Стихотворения Ф. Шиллера
Стихотворения Ф. Шиллера
Ф. Шиллер. Стихотворения. Переводы с немецкого. Предисловие Ф. П. Шиллера. М., Гослитиздат, 1936, 275 с.
‘Литературное обозрение’, 1936, No 20
Стихотворения Ф. Шиллера, Кузьмин Борис Аркадьевич, Год: 1936
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Кузьмин Б. А. О Голдсмите, о Байроне, о Блоке… Статьи о литературе.
М., ‘Художественная литература’, 1977
‘Стихотворения’ Шиллера, изданные Гослитиздатом, включают большую часть всех лирических произведений поэта. В книге принято традиционное деление стихотворений на три периода, границами которых служат годы, когда Шиллер почему-либо не писал стихов.
Ранние стихотворения Шиллера — наименее значительная часть его лирического наследия. В этот период Шиллер находится под влиянием ‘Бури и натиска’, немецкого литературного направления XVIII века, восставшего против дворянского общества и его культуры. Но если в знаменитых юношеских драмах Шиллера — ‘Разбойники’, ‘Коварство и любовь’ — ярко отразились прогрессивные стороны этого движения — разоблачение феодального режима, дух борьбы и возмущения, то в стихах его, напротив, сказались другие черты ‘Бури и натиска’ — преувеличенный культ чувства, отвлеченная мечтательность, бывшие следствием слабости буржуазного освободительного движения в Германии, отсутствия реальной революционной перспективы.
В своих ранних стихотворениях Шиллер выдвигает на первый план права чувства, противопоставляя их правам ‘холодного’ разума. Человек не может жить, если ему некого любить:
Будь один я средь всего творенья,
Сердцем наделил бы я каменья,
Я б ласкал кремнистые тела…
(‘Дружба’, 1781.
Перевод А. Кочеткова)
В ‘Триумфе любви’ (1781) Шиллер говорит о печальной участи мифических каменных людей, кремневые души которых не ведали чувства, и призывает мудрость преклониться перед любовью. ‘Лишь любовъ согласно водит сферы, планы мира дышат ей одной’,— говорит он в ‘Фантазии к Лауре’ (1781).
Гораздо большее значение имеет лирика Шиллера того периода, когда он становится рьяным поклонником античного искусства. Большое место здесь занимают философские стихотворения, в них Шиллер излагает в поэтической форме те выводы, к которым он пришел в своих морально-философских и эстетических статьях. Не менее значительны стихотворения на античные темы: именно в лирике лучше всего выразился элегический характер шиллеровского воспевания Древней Греции, скорбь поэта о невозвратном ‘детстве человечества’. К этому же времени относятся знаменитые шиллеровские баллады.
Драма ‘Мессинская невеста’ была для Шиллера попыткой написать такое драматическое произведение, которое и по содержанию и по форме явилось бы воссозданием греческой трагедии. Нечто подобное Шиллер пробует осуществить и в лирике. Например, в стихотворении ‘Вечер’ (1795), написанном античным размером, он в мифологических образах рисует заход солнца: усталые кони медленней везут по небу колесницу Феба, у моря он сходит с колесницы, кони пьют прохладную воду, а Феб отдыхает в объятиях морской богини Фетиды, так наступает ночь.
Самая удачная из попыток Шиллера оживить в поэзии классическую Грецию — стихотворение ‘Торжество победителей’ (1803). ‘Я напал на роскошную жатву ‘Илиады’ и унес из нее, что мог’, — писал Шиллер друзьям об этом произведении. В нем изображается момент, о котором еще не говорит ‘Илиада’ и который подразумевается уже известным в ‘Одиссее’: Троя окончательно разбита, греки пируют на ее развалинах, готовясь отплыть на родину. Они поминают погибших героев, которым выпал лучший жребий — слава, обессмертившая в песнях их имена, великодушные к побежденным, они прославляют доблесть своего павшего врага Гектора и подают кубок утешения его матери Гекубе. Гибель Трои наводит их на мысль о бренности всего земного, но и это не омрачает их ясного, оптимистического взгляда на жизнь:
Спящий в гробе, мирно спи,
Жизнью пользуйся, живущий.
(Перевод В. А. Жуковского)
Известен восторженный отзыв Белинского об этом стихотворении: ‘Торжество победителей’, — говорит он, — есть одно из величайших и благороднейших созданий Шиллера… Эта пьеса есть апофеоза всей жизни, всего духа Греции… Величие и важность греческой трагедии слиты в этой пьесе Шиллера с возвышенною и кроткою скорбью греческой элегии… Нельзя шире, глубже и вернее воспроизвести нравственной физиономии народа, уже не существующего столько тысячелетий!’ {В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. VII, с. 200—201.}
Шиллер, однако, понимает, что в современной ему жизни, в буржуазной действительности нет условий для подлинного возрождения духа Греции и ее искусства. В стихотворении ‘Певцы минувшего’ (1795) он завидует участи древних поэтов, которые в самой жизни, вокруг себя видели великие дела и песни которых проносились от племен к племенам:
…Счастливец, кто голос народа
Слышал и в нем различал отзвуки песни своей…
Не такова участь современных поэтов:
…исчезли подвиги, лиру
Звавшие к песне, исчез — ах! — восприемлющий слух.
(Перевод А. Кочеткова)
Поэтому стихотворения Шиллера на античные темы представляют собой, по его собственному определению, элегии, полные скорби по ушедшим временам. Эти элегические мотивы ясно зазвучали уже в первом из античных стихотворений Шиллера — в ‘Богах Греции’. В нем каждая черта мировоззрения греков, рисуемая поэтом, является как бы безмолвным укором современной действительности:
Скорбный долг и злое отреченье
Были чужды радостным богам…
В древности ‘поэзии покров священный истину любовно обвивал’, и каждое явление представлялось человеку в наивно-поэтической форме:
Где теперь, как учат наши книги,
Мертвый шар взвивается в огне,
Там летел на золотой квадриге
Гелиос в могучей тишине.
Средь высот гнездились Ореады,
Пряталась Дриада за стволом,
И поток из милых рук Наяды
Прядал пенным серебром.
Этот поэтический мир исчез безвозвратно:
Мир прекрасный, где ты? — Древность мира,
Естество цветущее, вернись!
Ах, лишь в сказки, что слагает лира,
Легкие следы твои вплелись.
Все мертво средь пажитей унылых,
Божества не знает скудный день.
Ах, от образов живых и милых
Мне осталась только тень.
(Перевод А. Кочеткова)
Но Шиллер не отворачивается от настоящего ради прошлого. Он признает поступательное движение человечества, отмечая, однако, противоречивость этого прогресса. Так, в стихотворении ‘Прогулка’ он говорит о переходе от мирной, но ограниченной сельской идиллии к пейзажу города, где люди теснее связаны между собою, где
…в суровой борьбе возгораются действенно силы,
Спор их великим чреват, высшим чреват их союз.
Шиллер рисует здесь мощную картину развития промышленности, мореплавания, торговли, наук и искусства, но отмечает всеобщее падение нравов: ‘Правда покинула речь… в оскверненной груди все чувства продажны… Лгут с трибуны права… Пустая тень закона бтоит, трон короля осенив’. Заканчивается ‘Прогулка’ утешительными строками о природе, которая питает ‘своей неизменною грудью’ любой возраст человечества:
В ту же глядясь синеву, зеленью той же дыша,
Близкий род и далекий сплетаются воедино.
Шлет улыбку порой солнце Гомера и нам.
(Перевод А. Кочеткова)
Другую силу, также соединяющую ‘близкий род и далекий’, видит Шиллер в искусстве. Оно учит человека соблюдать меру и гармонию, которыми была проникнута вся жизнь в древности. Стихотворение ‘Танец’ (1795) Шиллер с упреком обращает к тем, кто чуждается в жизни ‘меры, чтимой в игре’. Передавая плавными гекзаметрами свое впечатление от танца, поэт говорит:
Как возможно, скажи, чтоб формы текли, обновляясь,
И покой сохранял вечно изменчивый лик?
Чтоб свободный властитель, своей лишь воле покорен,
Каждый в неверном бегу верный свой путь обретал?
Хочешь причину узнать? То мощный бог благозвучья
Диким прыжкам повелел танцем общительным стать.
Он, Немезиды собрат, за узду алмазную ритма
Шумную радость ведет, буйство ее укротив.
(Перевод А. Кочеткова)
О роли искусства Шиллер говорит в очень многих стихотворениях. Некоторые из них (например, ‘Художники’) весьма трудны для понимания из-за своей философской отвлеченности. Если в философских стихах Гете величайшее богатство мысли неразрывно с лирическим чувством, то у Шиллера в ряде мест выступает одно только абстрактное рассуждение.
‘И по произведениям определенного периода его творчества, — говорит о Шиллере Гегель, — мы ясно чувствуем, что он занимался в то время философией, — занимался ею даже больше, чем это было полезно непосредственной красоте его художественных произведений. В некоторых его стихотворениях заметны преднамеренность абстрактных размышлений и даже интерес к философскому понятию’ {Г.-В.-Ф. Гегель. Эстетика, т. 1, с. 67.}.
От этого упрека свободны шиллеровские баллады. Они сюжетны, реалистичны, действие развертывается в них с большим драматическим напряжением, верно схвачены многие черты психологии героев. Лучшие из баллад также написаны на античные сюжеты: ‘Поликратов перстень’ (1797), ‘Ивиковы журавли’ (1797), ‘Порука’ (1798). Нас захватывает драматизм разоблачения убийц Ивика: мы видим, как весь народ встрепенулся при одном намеке на тайну смерти своего любимого певца. Нам понятна самоотверженность героя ‘Поруки’, который возвращается под власть тирана на верную смерть, чтобы не дать погибнуть вместо себя другу, оставленному в залог палачам. Но для нас фальшиво звучит концовка этого стихотворения, в которой раскаявшийся тиран дарует жизнь обоим друзьям и вступает третьим в их дружеский союз. Эту ‘благополучную’ концовку зло высмеял Щедрин, спародировав сюжет Шиллера в своей сказке о двух зайцах и волке.
Такая же нравоучительная концовка портит и одно из наиболее сильных стихотворений Шиллера — ‘Покрытый истукан в Саисе’ (1795). Это история о египетском юноше, который, страстно желая постичь истину, нарушил запрет и откинул покрывало со статуи божества, за что был жестоко наказан:
…И к людям речь его прощальная была:
‘Кто к истине идет стезею преступленья,
Тому и в истине нс ведать наслажденья!’
(Перевод М. Михайлова)
В этих строках не без основания видели намек на французскую революцию 1789 года.
Особенно навязчива мещанская мораль в известной шиллеровской ‘Песне о колоколе’ (1799). В этой ‘Песне’ превосходные реалистические картины чередуются с умилительными олеографиями мирного обывательского житья-бытья, восхваляется всесозидающий труд как лучшее украшение гражданина и одновременно осуждаются разрушительные силы революции.
За филистерские слабости Шиллера ухватилась позднейшая либеральная критика, оправдывая его именем всякий политический консерватизм. Скрывая и игнорируя как раз то, что составляет силу Шиллера, эта критика навела на него ‘хрестоматийный глянец’. Нам важно восстановить живой, всесторонний облик поэта, помня о его сильных сторонах, которые отчетливо выступают, в частности, в разобранных выше образцах шиллеровской лирики.
Появление русских переводов стихотворений Шиллера, начиная со знаменитых переводов Жуковского, всегда было радостным событием в русской литературе. Белинский считал, что если бы Жуковский ничего не написал и ничего бы не перевел, кроме ‘Торжества победителей’, ‘Жалобы Цереры’ и ‘Элевзинского праздника’, то и ‘тогда бы он составил себе имя в нашей литературе’ {В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. V, с. 550.}. Когда в 1857 году появилось первое полное собрание русских переводов Шиллера, Чернышевский приветствовал его в специальной рецензии, указывая, что Шиллеру ‘наше общество обязано более, нежели кому бы то ни было из наших лирических поэтов, кроме Пушкина’ {Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. 4. М., Гослитиздат, 1948, с. 505.}.