Стихотворения, Архиппов Евгений Яковлевич, Год: 1935
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Евгений Архиппов
Содержание
‘Может ли пепел сгореть…’
‘На камнях, на плитах у моря…’
‘Когда за ночною калиткою…’
‘Я полюбил бы будку…’
‘Мо сердце будет мучиться…’
‘Томиться, сгорать и упасть…’
А.А.Фету
Автопортрет
России
Томление
Иннокентию Анненскому
Владимиру Соловьву
Утро после смерти
Евгению Баратынскому
Сергею Соловьву
Шаги Расе
К портрету мадонны Литты
Осень в парке
Только сердце сво раскрыть
у холодных Музы колен…
Е.А.
Может ли пепел сгореть?
Может ли сон светиться?
Я не хотел бы тлеть.
Как песня, хотел бы литься…
Долететь бы, коснуться и пасть,
у холодных колен разбиться!
Разве есть ещ власть,
что заставит сердце не биться?
Я хочу потерять берега
и отдать неверное сердце
на страстной костр четверга,
на злую казнь чужеверца!
Не позднее 1923
На камнях, на плитах у моря
вновь встретились Рок и любовь,
полынь — чарование горя —
и моря синяя кровь.
Сольются ли пенные волны?
Обнимет ли нас кольцо,
когда опрокинутся члны
и Звезда изменит лицо?
Отдаюсь, и томлюсь, и не знаю…
Стерегу свою тень на краю.
В синем томлении таю
и горечь лучей не таю.
Не позднее 1923
К. И.
Когда за ночною калиткою
твоя затеряется тень, —
какой-то проклятой ниткою
разрежется день.
И пастью поглоченный тмною,
сквозь ночи и дня острия,
в аллею с тоской неумною
тогда отойду и я.
И станет безжалостней скрипки
ласкать бездонная тьма.
Над жалкой и тмной улыбкой
опустится звзд бахрома.
Не позднее 1923
О как печален был
одежд е атлас.
И.А.
Я полюбил бы будку
и моря свинцовый штрих,
Но ты обратила в шутку
хрупкий и ломкий стих.
Так лейся, голос шарманки,
свисти, ошалевший вал!
Забудь, что истлели так жалко
Семь твоих покрывал.
Душа обнажнной не стала,
лишь танец мечты умолк:
затихла под горечь хорала —
закутана в мртвый шлк.
Не позднее 1923
И то, что было вздох — Бог,
то стало каменною книгою.
И. Э.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.
М. Ц.
Мо сердце будет мучиться,
когда кончится игра.
Скажет тихая разлучница:
Кончена игра!
Мо сердце станет каменным
с именем твоим,
как плита под солнцем пламенным
с именем твоим.
Как молитва, с камня, дольная,
не сорвтся стон…
Ты прочтшь под солнцем, вольная,
Камнем ставший сон.
Не позднее 1923
Томиться, сгорать и упасть…
И бред развернуть, как знамя…
За снастью свртывать снасть, —
признать только ветер и пламя!
Как горькая рана болит!
Как кровь Себастьяна струится!
Быть может, любовь победит
иль в дымах лучей приснится?
Оставить рукам твоим власть?
Свернуть опалнное знамя?
Иль в зареве, в гари упасть… —
в бреду выкликать тво пламя!
Не позднее 1923
А.А.Фету
Твой профиль старого еврея-антиквара —
не верящий, хозяйственный, суровый —
напоминает мне божественного лара *)
под пеленою сельского покрова.
Молюсь на чуткость рук изваянно-усталых,
души твоей разжатые крыла.
На вечности таинственных причалах
Твоя душа витала и цвела.
Тончайшая игла из рук твоих роняла
сладчайших мук узоры сердца, —
и тайна звздная три мира сопрягала:
Лазури, Солнца, Сердца.
Феб севера! Податель света, Фет!
‘Живого алтаря’ огонь и символ!
Среди каких хрустальнейших планет
Ты якорь-розу кинул?
Твой прах уснул под церковью села,
под золотой броню камергера,
Но Роза Голубая в небе расцвела, —
нездешнего свиданья Stella vera!
1923
* Лары — боги-покровители домашнего очага (по древнеримским верованиям).
Автопортрет
К сердцу своему
он прижимал поспешно руку,
как бы смиряя муку
А.С.Пушкин
I.
Лицо, закрытое для мира
и ненавидящее всех, —
с мечтой застывшего Памира
и горьким пеплом вех.
Руки печальной, жалкой, нежной
полуподъм и полувздох
о тайной боли, о безбрежной
неутолимости тревог.
На фоне олова безличий
глаза тоски и тлена взглядом
вс ищут тени Беатриче
за гулким и пустынным адом.
Глядят сквозь чадные века,
глядят с тоскою староверца,
и словно Дантова рука
сжимает медленное сердце.
II.
Во мне тоскует кровь святого Себастьяна,
томит от стрел неистовых излиться.
Уже душа последней болью пьяна,
сквозь терпкий бред глаза летят молиться.
Но ты спеши… Меня покинь скорее…
Хочу, чтоб расцвели всем пышным жаром раны.
Сквозь пышный арум 1) ран и ближе, и виднее
мои миражные, безвыходные страны.
Лишь помни: я — один! Со мною крест и стрелы…
Полынь кладу на жаждущую рану,
сквозь зелень глаз неистовой Семелы 2)
в угаре и чаду молюсь Себастиану.
III. Парастас 3)
Что мне осталось с Вами,
милые книги, сказать?
Оставлю портрет свой в раме
и пустую кровать…
Вот на столе мо тело
и проступивший тлен.
Перед Вечностью, оробелый,
я разомкнул Ваш плен.
Обступите меня, укройте,
спасите мои мечты!
Стихов стихирой 4) воспойте
жестокий постриг высоты.
В бестелесной хрустальной дали