнала бы страданье.
Все чувства как в огне, все мысли как во мгле:
То гнев проводит вдруг мне складки на челе,
То тихая печаль задумчивость приманит,
То сожаление слезою взор туманит —
И ты бежишь меня, чужда моей борьбе,
Или скучать со мной не хочется тебе…
Не знаешь ты меня: так страсть меня измяла.
Нет, в глубь души моей ты загляни сначала,
На дне её найдёшь немало перлов ты:
Там есть чувствительность, там много доброты
И той фантазии, с которой перед нами
Тернистый путь покрыт роскошными цветами.
Ты не заметила?.. Но вспомни, и на дне
Морском, в ужасный шторм, при молнийном огне,
Не видно в глубинах неведомых, заветных,
Красивых раковин, кораллов самоцветных.
Так прежде, нежели осудишь ты меня,
Дождися светлого и радостного дня…
Когда, уверенный в твоей любви, приязни,
Я не таил в душе мучительной боязни,
Что будет и в тебе довольно перемен, —
(Не раз уж мне страдать случалось от измен!)
Как дух по манию властительной десницы
Желал бы выполнить все думы чаровницы,
Но что же если бы твой подданный вдруг стал
Властителем твоим? Чего бы пожелал,
Что повелел бы он?.. Ты вправе рассмеяться…
Хоть гордость не велит, но надобно сознаться:
Он пожелал бы быть всегда твоим слугой —
И не было, и нет в нём прихоти другой.
Да и чего, скажи, ещё желать мне больше?
Чтоб пробыла со мной одной минутой дольше?
Чтоб искренний совет порою приняла,
Оправить волосы иль платье — и была
Со мною, позабыв весь круг забот домашних
Для песен новеньких и клятв моих всегдашних…
Всё это выполнить большого нет труда,
Лишь стоит захотеть: пожертвуй иногда
Терпенья часом мне и получасом скуки,
Одной минутою загадочной науки
Притворства женского, я верю так легко:
Дремли, умчись мечтой крылатой далеко —
Не стану объяснять задумчивого взгляда:
Лишь благо в нём читать — одна моя отрада!
Всю будущность мою отдав тебе во власть,
Сложил бы я на грудь твою мой разум, страсть…
И сердце бедное, забыв о всём, что было,
С тобой и для тебя лишь билось бы и жило,
И дикий мой порыв, что мной повелевал,
Исчез бы вдруг как сор из лодки, если вал,
И вниз, и вверх её бросает над пучиной…
И тихо бы неслись мы голубой равниной.
Пускай бы грозный вал порой на ней кипел —
Сиреною над ним всплывал бы я и пел…
‘Прочь с глаз моих!..’ И я готов исполнить это…
‘Долой из сердца!..’ Прочь заветные мечты!
‘Долой из памяти!’ — Нет! Этого завета
Не властны выполнить ни я, ни даже ты.
Чем далее предмет поставлен колоссальный,
Тем шире за собой отбрасывает тень,
Чем дальше буду я, тем образ мой печальный
Скорее омрачит тоской твой ясный день.
То здесь, то там обманутый судьбою,
Делил я смех и плач с одной тобой в тиши,
И верь: всегда, везде я буду пред тобою,
На всём ты встретишь след больной моей души
Задумавшись в своём уютном кабинете
И к арфе подойдя, займёшься ли игрой —
Ты скажешь: ‘В этот час при этом полусвете
Он так любил мечтать под песнь мою, порой’.
И если, в шахматы играя, при начале
Увидишь, что игра проиграна твоя,
Ты вспомнишь про себя: ‘Вот так ряды стояли,
Когда в последний раз с ним здесь играла я’.
Забыв ли прошлое, в разгаре шумном бала,
И мыслью уносясь далеко в мир иной,
Увидишь стул пустой в углу большего зала,
Ты скажешь про себя: ‘Там он сидел со мной’.
В романе ли прочтёшь, как гибнут вереницы
Давно лелеемых надежд в единый час,
В волнении, закрыв досадные страницы,
Ты скажешь про себя: ‘Так было и у нас’.
И если автор твой по долгом испытаньи,
Уже не разлучил двух любящих сердец,
Свечу задувши вдруг, ты скажешь без сознанья:
‘Зачем же наш роман имел иной конец?’
И в ночь, как молния всё заревом оденет,
На груше высохшей зашелестят листы,
И филин вдруг крылом окно твоё заденет:
‘О, то душа его!’ — в испуге скажешь ты.
И всюду, где порой, обманутый судьбою,
Делил я смех и плач с одной тобой в тиши,
Поверь, всегда, везде я буду пред тобою,
На всём ты встретишь след больной моей души.
Промчался старый год, и новый наступает…
Из пепла феникс вновь возник на Божий свет,
И снова мир его с надеждами встречает…
Чего же от него желаешь ты, поэт?
Весёлых ли минут?.. Небесные зарницы!
Я помню — с вами ночь светлела словно день,
Я думал, что уж мир воскрес — а на зеницы
Мрачнее прежнего ложилась снова тень.
Любви ль? О! Знаю я весь юный бред желанья,
Высокий платонизм и райские мечты.
И кто ж не испытал отрадного страданья,
И кто ж не падал вниз с небесной высоты!
И я страдал, мечтал, парил… Цветок прекрасный
Уж был передо мной… сорвать его хочу…
Проснулся: сон исчез: нет розы… всё напрасно!
Одни шипы в груди… Любви я не ищу.
Не дружбы ль?.. Кто ж из нас не чтил её святыни:
Из всех земных богинь прекрасных юных лет
Она всегда была прекраснейшей богиней,
Являлась прежде всех, за всеми шла вослед.
Друзья! Как будто мы единою семьёю
В волшебном дереве Армиды все живём,
Одна душа живит всё дерево собою,
Хоть каждый лист дрожит отдельным бытиём.
Но вот запрыгал град по листьям, или тучей
Рой насекомых в сад примчится в тишине,
Как ветка каждая дрожит от боли жгучей,
Сочувственной!.. Нет, нет, не нужно дружбы мне…
Чего ж бы пожелать мне в этом новом годе?..
Уединения… дубовую кровать…
Лишь там — слезам друзей, ликующей природе
И хохоту врагов меня не взволновать!
Там только до конца, и по кончине света
Хотелось бы сквозь сон, который будет тих,
Мечтать, как промечтал промчавшиеся лета,
Любить людей и свет… вдали, вдали от них…
О, милая моя, к чему нам говорить,
К чему, с тобой любовь и чувство разделяя,
Души моей в тебя нельзя мне перелить,
На мёртвые слова её не раздробляя!
Какая ж польза нам в безжизненных словах,
Что стынут в воздухе и вянут на устах?
‘Люблю тебя, люблю!’ — готов твердить всегда я.
К чему ж краснеешь ты, взор обратя ко мне?
Увы, я не могу, любовию пылая,
Её ни выразит, ни высказать вполне,
И как в летаргии я не имею силы
Хоть признак жизни дать, чтоб избежать могилы.
Я утомил уста лобзанием напрасным,
Желая сплавить их с твоими навсегда,
И говорит хочу биеньем сердца страстным
И вздохами — и ты поймёшь меня тогда,
И век так говорить, пока жизнь длится эта —
До самого конца и по кончине света.