СТИХОТВОРЕНІЯ КАРОЛИНЫ КАРЛОВНЫ ПАВЛОВОЙ И ВОСПОМИНАНІЯ О НЕЙ.
Между второстепенными поэтами Пушкинскаго поколнія, нын полузабытыми, не послднее мсто занимала недавно умершая Каролина Карловна Павлова. Современники высоко цнили мастерскую технику ея стиха, точность и силу ея многочисленныхъ стихотворныхъ переводовъ, дйствительно превосходныхъ.
Познакомился я съ нею въ 1850 году, еще очень юнымъ студентомъ, и ей обязанъ первыми моими соприкосновеніями съ литературнымъ міромъ. Въ этомъ мір, въ то время, интересы художественные, въ Пушкинскомъ поколніи столь напряженные, уже значительно заслонялись интересами политическими и соціальными. Въ умахъ бродили смутныя чаянія, возбужденныя бурею 1848 года. Но къ этимъ чаяніямъ старая писательница относилась скептически. Любила она повторять слдующіе стихи, увряя, что не помнитъ, сама ли она ихъ сочинила, или кто-либо другой:
Первое четверостишіе, замненное точками, я забылъ.
Живя интересами своей юности, Каролина Карловна любила по вечерамъ отводить со мною душу въ безконечныхъ разсказахъ о Пушкин, Мицкевич, Боратынскомъ, въ разбор ихъ стиховъ, въ сличеніи ихъ твореній со всми сокровищами европейскихъ литературъ: память ея была неистощима, на языкахъ нмецкомъ и французскомъ она сама писала прекрасные стихи.
Во время одного изъ такихъ разговоровъ я случайно раскрылъ томикъ стихотвореній Шенье, лежавшій на стол. Попалась мн на глаза прелестная идиллія ‘L’aveugle’, и я невольно прочелъ первый стихъ — по русски:
Серебролукій богъ, богъ Клароса, внемли! *).
*) Dieu dont l’arc est d’argent, dieu de Claros, coutez!
Иначе по русски и перевести не возможно, но Каролина Карловна пришла въ восторгъ, Нсколько разъ въ теченіе вечера она прерывала разговоръ, перешедшій на иныя темы, чтобы повторять на распвъ этотъ полюбившійся ей стихъ.
Въ ту же ночь у нея вылился переводъ всей, довольно длинной, идилліи — одинъ изъ лучшихъ ея переводовъ, и на другое утро она прислала мн первую его страницу, до сихъ поръ хранящуюся у меня, съ приложеніемъ слдующихъ стиховъ:
Молчала дума роковая,
И полужизнію жила я,
Не помня тайныхъ силъ своихъ,—
И пробудили два-три слова
Въ груди порывъ бывалый снова
И на устахъ бывалый стихъ.
На вызовъ встрепенулось чутко
Все, что смирила власть разсудка,
И борется душа опять
Съ своими думами пустыми,
И долго мн не сладить съ ними,
И долго по ночамъ не спать!
Дйствительно, въ слдующія затмъ недли было написано еще нсколько стихотвореній.
Особенно восхищался стихами Каролины Карловны Иванъ Васильевичъ Киревскій. Это даже подало поводъ предположить въ немъ нжное чувство къ молодой еще писательниц, а ей приписать нкоторое вліяніе на взгляды и мысли блестящаго юноши. Толки эти внушили совершенно безвстному стихоплету Померанцеву слдующія вирши, которыя за краткость очень хвалила сама Каролина Карловна:
Каролина,
Ты причина,
Что дтина
Сталъ скотина!
Грубая шутка въ цль не попала. Иванъ Васильевичъ Киревскій, высоко цня стихотворенія Каролины Карловны, къ ихъ автору относился съ легкою ироніей. Свидтельствуетъ о томъ прелестная его пародія на хоръ невольницъ изъ ‘Бахчисарайскаго фонтана’, требующая впрочемъ краткаго комментарія.
Въ 1829 году Александръ Гумбольдтъ предпринялъ, по иниціатив императора Николая Павловича, путешествіе на Уралъ, гд между прочимъ нашелъ, согласно высказанному напередъ предположенію, алмазы, правда — весьма мелкіе. Находка эта подала поводъ къ слдующимъ стихамъ,
Даруетъ небо человку
Замну слезъ и частыхъ бдъ:
Блаженъ, кто могъ библіотеку
Себ завесть подъ старость лтъ!
Блаженъ, кто дикаго Урала
Проникъ таинственный хребетъ:
Огнемъ топаза и опала
Его сіяетъ кабинетъ.
Но тотъ блаженнй, Каролина,
Кто, брилліанты возлюбя,
За ними здилъ изъ Берлина
И здсь въ Москв нашелъ тебя!
Дйствительно, проздомъ въ Москв Гумбольдтъ познакомился съ Каролиною Карловною, тогда еще двицею Яшинъ. Онъ былъ пораженъ мастерствомъ ея нмецкихъ и французскихъ стиховъ и настойчиво приглашалъ молодую писательницу постить его въ Берлин. Посщеніе это состоялось лишь въ 1858 году, за нсколько мсяцевъ до поздней смерти великаго ученаго. Встртилъ онъ Каролину Карловну слдующими словами: ‘Согласитесь, сударыня, что я любезенъ: я ждалъ васъ тридцать лтъ, другой, на моемъ мст, давно бы умеръ…’
Въ области стихотворства у Каролины Карловны Павловой была блестящая соперница — графиня Евдокія едоровна Ростопчина. Между этими дамами не было личныхъ сношеній: вмсто визитовъ он обмнивались эпиграммами. Вотъ одна изъ нихъ, написанная Каролиною Карловною:
Мы современницы, графиня,
Мы об дочери Москвы —
Тхъ юныхъ дней, суетъ рабыня,
Вдь не забыли же и вы!
Насъ Байрона живила слава
И Пушкина изустный стихъ,
Да, лтъ однихъ мы съ вами, право —
За то призваній не однихъ.
Привыкли вы къ широкой дол:
Вамъ нтъ стсненій, нтъ преградъ,
Вы переноситесь по вол
Изъ края въ край, изъ града въ градъ.
Красавица и жоржзандистка,
Вамъ пть не для Москвы-рки,
И вамъ, свободная артистка,
Никто не вычеркнетъ строки.
Не тотъ мой жребій. Не для свта,
Не для молвы я рождена,
И вдохновенія поэта
Таитъ покорная жена.
Люблю Москвы я миръ и стужу,
Въ тиши свершаю скромный трудъ
И отдаю я просто мужу
Мои стихи на грозный судъ.
Tempi passati! Счастливыя для литературы времена, когда писатели находили не лишнимъ поработать надъ своимъ стихомъ и надъ своею прозою, и поэтому стихи выливались свободно и стройно по всякому поводу, ничтожному или важному, а проза отзывалась благозвучіемъ стиха, когда читали и писали много, а печатали мало, обдуманно и неспшно, не для уличной толпы, а для людей, умющихъ читать и писать!