114. Призывание Цезаря. Перевод из первой книги Вергилиевых ‘Георгик’
115. ‘На ее могиле есть цветок незримый…’
Биографическая справка
Захар Александрович Буринский (1780—1808) принадлежит к поэтам, чье имя в настоящее время забыто даже специалистами. Однако современники ценили его высоко. Имя его упоминается в обзорах поэзии в ряду наиболее значительных литературных деятелей. Батюшков в ‘Речи о влиянии легкой поэзии’ сожалел о Буринском, ‘слишком рано похищенном смертию с поприща словесности’.1 Греч дал ему такую характеристику: ‘Молодой писатель с большим талантом, переводчик Вергилия, умер слишком рано для упрочения своей славы’.2 Белинский в обзоре ‘Русская литература в 1841 году’ назвал Буринского в одном ряду с Катениным и Пниным.
Обстоятельства жизни Буринского почти неизвестны. Всю свою короткую жизнь он боролся с нуждой, и, по всей вероятности, именно эта борьба свела его преждевременно в могилу. Он родился в Переславле-Залесском в семье священника, блестяще окончил Московский университет в 1806 году и, получив магистерскую степень, готовился к тому, чтобы занять кафедру профессора. Ему предстояла заграничная командировка. Смерть оборвала все планы.
Как поэт Буринский принадлежал к кружку Мерзлякова. В близких к университету московских литературных кругах 1805—1805 годов он считался восходящей звездой русской поэзии. С. П. Жихарев писал: ‘Милый, беспечный мой Буринский, будущее светило нашей литературы, поэт образом мыслей и выражений и образом жизни — словом, поэт по призванию!’3 Из петербургских литераторов известны связи его с Гнедичем, возможно, завязавшиеся еще в московский период жизни последнего. В письме Гнедичу Буринский жаловался на одолевающую его нужду, зависимость, унижающую интеллигента-разночинца: ‘Люди нашего состояния живут в рабстве обстоятельств и воли других… Сколько чувств и идей должны мы у себя отнять! Как должны переиначить и образ мыслей и волю желаний и требований своих самых невинных, даже благородных склонностей! — Мы должны исказить самих себя, если хотим хорошо жить в этой свободной тюрьме, которую называют светом’.
Стихотворения его никогда не были собраны. Большинство из них оставалось в рукописях и по настоящее время не разыскано.
1 К. Батюшков, Опыты в стихах и прозе, ч. 1, СПб., 1817, с. 22.
2 Н. И. Греч, Учебная книга русской словесности, ч. 4, 1844, с. 326.
3 С. П. Жихарев, Записки современника, М.—Л., 1955, с. 143.
113. ПОЭЗИЯ
Поэзии сердца, все чувства — всё подвластно…
Моск<овский> журн<ал>
Приди, Поэзия, дар неба драгоценный!
Се музы росские благодарят судьбе!
Приди, бессмертная, в сей день, для нас священный,
Теперь усердие внимает лишь тебе.
Сопутствуй истине, пусть глас ее нельстивый,
Соединясь с твоим, монарха воспоет —
И скажет, как теперь россияне счастливы,
Как музам Александр блаженный век дает!
Всегда, во всех странах горел огонь небесный —
Душа Поэзии — и смертных согревал,
Всегда, во всех странах сын песни вдохновенный
На лире золотой и трогал, и пленял,
Как сердце и душа стремились в нем к свободе
Восторга на крилах отца и бога петь,
Когда он кроток, благ является в природе,
И жизнь, и красоту творению дает!
Где тучи вечные нависли над снегами,
Где в гробе красоты всегда природа спит —
И там Поэзия является с цветами,
И там огонь ее в груди людей горит,
И движет струны лир. Так в острове туманов
Фингалов мрачный сын героев воспевал,
Так житель Холмогор, стремясь вослед Пиндаров,
Из недра вечных льдов гармонию воззвал!
Как тысячи светил на тверди запылали —
Огонь Поэзии для смертных возгорел,
Народы родились, и грады расцветали —
И луч Поэзии льды полюсны согрел.
Тогда, как человек с другими съединился
И царства возросли под сводами небес,
Язык божественный ее обогатился,
Соделался тогда источником чудес,
Тогда Филиппов сын, по гласу Тимофея,
От ног Таисиных спешил на брань лететь,
Родились Пиндары, Гомеры и Орфеи —
И звери дикие ходили им вослед!
Кто мог предметы все Поэзии исчислить
И языку ее круг тесный начертить? —
Поэзия везде! — и кто дерзнул помыслить,
В жилище облаков орла остановить?
Ее пределы там, где кончится вселенна,
Великий путь — земля, моря и небеса.
Парил Бард Севера по тверди вдохновенной
И на Атлантовых не опочил хребтах.
И сколь различен вид чудесныя природы,
Различен столько вид Поэзии самой,
Поэзия была богиней всех народов
И не потушит ввек бессмертный факел свой!
Какую чудную увидим мы картину,
Когда история покажет ряд веков,
Как в недрах дикия и мертвыя пустыни
Ручей, виющийся едва среди песков,
Далёко по полям хребет свой расстилает,
Жизнь, изобилие египтянам дает,
И как из семени дуб гордый изникает,
Так и Поэзия в пути своем идет.
Родился человек — и в сладком восхищеньи,
В сердечной простоте природу прославлял,
Изображал потом свой ужас, изумленье,
Когда из черных туч огонь над ним пылал,
Как горы крепкие в сердцах своих стенали
И океан кипел, ревущий в берегах.
Поэты мудрые на арфах подражали
Глаголам Вышнего, как Он вещал в громах,
И в кротких зефирах, и в стоне ветров ярых,
И в трелях соловья, в журчаньи светлых вод,
И в шепоте дерев, и в бурных водопадах
Звучали струны их: велик, велик господь!
Раздались песни Муз, — и счастье с кротким миром,
С улыбкой жизненной слетели к нам в поля.
Дары благие их посыпалися с лиры,
И обновилася великая земля!
Так человек, пленясь согласьем лирна звона,
Огнь в сердце ощутил, летел других обнять,
Составить общество: гармонии законы
Цепями милыми умеют нас пленять.
Что был ты, человек, один в лесах, с природой?
Не раб ли был ее ты в славный век златой?
Но в обществе воззрел на небо с мыслью гордой,
Тогда исполнился великий жребий твой!
Душа возвысилась к моральному блаженству,
Ты начал в радости свободнее дышать,
Открытый разум твой понесся к совершенству,
И в мыслях полетел вселенную обнять!
Распространился круг идей твоих далёко,
Искусства, знания, науки родились,
И до небесных стран твое проникло око,
И горы под рукой твоею раздались!
Леса дремучие поля обременяли,
Там — в черной их глуши — смерть вечная жила,
Вой ветров, рев зверей там эхом повторялись,
Река шумящая свой бурный ток вила
Средь каменистых скал, среди степей бесплодных,
Уединение ходило на брегах,
Коснулся Амфион до струн волшебно-стройных —
Упали дерева на мощных их корнях
И, превратясь в суда, за счастьем полетели,
Пустыни облеклись вдруг жатвой золотой,
Сыны гранитные под стадию исчезли.
Какое торжество Поэзии святой!
Явились общества, — брань лютая явилась,
Из ада принеслась — и возлегла в полях,
Глад, ужас, бешенство кругом ее обвились,
И поселилась смерть в стальных ее руках!
Тогда восстал Поэт — се глас его громовый
Устами Минина к гражданам говорит:
‘Ступайте, братия! вам плен и смерть готова,
Огнь гибельной войны в отечестве горит.
Идет ужасный враг, как тигр ожесточенный,
Разит без жалости младенцев, слабых жен!
Не видите ли вы сих нив опустошенных?
Не слышите ли вы несчастных смертный стон?
Смотрите, как в крови купается враг лютый:
Одной рукою меч, другою цепь несет.
Ступайте, братия! еще одна минута —
И всё отечество погибнет и падет!
Ступайте!’ — и герой булат свой извлекает,
На все опасности без робости летит.
Пусть медна пещь ревет, пусть в молниях пылает
И в вихрях огненных смерть лютую стремит, —
Герой неустрашим! Героя слава водит,
В глазах его огонь, в его деснице смерть,
Пред воинством своим, как грозный Марс, предходит —