Стихотворения, Кочетков Александр Сергеевич, Год: 1952 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 13 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Александр Кочетков.
Стихотворения

Баллада о прокуренном вагоне

— Как больно, милая, как странно,

Сроднясь в земле, сплетясь ветвями,—

Как больно, милая, как странно

Раздваиваться под пилой.

Не зарастет на сердце рана,

Прольется чистыми слезами,

Не зарастет на сердце рана —

Прольется пламенной смолой.

— Пока жива, с тобой я буду —

Душа и кровь нераздвоимы,—

Пока жива, с тобой я буду —

Любовь и смерть всегда вдвоем.

Ты понесешь с собой повсюду —

Ты понесешь с собой, любимый,—

Ты понесешь с собой повсюду

Родную землю, милый дом.

— Но если мне укрыться нечем

От жалости неисцелимой,

Но если мне укрыться нечем

От холода и темноты?

— За расставаньем будет встреча,

Не забывай меня, любимый,

За расставаньем будет встреча,

Вернемся оба — я и ты.

— Но если я безвестно кану —

Короткий свет луча дневного,-

Но если я безвестно кану

За звездный пояс, в млечный дым?

— Я за тебя молиться стану,

Чтоб не забыл пути земного,

Я за тебя молиться стану,

Чтоб ты вернулся невредим.

Трясясь в прокуренном вагоне,

Он стал бездомным и смиренным,

Трясясь в прокуренном вагоне,

Он полуплакал, полуспал,

Когда состав на скользком склоне

Вдруг изогнулся страшным креном,

Когда состав на скользком склоне

От рельс колеса оторвал.

Нечеловеческая сила,

В одной давильне всех калеча,

Нечеловеческая сила

Земное сбросила с земли.

И никого не защитила

Вдали обещанная встреча,

И никого не защитила

Рука, зовущая вдали.

С любимыми не расставайтесь!

Всей кровью прорастайте в них,-

И каждый раз навек прощайтесь!

Когда уходите на миг!

1932

Источник: Русская советская поэзия. Москва: Художественная литература, 1990.

Из Хафиза

Ты, чье сердце — гранит, чьих ушей серебро — колдовское литье,

Унесла ты мой ум, унесла мой покой и терпенье мое!

Шаловливая пери, тюрчанка в атласной кабо,

Ты, чей облик — луна, чье дыханье — порыв, чей язык — лезвие!

От любовного горя, от страсти любовной к тебе

Вечно я клокочу, как клокочет в котле огневое питье.

Должен я, что кабо, всю тебя обхватить и обнять,

Должен я хоть на миг стать рубашкой твоей, чтоб вкусить забытье.

Пусть сгниют мои кости, укрыты холодной землей,-

Вечным жаром любви одолею я смерть, удержу бытие.

Жизнь и веру мою, жизнь и веру мою унесли —

Грудь и плечи ее, грудь и плечи ее, грудь и плечи ее.

Только в сладких устах, только в сладких устах, о Хафиз,-

Исцеленье твое, исцеленье твое, исцеленье твое!

* * *

Снова поишь вином соловьиным,

Хлебом забвения кормишь нас —

Ты — не последняя ли?- лавиной

Бурностремящаяся весна!

В неусыпимой тревоге этой

Ненасытимая нежность есть —

Словно не все еще песни спеты,

Бред поцелуев выпит не весь.

Жадно — как губы к губам прижаты,

Звонко — как льется вода в кувшин,

Тяжко — как в землю стучит лопата,

Сладко — как птица поет в глуши,-

В это кромешное поднебесье

На неизбежный стремимся зов —

Твой — не последняя ли?- от песни

Изнемогающая любовь!

* * *

Ласточки под кровлей черепичной

Чуть журчат, стрекочут тополя.

Деловито на оси привычной

Поворачивается земля.

И, покорны медленному кругу,

Не спеша, струятся в полусне —

Воды к морю, ласточки друг к другу,

Сердце к смерти, тополя к луне.

* * *

Свой первый трепет соловьиный

Я поверял ее струне,

И, ради нежной мандолины,

Подруга улыбнулась мне.

А мне казалась недостойной

Неизощренная хвала,

И песня робкая — нестройной,

И безотзывной — ночи мгла.

Искусством стройного напева

Я ныне славен и счастлив,

И мне порою внемлет дева,

Блаженно руки заломив.

Но я грущу о давнем мире,

Когда, в пылу иной весны,

У сердца было лишь четыре

Нестройно плачущих струны!

* * *

Понятен мир с его весной, понятны

Люди с их праздником (мое окно

Блестит, как и у всех), понятна смерть

Моих тюльпанов (в них она вселилась,

Едва их срезали, хоть на столе

Кроваво дозревали, раскрываясь

Навстречу гибели, что нынче в ночь

Их стебли выпила, их лепестки

Обуглила, их листья изломала),-

Но почему спаленные тычинки

Еще вздымают облако любви

И черной пылью смерти обнимают

Иссохший пестик,- но откуда песня?

* * *

Все смолкнет: страсть, тоска, утрата…

О дне томящем не жалей!

Всех позже смолкнет — соловей,

Всех слаще песни — у заката.

* * *

Мгновенья нет, есть память. Слух полночный

Сквозь вздох крови и благовест цветочный

Вдруг различит тоскливый некий звук

Невидимых орбит (так майский жук

Поет под яблоней). Душа людская,

Каким поющим воплем истекая,

В какую бездыханность темноты

На крыльях памяти несешься ты?..

* * *

— Откуда музыка?

— Не знаю. Я

Сумерничал здесь в уголку и думал:

Что сладко жить, что (все-таки) любовь

Сильнее смерти, что цветы прекрасны

(И даже колокольчики), что труд

Кристаллизует душу, но и в камне

Стучит живое сердце. А сосед

Тем временем настраивал гитару.

Потом я ненароком задремал.

Проснулся вот… И музыки не слышал.

* * *

Не верю я пророчествам,

Звучавшим мне не раз:

Что будет одиночеством

Мой горек смертный час.

Когда б очами смертными

Ни завладел тот сон,-

Друзьями неприметными

Я вечно окружен.

Коль будет утро чистое —

Протянет навсегда

Мне перышко огнистое

Рассветная звезда.

Пробьет ли час мой в зоркую

Дневную тишину —

Под смех за переборкою

Беспечно я усну.

Придет ли срок назначенный

В вечерней звонкой мгле,-

Журчаньем гнезд укачанный,

Приникну я к земле.

Коль будет ночь угрюмая —

Сверчку со мной не спать,

И я забудусь, думая,

Что день придет опять.

А страшное, любимая,

Весь горький пыл земной

Уйдут в невозвратимое

Задолго предо мной.

* * *

И снежинки, влетевшие

в столб чужого огня,

К человеческой нежности

возвращают меня.

И в ручье, вечно плещущем

непостижно куда,

Человеческой нежности

раскололась звезда.

И в туман убегающим

молодым голосам

С человеческой нежностью

откликаюсь я сам.

Не мечту ль, уходящую

с каждым смеркнувшим днем,

Человеческой нежностью

безрассудно зовем?

Надпись на гробнице Тристана и Изольды

Когда, в смятенный час заката,

Судьба вручила нам двоим

Напиток нежный и проклятый,

Предназначавшийся другим,-

Сапфирным облаком задушен,

Стрелами молний вздыбив снасть,

Корабль упругий стал послушен

Твоим веленьям, Кормщик-Страсть.

И в ту же ночь могучим терном

В нас кровь угрюмо расцвела,

Жгутом пурпуровым и черным

Скрутив покорные тела.

Клоня к губам свой цвет пьянящий,

В сердца вонзая иглы жал,

Вкруг нас тот жгут вихрекрутящий

Объятья жадные сужал,—

Пока, обрушив в душный омут

Тяжелый звон взметенных струй,

Нам в души разъяренней грома

Не грянул первый поцелуй.

. . . . . . . . . . . . . . .

О весны, страшные разлуки!

О сон беззвездный наяву!

Мы долго простирали руки

В незыблемую синеву.

И долго в муках сиротели,

Забыты небом и судьбой,

Одна — в зеленом Тинтажеле,

Другой — в Бретани голубой.

. . . . . . . . . . . . . . . .

И наша страсть взалкала гроба,

И в келье вешней тишины

Мы долго умирали оба,

Стеной пространств разделены.

Так, низойдя в родное лоно,

Мы обрели свою судьбу,

Одна — в гробу из халцедона,

Другой — в берилловом гробу.

. . . . . . . . . . . . . . .

И ныне ведаем отраду

Незрячей милости людской.

Нас в землю опустили рядом

В часовне Девы пресвятой.

Чтоб смолкли страсти роковые,

Чтоб жар греха в сердцах погас,

Алтарь целительной Марии

В гробах разъединяет нас.

…Но сквозь гроба жгутом цветущим

Ветвь терна буйно проросла,

Сплетя навек — в укор живущим —

В могилах спящие тела.

* * *

Чеканка ночи стала резче.

Сместился вверх воздушный пласт,

И загудело все, и вещи

Запели — кто во что горазд —

Из-за реки, ветлой грачиной,

В корону мартовскую хвой…

А здесь, под кровлей, домовой

Зачиркал, зашуршал лучиной.

Шесток, заслонкой дребезжа,

Заплакал песенку дождя.

Подсвечник протянулся выше,

Колыша радужным крылом.

Смолой закапал ветхий дом,

Гроза рассыпалась по крыше —

И звезды свежие зажглись.

Моя далекая, проснись!

Сместилась к небу зыбь дневная.

Неудержимо и светло

Лечу в незримое жерло,

К тебе желанье простирая.

Какую бурю нанесло,

Сквозь поры, клеточки и щели,

В твое жилье, к твоей постели,

К твоей душе!

Еще сквозь сон,

Скажи с улыбкой: это — он

Послал крылатого предтечу

Весны, творимой вдалеке…

И окна распахни — навстречу

Моей кочующей тоске!

* * *

Я разогнал собак. Она еще

Жила. И крови не было заметно

Снаружи. Наклонившись, я сперва

Не разглядел, как страшно искалечен

Несчастный зверь. Лишь увидав глаза,

Похолодел от ужаса. (Слепит

Сиянье боли.) Диким напряженьем

Передних лап страдалица тащила

Раздробленное туловище, силясь

Отнять его у смерти. Из плаща

Носилки сделал я. Почти котенок,

Облезлая, вся в струпьях… На диване

Она беззвучно мучилась. А я

Метался и стонал. Мне было нечем

Ее убить. И потому слегка,

От нежности бессильной чуть не плача,

Я к жаркому затылку прикоснулся

И почесал за ушками. Глаза

Слепящие раскрылись изумленно,

И (господи! забуду ли когда?)

Звереныш замурлыкал. Неумело,

Пронзительно и хрипло. Замурлыкал

Впервые в жизни. И, рванувшись к ласке,

Забился в агонии.

Иногда

Мне кажется завидной эта смерть.

* * *

Предметы органической природы

Безмолвствуют. И только человек

Кричит: люблю!- любимую лаская

(Как будто потерял ее), и в крике

Такая боль, такая смерть, что звезды

Ссыпаются с иссохшего зенита

И листья с размагниченных ветвей.

Мир молит ласки (душу потерять

Страшней, чем жизнь). Любите свой народ

(Как и одежду), по законам фуги

Растите мысль, катайтесь на коньках,-

И страшный суд придется отложить.

Поэма о молодом серпе

Нос в воротник, лицо под шляпой (так

Брела бы вешалка), через плечо

Кошель с продуктами, — в февральский вечер,

Немного оттеплевший и с оттенком

Стального пурпура, бульваром шел

Не слишком юный гражданин. Грачи

Горланили в раскидистых плетушках

Деревьев. Что-то твердое оттуда

(Ледяшка или сук) вдруг подзатыльник

Дало мимоидущему, — а шляпа,

Переместившись на оси, раскрыла

Ему глаза.

Новорожденный серп,

Зеркально-изощренный, заблудился

В грачиных гнездах — и один из самых

Занозистых грачат, впустив все когти

В его точеный краешек, все перья

Взъерошив, закатив глаза, хрипя

От восхищенья, реял в синеве

На золотых качелях.

Молод мир

И одинок, ему не угрожает

Ни вздутость вен, ни старческая одурь

Утрат. Ныряя в голубом эфире,

Несчетные круги он пробежит

Стеклянной бусинкой. Потом, разбившись

На миллион осколков, перестанет

Существовать. И еще слышным звоном

Вздохнет о нем вселенная…

Чижик

— Чижик-пыжик! Это что ж?

Люди спят, а ты поешь?

— Чи-чи-чив! Ти-ти! Тью-тью!

Я для солнышка пою.

— Милый чижик! Ты чудак…

Всюду холод, всюду мрак.

— Чьи-чи-чи! А все равно

Станет розовым окно.

— Солнце выйдет, глупый чиж,

Если ты и помолчишь!

— А под песню — чьи-ти-ти!-

Веселей ему идти!

— Чи-чи-чив-ти-ти-тью-тью!

Чьи-чи-чи! Тив-тив! Чью-чью!

Поэт

Средь голых стен, изъеденных клопами,

Ни в смерть, ни в страсть не верящий давно,

Сидит поэт, и пялится в окно,

И утомленно вопрошает память.

Внизу — проспект с огнями и толпами,

Здесь — гребни крыш, безлюдно и темно.

В пустом бокале вспыхнуло вино.

Восходят звезды робкими стопами.

Пером он помавает в пузырьке,

Чтоб раздробить сгустившуюся влагу,-

И легкая строка, скользя к строке,

Узором клякс ложится на бумагу.

Поэзия российская жива,

Пока из клякс рождаются слова.

Памяти моего кота

В приветливом роду кошачьем

Ты был к злодеям сопричтен.

И жил, и умер ты иначе,

Чем божий требует закон.

Мы жили вместе. В розном теле,

Но в глухоте одной тюрьмы.

Мы оба плакать не хотели,

Мурлыкать не умели мы.

Одна сжигала нас тревога.

Бежали в немоте своей,

Поэт — от ближнего и бога,

А кот — от кошек и людей.

И, в мире не найдя опоры,

Ты пожелал молиться мне,

Как я молился той, которой

Не постигал в земном огне.

Нас разлучили. Злой обиде

Был каждый розно обречен.

И ты людей возненавидел,

Как я божественный закон.

И, выброшен рукою грубой

В безлюдье, в холод, в пустоту,

Ты влез туда, где стынут трубы,

Где звезды страшные цветут…

И там, забившись под стропила,

Ты ждал — часы, года, века,-

Чтоб обняла, чтоб приютила

Тебя хозяйская рука.

И, непокорным телом зверя

Сгорая в медленном бреду,

Ты до конца не мог поверить,

Что я не вспомню, не приду…

Я не пришел. Но верь мне, милый:

Такой же смертью я умру.

Я тоже спрячусь под стропила,

Забьюсь в чердачную дыру.

Узнаю ужас долгой дрожи

И ожиданья горький бред.

И смертный час мой будет тоже

Ничьей любовью не согрет.

* * *

Проходит день своей дорогой,

И солнце не смежает век.

Как белый тур тяжелорогий,

Над горной далью встал Казбек.

А мне орфическая лира

Звенит, звенит издалека:

Она, как день последний мира,

И светозарна, и горька!

* * *

Тоска по дому… Облачной гряды

Тускнеющие очертанья

И тонкий лук кочевницы-звезды,

Звенящий тетивой молчанья.

Встает неодолимая печаль

От нив земных — до нив небесных.

Скажи, душа, чего тебе так жаль:

Любимых глаз иль звезд безвестных?

Но не постигнет страстная тоска,

Куда стремит свой парус темный:

К живым огням родного далека

Иль в пропасть вечности бездомной.

Романс

Ни роковая кровь, ни жалость, ни желанье…

Ревнивая тоска повинна лишь в одном:

Хочу тебя увлечь в последнее молчанье,

В последний сон души — и уничтожить в нем.

А ты стремишься прочь, любовно приникая,

Ты гонишь мой порыв, зовя себя моей.

Тоскую по тебе, как глубина морская

По легким парусам, кренящимся над ней.

* * *

О, как горька тоской мгновений,

Как вечной мукой солона —

Моих последних вожделений

Из бездны вставшая волна!

Отягчена нездешним жаром,

Жадна безвестной глубиной,

Она виски мои недаром

Спалила страстью ледяной.

В провалах смерти неминучей,

В теснинах пагубного зла —

Она нашла свой вздох певучий,

Свой сладкий голос обрела.

* * *

Глубокая страсть не похожа на юные муки:

Она не умеет стонать и заламывать руки,

Но молча стоит, ожидая последнего слова,

К блаженству и к гибели с равным смиреньем готова,

Чтоб веки сомкнуть и спокойно взойти, если надо,

Тропой осужденных на облачный гребень Левкада.

* * *

Твои глаза всегда угрюмы,

Но полыхающей игрой

Проникновенье свежей думы

Перебегает в них порой.

Так сквозь засовы туч тяжелых,

Замкнувших в полночь небосвод,

Вдруг проструится звездный сполох

И хвойный ветер полыхнет.

* * *

Земля! Когда грудь задохнется

Отчаяньем, едким как дым,-

Повей из родного колодца

В нее шелестящим ночным

Дождем. Пролетающих молний

Перо мне алмазное брось,

И грохотом дом мой наполни,

И мраком, и ветром насквозь!

Корнями в родник потаенный,

В незримые звезды лицом,-

Раздвинь потолок закопченный

Сиреневым буйным кустом!

Неслыханных песен потребуй,

К блаженству меня приневоль —

Глазами, в которых все небо,

Руками, в которых вся боль!

* * *

Так, молодости нет уж и в помине,

От сердца страсть, как песня, далека,

И жизнь суха, как пыльный жгут полыни,

И, как полынь, горька.

Но почему ж, когда руки любимой

Порой коснусь безжизненной рукой,

Вдруг сдавит грудь такой неодолимой,

Такой сияющей тоской?

И почему, когда с тупым бесстрастьем

Брожу в толпе, бессмысленно спеша,

Вдруг изойдет таким поющим счастьем

Глухая, скорбная душа?

И этот взгляд, голодный и усталый,

Сквозь города туманное кольцо,

Зачем я возвожу на вечер алый,

Как на прекрасное лицо?

* * *

Из вихря, холода и света

Ты создал жизнь мою, господь!

Но чтобы песнь была пропета,

Ты дал мне страждущую плоть.

И я подъемлю с горьким гневом

Три ноши: жалость, нежность, страсть,-

Чтоб всепрощающим напевом

К твоим ногам порой упасть.

И сердца смертную усталость

Ты мучишь мукой долгих лет —

Затем, чтоб нежность, страсть и жалость

Вновь стали — холод, вихрь и свет!

Две цветных гравюры

1. Серый дворик

Серый дворик завален рухлядью. Облачно-бледен

Голубоватый денек. Желоб свисает с крыльца.

Гусь и гусыня стоят над лоханью с объедками: шеи

Вылиты из серебра, крылья — узорная чернь.

От пирамидки стволов березовых льется атласный

Мягко-развеянный свет на обомшелый забор.

Тес почернел и раздался: в пролом протянула рябина

Ржавую кисть, проросла бронзовой шапкой сирень.

А над забором встает екатеринински-пышный,

В ветхий багрянец одетый, стройный церковный маяк.

Он осеняет убогую жизнь — и в небо вонзает

На трехсаженной игле черный обветренный крест.

2. Мальчик-пастух

Мальчик-пастух с посошком глядит в туманное небо,

Где распахнула крыло черная стая грачей.

Нежный рот приоткрыт, встревожены тонкие брови,

В серо-лучистых глазах спит, околдована, грусть.

Грудятся свиньи кругом — уступами гладко-округлых

Розово-серых камней в блекло-зеленой траве.

Рылом в кротовью нору уткнулся боров. Свисает

Белая гроздь поросят с маткиных тучных сосков.

Озимь вдали распахнула свой плащ весенний. Но хмуро

Над оловянной рекой бурые дремлют стога.

А на окраине — лес в узор из лапчатых елей

Вплел, как парчовую нить, желтое пламя берез.

Ашхабадская акварель

Чуть свет. Час утра. Тающий полет

Луны за Копетдаг, и вкруг нее

Пронзительная легкая качель

Стрижей. Вот — огненно зазеленел

Тутовник, и застрекотала в нем

Чечетка воробьев. Как лепесток

Цветка, у круч молочный воздух. Вдруг —

По серым шелковинкам облаков

Взлетело пламя.

О, не забывай,

Что мы — жильцы воздушнейшей из звезд

Где даже солнца бесподобный блеск

Окрашен в пурпур нежности твоей!

Двенадцать элегий

Хор жаворонков в синей вышине

Трепещет крылышками. Сердце мне —

Все радостней, беспечней, поднебесней —

Пьянит порхающая песня песней.

Звенят певцы в воздушной синеве,-

Пусть гнездышко у каждого в траве,

Пусть, затенив их крыльями своими,

Парящий ястреб кружится над ними.

О, если бы смог и я, в родных горах,

Отбросить немощь, страсть, желанье, страх

И горький помысл о насущном хлебе!..

О, если бы мог я петь, купаясь в светлом небе!

Громады гор, одетые в леса,

Заснули. Под откосом — полоса.

Луна дрожит в быстробегущей Мтквари.

Бьет полночь. При двенадцатом ударе

На холм кладбищенский спустилась тишина.

Лишь музыка сверчков кругом слышна.

Вздохнет струна и стихнет, замирая,

Но тотчас отзовется ей вторая —

Как будто тысяча воздушных рук

Ткет трепетный, протяжно-слитный звук.

Здесь, позабыв урочище людское,

Земля застыла в дреме и покое,

Здесь отдыхает грудь, полудыша…

Но где же ты теперь, моя душа,

Безудержная, юная, слепая?

Как пела ты, над пропастью ступая!

Как жаждала любить иль умереть!

Тебя уж нет, ты не вернешься впредь…

Тебя уж нет, но к тени быстролетной

Еще тянусь я памятью бесплотной.

А ночь, касаясь утомленных век,

Любовно шепчет мне, что жизнь ушла навек.

III

Букет жасмина на столе моем

Благословляет одинокий дом:

Пускай душа блаженством не согрета,

Он ей несет весь пыл, все буйство лета.

Не знаю, чьей участливой рукой

Зажжен жасмина праздник восковой,-

Залог, быть может, нежности таимой…

Но он подарен не рукой любимой!

Благоуханьем светлым окружен,

Вдыхаю мир, как облако, как сон.

В тебе, благословенная отрада,

Нет примеси губительного яда,

Мятежная тоска тебе чужда…

О, в этом облаке остаться б навсегда!

Бессмертно-молодой хрусталь ключа

Из камня пробивается, журча:

Когда пылает солнце во вселенной,

Он семь цветов дробит в пыли мгновенной,

И я, чтоб в сердце затушить огонь,

Живую радугу ловлю в ладонь.

Как жаждал я несбыточного рая!

И, ‘над ручьем от жажды умирая’,

Припав к камням, как я молил у них

Отдохновенной ласки… хоть на миг!

И вот ключа целительная сила

Все страстные томленья погасила,

И свежей мглой мне сердце обволок

Один всеутоляющий глоток.

Преодоленье… Поднимаюсь я

По руслу пересохшего ручья.

Пусть лоб мне опаляет зной небесный,

Пусть спотыкаюсь на тропе отвесной,

Пусть сердце задыхается в груди,-

Иду… Зачем? Что манит впереди?

Вершина. На корнях сосны столетней

Прилягу здесь. Как жарок воздух летний!

Как сладко слиты — фимиам смолы

И свежесть из долины, полной мглы!

Тень облаков скользит, лаская горы…

И вновь влекут безбрежные просторы,

И сердцу вновь желанен божий свет…

Но вниз дороги нет и вверх дороги нет.

На кладбище, в живой тени дубов,

Небытия ловлю священный зов,

Но он звучит мне нынче по-иному.

Погружены в бесчувственную дрему

Прохладных намогильников ряды —

Под вечной лаской солнца иль звезды.

Всего благословенного лишенный,

Без радости, с душой опустошенной,

Я долго был со смертью обручен —

И страстно рвался в беспробудный сон.

И что ж! Теперь, на солнечном погосте,

Где под землей бездумно тлеют кости,

Вдыхаю вновь стозвучный трепет дня —

И сладко усыпляет он меня.

Но разве листьев шорох и движенье

Не та же тишина небытия,

Которую звала, тоскуя, грудь моя?

VII

В воздушном море облако плывет.

Что движет им? Куда стремит полет?

Где поднебесное его жилище?

Всего земного радостней и чище,-

Оно подобно, в тихой вышине,

От неба оторвавшейся волне.

Скользит в долине тень его живая,

С холма на холм легко переплывая,

То нежно обнимая гребни гор,

То опускаясь в луговой простор.

Любому сердцу и любому саду

Равно дарит любовную прохладу

Посланница бесстрастной высоты…

Не так же ли, мой стих, ласкаешь землю ты?

VIII

Двух бабочек влюбленная чета

Крылатой пляской кротко занята.

Воздушные! Что им тоска людская!

Не устают они, круги смыкая,

Порханьями друг друга обнимать.

Вот врозь летят, вот встретились опять,

Вот на шиповник белый сели рядом…

Слежу за ними безмятежным взглядом,

И кровь, неукротимая порой,

Усыплена божественной игрой.

Но если б то, что гибельно и мило,

Мне сердце вновь бездумьем осенило,-

Как беззаветно вновь отдался б я

Восторгу и тоске родного бытия!

Я не дошел до моря. Но вдали,

На пасмурной окраине земли,

Мерцало зеркало. И ширь морская,

Прикосновеньем веющим лаская

Горячий лоб, разоблачила вдруг

В душе моей гнездящийся недуг.

И сердце обожгли воспоминанья…

О, сколько в прошлом счастья и страданья!

Но радость, что встречалась мне в пути,

Я погубил, не дав ей расцвести.

Стою в раздумье, тайном и глубоком…

И этот стих, склоняясь перед роком,

Я посвящаю морю — и тебе,

Последний отблеск дня в моей ночной судьбе!

Поет природа. Все шумит кругом,

Пахучий ветер залетает в дом:

Перед балконом липа вековая,

Дремотные мечтанья навевая,

Качается в торжественном цвету.

Ее пыльца дымится на лету,

Могучая листва звенит протяжно,

А ветви машут медленно и важно…

Что ж! Разве липа сетовать должна

О том, что отгорит ее весна?

Цветет… К чему ей горькая наука,

Что на земле всесильна лишь разлука?

Нет! В этот свой неповторимый час

Она волшебно покоряет нас,

А после… Остов под сыпучим снегом

Приникнет памятью к давно угасшим негам.

Прочь от земли! Пора мне стать звездой —

Одной из тех, что легкой чередой

Проносятся по призрачному кругу

И светят, сквозь вселенную, друг другу.

Они чужды тревогам, страсть не жгла

Их облачно-эфирные тела,

Их души серафически спокойны,

Они — небесной участи достойны…

Хочу и я в бездонность к ним упасть,

Из сердца вместе с кровью вырвать страсть,

Расстаться с жизнью, беспощадно зная,

Что не нужна душе юдоль иная,

Что муки больше нет и страха нет,

Когда пронижет тьму очей любимых свет.

XII

Прости мне, Муза! На закате дней

Посмел воззвать я к милости твоей.

Я верил: скорбный звук последних песен

Разрушит мир, что стал для сердца тесен.

Ты слушаешь с улыбкой этот стих…

Нет, я не смел касаться струн твоих:

Былой восторг в их трепете тревожном,

И вновь душа томится невозможным:

Из облачного полузабытья

Ее к забытой жизни вызвал я —

Безвестной властью песенного слова.

И нежный образ мне явился снова.

Но, в волшебство напева облечен,

Стал ближе, кротче, безмятежней он…

Из Санои

Так живи, чтоб сам ты смертью был избавлен от живых,

А не так живи, чтоб смертью от себя избавить их.

Источник текста: Александр Кочетков. С любимыми не расставайтесь! Стихотворения и поэмы. Москва: Советский писатель, 1985.

Александр Кочетков.Стихотворения

Читайте также:

Александр Кочетков.
Стихотворения