Стихотворения, Костомаров Николай Иванович, Год: 1852

Поэзия
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Скачать в PDF

ЛИТЕРАТУРНОЕ НАСЛДІЕ
Н. И. КОСТОМАРОВА

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія М. М. Стасюлевича, Вас. Остр., 5 лин., 28
1890

Стихотворенія Іереміи Галки

1841—1880.

Дитинка.
(Изъ народнаго преданія).

Темнои ночи коло воритъ
Хтось стукотить,
Панськая служечка выйшла у сини:
Коло порога мизильна дытына
Въ золотимъ кресли сидитъ.
На тоби, паня, низильну дытыну:
Пестуй, годуй изъ ридненького сына,
Пестуй ёго!
Ты жъ, моя кросю, не плачъ слизоньками,
Пидъ вышиваними спи пелюшками,
Мое дитя!
Будетъ горишвами срибними граться,
Золотимъ яблучкомъ перекидаться,
Рости дитя!
Выростешъ, въ золоти будешь ходити,
Будутъ паняночки тебе любите:
Рости дитя!
Билое личенько, карій очи,
Буде счастливе, якъ серденько схоче…
Мое дитя!
Выростешъ, станешь про ридъ свій пытати:
Де тебе, роде, добути, узяти…
Роду нема!
Ридъ не насиньня — на ниви не зійде,
Слёзы не дошчивъ — воно не пидійде —
Горе мое!
На неби зирка — ясна зирныця,
То твоя доля — твоя красовыця,
Доля твоя!
На неби доля, то вирна дружина,
На свити люде — свитъ цилый родына,
Свитъ не малый!
1841.

Зозуля.

Не сходило ясне сонечко,
Щось стукало у виконечко,
Виконечко одчинялося,
Я, молода, дивовалася,
Я, молода, якъ ягода:
Прилитала дрибна пташечка,
Чи то пташка щебетушечка,
Чи козаченькова душенька?
Ой устану я ранесенько,
Та умыюся билесенько,
Пиду въ поле зелененькое:
Въ поли сонъ-траву я рватиму,
Своей доленьки пытатиму.
Не цвити сонъ-зильля ярое,
Несчастливое, бездольное,
Надъ коханочкомъ милесенькимъ,
Козаченькомъ молодесенькимъ.
Его рученьки край крученьки,
А ниженьки край дороженьки,
Пискомъ оченьки засыпана,
У головонькахъ сонъ-зильлячко!
Ой не стане дня-годыноньки,
Ни часочка, ни часиноньки,
Тильки стане мого горечка,
Тебе въ степу выглядаючи,
До родыны закликаючи.
Не сидила край виконечка,
У недилю до схидъ — сонечка,
Не сидила ночи темной,
Не палила свичи теплой!…
Оглядала изъ тополеньки,
Та изъ самой вершиночки,
Куку! куку! мій милесенькій,
Куку! куку! молодесенькій.
Черезъ три гори высокій,
Черезъ три степи широкіе,
Черезъ три рики глибокіи,
Загримили рики быстрыи,
Загудило поле чистее,—
Йде, йде, мій милесенькій,
Йде, йде мій вирнесенькій!
Собирайтесь, дрибни пташечки,
Вы мои весильни дружечки,
Не кохатиму дружиночку,
Не качатиму дитиночку:
Хай въ чужихъ воно кохаеться,
Свого роду одцураеться,—
Розвивайся, сухе дерево…
Куку! куку! Мати — въ темный гай!
До милого на тихій Дунай.
1841.

Еврейська Спиванка *).
(Зъ Байрона).

*) Списана съ рукописи автора, хранящейся у А. А. Корсунова и обязательно имъ доставлена. (Изд.).
Жнива вбрали, смутно въ поли,
Пожовтили вже лиски,
И збираються по воли
Въ Ирій литьніи пташки.
Ой чому я не вродывся
Птахомъ быстрымъ та швидкимъ:
Полетивъ бы, опинывся
Въ край риднимъ, дидивськимъ.
Полетивъ бы, окомъ звивъ бы
На замуленый Кедронъ,
И головку прихиливъ бы
На покинутый Сіонъ.
Хочъ населенъ ворогами
Край для мене доси свій,
Все до тебе думоньками
Рвусь, Сіоне мій святый!
И далеко, на чужини,
Объ тоби гадать я звыкъ,
Привитать хочъ на годину
Въ мене буде на весь викъ.
Той не дурно въ свити шлявся,
Хто на тій земли побувъ,
Де Господь намъ показався,
Де Господь насъ позабувъ.
1841

Яворъ, Тополя и Береза.
(Изъ народнаго преданія).

Оженила мати единачка сына,
Узяла невистку дивку сиротину,
Взяла и не рада — вовкомъ вовкуе,
По всякъ часъ бидну сиритку катуе,
Шлетъ на поругу по-воду босу,
Нездягнуту, простоволосу.
Сиритка плаче, по пенькахъ ступае,
На своихъ ниженькахъ кровъ зобачае.
Прійде до дому — лае кативка,
Часомъ ухопить за косу сиритку,
Часомъ по личку іи затинае.
Сиритка плаче, до Бога взывае:
— Боже мій милый, Боже милостивый,
— На шчо ты держишь въ свита несчасливу?—
Хотила мати на-викъ розлучити.
Дала сынашу меду-вина пита,
Его дружини отруты вложила.
Каже сыночокъ:— выпьемо, мила!
— Выпьемо, серце, по едній чарци,
— Будемъ лежати у едній ямци!—
Выпила мила, выпивъ миленькій,
Бере дружину,— тулить къ серденьку.
Пійшли обое въ широке поле,
Въ зелени луки, въ чисте болоньне.
Та вже сиритва очи завривае,
Миленькій мліе, слово промовляе:
— Яснее сонце, небо высоке,
— Земля широка, море глибоке!
— Хай наша доля у васъ зостане,
— Хай писля смерти коханьня не звяне!
— Хай по всимъ свити идутъ про насъ висти,
— Хай писля смерти вохаемось вмисти!—
Ставъ молоденькій — зеленый явиръ,
Стала дружина — тополя била!
Стали ихъ ниженьки — чорни кориньнячки,
Стали ихъ рученьки — довгіи гильлячки,
Все ихъ одиньня,— зелене листьтя,
Оченьки, бривоньки кора покрыла,
Кривця горячая похолодила.
Одного зросту, листу одного,
Зхожи два дерева — одно въ другого!
Явиръ вершечовъ къ тополи схиляе,
Паче въ дружиною ричъ повожае.
Выйшла матуся — древа зоглядала…
Туга велика на серце ій впала.
Плакала гирько, таяла, вьяла,
На злее серце свое наривала.
Почувъ Предвичный — зминылась мати:
Стала ій коронька тило виривати,
Стала матуся — береза била,
Понури гільля, сумна, журлива,
Все наче ные, усе жаліе:
То объ диткахъ вона все боліе!
1848.

Верба.
(Писня Дездемоны).

Ой вербице зеленая,
Вербонько моя!
Пидъ вербою зеленою
Дивочка сидила,
И бидную головоньку
Доли похилила.
Ой вербице зеленая,
Вербонько моя!
И на груди положила
Били рученята,
И сливами заплакали
Кари оченята.
Ой вербице зеленая,
Вербонько моя!
И на билое каминьня
Слизоньки падали,
И холодне каминьнячко
Слёзы пробивали.
Ой вербице зеленая,
Вербонько моя!
Війте винки, дивчатоньки,
Збирайтесь въ таночокъ,
Мени буде въ зеленой
Вербоньки виночокъ!
1849.

Зори.

Выйду ничью въ чисте поле — гробы бованіють,
Погляну я въ чисте небо: тамъ зори зоріють.
Ясни зори, красни зори, люби зори, мили!
Буду на васъ поглядати, стоя на могили.
Равнымъ рухомъ, живымъ духомъ на синимъ простори,
Огнемъ граютъ, свитомъ сяють неодминни зори!
Плинуть зори безъ упину вичными шляхами,
Не намъ, не намъ, дитямъ праха, любоватьця вами!
Насъ неволя, наша доля, на свитъ породила,
Подражнила свободою, тай не вдоволнила,
Дала розумъ пивнавати, шчо мы дурни въ роду,
Дала серце наривати на власну природу,
Обищала счастьтя-долю, а горе послала,
Пидманила надіею, а гробъ даровала!
Зори свитять, якъ свитыли, и будутъ свитити,
А мы на ихъ подывывшись, ляжемъ въ землю тлити.
Дражнить вичность чоловика зъ темній высокости,
А могила ожидае ёго трухли кости!
Душа рветъця все до неба — непривитне небо:
Непривитне, безотвитне — насъ ёму не треба!
1852.

Наталя.
(Изъ народнаго преданія) *).

*) Нмецкое преданіе, о которомъ народная псня внушила Бюргеру мысль написать свою ‘Ленору’, существуетъ и у насъ. Стихи, напечатанные курсивомъ, взяты изъ народной псни. Я отнесъ это преданіе къ самому свжему историческому событію — осад Севастополя англичанами и французами. Авторъ.
Не осиння буря оре
Ковбанями сине море,
Трохъ народивъ страшна сила
Въ Крымъ по морю навалила.
Идутъ чутки лиховистни,
Лисъ гарматъ, ручницъ подвижный
Руське царсьтко высылае,
Полкъ за полкомъ поспишае,
Зъ Дону, зъ Волги, зъ Московщины,
Изъ Уралу, зъ Украины…
И на бенкетъ той кровавый
Поспиша Ивась чорнявый.
Ой и де винъ опинытця,
Ой и шчо въ имъ зостринетця?
Альма въ славнымъ Инкерманомъ,
Севастополь въ твердымъ станомъ…
Дома жъ любка, дома краля,
Зарученая Наталя.
Чиста дивочая душа,
Вона впова на небеса,
Іи молитва шчира:
У ій дитяча вира.
Твердить Наталя: Благъ Госпидь,
Хранить убогихъ и сиритъ:
Повернетця миленькій,
Живый и здоровенькій.
Промчався рикъ: одъ молодця
Нема листочка, и дивчя
Одъ горя зъ личка спало:
— Пропало, все пропало!
— Не чувъ молитвъ дивочихъ
Чорнявий певне десь полигъ
У поли коло моря:
Натали тяжке горе!
Втика людей, всякъ часъ сама,
Нема розваги ей, нема:
Нема и не настане…
Серденько марно звяне.
Противный ставъ ій билий свитъ
И риднои симьи привитъ:
Все плаче та ридае,
На Бога нарикае!
Дурно матинка Наталю
Розважала, зговоряла:
‘Донько моя! схаменыся!
‘Богу, донько, покорися!
‘Терпи, серце, тую долю,
‘Яку дастъ небесна воля,
‘Бо хто терпитъ — буде въ раю,
‘А упартыхъ Богъ карае!’
— Хай карае якъ Винъ знае:
— Гирше еже не покарае.
— Мени въ раю вична мука
— И въ милесенькимъ розлука.
— Мени рай — зъ миленькимъ,
— Хочъ бы и муки зъ нимъ дилити!—
‘ Донько, донько, схаменыся!
‘Болу шчире помолися!’
— Шчо молитва! Мамо, мамо!
— Богъ сміетця надъ слёзами!—
Такъ безумная Наталя
Дурне слово промовляла!
Уже вечирнои зари
Погасло свитло — въ за гори
Вставъ мисяцъ повновидый:
Всимъ часъ прійшовъ спочити!
Не спыть Наталочка одна,
Сидыть небога у викна:
Скризь гильля мисяць свите:
Ось по шляху шчось йиде!
Земля гудыть и стугоныть,
Витрець по листяхъ шелестыть,
Хтось де — поспишае,
До двра привертае.
Наталя слуха — клямка брязь!
Взійшло въ свитлицю… Хтожъ? Ивась!
Одъ радости Наталя
Ажъ трохи не упала!
‘Немае часу — не пытай!…
‘На шлюбъ зо мною поспишай,
‘Не буде намъ розлуки!..
Выходятъ — давъ ій руку:
Рука холодна та важка,
Тамъ кинь стоить у рундука:
‘Степовики и лугари,
‘Сичовики богатыри,
‘Привитъ вамъ, честь и слава,
‘Дидамъ одъ внукивъ слава!
‘Летитъ, летитъ за мною вслидъ,
‘Весильный буде вамъ обидъ,
‘До внука веселитця:
‘Бо де внукъ женитця!’
Гай, гай, чи все-жъ вы шче таки,
Яки були — степовики?
Онъ справди и могила
Васъ шче не выпрямила!
Чи шче лякаетесь жинокъ?
Не всяка жинка сирый вовкъ.
Ну-жъ, ну-жъ, швидчишъ за мною
Почтивою гурьбою!
Гей, коню, швидче — гопъ, гопъ, гопъ!
А отъ и славный Перекопъ!
Синіе Чорне море:
Отъ скоро, серце, скоро!
Отъ Альма кровью пидлилась:
А тамъ въ руинахъ проста гласъ
Кривавая водополь —
То славный Севастополь!
Ой ставъ мисацъ придеркати,
Ставъ кинь чорный приставати.
‘Не бійсъ, не бійсь, Наталочко,
‘Дивчинонко, коханочко!
‘Чого тоби боятыся,
‘ Шчо ты йидешъ винчаться?
‘Ты моя теперь до вику!’
Крикнувъ пивень — кукурику!
Гулькъ! изникло все… И стало
Якъ ничого не бувало!
Передъ нею у могили
Лежитъ милый почорнилый,
Коло ёго трупы и кости,
То ёго весильни гости:
На Наталю позирають,
До Натали промовляють:
А шчо, а шчо, Наталочко!
А шчо, а шчо, коханочко?
Чого тоби боятыся?
Пріихала винчатыся!
1855.
Въ 1857 году стихотвореніе это было передлано авторомъ въ намреніи издать съ другими стихами, потому что Севастополь оказался здсь не совсмъ у мста, но передлка нигд не отыскана. (Изд).

Въ осени-лито.

Пула мого вику въ ма ты моя зозуля:
Где взялася шуря-буря, холодомъ подула!
Насъ погнала, розигнала,— я одинъ зостався,
Пройшло лито, тогди зновъ я съ тобою спиткався.
Либонь лито повернулось: ты моя дружина —
Та не та вже молодая весняна пташина!
Свитымъ сонце, мало гріе, лито не гаряче,
Часомъ дощъ холодный крапле, по давнини плаче.
Не розцвите мое серце, бо воно розбито!
То не лито настояще, то въ осени-лито!
30 авг. 1880 г.

СТИХОТВОРЕНІЕ
(написанное въ Крыму въ 1852 году).

Юпитеръ свтлый плыветъ по зеленымъ водамъ киммерійскимъ,
Сонъ туманный покрылъ и городъ, и портъ. Но въ селеньяхъ
Сильныхъ Пантикапеи бродить странникъ унылый,
Смыслъ могильныхъ вершинъ уловляя при тускломъ мерцаньи.
Скорбь постила обитель отжившихъ. Врагъ неизбжный
Непроницаемыхъ сней коснулся. Смле онъ полчищъ
Готовъ, нанесшихъ послдній ударъ стародавней Таврид,
Неукротиме моря и древней судьбы неприступнй.
Зорче всезрящаго солнца — онъ изъ пучинъ океана
Тайны износитъ на свтъ и въ отъ вка замкнутые входитъ
Горнихъ сокровищъ пріюты, онъ съ равной отвагой вступаетъ
Въ неизмримую звзднаго Понта пучину и въ сти
Неуловимой очами цвтка плодотворной пылинки,
Онъ разрушаетъ и свтлый надзвздный Олимпъ и Плутона
Мрачное царство. Врагъ тотъ наука. Граду, который
Огненный духъ постилъ, подобна долина покоя,
Суетнымъ взорамъ открыты могилъ уютныя ндра:
Царственнымъ ликомъ всхъ выше есть межъ холмами печальный
Холмъ безъ жильца, ограбленный брошенный нищій калка,
Гордо глядитъ на увядшее поле, на моря сонныя волны.
Ночи росой какъ елевою стны сдыя покрыты
Блещутъ. Таковъ несчастливецъ, если безжалостно люди
Сердце его раскопаютъ, извдаютъ суетно тайны,
Вру въ счастье похитятъ и храмину сердца пустую
На поруганіе кинутъ улыбкамъ звающей черни:
Нмъ, бездвиженъ, безчувственъ, безсиленъ для міра страдалецъ,
Днёвной свтъ опаляетъ разверзтыя раны, отъ боли
Къ небу онъ не подниметъ очей — не опуститъ и въ землю.
Гордъ какъ богачъ, какъ счастливецъ спокоенъ съ печатію явной
Гибели — онъ и открытый невдомъ, когда, наглядвшись,
Чернь покинетъ его въ одиночеств — сумрак тихомъ —
Выронитъ тайно слезу: то признакъ мерцающей жизни…
Странникъ садится у входа могильнаго склепа, вперивши
Очи въ пустынное море, сребримое звзднымъ мерцаньемъ.
Вдругъ предъ нимъ появилась воздушная тнь, человка
Обликъ безплотный, легкій, но темный, струйк подобный
Дыма, случайно принявшей несвойственный образъ. Свтила
Ночи сіяли сквозь тонкое тни строенье, ногами
Призракъ земли не касаясь, плывя приближался къ могил.
Грустно прерывистымъ голосомъ дивная тнь провщала:
‘Иль недовольно еще поруганія мы претерпли?
Хищно нахлынули вы въ безмятежное наше жилище,
Наши дома разорили, сокровища наши исторгли,
Насъ самихъ извлекли изъ обители вчной прохлады.
Золота-ль мало въ горахъ? Зачмъ святотатственно ищешь
Въ темныхъ гробахъ ты его, ненасытное племя? Иль тсно
Вамъ на земл и разграбивъ наши жилища, хотите
Въ нихъ поселиться?’
— Тнь благородная — вымолвилъ странникъ:—
Руки мои не касались вашихъ сокровищъ, прости мн,
Если, усталый отъ жизни, въ вашемъ уютномъ селеньи
Ночью ищу я покоя!—
Тнь отвчаетъ: ‘покоя!
Ищешь напрасно покоя: нтъ больше покоя въ могилахъ,
Тысячи лтъ, мы лежали спокойно, не зная о свт,
Не ощущая себя, въ ничтожества сладости сонной.
Даръ драгоцнный ничтожество! Смертный тебя не постигнетъ,
Въ вихр обманчивыхъ благъ и существенныхъ бдствій за счастьемъ
Вчно гоняясь и горя всегда избгая, и счастьемъ
Онъ недоволенъ и самъ себ горе творитъ непрестанно:
Неоцнимъ ты и тми, которые полнымъ фіаломъ
Въ ндрахъ земли испиваютъ твой усладительный нектаръ.
Намъ лишь ты вдомъ, намъ, потерявшимъ тебя безвозвратно,
Намъ, осужденнымъ на страшную муку сознанья безъ жизни.
Тысячи лтъ проходили: мы спали спокойно, недвижно,
Волны народовъ по нашимъ могиламъ катились, а въ сни
Нашихъ могилъ не входили ихъ буйные криви. Явились
Вы ненасытные — горе намъ, горе! вчное горе!
Былъ я царемъ, и приморья, и моря, и всей Меотиды,
Гордыхъ жестокій каратель, смиренныхъ благой утшитель:
Часъ мой насталъ — и съ достойною почестью дти и внуки
Съ сонмомъ покорныхъ рабовъ погребли меня въ этой могил,
Слезы долга, рыданья любви оросили мой пепелъ.
Странникъ! взирай! И если способенъ ты чувствовать горе,
Горе царей оскорбленныхъ… пусть разорвется отъ скорби
Сердце твое, пусть брызнутъ потокомъ достойныя слезы!
Царственный склепъ мой разрушенъ: послдній мой домъ неприступный,
Рабъ ничтожной ногой попираетъ ложницу владыки…
Мраморный гробъ мой похищенъ… увы! изъ амфоръ, куда слезы
Чадъ и родныхъ нистекали, вытерты пятна драгія.
Горе мн, горе, вчное горе!’
И странникъ унылый,
Весь потрясенный, проникся участіемъ къ царственной тни.
Тнь продолжаетъ: ‘но мало безчестія, мало безсилья!
Страшная мука мн суждена, несказанная мука!
Видишь ли дикій утесъ, нависшій печально надъ моремъ:
Тамъ, какъ Эола унылая дочь, бездвижно день цлый
Я осужденъ изнывать подъ пылающимъ, мн ненавистнымъ
Солнцемъ, незримый очамъ ни людей, ни животныхъ, лишенный
Дара смотрть, затопленный въ какой-то безсмысленный ужасъ.
Ночью жъ, безлунное ль небо заблещетъ звздами, Селена ль
Выйдетъ изъ топи туманной — невдомой силой влекомый,
Я поднимаюсь, иду по селеньямъ отжившихъ, скитаюсь
Между разрытыхъ могилъ, иногда повстрчаю
Тнь, подобную мн, осужденную также скитаться,
Тнь родного иль друга: привтствіе скажемъ, былое
Вспомнимъ, повдаемъ муку свою, разойдемся.
Ахъ, ни обнять, ни лобзанія дать дорогому! И горе,
Сильно свое и не слушаемъ горя чужого! Нердко
Тнь незнакомую встрчу, жильца временъ наступившихъ
Посл меня, напрасно для смертныхъ заманчивымъ зданьемъ
Лтъ неизвстныхъ себя услаждалъ а: призракъ безплотный.
Отжилъ равно я для лтъ настоящихъ, грядущихъ, протекшихъ
Если же встрчу врага — отъ безсилья врага, уничтожить,
Вдвое скорбь удручаетъ меня, и скорбь безъ предла
Давитъ меня, когда вижу, что врагъ мой во терпитъ, угасли
Вс ощущенья во мн любопытства, пріязни: не гаснетъ
Ненависть въ царскимъ врагамъ и величія царскаго гордость.
Въ чаръ же, когда озлатитъ Фанагоріи взморье денница,
Снова, невдомой силой влекомый, иду я на берегъ,
Снова терплю несказанную муку. и нтъ дн отрады!’
Воплемъ прерывистымъ кончилъ разсказъ властелинъ Меотиды
И состраданіемъ глубже проникнулось странника сердце.
— Царь злополучный! властитель изгнанникъ!— сказавъ онъ,— ужели
Былъ, ты могучъ для того, чтобы въ горькомъ сознаньи безсильи
Нын на муку итти, по велнью таинственной воли?
Ахъ! на то ль обладалъ киммерійскимъ туманнымъ приморьемъ,
Чтобъ сиротой безнадежнымъ бродить по знакомому полю,
Полю, нын чужому? Послдній изъ многихъ, ничтожныхъ,
Власти твоей трепетавшихъ, счастливй тебя: любопытный
Гроба его не найдетъ и не выбросить бднаго. праха!
Былъ бы сто разъ ты счастливй, еслибъ, какъ сына рабыни,
Въ пол пустырномъ тебя погребли и могилу сравняли
Плугомъ. Ты бъ не скитался, страдалецъ, въ томительной мук,
Ахъ! Если можетъ быть связь и общеніе мертвыхъ съ живымя!
Ахъ! Еслибъ могъ усладить я твой жребій печальный!— И гласомъ,
Гласомъ, подобнымъ тому, какой бы арфа издала,
Еслибъ внезапно вс струны порвались, отвтствовалъ привравъ:
‘Еслибъ ты могъ возвратить мн святый внецъ и богатства,
Еслибы могъ ты собрать мой развянный по міру пепелъ,
Еслибы могъ, какъ родной, какъ подвластный, достойно оплакать
Вновь кончину мою — и тогда, погрузиться бъ не могъ я
Въ сонъ ничтожества сладкій, въ спокойствіе вчнаго мира.
Роемъ грхи мои вышли изъ бездны забвенья и грозно
Встали противу меня съ приговоромъ погибели вчной!
Если погаснетъ солнце, луна и свтила ночныя,
Если сгоритъ вся земля и звонкія воды умолкнутъ’ —
Мн и тогда не узнать, не узнать благодатнаго мира:
Буду скитаться на чорныхъ обломкахъ угаснувшей массы*
Въ однообразной тоск, безъ конца, отъ вка до вка!’
Медленно призракъ началъ отходятъ, я въ ночномъ полумрак
Скоро изъ вида исчезъ. Удивленный задумался странникъ.
Вдругъ къ нему началъ звукъ долетать, подобный журчанью
Кроткой струи, когда каплями льется она Изъ фонтана,
Слезоподобнымъ дождемъ поражая свтящійся мраморъ.
Снова предъ нимъ человческій ликъ, но съ облакомъ сходный,
Если оно набжитъ на серебренный обликъ Фебеи.
Нжно-льющимся голосомъ свтлая тнь провщала:
‘Смертному въ жизни даны два несравненныя блага,
Первое благо — поэзія* благо другое — любовь.
Счастье тому, кто уметъ любить и исполненъ восторговъ,
Горе тому, кто лишаетъ поэта и музъ, и любви!’
— Еслибы,— странникъ оказалъ:— я могъ отъ себя отдлиться
И созерцать свою душу — таинственной рчью иною
Мн бъ не сказала она погребенной на дн ея правды!—
Тнь приближается. ‘Странникъ’ — она говоритъ’ — кто бы ты ни былъ,
Тайная связь между мной и тобою: досел я слышалъ
Рчи чужія: не слышалъ меня никто изъ живущихъ,
Видлъ я всхъ и въ день и въ ночи, незримый досел
Ни для кого, а теб суждено меня видть и слышать!
Долей моей подлившись съ тобою, найду я отраду!
Врно извстно теб начало. Пантикапеи:
Гордый Милетъ Іонійскій* родившій триста колоній*
Былъ отцомъ и для насъ. Попрощавшись съ цвтущей отчизной,
Новую родину дды нашли въ ужасавшемъ ихъ кра.
Здсь, прорицанью внимая, на брег пустынномъ пролива,
Градъ заложили эллены и Пану его посвятили.
Свтлое было призваніе юной колоніи нашей:
Скиіи хладной дары получая, дды мняли
Ихъ на дары просвщенья и солнца обильнаго юга.
Было еще и другое призванье свтле и выше:
Синды, сарматы, меоты и варвары Скнеіи дальней
Съ племенемъ нашимъ знакомясь, отвчный животный
Нравъ свой бросали, вдыхая сокъ просвщенія сладкій.
Такъ когда наступаетъ весны благотворное время,
Солнце ледъ растопитъ, откроетъ исходы земные,
Окоченвшія встанутъ летучія мелкія твари
Къ жизни, къ дыханью — и шумнымъ наполнится воздухъ жужжаньемъ:
Такъ подъ убійственнымъ хладомъ невжества спавшіе роды
Отъ благотворныхъ лучей алленскаго солнца вставали.
Все здсь дышало Элладой: долго хранили пришельцы
Вру отцовъ, и языкъ, и нравы, и псни Гомера,
И драгоцннйшій даръ алленскаго рода — свободу.
Часто насъ посщали желанные гости Эллады,
Часто наши суда отправлялись на родину предковъ
Съ грузомъ скискихъ товаровъ. Понтомъ Эвксинскимъ недаромъ
Понтъ Аксенскій былъ прозванъ. Но язва насъ постила,
Страшная язва: тиранство — недугъ неисцльный алленовъ!
Доблестью бранной сначала первенство въ сонм согражданъ
Пріобрталъ полководецъ, готовилъ запасы сокровищъ,
Хитрою рчью вол своей пріучалъ подчинять
Непостоянную площади волю, потомъ заглушая
Звукомъ прельстительнымъ золота совсть убогихъ, почетной
Стражей себя окружалъ и захватывалъ дерзко правленье:
Такъ погибла свобода общинъ алленскихъ, погибла
Такъ она и у насъ, и корни пустило глубоко
Въ Пантикапе тиранство. Внцомъ, освящая хищенья,
Смло дтямъ и внукамъ отцы отдавали добычу.
Мн судьба повелла родиться въ то время, какъ память
Прежнихъ лтъ освщала отчизну негрющимъ свтомъ.
Деспотъ властвовалъ нами, тотъ самый, котораго видишь
Ты предъ собою пустую гробницу: былъ деспотъ суровый
Съ мрачной, зловонной душою, какъ Эвмениды Оресту
Сна не давали ему опасенья — не заговоровъ
И не возстаній: слишкомъ съ неволей сжились іонійцы,—
Мучился деспотъ безумный, воображая, что тайно
Хульння рчи объ немъ произносятъ, и черною стаей
Рыскали, мнимыхъ ища преступленій, шпіоны, и горе
Бдному, кто попадалъ въ ихъ паутину: тлесныхъ
Мукъ недовольно казалось тиранну!
Видишь ли дикій утесъ, нависшій печально надъ моремъ:
Тамъ построилъ онъ башню, подъ видомъ, чтобъ въ темныя ночи
Къ порту указывалъ путь кораблямъ маякъ благосклонный.
Въ башн было два яруса: верхній нижняго меньше,
Сверху на кровл маякъ: безмрно толстыя стны.
Такъ казалось снаружи: не вдали тайны строенья,
Тайны ужасной, безчувственнымъ стражемъ заботливо скрытой.
Были устроены въ ярус нижнемъ узкія ямы,
Съ тайнымъ отверстіемъ въ ярус верхнемъ, покрытомъ желзнымъ
Поломъ: доску приподнявши, туда опускали
Жертву тиранна, и трупомъ стоячимъ, недвижный, лишонный
Свта, не слыша ни рчи людской, ни дыханія втра
Медленно тллъ несчастливецъ: хлба кусокъ ежедневно
Сторожъ погибшимъ бросалъ, протягивать велно было
Ихъ бытіе: безконечною тшился варваръ кончиной.
Свтлую мысль, благородное чувство, божественный псней
Даръ преслдовалъ деспотъ и, съ корнемъ исторгнуть желая
Жизни разумной порывы, въ школахъ незрлыхъ питомцевъ
Онъ повеллъ развращать, чтобъ личной выгод каждый
Въ жертву охотно принесъ и мысли и чувства святыню.
Если когда либо, странникъ, ты видлъ какъ гусеницъ рои
Втви укроютъ дубовъ,— мотыльковъ легкокрылыхъ отродье —
Вдругъ налетаютъ нежданно на бдную тварь золотыя
Осы, любимицы полныхъ цвтовъ и полуденной нги:
Юное тло червя разверзая, он опускаютъ
Плодъ свой въ него, и кормилицу гложетъ растущій питомецъ.
Медленной мукой томится бдняжка, то вправо, то влво
Водитъ головкой, ложится на спину, вьется въ колечки
И не вступая въ новую жизнь пропадаетъ: подобной
Участь юношей нашихъ казалась тому, кто способенъ
Чувствовать горе! Нося человческій образъ — не въ силахъ,
Въ дтств отравленный ядомъ тлетворной науки, достигнутъ
Дли указанной намъ отъ природы, совлекши начальный
Образъ животный, явиться въ образ стройномъ согласья
Животворящаго духа съ покорно-прекрасною плотью.
Съ юныхъ лтъ, когда склонности наши заранй являютъ
То, къ чему каждый судьбою призванъ на поприще жизни,
Сердце мое воспылало любовью къ тому, что надъ плотскимъ
Міромъ насъ возвышая, уноситъ въ эирныя страны.
Рано я сталъ разумть языкъ красоты благодатный,
Звуки лиры мн были отраднй богатства и чести,
Смысла высокаго полны казались мн скалы и гордыхъ
Тополей тнь и чарующій голосъ пустыннаго моря.
Басни поэтовъ и радужно-свтлыя старцевъ преданья
Душу мн услаждали: въ часы вдохновенья святого
Передо мной воскресали Іоніи матерней игры,
Танцы завтные двъ и священныя Делоса рощи,
Въ день покровителя-бога звенящія радостнымъ хоромъ.
Сами невольно слова улегались въ звонкій гекзаметръ:
Плъ я дянія славныя предковъ, плъ я начало
Града родного, душой іоніецъ, плъ я свободу.
Скромная муза моя не гремла сатирой тираннамъ,
Длъ современныхъ я не касался, житейскихъ волненій
Чуждъ Аполлона истинный сынъ, между тмъ наступила
Страсти любовной пора, благовоннаго жизни расцвта!
Въ юности, многимъ изъ нашихъ подобно, не плъ я продажныхъ
Женъ, сладострастныхъ ночей и шумныхъ вакхическихъ оргій.
Не для короткихъ утхъ я былъ созданъ, для томной, глубокой
Тихой любви, для святого союза по гробъ и за гробомъ,
Той безконечной любви, какою пылалъ къ Эвридик
Падшій за врность и двство ракійскій пвцовъ первообразъ.
И наградила богиня меня Эвфросиной достойной:
Дочь востока, денница, золотокудрая два
Такъ не прекрасна. Но чистое сердце и двственно свтлый
Разумъ и къ музамъ порывъ благородный меня привлекали
Больше волнистыхъ кудрей и гармоніи полнаго тла.
Я не испытывалъ долго любви безотвтной томленья:
Равной любовью мн отвчала двица и скоро
Мать и отецъ съединили насъ словомъ завтнымъ согласья.
Ранней весною, когда Афродитой начнутъ наполняться
Рощи, луга и матерь земля и эиръ плодотворный,
Былъ назначенъ тотъ день, когда въ алтарю Гименея
Долженъ былъ я повести подъ багрянымъ покровомъ невсту,
Но когда въ двственно-страстныхъ объятьяхъ невсты я таялъ,
Скрытно мн гибель ковала во тьм боязливая подлость,
Жаба, змя, крокодилъ и ящерицъ гнусныхъ породы,
Сколько ихъ есть на земл, подъ землей и въ пустыняхъ подводныхъ,
Слишкомъ прекрасны въ сравненіи съ тмъ, кто тиранну
Ложно донесъ на меня, будто я, старину воспвая,
Ненависть въ власти его разношу, что я развратитель
Нравовъ, что я для спокойствія общаго вреденъ. Довольно
Было тиранну увидть поэта во мн: приказалъ онъ
Тайно меня погубить, и узнавъ, что готовлюсь я въ браку,
Далъ повелнье, для большихъ мученій, предъ праздникомъ самымъ
Жизни, забросить меня въ свое роковое строенье.
Ахъ, если знаменьямъ врить, которыхъ боятся народы!
Трижды я слышалъ надъ кровлей зловщаго ворона крики,
Конь подо мной спотыкался, тайная скорбь безотчетно
Въ сердц мн заронилась въ то время, когда въ упоеньи
Страсти считалъ я себя счастливйшимъ въ мір, и мучась
Самъ себ я удивлялся! Такъ наканун блаженства
Вечеромъ тихимъ, весеннимъ сидлъ я съ своей Эвфросиной,
Взоръ устремивши въ раздумь на синюю даль небосклона,
Тщетно старалась она поцлуемъ стыдливымъ разсять
Тяжесть души непонятную, тщетно восторженной рчью
Будущность мн рисовала, напрасно родине смялись
Глядя на ликъ мой задумчивый, самъ надъ собой я смялся,
Съ ними и въ ту же минуту отъ грусти готовъ былъ заплакать.
Такъ въ тревожномъ предчувствіи я попрощался навки
Съ моремъ и съ золотомъ дневныхъ лучей и съ лазурью воздушной,
И съ Эвфросиной! За полночь, когда заходящія звзды
Сномъ утоляютъ мучительный бредъ безпокойнаго сердца,
Былъ я схваченъ. Какъ филины тихо подкрались тиранна
Слуги, уста завязавъ повлекли, и безъ дальнихъ разспросовъ,
Безъ объясненій, забросили въ страшную стну навки! Такъ погибъ я.
Однообразной волной понеслось невозвратное время,
Царства съ собой унося и грады, и рчи народовъ,
Вки смнялись! Не стало колоніи гордой Милета.
Вновь воскресла она. И случаемъ, вышнею ль силой,
Кто-то копаясь въ земл костей моихъ части сухія
Вмст съ истлвшимъ желзомъ оковъ исторгнулъ изъ персти.
Силой таинственной я пробудился отъ сна безсознанья.
Это случилось въ тотъ годъ, когда воскресенія знамя
Дти элленовъ подняли, воспомня прадднюю славу.
Мн пробужденье не въ тягость. Безплотный, свободный, быстре
Свта парю надъ землей, постигая несвязанныя смысломъ
Силы природы, судьбы человка и міроправленъя
Тайную связь, познаю справедливаго, вчнаго Бога,
Бога, котораго мы, недовольные древними снами,
Предощущали въ гаданьи, котораго гимномъ согласья
Славилъ хоръ мудрецовъ, томившихся жаждою знанья,—
Бога, открытаго вамъ въ надежд безсмертья и жизни.
Даръ мн ниспосланъ отрадный: любовь и добра вдохновенье
Я поселяю, невидимый, въ души нердко, влетая
Въ домъ несогласной семьи, поселялъ я раскаянья трепетъ
Въ дтяхъ строптивыхъ и братній раздоръ погашалъ и въ гнв
Мужъ оскорбившій жену со слезами искалъ примиренья.
Я наввалъ сновиднья понтамъ и въ души страдальцевъ
Лилъ утшенія нектаръ и крпкую горечь терпнья.
И предъ полками элленовъ носился духомъ надежды
Въ высяхъ незримый и дивною силой присутствія будто
Пснею славы имъ освжалъ благородныя души.
Даже природа за мной по слдамъ расцвтаетъ: обильнй
Желтая нива, дрожитъ виноградъ подъ тяжестью гроздовъ,
Блая лилія двственнй, томный цвтъ незабудки
Ярче яхонтомъ блещетъ и птичекъ весенніе хоры
Звонче привтствуютъ ясное утро. Но ахъ, и такое
Счастье не полно… Нтъ Эвфросины со мною! Въ далекихъ,
Въ близкихъ мстахъ я искалъ ее, много подобныхъ, воскресшихъ
Въ жизни летучей, тней вопрошалъ я, и нтъ мн отвта!
Гд она? Что съ нею сталось? Забыла ль поэта и съ новымъ
Другомъ вступила въ союзъ, иль, врная памяти слезной,
Въ тихомъ угасла томленьи, равно для меня неизмнна.
Вчно единая, милая, сладкая — съ ней бы я въ область
Свта вознесся… Гаснетъ по смерти лишь тлнная похоть,
Неугасима любовь, добра животворный источникъ!’
Кончилъ разсказъ іоніецъ, и странникъ въ восторг воскликнулъ:
— О святыня души! дорогая свобода, ты лучшій
Даръ Божества, свтъ ума и сердца, огонь животворный!
Счастія нашего стражъ, наслажденій высокихъ хранитель!
О засіяй, лучезарная, о согрвай насъ, святая!
Долголь во мрак душномъ блуждая, мы будемъ напрасно
Ждать твоего восхожденья и длаться пищей тираннамъ!
Скоро ли скоро? Приди жъ, дорогая свобода!—
Такъ восклицалъ онъ. Заря расцвчала восточное небо,
Утро являлось обычно, но ахъ, не свтила свобода!
Костомаров Николай Иванович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Стихотворения, Фет Афанасий Афанасьевич, Год: 1854
  2. Стихотворения, Панов Николай Андреевич, Год: 1901
  3. Стихотворения, Бражнев Е., Год: 1922
  4. Избранные стихотворения, Дьеркс Леон, Год: 1871
  5. Стихотворения, Вознесенский Александр Николаевич, Год: 1915
  6. Стихотворения, Глухарев Иван Никитич, Год: 1833
  7. Лирические песни с гражданским отливом, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1863
  8. Стихотворения, Шкапская Мария Михайловна, Год: 1925
Электронная библиотека