Стихотворения, Катенин Павел Александрович, Год: 1869 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 21 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

П. А. Катенин

Стихотворения

Оригинал здесь — http://decemb.hobby.ru/index.shtml?litera/poezia/katenin

СОДЕРЖАНИЕ

Грусть на корабле

Ольга (Из Бюргера)

А.С. Пушкину

Элегия (‘Фив и музы! нет вам жестокостью равных…’)

Солдатская песнь, сочиненная и петая во время соединения войск у города Смоленска

Партизан Давыдов

Осенняя грусть

Новый год

Хата, песни, вечерница

Буря

Луна

К луне

Два счастья

Узник к мотыльку

Песнь узника

Сравнение

А ветер выл

Летний северный вечер

К лугу

Грусть в тишине

Песнь бродяги

К почтовому колокольчику

Ранняя весна на родине

Воспоминание

Сельская вечеря

Первый снег

Москва

Что делать?

Элегия (‘Три юные лавра когда я садил…’)

Две дороги

ГРУСТЬ НА КОРАБЛЕ

Ветр нам противен, и якорь тяжелый

Ко дну морскому корабль приковал.

Грустно мне, грустно, тоскую день целый,

Знать, невеселый денек мне настал.

Скоро минуло отрадное время,

Смерть всё пресекла, наш незваный гость,

Пала на сердце кручина как бремя:

Может ли буре противиться трость?

С жизненной бурей борюсь я три года,

Три года милых не видел в глаза.

Рано с утра поднялась непогода:

Смолкни хоть к полдню, лихая гроза!

Что ж! может, счастливей буду, чем прежде,

С матерью свидясь, обнявши друзей.

Полно же, сердце, вернися к надежде,

Чур, ретивое, себя не убей.

1814

ОЛЬГА

Из Бюргера

Ольгу сон тревожил слезный,

Смутный ряд мечтаний злых:

‘Изменил ли, друг любезный?

Или нет тебя в живых?’

Войск деля Петровых славу,

С ним ушел он под Полтаву:

И не пишет ни двух слов:

Всё ли жив он и здоров.

На сраженьи пали шведы,

Турк без брани побежден,

И, желанный плод победы,

Мир России возвращен,

И на родину с венками,

С песньми, с бубнами, с трубами

Рать, под звон колоколов,

Шла почить от всех трудов

И везде толпа народа,

Старый, малый — все бегут

Посмотреть, как из похода

Победители идут,

Все навстречу, на дорогу,

Кличут: ‘Здравствуй! слава богу!’

Ах! на Ольгин лишь привет

Ниотколь ответа нет.

Ищет, спрашивает, худо:

Слух пропал о нем давно,

Жив ли, нет—не знают, чудо!

Словно канул он на дно.

Тут, залившися слезами,

В перси бьет себя руками,

Рвет, припав к сырой земле,

Черны кудри на челе.

Мать к ней кинулась поспешно:

‘Что ты? что с тобой, мой свет?

Разве горе неутешно?

С нами бога разве нет?’

— ‘Ах! родима, всё пропало,

Свету-радости не стало.

Бог меня обидел сам:

Горе, горе бедным нам!’

— ‘Воля божия! Создатель —

Нам помощник ко всему,

Он утех и благ податель:

Помолись, мой свет, ему’.

— ‘Ах! родима, всё пустое,

Бог послал мне горе злое,

Бог без жалости к мольбам:

Горе, горе бедным нам!’

— ‘Слушай, дочь! в Украйне дальней,

Может быть, жених уж твой

Обошел налой венчальный

С красной девицей иной.

Что изменника утрата?

Рано ль, поздно ль — будет плата,

И от божьего суда

Не уйдет он никогда’.

— ‘Ах! родима, всё пропало,

Нет надежды, нет как нет,

Свету-радости не стало,

Что одной мне белый свет?

Хуже гроба, хуже ада.

Смерть — одна, одна отрада,

Бог без жалости к слезам:

Горе, горе бедным нам!’

— ‘Господи! прости несчастной,

В суд с безумной не входи,

Разум, слову непричастный,

К покаянью приведи.

Не крушися, дочь, чрез меру,

Бойся муки, вспомни веру:

Сыщет чуждая греха

Неземного жениха’.

— ‘Где ж, родима, злее мука?

Или где мученью край?

Ад мне — с суженым разлука,

Вместе с ним — мне всюду рай.

Не боюсь смертей, ни ада.

Смерть — одна, одна отрада:

С милым врозь несносен свет,

Здесь, ни там блаженства нет’.

Так весь день она рыдала,

Божий промысел кляла,

Руки белые ломала,

Черны волосы рвала,

И стемнело небо ясно,

Закатилось солнце красно,

Все к покою улеглись,

Звезды яркие зажглись.

И девица горько плачет,

Слезы градом по лицу,

И вдруг полем кто-то скачет,

Кто-то, всадник, слез к крыльцу,

Чу! за дверью зашумело,

Чу! кольцо в ней зазвенело,

И знакомый голос вдруг

Кличет Ольгу: ‘Встань, мой друг!

Отвори скорей без шуму.

Спишь ли, милая, во тьме?

Слезну думаешь ли думу?

Смех иль горе на уме?’

— ‘Милый! ты! так поздно к ночи!

Я все выплакала очи

По тебе от горьких слез.

Как тебя к нам бог принес?’

— ‘Мы лишь ночью скачем в поле.

Я с Украйны за тобой,

Поздно выехал оттоле,

Чтобы взять тебя с собой’.

— ‘Ах! войди, мой ненаглядный!

В поле свищет ветер хладный,

Здесь в объятиях моих

Обогрейся, мой жених!’

— ‘Пусть он свищет, пусть колышет,

Ветру воля, нам пора.

Ворон конь мой к бегу пышет,

Мне нельзя здесь ждать утра.

Встань, ступай, садись за мною,

Ворон конь домчит стрелою,

Нам сто верст еще: пора

В путь до брачного одра’.

— ‘Ах! какая в ночь дорога!

И сто верст езды для нас!

Бьют часы… побойся бога:

До полночи только час’.

— ‘Месяц светит, ехать споро,

Я как мертвый еду скоро:

Довезу и до утра

Вплоть до брачного одра’.

— ‘Как живешь? скажи нелестно,

Что твой дом? велик? высок?’

— ‘Дом — землянка’. — ‘Как в ней?’ — ‘Тесно’.

— ‘А кровать нам?’—‘Шесть досок’.

— ‘В ней уляжется ль невеста?’

— ‘Нам двоим довольно места.

Встань, ступай, садись за мной:

Гости ждут меня с женой’.

Ольга встала, вышла, села

На коня за женихом,

Обвила ему вкруг тела

Руки белые кольцом.

Мчатся всадник и девица,

Как стрела, как пращ, как птица,

Конь бежит, земля дрожит,

Искры бьют из-под копыт.

Справа, слева, сторонами,

Мимо глаз их взад летят

Сушь и воды, под ногами

Конскими мосты гремят.

‘Месяц светит, ехать споро,

Я как мертвый — еду скоро.

Страшно ль, светик, с мертвым спать?’

— ‘Нет… что мертвых поминать?’

Что за звуки? что за пенье?

Что за вранов крик во мгле?

Звон печальный! погребенье!

‘Тело предаем земле’.

Ближе, видят: поп с собором,

Гроб неся, поют всем хором,

Поступь медленна, тяжка,

Песнь нескладна и дика.

‘Что вы воете не к месту?

Хоронить придет чреда,

Я к венцу везу невесту,

Вслед за мною все туда!

У моей кровати спальной,

Клир! пропой мне стих венчальный,

Службу, поп! и ты яви,

Нас ко сну благослови’.

Смолкли, гроба как не стало,

Все послушно вдруг словам,

И поспешно побежало

Всё за ними по следам.

Мчатся всадник и девица,

Как стрела, как пращ, как птица,

Конь бежит, земля дрожит,

Искры бьют из-под копыт.

Справа, слева, сторонами,

Горы, долы и поля —

Взад летит всё, под ногами

Конскими бежит земля.

‘Месяц светит, ехать споро,

Я как мертвый еду скоро.

Страшно ль, светик, с мертвым спать?’

— ‘Полно мертвых поминать’.

Казни столп, над ним за тучей

Брезжит трепетно луна,

Чьей-то сволочи летучей

Пляска вкруг его видна.

‘Кто там! сволочь! вся за мною!

Вслед бегите все толпою,

Чтоб под пляску вашу мне

Веселей прилечь к жене’.

Сволочь с песнью заунывной

Понеслась за седоком,

Словно вихорь бы порывный

Зашумел в бору сыром.

Мчатся всадник и девица,

Как стрела, как пращ, как птица,

Конь бежит, земля дрожит,

Искры бьют из-под копыт.

Справа, слева, сторонами,

Взад летят луга, леса:

Всё мелькает пред глазами:

Звезды, тучи, небеса.

‘Месяц светит, ехать споро,

Я как мертвый еду скоро.

Страшно ль, светик, с мертвым спать?’

— ‘Ах! что мертвых поминать!’

— ‘Конь мой! петухи пропели,

Чур! заря чтоб не взошла,

Гор вершины забелели:

Мчись как из лука стрела.

Кончен, кончен путь наш дальний,

Уготовлен одр венчальный.

Скоро съездил как мертвец,

И доехал наконец’.

Наскакал в стремленьи яром

Конь на каменный забор,

С двери вдруг хлыста ударом

Спали петли и запор.

Конь в ограду, там — кладбище,

Мертвых вечное жилище,

Светят камни на гробах

В бледных месяца лучах.

Что же мигом пред собою

Видит Ольга? чудо! страх!

Латы всадника золою

Все рассыпались на прах:

Голова, взгляд, руки, тело —

Всё на милом помертвело,

И стоит уж он с косой,

Страшный остов костяной.

На дыбы конь ворон взвился,

Диким голосом заржал,

Стукнул в землю, провалился

И невесть куда пропал.

Вой на воздухе высоко,

Скрежет под землей глубоко,

Ольга в страхе без ума,

Неподвижна и нема.

Тут над мертвой заплясали

Адски духи при луне,

И протяжно припевали

Ей в воздушной вышине:

‘С богом в суд нейди крамольно,

Скорбь терпи, хоть сердцу больно.

Казнена ты во плоти,

Грешну душу бог прости!’

1816, 1831

А.С. ПУШКИНУ

Вот старая, мой милый, быль,

А может быть, и небылица,

Сквозь мрак веков и хартий пыль

Как распознать? Дела и лица —

Всё так темно, пестро, что сам,

Сам наш исторьограф почтенный,

Прославленный, пренагражденный,

Едва ль не сбился там и сям.

Но верно, что с большим стараньем,

Старинным убежден преданьем,

Один ученый наш искал

Подарков, что певцам в награду

Владимир щедрый раздавал,

И, вобрази его досаду,

Ведь не нашел.— Конь, верно, пал,

О славных латах слух пропал:

Французы ль, как пришли к Царьграду

(Они ведь шли в Ерусалим

За гроб Христов, святым походом,

Да сбились, и случилось им

Царьград разграбить мимоходом),

Французы ли, скажу опять,

Изволили в числе трофеев

Их у наследников отнять,

Да по обычаю злодеев

В парижский свой музеум взять?

Иль время, лет трудившись двести,

Подъело ржавчиной булат,

Но только не дошло к нам вести

Об участи несчастных лат.

Лишь кубок, говорят, остался

Один в живых из всех наград,

Из рук он в руки попадался,

И даже часто невпопад.

Гулял, бродил по белу свету,

Но к настоящему поэту

Пришел, однако, на житье.

Ты с ним, счастливец, поживаешь,

В него ты через край вливаешь,

Свое волшебное питье,

В котором Вакха лоз огнистых

Румяный, сочный, вкусный плод

Растворен свежестию чистых

Живительных Кастальских вод.

Когда, за скуку в утешенье,

Неугомонною судьбой

Дано мне будет позволенье,

Мой друг, увидеться с тобой,—

Из кубка, сделай одолженье,

Меня питьем своим напой,

Но не облей неосторожно:

Он, я слыхал, заворожен,

И смело пить тому лишь можно,

Кто сыном Фебовым рожден.

Невинным опытом сначала

Узнай — правдив ли этот слух,

Младых романтиков хоть двух

Проси отведать из бокала,

И если, капли не пролив,

Напьются милые свободно,

Тогда и слух, конечно, лжив

И можно пить кому угодно,

Но если, боже сохрани,

Замочат пазуху они, —

Тогда и я желанье кину,

В урок поставлю их беду

И вслед Ринальду-паладину

Благоразумием пойду:

Надеждой ослеплен пустою,

Опасным не прельщусь питьем

И, в дело не входя с судьбою,

Останусь лучше при своем,

Налив, тебе подам я чашу,

Ты выпьешь, духом закипишь,

И тихую беседу нашу

Бейронским пеньем огласишь.

1828

ЭЛЕГИЯ

‘Фив и музы! нет вам жестокостью равных

В сонме богов — небесных, земных и подземных.

Все, кроме вас, молельцам благи и щедры:

Хлеб за труды земледельцев рождает Димитра,

Гроздие — Вакх, елей — Афина-Паллада,

Мощная в битвах, она ж превозносит ироев,

Правит Тидида копьем и стрелой Одиссея,

Кинфия славной корыстью радует ловчих,

Красит их рамо кожею льва и медведя,

Странникам путь указует Эрмий вожатый,

Внемлет пловцам Посидон и, смиряющий бурю,

Вводит утлый корабль в безмятежную пристань,

Пылкому юноше верный помощник Киприда:

Всё побеждает любовь, и, счастливей бессмертных,

Нектар он пьет на устах обмирающей девы,

Хрона державная дщерь, владычица Ира,

Брачным дарует детей, да спокоят их старость,

Кто же сочтет щедроты твои, о всесильный

Зевс-Эгиох, податель советов премудрых,

Скорбных и нищих отец, ко всем милосердный!

Боги любят смертных, и Аид незримый

Скипетром кротким пасет бесчисленных мертвых,

К вечному миру отшедших в луга Асфодели.

Музы и Фив! одни вы безжалостно глухи.

Горе безумцу, служащему вам! обольщенный

Призраком славы, тратит он счастье земное,

Хладной толпе в посмеянье, зависти в жертву

Предан несчастный, и в скорбях, как жил, умирает.

Повестью бедствий любимцев ваших, о музы,

Сто гремящих уст молва утомила:

Камни и рощи двигал Орфей песнопеньем,

Строгих Ерева богов подвигнул на жалость,

Люди ж не сжалились: жены певца растерзали,

Члены разметаны в поле, и хладные волны

В море мчат главу, издающую вопли.

Злый Аполлон! на то ли сам ты Омиру

На ухо сладостно пел бессмертные песни,

Дабы скиталец, слепец, без крова и пищи,

Жил он незнаем, родился и умер безвестен?

Всуе прияла ты дар красоты от Киприды,

Сафо-певица! Музы сей дар отравили:

Юноша гордый певицы чудесной не любит,

С девой простой он делит ложе Гимена,

Твой же брачный одр — пучина Левкада.

Бранный Эсхил! напрасно на камне чужбины

Мнишь упокоить главу, обнаженную Хроном:

С смертью в когтях орел над нею кружится.

Старец Софокл! умирай — иль, несчастней Эдипа,

В суд повлечешься детьми, прославлен безумным.

После великих примеров себя ли напомню?

Кроме чести, всем я жертвовал музам,

Что ж мне наградой? — зависть, хула и забвенье.

Тщетно в утеху друзья твердят о потомстве,

Люди те же всегда: срывают охотно

Лавр с недостойной главы, но редко венчают

Терном заросшую мужа благого могилу,

Музы! простите навек, соха Триптолема

Впредь да заменит мне вашу изменницу лиру.

Здесь в пустыне, нет безумцев поэтов,

Здесь безвредно висеть ей можно на дубе,

Чадам Эола служа и вторя их песни’.

Сетуя, так вещал Евдор благородный,

Сын Полимаха-вождя и лепой Дориды,

Дщери Порфирия, славного честностью старца.

Предки Евдора издревле в дальнем Епире

Жили, между Додонского вещего леса,

Града Вуфрота, и мертвых вод Ахерузы,

Двое, братья родные, под Трою ходили:

Старший умер от язвы в брани суровой,

С Неоптолемом младший домой возвратился,

Дети и внуки их все были ратные люди.

Власть когда утвердилась владык македонских,

Вождь Полимах царю-полководцу Филиппу,

Сам же Евдор служил царю Александру,

С ним от Пеллы прошел до Индейского моря.

Бился в многих боях, но, духом незлобный,

Лирой в груди заглушал военные крики,

Пел он от сердца, и часто невольные слезы

Тихо лились из очей товарищей ратных,

Молча сидящих вокруг и внемлющих песни.

Сам Александр в Дамаске на пире вечернем

Слушал его и почтил нелестной хвалою,

Верно бы, царь наградил его даром богатым,

Если б Евдор попросил, но просьб он чуждался.

После ж, как славою дел ослепясь, победитель,

Клита убив, за правду казнив Каллисфена,

Сердцем враждуя на верных своих македонян,

Юных лишь персов любя, питомцев послушных,

Первых сподвижников прочь отдалил бесполезных,—

Бедный Евдор укрылся в наследие предков,

Меч свой и щит повесив на гвоздь для покоя,

К сельским трудам не привыкший, лирой любезной

Мнил он наполнить всю жизнь и добыть себе славу.

Льстяся надеждой, предстал он на играх Эллады,

Демон враждебный привел его! правда, с вниманьем

Слушал народ, вполголоса хвальные речи

Тут раздавались и там, и дважды и трижды

Плеск внезапный гремел, но судьи поэтов

Важно кивали главой, пожимали плечами,

Сердца досаду скрывая улыбкой насмешной.

Жестким и грубым казалось им пенье Евдора.

Новых поэтов поклонники судьи те были,

Коими славиться начал град Птолемея.

Юноши те предтечей великих не чтили:

Наг был в глазах их Омир, Эсхил неискусен,

Слаб дарованьем Софокл и разумом — Пиндар,

Друг же друга хваля и до звезд величая,

Юноши (семь их числом) назывались Плеядой,

В них уважал Евдор одного Феокрита

Судьи с обидой ему в венце отказали,

Он, не желая врагов печалию тешить,

Скрылся от них, но в дальнем, диком Епире,

Сидя у брега реки один и прискорбен,

Жалобы вслух воссылал на муз и на Фива.

Ночь расстилала меж тем священные мраки,

Луч вечерней зари на западе меркнул,

В небе безоблачном редкие искрились звезды,

Ветр благовонный дышал из кустов, и порою

Скрытые в гуще ветвей соловьи окликались.

Боги услышали жалобный голос Евдора,

Эрмий над ним повел жезлом благотворным —

Сном отягчилась глава и склонилась на рамо.

Дщерь Мнемозины, богиня тогда Каллиопа

Легким полетом снеслась от высокого Пинда.

Образ приемлет она младой Эгемоны,

Девы прелестной, Евдором страстно любимой

В юные годы, с нею он сладость Гимена

Думал вкусить, но смерти гений суровый

Дхнул на нее — и рано дева угасла,

Скромной подобно лампаде, на ночь зажженной

В хижине честной жены — престарелой вдовицы,

С помощью дщерей она при свете лампады

Шелком и златом спешит дошивать покрывало,

Редкий убор, заказанный царской супругой,

Коего плата зимой их прокормит семейство:

Долго трудятся они, когда ж пред рассветом

Третий петел вспоет, хозяйка опасно

Тушит огонь, и дщери ко сну с ней ложатся,

Радость семейства, юношей свет и желанье,

Так Эгемона, увы! исчезла для друга,

В сердце оставив его незабвенную память.

Часто сражений в пылу об ней он нежданно

Вдруг вспоминал, и сердце в нем билось смелее,

Часто, славя на лире богов и ироев,

Имя ее из уст излетало невольно,

Часто и в снах он видел любимую деву.

В точный образ ее богиня облекшись,

Стала пред спящим в алой, как маки, одежде,

Розы румянцем свежие рделись ланиты,

Светлые кудри вились по плечам обнаженным,

Белым как снег, и небу подобные очи

Взведши к нему, так молвила голосом сладким:

‘Милый! не сетуй напрасно, жалобой строгой

Должен ли ты винить богов благодатных —

Фива и чистых сестр, пиерид темновласых?

Их ли вина, что терпишь ты многие скорби?

Властный Хронид по воле своей неиспытной

Благо и зло ив урн роковых изливает.

Втайне ропщешь ли ты на скудость стяжаний?

Лавр Геликона, ты знал, бесплодное древо,

В токе Пермесском не льется злато Пактола.

Злата искать ты мог бы, как ищут другие,

Слепо служа страстям богатых и сильных…

Вижу, ты движешь уста, и гнев благородный

Вспыхнул огнем на челе… о друг, успокойся:

Я не к порочным делам убеждаю Евдора,

Я лишь желаю спросить: отколе возникнул

В сердце твоем сей жар к добродетели строгой,

Ненависть к злу и к низкой лести презренье?

Кто освятил твою душу? — чистые музы.

С детства божественных пчел питаяся медом,

Лепетом отрока вторя высокие песни,

Очи и слух вперив к холмам Аонийским,

Горних благ ища, ты дольние презрел:

Так, если ветр утихнет, в озере светлом

Слягут на дно песок и острые камни,

В зеркале вод играет новое солнце,

Странник любуется им и, зноем томимый,

В чистых струях утоляет палящую жажду,

Кто укреплял тебя в бедствах, в ударах судьбины,

В горькой измене друзей, в утрате любезных?

Кто врачевал твои раны? — девы Парнаса.

Кто в далеких странах во брани плачевной,

Душу мертвящей видом кровей и пожаров,

Ярые чувства кротил и к стону страдальцев

Слух умилял? — они ж, аониды благие,

Печной подобно кормилице, ласковой песнью

Сон наводящей и мир больному младенцу.

Кто же и ныне, о друг, в земле полудикой,

Мглою покрытой, с областью Аида смежной,

Чарой мечты являет очам восхищенным

Роскошь Темпейских лугов и величье Олимпа?

Всем обязан ты им и счастлив лишь ими.

Судьи лишили венца—утешься, любезный:

Мид-судия осудил самого Аполлона.

Иль без венцов их нет награды поэту?

Ах! в таинственный час, как гений незримый

Движется в нем и двоит сердца биенья,

Оком объемля вселенной красу и пространство,

Ухом в себе внимая волшебное пенье,

Жизнию полн, подобной жизни бессмертных,

Счастлив певец, счастливейший всех человеков.

Если Хрон, от власов обнажающий темя,

В сердце еще не убил священных восторгов,

Пой, Евдор, и хвались щедротами Фива.

Или… страшись: беспечных музы не любят.

Горе певцу, от кого отвратятся богини!

Тщетно, раскаясь, захочет призвать их обратно:

К неблагодарным глухи небесные девы’.

Смолкла богиня и, белым завесясь покровом,

Скрылась от глаз, Евдор, востревожен виденьем,

Руки к нему простирал и, с усилием тяжким

Сон разогнав, вскочил и кругом озирался.

Робкую шумом с гнезда он спугнул голубицу:

Порхнула вдруг и, сквозь частые ветви спасаясь,

Краем коснулась крыла висящия лиры:

Звон по струнам пробежал, и эхо дубравы

Сребряный звук стенаньем во тьме повторило.

‘Боги! — Евдор воскликнул, — сон ли я видел?

Тщетный ли призрак, ночное созданье Морфея,

Или сама явилась мне здесь Эгемона?

Образ я видел ее и запела, но тени

Могут ли вспять приходить от полей Перзефоны?

Разве одна из богинь, несчастным утешных,

В милый мне лик облеклась, харитам подобный?..

Разум колеблется мой, и решить я не смею,

Волю ж ее я должен исполнить святую’.

Так он сказал и, лиру отвесив от дуба,

Путь направил в свой дом, молчалив и задумчив.

1828

СОЛДАТСКАЯ ПЕСНЬ, СОЧИНЕННАЯ И ПЕТАЯ ВО ВРЕМЯ СОЕДИНЕНИЯ ВОЙСК У ГОРОДА СМОЛЕНСКА В ИЮЛЕ 1812 ГОДА

На голос: Веселяся в чистом поле.

Вспомним, братцы, россов славу

И пойдем врагов разить!

Защитим свою державу:

Лучше смерть — чем в рабстве жить.

Мы вперед, вперед, ребята,

С богом, верой и штыком!

Вера нам и верность свята:

Победим или умрем!

Под смоленскими стенами,

Здесь, России у дверей,

Стать и биться нам с врагами!..

Не пропустим злых зверей!

Вот рыдают наши жены,

Девы, старцы вопиют,

Что злодеи разъяренны

Меч и пламень к ним несут.

Враг строптивый мещет громы,

Храмов божьих не щадит,

Топчет нивы, палит домы,

Змеем лютым в Русь летит!

Русь святую разоряет!..

Нет уж сил владеть собой:

Бранный жар в крови пылает,

Сердце просится на бой!

Мы вперед, вперед, ребята,

С богом, верой и штыком!

Вера нам и верность свята:

Победим или умрем!

ПАРТИЗАН ДАВЫДОВ

Усач. Умом, пером остер он, как француз,

Но саблею французам страшен:

Он не дает топтать врагам нежатых пашен

И, закрутив гусарский ус,

Вот потонул в густых лесах с отрядом —

И след простыл!.. То невидимкой он, то рядом,

То, вынырнув опять, следом

Идет за шумными французскими полками

И ловит их, как рыб, без невода, руками.

Его постель — земля, а лес дремучий — дом!

И часто он, с толпой башкир и с козаками,

И с кучей мужиков, и конных русских баб,

В мужицком армяке, хотя душой не раб,

Как вихорь, как пожар, на пушки, на обозы,

И в ночь, как домовой, тревожит вражий стан.

Но милым он дарит, в своих куплетах, розы.

Давыдов! Это ты, поэт и партизан!..

Между 1812 — 1825

ОСЕННЯЯ ГРУСТЬ

Опять вас нет, дни лета золотого,—

И темный бор, волнуясь, зашумел,

Уныл, как грусть, вид неба голубого —

И свежий луг, как я, осиротел!

Дождусь ли, друг, чтоб в тихом мае снова

И старый лес и бор помолодел?

Но грудь теснят предчувствия унылы:

Не вестники ль безвременной могилы?

Дождусь ли я дубравы обновленья,

И шепота проснувшихся ручьев,

И по зарям певцов свободных пенья,

И, спутницы весенних вечеров,

Мечты, и мук ее — и наслажденья?..

Я доживу ль до тающих снегов?

Иль суждено мне с родиной проститься

И сладкою весной не насладиться!..

Между 1817 — 1822

НОВЫЙ ГОД

Как рыбарь в море запоздалый

Среди бушующих змбей,

Как путник, в час ночной, усталый

В беспутной широте степей, —

Так я в наземной сей пустыне

Свершаю мой неверный ход.

Ах, лучше ль будет мне, чем ныне?

Что ты судишь мне, новый год?

Но ты стоишь так молчаливо,

Как тень в кладбищной тишине,

И на вопрос нетерпеливый

Ни слова, ни улыбки мне…

<1825>

ХАТА, ПЕСНИ, ВЕЧЕРНИЦА

‘Свежо! Не завернем ли в хату?’ —

Сказал я потихоньку брату,

А мы с ним ехали вдвоем.

‘Пожалуй,— он сказал,— зайдем!’

И сделали… Вошли, то хата

Малороссийская была:

Проста, укромна, небогата,

Но миловидна и светла…

Пуки смолистые лучины

На подбеленном очаге,

Младые паробки, дивчины,

Шутя, на дружеской ноге,

На жениханье, вместе сели

И золоченый пряник ели…

Лущат орехи и горох.

Тут вечерница!.. Песни пели…

И, с словом: ‘Помогай же бог!’ —

Мы, москали, к ним на порог!..

Нас приняли — и посадили,

И скоморохи-козаки

На тарабанах загудели.

Нам мед и пиво подносили,

Вареники и галушки

И чару вкусной вареницы —

Усладу сельской вечерницы,

И лобобриты старики

Роменский в люльках запалили,

Хлебая сливянки глотки.

Как вы свежи! Как белолицы!

Какой у вас веселый взгляд

И в лентах радужных наряд!

Запойте ж, дивчины-певицы,

О вашей милой старине,

О давней гетманов войне!

Запойте, девы, песню-чайку

И похвалите в песне мне

Хмельницкого и Наливайку…

Но вы забыли старину,

Тот век, ту славную войну,

То время, людям дорогое,

И то дешевое житье!..

Так напевайте про другое,

Про ваше сельское бытье.

И вот поют: ‘Гей, мати, мати!

(То голос девы молодой

К старушке матери седой)

Со мной жартует он у хати,

Шутливый гость, младой москаль!’

И отвечает ей старушка:

‘Ему ты, дочка, не подружка:

Не заходи в чужую даль,

Не будь глупа, не будь слугою!

Его из хаты кочергою!’

И вот поют: ‘Шумит, гудет,

И дождик дробненькой идет:

Что мужу я скажу седому?

И кто меня проводит к дому?..’

И ей откликнулся козак

За кружкой дедовского меда:

‘Ты положися на соседа,

Он не хмелен и не дурак,

И он тебя проводит к дому!’

Но песня есть одна у вас,

Как тошно Грицу молодому,

Как, бедный, он в тоске угас!

Запой же, гарная девица,

Мне песню молодого Грица!

‘Зачем ты в поле, по зарям,

Берешь неведомые травы?

Зачем, тайком, к ворожеям,

И с ведьмой знаешься лукавой?

И подколодных змей с приправой

Варишь украдкою в горшке? —

Ах, чернобривая колдует…’

А бедный Гриц?.. Он всё тоскует,

И он иссох, как тень, в тоске —

И умер он!.. Мне жалко Грица:

Он сроден… Поздно!.. Вечерница

Идет к концу, и нам пора!

Грязна дорога — и гора

Взвилась крутая перед нами,

мы, с напетыми мечтами,

В повозку… Колокол гудит,

Ямщик о чем-то говорит…

Но я мечтой на вечернице

И всё грущу о бедном Грице!..

<1825>

БУРЯ

Что небо стало без лазури,

И волны ходят по Неве,

И тени облаков мелькают по траве?

Я слышу приближенье бури.

Я здесь не знаю, что творится надо мной,

Но близ меня, в щели стенной,

Уныло ветер завывает,

И он как будто мне о чем-то вспоминает

И будит давнюю какую-то мечту.

О ветер, ветер! Ты свободен, —

Зачем же рвешься в тесноту?..

Ах! Если бы я мог, оставя суету

И в чувствах нов и благороден,

Летать, как ветер по полям!

И только рано по зарям,

Прокравшись близ тюрьмы сторонкой,

Несчастным узникам тихонько

О чем-то милом напевать

И горьких в сладкое забвенье погружать!..

Между 9 марта — 31 мая 1826

ЛУНА

Луна прекрасная светила

В тиши лазоревых полей

И ярче золота златила

Главы подкрестные церквей.

А бедный узник за решеткой

Мечтал о божьих чудесах

Он их читал, как почерк четкий,

И на земле и в небесах

И в тайной книге прошлой жизни

Он с умиленьем их читал,

И с мыслью о святой отчизне

Сидел, терпел — и уповал!

Между 9 марта — 31 мая 1826

К ЛУНЕ

Среди безмолвия ночного

Луна так весело глядит,

И луч ее у часового

На ясном кивере горит!

Ах! Погляди ко мне в окошко

И дай мне весть о вышине,

Чтоб я, утешенный немножко,

Увидел счастье хоть во сне.

Между 9 марта — 31 мая 1826

ДВА СЧАСТЬЯ

Земное счастье мне давалось,

Но я его не принимал

К иному чувство порывалось,

Иного счастья я искал!

Нашел ли? — тут уста безмолвны…

Еще в пути моя ладья,

Еще кругом туман и волны,

И будет что? — не знаю я!

Между 9 марта — 31 мая 1826

УЗНИК К МОТЫЛЬКУ

Дитя душистых роз и поля!

Зачем сюда ты залетел?

Здесь плен и скучная неволя:

Я уж терпеньем накипел,

Забыл о радостях в природе,

О тихом счастии в лесах,

А ты сгрустишься по свободе

И по родимых небесах

Лети ж на волю—веселися!

И в золотой рассвета час

Святому богу помолися

И будь у счастья гость за нас!

1826

ПЕСНЬ УЗНИКА

Не слышно шуму городского,

В заневских башнях тишина!

И на штыке у часового

Горит полночная луна!

А бедный юноша! ровесник

Младым цветущим деревам,

В глухой тюрьме заводит песни

И отдает тоску волнам!

‘Прости, отчизна, край любезны

Прости, мой дом, моя семья!

Здесь за решеткою железной —

Уже не свой вам больше я!

Не жди меня отец с невестой,

Снимай венчальное кольцо,

Застынь мое навеки место,

Не быть мне мужем и отцом!

Сосватал я себе неволю,

Мой жребий — слезы и тоска!

Но я молчу, — такую долю

Взяла сама моя рука. <...>‘

Уж ночь прошла, с рассветом в злате

Давно день новый засиял!

А бедный узник в каземате —

Всё ту же песню запевал!..

1826

СРАВНЕНИЕ

Как светел там янтарь луны,

Весь воздух палевым окрашен!

И нижутся кругом стены

Зубцы и ряд старинных башен.

Как там и вечером тепло!

Как в тех долинах ароматно!

Легко там жить, дышать приятно.

В душе, как на небе, светло,

Всё говор, отзывы и пенье.

Вот вечер, сладостный, весенний,

Страны, где жил я, как дитя,

Среди семейной, кроткой ласки,

Где так меня пленяли сказки…

Но буря жизни, ухватя

Мой челн, в безбрежное умчала,

Я слышал, подо мной урчала

И в клуб свивалася волна,

И ветры парус мой трепали..

Ах, часто чувства замирали

И стыла кровь Скучна страна,

Куда меня замчали бури:

Увы, тут небо без лазури!

Сии бесцветные луга

Вовек не слышат пчел жужжаний,

Ни соловьиных воздыхании,

И тут, чрез мшистые брега,

Как горли’к, ястребом гонимый,

Летит весна, как будто мимо,

Без ясных, теплых вечеров.

Ничто здесь чувства не лелеет,

Ничто души не отогреет,

Тут нет волшебных жизни снов,

Тут юность без живых волнений,

Без песен молодость летит,

И, как надгробие, стоит,

Прижав криле, безмолвный гений.

1826

А ВЕТЕР ВЫЛ

За полночь пир, сиял чертог,

Согласно вторились напевы,

В пылу желаний и тревог

Кружились в легких плясках девы,

Их прелесть жадный взор следил,

Вино шипело над фиялом,

А мрак густел за светлым залом,

А ветер выл!

И пир затих.. последний пир!

И слава стихнула вельможи.

В дому день со днем глубже мир,

Ложится пыль на пышны ложи,

В глуши тускнеют зеркала,

В шкафах забыты знаки чести,

На барских крыльцах нет уж лести,

И мимо крадется хвала..

И всё в дому пустынно было,

Лишь сторож изредка бродил,

Стучал в металл и пел уныло,

А ветер выл!

Уж нет садов и нет чертога,

И за господ и за рабов

Молили в ближней церкви бога,

Читали надписи гробов,

Дела усопших разбирали.

Но мертвых мир живой забыл:

К ним сыч да нетопырь слетали,

А ветер выл!

1826 или 1827

ЛЕТНИЙ СЕВЕРНЫЙ ВЕЧЕР

Уж солнце клубом закатилось

За корбы¹ северных елей,

И что-то белое дымилось

На тусклом помосте полей.

С утесов, шаткою стеною,

Леса над озером висят

И, серебримые луною,

Верхи иглистые торчат

Гряды печальной бурелома²:

Сюда от беломорских стран

Ворвался наглый ураган —

И бор изломан, как солома…

Окрестность дикую пестря,

Вдали, как пятна, нивы с хлебом,

И на томпаковое небо

Взошла кровавая заря.

Питомец ласкового юга

Без чувств, без мыслей вдаль глядит

И, полный грусти, как недуга,

О ней ни с кем не говорит.

Между 1827—1829

¹ Корбами называют здесь (в Олонецкой губернии) самые дикие места в глухих лесах, где ели, сплетая вершины свои, составляют довольно твердый свод над влажно-каменистым грунтом. В сих затишных уютах сохраняется и зимою такая степень теплоты, что чижи целыми стадами ищут там себе убежища.

²Буреломом (технический термин у лесоводов) называют валежник или гряду леса, поваленного бурею.

К ЛУГУ

Зеленый луг! Зеленый луг!

Как расстилаешься ты гладко,

Как отдыхает тут мой дух,

Как тут задумываться сладко!

Ах, если б так, ах, если б так

Постлался путь наземной жизни!

Смелей бы я сквозь вихрь и мрак

Спешил к сияющей отчизне.

Но тут скалы — и всё скалы,

Стоят как призраки, от века,

И с них летят, кипят валы:

Трудна дорога человека!..

Зеленый луг! Зеленый луг!

Пока цветешь, стелися гладко!

И успокой мой томный дух

И дай задуматься мне сладко!.

<1829>

ГРУСТЬ В ТИШИНЕ

Объято всё ночною тишиною,

Луга в алмазах, темен лес,

И город пожелтел под палевой луною,

И звездным бисером унизан свод небес,

Но влажные мои горят еще ресницы,

И не утишилась тоска моя во мне,

Отстал от песней я, отстал я от цевницы:

Мне скучно одному в безлюдной стороне.

Я живу, не живу,

И, склонивши главу,

Я брожу и без дум и без цели,

И в стране сей пустой,

Раздружившись с мечтой,

Я подобен надломленной ели:

И весна прилетит

И луга расцветит,

И калека на миг воскресает,

Зеленеет главой,

Но излом роковой

Пробужденную жизнь испаряет,

И, завидя конец,

Половинный мертвец

Понемногу совсем замирает!

Между 1826 — 1830

ПЕСНЬ БРОДЯГИ

От страха, от страха

Сгорела рубаха,

Как моль над огнем,

На теле моем!

И маюсь да маюсь,

Как сонный скитаюсь

И кое-где днем

Всё жмусь за углом.

А дом мне — ловушка:

Под сонным подушка

Вертится, горит.

‘Идут!’ — говорит…

Полиция ловит,

Хожалый становит

То сеть, то капкан:

Пропал ты, Иван!..

А было же время,

Не прыгала в темя,

Ни в пятки душа,

Хоть жил без гроша.

И песни певались…

И как любовались

Соседки гурьбой

Моей холостьбой.

Крест киевский чудный

И складень нагрудный,

Цельба от тоски,

Мне были легки.

Но в доле суровой

Что камень жерновый,

Что груз на коне

Стал крест мой на мне!..

Броди в подгороднях,

Но в храмах господних

Являться не смей:

Там много людей!..

. . . . . . . . . . . . . .

Мир божий мне клетка,

Все кажется — вот

За мной уж народ…

Собаки залают,

Боюся: ‘Поймают,

В сибирку запрут

И в ссылку сошлют!..’

От страха, от страха

Сгорела рубаха,

Как моль над огнем,

На теле моем!..

Между 1826 — 1830

К ПОЧТОВОМУ КОЛОКОЛЬЧИКУ

Ах, колокольчик, колокольчик!

Когда и над моей дугой,

Над тройкой ухарской, лихой

Ты зазвенишь? Когда дорога,

Широкой лентой раскатясь,

С своими пестрыми столбами

И с живописностью кругом,

Меня, мой колесистый дом,

Мою почтовую телегу,

К краям далеким понесет?

Когда увижу край над Волгой

И, с гор на горы мча стрелой,

Меня утешит песнью долгой

Земляк — извозчик удалой?

Когда увижу Русь святую,

Мои дубовые леса,

На девах ленту золотую

И синий русский сарафан?

Мне, сиротине на чужбине,

Мне часто грустно по родном,

И Русь я вижу, как в картине,

В воспоминании одном.

1829 или 1830

РАННЯЯ ВЕСНА НА РОДИНЕ

Прямятся ольхи на холмах,

И соловьиные журчат и льются песни,

И скромно прячется на молодых лугах

Душистый гость, весны ровесник…

Седеют ивняки пушистым серебром,

Еще смолист и липнет лист березы,

Круглятся капельки росистые, как слезы,

И запад ласково алеет над Днепром…

Уж озимь, огустясь, озеленила пашни,

Касатка вьется подле башни,

И вот, отлетные за дальний океан

Опять к родным гнездам летят из чуждых стран!

Весна!.. и кое-где блестят отрывки снега…

Вдали Смоленск, с своей зубчатою стеной!..

Откуда в душу мне бежит такая нега?

Какой-то новый мир светлеет надо мной!..

О, буду ль я всегда таким питаться чувством?

Зовет, манит меня тот смутный дальний шум,

Где издевается над сердцем колкий ум,

Где клонится глава под тучей скучных дум, —

Где всё природное поглощено искусством!..

1830

ВОСПОМИНАНИЕ

Я вспоминаю сенокосы

На свежих, ровных берегах,

Где зной дневной сменяют росы,

И крупный жемчуг на лугах

Блестит под желтою луною,

И ходит ковшик пировой

Между веселыми косцами,

Меж тем как эхо за горами

Разносит выстрел зоревой,

Вдали заботен темный город,

Но на покосах шелковых

Всяк беззаботен, бодр и молод

Под звуком песен удалых.

<1831>

СЕЛЬСКАЯ ВЕЧЕРЯ

Пора! устали кони наши,

Уж солнца в небе нет давно,

И в сельском домике мелькает сквозь окно

Свеча. Там стол накрыт: на нем простых две чаши.

Луна не вторится на пышном серебре,

Но весело кипит вся дворня на дворе:

Игра в веревку! Вот кричат: ‘Кузьму хватай-ка!

Куда он суется, болван!’

А между тем в толпе гудет губной варган,

Бренчит лихая балалайка,

И пляска… Но пора! Давно нас ждет хозяйка,

Здоровая, с светлеющим лицом,

Дадут ботвиньи нам с душистым огурцом,

Иль холодец, лапшу, иль с желтым маслом кашу

(В деревне лишних нет потреб),

Иль белоснежную, с сметаной, простоквашу

И черный благовонный хлеб!

<1831>

ПЕРВЫЙ СНЕГ

Постлалась белая, холодная постель,

И, под стеклом, чуть живы воды!

Сугроб высокий лег у ветхой изгороды…

В лесах одна без перемены — ель!

В господский сельский дом теснится вьюга в сени,

И забелелося высокое крыльцо,

И видны ног босых по улицам ступени,

И чаще трет ямщик полой себе лицо,

И колокол бренчит без звона,

Протяжно каркает обмоклая ворона,

И стая вдруг явилася сорок,

Везде огонь, везде дымятся трубы,

Уж для госпож в домах готовят шубы,

И тройкою сосед катит на вечерок.

Куют коней, и ладят сани,

И говорят о будущем катаньи.

Пороша!.. и следят и зайцев и лисиц,

И хвалятся борзых удалым бегом…

И, по примете, первым снегом

Умылись девушки для освеженья лиц!

<1832>

МОСКВА

Город чудный, город древний,

Ты вместил в свои концы

И посады и деревни,

И палаты и дворцы!

Опоясан лентой пашен,

Весь пестреешь ты в садах:

Сколько храмов, сколько башен

На семи твоих холмах!..

Исполинскою рукою

Ты, как хартия, развит,

И над малою рекою

Стал велик и знаменит!

На твоих церквах старинных

Вырастают дерева,

Глаз не схватит улиц длинных…

Эта матушка Москва!

Кто, силач, возьмет в охапку

Холм Кремля—богатыря?

Кто собьет златую шапку

У Ивана—звонаря?..

Кто Царь—колокол подымет?

Кто Царь—пушку повернет?

Шляпы кто, гордец, не снимет

У святых в Кремле ворот?!

Ты не гнула крепкой выи

В бедовой своей судьбе:

Разве пасынки России

Не поклонятся тебе!..

Ты, как мученик, горела

Белокаменная!

И река в тебе кипела

Бурнопламенная!

И под пеплом ты лежала

Полоненною,

И из пепла ты восстала

Неизменною!..

Процветай же славой вечной,

Город храмов и палат!

Град срединный, град сердечный,

Коренной России град!

1840

ЧТО ДЕЛАТЬ?

Нет, други! Сердце расщепилось

И опустела голова…

Оно так бойко билось, билось,

И — стало… чувства и слова

Оцепенели… Я, бескрылый,

Стою, хладею и молчу:

Летать по высям нет уж силы,

А ползать не хочу!!

<1869>

ЭЛЕГИЯ

Три юные лавра когда я садил,

Три радуги светлых надежд мне сияли,

Я в будущем счастлив судьбою их был…

Уж лавры мои разрослись, расцветали.

Была в них и свежесть, была и краса,

Верхи их, сплетаясь, неслись в небеса.

Никто не чинил им ни в чем укоризны.

Могучи корнями и силой полны,

Им только и быть бы утехой отчизны,

Любовью и славой родимой страны!..

Но, горе мне!.. Грянул сам Зевс стрелометный

И огнь свой палящий на сад мой послал,

И тройственный лавр мой, дар Фебу заветный,

Низвергнул, разрушил, спалил и попрал…

И те, кем могла бы родная обитель

Гордиться… повержены, мертвы, во прах,

А грустный тех лавров младых насадитель

Рыдает, полмертвый, у них на корнях!..

16 ноября 1869

ДВЕ ДОРОГИ

(Куплеты, сложенные от скуки в дороге)

Тоскуя — полосою длинной,

В туманной утренней росе,

Вверяет эху сон пустынный

Осиротелое шоссе…

А там вдали мелькает струнка,

Из-за лесов струится дым:

То горделивая чугунка

С своим пожаром подвижным.

Шоссе поет про рок свой слезный:

‘Что ж это сделал человек?!

Он весь поехал по железной,

А мне грозит железный век!..

Давно ль красавицей дорогой

Считалась общей я молвой? —

И вот теперь сижу убогой

И обездоленной вдовой.

Где-где по мне проходит пеший,

А там и свищет и рычит

Заклепанный в засаде леший

И без коней — обоз бежит…’

16 ноября 1869

Читайте также: