Стихотворения, Гюго Виктор, Год: 1869

 
 С. Ф. Дуров Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Поэты-петрашевцы. 'Библиотека поэта', Л., 'Советский писатель', 1940 ---------------------------------------------------------------------------- Из В. Гюго ('Не насмехайтеся над падшею женой!') Смерть сластолюбца (Из Виктора Гюго) Из Виктора Гюго ('Нежданно настает день горький для поэта') Из В. Гюго ('Судьбу великого героя иногда') Из В. Гюго ('Ты видишь эту ветвь, побитая грозою') Атлас (Из Виктора Гюго) Метафора (Из В. Гюго) Oceano nox (Из В. Гюго) Из В. Гюго ('Когда порой дитя появится меж нами') Из В. Гюго ('Есть существа, которые от детства') Из В. Гюго ('В июне сладостном, когда потухнет день') Из В. Гюго ('Ночь черным покровом лежала кругом') Маргаритка (Из В. Гюго) Из В. Гюго ('Земля кремнистая, холодная, скупая') В. Гюго ('Услышав плач, я отпер дверь в лачугу') Воспоминание ночи 4 декабря 'Кто стал, помимо вечных лжей' ИЗ В. ГЮГО Не насмехайтеся над падшею женой! Кто знает, что она изведала душой. Кто может разгадать ее страданий повесть В те дни священные, как в ней боролась совесть. Быть может, волею ума укреплена, За честь, как за оплот, хваталася она - Так видим, иногда, росинка дождевая, К листку зеленому с любовью приникая, Блестит, пока с него она не сорвалась: Перл до падения, а по паденьи грязь. А кто, скажите мне, виной ее разврата? Мы сами: ты, богач, - твое сребро и злато. Но как бы ни было, всему своя чреда: В грязи заключена чистейшая вода. Чтоб перлом заблистать упадшей капле снова - Ей нужен луч любви, луч солнца золотого!.. СМЕРТЬ СЛАСТОЛЮБЦА (ИЗ ВИКТОРА ГЮГО) Il n'avalt pas vingt ans. Il avait abuse. Он юношеских лет еще не пережил, Но жизни не щадя, не размеряя сил, Он насладился всем не во-время, чрез меру, И рано, наконец, во все утратил веру. Бывало, если он по улице идет, На тень его одну выходит из ворот Станица буйная безнравственных вакханок, Чтоб обольстить его нахальностью приманок - И он на лоне их, сок юности точа, Ослабевал душой и таял как свеча. Его и день и ночь преследовала скука: Нередко в опере Моцарта или Глюка Он, опершись рукой, безмысленно зевал. Он головы своей в тот ключ не погружал, Откуда черпал нам Шекспир живые волны. Все радости ему казалися неполны: Он жизни не умел раскрашивать мечтой. Желаний не было в груди его больной: А ум, насмешливый и неcогретый чувством, Смеялся дерзостно над доблестным искусством И всё великое с презреньем разрушал: Он покупал любовь, а совесть продавал. Природа - ясный свод, тенистые овраги, Шумящие леса, струн лазурной влаги - И всё, что тешит нас и радует в тиши, Не трогало его бездейственной души, В нем сердца не было, любил он равнодушно: Быть с матерью вдвоем ему казалось скучно. Не занятый ничем, испытанный во всем, Заране он скучал своим грядущим днем. Вот - раз, придя домой, больной и беспокойный, Тревожимый в душе своею грустью знойной, Он сел облокотясь, с раздумьем на челе, Взял тихо пистолет, лежавший на столе, Коснулся до замка... огонь блеснул из полки... И череп, как стекло, рассыпался в осколки. О юноша, ты был ничтожен, глуп и зол, Не жалко нам тебя. Ты участь приобрел Достойную себя. Никто, никто на свете Не вспомнит, не вздохнет о жалком пустоцвете. Но если плачем мы, то жаль нам мать твою, У сердца своего вскормившую змею, Которая тебя любила всею силой, А ты за колыбель ей заплатил могилой. Не жалко нам тебя - о нет! но жаль нам ту, Как ангел чистую, бедняжку-сироту, К которой ты пришел, сжигаемый развратом И соблазнил ее приманками и златом. Она поверила. Склонясь к твоей груди, Ей снилось счастие и радость впереди. Но вот теперь она - увы! - упала с неба: Без крова, без родства, нуждаясь в крошках хлеба С отчаяньем глядя на пагубную связь, Она - букет цветов, с окна столкнутых в грязь! Нет, нет - не будем мы жалеть о легкой тени: Негодной цифрою ты был для исчислений, Но жаль нам твоего достойного отца, Непобедимого в сражениях бойца. Встревожа тень его своей преступной тенью, Ты имя славное его обрек презренью. Не жалко нам тебя, но жаль твоих друзей, Жаль старого слугу и жалко тех людей, Чью участь злобный рок сковал с твоей судьбою, Кто должен был итти с тобой одной стезею, Жаль пса, лизавшего следы преступных ног, Который за любовь любви найти не мог. А ты, презренный червь, а ты, бедняк богатый, Довольствуйся своей заслуженною платой. Слагая жизнь с себя, ты думал, может быть, Своею смертию кого-нибудь смутить - Но нет! на пиршестве светильник не потухнул, Без всякого следа ты камнем в бездну рухнул. Наш век имеет мысль - и он стремится к ней, Как к цели истинной. Ты смертию своей Не уничтожил чувств, нам свыше вдохновенных, Не совратил толпы с путей определенных: Ты пал - и об тебе не думают теперь, Без шума за тобой судьба закрыла дверь. Ты пал - но что нашел, свершивши преступленье? Распутный - ранний гроб, а суетный - забвенье. Конечно, эта смерть для общества чужда: Он свету не принес ни пользы, ни вреда - И мы без горести, без страха и волненья Глядим на падшего, достойного паденья. Но если, иногда, подумаешь о том, Что жизнь слабеет в нас заметно с каждым днем, Когда встречаем мы, что юноша живой, Какой-нибудь Робер, с талантом и душой Едва посеявший великой жатвы семя, Слагает жизнь с себя, как тягостное бремя, Когда историк Рабб, точа на раны яд, С улыбкой навсегда смежает тусклый взгляд, Когда ученый Грос, почти уже отживший, До корня общество и нравы изучивший, Как лань, испуганный внезапным лаем псов, Кидается в реку от зависти врагов, Когда тлетворный вихрь открытого злодейства, Отъемлет каждый день сочленов у семейства: У сына мать его, у дочери отца, У плачущих сестер их брата-первенца, Когда старик седой, ценивший жизни сладость, Насильной смертию свою позорит старость, Когда мы, наконец, посмотрим на детей, Созревших до поры за книгою своей, Мечтавших о любви, свободе и искусствах, - И после ошибясь в своих заветных чувствах И к истине нагой упав лицом к лицу, На смерть стремящихся, как к брачному венцу, - Тогда невольно в грудь сомненье проникает: Смиренный - молится, а мудрый - размышляет: Не слишком скоро ли вперед шагнули мы? Куда влечет нас век? к чему ведут умы? Какие движут нас сокрытые пружины? Чем излечиться нам? И где всему причины? Быть может, что в душе, безвременно, у нас Высокой истины святой огонь погас, Что слишком на себя надеемся мы много, . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Не время ль пожалеть о тех счастливых днях, Когда мы видели учителей в отцах И набожно несли свое ярмо земное, Раскрыв перед собой Евангелье святое, Для ока. смертного - таинственная тьма! Неразрешимые вопросы для ума! Как часто, иногда, от них, во время ночи, Поэт не может свесть задумчивые очи, И, преданный мечтам и мыслям роковым, Один - блуждает он по улицам пустым, Встречая изредка, кой-где, у переходов Вернувшихся домой, с прогулки, пешеходов. ИЗ ВИКТОРА ГЮГО Нежданно настает день горький для поэта, Когда он чувствует, что опытность и лета Тяжелым бременем лежат уже на нем. Проснувшись поутру, он думает о том: Где вы, весны моей мгновенья золотые? Вас нет! Вы пронеслись как призраки ночные, И я, как невзначай окраденный скупец, Гляжу с отчаяньем на жизненный ларец! И точно - он в душе горюет поневоле, Бледнея каждый день как цвет осенний в поле. Когда же видит он, что путь его, порой, Нежданно окроплен живительной струей, Он, плача, говорит, припомнив дни былые: 'Нет, это не роса, а капли дождевые!' Отныне, может быть, испытанный во всем, Скорее истину постигнет он умом, Проникнет в глубину таинственного легче, Обнимет всё скорей, обдумает всё крепче, Рассудку подчинит свободную мечту - Разгонит дым густой, рассеет темноту. Но в нем погиб навек тот огнь животворящий', Который дан ему был в юности блестящей - И тщетно б он хотел в создания свои, Богатые умом и пламенем любви, Излить ту легкую и девственную сладость, Которую дает созданьям... только младость! И этого ему ничто не возвратит! Один ли, у себя, в раздумьи, он сидит, И, полный снов живых и сладкого призванья. Обдумывает план любимого созданья, Идет ли, утомясь, бродить в зеленый лес, Захочет ли дышать прохладою небес, Иль, увлекаемый вослед толпы свободной, Без цели ходит он по площади народной, - Увы, во воем почти, всегда почти, везде, За книгою своей, в прогулке и труде, Невольно сердце в нем той мыслию томимо, Что молодость его прошла невозвратимо! ИЗ В. ГЮГО Судьбу великого героя иногда Одно мгновение решает навсегда. В пылу кровавых сеч, раздоров и смятений Он может потерять порфиру и венец, И славу громкую, и имя, наконец - Но всё при нем его творящий гений. Так знамя иногда, в убийственном бою, Теряет красоту блестящую свою, Священную хоругвь сожгло живое пламя, Златистые тесьмы, бахромки и снурки, - Всё, всё разметано, разорвано в клочки, Но цел орел, вверху на древке знамя. ИЗ В. ГЮГО Ты видишь эту ветвь, побитая грозою, Она безжизненна. Но подожди, с весною. Как только к нам придет июньская пора, Ее засохшая и черная кора, Согретая весны живительным дыханьем, Замшится зеленью, дохнет благоуханьем. Спроси же у меня, бесценный ангел мой, Зачем, наедине увидевшись с тобой, Я забываю всё - и горе, и страданье: Зачем в душе моей живей воспоминанье, Зачем ярчей огонь горит в глазах моих, Зачем светлее мысль и звонче каждый стих? Ах, это оттого, что здесь ничто не вечно: Всё переменчиво, легко и скоротечно, Что вслед за ярким днем идет ночная тьма, За жаркою весной холодная зима, За радостью печаль, за горем снова радость, А за разлукою твоей улыбки сладость. АТЛАС (ИЗ ВИКТОРА ГЮГО) Однажды Атл_а_су сказали долины: 'Взгляни на цветущие наши равнины, Куда ранним утром и поздней зарей Девицы приходят играть меж собой. К ногам нашим нежно ласкается море, Шумя и блистая на вечном просторе, А грудь, оживленная свежей росой, Покрыта цветами и мягкой травой. А ты расскажи нам, гигант одинокой, Зачем наклонился главою высокой? Зачем на кремнистых вершинах твоих Рассеяны гнезда орлят молодых?.. Зачем ты, как тучи, чернеешь в лазури И борешься вечно с громами и бурей? Скажи, отчего ты белеешь в снегах?' - 'Затем, что весь мир несу на плечах!' МЕТАФОРА (ИЗ В. ГЮГО) Как на поверхности лазурного пруда, В душевной глубине мы видим иногда: И небо, полное блистательных сокровищ, И тинистое дно, где вьется рой чудовищ. OCEANO NOX (ИЗ В. ГЮГО) I О, сколько моряков и сколько капитанов, Уплывших некогда в далекие страны, Погибло без вести, среди морских туманов, Немыми жертвами изменницы-волны: Сойдясь безвременно с безвременной кончиной, Они погребены неведомой пучиной. - II Их нет!.. и нам не знать их смерти роковой. Не знать истории их страшного крушенья. Не выведать от них с проклятьем иль мольбой, Что вынесли они в последние мгновенья. Волна ревнивая всё рушила вконец: От ней разбит корабль, и в ней погиб пловец. III К кому-то, бедные, они приплыли в гости? Где их тела теперь найдут себе, приют? Где успокоятся разрозненные кости?.. А между тем давно на родине их ждут, К ним каждый день отцов моления несутся, Но их отцы умрут, а милых не дождутся... IV Заветные друзья, кидая тихий взор В минуты сладкие вечернего досуга, Об них ведут теперь веселый разговор, И каждый ждет к себе потерянного друга, Меж тем уже давно их участь решена: Волна их привлекла, сгубила их волна. V Где вы?.. твердят они, - где вы живете ныне? Конечно, позабыв о милых и друзьях, Вы поселилися в какой-нибудь пустыне, Иль царство обрели на дальних островах. Но есть всему чреда: пройдут за годом годы, И время память их умчит, как тело воды... VI Об них со временем устанут говорить. Из памяти они исчезнут, словно тени, И только жены их случайно, может быть, В часы вечерние печальных размышлении, Сидя у очага, в кругу детей своих, Припомнят в тишине невольно образ их! VII Когда же и они сойдут под сень могилы, Об вас забудут все. Без всякого следа Навек вы сгинете. Ни надписи унылой На каменной плите не будет никогда, Ни в песне жалобной у сельского кладбища Об ваших именах не вспомнит бедный нищий. VIII Пловцы отважные, куда сокрылись вы? Где смерть вы встретили с надеждою во взоре? Об этом не узнать от ветреной молвы: Бог это ведает, да знает это море. Но не от этого ль вечерний ропот волн Какой-то тайною и горести поля... ИЗ В. ГЮГО Когда порой дитя появится меж нами, С своими светлыми, как ясный день, очами И с милою усмешкой на устах, Невольно на челе расходятся морщины, Мы забываем всё, заботы и кручины, Волнения и страх. Светлеет ли кругом весенняя природа, Иль бурной осени глухая непогода Стучится в дверь и бьет дождем в окно - Дитя приблизилось, и в сердце нашем радость. Его присутствие во всё вливает сладость, Им всё озарено. Беседуем ли мы, обмениваясь в чувствах, О громких подвигах, свободе и искусствах - Дитя пришло, и гаснет разговор: Прощай поэзия, отечество и слава! Малютки резвого веселая забава К себе влечет наш взор... В часы полночные печальна повсеместность: Безмолвных призраков исполнена окрестность, Туманна даль, бесцветны небеса, Но только луч зари осветит неба своды, - Долины, пажити, леса, пригорки, воды - Всё звуки, всё краса! Я ночь, а ты, дитя, денницы луч рассветный. Глазами светлыми, улыбкою приветной И лепетом прерывистых речей Ты разгоняешь грусть в моем потухшем взоре: И горе при тебе становится - не горе, И как-то веселей. А это оттого, что взгляд твой полон ласки, Что на щеках твоих играют жизнь и краски, Что мысль твоя, как божий день, светла, Что на челе твоем нет ни единой тучки, Что белые твои, как снег нагорный, ручки Не прикасались зла. Да, это оттого, что ты, по воле бога, Идешь пока от нас отдельною дорогой. Невинностью младенческой дыша, Что ты, не зная нас, во всем нам веришь смело, Что всё небесное в тебе осталось цело, Всё - сердце и душа. Господь! Я шлю к тебе моление живое, Чтоб я, чтоб даже враг не знал мой, что такое Без тени сад, поляна без цветов, Деревья без плода, поля без всходов хлеба, Без солнца майский день, без звезд ночное небо И кровля без птенцов. ИЗ В. ГЮГО Есть существа, которые от детства Мечты свои, надежды и желанья Кидают н_а_ ветер. Ничтожный случай Владеет их судьбой. Они стремятся, Куда глаза глядят, не думая о цели, От истины не отличая лжи: Они летят, куда подует ветер, Гостят, где им открыта настежь дверь. Для них вся жизнь в мгновении настоящем, Затем, что прошлое для них погибло, А в будущем они читать не могут. Они живут - и только. Ум их праздный Не действует, а сердцем правит случай: За радостью у них идут печали, За верою безверье, за любовью Холодная насмешка и презренье, Они живут, как бог пошлет, с дня на день, И думают, как бог пошлет на мысли... В них воли нет, одна пустая прихоть Владеет их поступками, и если Они подчас погружены в раздумье, Ничто далекое их мыслей не тревожит: Любовь у них без муки, страсть без жара И ненависть без злобы и гоненья... Но ты на них нисколько не похожа - Ты женщина и вместе с этим гений, Здесь, на земле, ты горе мне врачуешь, А в небеса указываешь путь. В твоих речах, движеньях в во взоре, Как в зеркале, отражены все тайны Души твоей: в задумчивости виден Глубокий ум, от опыта созревший, В веселости - кипенье чувств сердечных, А в красоте чарующей улыбки - Души твоей божественные свойства... В те дни, как мы кипим в заботах трудных, Волнуемся общественным волненьем, - Ты, в тишине, идешь своей дорогой И, чуждая забот и суеты, Верна своим душевным убежденьям, Как хоры звезд своим путям обычным, Которые назначил им всевышний. Ничто в тебе не резко. Всё спокойно, Во всем видна твоя живая совесть, - И если ты порою даже плачешь И сетуешь на жизнь и на людей, То слезы те так сладостны и тихи, Как ручеек, текущий но долине, А вздохи те - как музыка, в которой Всё дышит пламенем любви высокой, Надеждой, верою и чистотой небесной. Мне кажется, при взгляде на тебя, Что каждый взор, что даже каждый шаг твой Гармонией какой-то дивной веет, Что люди все, в сравнении с тобой, Так суетны, ничтожны, бледны, жалки, Как дикий вопль в сравненьи с звучной песнью. ИЗ В. ГЮГО В июне сладостном, когда потухнет день, Клубами аромат летит в долине злачной, Мы спим, но слышим всё и видим всё сквозь тень, Над нами вьется сон прозрачный... Луна сребристее, свежее дышит лес, Прозрачней стелется туманов вереница, И мнится, до утра с полуночных небес Не сходит юная денница. ИЗ В. ГЮГО Ночь черным покровом лежала кругом, Я с Германом по лесу мчался верхом, Куда и зачем? Мы не знали... На небе скользила гряда облаков, А звезды, пробившись сквозь ветви дерев, Как яркие птички мелькала... Я полон был грусти. А Герман, душой Вконец истомленный житейской грозой И верить не будучи в силах: 'Как жаль, - мне сказал он: - несчастных людей, Стоящих у входа могильных дверей!..' А я: 'Жаль мне тех, что в могилах...' Глядит мой товарищ вперед, я - назад. Нас быстро кони ретивые мчат. Вот звон раздался на рассвете... И Герман в порыве раздумий своих Твердит: 'Я жалею страдальцев живых!' - 'Мне жаль тех, кого нет на свете'. Кудрявые ветви о чем-то шумят, Ручьи беспрестанно про что-то журчат, Кустарники шепчут привольно... 'Увы, - молвил Герман: - живые не спят, Они вечно плачут, весь век сторожат...' - 'Увы, есть и спящих довольно...' - 'Жизнь - горе!.. - мне Герман опять говорит: - Тот счастлив, кто умер. Он мирно лежит В своем безысходном жилище... Над ним гармонично шумит свежий лес, И яркие звезды с далеких небес Бросают лучи на кладбище...' - 'Оставь, - говорю я: - не трать праздных слов Над темною тайной безмолвных гробов... Усопшие, может быть, дышат К нам прежней любовью. В земле, наконец, И друг твой, и брат твой, и мать, и отец - Сквозь сон они, верно, нас слышат...' МАРГАРИТКА (ИЗ В. ГЮГО) В долине вечерний играл ветерок... Роскошное солнце - небесный цветок, Мешая разлиться таинственной- мгле, На западе тихо склонилось к земле. А тут, недалеко, над ветхой стеной, Поросшей крапивой и сорной травой, Взошла маргаритка, в наряде простом, В венке белоснежно-лучистом своем, И глядя, как солнце горит в небесах, Шептала: 'Я так же, как солнце, в лучах!..' ИЗ В. ГЮГО Земля кремнистая, холодная, скупая, Где, пот и кровь свою обильно проливая, Из одного куска насущного весь век В трудах и горестях томится человек, Где человек и сам черствеет, словно камень, И где из городов заметно со дня на день Бежит все лучшее, что только в мире есть: Свобода, Правота, Любовь, Покой и Честь, Где гордость - общий бог, где заступом могильным Слепая смерть грозит и сильным и бессильным, Где высота - там мрак, где золото - там все Вертится перед ним как будто колесо, В лесах - свирепый волк, в селеньях - лютый голод, Здесь зной тропический, а там полярный холод, Среди взволнованных грозой морских зыбей. Везде виднеются обломки кораблей, А на полях кругом мятеж толпы голодной, Иль зарево войны кровавой и бесплодной, Пожарища и стон повсюду в городах, И это, это всё - звезда на небесах! ИЗ В. ГЮГО Услышав плач, я отпер дверь в лачугу. Там четверо детей осиротелых Над матерью усопшею рыдали... Конурка страх невольный наводила: Зеленый труп на рубище лежал, Нигде огня, в дырявый потолок Валилася солома с ветхой кровли. По-старчески задумалась малютка, А на устах покойницы улыбка - Ужасная улыбка - пробивалась, Как сквозь туман осенняя заря. Ребенок лет шести, в семействе старший, Казалося, хотел сказать: 'Взгляните, В какую темь нас бросила судьба!..' Здесь в комнате свершилось преступленье. Вот в чем оно. Под небом благодатным Есть женщина, которая умна, Кротка, добра, как ангел. Бог ее, Казалося, для счастья создал. Муж У ней добряк-работник. Оба вместе, Без ропота, без зависти и желчи, Ярмо свое житейское тянули. Но вот болезнь свела в могилу мужа, ' Теперь она вдова с пустой сумой И четырьмя малютками. Сейчас же За труд она схватилась, как мужчина. Жива, добра, опрятна, бережлива, Нет дров в печи, на койке - одеяла, Она молчит... и день-деньской и ночь То штопает чулки, то из соломы Ковры плетет, шьет, вяжет, чтобы только Добыть кусок насущного малюткам. Жизнь честная! Но раз приходят к ней - И застают от голода умершей. В кустарниках, летая, птички пели, На кузницах звенели молота, Толпились в задах маски, поцелуи Отдергивали с масок кружева, Повсюду жизнь. Купцы считают деньги, На улицах езда, веселый хохот, Вагонов цепь колышет землю, дым Валит из труб бегущих пароходов, И в этот час движенья, блеска, шума Под бедный кров работницы усталой, Как тать ночной, прокрался лютый, голод, Схватил ее за горло - и убил. Глад - это взор распутницы, дубина Бездомного разбойника, ручонка Малютки, хлеб ворующего робко, Забытого бедняги лихорадка... Земля же вся полна могучим соком, Дающим жизнь обильную повсюду, - Лишь плод созрел, уж колосится поле... И между тем, когда себе пчела С бузинного листка сбирает соки, Когда ручей поит обильно стадо, Могила снедь готовит хищным птицам, Когда шакал, гиена, василиск Среди пустынь себе находят пищу, - Ты, человек, голодной смертью гибнешь! О, это зло - общественный проступок, Страшилище-разбойник, порожденный Запутанностью мрачной нашей жизни... Господь! Зачем среди юдоли этой Приходится сиротке говорить: 'Я голоден!' Дитя - не та же ль птичка? Зачем же то, что гнездышку дается, Отказано бывает колыбельке?.. ВОСПОМИНАНИЕ НОЧИ 4 ДЕКАБРЯ Ребенок был убит, - две пули - и в висок! Мы в комнату внесли малютки тело: Весь череп раскроен, рука закостенела, И в ней - бедняжка! - он держал волчок. Раздели мы с унынием немым Труп окровавленный, и бабушка-старуха Седая наклонилася над ним И прошептала медленно и глухо: 'Как побледнел он... Посветите мне... О боже! волоса в крови склеились'. Ночь, будто гроб, темнела... В тишине К нам выстрелы порою доносились: Там убивали, как убили тут... Ребенка простынею белой Она окутала, и труп окоченелый У печки стала греть. Напрасный труд! Обвеян смерти роковым дыханьем, Лежал малютка, холоден как лед, Ручонки опустив, открывши рот, Бесчувственный к ее лобзаньям... 'Вот посмотрите, люди добрые, - она Заговорила вдруг, прервав рыданья, - Они его убили... У окна Он здесь играл... и в бедное созданье, В ребенка малого - ему еще восьмой Годочек был - они стреляют... Что же Он сделал им, малютка бедный мой... Как был он тих и кроток, о мой боже... С охотою ходил он в школу... да, И все учителя его хвалили, Он письма для меня писал всегда, - И вот, разбойники, они его убили! Скажите мне: не всё ль равно Для господина Бонапарта было Убить меня? Я смерти жду давно... Но он... дитя...' Рыданьем задушило Старухе грудь, и не могла она Сказать ни слова долго... Мы стояли Вокруг несчастной, полные печали, И сердце надрывалось в нас... 'Одна, Одна останусь я теперь... Что будет Со мною, старой? Пусть господь рассудит Меня с убийцами! За что они в наш дом Пустили выстрелы? Ведь не кричал малютка: 'Да здравствует республика!' Лицом Она склонилась к телу... Было жутко Старухи горьким жалобам внимать Над трупом отрока окровавленным... Несчастная! Могла ль она понять... * * * Кто стал, помимо вечных лжей, Герольдом истины свободной, - Тот, в общем мненьи, враг людей, Отступник веры, бич народный. Как мы ценили правоту? Какую ей давали плату? Ведь все кричали: смерть Христу! Смерть обольстителю Сократу! И Галилей за то, что он Мир двинул с места, был оплеван. Судьба! вникая в твой закон, Я вижу, наш успех основан На том, что лучший из людей Обязан крест принять на долю, Отдать нам в жертву свет очей, Всю душу, сердце, разум, волю, Трудиться ночь и день-деньской, Лить пот и кровь свою для брата И, наконец, за подвиг свой Стяжать названье ренегата... Из В. Гюго ('Не насмехайтеся над падшею женой!'). 'Литературная газета', 1843, No 43, 31 октября, стр. 766, под цифрой: I, вторично, с исправлениями - в 'Иллюстрации', 184(5, т. III, No 41, 2 ноября, стр. 656. Воспроизводится текст 'Иллюстрации'. Французский подлинник - в Сб. 'Les chants du erepuscule' (1835), под No XIV ('Oh! n'insultez jamais une femme qui tombe!'). {См. 'Oeuvres completes de V. Hugo', Poesie - II, Paris, 1909, p. 238, дальше везде цитируется это же издание.} К началу 30-х годов эволюция общественно-политических взглядов В. Гюго (1802-1885) приводит его от реакционных настроений 20-х годов к утопическому социализму, что сказывается и в предисловии к сб. 'Les chants du crepuscule'. Лирика Гюго усваивает новый круг тем, придающих ей философический и вместе злободневно-обличительный и революционный характер. Гюго и воспринимается русскими поэтами 30-х годов, вместе с Барбье, как носитель, по словам Баратынского, 'новых сердечных убеждений' и 'просвещенного фанатизма'. Переводы из Гюго есть у Полежаева, он близок был Лермонтову. Из петрашевцев, кроме Дурова, огромное внимание лирике Гюго уделяли в юношеской своей переписке братья Достоевские. Переводил из него и Салтыков. Любопытно, что русская журналистика 30-40-х годов, часто упоминая Гюго в своих обзорах иностранной литературы, ставила его имя рядом не только с Жорж Занд, Бальзаком, Сю, но и с Фурье. {Ср. 'Библиотека для чтения'. 1834, т. II, отд. VII, стр. 83.} Подобные сближения не лишены были некоторой прозорливости: если Гюго нельзя причислить к идеологам движения, подготовившего революцию 1848 г., то нельзя и не признать в нем, с другой стороны, мужественного защитника ее непрочных завоеваний, сб. 'Chatiments', написанный в изгнании, после контрреволюционного переворота 1851 г., - лучшее тому доказательство. Этот сборник ценил Ленин. В 1909 г., в Париже, он 'охотно читал стихи Виктора Гюго 'Chatiments', посвященные революции 48-го года, которые в свое время писались Гюго в изгнании и тайно ввозились во Францию. В этих стихах много какой-то наивной напыщенности, но чувствуется в них все же веяние революции'. {Н. К. Крупская, Воспоминания о Ленине, 1932, стр. 239.} Смерть сластолюбца (Из Виктора Гюго). 'Литературная газета', 1843, No 46, 23 ноября, стр. 814. Вторично, с исправлениями - в сб. 'Молодик на 1844 год', стр. 36-40. От первоначальной редакции сохраняем только заглавие. Французский подлинник - в сб. 'Les chants du crepuscule', под No XIII ('II n'avait pas vingt ans. Il avait abuse!'). Первый стих подлинника Дуров взял эпиграфом. Многоточием (после стиха 117) Дуров отметил цензурный, должно быть, пропуск, соответствующие ему пять стихов подлинника см. 'Oeuvres completes', Poesie - II, Paris, 1909, p. 233-237. Историк Рабб - редактор журнала 'Tablettes universelles', страдал неизлечимой болезнью, обезобразившей его когда-то красивое лицо, внезапная смерть (1 января 1830 г.) вызвана была излишней лозой опиума в припарке, которую больной клал себе на лицо. Из Виктора Гюго ('Нежданно настает день горький для поэта'). Там же, стр. 35-36. Вторично - у П. Вейнберга в 'Избранных стихотворениях Виктора Гюго', стр. 116-117, с восстановленным стихом 19, отсутствующим почему-то в сб. 'Молодик'. Французский подлинник - из сб. 'Les feuijles d'automne', под No XXXVI ('Un jour vient ou soudain l'artiste genereux'). Отзыв о напечатанных в 'Молодике' переводах Дурова см. в 'Библиотеке для чтения', 1844, т. LXIV, отд. VI, стр. 18-22. Из В. Гюго ('Судьбу великого героя иногда'). 'Библиотека для чтения', 1844, т. XV, отд. I, стр. 147-148 (ценз. разр. 30 июня). Французский подлинник - из сб. 'Les chants du crepuscule', под' N5 XVI ('Le grand homme vaincu peu perdre en un instant'). Но цел орел, вверху на древке знамя. Подразумевается боевое знамя Наполеона как симтол буржуазно-демократической революции в ее борьбе с пережитками западно-еврощейского феодализма. Ср. сходный обрмз Наполеона у Пушкина в одновременно написанном стихотворении 'Герой' (1830). Из В. Гюго ('Ты видишь эту ветвь, побитая грозою'). Там же, стр. 164. Французский подлинник - из сб. 'Les feuilles d'automne', под No XXVI ('Vols, cette branche est rude, elle est noire, et la nue'). Строгую рецензию Белинского на сб. 'Метеор' (с упоминанием Дурова) см. Поли. собр. соч. Белинского, под ред. С. А. Венгерова, т. IX, стр. 353-358. Несочувственно отнеслась к 'Метеору' и 'Литературная газета' (1845, No 17, стр. 297-299), выписав, впрочем, в качестве 'самых лучших', рядом со стихами Майкова, также и стихотворение Дурова 'Ты видишь эту ветвь'. Атлас (Из Виктора Гюго). Там же, стр. 117 (ценз. разр. 19 сентября 1845 г.). Французский подлинник - из, сб. 'Les feuilles d'automne', под No X ('Un jour au mont Atlas les collines jalouses'). Метафора (Из В. Гюго). Там же, вслед за предыдущим. Французский подлинник - из сб. 'Les rayons et les ombres', под No X ('Comme dans les etangs assoupis sous les bois'). Oceano nox (Из В. Гюго). Там же, 1846, т. II, No 21, 8 июня, стр. 336-337 (с датой: '2 ноября 1845 г.'). Французский подлинник - из сб. 'Les rayons et les ombres', под No XLII ('Oh! combien de marins, combien de capitaines'). Заглавие 'Oceano nox' (из океана ночь) заимствовано из стиха 250 второй песни 'Энеиды' Виргилия. Из В. Гюго ('Когда порой дитя появится меж нами'). Там же, 1846, т. Л, No 12, 30 марта, стр. 190. Вторично (с восстановленным стихом 26, в 'Иллюстрации' отсутствующим) - у П. Вейнберга в 'Избранных стихотворениях Виктора Гюго', стр. 103-105. Французский подлинник - из сб. 'Les feuilles d'antomne', под No XIX ('Lorsque l'enfant parait'). Предпоследняя строфа подлинника в переводе отсутствует. Из В. Гюго ('Есть существа, которые от детства'). Там же, вслед за предыдущим. Французский подлинник - из сб. 'Les chants du crepuscule', под No XXXV ('Lea autres en tout sens laissent aller leur vie'). 'Я не приду на праздник шумный'. 'Иллюстрация', 1846, т. III, No 31, 24 августа, стр. 497. Подражание той французской элегии, которую, под заглавием 'На зов друзей', перевел Плещеев (см. ниже, стр. 288). Из В. Гюго ('В июне сладостном, когда потухнет день'). Там же, вслед за предыдущим. Французский подлинник - в сб. 'Les rayons et les ombres', под No XLIII ('Nuits de juin': 'L'eie, lorsqusle jour a fui, de fleurs couverte'). Из В. Гюго ('Ночь черным покровом лежала крутом'). Там же, вслед за предыдущим. Стих 14 печатается с исправлением по сборнику Вейнберга 'Избранные стихотворения Виктора Гюго', стр. 92-93. Французский подлинник - 'A quoi songeaient les deux cavaliers dans la foret' из сб. 'Les contemplations', t. II, 'Aujourd'hui' ('La nuit etait fort noire et la foret tres sombre'). Маргаритка (Из В. Гюго). Там же, вслед за предыдущим. Французский подлинник - 'Unite' из сб. 'Les contemplations', t. I ('Par-dessus 1'horizon aux collines brunies'). Из В. Гюго ('Земля кремнистая, холодная, скупая'). Там же, вслед за предыдущим. Французский подлинник - из сб. 'Les contemplations', t. I, с знаком вопроса вместо заглавия ('Une terre au flanc maigre, apre, avare, inclement'). Из В. Гюго ('Услышав плач, я отпер дверь в лачугу'). 'Изящная литература', 1885, No 2, стр. 208-209. Французский подлинник - 'Chose vue un jour de printemps' из сб. 'Les contemplations', t. I ('Entendant des sanglots je poussai cette porte'). Воспоминание ночи 4 декабря. Сб. П. Вейнберга и 'Избранные стихотворения Виктора Гюго', стр. 81-83. Французский подлинник - из сб. 'Chatiments', livre II ('L'ordre est retabli' {'Порядок восстановлен'.}), 'Souvenir de la mut du 4' ('L'ebiant avalt recu deux balles dans la tete'). После реакционного переворота Луи-Наполеона В. Гюговынужден был эмигрировать в Бельгию, где в 1852 г. издал свой знаменитый памфлет: 'Napoleon le Petit', в оценке событий сойдясь с Карлом Марксом. В ноябре 1853 г. появилась новая книга Гюго, направленная против Наполеона, Гюго писал о ней будущему ее издателю, что это будет тот же 'Napoleon le Petit', только в стихах. Это и есть 'Chatiments'. Дуровым переведена одна из самых выразительных пьес этого сборника. Заключительное многоточие указывает на цензурный пропуск двенадцати последних стихов подлинника. 'Кто стал, помимо вечных лжей'. Там же, стр. 90-91. Французский подлинник - на сб. 'Les contemplations', t. II ('Pour l'erreur, eclairer c'est apostasier'). ----- Из Виктора Гюго Я был на берегу во время ночи звездной. Ни тучки на небе, ни паруса над бездной... Мой взор, по прихоти, летел Бог весть куда. И кажется, мне слышалось тогда, Что горы и леса прибрежные шептали И что-то у небес и моря вопрошали... И звёзды яркие на небе безграничном, Роскошно шествуя своим путём обычным, И волны шумные, в раздолье водяном, Играя и журча на море голубом, Твердили, сочетав свой голос воедино: 'Всё это Бог, всё Бог - Начало и Причина!' 1846 ----- Ребенок пел. Ребенок пел... а мать в предсмертных муках Металася на ложе день-деньской, И слышались в печально - резких звуках Ребячья песнь и хриплый стон больной. Пять только лет тебе, невинный крошка, Как птичка ты весенняя точь-в-точь, Весь день поешь, играя у окошка, А близь тебя мать кашляет всю ночь. И вот она сошла в могилу скоро... Дитя же все по-прежнему поет... Страданье - плод, но плод такой, который Господь ветвям окрепнувшим дает.