Стихотворения, Большаков Константин Аристархович, Год: 1916

 
 Константин Большаков (1895-1938) Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Поэзия русского футуризма / Cост. и подгот. текста В. Н. Альфонсова и С. Р. Красицкого, персональные справки-портреты и примеч. С. Р. Красицкого ---------------------------------------------------------------------------- СОДЕРЖАНИЕ 300. Несколько слов к моей памяти ('Я свой пиджак повесил на луну...') 301. Фабрика ('Трубами фабрик из угольной копоти...') 302. Городская весна ('Эсмсрами, вердоми труверит весна...') 303. Посвящение ('По тротуару сердца на тротуары улицы...') 304. Аэромечта ('Взмоторить вверх, уснуть на пропеллере...') 305. 'Милостивые Государи, сердце разрежьте...' 306. Осень годов ('Иду сухой, как старинная алгебра...') 307. О ветре ('Звезды задумчиво роздали в воздухе...') 308. Автопортрет ('Влюбленный юноша с порочно-нежным взором...') 309. Осень ('Под небом кабаков, хрустальных скрипок в кубке...') 310. Le chemin de fer (''Выпили! Выпили!,' - жалобно плачем ли...') 311. Поэма Событий 312. Атлант (Аграмматический сонет) ('Громоздкий пот на лысине где сосны...') 313. И еще ('В час, когда гаснет закат и к вечеру...') 'Большаков пришел к футуризму сразу, как только открыл поэтические глаза. А глаза были большие, глубокие и искренние. Хорошие были глаза. И сам Костя был горяч, как молодая лошадь, доскакавшая до финиша', - вспоминал о своем соратнике по 'Мезонину поэзии' В. Шершеневич {1}. Первая книга Константина Аристарховича Большакова - поэма с показательным названием 'Le futur' (M., 1913) {2}. Она была конфискована цензурой (поводом послужили 'безнравственные' иллюстрации Н. Гончаровой и М. Ларионова). Эта книга, по воспоминаниям Большакова, поставила его 'в лагерь тогдашних футуристов' {3}. Его футуристическую репутацию укрепила вторая поэтическая книга 'Сердце в перчатке' (М., 1913), выпущенная издательством 'Мезонин поэзии'. Большаков имел контакты с кубофутуристами (в частности - с Маяковским), но главная линия творческого развития после распада 'Мезонина' вела его к 'Центрифуге'. Заметными литературными событиями стали книги Большакова, увидевшие свет в 1916 году (автор находился в это время в действующей армии), - 'Солнце на излете: Вторая книга стихов. 1913-1916' (М., 1916) и 'Поэма событий' (М., 1916), произведение с сильным антивоенным пафосом. После революции и Гражданской войны Большаков вернулся к литературе в качестве прозаика. Среди опубликованных книг - роман 'Маршал сто пятого дня: Книга 1. Построение фаланги' (М., 1936), где воспроизводятся некоторые эпизоды его литературной молодости. Репрессирован, реабилитирован посмертно. 1. Шершеневич В. Великолепный очевидец: Поэтические воспоминания 1910-1925 гг. // Мой век, мои друзья и подруги: Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича и Грузинова: Сборник. М., 1990. С. 529. 2. Приписываемая Большакову книга стихов и прозы 'Мозаика' (М., 1911), по-видимому, принадлежит не ему (см.: Богомолов Н. Предисловие // Большаков К. Бегство пленных, или История страданий и гибели поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Лермонтова: Роман, Стихотворения. М., 1991. С. 6). 3. Писатели: Автобиографии и портреты современных русских прозаиков. Изд. 2-е. М., 1928. С. 61. 300. НЕСКОЛЬКО СЛОВ К МОЕЙ ПАМЯТИ Я свой пиджак повесил на луну. По небу звезд струят мои подошвы, И след их окунулся в тишину. В тень резкую. Тогда шептали ложь вы? Я с давних пор мечтательно плевал Надгрезному полету в розы сердца, И губ моих рубинящий коралл Вас покорял в цвету мечты вертеться. Не страшно вам, не может страшно вам Быть там, где вянет сад мечты вчерашней, И наклоняются к алмазящим словам Ее грудей мечтательные башни, Ее грудей заутренние башни. И вечер кружево исткал словам, И вечер острие тоски нащупал, Я в этот миг вошел, как в древний храм, Как на вокзал под стекло-синий купол. <1913> 301. ФАБРИКА Трубами фабрик из угольной копоти На моих ресницах грусть черного бархата Взоры из злобы медленно штопает, В серое небо сердито харкая. Пьянеющий пар, прорывая двери пропрелые, Сжал бело-серые стальные бицепсы. Ювелиры часы кропотливые делают, Тысячеговорной фабрики говоры высыпьтесь Мигая, сконфузилось у ворот электричество, Усталостью с серым днем прококетничав. Целые сутки аудиенция у ее величества, Великолепнейшей из великолепных Медичей. <1913> Москва 302. ГОРОДСКАЯ ВЕСНА Эсмер_а_ми, верд_о_ми трув_е_рит весна, Лисил_е_я полей элил_о_й али_е_лит. Визиз_а_ми виз_а_ми снует тишина, Поцелуясь в тиш_е_нные в_е_реллоэ трели, Аксим_е_ю, окс_а_ми зизам изо сна, Аксим_е_ю окс_а_ми засим изомелит. Пенясь ласки вел_е_ми велам велена, Лилал_е_т алил_о_вые в_е_леми мели. Эсмер_а_ми, верд_о_ми трув_е_рит весна. Али_е_ль! Бескрылатость надкрылий пропели. Эсмер_а_ми, верд_о_ми трув_е_рит весна. <1913> 303. ПОСВЯЩЕНИЕ По тротуару сердца на тротуары улицы, В тюль томленья прошедшим вам Над сенью вечера, стихая над стихов амурницей, Серп - золоченым словам. Впетличив в сердце гвоздичной крови, Синеозерит усталым взором бульвар. Всем, кого солнце томленьем в постели ловит, Фрукт изрубинит вазный пожар. И, вам, о, единственная, мои стихи приготовлены - Метр д'отель, улыбающий равнодушную люстру, Разве может заранее ужин условленный Сымпровизировать в улыбаться искусство, Чтоб взоры были, скользя коленей, о, нет, не близки, А вы, как вечер, были ласковая. Для вас, о, единственная, духи души разбрызгал, Когда вы роняли улыбки, перчатку с сердца стаскивая. Август 1913 г. 304. АЭРОМЕЧТА Взмоторить вверх, уснуть на пропеллере, Уснуть, сюда, сюда закинув голову, Сюда, сюда, где с серым на севере Слилось слепительно голубое олово. На шуме шмеля шутки и шалости На воздух стынущий в меха одетые Мы бросим взятой с земли на землю кусочек жалости, Головокружась в мечтах кометами. И вновь, как прежде, уснув на пропеллере, На шуме шмеля шутки и шалости, Мы спустимся просто на грезном веере На брошенный нами кусочек жалости. Август 1913 г. 305 Милостивые Государи, сердце разрежьте - Я не скажу ничего, Чтобы быть таким, как был прежде, Чтоб душа ходила в штатской одежде И, раздевшись, танцевала танго. Я не скажу ничего, Если вы бросите сердце, прощупав, На тротуарное зеркало-камень, Выбреете голову у сегодня-трупа, А завтра едва ли зайдет за вами. Милостивые Государи, в штатском костюме Заставьте душу ходить на прогулки, Чтобы целовала в вечернем шуме Слепое небо в слепом переулке. Сердца, из-под сардинок пустые коробки, Свесьте, отправляясь на бульвары, Волочить вуаль желаний, втыкать взорные пробки В небесный полог дырявый и старый, В прозвездные плюньте заплатки. Хотите ли, чтоб перед вами Жонглировали словами? На том же самом бульваре В таксомоторе сегодня ваши догадки Бесплатно катаю, Милостивые Государи. Октябрь 1913 г. Москва 306. ОСЕНЬ ГОДОВ Иду сухой, как старинная алгебра, В гостиной осени, как молочный плафон, Блудливое солнце на палки бра, Не электричащих, надевает сиянье, треща в немой телефон. И осыпаются мысли усталого провода, Задумчивым звоном целуют огни. А моих волос бесценное серебро водой Седой обливают хилые дни. Хило прокашляли шаги ушедшего шума, А я иду и иду в венке жестоких секунд. Понимаете? Довольно видеть вечер в позе только негра-грума, Слишком черного, чтоб было видно, как утаптывается земной грунт. Потом времени исщупанный, может, еще не совсем достаточно, Еще не совсем рассыпавшийся и последний. Не кажусь ли вам старик - паяцем святочным, Богоделкой, вяжущей на спицах бредни. Я века лохмотьями солнечной задумчивости бережно Укрывал моих любовниц в рассеянную тоску, И вскисший воздух мне тогу из суеверий шил, Едва прикрывающий наготу лоскут, И, упорно споря и хлопая разбухшим глазом, нахально качается, Доказывая: с кем знаком и незнаком, А я отвечаю, что я только скромная чайница, Скромная чайница с невинно-голубым ободком. <1914> 307. О ВЕТРЕ Звезды задумчиво роздали в воздухе Небрежные пальчики своих поцелуев, И ночь, как женщина, кидая роз духи, Улыбку запахивает шубой голубую. Кидаются экипажи на сумрак неистово, Как улыбка пристава, разбухла луна, Быстрою дрожью рук похоть выстроила Чудовищный небоскрёб без единого окна И, обрывая золотистые, свислые волосики С голого черепа моей тоски, Высоко и быстро пристальность подбросила, Близорукости сметая распыленные куски. Вышитый шелком и старательно свешенный, Как блоха, скакал по городу ночной восторг, И секунды добросовестным танцем повешенных, Отвозя вышедших в тираж в морг. А меня, заснувшего несколько пристально, У беременного мглою переулка в утробе торопит сон Досчитать выигрыш, пока фонари стальной Ловушкой не захлопнули синего неба поклон. <1914> 308. АВТОПОРТРЕТ Ю. А. Эгерту Влюбленный юноша с порочно-нежным взором, Под смокингом легко развинченный брюнет, С холодным блеском глаз, с изысканным пробором. И с перекинутой пальто душой поэт. Улыбки грешной грусть по томности озерам Порочными без слез глазами глаз рассвет Мелькнет из глаз для глаз неуловимо-скорым На миги вспыхнувший и обреченный свет. Развинченный брюнет с изысканным пробором. С порочными без слез глазами, глаз рассвет, Влюбленный юноша с порочно-нежным взором И с перекинутой пальто душой поэт. Май 1914 г. 309. ОСЕНЬ Под небом кабаков, хрустальных скрипок в кубке Растет и движется невидимый туман, Берилловый ликер в оправе рюмок хрупких, Телесно розовый, раскрывшийся банан. Дыханье нежное прозрачного бесшумья В зеленый шепот трав и визг слепой огня, Из тени голубой вдруг загрустевшей думе, Как робкий шепот дней, просить: 'возьми меня'. Под небо кабаков старинных башен проседь Ударом утренних вплетается часов. Ты спишь, а я живу, и в жилах кровь проносит Хрустальных скрипок звон из кубка голосов. 25. IX. 1914 г. 310. LE CHEMIN DE FER {*} {* Железная дорога (франц.). - Сост.} 'Выпили! Выпили!,' - жалобно плачем ли Мы, в атласных одеждах фигуры карт? Это мы, как звезды, счастью маячили В слезящийся оттепелью Март, Это мы, как крылья, трепыхались и бились Над лестницей, где ступени шатки, Когда победно-уверенный вылез Черный туз из-под спокойной девятки. А когда заглянуло в сердце отчаянье Гордыми взорами дам и королей, Будто колыхнулся забредший случайно Ветерок с обнажающихся черных полей, Это мы золотыми дождями выпали Мешать тревоги и грусть, А на зеленое поле сыпали и сыпали Столько радостей, выученных наизусть... 'Выпили! Выпили,' - жалобно плачем ли Мы, в атласных одеждах фигуры карт? Это мы, как звезды, счастью маячили В слезящийся оттепелью Март. Март 1915 г. 311. ПОЭМА СОБЫТИЙ Юрию Александровичу Эгерту Посвящение I Нет здесь не Вам... и бархатный околыш. Тульи голубоватой желтый кант, и грустный взор, И тонких пальцев хруст, и хрупкий голос Фарфоровый, как сон... костер, Зажженный из сердец, серебряные елки Нас обступили, ждут, - Вчера -........дремавший по проселку, Сегодня - маятник минут. Чуть розоватыми снегами в дали Уходит грусть полей. Вам шепоты печали Моей. Все в Вас От удивленности пробора До глаз, Похожих на топаз... Минут моих минуты слишком скоро Несутся... А у Вас? У Вас таких томлений названные сестры Ткут счастья медленную нить, Но кто так остро Мог любить? Посвящение II О, темный шелк кудрей, о, профиль Антиноя, И грудь, и шея, вы о, пальцы хрупких рук, О вас, лишь помня вас, сегодня сердце ноет Одним предчувствием томяще-сладких мук. Единственный, как свет, бесценно-милый друг, Вы, чьи глаза, как день, наполненные зноем Июльской синевы, две чаши сладких мук, И Вы пройдете в тень, и профиль Антиноя Забудется, как все, как пальцы хрупких рук. Май 1915 г. Пролог Эхо 'Сердца в перчатке' Как вздох, Вы, выходя из померкшей были, Нити жемчужных стихов. По нервам электричество строчек пролил, И каждая строчка билась в истерике слов. Улицы заплаканные нахмурились, - Слезы, как дождь, на тротуары прокапали, Будто дрожит в лазури лист В хрустальной осени Неаполя, Будто шуршанье торопливых резинок, Стирающих на улицах лица и глаза, Среди незаметных дождливых слезинок Вытекла огромная, как время, слеза. Пролившее ее глазище Витринной скуки, где, Хлопая галошами, разбежалось кладбище По улицам и лицам избитых площадей, Сморщилось, и сегодня быть может на подоконнике. С канарейкой сдружившаяся герань Вырастила для вас одних, покойники, Цветочек хилый и простенький, как Рязань. Быть может, сегодня не тех отыщете, Кто с газетных объявлений спустился к вам, Может, не для вас сегодня тысячи те, Что строились в роты по набранным петитом словам, И, быть может, мне, нежному с последним ударом, Башенных часов уже не много с этих пор Осталось обрызгивать, как росой, тротуары Хрустальным звяканьем шпор, А говор часов, как говор фонтана, И вы узнаете в его серебре меня... Время, ведь рано! И в костлявых пальцах времени Высохла, как цветок, душа. Не спеша, Об ней на маленькой свечечке обедню Выстроить склепом великолепным у Иверской Шурша, Пробежали меж пальцев в последний Раз обо мне все газетные вырезки. Глава I Шаги тревоги Как некогда Блудному Сыну отчего Дома непереступаемой казалась ступень, Сквозь рассвет, мутным сумраком потчевая, К самому окну просунулся небритый день, И еще в июле чехлом укрытая люстра, Как повешенный обездоленный человек, Замигала глазенками шустро Сквозь ресницы зубами скрежещущих век. В изодранных газетах известия штопали, Толкаясь лезли в последние первыми, А тоска у прямящегося тополя Звенит и звенит серебряными нервами. Кто-то бродит печальный и изменчивый. У кого-то сердце оказалось не в порядке, И мертвый покатился удивленно и застенчиво По скрипучим перилам лестницы шаткой... В черный вечер прошел господин и вынес Оттуда измазанный и громадный ком, А когда спросили: что это? - 'Дыня-с', - Расшаркался, а потом Мутью бездумья с утра исслюнявил Закапанную чернилами ручку скуки... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И в чем уплыл, как не в кровати ли В пространство внемирное, прочитав в газете, Что штыками затопорщились усы у обывателей, И тяжелую артиллерию выкатывают дети. Это все об нем: как он простенький и серенький, Житель равнодушья и потомок городов рода, Никогда не слыхавший об Иеринге И об его определении абсолютной свободы, Вскинулся и затопал, И его шагами ночь хохотала гулко, - 'Смотрите, смотрите: я землю заштопал Извилистой ниткой глухого переулка'... Утро снимало синие кольца С измученных взоров, одевшихся в бледный свет, И смотрело, как падали и падали добровольцы На звоны убитых побед. А Вы молчали, Ведь здесь же не Вам, смотря на них, Потому что жемчужины Вашей печали, Как капли берилла, падают в стих. Скажите! Скажете? Улыбкою Цезаря, Не вынесши этой ночи упорной и беззвездной, Распустившаяся на Вашем лице заря Поплыла над качнувшейся бездной. Рассчитывая удары, Над сумраком взвился багряный топор. Ах, не обрызгивать, не обрызгивать больше тротуары, Как росой, хрустальным звяканьем шпор. Глава II Город в телеграммах Одеваются в ночную мглу дни, Перегнувшиеся наподобие Z'a. Ах, сегодня только пополудни Вышли утренние газеты. Снегом выращенный город сутулится, Закиданный выкриками телеграммных вестей, И костлявые и тощие улицы В хрустящем блеске белых костей, А с экранов кинемо и столбцов набора Гордо раздулись выкрики о победе, Орущие в треске разрушенных ветром заборов Поющей трамвайной меди. Город в огнях и золоте, белые шляпы Гордо вздувшихся стеклянных крыш, Как некий дракон свои черные лапы, Лениво разбросив, ты спишь, И ко всему безразличною пастью вести, Схваченных на лету убитых и побед, Ты рассасываешь в жилы предместий, Черные от копоти десятков лет, Чтобы там над рушащимся гулом Неустанных фабрик и заводов слез Чья-то раненая душа уснула Просто, как дети, без трагизма и поз, Чтоб она окровавленным следом мостить Лощеные улицы никогда не смела, Седое и серое, как 'Русские Ведомости', Вывешено праздничным флагом небо. А где-то в лабиринтах косящих предместий Ветер проносит чей-то неуместный плач О кем-то когда-то и где-то забытой невесте В осеннем молчаньи пустеющих дач. А с экранов кинемо и столбцов набора Не устало глядеться известье, Орущее в треске разрушенных ветром заборов В косящих лабиринтах предместий... Ах сегодня только пополудни Вышли утренние газеты. Что из того, что одеты в ночную мглу дни, Перегнувшиеся, как изображение Z'a? Глава III Она Как Прекрасной Даме дни Посвящали поэты и любовники, Тебе рожденной в ликующем пламени В багряных ранах, как куст шиповника, Тебе одной - газетную истину Поворачивая, как кули на кранах, Где-то в южных морях затерянной пристани Слепящимся глазом на брызжущих ранах В громаде черной глухой бессонницы Ты разрубила дыханье артерий Разящим летом гремящей конницы Громовым кашлем артиллерии, Над телом Полый и Бельгии элегию вымыслов Одела в лохмотья газетных сенсаций И за земною осью вынесла Вращенье судеб двенадцати наций... Шлешь ли умерших в волны лазури Полк за полком... и сколько? Ты разбила хрустальное имя 'Юрий' Дымом орудий на тысячу осколков. Ах, в каждом осколке, как иголка боли, Жалобные ручонки, из моря просящиеся на сушу, И не довольно, не довольно, что раскололи Хрустальное имя, мою бедную душу. Глава IV Дышат убитые... Дышат убитые. В восторге трепетном Мертвые на полях сражений поднимут головы, Когда багровое солнце слепит нам Память из олова темного и тяжелого. День за днем измученно сгорит Вам Весь в пене жестоким посылом трясущейся лошади. Эти простые слова, как молитву, В губы растрескавшиеся вложите: Как не касаться кубка пыток {*} {* Стихи Ю. А. Эгерта. (Прим. авт.)} Губами жаждующими губ, - Простых речей неясный свиток, Упавший на остывший труп. Когда никто не потревожит Истончившийся белый лоб, Тяжелый вздох к Престолу Божью Сошел покорно в белый гроб. Ведь это было, это снилось, Ведь этим кто-то где-то жил, И вот Архангел левый клирос Крылом волнующим прикрыл. В дрожаньи пенья это ль снится, Что не вернется, нет? И пусть В полуопущенных ресницах Не умерла былая грусть Лениво бросить взор усталый, Когда, открыв бескровье ран, Седое утро умирало, Вцепившись судоржно в туман. Казалось: тусклый свет не брызнет В решетки окон расписных, А хор о теле бедной жизни Тянул рассвету бледный стих. Это Вам в сумраке отходящего поезда Девушка рыданья повесила, как крестик, Мне холодно, холодно, и от холода боязно Умереть теперь с Вами не вместе. Это кто-то теплое слово, как ласку, Как ласку, приготовил к зимней стуже И грустит об одном, Что сердце всегда попросится в сказку, Что сердцу захочется холода, холода октябрьской лужи, Лужи с хрустальным и звонким льдом. Глава V У меня - глаза, как будто в озере Утопилась девушка, не пожелавшая стать матерью, Это мои последние козыри У жизни стелющейся белоснежной скатертью. Над облитыми горечью тротуарными плитами Грусть, как в оправу, вложу в истомленный взор Я, бесстрастно смотревший в тоскою залитые Глаза, зеркала осенних озер, Я, прошедший сквозь пламя июлей Тысячей горящих любовей, Сегодня никну в рассветном тюле Бесстрастным током холодной крови. А где-то рудой раскаленной из горна Текущий тяжко медный закат, Запекшийся кровью багряной и черной Выстроил сотни хрустальных палат, Залил бриллианты текучего глетчера. Дробящийся в гранях алмазный свет, Девятнадцать исполнилось лет вчера, А сегодня их уже нет. Над смертью бесстрастные, тонкие стебли, Как лилии, памяти узкие руки, А день извиваясь треплет и треплет Над городом знамя столетнее скуки, И в шепоте крыльев ее алтарями победе Души сложили усталые все мы, Как из своих и заботливо скрытых трагедий Открытые каждому и миру поэмы. Вам, мертвому, как живому, Памяти Ваших тонких изысканных рук Сложу в печали померкшую днями истому В тревоге родившихся мук. Я нашепчу словами нежнейшими Вам о том, как в вечерней комнате Тихие шорохи кажутся гейшами Только вспомните, вспомните. Вспомните, сложен как С кожей лепестками полураскрытых роз Ваш единственный, милый Боженька В ризе улыбок и слез. Вспомните, как слова похожие На глаза грустящих и забытых невест, Падают и падают, как жемчужины к подножию, Где воздвигнут грядущих распятий крест. Вспомните! Вы ведь не умерли! Каждую ночь, - ведь это же Вы, - Спускается ангел в снов моих сумерки С лучистым взором из синевы. Умру молодой или старый, - Последнее на земле этот взор. Ах, не обрызгивать, не обрызгивать больше тротуары Как росой, хрустальным звяканьем шпор. Глава VI и последняя Последнее Солнце, обошедшее миллиард и больше Раз землю, посмотри, - . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . По минутам, как по ступеням Сходят молитвы с усталых губ. Это в них.......души весенним Дыханьем ангелы вложат и сберегут. А сердцу усталому окунаться в сказки, Как в невиданный и желанный сон, Только одно, одно - скорее бы пасха Такой хрустальный, словно вымытый солнцем звон И это последнее, последнее, - Больше уже не мы, а кто? За весенней ................ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Все, все умерли, - И вот он обходит по голой земле, Кутаясь в свой - не дьявольский юмор ли? - Круг обнищавших плодородьем полей, Ведь сегодня событья железной рукою Вбросили в пламя миллионы мятущихся душ, И в плаче печали влюбленные скроют С кровью смешавшийся пьяный туш. Завтра, быть может, в ярости ядрам Земля, открывавшая грудь, Воздвигнется новых трагедий театром, Вонзив в свое сердце пронзительно-долгий путь, Сквозь щели скелетов убитых, сквозь груду Тлеющих тел, новые племена Прорастут, ................. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Памяти купаться весело В розовой, вечерней влаге всех воспоминаний Дни прошли, и что настанет Новое, если по-прежнему нежданные гости Приходят к поэтам душистые песни, Кажущиеся им самим чудесней Краев вечерних и телесно-розовых облаков. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Может быть, в чьих-нибудь пестрых одеждах фантазий Души павших пышно отойдут ко сну. Ныне я в прилежном рассказе ....... вам написал про войну. Поэты грядущие, которых не похоронят В памяти строчек, открытых всем, Вспомните, что Великой войной в таком полку и в таком-то эскадроне Убита великолепнейшая из великолепных поэм. XI/9I4 - 1/915 Тверь - Москва 312. АТЛАНТ (Аграмматический сонет) A la memoire glorieuse de St. Mallarme {*} {* Доброй памяти Ст. Малларме (франц.). - Сост.} Громоздкий пот на лысине где сосны Из града и дождей по бороде Журчащих рек где в ледяной воде Купают их задумчивые весны Черт где угрюмых в каждой борозде Тысячелетьями веденный осный Укус вращает тяжести мир косный И дремлет на качнувшийся труде Бог лавров шума от тревоги вспышек Трамваев зорких глаз на полночь до Фабричным над стоглазым дыма крышек От доменных печей течет Bordeaux {*} {* Бордо (франц.). - Сост.} Мышц волокно пружин несокрушимых На ночи барельеф кудрявья в дымах. <1916> 313. И ЕЩЕ В час, когда гаснет закат и к вечеру, Будто с мольбой протянуты руки дерев, Для меня расплескаться уж нечему В этом ручье нерасслышанных слов. Но ведь это же ты, чей взор ослепительно нужен Чтоб мой голос над жизнью был поднят, Чья печаль, ожерелье из слезных жемчужин На чужом и далеком сегодня. И чьи губы не будут моими Никогда, но святей всех святынь, Ведь твое серебристое имя Пронизало мечты. И не все ли равно, кому вновь загорятся Как свеча перед образом дни. Светлая, под этот шепот святотатца Ты усни... И во сне не встретишь ты меня, Нежная и радостно тиха Ты, закутанная в звон серебряного имени, Как в ласкающие вкрадчиво меха. Январь 1916 г. ПРИМЕЧАНИЯ Настоящее издание впервые представляет под одной обложкой произведения практически всех поэтов, входивших в футуристические группы, а также некоторых поэтов, работавших в русле футуризма. Большинство текстов, опубликованных в малотиражных и труднодоступных изданиях, впервые вводится в научный обиход. Естественно, при составлении и подготовке текстов возник ряд сложных проблем, обусловленных характером материала. Русский литературный футуризм - явление чрезвычайно разнородное в идейно-эстетическом плане. Кроме наличия в футуризме нескольких групп, весьма существенно отличавшихся друг от друга, внутри самих этих групп в большинстве случаев не наблюдалось единства, а совместная деятельность поэтов часто носила случайный характер. В книгу включены произведения, опубликованные в 1910-1922 годах, - именно этими датами можно определить период существования русского литературного футуризма (в 1910 году вышли первые футуристические альманахи 'Студия импрессионистов' и 'Садок судей', 1922-й - год смерти В. Хлебникова, прекращения существования последней футуристической группы 'Центрифуга' и рождения Лефа). Исключением являются некоторые стихотворения И. Северяниным, поэта, первым из футуристов вошедшего в большую литературу, первым употребившего в русской литературной практике термин 'футуризм' и чье раннее творчество уже обладает ярко выраженными чертами футуризма северянинского типа, а также несколько произведений В. Хлебникова и И. Зданевича, датированных 1922 годом, но опубликованных в 1923 году. Главный вопрос, который пришлось решать при подготовке текстов к публикации, - вопрос текстологический. Составители сборника руководствовались стремлением представить русскую футуристическую поэзию в первозданном виде, такой, какой ее знали читатели-современники. Произведения даются по первой публикации, без позднейшей правки (для большинства произведений, ввиду отсутствия переизданий, первая публикация и является каноническим текстом). Однако, учитывая специфику многих футуристических изданий, приходится признать, что в полной мере задача воспроизвести 'живой' футуризм невыполнима и ряд существенных потерь неизбежен. Так, литографические книги, где тексты давались в рукописном виде и поэзия сочеталась с живописью, адекватному переводу на типографский шрифт, естественно, не поддаются. Поэтому пришлось отказаться от включения в настоящий том некоторых произведений или в некоторых, исключительных, случаях, давать вторые публикации (большинство стихотворений Божидара, отдельные произведения Н. Асеева). Орфография текстов приближена к современным нормам (учтены реформы алфавита и грамматики), но разрешить проблему орфографии в полной мере не предоставляется возможным. Кубофутуристы и поэты группы '41?' декларировали нарушение грамматических норм как один из творческих принципов. Случалось, что они приветствовали и типографские опечатки. В произведениях 'крайних' (А. Крученых, И. Терентьев) отказ от правил имеет такой очевидный и демонстративный характер, что любая редакторская правка оборачивается нарушением авторского текста. Но и во многих других случаях (В. Хлебников, Д. Бурлюк и др.) практически невозможно дифференцировать намеренные и случайные ошибки, уверенно исправить опечатки. Поэтому за исключением правки, обусловленной реформами последующего времени, орфография в произведениях кубофутуристов и поэтов группы '41'' сохраняется в авторском (издательском) варианте. Очевидные орфографические ошибки и опечатки исправляются, за отдельными исключениями, в текстах поэтов других групп, не выдвигавших принципа 'разрушения грамматики'. Что касается пунктуации, то она во всех случаях сохраняется без правок, соответствует принятым в настоящем издании принципам воспроизведения текстов. 'Ночь в Галиции' В. Хлебникова, 'Владимир Маяковский' В. Маяковского, 'Пропевень о проросля мировой' П. Филонова и произведения Н. Чернявского ввиду особой важности изобразительной стороны их издания или практической невозможности привести их в соответствие с современными грамматическими нормами воспроизведения даются в настоящем томе репринтным способом. Настоящее издание состоит из следующих разделов: вступительная статья, 'Кубофутуристы', 'Эгофутуристы', 'Мезонин поэзии', ''Центрифуга' и 'Лирень'', 'Творчество', '41'', 'Вне групп', 'Приложение', 'Примечания'. Порядок расположения шести разделов, представляющих творчество футуристических групп, обусловлен хронологической последовательностью образования групп и их выступления в печати. При расположении авторов внутри этих разделов неизбежна некоторая субъективность: учитывались место, занимаемое поэтом в группе, его вклад в футуристическое движение, организаторская деятельность. В случае, если поэт участвовал в деятельности нескольких групп (А. Крученых, Н. Асеев, С. Третьяков, К. Большаков и др.), его произведения включены в раздел группы, где состоялся его футуристический дебют. Исключение сделано для С. Боброва, В. Шершеневича и Р. Ивнева, опубликовавших свои произведения в эгофутуристическом издательстве 'Петербургский Глашатай', но сыгравших определяющую роль в 'Центрифуге' (Бобров) и 'Мезонине поэзии' (Шершеневич). Произведения каждого автора расположены в хронологическом порядке по авторскому указанию даты. При отсутствии авторской датировки дата указывается по первой публикации - в этом случае она дается в угловых скобках, обозначающих, что произведение написано не позже указанного срока. Подборке произведений каждого автора предпослана справка-портрет, целью которой является не столько изложение биографических сведений, сколько освещение участия данного поэта в футуристическом движении. Тем более не входит в задачи издания изложение жизненного пути авторов, чье поэтическое творчество либо имело эпизодический характер (В. Шкловский, Р. Якобсон и др.), либо в главных своих чертах определилось вне футуризма (Б. Пастернак, Г. Шенгели и др.). В раздел 'Вне групп' включены произведения авторов, не примыкавших к конкретным футуристическим группам, но считавших себя футуристами, либо поэтов, чье творчество близко поэтике футуризма. Раздел не исчерпывает списка авторов, которых можно в него включить. В раздел 'Приложение' вошли основные манифесты и декларации футуристических групп. Порядок расположения текстов соответствует поэтическому разделу. Примечаниям к текстам предшествует список условных сокращений названий индивидуальных и коллективных футуристических сборников и других изданий, в которых принимали участие футуристы, а также критических работ и мемуарных книг, выдержки из которых приводятся в примечаниях. Примечание к отдельному произведению начинается со сведений о его первой публикации, затем, после тире, указаны последующие издания, отразившие эволюцию текста, указание лишь одного источника означает, что в дальнейшем текст не публиковался или не подвергался изменениям. В случае, если текст печатается не по первой публикации, указание на источник публикации предваряется пометой: 'Печ. по'. В историко-литературном комментарии даются сведения о творческой истории произведения, приводятся отзывы критиков и мемуаристов. Завершает примечание реальный комментарий, раскрывающий значение отдельных понятий и слов, а также имен собственных, встречающихся в тексте. В примечаниях учтены и частично использованы комментарии к разным изданиям поэтов-футуристов, выполненные Р. Вальбе, В. Григорьевым, Т. Грицем, Р. Дугановым, Е. Ковтуном, В. Марковым, М. Марцадури, П. Нерлером, Т. Никольской, А. Парнисом, Е. Пастернаком, К. Поливановым, С. Сигеем, Н. Степановым, А. Урбаном, Н. Харджиевым, Б. Янгфельдтом. Список условных сокращений, принятых в примечаниях КЗ - Крематорий здравомыслия: Вып. 3-4. М.: Мезонин поэзии, 1913 Ходасевич КТ - Ходасевич В. Колеблемый треножник: Избранное. М., Советский писатель, 1991 Пета - Пета: Первый сборник. М.: Пета, 1916 Поэма - Большаков К. Поэма событий. М.: Пета, 1916 ПЖРФ - Первый журнал русских футуристов. 1914. No 1/2 СвП - Большаков К. Сердце в перчатке. М.: Мезонин поэзии, 1913 СнИ - Большаков К. Солнце на излете: Вторая книга стихов: 1913-1916. М.: Центрифуга, 1916 Ц2 - Второй сборник Центрифуги. М.: Центрифуга, 1916 Константин Большаков 300. СвП. 301. КЗ. 302. СвП. В. Шершеневич считал 'Городскую весну' 'отличным примером стихотворения, неологизмы которого воспринимаются образно, через звук' (ЗУ. С. 32). Позже он вспоминал: 'Читал он (Большаков. - Сост. ) ее мурлыкающим голосом, слегка грассируя. 'Весна' начиналась так: 'Эсмерами вердоми труверит весна', следующие строки были не более понятны слушателю. Никто не думал о том, что 'эсмерами', 'вердоми' - это просто творительные падежи каких-то весенних слов, нашедших свое заключение в рефрене: Алиель! Бескрылатость надкрылий пропели. Эсмерами вердоми труверит весна. Но Большаков так изумительно мурлыкал эти строки, что стихи убеждали без филологических пояснений. В печати оно много потеряло, но оно уже было боевым кличем, вроде 'дыр бул щур' Крученых' (Шершеневич. С. 528-529). 303. СвП. 304. СвП. 305. КЗ, с вар. - СнИ, без строфы 3. 306. ПЖРФ - СнИ, без. за гл., с вар. 307. ПЖРФ -СнИ, без загл. 308. Ц2. Эгерт Юрий Александрович - поэт и критик, друг Большакова. 309. Ц2 - СнИ, с поев. Михаилу Кузмину. Берилловый - от берилл (греч. beryllos), минерал подкласса кольцевых селикатов, благородные бериллы (аквамарин и изумруд) являются драгоценными камнями. 310. Пета - СнИ, с поев. Л. (О. Брик. Chemin de fer - род карточной игры. 311. Поэма. Глава 4 была опубликована в 'Новом журнале для всех' (1915, No 12), глава 5 - в альманахе 'Студенчество жертвам войны' (М., 1916). Публикуется с цензурными купюрами. Восстановленный текст см.: Большаков К. Бегство пленных, или История страданий и гибели поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Лермонтова: Роман, Стихотворения. М., 1991. С. 270-278. Рецензент (Д. Выгодский) писал, что в поэме 'есть места, согретые подлинным творческим жаром, таким редким в 'военной' поэзии наших дней' (Летопись. 1916. Сентябрь. С. 312). В. Ходасевич так оценивал поэму: 'Беда г. Большакова в том, что он футурист. Справедливость требует упомянуть, что он был одним из начинателей этого движения в России и, так сказать, родился футуристом, а не сделался им. Никто не сможет упрекнуть г. Большакова в том, что он примкнул к футуризму ради моды (а мода была: что греха таить?) и стал писать по общедоступному футуристическому шаблону. Нет, он сам был одним из создателей этого шаблона. Но, конечно, стихи его оттого не хуже и не лучше, чем они суть. Футуристская 'noblesse' {Положение (франц.). - Сост.} обязывает молодого автора то без всякой нужды так запутать фразу, что не скоро отыщешь в ней подлежащее и сказуемое, то написать целую строку ради головоломной рифмы, то среди самых простых признаний спохватиться, что ведь он урбанист, и начать громоздить небоскребы на трубы, моторы на тротуары и т. д. Но за всеми футуристскими ненужностями г. Большакова угадывается то, что не дано другим его товарищам по 'школе': поэтический склад души и неподдельный лиризм, который откроется тому, кто не поленится разгадать футуристический шифр этой книжечки. Г. Большаков сумел сделать так, что в смутных стихах 'Поэмы событий', лирически отражающей один эпизод текущей войны, звучат настоящее горе и настоящая нежность. Хотелось бы надеяться, что со временем он будет писать не футуристические, а просто хорошие стихи. Но столько надежд не сбылось в последние годы, что я с крайней робостью высказываю и эту' (Ходасевич КТ. С. 506). Эгерт Ю. А. - см. примеч. 308. Гулья - часть шапки, покрывающая голову сверху. Антиной (? - 130) - греческий юноша, любимец римского императора Адриана, обожествленный после смерти, считался идеалом красоты. 'Сердце в перчатке' - см. СнП. Строились в роты по набранным петитом словам. Петитом печатались в газетах списки имен погибших на войне. Ср. у В. Маяковского в поэме 'Война и мир' (<1915-1916>): '...Пока не оплачут твои глаза / под рубрикой / 'убитые' / набранного петитом'. Выстроить склепом великолепным у Иверской. В 90-х гг. XVIII в. около Воскресенских (Иверских) ворот в Москве была сооружена каменная часовня для иконы Иверской богоматери (список с иконы Афонского монастыря). Иеринг Рудольф фон (1818-1892) - немецкий юрист, теоретик права. Берилл - см. примеч. 309. 'Русские ведомости' - одна из крупнейших русских газет, выходившая в Москве в 1863-1918 гг. Прекрасная Дама - образ, воспеваемый в средневековой рыцарской поэзии, в русской литературе - один из главных образов поэзии А. Блока. Клирос - см. примеч. 71. Глетчер - см. примеч. 238. 312. Пета. Атлант (греч. миф.) - титан, держащий на своих плечах небесный свод в наказание за участие в борьбе титанов против олимпийских богов. Малларме Стефан (1842-1898) - французский поэт-символист. Бордо - сорт вина. 313. СнИ. Загл. ст-ния связано с загл. предшествующих ст-ний сборника: 'Молитва любимой' и 'Еще молитва'.