Стихотворения, Мицкевич Адам, Год: 1871

Переводы
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Скачать в PDF

ПОЭЗЯ СЛАВЯНЪ

СБОРНИКЪ
ЛУЧШИХЪ ПОЭТИЧЕСКИХЪ ПРОИЗВЕДЕНЙ
СЛАВЯНСКИХЪ НАРОДОВЪ

ВЪ ПЕРЕВОДАХЪ РУССКИХЪ ПИСАТЕЛЕЙ

ИЗДАННЫЙ ПОДЪ РЕДАКЦЕЮ
НИК. ВАС. ГЕРБЕЛЯ

САНКТПЕТЕРБУРГЪ

1871

ПОЛЬСКЕ ПОЭТЫ.

Воевода.— А. Пушкина
Будрысъ и его сыновья.— А. Пушкина
Свитезянка.— Л. Мея
Ренегатъ.— Л. Мея
Крымскіе сонеты:
1. Аккерманскія степи.— А. Майкова
2. Морская тишь.— H. С—ва
3. Плаваніе.— H. С—ва
4. Буря.— H. С—ва
5. Видъ горъ изъ степей Козлова.— М. Лермонтова
6. Бахчисарайскій дворецъ.— Н. Гербеля
7. Бахчисарай ночью.— Н. Луговскаго
8. Могила Потоцкой.— Н. Берга
9. Могилы гарема.— Н. С—ва
10. Байдарская долина.— А. Майкова
11. Алушта днемъ.— А. Майкова
12. Алушта ночью.— Н. Луговскаго
13. Чатырдагъ.— Н. Луговскаго
14. Пилигримъ.— И. Козлова
15. Дорога надъ пропастью въ Чуфутъ-Кале.— Н. Берга
16. Гора Кикинеисъ.— Н. Берга
17. Развалины замка въ Балаклав.— Н. Луговскаго
18. Аюдагъ.— С. Дурова
Разговоръ.— Н. Огарева
Сонъ.— Н. Берга
Въ альбомъ.— Н. Гербеля
Моя баловница.— Князя М. Голицына
Сонеты:
1. Воспоминаніе.— Н. Луговскаго
2. Къ Лаур.— Н. Берга
3. Какъ ты проста во всемъ…— Н. Берга
4. Свиданіе въ лсу.— А. Фета
5. О милая моя…— Н. Берга
6. Утро и вечеръ.— Н. Гербеля
7. Нманъ.— Н. Берга
8. Благословеніе.— Н. Берга
9. Прощанье.— Н. Берга

А. МИЦКЕВИЧЪ.

Адамъ Мицкевичъ, величайшій изъ польскихъ поэтовъ, родился наканун Рождества 1798 года, въ старинной столиц Миндовга Новогрудк, Минской губерніи. Родители его принадлежали къ числу небогатыхъ мелкихъ помщиковъ и жили въ стсннномъ положеніи, обременнные довольно значительнымъ семействомъ. Отецъ его билъ адвокатъ. Первоначальное воспитаніе Мицкевичъ получилъ въ доминиканскомъ училищ въ Новогрудк, откуда перешолъ въ Минскую гимназію и, наконецъ, въ 1815 году, въ Виленскій университетъ, гд слушалъ Лелевеля, познакомился съ нмецкою критикою въ примненіи къ классической филологіи, много читалъ и даже порывался писать, находя горячее сочувствіе и поддержку въ кружк своихъ университетскихъ товарищей. Первые опыты молодого поэта не общали ничего особеннаго. По окончаніи университетскаго курса, Мицкевичъ сначала хотлъ-было посвятить себя изученію химіи, но потомъ увлкся литературой и опредлнъ учителемъ латинскаго и польскаго языковъ въ уздное училище въ Ковн. Первое время въ Ковн онъ жилъ уединнно, мрачнымъ нелюдимомъ, но потомъ снова принялся за перо и написалъ дв первыя большія свои поэмы: ‘Поминки’ и ‘Гранину’, которыя издалъ въ свтъ, вмст съ мелкими своими стихотвореніями, въ 1822 и 1823 годахъ, въ двухъ небольшихъ томахъ. Эти два томика упрочили славу Мицкевича и поставили его въ мнніи общества на ряду съ первыми польскими поэтами. Правда, въ его стихахъ было замтно вліяніе романтизма Гте и Байрона, но и сквозь этотъ чужеземный туманъ ярко проглядывала оригинальность славянскаго поэта. Въ 1823 году онъ оставилъ Ковно и окончательно поселился въ Вильн. Здсь, окружонный любовью и довріемъ своихъ старыхъ товарищей и всхъ знавшихъ его, поэтъ охотно импровизировалъ на шумныхъ сборищахъ, при звук музыки, за бокаломъ шампанскаго. Это была самая счастливая пора его жизни. Ее прервало событіе, которое сильно потрясло его, дало новый строй его чувствамъ, и его мыслямъ новое направленіе, которому онъ остался вренъ до конца жизни. За участіе въ одномъ изъ виленскихъ тайныхъ обществъ, онъ былъ арестовавъ въ ноябр 1823 года и высланъ въ Петербургъ, гд прожилъ одиннадцать мсяцевъ. Затмъ, Мицкевичъ былъ отправленъ, по собственному желанію, въ Одессу, для опредленія профессоромъ въ Ришельевскій лицей, по этотъ проэктъ не осуществился, по неимнію вакантныхъ каедръ. Онъ пробылъ безъ всякихъ занятій девять мсяцевъ въ Одесс, побывалъ въ Крыму, оттуда вывезъ впечатлнія для своихъ ‘Крымскихъ Сонетовъ’ и’Фариса’. Изъ Одессы онъ былъ переведенъ въ конц 1825 года въ Москву, гд и зачисленъ на службу въ канцелярію военнаго генералъ-губернатора. Въ 1828 году Мицкевичъ перехалъ въ Петербургъ, гд подружился съ Пушкинымъ и нашолъ самый радушный пріемъ въ аристократическихъ салонахъ и у поляковъ, осдлыхъ въ столиц. Здсь онъ познакомился съ семействомъ знаменитой піанистки Маріи Шимановской, на дочери которой, Сэлин, въ то время малютк, онъ и женился пятнадцать лтъ спустя. Здсь же напечаталъ онъ свою знаменитую поэму ‘Конрадъ Валенродъ’, написанную имъ во время странствованій по Россіи. Основная мысль поэмы не могла остаться тайною для многихъ и потому дальнйшее пребываніе въ Петербург сдлалось для поэта не совсмъ удобнымъ и даже не ловкимъ. Онъ добылъ себ, при помощи друзей, заграничный паспортъ и 25-го іюня 1829 года отплылъ изъ Кронштадта, чтобы никогда уже не возвратиться въ Россію.
Въ Германіи онъ постилъ Гте, потомъ, черезъ Швейцарію и Альпы, пробрался въ Италію — въ Римъ, гд вдохновляясь и восторгаясь памятниками прошедшаго, прислушивался чуткимъ ухомъ къ польскому движенію 1831 года. Передъ самымъ концомъ польскаго возстанія, Мицкевичъ внезапно оставилъ Римъ и отправился въ Польшу, но, не дозжая границы, узнавъ, что борьба окончилась, удалился въ Дрезденъ, гд написалъ третью часть ‘Поминокъ’, отличающуюся энергіею, мистицизмомъ и странными идеями, отвергаемыми разсудкомъ. Онъ описываетъ сцены своего заключенія въ Петропавловской крпости, потомъ — ни съ того, ни съ сего — помщаетъ какія-то странныя заклинанія и волхвованія, не представляющія даже ничего поэтическаго. Жоржъ Зандъ почему-то ставитъ названную поэму выше ‘Фауста’ и ‘Манфреда’, тогда-какъ она не только не можетъ идти въ сравненіе съ этими образцовыми произведеніями двухъ величайшихъ поэтовъ Германіи и Англіи, но даже гораздо ниже ‘Конрада Валенрода’. Въ третьей части ‘Поминокъ’ Мицкевичъ даже перестаетъ быть католикомъ: передъ нимъ носится образъ библейскаго личнаго Бога, окружоннаго миріадами безплотныхъ духовъ, и протестъ его противъ сущаго во имя чувства, оскорбляемаго слезами и кровью, несправедливостью и страданіями милліоновъ людей, доходитъ до богохульства. Въ 1832 году Мицкевичъ написалъ и издалъ въ Авиньон ‘Книгу польскаго пилигримства’, родъ эмигрантскаго евангелія. Въ этомъ крайне-слабомъ произведеніи онъ даже отказывается отъ самой поэзіи и начинаетъ проповдывать своимъ соотечественникамъ библейскою и народною прозою о назначеніи Польши въ будущемъ. Друзья Мицкевича стали безпокоиться, видя его мистическое настроеніе, даже сами католики не одобряли его ‘Пилигримовъ’.
Еще во время своего пребыванія въ Рим, въ 1831 году, Мицкевичъ сошолся съ извстнымъ польскимъ писателемъ, графомъ Генрихомъ Ржевуцкимъ, который по своимъ фамильнымъ связямъ и по своей обширной памяти служилъ, такъ-сказать, живою лтописью лицъ и событій старой Польши, которыя онъ описывалъ и разсказывалъ съ поразительнымъ талантомъ. Сближеніе обоихъ этихъ писателей подйствовало плодотворно на каждаго изъ нихъ. Ржевуцкій, по совту Мицкевича, взялся за перо и написалъ свои ‘Записки Соплицы’, въ которыхъ прошедшее представилось Мицкевичу съ новой стороны: онъ убдился, что для исторической поэмы не-зачмъ рыться въ старо-литовскихъ хроникахъ, что достаточно посмотрть сквозь призму лтъ издалека на свои собственныя юношескія воспоминанія, взять за основу шляхетское прошлое, слишкомъ презираемое и оклеветанное за-то именно, за что бы его слдовало хвалить, а не порицать — однимъ словомъ, снять съ этого прошедшаго заслоняющую его кору буржуазныхъ воззрній, наслоившихся въ восемнадцатомъ столтіи. Подъ вліяніемъ этой мысли, Мицкевичъ написалъ лучшее свое поэтическое произведеніе, свой знаменитый эпосъ въ двнадцати книгахъ ‘Панъ Тадеушъ’, изображающій жизнь и бытъ литовскихъ губерній до войны 1812 года. Мицкевичъ началъ свою поэму въ Познани, которую онъ постилъ осенью 1831 года, а окончилъ въ 1834 въ Париж, гд онъ поселился за годъ передъ тмъ.
Удаленіе изъ отечества оказало свое обычное дурное вліяніе на творчество поэта, лишивъ его освжающей наблюдательности за перемнами, происходящими въ сред общества на родной почв. Къ тоск по родин присоединились еще семейныя хлопоты. Слыша похвалы двиц Сэлин Шимановской, которую онъ оставилъ ребнкомъ въ Петербург, Мицкевичъ проговорился передъ друзьями, что онъ охотно бы на ней женился. Друзья устроили дло: вызвали Сэлину въ Парижъ и въ август 1835 года отпраздновало свадьбу, за свадьбою пошли дти, заботы о насущномъ хлб. Въ 1839 году Лозанская академія предложила Мицкевичу каедру латинской словесности. Курсъ его имлъ большой успхъ. Въ это время министръ народнаго просвщенія во Франціи, Кузенъ, задумалъ учредить въ Coll&egrave,ge de France каедру славянскихъ литературъ и предложилъ ее Мицкевичу. Поэтъ принялъ предложеніе министра — и курсъ открылся въ 1840 году. Исторія этого курса есть вмст съ тмъ и исторія умственнаго паденія Мицкевича. Здсь-то развились и созрли въ нмъ т задатки мистицизма, которые существовали въ нмъ всегда и коренились въ особенностяхъ его психической организаціи. Къ довершенію несчастія, около этого времени появился въ Париж нкто Товянскій, странная личность: полушарлатанъ, мистикъ съ религіознымъ ученіемъ, которое во многомъ отклонялось отъ преданій католической церкви. Славянскіе курсы приняли странное направленіе. Сдлавшись ревностнымъ послдователемъ ученія Товянскаго, Мицкевичъ изъ профессора превратился въ проповдника и прорицателя, изъ каедры сдлалъ орудіе религіозной пропаганды, сталъ предсказывать скорое пришествіе Мессіи, предтечею котораго, по его мннію, былъ Наполеонъ I. Французское правительство нашлось вынужденнымъ закрыть курсы славянскихъ литературъ, естественнымъ слдствіемъ чего была потеря Мицкевичемъ каедры въ Coll&egrave,ge de France. Въ 1848 году Мицкевичъ отправился въ Италію, гд Пій IX принялъ его очень ласково, затмъ, онъ вернулся въ Парижъ и получилъ мсто помощника библіотекаря въ арсенал. Съ восшествіемъ Наполеона III на французскій престолъ, въ Мицкевич ожили вс давнишнія надежды, которыя онъ возлагалъ на Францію, печальнымъ доказательствомъ чего служитъ жалкая ода поэта въ честь этого государя, и поздка его въ Константинополь съ порученіемъ отъ французскаго правительства содйствовать образованію польскихъ легіоновъ въ Турціи. Труды перезда и всякаго рода лишенія разстроили здоровье Мицкевича, и онъ умеръ вскор по прибытіи въ Константинополь, 28-го ноября 1855 года, на пятьдесятъ седьмомъ году. Тло его было перевезено обратно во Францію и похоронено въ Монморанси, близъ Парижа.
I.
ВОЕВОДА.
Поздно ночью изъ похода
Воротился воевода.
Онъ слугамъ велитъ молчать,
Въ спальну кинулся къ постел —
Дернулъ пологъ: въ самомъ дл —
Никого: пуста кровать.
И — мрачне чорной ночи —
Онъ потупилъ грозны очи,
Сталъ крутить свой сивый усъ,
Рукава назадъ закинулъ,
Вышелъ вонъ, замокъ задвинулъ:
‘Гей, ты, кликнулъ, чортовъ кусъ!
‘А зачмъ нтъ у забора
Ни собаки, ни затвора?
Я васъ, хамы!.. Дай ружь,
Приготовь мшокъ, вервку,
Да сними съ гвоздя винтовку.
Ну, за мною!.. Я жь е!’
Панъ и хлопецъ подъ заборомъ
Тихимъ крадутся дозоромъ,
Входятъ въ садъ и — сквозь втвей —
На скамейк у фонтана
Въ бломъ плать, видятъ, панна —
И мужчина передъ ней.
Говоритъ онъ: ‘вс пропало,
Чмъ лишь только я, бывало,
Наслаждался, что любилъ:
Блой груди воздыханье,
Нжной ручки пожиманье —
Воевода вс купилъ.
‘Сколько лтъ тобой страдалъ я,
Сколько лтъ тебя искалъ я!
Отъ меня ты отперлась.
Не искалъ онъ, не страдалъ онъ,
Серебромъ лишь побряцалъ онъ —
И ему ты отдалась’*
‘Я скакалъ во мрак ночи
Милой панны видть очи,
Руку нжную пожать,
Пожелать для новоселья
Много лтъ ей и веселья
И потомъ на-вкъ бжать.’
Панна плачетъ и тоскуетъ,
Онъ колна ей цалуетъ,
А сквозь втви т глядятъ —
Ружья на земь опустили,
По патрону откусили,
Вбили шомполомъ зарядъ.
Подступили осторожно.
‘Панъ мой, цлить мн не можно’,
Бдный хлопецъ прошепталъ:
‘Втеръ что ли, плачутъ очи,
Дрожь бертъ, въ рукахъ нтъ мочи,
Порохъ въ полку не попалъ.’
‘Тише ты, гайдучье племя!
Будешь плакать, дай мн время!
Сыпь на полку… Наводи…
Цль ей въ лобъ, лве… выше.
Съ паномъ справлюсь самъ. Потише —
Прежде я, ты погоди.’
Выстрлъ по саду раздался.
Хлопецъ пана не дождался,
Воевода закричалъ,
Воевода пошатнулся ..
Хлопецъ видно промахнулся:
Прямо въ лобъ ему попалъ.
А. Пушкинъ.
II.
БУДРЫСЪ И ЕГО СЫНОВЬЯ.
Три у Будрыса сына, какъ и онъ, три литвина.
Онъ пришолъ толковать съ молодцами.
‘Дти, сдла чините, лошадей проводите,
Да точите мечи съ бердышами.
‘Справедлива всть эта: на три стороны свта
Три замышлены въ Вильн похода:
Панъ идтъ на поляковъ, а Ольгердъ на прусаковъ,
А на русскихъ — Кестутъ-воевода.
‘Люди вы молодые, силачи удалые —
(Да хранятъ васъ литовскіе боги!)
Нынче самъ я не ду, васъ я шлю на побду:
Трое васъ — вотъ и три вамъ дороги.
‘Будетъ всмъ по наград: пусть одинъ въ Новград
Поживится отъ русскихъ добычей.
Жоны ихъ, какъ въ окладахъ, въ драгоцнныхъ нарядахъ,
Домы полны, богатъ ихъ обычай.
‘А другой отъ прусаковъ, отъ проклятыхъ крыжаковъ,
Можетъ много достать дорогого:
Денегъ съ цлаго свта, суконъ яркаго цвта,
Янтарю — что песку тамъ морского.
‘Третій съ Пазомъ на ляха пусть ударитъ безъ страха:
Въ Польш мало богатства и блеску,
Сабель взять тамъ не худо, но ужь врно оттуда
Привезтъ онъ мн на домъ невстку.
‘Нтъ на свт царицы краше польской двицы:
Весела — что котнокъ у печки,
И какъ роза румяна, а бла — что сметана,
Очи свтятся будто дв свчки.
‘Былъ я, дти, моложе, въ Польшу създилъ я тоже,
И оттуда привзъ себ жонку,
Вотъ и вкъ доживаю, а всегда вспомиваю
Про не, какъ гляжу въ ту сторонку.’
Сыновья съ нимъ простились и въ дорогу пустились.
Ждтъ-пождтъ ихъ старикъ домовитый —
Дни за днями проводитъ: ни одинъ не приходитъ.
Будрысъ думалъ: ‘ужь видно убиты!’
Снгъ на землю валится, сынъ дорогою мчится,
И подъ буркою ноша большая.
‘Чмъ тебя надлили? что тамъ? Ге — не рубли ли?’
— ‘Нтъ, отецъ мой, полячка младая.’
Снгъ пушистый валится, всадникъ съ ношею мчится,
Чорной буркой е покрывая.
‘Что подъ буркой такое? Не сукно ли цвтное?’
— ‘Нтъ, отецъ мой, полячка младая.’
Снгъ на землю валится, третій съ ношею мчится,
Чорной буркой е прикрываетъ.
Старый Будрысъ хлопочетъ, и спросить ужь не хочетъ,
А гостей на три свадьбы сзываетъ,
А. Пушкинъ.
III.
СВИТЕЗЯНКА.
Кто этотъ молодецъ статный, красивый?
Что за двица съ нимъ, краснымъ?
Вдоль по прибрежью Свитзи бурливой
Идутъ при мсяц ясномъ.
Оба малины набрали въ кошницы,
Вьютъ по внку себ оба:
Знать, онъ — желанный красотки-двицы,
Знать, она парня зазноба.
Каждую полночь въ тни осокори
Онъ ее здсь поджидаетъ:
Молодецъ — ловчій въ сосдственномъ бор,
Двица… кто ее знаетъ!
Богъ всть — когда и откуда приходитъ,
Богъ всть — куда исчезаетъ!
Мокрой былинкой надъ озеромъ всходитъ,
Искрой ночной пропадаетъ.
— ‘Полно таиться со мной, дорогая!
Вымолви слово, для Бога:
Гд твоя хата и смья родная,
Какъ къ теб путь и дорога?
‘Минуло лто, листочки валятся,
Холодно въ пол просторномъ…
Али всегда мн тебя дожидаться
Здсь за прибрежь озрномъ?
‘Али всегда ты, какъ тнь гробовая,
Бродишь полночной порою?
Лучше ко мн приходи, дорогая,
Лучше останься со мною!
‘Вотъ и избнка моя не далечко,
Видишь — гд въ чащ лощина…
Будетъ у насъ съ тобой лавка и печка,
Будетъ и хлбъ, и дичина.’
— ‘Парнямъ не врю я, чтобы ни пли,
Знаю я вс ихъ уловки:
Въ голос ихъ — соловьиныя трели,
Въ сердц ихъ — лисьи снаровки.
‘Ты насмшься потомъ надо мною,
Кинешь меня и загубишь.
Я теб тайну, пожалуй, открою,
Только… ты вправду ли любишь?’
Молодецъ клялся у ногъ своей милой,
Землю сырую бралъ въ руку,
Бралъ, заклинался тмною силой,
На душу вчную муку.
— ‘Будь же ты вренъ въ священномъ обт:
Если кто клятву забудетъ —
Горе ему и на ныншнемъ свт,
Горе и тамъ ему будетъ!’
Молвила строгое слово двица,
Молвивъ, внокъ надваетъ,
Парню махнула рукой — и, какъ птица,
Въ тмныхъ кустахъ исчезаетъ.
Слдомъ за ней, по кустамъ и по кочкамъ,
Гонится ловчій — задаромъ!
Сгибла, умчалась изъ глазъ втерочкомъ,
Тонкимъ разсялась паромъ.
Вотъ онъ остался одинъ надъ водою…
Нтъ ни слда, ни тропинки,
Тихо кругомъ него, лишь подъ ногою
Кой-гд хрустятъ хворостинки.
Онъ надъ стремниной идтъ торопливо,
Робко поводитъ очами…
Вихорь пронсся дубравой сонливой,
Озеро вздулось волнами —
Вздулось, вскипло до дна котловины…
Въявь, или грза ночная?
Тамъ, надъ Свитзью, изъ тмной пучины
Всплыла краса молодая.
Личико чище лилеи прибрежной,
Вспрыснутой свжей росою,
Лгкою тканію ставъ блоснжный
Обвитъ, какъ лгкою мглою.
—‘Парень пригожій мой, парень красивый!’
Молвила двица страстно:
‘Кто ты? зачмъ надъ Свитзью бурливой
Бродишь порою ненастной?
‘Полно жалть теб пташки отлтной,
Глупой и втренной двки:
Ты по ней сохнешь, а ей, перемтной,
Только смшки да издвки.
‘Полно вздыхать теб, полно томиться,
Няньчиться съ думой печальной:
Бросься къ намъ въ волны, и будемъ кружиться
Вмст по зыби хрустальной.
‘Хочешь, мой милый — и ласточкой шибкой
Будешь надъ озеромъ мчаться,
Али здоровой, веслою рыбкой
Цлый день въ струйкахъ плескаться.
‘На ночь, на ложе волны серебристой
Ландышей мы набросаемъ,
Сладко задремлемъ подъ снью струистой,
Дивныя грзы узнаемъ.’
Смолкнула. Втеръ покровъ ей колышетъ,
Млечную грудь открывая…
Парень, хоть смотритъ не смотритъ, а слышитъ —
Близко краса молодая:
То надъ водою въ кругахъ прихотливыхъ
Мчится, воды не касаясь,
То заиграетъ въ волнахъ говорливыхъ,
Жемчугомъ брызгъ осыпаясь.
Ловчій смутился душой, подбгаетъ
Къ самому краю стремнины,
Хочетъ спрыгнуть — и назадъ отступаетъ:
Милы, но страшны пучины.
Вдругъ къ нему въ ноги полна подкатилась,
Плещетъ, ласкается, манитъ…
Сердце въ нмъ замерло, кровь расходилась —
Память и мысли туманитъ.
И позабылъ онъ про прежнюю любу,
Клятвою прзрлъ святою:
Кинулся въ волны на врную сгубу
Слдомъ за новой красою.
Вотъ надъ волнами нестся онъ смло,
Смло очами поводитъ…
Берегъ изъ глазъ у него то и дло
Дальше и дальше уходитъ.
Ловчій къ двиц плывтъ что есть мочи,
Доплылъ и обвилъ руками,
Смотрится ей въ ненаглядныя очи,
Льнтъ къ ея губкамъ устами.
Въ этотъ мигъ мсяцъ надъ тучею чорной
Вспыхнулъ сквозь темень ночную:
Ловчій взглянулъ и въ красотк озрной
Призналъ подругу лсную.
—‘Такъ-то ты вренъ въ священномъ обт?
Если кто клятву забудетъ —
Горе ему и на ныншнемъ свт,
Горе и тамъ ему будетъ!
‘Нтъ, не теб надъ холодной струю
Рыбкой веслой плескаться:
Тло тво роспадтся землю,
Очи пескомъ засорятся.
‘А за измну душа проклятія
Вчно при той осокори
Будетъ томиться, въ тоск изнывая…
Горе измннику, горе!’
Слушаетъ ловчій, плывтъ торопливо,
Робко поводитъ очами…
Вихорь пронсся дубравой сонливой,
Озеро вздулось волнами —
Вздулось, вскипло до дна котловины,
Пнится, плещетъ и стонетъ…
Вотъ разступились сдыя пучины:
Двица съ молодцомъ тонетъ.
Волны досел вздымаются въ пн,
Ночью, при мсяц ясномъ,
Бродятъ досел дв блдныя тни —
Двица съ молодцомъ краснымъ.
Молодецъ стонетъ въ тни осокори,
Двица въ плс играетъ…
Молодецъ ловчимъ когда-то былъ въ бор,
Двица… кто ее знаетъ!
Л. Мей.
IV.
РЕНЕГАТЪ.
О томъ, что недавно случилось въ Иран,
Повдаю я передъ всми:
Сидлъ на цвтномъ кашемировомъ диван
Паша трехбунчужный въ гарем.
Гречанки, лезгинки поютъ и играютъ,
Подъ псни ихъ пляшутъ киргизки:
Здсь небо, тамъ тни Эвлиса мелькаютъ
Въ обтныхъ глазахъ одалиски.
Паша ихъ не видитъ, паша ихъ не слышитъ,
Надвинувъ чалму, недвижимо
И молча онъ куритъ — и втеръ колышетъ
Вокругъ его облако дыма.
Вдругъ шумъ до порога блаженства доходить —
Рабы разступились толпою:
Кизляръ-ага новую плнницу вводитъ
И молвитъ, склонясь предъ пашою:
‘Эффенди! твои свтозарныя очи
Горятъ межь звздами дивана,
Какъ въ яркихъ алмазахъ, на ризахъ полночи,
Самъ пламенникъ Альдеборана.
‘Блесни же мн свыше, свтило дивана!
Слуга твой, въ усердь горячемъ,
Принсъ теб всти, что втръ Ляхистана
Даритъ тебя новымъ харачемъ.
‘Въ Стамбул сады падишаха едва ли
Такою красуются розой…
Она — уроженка холодной той дали,
Куда ты уносишься грзой.’
Тутъ съ плнницы снялъ онъ покровъ горделиво —
И ахнулъ весь дворъ и смутился…
Паша на красавицу глянулъ лниво —
И медленно на бокъ склонился.
Чубукъ и чалма у него упадаютъ,
Дремотой смежилися вки,
Уста посинли… Къ нему подбгаютъ:
Уснулъ ренегат… и на-вки.
Л. Май.
V.
КРЫМСКЕ СОНЕТЫ.
1.
АКЕРМАНСКЯ СТЕПИ.
Въ просторъ зелнаго вплываю океана,
Телега, какъ ладья въ разлив свтлыхъ водъ,
Въ волнахъ шумящихъ травъ, среди цвтовъ плывтъ,
Минуя острова колючаго бурьяна.
Темнетъ, впереди — ни знака, ни кургана.
Ввряясь лишь звздамъ, я двигаюсь впердъ…
Но что тамъ? облако ль? денницы ли восходъ?
Тамъ Днстръ, блеснулъ маякъ, лампада Акермана.
Стой!… Боже, журавлей на неб слышенъ лтъ,
А ихъ — и сокола бъ не уловило око!
Былину мотылкъ колеблетъ, вотъ ползтъ
Украдкой скользкій ужъ, шурша въ трав высокой.
Такая тишина, что зовъ съ Литвы бъ далкой
Былъ слышенъ… Только нтъ, ни кто не позовтъ!
А. Майковъ.
2.
МОРСКАЯ ТИШЬ.
По флагамъ втерокъ, скользя едва, играетъ,
Какъ перси нжныя, вздымается волна:
Такъ обручнная, счастливыхъ грзъ полна,
Проснтся, чуть вздохнтъ и снова засыпаетъ.
Подобно знаменамъ, гд брани шумъ затихъ,
Повисли паруса на мачт обнажонной,
Колышется корабль, какъ цпью пригвожднный,
Матросъ вздохнулъ легко: насталъ веселья мигъ!
О, море! есть среди живыхъ твоихъ созданій
Чудовище, что спитъ подъ стоны бурь на дн
И грозно рамена подъемлетъ въ тишин.
О, мысль! въ теб живтъ змя воспоминаній,
Что спитъ въ дни грозныхъ бдъ, тревожныхъ ожиданій,
А въ дни покоя въ грудь вонзаетъ когти мн.
H. С—въ.
3.
ПЛАВАНЕ.
Ужасный шумъ! Кишатъ страшилища морей,
Матросъ взбжалъ на верхъ: пора, готовьтесь, дти!
Взбжалъ, раскинулся, повисъ въ воздушной сти,
Какъ у силка паукъ, надъ петлею своей.
По втру сорвался корабль съ узды насилья,
Въ сугробахъ пнистыхъ вознсъ хребетъ, исчезъ,
Возникъ, стоиталъ волну, нестся въ даль небесъ
И ржетъ облава, вбирая втеръ въ крылья.
И вырывается у насъ невольный крикъ…
Какъ мачта, носится мой духъ среди пучины,
Взвилась фантазія, какъ космы парусовъ.
И руки я простръ, и въ кораблю приникъ,
Какъ-будто придаю полтъ ему орлиный:
Мн любо и легко быть птицей облаковъ.
H. С—въ.
4.
БУРЯ.
Ужъ сврнутъ парусъ, вой, гроза, трещитъ кормило,
Шумъ громкій голосовъ и помпъ зловщій стукъ,
Канаты у людей ужь вырвались изъ рукъ,
Надежды нтъ: зашло кровавое свтило.
Побдно вихрь завылъ — и на хребетъ волны,
Съ ступени на ступень, средь общаго смятенья,
Изъ безднъ подъемлется къ намъ геній разрушенья,
Какъ воинъ, лзущій на штурмъ въ проломъ стны.
Кто за-мертво лежитъ, кто руки воздваетъ,
Кто падаетъ, крестясь, въ объятія друзей,
Кто молится, чтобъ смерть сокрылась отъ очей.
Въ молчаньи, всмъ чужой, одинъ лишь помышляетъ:
Счастливъ, кто чувства вс утратилъ для скорбей,
Кто съ врою знакомъ, кто друга обнимаетъ.
H. С—въ.
5.
ВИДЪ ГОРЪ ИЗЪ СТЕПЕЙ КОЗЛОВА.
Пилигримъ.
Аллахъ ли тамъ, среди пустыни
Застывшихъ волнъ, воздвигъ твердыни,
Притоны ангеламъ своимъ?
Иль дивы, словомъ роковымъ,
Стной умли такъ высоко
Громады скалъ нагромоздить,
Чтобъ путь на сверъ заградить
Звздамъ, кочующимъ съ востока?
Вотъ свтъ вс небо озарилъ:
То не пожаръ ли Цареграда?
Иль Богъ во сводамъ пригвоздилъ
Тебя, полночная лампада,
Маякъ спасительный, отрада
Плывущихъ по морю свтилъ?
Мирза.
Тамъ былъ я: тамъ со дня созданья
Бушуетъ вчная мятель,
Потоковъ видлъ колыбель,
Дохнулъ — и мрзнулъ паръ дыханья.
Я проложилъ мой смлый слдъ,
Гд для орловъ дороги нтъ
И дремлетъ гром надъ глубиною,
И тамъ, гд надъ моей чалмою
Одна сверкала лишь звзда —
То Чатырдагъ былъ!…
Пилигримъ.
А!…
М. Лермонтовъ.
6.
БАХЧИСАРАЙСКЙ ДВОРЕЦЪ.
Дворецъ Гирея пустъ, средь залъ его старинныхъ,
По окнамъ, по софамъ, въ преддверіяхъ пустынныхъ,
Гд нкогда паши сметали пыль челомъ,
Таится саранча и вьтся змй кольцомъ.
Въ окно пробрался плющь, заткалъ собою своди
И гроздьями повисъ: онъ — именемъ природы —
Пріемлетъ трудъ людской и пишетъ на стнахъ,
Какъ въ валтасаровъ часъ: ‘развалина и прахъ!’
Въ углу одной изъ залъ виднется сосудъ:
Фонтанъ играетъ въ нмъ, струи его бгутъ,
Роняя перлы слзъ, и шепчутъ средь пустыни:
Что сталось съ вами — власть, и слава и любовь?
Вы мнили вчно жить, ключъ билъ и падалъ вновь…
Увы! не стало васъ, а ключъ журчитъ по-нын.
Н. Гербель.
7.
БАХЧИСАРАЙ НОЧЬЮ.
Темнетъ. Изъ джами расходятся суниты,
Умолкъ изана звукъ и гулъ людскихъ рчей,
Зардлись у зари рубинами ланиты,
Спшитъ въ любовниц сребристый царь ночей.
Гаремы на неб огнями звздъ залиты,
И тучка чистая плывтъ межь тхъ огней,
Какъ лебедь, дремлющій на озер: у ней
Обводы золотомъ, грудь жемчугомъ увиты.
Здсь тнь отбросили вершины кипариса,
Вдали чернются громады скалъ толпой,
Какъ стая дьяволовъ въ диван у Эвлиса,
Подъ мглистымъ пологомъ. Съ вершины скалъ порой,
Проснувшись, молнія летитъ быстрй Фариса
И тонетъ въ синев бездонной и нмой.
Н. Луговской.
8.
МОГИЛА ПОТОЦКОЙ.
Въ стран весны, какъ роза молодая,
На утренней зар увяла ты,
Въ далкую отчизну посылая
Послдній вздохъ, послднія мечты!
Тамъ, къ сверу, брильянтами играя,
Потоки звздъ по небу разлиты:
Не твой ли взоръ оставилъ тамъ слды,
На родину стремясь и догорая?
О, полька, здсь, покинувъ свой народъ,
Паду и я, забытый міромъ странникъ,
Когда-нибудь соотчичъ-патріотъ,
Подобно мн, блуждающій изгнанникъ,
Къ теб на гробъ задумчиво придтъ —
И псню намъ родимую спотъ!
Н. Бергъ.
9.
МОГИЛЫ ГАРЕМА.
Мирза.
Съ разсадника любви Аллахъ пріялъ до срока
Здсь гроздья нжныя. Гробъ, вчности челнокъ,
Изъ моря радости безпременно увлкъ
Отъ свта въ царство тьмы жемчужины востока.
Забвенія на нихъ простерта пелена,
Надъ ними, какъ бунчукъ надъ сонмомъ привидній,
Холодная чалма, и врзалъ на ступени
Гяуръ чуть видныя на камн имена.
О, розы райскія! о, двы безъ порока!
Дни ваши отцвли подъ листьями стыда,
Сокрытыя отъ глазъ неврныхъ навсегда.
Но взоръ чужой проникъ. Смягчится ль гнвъ пророка,
Что прахъ вашъ оскверннъ. Я странника сюда
Ввлъ самъ, зане слезой его затьмилось око.
H. С—въ.
10.
БАЙДАРСКАЯ ДОЛИНА.
Скачу какъ бшеный на бшеномъ кон.
Долины, скалы, лсъ мелькаютъ предо мною,
Смняясь какъ волна въ поток за волною…
Тмъ вихремъ образовъ упиться — любо мн!
Но обезсилилъ конь. На землю тихо льтся
Таинственная мгла съ темнющихъ небесъ,
А предъ усталыми очами вс нестся
Тотъ вихорь образовъ — долины, скалы, лсъ…
Все спитъ, не спится мн — и въ морю я сбгаю,
Вотъ съ шумомъ чорный валъ нестся, жадно я
Къ нему склоняюся и руки простираю…
Всплеснулъ, закрылся онъ, хаосъ повлкъ меня —
И я, какъ въ бездн чолнъ, крушимый, ожидаю
Что вкуситъ хоть на мигъ забвенья мысль моя.
А. Майковъ.
11.
АЛУШТА ДНЕМЪ.
Предъ солнцемъ гребень горъ снимаетъ свой покровъ,
Спшитъ свершить намазъ свой нива золотая,
И шелохнулся лсъ, съ кудрей своихъ роняя,
Какъ съ ханскихъ чтокъ, дождь камней и жемчуговъ.
Долина вся въ цвтахъ. Надъ этими цвтами
Рой пстрыхъ бабочекъ — цвтовъ летучихъ рой —
Что пологъ зыблется алмазными волнами,
А выше — саранча вздымаетъ завсъ свой.
Надъ бездною морской стоитъ скала нагая.
Бурунъ въ ногамъ ея летитъ и, раздробясь
И пною, какъ тигръ глазами, весь сверкая,
Уходитъ съ мыслію нагрянуть въ тотъ же часъ,
Но море синее спокойно — чайки рютъ,
Гуляютъ лебеди и корабли блютъ.
А. Майковъ.
12.
АЛУШТА НОЧЬЮ.
Тяжолый лтній зной остуженъ втерками,
Упалъ на Чатирдагъ свтильникъ всхъ міровъ,
Змится пурпуромъ надъ склонами хребтовъ
И гаснетъ. Ночь царитъ въ горахъ и за горами.
Сталъ робче пшеходъ. Чу! слышенъ звонъ ручьвъ,
На лож сладкихъ грзъ, увитомъ васильками,
Струится ароматъ, какъ музыка цвтовъ,
И сердцу говоритъ беззвучными рчами.
Смыкаетъ сонъ мои усталые глаза…
Вдругъ метеоръ сверкнулъ: въ одно мгновенье ока
Онъ облилъ золотомъ и долъ, и небеса…
О ночь восточная! Какъ гурія востока,
Едва навешь сонъ ты нгою своей,
Какъ будишь къ нг вновь сверканіемъ очей.
Н. Луговской.
13.
ЧАТЫРДАГЪ.
Мирза.
Дрожа, твою стопу цалуетъ сынъ пророка,
Какъ мачты корабля, великій Чатирдагъ,
Ушолъ ты по скаламъ въ туманный міръ далкій.
О, минаретъ земли! о, горный падишахъ!
Какъ грозный Гавріилъ, стрегущій двери рая,
Сидишь ты одинокъ у вратъ небесъ святыхъ.
Твой плащъ — дремучій лсъ, чалма жь, изъ тучъ свитая,
Струями затканы потоковъ огневыхъ.
Томитъ ли зной дневной, спадтъ ли мракъ глубокій,
На жатв ль саранча, гяуръ идтъ войной —
Всегда недвижимъ, глухъ ты, Чатырдагъ высокій!
И, словно драгоманъ межь небомъ и землй,
Подъ ноги подославъ и громы и народы,
Ты внемлешь лишь словамъ Творца среди природы.
Н. Луговской.
14.
ПИЛИГРИМЪ.
Роскошныя поля кругомъ меня лежатъ,
Играетъ надо мной лучь радостной денницы,
Любовью дышутъ здсь плнительныя лици,
Но думы далеко къ минувшему летятъ.
Напвомъ милымъ мн дубравы тамъ шумятъ…
Байдары соловей, салгирскія двицы,
Огнистый ананасъ и яхонтъ шелковицы —
Твоихъ зелныхъ тундръ, Литва, не замнятъ!
Въ краю роскошномъ я брожу съ душой унылой:
Хоть вс меня манитъ, въ тоск стремлюся къ той,
Которую любилъ порою молодой.
Онъ отнятъ у меня, мой отчій край, но милой
О друг вс твердитъ въ родимой сторон —
Тамъ живъ мой слдъ: скажи, ты помнишь обо мн?
И. Козловъ.
15.
ДОРОГА НАДЪ ПРОПАСТЬЮ ВЪ ЧУФУТЪ-КАЛЕ.
Мирза.
Молитву! стой! не шевели браздами,
Ногамъ коня ввряя разумъ свой:
Онъ самъ пойдтъ, глубь мряя очами
И скользкій путь пытаючи ногой.
И вотъ повисъ! Внизу зіяетъ бездна:
На дно ея ты взора не бросай,
Не указуй рукою безполезно
И мыслію проникнуть не дерзай!
Твой взоръ до дна той бездны не достанетъ,
Крыла рук безсильной не дано,
А мысль твоя, какъ якорь, вдругъ утянетъ
Твой утлый чолнъ на илистое дно.
Пилигримъ.
А я взглянулъ, Испуганному глазу
Почудилось… По смерти разскажу:
Иной языкъ мн нуженъ для разсказу,
Здсь, на земл, я словъ не нахожу.
Н. Бергъ.
16.
ГОРА КИКИНЕИСЪ.
Мирза.
Взгляни на небеса, лежащія внизу —
То море! А надъ нимъ, какъ завса тумана,
Какъ чорное крыло у птицы-великана:
То мчатся облака, несущія грозу.
Подобно островамъ, плывутъ они надъ нами,
Увлаживая долъ серебряной росой,
Вдали неврный блескъ играетъ временами
И ржетъ небеса огнистой полосой —
То молнія! Смотри: я кинусь черезъ бездну,
За ней, на той скал, ищи меня съ конмъ,
Но если предъ тобой внезапно я исчезну,
То знай, что никому не здить тмъ путмъ.
Н. Бергъ.
17.
РАЗВАЛИНЫ ЗАМКА ВЪ БАЛАКЛАВЕ.
Твердыня, бывшая на мст этихъ грудъ
Неблагодарный Крымъ, была твоя ограда,
Теперь же въ черепахъ гигантскихъ здсь живутъ
Лишь гады подлые и людъ — подле гада.
Взойдмъ на башню, вверхъ. Ищу слда гербовъ:
Вотъ въ этой надпис, въ забвеньи— думать надо —
Покоится герой, гроза и страхъ полковъ,
Какъ червь, окутанный въ листочекъ винограда.
Здсь грекъ ваялъ въ стнахъ карнизъ аинскій свой,
Авзонецъ укрощалъ отсель татаръ цпями
И набожный хаджи пвалъ намазъ святой.
Теперь лишь коршуны летаютъ надъ гробами,
Какъ въ мст, гд чума вс обратила въ прахъ:
Навки водружонъ на башняхъ чорный флагъ.
Н. Луговской.
18.
АЮДАГЪ.
Люблю, облокотясь на скалы Аюдага,
Глядть, какъ борется волна съ сдой волной,
Какъ, пнясь и дробясь, бунтующая влага
Горитъ алмазами и радугой живой.
Вотъ, словно рать китовъ, ихъ буйная ватага
Бросается — бертъ оплотъ береговой
И, возвращаясь вспять, роняетъ, вмсто стяга,
Коралы яркіе и жемчугъ дорогой.
Такъ и на грудь твою горячую, пвецъ,
Невзгоды тайныя и бури набгаютъ,
Но арфу ты бершь — и горестямъ конецъ.
Он, тревожныя, мгновенно исчезаютъ
И псни дивныя въ побг оставляютъ:
Изъ псенъ тхъ вка плетутъ теб внецъ.
С. Дуровъ.
VI.
РАЗГОВОРЪ.
Мой другъ, для насъ что могутъ разговоры значить?
Что я такъ чувствую — къ чему мн говорить?
Когда нельзя всю душу въ душу перелить —
Къ чему въ словахъ е дробить и тратить?
Еще до слуха и до сердца не касаясь,
Слова уже остынутъ, съ устъ моихъ сдыхаясь.
Люблю, люблю тебя! сто разъ я повторяю,
Ты сердится и хочешь ты бранить
Меня, что я любви моей совсмъ не знаю
Ни высказать, ни выразить, ни въ пснь излить,
И, будто въ летаргіи, не имю силу
Иной дать признакъ жизни, какъ сойти въ могилу.
Мой другъ, уста скучаютъ тщетнымъ изліяньемъ,
А я хочу мои уста съ твоими слить,
Хочу съ тобой біеньемъ сердца говорить,
Да вздохомъ только, да лобзаньемъ,
И такъ проговорю часы и дни, и лта,
И до скончанія и по скончаньи свта.
Н. Огаревъ.
VII.
СОНЪ.
Когда меня ты будешь покидать,
Не говори ‘прощай’ мн на прощань:
Я не хочу въ послдній мигъ страдать
И разставаясь знать о разставань.
Въ послдній часъ — и веселъ, и счастливъ —
У ногъ твоихъ, волшебница, я сяду
И, вчное ‘люблю’ проговоривъ,
Изъ рукъ твоихъ приму я каплю яду —
И головой склонившися моей
Къ теб на грудь, подруга молодая,
Засну, глядясь въ лазурь твоихъ очей
И сладкія уста твои лобзая.
И такъ просплю до страшнаго суда…
Ты въ оный часъ о друг не забудешь:
Съ небесъ сойдшь ты ангеломъ сюда
И легкою рукой меня разбудишь:
Вновь на груди владычицы моей
Проснусь тогда, роскошливо мечтая,
Что я дремалъ, глядясь въ лазурь очей
И сладкія уста твои лобзая!
Н. Бергъ.
VIII.
ВЪ АЛЬБОМЪ.
Два розныхъ жребія намъ вынуты судьбою,
Какъ въ мор дв ладьи, мы встртились съ тобою:
Твоя, блестя кормой, подъ всми парусами
Увренно плывтъ, гонимая волнами,
Моя жъ — избитая, по вол злыхъ втровъ,
Безъ вселъ и руля, кружитъ среди валовъ,
И я — когда судьба пророчитъ ей невзгоду
И червь ей точитъ грудь — компасъ кидаю въ воду.
Разстаться мы должны! Увидимся ль опять?
Искать не станешь ты, я не могу искать!
Н. Гербель.
IX.
МОЯ БАЛОВНИЦА.
Когда въ часъ веслый откроешь ты губки
И мн ты воркуешь нжне голубки —
Я съ трепетомъ внемлю, я весь вн себя,
Боюсь проронить хоть единое слово,
Молчу, не желаю блаженства иного —
Вс слушалъ бы, слушалъ, вс слушалъ тебя.
Но глазки сверкнули живе кристаловъ,
Жемчужные зубки блестятъ средь хораловъ,
Румянецъ въ ланитахъ ужь началъ играть —
Теперь я смле смотрю теб въ очи,
Уста приближаю и слушать нтъ мочи:
Хочу цаловать, цаловать, цаловать!
Князь М. Голицынъ.
X.
СОНЕТЫ.
1.
ВОСПОМИНАНЕ.
Лаура милая! проносится ль порою
Предъ памятью твоей блаженство прошлыхъ дней,
Когда наедин, въ бесд межь собою,
Мы забывали міръ и чуждыхъ намъ людей?
Въ бесдк изъ цвтовъ, подъ зеленью живою,
Гд вьтся по лугу, журча легко, ручей,
Не разъ ночь крыла насъ любовной пеленою
Въ часы таинственныхъ желаній и рчей.
А мсяцъ озарялъ сквозь облако украдкой
Грудь снжную твою и золото кудрей,
Придавъ красу небесъ крас земной твоей…
Тогда сердца у насъ смолкали въ нг сладкой,
Встрчалися уста, во взор взоръ тонулъ,
Лилась слеза къ слез и вздохъ во вздоху льнулъ.
Н. Луговской.
2.
КЪ ЛАУР.
На жизненномъ пути задумчивый прохожій,
Лишь встртилъ я тебя — смятеніе и страхъ
Я въ сердц ощутилъ и слзы на глазахъ…
Нельзя миле быть, и чище, и пригожй!
Безмолвно я стоялъ, ища въ твоихъ чертахъ
Забытый идеалъ, тотъ образъ, дивно схожій…
Заговорила ты — и словно ангелъ Божій
По имени меня окликнулъ въ небесахъ.
Съ-тхъ-поръ я ожилъ вдругъ и врю въ избавленье,
Пріятнй стало мн и легче съ-этихъ-норъ,
Пускай мірскихъ судебъ суровый приговоръ
Готовитъ для тебя съ другимъ соединенье —
Я помню краткій мигъ, я помню ясный взоръ
И встрчу нашихъ душъ хотя и на мгновенье.
Н. Бергъ.
3.
Какъ ты проста во всмъ, любви моей безумной
Упрямая мечта, мой ангелъ, нжный другъ,
И радость, и печаль, предметъ блаженства, мукъ,
Предметъ заботъ моихъ, кручины многодумной!
Вчера толпа твоихъ ровесницъ и подругъ
Надъ чьей-то шуткою смялись остроумной,
Но тихо ты вошла — и вс умолкли вдругъ…
Такъ разъ на вечеру, въ часы бесды шумной,
Когда разскащика-поэта гласъ гремлъ,
Кружокъ собравшихся внезапно онмлъ,
Не вдая, зачмъ вс разомъ замолчали,
Но тайну дивную поэтъ уразумлъ —
Бесд говоритъ: здсь ангелъ пролетлъ,
Почтили вс его, не вс его узнали.
Н. Бергъ.
4.
СВИДАНЕ ВЪ ЛСУ.
— Ты ль это? такъ поздно?— ‘Я сбился въ потмкахъ съ дороги.
При мсяц тускломъ тропа обманула лсная.
Грустила? меня вспоминала?’ — Скажи мн, могла я
О чмъ постороннемъ подумать, любимецъ мой строгій?
‘О, дай же мн руку! Позволь цаловать эти ноги.
Дрожишь, что съ тобою?’ — Не знаю, въ лсу я, гуляя,
Пугаюсь, чуть листъ зашумитъ, или птица ночная.
Ахъ! знать мы преступны, коль сердце такъ полно тревоги!
‘Взгляни-во мн въ очи, въ лицо. Никогда не бывала
Вина такъ смла и тревога съ улыбкой такою.
Уже ль ты преступна, что быть мн съ тобой позволяла?
‘Сижу я далко, любуюсь съ отрадой нмою…
И такъ я, мой ангелъ земной, наслаждаюсь тобою,
Какъ-будто ты духомъ, какъ будто ты ангеломъ стала.’
А. Фетъ.
5.
О, милая моя! нигд подъ небесами
Невозмутимаго блаженства не сыскать,
На всмъ неврнаго сомннія печать,
Смотрю я на тебя открытыми очами,
А ты смущаешься, бгу я прочь опять,
При встрчахъ всякій разъ не вдаемъ мы сами,
Что мыслить, говорить, что длается съ нами
И какъ намъ чувства т по имени назвать.
Скажи, когда твои лобзая страстно руки,
Ловлю я нжныхъ устъ трепещущіе звуки
И замираю самъ — ужели это муки?
Когда жь и день и ночь тобой одной живу,
Томитъ любви тоска во сн и на яву —
Ужели счастіемъ я это назову?
Н. Бергъ.
6.
УТРО И ВЕЧЕРЪ.
Въ внц багряномъ Фебъ всплываетъ надъ землй,
Печальный ликъ луны блднетъ, погасаетъ.
Фіалка клонитъ взоръ подъ утренней росой
И роза лепестки къ свтилу простираетъ.
Лаура у окна. Смясь, она ласкаетъ
Густыя пряди косъ трепещущей рукой:
‘О чемъ такъ рано вы грустите’ — восклицаетъ —
‘Фіалка и луна, и ты, о милый мой?’
Промчался знойный день, вновь полная луна
Плывтъ среди небесъ, румяна и ясна,
Фіалка вновь цвттъ, исполнена надежды,
Опять моя любовь явилась у окна,
Съ сіяющимъ лицомъ, въ сіяющей одежд:
А я… я вс томлюсь, печальный какъ и прежде.
Н. Гербель.
7.
НМАНЪ.
О, Нманъ, ты моя родимая рка!
Какъ памятна ты мн! Раздольная, не ты ли
Вкругъ дтскаго играла челнока,
Когда мы по теб однажды съ милой плыли?
Сильнй кипла кровь, сильне мы любили,
И глядя, какъ въ волнахъ качались облака,
То весело смялись, то слегка
Слзами счастія струи твои мутили.
О, Нманъ! гд же т счастливыя струи,
Надежды прежнія, восторги, ожиданья?
Гд годы юные и свжіе мои?
Гд милая моя? гд съ ней мои свиданья?
Вс, вс давно прошло! Стою какъ въ забытьи…
Когда жъ пройдете вы, души моей страданья?
Н. Бергъ.
8.
БЛАГОСЛОВЕНЕ.
Благословенъ годъ, мсяцъ и седмица,
Благословенъ и день и самый часъ,
И даже мигъ, когда моя царица
Передо мной явилась въ первый разъ!
И будь ея благословенно око,
И ты стрла благословенна будь,
Что навсегда вонзилася глубоко
Пвцу въ страдальческую грудь!
Благословляю первое свиданье
Моей души, святую псню ту,
Гд высказалъ я первое страданье,
Гд я восплъ Лауры красоту.
Благославляю перья, что въ чужбин
Писали мн про милую мою,
Благославляю сердце, гд донын
Всхъ чувствъ моихъ владычицу таю.
Н. Бергъ.
9.
ПРОЩАНЬЕ.
Ни взора нжнаго, ни ласковаго слова
Въ отвтъ на всю любовь безумную мою!
За что? иль бденъ я и злата не даю,
Но ты и безъ него любить была готова.
Не златомъ я купилъ привязанность твою,
А на всъ горькихъ слзъ… и нын слзы лью…
Сокровище души теб я отдалъ снова,
Но ты, не внемля мн, зовешь въ себ другова.
Ужели мало жертвъ? о, нтъ, я угадалъ:
Ты хочешь звонкихъ римъ, ничтожный дымъ похвалъ!
Для псни соловья играешь ты душою —
И тшишься моимъ страданьемъ и тоскою,
Но знай, что гордыхъ музъ никто не покупалъ!
Для женской прихоти я лиры не настрою.
Н. Бергъ.
Мицкевич Адам
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Из ‘Крымских сонетов’, Мицкевич Адам, Год: 1829
  2. Сонеты, Мицкевич Адам, Год: 1829
  3. Крымские сонеты, Мицкевич Адам, Год: 1829
  4. Три сонета, Мицкевич Адам, Год: 1827
  5. Четыре крымских сонета, Мицкевич Адам, Год: 1895
  6. Стихотворения, Мицкевич Адам, Год: 1855
  7. Сонеты крымские, Мицкевич Адам, Год: 1829
  8. Сонеты крымские, Мицкевич Адам, Год: 1829
Электронная библиотека