В. Г. Белинский
Стихотворения графини Е. Ростопчиной
ПРИМЕЧАНИЯ
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
А. Л. Осиповат и Л. С. Пустильник
Стихотворения графини Е. Ростопчиной, Белинский Виссарион Григорьевич, Год: 1841
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Собрание сочинений в девяти томах
М., ‘Художественная литература’, 1979
Том четвертый. Статьи, рецензии и заметки. Март 1841 — март 1842
СТИХОТВОРЕНИЯ ГРАФИНИ Е. РОСТОПЧИНОЙ. 1841. Часть I. Издание конторы привилегированной типографии Фишера. В Санкт-Петербурге. В 8-ю д. л. 190 стр.
С 1835 года, если не ошибаемся, почти во всех периодических изданиях начали появляться стихотворения, отмечаемые таинственною подписью ‘Гр-ня Е. Р-на’1. Само собою разумеется, что причина подобного способа давать о себе знать заключалась в нежелании автора быть известным под собственным своим именем — по скромности ли то было, или по не слишком высокому понятию о литературной арене, или по каким другим уважениям. Но поэтическое ‘инкогнито’ не долго оставалось тайною, и все читатели таинственные буквы выговаривали определенными и ясными словами: ‘графиня Е. Ростопчина’. Истинный талант, особенно при общественной и личной значительности, есть враг всякого ‘инкогнито’. К тому же люди — странные создания (подлинно порождения крокодиловы):2 иногда они потому именно не знают вашего имени, что вы поторопились сказать им его, и добиваются знать и узнают его потому только, что вы скрываете или делаете вид, что скрываете его. Евины потомки, люди всего скорее попадаются на приманку таинственности, которая раздражает их врожденное любопытство, — повторяем, главная причина неудачного литературного инкогнито графини Ростопчиной заключалась в поэтической прелести и высоком таланте, которыми запечатлены ее прекрасные стихотворения. Нам тем легче отдать о них отчет публике, что все они известны каждому образованному и неутомимому читателю русских периодических изданий. Посему мы почитаем себя вправе не прибегать к большим выпискам и ограничиваться только указанием на ту или другую пьесу, для подтверждения нашего мнения об интересных произведениях светской музы графини Ростопчиной. И мы выскажем наше мнение прямо и откровенно, чуждаясь сколько безусловного удивления, столько и пристрастного равнодушия.
Отличительные черты музы графини Ростопчиной — рефлексия и светскость. Можно сказать, что это муза рассуждающая и светская. Перечтите пьесы: ‘Страдальцу’, ‘Полузнакомой’, ‘Равнодушной’, »Зачем?’ ответ на что‘, ‘Отринутому поэту’, ‘На Дону’, ‘На памятник Сусанину’ и некоторые другие — во всех них встретите вы бездну вопросов, вроде следующих: ‘зачем?’, ‘ужель?’, ‘ты ль это?’, ‘тебе ль?’ и т. п. ‘Зачем’ особенно часто повторяется в стихотворениях графини Ростопчиной. Даже те из них, в которых нет прямого вопрошения, большею частию не иное что, как рассуждения в прекрасных, а иногда в поэтических стихах. Несмотря на все уважение к графине Ростопчиной, мы не можем не заметить, что рассуждение охлаждает даже мужескую и мужественную поэзию и придает ей какой-то однообразный и прозаический колорит. Правда, этого нельзя безусловно отнести к прекрасным медитациям3 графини Ростопчиной, но все-таки нельзя не сказать, чтобы ее стихотворения не выиграли больше в поэзии, если бы захотели оставаться поэтическими откровениями мира женственной души, мелодиями мистики женственного сердца. Тогда они были бы и любопытнее для остальной половины человеческого рода, бог знает почему присвоившей себе право суда и награды. Сохрани нас бог от вандальской мысли ограничить поэтическую деятельность женщины только сферою, оставленною ей варварством мужчины, но мы думаем, что, вступая в сферы, присвоенные себе силою мужчины, женщине должно иметь и мужские силы при женской грации, подобно гениальной Дюдеван…
Исключительное служение ‘богу салонов’ также не совсем выгодно и для музы графини Ростопчиной. Наши салоны — слишком сухая и бесплодная почва для поэзии. Правда, они даже и зимою дышат ароматом, или, как говорит муза графини Ростопчиной, ‘сыплют аромат’, но этот аромат искусственный, возросший на почве горшков, а не на раздолье плодотворной земли, улыбающейся ясному небу. Бал, составляющий источник вдохновений графини Ростопчиной, конечно, образует собою обаятельный мир даже и у нас, не только там, где царит образец, с которого он довольно точно скопирован, но он у нас — заморское растение, много пострадавшее при перевозке, помятое, вялое, бледное. Поэзия — женщина: она не любит являться каждый день в одном уборе, напротив, она каждый час любит являться новою, всегда быть разнообразною — это жизнь ее, а все балы наши так похожи один на другой, что поэзия не пошлет туда даже и своей Kammerfraulein {камеристки (нем.). — Ред.}, не только не пойдет сама. Между тем вся поэзия графини Ростопчиной, так сказать, прикована к балу: даже встреча и знакомство с Пушкиным, как совершившееся на бале, есть собственно описание бала4, которое более бы шло к письму или статье в прозе, чем с рифмами.
Муза графини Ростопчиной не чужда поэтических вдохновений, дышащих не одним умом, но и глубоким чувством. Правда, это чувство ни в одном стихотворении не высказалось полно, но более сверкает в отрывках и частности, зато эти отрывки и частности ознаменованы печатью истинной поэзии. Сколько, например, души в этих стихах:
Но вы, разрозненные роком,
Любимцы блеклые мои,
На лоно матери-земли
Вы, принесенные оброком
С родимых ветвей и вершин,
Как много дум и откровений,
Как много горестных видений
И занимательных судьбин (?)
Я вижу в низкой вашей доле!..
Не много будущности в вас,
Но все на жизненной юдоли
Переживете вы не раз
И рано скошенную младость,
И сон любви, и красоту,
И сердца пламенного радость,
И вдохновенную мечту5.
Еще более глубоким чувством запечатлено стихотворение ‘Последний цветок’,6 это, по нашему мнению, лучшее стихотворение в книжке. Вот оно:
Не дам тебе увянуть одиноким,
Последний цвет облистанных (?) полей!..
Не пропадет в безмерности степей (?)
Твой аромат, тебя крылом жестоким
Не унесет холодный вихрь ночей.
Я напою с заботливым стараньем
Тебя, мой гость, студеною водой,
Я нагляжусь, нарадуюсь тобой,
Ты отцветешь… и с нежным состраданьем
Вложу тебя в псалтырь сопутный мой.
Чрез много лет, в час тихого мечтанья,
Я книги той переберу листы,
Засохший мне тогда предстанешь ты…
Но оживешь в моем воспоминаньи,
Как прежде, полн душистой красоты.
А я, цветок, в безвестности пустыни
Увяну я… и мысли тщетный дар,
И смелый дух, и вдохновенья жар,
Кто их поймет?.. в поэте луч святыни
Кто разглядит сквозь дум неясных пар?..
Поэзия, она благоуханье
И фимиам восторженной души,
Но должно ей гореть и цвесть в тиши,
Но не дано на языке изгнанья
Ей высказать все таинства свои.
И много дум, и много чувств прекрасных
Не имут слов, глагола не найдут,
И на душу обратно западут…
И больно мне, что в проблесках напрасных
Порывы их навек со мной умрут!
Мне суждено под схимою молчанья
Святой мечты все лучшее стаить,
Знать свет в душе… и мрак в очах носить.
Цветок полей, забытый без внимания,
Себя с тобой могу ли не сравнить?..7
Отмеченные курсивом слова в первом куплете принадлежат к числу тех из изысканных и неточных выражений, которые иногда портят лучшие вдохновения графини Ростопчиной. Особенно неприятно поражает слово ‘облистанный’, которого значение едва ли кому будет понятно.
Даже и в рефлектированных стихотворениях графини Ростопчиной встречаются места, ознаменованные думою и чувством, — и мы поступили бы несправедливо против ее музы, если бы не выписали этих стихов из пьесы ‘Равнодушной’:
Мой друг… мне жаль тебя!.. ты молода, прекрасна,
С душой чувствительной, ты дышишь для любви,
Тебе ль, во цвете лет, ошибкою ужасной
Безжалостно, навек убить права свои,
Проститься с счастием… погибнуть для земли?..
Нет… верь, бог милости, бог пламенных молений
Не принял робкого ответа твоего!
Верь, жертва слез твоих, постов и треволнений
Противна благости вселюбящей его!..
Не он ли создал нас, чтоб с кротостью, с терпеньем
Посланье ангелов в быту земном свершить?..
Не он ли нам велел быть миру утешеньем,
Мужчине гордому путь трудный облегчить
И от житейских смут в нем сердце охранить?..
Не он ли одарил нас пламенной душою,
Нам сердце, чувство дал, явил в нас благодать,
И в ум нам дар вложил, как верой и мольбою
Отступников ума с святыней примирить?..
Так! мы посредницы меж божеством и светом.
Нам цель — творить добро, нам велено — любить,
И женщина, любовь отвергнувши обетом,
Не вправе более сестрою нашей быть!
Ей темный монастырь! Ей жребий закелейный!..
Ей гроб… но с думами, с тревогою, с тоской!..
И горе, горе ей, коль образ чародейный
Под черным клобуком сдружен с ее мечтой,
Под черной мантией волнует ум младой!..
Да, такие думы и чувства доказывают, что талант графини Ростопчиной мог бы найти более обширную и более достойную себя сферу, чем салон, и что стихи, подобные следующим, выражают только бессознательность, несправедливую как к своему собственному, так и вообще к высокому назначению женщины:
А я, я женщина во всем значеньи слова,
Всем женским склонностям покорна я вполне,
Я только женщина… гордиться тем готова…
Я бал люблю!.. отдайте балы мне!..
В тексте примечаний приняты следующие сокращения:
Анненков — П. В. Анненков. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат, 1960.
Белинский, АН СССР — В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. I-XIII. М., Изд-во АН СССР, 1953-1959.
ГБЛ — Государственная библиотека им. В. И. Ленина.
Герцен — А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах. М., Изд-во АН СССР, 1954-1966.
ГИМ — Государственный исторический музей.
ГПБ — Государственная Публичная библиотека СССР им. М. Е. Салтыкова-Щедрина.
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.
КСсБ — В. Г. Белинский. Сочинения, ч. I-XII. М., Изд-во К. Солдатенкова и Н. Щепкина, 1859-1862 (составление и редактирование издания осуществлено Н. X. Кетчером).
КСсБ, Список I, II… — Приложенный к каждой из первых десяти частей список рецензий Белинского, не вошедших в данное издание ‘по незначительности своей’.
ЛН — ‘Литературное наследство’. М., Изд-во АН СССР.
Панаев — И. И. Панаев. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат, 1950.
ПР — позднейшая редакция III и IV статей о народной поэзии.
ПссБ — В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., под ред. С. А. Венгерова (т. I-XI) и В. С. Спиридонова (т. XII-XIII), 1900-1948.
Пушкин — А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. в 10-ти томах. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1962-1965.
ЦГИА — Центральный Государственный исторический архив.
Стихотворения графини Е. Ростопчиной… (с. 453-457). Впервые — ‘Отечественные записки’, 1841, т. XVIII, No 9, отд. VI ‘Библиографическая хроника’, с. 5-8 (ц. р. 31 августа, вып. в свет 2 сентября). Без подписи. Вошло в КСсБ., ч. V, с. 344-348).
Наборная рукопись, являющаяся автографом Белинского, хранится в ГБЛ (ф. 21, п. 3322а, No 4). Рукопись испещрена правкой А. А. Краевского, полностью воспроизведенной в тексте ‘Отечественных записок’. Журнальный текст отличается от рукописного мелкой стилистической правкой, которая могла быть сделана только в корректуре. Эта правка столь незначительна, что по ней никак нельзя сделать вывод об участии Белинского в чтении корректуры. Печатается по автографу, освобожденному от правки Краевского.
1 Е. П. Ростопчина увлекалась поэзией с детства, но до 1833 г. только одно ее стихотворение (без ведома автора) появилось в печати под псевдонимом: Д… а… В 1833 г. она вышла замуж за графа А. Ф. Ростопчина и с середины 30-х гг. ее стихотворения, подписанные различными псевдонимами (помимо указанного критиком: Гр. А… Р… на, Гр. А. Р., и др.), публиковались в петербургских и московских журналах. По субботам в салоне поэтессы собирались известные столичные литераторы, и в том числе Пушкин, Гоголь, В. А. Жуковский, В. Ф. Одоевский, П. А. Вяземский.
2 Перифраза слов из трагедии Ф. Шиллера ‘Разбойники’ (1781) (д. I, сц. 2).
3 Медитация — здесь: лирическое стихотворение философского плана.
4 Имеется в виду стихотворение ‘Две встречи’ (1838, 1839), в котором описано первое знакомство поэтессы с Пушкиным ‘на бале блестящем, в кипящем собранье…’ (это знакомство произошло в декабре 1828 г. в доме московского генерал-губернатора Д. В. Голицына).
5 Цитата из стихотворения ‘Осенние листья’ (1834). В первой из приведенных строк у Ростопчиной ‘разметанные’, а не ‘разрозненные’, в седьмой — ‘горестных явлений’, а не ‘горестных видений’. Курсив Белинского.
6 Стихотворение ‘Последний цветок’ (1835) вызвало также восторженное отношение П. А. Вяземского, который писал А. И. Тургеневу 8 февраля 1836 г., что Жуковский, Пушкин и Баратынский ‘уж верно не отказались бы’ от этих строк. ‘Какое глубокое чувство, — заключал Вяземский, — какая простота и сила в выражении и, между тем, сколько женского!’ (‘Остафьевский архив князей Вяземских’, т. III. СПб., 1899, с. 293).
7 Здесь и далее курсив В. Г. Белинского.