Стихотворения, Хлебников Велимир, Год: 1923

 Велимир Хлебников Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Поэзия русского футуризма / Cост. и подгот. текста В. Н. Альфонсова и С. Р. Красицкого, персональные справки-портреты и примеч. С. Р. Красицкого - СПб., Академический проект, 1999. Дополнения по: Русская поэзия XX века. Антология русской лирики первой четверти века. М., 'Амирус', 1991 ---------------------------------------------------------------------------- СОДЕРЖАНИЕ 1. Заклятие смехом ('О, рассмейтесь, смехачи!..') 2. 'Бобэ_о_би пелись губы...' 3. Зверинец ('О Сад, Сад!..') 4. Журавль ('На площади в влагу входящего угла...') 5. 'Конь Пржевальского' ('Гонимый кем - почем я знаю?..') 6. Числа ('Я вслушиваюсь в вас, запах числа...') 7. 'Небо душно и пахнет...' 8. Игра в аду ('Свою любовницу лаская...') 9. Мудрость в силке. Утро в лесу ('Славка боботэу-вевять!..') 10. Ночь в Галиции ('Русалка: с досок старого досчаника...') 11. 'Ни хрупкие тени Японии...' 12. 'Где волк воскликнул кровью...' 13. Печальная новость 8 апр. 1916 ('Как и я, верх неги...') 14. 'Свобода приходит нагая...' 15. 'В этот день голубых медведей...' 16. 'Детуся! Если устали глаза быть широкими...' 17. Одинокий лицедей ('И пока над царским селом...') 18. 'Еще раз, еще раз...' Дополнения Боевая. (Изборник. 1914) 'Мне мало надо'. (Стихи. 1923) 'Мы чаруемся и чураемся' (Изборник. 1914) Не шалить! (Стихи. 1923) 'Неголи легких дум' (Изборник. 1914) Осенняя. (Там же) 'Помирал морень, моримый корицей. (Изборник. 1914) 'Святче божий'. (Там же) 'Сутемки, сувечер'. (Ряв. 1914) 'Тайной вечери глаз'. (Стихи. 1923) Черный любовь. (Ряв. 1914) 'Эта осень такая заячья'. (Стихи. 1923). Велимир (Виктор Владимирович) Хлебников дебютировал в печати в 1908 году. В 1910 году его произведения были опубликованы В альманахах 'Студия импрессионистов' и 'Садок судей', ознаменовавших рождение русского литературного футуризма. Подпись Хлебникова значится под программным манифестом сборника 'Пощечина общественному вкусу', увидевшего свет в декабре 1912 года. А в одноименной листовке, вышедшей вслед за сборником, соратники по футуризму объявили Хлебникова 'гением - великим поэтом современности', который несет 'Возрождение Русской Литературы' {1}. В предисловии к 'Творениям' Хлебникова, вышедшим в 1914 году, В. Каменский писал: 'Хлебников - это примечательнейшая личность, доходящая в своем скромном, каком-то нездешнем уединении, до легендарной святости, своей гениальной непосредственностью сумел так просто, так убедительно строго пересоздать всю русскую поэзию во имя современного искусства' {2}. Культ Хлебникова, провозглашенный футуристами, был рассчитан на утверждение футуризма в целом. Сам Хлебников по свойствам натуры не был приспособлен для участия в шумном футуристическом движении: он не умел выступать перед массовой аудиторией и участвовать в публичной полемике, мало заботился об издании своих произведений. Предельная непрактичность и самоуглубленность, органическая неспособность к пребыванию на одном месте и постоянные, внешне бессистемные, перемещения по стране делали невозможным стабильное взаимодействие Хлебникова с футуристами. Тем не менее участие Хлебникова в движении было по-настоящему весомым и значительным. Принципиальными для футуризма были его книги: 'Творения. Том 1: 1906-1908 г.' (М. [Херсон], 1914), 'Ряв! Перчатки. 1908-1914 гг.' (СПб., [1914]), 'Изборник стихов.1907-1914 гг.' (Пг., 1914), совместная с А. Крученых поэма 'Игра в аду' (М., [1912], 2-е издание - СПб., [1914]), он участвует почти во всех футуристических сборниках, им написаны важные для движения теоретические работы - 'Учитель и ученик' (1912), 'Битвы 1915-1917: Новое учение о войне' (1914), 'Время - мера мира', 'Труба марсиан' (обе - 1916), 'Наша основа' (1919) и другие. Общепринятый термин 'футуризм' Хлебников заменял придуманным им словом 'будетлянство', считая движение 'будетлян' глубоко национальным явлением. Визит в Россию в 1914 году Ф. Т. Маринетти вызвал у Хлебникова отрицательную, даже агрессивную реакцию (см. в Приложении листовку В. Хлебникова и Б. Лившица). Своеобразие личности Хлебникова и уникальный характер его творчества породили почти легендарный образ идеального поэта-изгоя, странника и провидца. При этом многие сомневались в возможности восприятия Хлебникова широким читателем. В. Шкловский в 1926 году писал: 'Он писатель для писателей. Он Ломоносов сегодняшней русской литературы. Он дрожание предмета - сегодняшняя поэзия - его звук. Читатель его не может знать. Читатель, может быть, его никогда не услышит' {3}. Однако художественные открытия Хлебникова дали веское основание говорить о его 'ферментирующем влиянии' {4} (Ю. Тынянов) на русскую поэзию. В. Маяковский, считавший Хлебникова 'поэтом для производителя' (для поэтов), утверждал, что он открыл 'новые поэтические материки' {5}. Той же мысли придерживались поэты, напрямую не связанные с футуризмом. 'Гением и человеком больших прозрений' считал Хлебникова М. Кузмин {6}. Самую выразительную характеристику 'гражданину всей истории, всей системы языка и поэзии' дал О. Мандельштам: 'Какой-то идиотический Эйнштейн, не умеющий различить, что ближе - железнодорожный мост или 'Слово о полку Игореве'. Поэзия Хлебникова идиотична - в подлинном, греческом, неоскорбительном значении этого слова. <...> Каждая его строчка - начало новой поэмы. Через каждые десять стихов афористическое изречение, ищущее камня или медной доски, на которой оно могло бы успокоиться. Хлебников написал даже не стихи, не поэмы, а огромный всероссийский требник-образник, из которого столетия и столетия будут черпать все, кому не лень' {7}. 'Люди моей задачи, - сказал в 1921 году Хлебников, - умирают тридцати семи лет'. Умер он в деревне Санталово Новгородской губернии. 1. Пощечина общественному вкусу. [Листовка]. М., 1913. С. 1. 2. Каменский В. О Хлебникове // Хлебников В. Творения. Том 1: 1906-1908 г. М. [Херсон], 1914. С. [VI]. 3. Шкловский В. Предисловие // Петровский Д. Повесть о Хлебникове. М., 1926. С. 4. 4. Тынянов Ю. О Хлебникове // Собрание произведений Велимира Хлебникова. Л., 1928. Т. I. С. 22. 5. Маяковский В. В. В. Хлебников // Маяковский В. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1959. Т. 12. С. 23. 6. Кузмин М. Условности: Статьи об искусстве. Пг., 1923. С. 164. 7. Мандельштам О. Буря и натиск // Мандельштам О. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 289-290. 1. ЗАКЛЯТИЕ СМЕХОМ Op. 2 О, рассмейтесь, смехачи! О, засмейтесь, смехачи! Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно, О, засмейтесь усмеяльно! О рассмешищ надсмеяльных - смех усмейных смехачей! О иссмейся рассмеяльно смех надсмейных смеячей! Смейево, Смейево, Усмей, осмей, смешики, смешики, Смеюнчики, смеюнчики. О, рассмейтесь смехачи О, засмейтесь, смехачи! <1908-1909> 2 Ор. ? 13. Бобэ_о_би пелись губы Вээ_о_ми пелись взоры Пиээо пелись брови Лиэээй пелся облик Гзи-гзи-гзэо пелась цепь Так на холсте каких-то соответствий Вне протяжения жило Лицо. <1908-1909> 3. ЗВЕРИНЕЦ Ор. 1. (Пев. В. И<ванову>) О Сад, Сад! Где железо подобно отцу, напоминающему братьям, что они братья, и останавливающему кровопролитную схватку. Где немцы ходят пить пиво. А красотки продавать тело. Где орлы сидят подобны вечности, оконченной сегодняшним еще лишенным вечера днем. Где верблюд знает разгадку Буддизма и затаил ужимку Китая. Где олень лишь испуг цветущий широким камнем. Где наряды людей баскущие. А немцы цветут здоровьем. Где черный взор лебедя, который весь подобен зиме, а клюв - осенней рощице - немного осторожен для него самого. Где синий красивейшина роняет долу хвост, подобный видимой с Павдинского камня Сибири, когда по золоту пала и зелени леса брошена синяя сеть от облаков и все это разнообразно оттенено от неровностей почвы. Где обезьяны разнообразно сердятся и выказывают концы туловища. Где слоны кривляясь, как кривляются во время землетрясения горы, просят у ребенка поесть влагая древний смысл в правду: есть хоууа! поесть бы! и приседают точно просят милостыню. Где медведи проворно влезают вверх и смотрят вниз ожидая приказания сторожа. Где нетопыри висят подобно сердцу современного русского. Где грудь сокола напоминает перистые тучи перед грозой. Где низкая птица влачит за собой закат, со всеми углями его пожара. Где в лице тигра обрамленном белой бородой и с глазами пожилого мусульманина мы чтим первого магометанина и читаем сущность Ислама. Где мы начинаем думать, что веры - затихающие струи волн, разбег которых - виды. И что на свете потому так много зверей, что они умеют по-разному видеть Бога. Где звери, устав рыкать, встают и смотрят на небо. Где живо напоминает мучения грешников, тюлень с неустанным воплем носящийся по клетке. Где смешные рыбокрылы заботятся друг о друге с трогательностью старосветских помещиков Гоголя. Сад, Сад, где взгляд зверя больше значит чем груды прочтенных книг. Сад. Где орел жалуется на что-то, как усталый жаловаться ребенок. Где лайка растрачивает сибирский пыл, исполняя старинный обряд родовой вражды при виде моющейся кошки. Где козлы умоляют, продевая сквозь решетку раздвоенное копыто, и машут им, придавая глазам самодовольное или веселое выражение, получив требуемое. Где полдневный пушечный выстрел заставляет орлов смотреть на небо, ожидая грозы. Где орлы падают с высоких насестов как кумиры во время землетрясения с храмов и крыш зданий. Где косматый, как девушка, орел смотрит на небо потом на лапу. Где видим дерево-зверя в лице неподвижно стоящего оленя. Где орел сидит, повернувшись к людям шеей и смотря в стену, держа крылья странно распущенными. Не кажется ли ему что он парит высоко под горами? Или он молится? Где лось целует через изгородь плоскорогого буйвола. Где черный тюлень скачет по полу, опираясь на длинные ласты с движениями человека, завязанного в мешок и подобный чугунному памятнику вдруг нашедшему в себе приступы неудержимого веселья. Где косматовласый 'Иванов' вскакивает и бьет лапой в железо, когда сторож называет его 'товарищ'. Где олени стучат через решетку рогами. Где утки одной породы подымают единодушный крик после короткого дождя, точно служа благодарственный молебен утиному -- имеет ли оно ноги и клюв - божеству. Где пепельно серебряные цесарки имеют вид казанских сирот Где в малайском медведе я отказываюсь узнать сосеверянина и открываю спрятавшегося монгола. Где волки выражают готовность и преданность. Где войдя в душную обитель попугаев я осыпаем единодушным приветствием 'дюрьрак!' Где толстый блестящий морж машет, как усталая красавица, скользкой черной веерообразной ногой и после прыгает в воду, а когда он вскатывается снова на помост, на его жирном грузном теле показывается с колючей щетиной и гладким лбом голова Ницше. Где челюсть у белой черноглазой возвышенной ламы и у плоскорогого буйвола движется ровно направо и налево как жизнь страны с народным представительством и ответственным перед ним правительством - желанный рай столь многих! Где носорог носит в бело-красных глазах неугасимую ярость низверженного царя и один из всех зверей не скрывает своего презрения к людям, как к восстанию рабов. И в нем затаен Иоанн Грозный. Где чайки с длинным клювом и холодным голубым, точно окруженным очками глазом, имеют вид международных дельцов, чему мы находим подтверждение в искусстве, с которым они похищают брошенную тюленям еду. Где вспоминая, что русские величали своих искусных полководцев именем сокола и вспоминая, что глаз казака и этой птицы один и тот же, мы начинаем знать кто были учителя русских в военном деле. Где слоны забыли свои трубные крики и издают крик, точно жалуются на расстройство. Может быть, видя нас слишком ничтожными, они начинают находить признаком хорошего вкуса издавать ничтожные звуки? Не знаю. Где в зверях погибают какие-то прекрасные возможности, как вписанное в часослов слово Полку Игорови. Лето 1909 4. ЖУРАВЛЬ Ор. 3 (В. Каменскому) На площади в влагу входящего угла, Где златом сияющая игла Покрыла кладбище царей Там мальчик в ужасе шептал: ей-ей! Смотри закачались в хмеле трубы - те! Бледнели в ужасе заики губы И взор прикован к высоте. Что? мальчик бредит наяву? Я мальчика зову. Но он молчит и вдруг бежит: - какие страшные скачки! Я медленно достаю очки. И точно: трубы подымали свои шеи Как на стене тень пальцев ворожеи. Так делаются подвижными дотоле неподвижные на болоте выпи Когда опасность миновала. Среди камышей и озерной кипи Птица-растение главою закивала. Но что же? скачет вдоль реки в каком-то вихре Железный, кисти руки подобный крюк. Стоя над волнами, когда они стихли, Он походил на подарок на память костяку рук! Часть к части, он стремится к вещам с неведомой еще силой Так узник на свидание стремится навстречу милой! Железные и хитроумные чертоги, в каком-то яростном пожаре, Как пламень возникающий из жара, На место становясь, давали чуду ноги. Трубы, стоявшие века, Летят, Движеньям подражая червяка игривей в шалости котят. Тогда части поездов с надписью 'для некурящих' и 'для служилых' Остов одели в сплетенные друг с другом жилы Железные пути срываются с дорог Движением созревших осенью стручков. И вот и вот плывет по волнам, как порог Как Неясыть иль грозный Детинец от берегов отпавшийся Тучков! О Род Людской! Ты был как мякоть В которой созрели иные семена! Чертя подошвой грозной слякоть Плывут восстанием на тя, иные племена! Из желез И меди над городом восстал, грозя, костяк Перед которым человечество и все иное лишь пустяк, Не более одной желёз. Прямо летящие, в изгибе ль, Трубы возвещают человечеству погибель. Трубы незримых духов се! поют: Змее с смертельным поцелуем была людская грудь уют. Злей не был и кощей Чем будет, может быть, восстание вещей. Зачем же вещи мы балуем? Вспенив поверхность вод Плывет наперекорь волне железно стройный плот. Сзади его раскрылась бездна черна, Разверсся в осень плод И обнажились, выпав, зерна. Угловая башня, не оставив глашатая полдня - длинную пушку, Птицы образует душку. На ней в белой рубашке дитя Сидит безумнее, летя. И прижимает к груди подушку. Крюк лазает по остову С проворством какаду. И вот рабочий, над Лосьим островом, Кричит безумный 'упаду'. Жукообразные повозки, Которых замысел по волнам молний сил гребет, В красные и желтые раскрашенные полоски, Птице дают становой хребет. На крыше небоскребов Колыхались травы устремленных рук. Некоторые из них были отягощением чудовища зоба В дожде летящих в небе дуг. Летят как листья в непогоду Трубы сохраняя дым и числа года. Мост который гиератическим стихом Висел над шумным городом, Обяв простор в свои кова, Замкнув два влаги рукава, Вот медленно трогается в путь С медленной походкой вельможи, которого обшита золотом грудь, Подражая движению льдины, И им образована птицы грудина. И им точно правит какой-то кочегар, И может быть то был спасшийся из воды в рубахе красной и лаптях волгарь, С облипшими ко лбу волосами И с богомольными вдоль щек из глаз росами. И образует птицы кисть Крюк, остаток от того времени, когда четверолапым зверем только ведал жисть. И вдруг бешеный ход дал крюку возница, Точно когда кочегар геростратическим желанием вызвать крушенье поезда соблазнится. Много - сколько мелких глаз в глазе стрекозы - оконные Дома образуют род ужасной селезенки. Зеленно грязный цвет ее исконный. И где-то внутри их просыпаясь дитя оттирает глазенки. Мотри! Мотри! дитя, Глаза, протри! У чудовища ног есть волос буйнее меха козы. Чугунные решетки - листья в месяц осени, Покидая место, чудовища меху дают ось они. Железные пути, в диком росте, Чудовища ногам дают легкие трубчатообразные кости. Сплетаясь змеями в крутой плетень, И длинную на город роняют тень. Полеты труб были так беспощадно явки Покрытые точками точно пиявки, Как новобранцы к месту явки Летели труб изогнутых пиявки, Так шея созидалась из многочисленных труб. И вот в союз с вещами летит поспешно труп. Строгие и сумрачные девы Летят, влача одежды, длинные как ветра сил напевы. Какая-то птица шагая по небу ногами могильного холма С восьмиконечными крестами Раскрыла далекий клюв И половинками его замкнула свет И в свете том яснеют толпы мертвецов В союз спешащие вступить с вещами. <Восстание вещей> Могучий созидался остов. Вещи выполняли какой-то давнишний замысел, Следуя старинным предначертаниям. Они торопились, как заговорщики, Возвести на престол: кто изнемог в скитаниях, Кто обещал: 'Я лалы городов вам дам и сел, Лишь выполните, что я вам возвещал'. К нему слетались мертвецы из кладбищ И плотью одевали остов железный. Ванюша Цветочкин, то Незабудкин бишь Старушка уверяла: 'он летит болезный'. Изменники живых, Трупы злорадно улыбались, И их ряды, как ряды строевых, Над площадью желчно колебались. Полувеликан, полужуравель Он людом грозно правил, Он распростер свое крыло, как буря волокна Путь в глотку зверя предуказан был человечку, Как воздушинке путь в печку. Над готовым погибнуть полем. Узники бились головами в окна, Моля у нового бога воли. Свершился переворот. Жизнь уступила власть Союзу трупа и вещи. О человек! Какой коварный дух Тебе шептал убийца и советчик сразу, Дух жизни в вещи влей! Ты расплескал безумно разум. И вот ты снова данник журавлей. Беды обступали тебя снова темным лесом, Когда журавль подражал в занятиях повесам, Дома в стиле ренессанс и рококо, Только ягель покрывший болото. Он пляшет в небо высоко. В пляске пьяного сколота. Кто не умирал от смеха, видя, Какие выкидывает в пляске журавель коленца. Но здесь смех приобретал оттенок безумия, Когда видели исчезающим в клюве младенца. Матери выводили Черноволосых и белокурых ребят И, умирая, во взоре ждали. О дне от счастия лицо и концы уст зыбят. Другие, упав на руки, рыдали Старосты отбирали по жеребьевке детей - Так важно рассудили старшины И, набросав их, как золотистые плоды в глубь сетей, К журавлю подымали в вышины. Сквозь сетки ячейки Опускалась головка, колыхая шелком волос. Журавль, к людским пристрастись обедням, Младенцем закусывал последним. Учителя и пророки Учили молиться, о необоримом говоря роке. И крыльями протяжно хлопал И порой людишек скучно лопал. Он хохот клик вложил В победное 'давлю'. И, напрягая дуги, жил, Люди молились журавлю. Журавль пляшет звончее и гольче еще Он людские крылом разметает полчища, Он клюв одел остатками людского мяса. Он скачет и пляшет в припадке дикого пляса. Так пляшет дикарь под телом побежденного врага. О, эта в небо закинутая в веселии нога. Но однажды он поднялся и улетел в даль. Больше его не видали. 1909 5. 'КОНЬ ПРЖЕВАЛЬСКОГО' Гонимый кем - почем я знаю? Вопросом поцелуев в жизни сколько? Румынкой, дочерью Дуная, Иль песнью лет про прелесть польки, Бегу в леса, ущелья, пропасти И там живу сквозь птичий гам Как снежный сноп сияют лопасти Крыла сверкавшего врагам. Судеб виднеются колеса С ужасным сонным людям свистом. И я как камень неба несся Путем не нашим и огнистым Люди изумленно изменяли лица Когда я падал у зари. Одни просили удалиться А те молили: озари Над юга степью, где волы Качают черные рога, Туда, на север, где стволы Поют как с струнами дуга, С венком из молний белый черт Летел, крутя власы бородки: Он слышит вой власатых морд И слышит бой в сквородки. Он говорил: 'Я белый ворон, я одинок, Но все и черную сомнений ношу И белой молнии венок Я за один лишь призрак брошу, Взлететь в страну из серебра, Стать звонким вестником добра'. У колодца расколоться Так хотела бы вода, Чтоб в болотце с позолотцей Отразились повода. Мчась как узкая змея Так хотела бы струя, Так хотела бы водица, Убегать и расходиться, Чтоб ценой работы добыты, Зеленее стали чоботы, Черноглазые, ея. Шопот, ропот, неги стон, Краска темная стыда, Окна, избы, с трех сторон, Воют сытые стада. В коромысле есть цветочек, А на речке синей челн. 'На возьми другой платочек, Кошелек мой туго полн'. 'Кто он, кто он, что он хочет, Руки дики и грубы! Надо мною ли хохочет Близко тятькиной избы'. 'Или? или я отвечу Чернооку молодцу, О сомнений быстрых вече, Что пожалуюсь отцу? Ах юдоль моя гореть!' Но зачем устами ищем, Пыль гонимую кладбищем, Знойным пламенем стереть? И в этот миг к пределам горшим Летел я сумрачный как коршун. Воззреньем старческим глядя на вид земных шумих. Тогда в тот миг увидел их. <1912> 6. ЧИСЛА Я вслушиваюсь в вас, запах числа И вы мне представляетесь одетыми в звери их шкурах И рукой опирающимися на вырванные дубы Вы даруете - единство между змееобразным движением хребта вселенной и пляской коромысла Вы позволяете понимать века, как чьи-то хохочущие зубы. Мои сейчас вещеообразно разверзшися зеницы. Узнать, что будет Я, когда делимое его - единица. <1912> 7 Небо душно и пахнет сизью и выменем О полюбите пощадите вы меня Я и так истекаю собою и вами Я и так уж распят степью и ивами <1912> 8. ИГРА В АДУ Свою любовницу лаская В объятьях лживых и крутых, В тревоге страсти изнывая, Что выжигает краски их, Не отвлекаясь и враждуя, Меняя ходы каждый миг, И всеми чарами колдуя, И подавляя стоном крик, - Разятся черные средь плена И злата круглых зал, И здесь вокруг трещат полена Чей души пламень сжал. Покой и мрачен и громоздок, Везде поддельные столбы, Здесь потны лица спертый воздух, И с властелинами рабы. Здесь жадность, обнажив копыта Застыла как скала, Другие с брюхом следопыта Приникли у стола. Сражаться вечно в гневе в яри, Жизнь вздернуть за власа, Иль вырвать стон лукавой хари Под визг верховный колеса! Ты не один - с тобою случай! Призвавший жить - возьми отказ! Иль черным ждать благополучья? Сгорать для кротких глаз? Они иной удел избрали: Удел восстаний и громов, Удел расколотой скрижали Полета в область странных снов! . . . . . . . . . . . . . . . Один широк был как котел, По нем текло ручьями сало, Другой же хил и вера сёл В чертей не раз его спасала. В очках сидели здесь косые Хвостом под мышкой щекоча, Хромые, лысые, рябые, Кто без бровей, кто без плеча. Здесь стук и грохот кулака По доскам шаткого стола, И быстрый говор: - Какова? Его семерка туз взяла! Перебивают как умело, Как загоняют далеко! Играет здесь лишь смелый, Глядеть и жутко и легко! Вот бес совсем зарвался, - Отчаянье пусть снимет гнет! - Удар... смотри - он отыгрался, Противник охает клянет. О как соседа мерзка харя! Чему он рад чему? Или он думает, ударя, Что мир покорствует ему? - Моя! - черней воскликнул сажи, Четой углей блестят зрачки, - В чертог восторга и продажи Ведут счастливые очки!.. Сластолюбивый грешниц сейм Виясь, как ночью мотыльки, Чертит ряд жарких клейм По скату бесовской руки... И проигравшийся тут жадно Сосет разбитый палец свой, Творец систем, где все так ладно, Он клянчит золотой!.. А вот усмешки, визги, давка, Что? что? Зачем сей крик? Жена стоит, как банка ставка, Ее обнял хвостач старик. Она красавица исподней Взошла, дыхание сдержала, И дышит грудь ее свободней Вблизи веселого кружала. И брошен вверх веселый туз, И пала с шелестом пятерка, И крутит свой мышиный ус Игрок суровый смотрит зорко... . . . . . . . . . . . . . . . И в нефти корчившийся шулер Спросил у черта: - Плохо брат? Затрепетал... - Меня бы не надули! Толкнул соседа шепчет: - Виноват!.. С алчбой во взоре просьбой денег Сквозь гомон, гам и свист, Свой опустя стыдливо веник Стояла ведьма... липнул лист А между тем варились в меди Дрожали, выли и ныряли Ее несчастные соседи... (Здесь судьи строго люд карали!) И влагой той, в которой мыла Она морщинистую плоть, Они, бежа от меди пыла, Искали муку побороть. И черти ставят единицы Уставшим мучиться рабам, И птиц веселые станицы Глаза клюют, припав к губам... Здесь председатель вдохновенно Прием обмана изъяснял, Все знали ложь, но потаенно Урвать победу всяк мечтал! Тут раненый не протестуя Приемлет жадности удар, О боли каждый уж тоскует, И случай ищется как дар. Здесь клятвы знают лишь на злате, Прибитый долго здесь пищал, Одежды странны: на заплате Надежды луч протрепетал... И вот на миг вошло смятенье, - Уж проигравшийся дрожал, - Тут договор без снисхожденья: Он душу в злато обращал! Любимец ведьм венец красы Под нож тоскливый подведен, Ничком упал он на весы А чуб белей чем лен. И вот разрезан он и стружки, Как змейки, в воздухе дрожат, Такие резвые игрушки Глаза сожженные свежат! Любовниц хор, отравы семя, Над мертвым долго хохотал, И - вкуса злость - златое темя Их коготь звонко скрежетал!.. Обогащенный новым даром Счастливец стал добрее И, опьяненный сладостным угаром, Играет он смелее! Но замечают черти: счастье Все валит к одному, Такой не видели напасти - И все придвинулись к нему. А тот с улыбкой скромной девы И светлыми глазами, Был страшен в тихом гневе, Все ворожа руками. Он, чудилося, скоро Всех обыграет и спасет Для мук рожденных и позора, - Чертей бессилит хладный пот. Но в самый страшный миг Он услыхал органа вой, И испустил отрадный крик, О стол ударился спиной. И все увидели: он ряжен И рана в нем давно зияла И труп сожжен обезображен И крест одежда обнажала. Но миг - и нет креста, И все кто видел - задрожал, Почуяв в сердце резь хлыста, И там заметивши кинжал... Спасеный чует мести ярость И сил прилив богатый, Горит и где усталость? И строен стал на час горбатый!.. Разгул растет и ведьмы сжали В когтях ребенка-горбуна, Добычу тощую пожрали Верхом на угольях бревна... - Пойми! Пойми! Тебе я дадена! Твои уста, запястья, крути, - И полуобраз полутадина Локтями тянется к подруге... И ягуары в беге злобном Кружатся вечно близ стола, И глазом зелени подобным, Бросалась верная стрела... Еще! еще! и горы злата Уж давят видом игрока, Монет наполнена палата, Дрожит усталая рука. И стены сжалися, тускнея, И смотрит зорко глубина, Вот притаились веки змея, И веет смерти тишина... И скука, тяжко нависая, Глаза разрежет до конца, Все мечут банк и, загибая, Забыли путь ловца. И лишь томит одно виденье Первоначальных райских дней, Но строги каменные звенья, И миг - мечтания о ней!.. И те мечты не обезгрешат: Они тоскливей, чем игра... Больного ль призраки утешат? Жильцу могилы ждать добра?.. Промчатся годы - карты те же И та же злата желтизна, Сверкает день - все реже, реже, Печаль игры, как смерть сильна! От бесконечности мельканья Туманит, горло всем свело, Из уст клубится смрадно пламя И зданье трещину дало. К безумью близок каждый час, В глаза направлено бревно, Вот треск... и грома глас... Игра обвал - им все равно!.. . . . . . . . . . . . . . . Все скука угнетает... И грешникам смешно... Огонь без пищи угасает И занавешено окно... И там, в стекло снаружи, Все бьется старое лицо, Крылом серебряные мужи Овеют двери и кольцо. Они дотронутся промчатся, Стеная жалобно о тех, Кого родили... дети счастья Все замолить стремятся грех... 1912 9. МУДРОСТЬ В СИЛКЕ Утро в лесу Славка беботэу-вевять! Вьюрок тьерти-едигреди! Овсянка кри-ти-ти-ти тии! Дубровник вьор-вэр-виру, сьек, сьек, сьек! Дятел Тпрань! Тпрань, Тпрань а-ань! Пеночка зеленая прынь, пцирэб, пциреб! Пцыреб э,сэ,сэ! Славка беботэу-вевять! Лесное божество с распущенными волнистыми волосами, с голубыми глазами, прижимает ребенка. Но знаю я, пока живу, Что есть уа, что есть ау. Покрывает поцелуями голову ребенка. Славка беботэу-вевять! <1914> 10. НОЧЬ В ГАЛИЦИИ            11 Ни хрупкие тени Японии, Ни вы, сладкозвучные Индии дщери, Не могут звучать похороннее, Чем речи последней вечери. Пред смертью жизнь мелькает снова, Но очень скоро и иначе И это правило - основа Для пляски смерти и удачи. <1915> 12 Где волк воскликнул кровью: Эй! я юноши тело ем, Там скажет мать 'дала сынов я' - Мы старцы, рассудим, что делаем. Правда, что юноши стали дешевле? Дешевле земли, бочки воды и телеги углей? Ты, женщина в белом, косящая стебли, Мышцами смуглая, в работе наглей. 'Мертвые юноши! Мертвые юноши!' По площадям плещется стон городов. Не так ли разносчик сорок и дроздов, - Их перья на шляпу свою нашей. Кто книжечку издал: - 'песни последних оленей' Висит, рядом с серебряной шкуркою зайца, Продетый кольцом за колени Там, где сметана, мясо и яйца. Падают брянские, растут у Манташева. Нет уже юноши, нет уже нашего Черноглазого короля беседы за ужином. Поймите он дорог поймите он нужен нам. <1915> 13. ПЕЧАЛЬНАЯ НОВОСТЬ 8 АПР. 1916 Как и я, верх неги. Я оскорбленный, за людей, что они такие, Я, вскорменный лучшими зорями России, Я, повитой лучшими свистами птиц, Свидетели вы, лебеди, дрозды, и журавли Во сне привлекший свои дни, Я тоже возьму ружье (оно большое и глупое, Тяжелее почерка) И буду шагать по дороге Отбивая в сутки 365. 317 ударов - ровно И устрою из черепа брызги И забуду о милом государстве 22-летних, Свободном от глупости старших возрастов, Отцов семейства (общественные пороки возрастов старших) Я написавший столько песен. Что их хватит на мост до серебряного месяца. Нет! Нет! Волшебница Дар есть у меня, сестры небоглазой С ним я распутаю нить человечества Не проигравшего глупо Вещих эллинов грез. Хотя мы летаем. Я ж негодую на то, что слова Нет у меня, чтобы воспеть Мне изменившую избранницу сердца. Нет в плену я у старцев злобных Хотя я лишь кролик пугливый и дикий, А не король государства времен Как называют меня люди. Шаг небольшой, только ик, И упавшее О - кольцо золотое, Что катается по полу <1917> 14 Свобода приходит нагая Бросая на сердце цветы, И мы с нею в ногу шагая, Беседуем с небом на ты. Мы воины смело ударим Рукой по веселым щитам, Да будет народ государем Всегда, навсегда, здесь и там. Пусть девы споют у оконца Меж песень о древнем походе О верноподданном Солнце, Самодержавном народе. <1917> 15 В этот день голубых медведей, Пробежавших по тихим ресницам, Я провижу за синей водой В чаше глаз приказанье проснуться. На серебряной ложке протянутых глаз Мне протянуто море и на нем буревестник И к шумящему морю, вижу, птичая Русь Меж ресниц пролетит неизвестных. Но моряной любес опрокинут Чей-то парус в воде кругло-синей Но за то в безнадежное канут Первый гром и путь дальше весенний. <1919> 16 Детуся! Если устали глаза быть широкими, Если согласны на имя 'браток' Я, синеокий клянуся, Высоко держать вашей жизни цветок. Я ведь такой же, сорвался я с облака, Много мне зла причиняли За то что не этот, Всегда нелюдим, Везде нелюбим. Хочешь мы будем, брат и сестра, Мы ведь в свободной земле свободные люди, Сами законы творим, законов бояться не надо И лепим глину поступков. Знаю, прекрасны вы, цветок голубого. И мне хорошо и внезапно Когда говорите про Сочи И нежные ширятся очи. Я сомневавшийся долго во многом. Вдруг я поверил навеки Что предначертано там, Тщетно рубить дровосеку!.. Много мы лишних слов избежим. Просто я буду служить вам обедню Как волосатый священник с длинною гривой Пить голубые ручьи чистоты И страшных имен мы не будем бояться. 13/IX - 1921 17. ОДИНОКИЙ ЛИЦЕДЕЙ И пока над царским селом Лилось пенье и слезы Ахматовой, Я, моток волшебницы разматывая, Как сонный труп влачился по пустыне, Где умирала невозможность. Усталый лицедей Шагая на пролом А между тем курчавое чело Подземного быка в пещерах темных Кроваво чавкало и кушало людей В дыму угроз нескромных И волей месяца окутан Как в сонный плащ вечерний странника, Во сне над пропастями прыгал И шел с утеса на утес. Слепой я шел пока Меня свободы ветер двигал, И бил косым дождем. И бычью голову я снял с могучих мяс и кости И у стены поставил: Как воин истины я ею потрясал над миром: Смотрите, вот она! Вот то курчавое чело! которому пылали раньше толпы! И с ужасом Я понял что я никем не видим: Что нужно сеять очи, Что должен сеятель очей! идти. Конец 1921 - начало 1922 18 Еще р_а_з, еще р_а_з, Я для Вас Звезда Горе моряку, взявшему Неверный угол своей ладьи И звезды Он разобьется о камни О подводные мели. Горе и вам взявшим Неверный угол сердца ко мне. Вы разобьетесь о камни И камни будут надсмехаться Над вами Как вы надсмехались Надо мной. <1922> ПРИМЕЧАНИЯ Настоящее издание впервые представляет под одной обложкой произведения практически всех поэтов, входивших в футуристические группы, а также некоторых поэтов, работавших в русле футуризма. Большинство текстов, опубликованных в малотиражных и труднодоступных изданиях, впервые вводится в научный обиход. Естественно, при составлении и подготовке текстов во