Стихотворения, Фу Ду, Год: 770

Время на прочтение: 4 минут(ы)
Алексеев В.М. Труды по китайской литературе. В 2 кн. Кн. 1
М.: Вост. лит., 2002.— (Классики отечественного востоковедения: Осн. в 2001 г.).

Ду Фу
Вышел за рубеж. Второй цикл
(Хоу чу сай)

Утром вхожу я в лагерь к Восточным Воротам1,
вечером буду стоять на Хэянском мосту2.
Солнце заходит: светит на знамя большое.
Кони заржали, ветер свистит и свистит3.
Ровный песок, тысячи4 стройных палаток,
полк и отряд5, каждый был призван сюда.
Прямо средь неба светлая свисла луна…
Строгий порядок: ночью безмолвно и тихо.
Дудка заныла, и звук в ней за звуком волнует6,
сильный вояка7 скорбит, не заносчив, не горд.
Дай-ка спрошу: кто же у вас генерал здесь?
Думать готов: да ведь это стремительный Хо8.

Введение

Тема границы Китая и пограничных действий против нападающих на Китай кочевников — тема, встречающаяся в танской поэзии очень часто, и к ней придется вернуться на этих страницах еще не раз. Проф. Шаванн в своем превосходном предисловии к описанию китайских документов, открытых Орелом Стайном [Marc Aurel Stein] в песках Западного Китая, весьма подробно останавливается на этих поэтических описаниях, сопоставляя их с тою суровою действительностью, которая свидетельствуется разобранными им документами. Однако тема эта больше традиционна, чем актуальна, и мало кто из писавших на нее сам побывал на границе. Чаще всего это перепевы тем Музыкальной палаты (юэфу), которые могут показаться однообразными, как были однообразны и обстоятельства, породившие их.

Автор

Ду Фу (Цзы-мэй, Гун-бу, Шао-лин) если не самый крупный (как думают очень многие и едва ли не большинство китайских критиков), то один из двух крупнейших китайских поэтов всех времен. Он жил (712-770) и действовал при расцвете танской литературы, особенно поэзии, и был современником лучших ее представителей. Ему пришлось, однако, испытать горькую роль беженца во время сильнейших потрясений в междоусобной войне. Это отразилось на всей его поэзии, и это мы видим отчасти и в данном стихотворении.

Заглавие

Из обоих циклов, содержащих в общем 14 стихотворений, антология берет только одно это, являющееся почему-то (составитель не объясняет этого) показательным. Однако китайским антологиям быть в этом отношении последовательными очень трудно.

Примечания

1 К Восточным Воротам города Лояна, часто бывавшего столицею Китая.
2 Хэянский мост — наплавной мост через Хуанхэ.
3 Свистит и свистит — тавтофон сяо-сяо передает, как это часто бывает в китайской поэзии, и звукоподражание, и смысловую часть (шелест трав). При передаче не всегда приходится держаться последней, предпочитая первую.
4 Для русской тысячи в китайской поэзии имеется ‘десять тысяч’ (вань), но на русскую гиперболу ‘миллионы’ китайцы обычно точно так же отвечают только своим вань — ‘десять тысяч’.
5 Полк и отряд, конечно, лишь приблизительная передача китайских бу (1/5 армии) и у (пятеро) {Самая мелкая воинская единица состояла из пяти человек.}.
Дудка варваров (це), которой скликают лошадей из табуна,— простая камышовая дудка без ладов и отверстий. Ее звук китайцы всегда считали заунывным будто бы потому, что и сами кони, ею окликаемые, ржут печальным звуком. Эта дудка возбуждала в пограничных китайских войсках тоску по родине.
7 Сильный вояка — китаец, полный сознания долга перед родиной и сил для ратного подвига.
8 Дисциплина, великое ратное дело могут быть в руках только великого полководца. Не иначе как ваш генерал напоминает древнего полководца Хо Цюй-бина (II в. до н.э.), прозванного за свою стремительность пяо-яо, что трудно передать на русский язык, не обладающий тавтофонией и иероглифическими маневрами.

Парафраз

Из второй столицы, Лояна, двигаюсь на север вместе с войсками. Сурова природа, сурова дисциплина в войсках. А сердце ноет в такт кочевой дудке. Надо быть великим, а не забиякой, и надо быть таким же стремительным и ловким в движениях, как те генералы древности, что наводили в Средней [Центральной] Азии панику и держали нападавших на Китай кочевников в почтительном отдалении от многострадальных китайских границ.

Ду фу
Дворец яшмовой чистоты
(Юйхуагун)

Поток все кружит, в соснах все время ветер.
Здесь серая мышь в древний спаслась черепок.
И мне неизвестно: зала какого владыки
осталась стоять там, под отвесной стеной.
В покоях темно, чертов огонь лишь синеет.
Заброшенный путь, плачущий льется поток.
Звуков в природе — тысяч десятки свирелей1.
Осенние краски2 — в них подлинно чистая грусть.
Красавицы были — желтою стали землею,
тем паче, конечно, фальшь их румян и помад.
Они в свое время шли с золотым экипажем3.
От древних живых здесь — кони из камня4, и всё…
Тоска наплывает: сяду я рядом на землю.
В безбрежном напеве5… Слезы — их полная горсть,
И сонно, и вяло торной дорогой идем мы.
А кто же из нас здесь долгими днями богат?!

Введение

Тема заброшенного дворца, свидетеля былого великолепия, закончившегося разрушением и смертью,— тема для китайской поэзии всех времен обычная, и к ней придется вернуться не раз при переводе этой антологии.
Автор тот же.

Заглавие

Яшмовый по-русски не звучит, но для китайца это эпитет ко всему дорогому, лучшему — как к предметам, так и к отвлеченным понятиям. Так, имеем целый ряд приложений этого эпитета к следующим словам: девица, доблесть, лучший человек, милый, прекрасный человек, весна, лютня [цитра], столица (эмпиреи) [в даосизме: столица Верховного Владыки], чара вина, сосуд и его сравнения, луна, небо, чистое сердце, друг, облик, письмо, лицо, красота и т.д., наконец, царь и бог. ‘Нефритовый’, как ближайший вариант перевода, тоже не спасет положения. Происходит это несоответствие языковых возможностей оттого, что в китайской поэзии яшма обладает мистическими свойствами: она чиста, струиста, тепла и влажна, мягка и тверда, не грязнится, блестит, бела, обладает чистым звуком, влажна, но не потеет, угловата, но не убивает и т.д. Всех этих образов в русской поэзии, а следовательно, и в русском поэтическом языке нет. Здесь яшмовая чистота подразумевает небесную, божественную чистоту, т.е. просто само Небо, покровительствующее царю как в его дворце, так и в храме, основанном впоследствии на его месте.
Этот царский чертог был построен в 646 г., в самый разгар китайской завоевательной славы в Средней Азии и вообще в пору лучшего расцвета единой империи, идущего после мрачного периода ее дробления и захвата китайской земли инородцами (хотя и танская династия была основана китаизированным тюрком). Дворец стоял в нынешней Шааньси (Шэньси), недалеко от столицы. Он был дворцом недолго и уже в 651 г. расформирован в буддийский храм Юйхуасы, потом разграблен и разрушен.

Примечания

1 Тысяч десятки свирелей — образ, взятый из мистики Чжуан-цзы (IV в. — до н.э.) и живописно передающий этими словами все звуки природы вокруг человека {Ср. с примеч. 6 на с. 420 к ‘Моей истории’ Ляо Чжая.}.
Осенние краски — непередаваемый образ сяо-са, может еще говорить о просторах, открывающихся осенью после парного китайского лета с его слякотью и парной мутью.
3 Они [красавицы] ‘прислуживали’ государю во всех его поездках.
4 На могилах императоров ставились изваяния животных и людей — памятники его славы. Особенно хороши были барельефы шести коней на могиле императора Тай-цзуна, умершего в 650 г. О них существует целая литература как на китайском, так и на японском и европейских языках.
5 Безбрежный напев выражает ‘безбрежного’ (хао) духа, объятого бездонною скорбью о тщете всего земного.

Парафраз

Руины дворца… Природа в осенних, умирающих красках. Все человеческое исчезло: остались лишь каменные символы, переживающие эфемерную черепицу и кирпич. И сами мы канем в ту же яму забвения и разрушения. Как не предаться тоске — бездонной, безудержной?!
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека