Франсуа Коппэ.
За столом.
За столом.
——*—-—
——*—-—
Чудный дар.
Чудный дар.
(Волшебная сказка).
(Волшебная сказка).
I
I
Стихотворения, Коппе Франсуа, Год: 1897
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Издание: ‘Стихотворения и прозаические произведения А.П.Барыковой‘, СПб., 1897
OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)
Date: 5-9 ноября 2009
За столом
Чудный дар
Неблагодарная
Отец
Кирасиры
Мать-кормилица
Нечистые цветы
Вошел старик дворецкий… Как он хорош
И важен, и на пэра Англии похож!..
С неподражаемо-почтительным поклоном
К графине подойдя, он чинно доложил,
Что ‘кушать подано’ певучим баритоном
И настежь дверь столовой гордо отворил
Перед ее гостями. Взглядом благосклонным
Графиня улыбнулась дамам приглашенным,
Все встали вслед за нею, шлейфами шурша,
И плавно двинулся процессией парадной
По мягкому ковру, попарно, не спеша,
В торжественном молчаньи, сонм гостей нарядный.
Вошли. И свет и блеск! Под радугой лучей
Сияет, вся в цветах, волшебно сервировка.
С короной графской стул за каждым из гостей
Бесшумно, словно вырос, пододвинут ловко
Ливрейным дипломатом в шелковых чулках.
Уселись. Все мужчины в лентах, в орденах,
Все — сливки общества, все знатны и богаты,
По крови, по талантам все — аристократы.
А женщины прелестны, словно на подбор,
И блещут Вортовских костюмов красотою
И белых гладких плеч спокойной наготою.
В столовой этой графской все ласкает взор,
Царит в ней роскоши привычной атмосфера —
Тепло и аромат и тонкий вкус во всем.
Как хороши ковры старинные, портьеры!
Как изумительно по всем стенам кругом
Расписаны панно громадного размера!
И дичь убитая, и фрукты, и цветы
Как живы и как ярко светом залиты!
Кабаньи головы — ну, просто восхищенье!
Как благолепно-чинно за столом служенье,
Какая дрессировка! По коврам скользят
Лакеи словно духи и в благоговеньи,
Как государственную тайну, говорят
Сидящим на ухо тончайших вин названья.
Шато д’икэм разлит. Переменен прибор,
И меж соседями уж начат разговор
Веселый, остроумный…
Чудное влиянье.
Животворящего вина!
Седой старик,
Ученый, знаменитый, уж глядит на плечи
Красавицы хозяйки, профилем поник
Над ними и ведет не о науке речи
С отеческой улыбкой ясной. А она
Под взглядом старческим сидит полунагая,
Фамильным изумрудом дорогим сияя,
Как медицейская Венера сложена,
Наивна, как ребенок, грации полна,
И слушает его, как бы не понимая.
Там дальше юный лорд, объехавший Восток,
Китая, Индии и всяких стран знаток,
Охотами на львов и тигров знаменитый,
О них рассказ ведет так просто, так умно,
Как будто грозный тигр бенгальский, им убитый,
И кролик или заяц — все ему равно,
Соседки слушают, любуясь загорелым
Лицом рассказчика и сильным стройным телом.
А на другом конце — приличный милый смех,
Там блещет светский ум в веселых анекдотах
Сановников седых, там сыплются остроты
Артистов молодых, имеющих успех
У дам великосветских.
Все они умны,
Любезны, высшего изящества полны.
Что за блестящий юмор, тонкий и прелестный!
Графиня мастерица подбирать гостей…
А это кто такой? Кем он представлен ей?
Как очутнлся здесь какой-то неизвестный
Субъект невзрачный?
Он — мечтатель и поэт.
Он в первый раз сегодня видит высший свет.
Графиня-меценатка в нем талант открыла,
Недурен он собой и пишет очень мило, —
Но так однообразно, знаете, поет
В стихах про ‘море слез’, про ‘бедный наш народ’.
Он здесь не ко двору. Уныло и печально
Сидит он за столом, забившись в угол дальний,
Однакож все-таки, должно быть, сознает,
Какое счастье выпало ему на долю:
Быть в ‘высшем’ обществе и наслаждаться вволю
Всей этой роскошью. богатством, красотой,
Комфортом, блеском, вкусом дивной сервировки,
Атласных женских плеч, античной наготой?
Ведь если он поэт, так в этой обстановке
Блаженствовать он должен телом и душой?
Он должен, утопая в неге сладострастной,
Благодарить судьбу за то, что в ‘море слез’
Есть островок такой счастливый и прекрасный.
Где все — гармония, где свет и запах роз,
Где скатерть ландышей разостлана зимою,
Где люди веселы и хороши собою,
Благонамеренны, и кротки. и умны.
Насквозь пропитаны лучами просвещенья
И грязною Нуждою не обречены
На труд бессмысленный, позор и преступленья?
Как не прийти в восторг от всех речей, идей,
Улыбок, жестов, взглядов ‘высших’ из людей?
И как не ликовать в такой среде отрадной?
Ликуйте же, мечтатель!
Вот он, вот идет
Дворецкий — старый пэр — и с гордостью несет
Серебряное блюдо с рыбою громадной.
Вот так тюрбо! Смотрите, это — великан,
Морское чудо-юдо, сам левиафан!
Два дня тому назад он пойман в океане,
Где силой мерялся с бушующей волной,
На поезд экстренный от берегов Бретани
Доставлен бережно, с почтением, живой.
Благополучно прибыл и попался в руки
Ученого магистра поварской науки
И стал: ‘тюрбо с гарниром’, и явился — вот —
Цивилизации и просвещенья плод!
Отведайте-ка соус! Это верх искусства!
Вкус, обонянье, зренье — словом, ну, все чувства,
Все этим соусом тончайшим польщены…
‘Мечтатель, что же с вами? Или вы больны?
Ах, знаю!.. Запах рыбы и креветок вкусных
В вас будит целый рой воспоминаний грустных,
Тяжелых. мрачных дум… Какой же вы чудак!..
Вы вспомнили о том, как утонул рыбак —
Отец семейства — там в убогой деревушке,
На берегу морском далеком, где в лачужке
До поздней осени вы жили прошлый год,
Где ‘Очерки‘ свои писали вы с натуры
Для украшения родной литературы?
Ну, да, вы вспомнили, как беден там народ,
Как темен и забит, как впроголодь живет
И с морем борется, и гибнет из-за хлеба.
Вы вспомнили туман, и грохот волн, и небо
Зловеще-серое, кладбище на горе,
Где часто, меж крестов убогих, на заре,
Бродили вы, считая новые могилы,
Читая эпитафий кратких ряд унылый —
Все: ‘В море утонул…’ да ‘В море утонул…’
Вы вспомнили, как часто погребальный гул
Колоколов звучал над мрачными волнами,
Как нищих вдов толпа с босыми сиротами
Брела на фабрику, когда стряслась беда.
Не зная: примут ли их, горьких, хоть туда?
Вам грезится теперь при виде вкусной рыбы
Рев бури, берег дикий, скал угрюмых глыбы,
На смрадной тине труп ужасный старика,
И в водорослях цепких бледная рука,
И мертвое лицо с открытыми глазами,
И грязь с размытыми седыми волосами,
И раковинки в них?..’
Мечтатель побледнел
И с отвращением и ужасом глядел
На то, как кушают красавицы-соседки
Кусочки рыбы жирной, алые креветки, —
Так грациозно, нежно, ловко, без ножа,
В свой улыбающийся ротик положа.
Ему мерещится, что это — людоедки.
Вольно же вспоминать каких-то рыбаков?..
Ну, пусть их тонут там!.. А соус-то каков?..
Давно убрали рыбу. Подняты бокалы.
Шампанское в них блещет. Оживился пир,
Игривой болтовнею огласилась зала,
И начался всеобщий радостный турнир
Изящных комплиментов, тостов, пожеланий
И всяких льстивых фраз и светских излияний.
И перекрестный флёрт, застольная любовь,
Румянит милых дам, разогревая кровь,
И фейерверк острот пикантнейших в разгаре,
Все старцы молоды, вся молодежь в ударе,
Глаза и бриллианты искрятся светло.
Не пьет один мечтатель: на него ‘нашло’.
Пред ним встают толпами, словно привыденья,
Все те отверженцы и пасынки судьбы,
Цивилизации забитые рабы,
Чьи слезы, пот и кровь, и вечное терпенье,
И вечный каторжный неблагодарный труд
Таких столовых графских роскошь создают,
Чье горе и погибель нужны в нашем свете,
Чтоб жить и пировать всю жизнь могли вот эти
Счастливцы милые, сатрапы наших дней,
Чтобы и внукам их жилось, как жили деды,
Чтоб вечно звать могла избранников-гостей
Графиня-статуя на тонкие обеды,
Чтоб в шелковых чулках ходил ее лакей,
Чтоб…
‘Полноте, мечтатель! Вам-то что за дело?
Все это так старР, так страшно надоело!..
На вас графиня смотрит. Нравитесь вы ей.
Берите свой бокал, скажите спич скорей!’
Над Рейном, на скале угрюмой и высокой
Стоял старинный замок, лесом окружен,
В нем жил, — давным-давно, — владетельный барон,
Старик скупой и злой, с вассалами жестокий.
Пока еще жива была его жена, —
Прекрасное, святое Божие созданье, —
Всегда за бедняков вступалася она,
Стараясь облегчить их нужды и страданья
И мужа укротить. Но Господу нужна
Была душа ее для украшенья рая,
Скончалась баронесса, и скупой тиран
Стал пуще притеснять и грабить поселян.
Ни ласки ни любви родительской не зная,
Жанетта, — сирота, хорошенькая дочь,
При нем, в унылом, мрачном замке, подрастала,
И выросла — вся в мать — добра, кротка. ‘Точь в точь
Наш ангел отлетевший!..’ — думали вассалы.
Цветком в тюрьме печальной, радостным лучом —
В тумане зимней ночи непроглядном,
Голубкой белою — в гнезде кровавом, смрадном
Седого коршуна — была она…
С отцом
Она видалась редко: он в лесу охотой
Был занят, а Жанетта, сидя за работой,
День коротала дома, все одна,
И комната ее была так холодна,
Как склеп могильный, стены — плесенью покрыты,
В сыром углу стоял камин, давно забытый
(И в праздник Рождества в него не клали дров),
Он, как чудовище с открытой пастью черной,
Смотрел на девочку, когда рукой проворной
Кроила что-нибудь она из лоскутков
И платьев матери или перешивала.