Стихотворения А. С. Хомякова, Григорьев Аполлон Александрович, Год: 1861 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 15 минут(ы)

А. А. Григорьев

Стихотворенія A. C. Хомякова. Москва 1861 in 8R, 146 стр.

Оригинал здесь — http://www.philolog.ru/filolog/writer/pdf/homiakov.pdf

Время, 1861. No 5

Критикъ ‘Русскаго Встника’, г. Лонгиновъ, разбирая вышедшее собраніе стихотвореній покойнаго A. C. Хомякова, въ заключеніе своего разбора, бросаетъ перчатку критик прежнихъ лтъ, неоцнившей по достоинству поэта и вызываетъ критику современную сказать теперь, по выход въ свтъ боле полнаго чмъ прежнія изданія, настоящее правдивое слово о поэтической дятельности главы славянофильства.

Подъ критикою прежнихъ лтъ разумется конечно Блинскій.

Г. Погодинъ въ стать своей: ‘Нсколько словъ противъ статьи о юбиле князя Вяземскаго’ (‘Св. Пч.’ No 81), одной изъ тхъ несчастныхъ статей своихъ, которыя раздражительностью и безтактностью

приводятъ въ отчаяніе самыхъ жаркихъ его поборниковъ, статей, въ которыхъ нсколько словъ правды исчезаютъ въ разливанномъ мор жолчи, въ изверженіи, отсталыхъ антипатій и домашнихъ дрязговъ, между прочими обвиненіями, длаемыми косвенно Блинскому и прямо его послдователямъ, говоритъ:

‘Такъ точно эти несчастные (послдователи Блинскаго) ругали и ругаютъ Хомякова no указу данному Блинскимъ, которому были противны т или другія убжденія Хомякова. Но вотъ теперь вышли стихотворенія Хомякова. И новые приверженцы и старые противники могутъ читать ихъ сполна, не прибгая кь Христматіи г. Галахова. Извольте сказать ваше мнніе и потомъ сравните, что говорилъ о Хомяков Блинскій’.

‘Точно такимъ же образомъ ругалъ онъ Языкова, Глинку’ и проч…

Г. Лонгиновъ писалъ свою статью, исполняя дв свои равно оффиціальныя обязанности: обязанность секретаря Общества, которое хотя и назвало себя нсколько по новому: обществомъ любителей Русской Словесности, но все-таки не можетъ перестать быть обществомъ любителей Россійской Словесности, и обязанность присяжнаго критика-хвалителя ‘Русскаго Встника’, съ высшихъ точекъ зрнія котораго русская литература стоитъ только всегда или словъ назидательныхъ или mention honorable.

Г. Погодинъ писалъ свою статью въ гораздо болыыемъ азарт, нежели тотъ азартъ, которымъ онъ попрекаетъ покойнаго Блинскаго. Азартъ Блинскаго — азартъ во время борьбы за мннія, совершенно понятенъ. Азартъ Погодина — азартъ заднимъ числомъ, только вредитъ той правд, которую хотлъ онъ высказать. Въ немъ слышится только застарлая, упорная и тмъ не мене отсталая борьба съ Блинскимъ и его мнніями, а въ сопоставленіи съ именами Языкова и Хомякова имени Глинки (. Н.), видна замчательная безтактность, посл которой такъ и ждемъ, что посыплются еще имена другихъ непризнанныхъ критикой Блинскаго поэтовъ: М. Дмитріева, Шатрова, Милкева и проч. и проч. Удивительный человкъ г. Погодинъ. Передовой публицистъ, почтенный изслдователь, глава направленія, которое не смотря на имена г. М. Дмитріева и иныхъ, несмотря на повсти гг. Кульжинскаго, Архипова и пр. появлявшіяся временами въ ‘Москвитянин’ пятидесятыхъ годовъ и вредившія безконечно длу, было однако направленіемъ новымъ и свжимъ, онъ постоянно портитъ лвою рукою то, что созидаетъ правою…

Но не въ г. Погодин и не въ его антипатіяхъ дло. Дло въ настоящую минуту въ стихотвореніяхъ Хомякова, о которыхъ Москва вызываетъ Петербургъ на новый отзывъ съ косвенными и прямыми укорами за прежніе отзывы.

Но во—первыхъ, Москва ли точно вызываетъ такимъ образомъ и во—вторыхъ, такимъ ли образомъ вызываютъ на правду?

Ни общество любителей Россійской Словесности, хоть мы ему и очень благодарны за его новыя полезныя изданія, ни ‘Русскій Встникъ’, хоть мы вполн признаемъ его большія заслуги въ дл развитія нашего общественнаго сознанія, ни наконецъ г. Погодинъ, хоть мы и готовы видть въ немъ передового дятеля, не смотря на его странныя увлеченія старыми враждами и старыми привязанностями, все это еще для насъ однако не Москва. Блинскій вдь былъ тоже голосъ Москвы, только голосъ этотъ раздавался въ Петербург. Даже въ эпоху развитія своего отрицательнаго взгляда, въ 1840 году, лирически припоминая свои впечатлнія отъ игры Мочалова, говоритъ онъ: (Т. IV стр. 176.)

‘Все это видлъ я на сцен того великаго города, въ ндрахъ котраго бьется пульсъ русской жизни, гд люди живутъ для жизни и, если пробудившись отъ дремоты повседневнаго быта, предаются наслажденію, то предаются ему широко и вольно, со всею полнотою самозабвенія, на сцен того маститаго, царственнаго города, гд все великое находипь свой отзывъ въ душахъ, и гд самая толпа полна таинственной думы, какъ лсъ или море.’

Съ другой стороны, такъ ли вызываютъ на правду, когда хотятъ добиться правды, a не тшиться праздными и устарлыми перекорами?.. На такого рода вызовъ и отвтъ будетъ безъ сомннія старый, со стороны старыхъ противниковъ, a co стороны новой жизни даже и не будетъ отвта, потомучто вызовъ, судя по тому, сдланъ не ей, а старымъ противникамъ.

‘Современникъ’ первый въ лиц Новаго поэта поднялъ со всей своей искренностью перчатку, брошенную за стихотворенія Хомякова. Онъ повторилъ мнніе Блинскаго, т. е. эстетическую сущность этого мннія, повторилъ цликомъ, не отдливши зерна отъ шелухи и был вполн въ своемъ прав. Въ вызов, точно такъ же зерно не отдлено отъ старой шелухи домашнихъ дрязговъ, и журналъ, однимъ изъ основателей котораго былъ Блинскій, не можетъ отршиться отъ своей исторіи, да и не долженъ, потомучто эта исторія во всякомъ случа, почтенная исторія, честная исторія.

Для насъ, т. е. для нашего журнала, исторія есть чисто уже исторія, т. е. прошедшее. Мы равно связаны и съ преданіями, составляющими основу ‘Современника’, т. е. съ взглядами Блинскаго, и съ преданіями московскихъ направленій. Т и другія преданія въ существенно важныхъ сторонахъ ихъ намъ равно дороги. Это безпристрастіе вовсе не холодное равнодушіе съ нашей стороны и вмст съ тмъ не заслуга наша. Оно законное наслдство. Для насъ нтъ уже ни славянофильства, ни западничества, нтъ даже Москвы и Петербурга въ этомъ смысл. Мы стало быть вправ разсмотрть дло спокойно.

Вотъ что говоритъ Блинскій о Хомяков: Въ 1840 году, разбирая стихотворенія Лермонтова, онъ задваетъ Хомякова и его поэтическую дятельность, а главнымъ образомъ неумренныхъ поклонниковъ Хомякова, слдующими, дйствительно оскорбительными словами:

‘Как бы то ни было, но и въ толп есть люди которые носятся надъ нею, они поймутъ насъ. Они отличатъ Лермонтова отъ какого-нибудь фразера, который занимается стукотнею звучныхъ словъ и богатыхъ римъ, который вздумаетъ почитать себя представителемъ національнаго духа потому только, что кричитъ о слав Россіи (нисколько не нуждающейся въ этомъ) и вандальски смется надъ издыхающею будто бы Европою, длая изъ героевъ ея исторіи что-то похожее на нмецкихъ студентовъ.’ (Соч. Бл. Т. IV, стр. 329).

Прямо же говоритъ онъ о стихотвореніяхъ Хомякова въ 1845 году, въ стать: ‘Русская литература въ 1844 году’ разбирая ихъ вмст съ стихотвореніями Языкова. Минуя разборъ Языкова, разборъ въ высшей степени жолчный и несправедливый, мы должны по необходимости для разъясненія дла о Хомяков какъ поэт и объ отношеніяхъ къ нему критики, прибгнуть къ болыыимъ выпискамъ:

‘Муза г. Хомякова, — говоритъ Блинскій (Соч. Бл. Т. IX, стр. 271), состоитъ въ близкомъ сходств съ музою г. Языкова. Сперва о различіи: въ стихотвореніяхъ г. Языкова (прежнихъ) нельзя отрицать поэтической струи, которая боле или мене сквозитъ черезъ ихъ риторизмъ, въ стихотвореніяхъ г. Хомякова есть не только струя, но полный и блестящій талантъ, только отнюдь не поэтшческій, а какой, мы скоро этю скажемъ. Теперь о сродств: мы показали выше, что шумливая, пнистая и кипучая, хотя въ тоже время и холодная струя поэзіи г. Языкова была не изъ сердца, источника страстной натуры, а изъ головы, которая у людей еще чаще бываетъ источникомъ прихотей празднаго и фантазирующаго разсудка, нежели источникомъ разума, глубоко и врно постигающаго дйствительность. Мы показали, что народность поэзіи г. Языкова, непросыпный хмль и пьяное буйство его музы, равно какъ и ея стремленіе быть вакханкою, все это боле или мене искусственно и поддльно. Въ этой искусственности и поддльности г. Хомяковъ далеко опередилъ г. Языкова. Имя способность изобртать и придумывать звучные стихи, онъ ршился ее употребипь въ пользу себ, пріобрсти ею себ славу не только поэта, но и прорицателя, который проникъ въ дйствительность настоящаго и постигъ тайну будущаго и коттрый гадаетъ на своихъ стихахъ не о судьб частныхъ личностей (какъ это длають ворожеи на картахъ), но о судьб царствъ и народовъ.’

За тмъ, посмявшись надъ ‘Ермакомъ’ покойнаго Хомякова, и опять задвши удалое и пьяное буйство поэзіи Языкова, критикъ продолжаетъ:

‘Г. Хомяковъ, какъ боле свободный отъ всякаго внутренняго, непосредственнаго стремленія версификаторъ, выбралъ для своихъ стихоторскихъ занятій предмепы гораздо выше. Пушкинъ, напримръ, не выбиралъ, потомучто поэтъ по призванію, поэтъ великій, лишонъ не только права, даже возможности выбирать предметы для своихъ пснопній и давать своимъ твореніямъ произвольное направленіе: источникъ его вдохновенія есть его собственная натура, а его натура есть цлый, въ самомъ себ замкнутый міръ, который рвется наружу, задача поэта, вывести наружу, объективировать въ поэтическихъ образахъ свой собственный, внутренній міръ, сущность своего собственнаго духа. Г. Хомякову нельзя было не выбирать, онъ не былъ поэтомъ и ему было все равно, чтобы ни пть. Онъ не долго думалъ, и ршился посвяпить свои посильные труды на гимны старой до—Петровской Руси. Намреніепохвальное, хотя и лишонное всякаго художественнаго такта, потому чпо живое, современное всегда ближе кь сердцу поэта. Чтобъ довершить ошибку направленія, г. Хомяковъ р&#1123,шился въ современной Россіи видть старую Русь. He дивитесь, читатели: для г. Хомякова это было гораздо легче, нежели для насъ съ вами, люди простые, мы вс вещи или видимъ такъ, какъ он суть, или если не можемъ увидть ихъ въ настоящемъ свт, не считаемъ нужнымъ представлять ихъ въ ложномъ. Кто одаренъ способностью глубокаго, страстнаго убжденія, кто алчетъ и жаждетъ истины, тотъ можетъ заблуждаться, но ему — когда онъ сознаетъ свою ошибку, есть оправданіе въ ней: это страданіе всего его существа, потомучто онъ убждается всмъ своимъ существомъ, и умомъ и сердцемъ и плотію и кровію. Ктю же напротивъ одаренъ счастливою способностью свободнаго выбора во всемъ, тому легко убждаться въ чемъ ему угодно и на столько времени, на сколько ему заблагоразсудится, на годъ, на два, или на цлую жизнь, поттому что вдь это прихоть или разсчеть ума, а не убжденіе, спокойное дйствіе головы, a не страстное сотрясеніе всей органической системы.’

Этою возможностью выбирать Блинскій объясняетъ всю поэтическую дятельность Хомякова, которую онъ разсматриваетъ и какъ драматическую и какъ лирическую. Говоря о драматической дятельности Хомякова, критикъ совершенно справедливо глумится надъ шиллеризмомъ ‘Ермака’, выписывая чувствительный романсъ Ольги, и къ сожалнію, припоминая другую драматическую попытку автора ‘Димитрія Самозванца’ не видитъ за шумихой ложнаго лиризма, ея блестящихъ, если не художественныхъ, то замчательно умныхъ сторонъ, не цнитъ новости и врности ея поэтически-исторической концепціи.

‘Защитники г. Хомякова, продолжаетъ онъ затмъ, — говорятъ, что драма не его призваніе, что онъ лирикъ. Изъ романса Ольги можно видть характеръ лиризма г. Хомякова. Прежде чмъ быть лирикомъ, надо быть поэтомъ. Лиризмъ еще больше, нежели всякій другой родъ поэзіи, основывается на непосредственности теплаго сердечнаго чувства и не терпитъ холодныхъ головныхъ чувствъ, которыя выдаются за мысли, но которыя въ сущности такъ же относятся къ мыслямъ, какъ умъ къ умничанью, чувство къ сантиментальности, щеголеватость къ изяществу.’

И выписавши стихотвореніе: ‘Къ иностранк’ критикъ замчаетъ:

‘He будемъ говорить о томъ, что въ этомъ стихотвореніи нтъ ни одного поэтическаго выраженія, ни одного поэтическаго оборота, которые встрчаются даже въ стихотвореніяхъ Бенедиктова, риторизмъ которыхъ не чуждъ какой-то поэтической струйки, не будемъ доказывать, что все это стихотвореніе, — наборъ модныхъ словъ и модныхъ фразъ, въ которыхъ прозаическая нищета чувства и мысли такъ и бросаются въ глаза. Вмсто этого, лучше разберемъ то будто бы чувство, ту будто бы мысль, которыя положены въ основу этой пьесы и обнаружимъ всю ихъ ложность, неестественность и поддльность. Поэтъ смотритъ на прекрасную женщину и задаетъ себ вопросъ: любить ему или нтъ? Видите ли, какъ влюбляются поэты. Совсмъ не такъ какъ простые смертные, не такъ какъ всякое существо, называющееся человкомъ: ч_е_л_о_в__к_ъ влюбляется просто, безъ вопросовъ, даже прежде, нежели пойметъ и сознаетъ что онъ влюбился. У ч_е_л_о_в__к_а это чувство зависитъ не отъ головы, у него оно естественное, непосредственное стремленіе сердца къ сердцу. Но нашъ поэтъ думаетъ объ этомъ иначе. Задавъ себ глубокомысленный вопросъ: любить или нтъ? онъ не почелъ за нужное даже погадать хоть на пальцахъ, и отвечаетъ ршительно: нтъ! Бдная женщина, бдная иностранка!.. Какого сердца, какого сокровища любви лишилась она! О! если бы она поняла это!.. Намъ какъ-то скучно и совстно разсуждать о такихъ незамысловатыхъ вещахъ, но быть такъ, начавъ надо кончить, тмъ боле, что это для многихъ поэтовъ и не поэтовъ можетъ быть полезно. Мы понимаемъ, что человкъ можетъ любить женщину и въ тоже время не хотть любить ее, но въ такомъ случа, мы хотимъ видть въ немъ живое страданіе отъ этой борьбы разсудка съ чувствомъ, головы съ сердцемъ: только тогда его положеніе можетъ быть предметомъ поэтическаго воспроизведенія, а иначе оно — прихоть головы, ложь, годная только для сатиры, для эпиграммы, посмотрите же, какъ разсудителенъ, какъ благоразуменъ, какъ спокоенъ нашъ поэтъ, доказавъ себ силлогизмомъ, что ему не слдуепь любить иностранку, которая зваетъ, слушая его родныя псни и патріотическія восклицанія no той простой причин, чтю не понимаетъ ихъ, онъ такъ доволенъ собою, что въ состояніи сейчасъ же ссть за столъ и начать завтракать или обдать. Гд же тутъ истина чувства, истина поэзіи? Тутъ нтъ ничего похожаго на чувство и поэзію. И таковы-то вс лирическія стихотворенія г. Хомякова! У этого поэта родникъ вдохновенія бьется не въ сердц, также какъ у Самсона сила была не въ мышцахъ, а въ волосахъ, но Самсонъ показывалъ опыты сверхъ человческой силы, гд же опыты нашего поэта? А вотъ поищемъ.’

Пропускаемъ дв страницы дкихъ, хотя и имющихъ свою эстетическую справедливость придирокъ критика къ фигурному языку поэта, къ выраженіямъ въ род ‘клинка стального, въ обдлк древности простой’ — или: ‘сна лниваго забвенье къ мысли о ловл вдохновенія’ и т. д. Дло очевидно, что критикъ пожалуй и правъ — но, что онъ постоянно сердитъ и потому самому уже не правъ.

‘He поэтъ тотъ, — говоритъ критикъ — кто лишонъ всякаго такта дйствительности, всякаго инстинкта истины, не поэтъ онъ, а искусникъ, который уметъ плясать съ завязанными глазами между яйцами, не разбивъ ихъ… Такой поэтъ похожъ на тхъ жонглёровъ діалектиковъ, которымъ все равно, о чемъ бы и какъ бы ни спорить, лишь бы только оспорить противника, которые доказавъ одному, что дважды—два — четыре, съ тмъ же жаромъ доказываютъ другому, чтю дважды два — пять, и для которыхъ важнйшій результатъ спора есть не истина, а суетное, мелочное удовольствіе, переспорипъ другого и остаться побдителемъ, хотя бы no было на счетъ здраваго смысла и добросовстности.’

Обращаемъ особенное вниманіе читателей на этотъ косвенный ударъ, направленный въ Хомякова, какъ въ діалектика. Такимъ именно, въ пылу и ожесточеніи битвъ, западники дйствительно изображали другимъ — и даже представляли добросовстно самимъ себ могучаго оратора-діалектика, какимъ былъ Хомяковъ.

‘Но мы нсколько отдалились отъ нашего предмета — замчаетъ самъ критикъ — отъ стихотвореній г. Хомякова, возвратимся къ нимъ. Пока мы не нашли никакихъ признаковъ поэзіи въ простыхъ лирическихъ его стіхотореніяхъ: можетъ быть, поэзія скрывается въ его прорицательныхъ лирическихъ пьесахъ? А вотъ посмотримъ. Въ стихотвореніи къ Россіи, г. Хомяковъ даетъ своему отечеству истинно отеческія наставленія: онъ запрещаетъ ему чувство гордости и рекомендуетъ смиреніе. Онъ говоритъ Россіи:

Грознй тебя былъ Римъ великій,

Царь семихолмнаго хребпа

Желзныхъ силъ и воли дикой,

Осуществленная мечта.

И нестерпимъ былъ огнь булата

Въ рукахъ алтайскихъ дикарей.

‘Какіе великолпные, энергическіе и поэтическіе спихи! Самъ Пушкинъ никогда не писывалъ такихъ чудно—прекрасныхъ стшховъ. Мы очарованы и увлечены ими, однакожъ не до такой степени, чтобъ не могли освдомиться скромно о томъ, что скрывается въ этихъ дивныхъ стихахъ. И потому беремъ на себя смлость спросить кого бы то ни было — самаго поэта или нашихъ читателей: что такое царь семихолнаго хребта’ и т. д.

Опять идутъ грамматическія придирки — хотя и справедливыя большею частью съ точки зрнія того эстетическаго пуризма простоты, въ которомъ подъ вліяніемъ яснаго и простого Пушкина, воспиталось критическое чутье Блинскаго… Но въ справедливости придирокъ слышна злоба. ‘И такъ, вотъ они — эти великолпные, энергическіе и поэтическіе стихи: sic transit gloria mundi’ — восклицаетъ критикъ. Затмъ, выписавши нсколько стиховъ изъ стихотворенія къ Англіи, которую поэтъ, изумляясь ея величію, упрекаетъ

за то что ты лукава,

И за то, что ты горда,

Что теб мірская слава

Выше Божьяго суда,

И за то, что церковь Божью

Святотатственной рукой,

Приковала ты къ подножью

Власти суетной земной.

Блинскій намренно не хочетъ понять Хомякова.

‘Что это такое? говоритъ онъ — іереміада no папской власти нкогда повелвавшей царями и народами? Да разв въ одной только Англіи служители церкви введены въ истинные предлы ихъ обязанностей, высокихъ, священныхъ, но уже потому самому не тщетныхъ, земныхъ? Въ нашъ просвщенный вкъ, европейскими народами правитъ везд свтская власть и т. д.’

Какъ будто бы Хомяковъ мечталъ о осократіи?!

Тоже намренное, раздражонное непониманіе обнаруживаетъ великій критикъ въ отношеніи къ стихотворенію ‘Мечта’.

‘Въ стихотвореніи Мечта, нашъ поэтъ оплакиваетъ близкую гибель запада, гд комепы бурныхъ счъ бродили въ высот. При сей врной оказіи, онъ почелъ даже нужнымъ похвалить покойника, въ которомъ много-де было хорошаго’.

Какъ будто бы Хомяковъ не понималъ запада — какъ будто бы самое это стихотвореніе не проникнуто все, высокимъ пониманіемъ запада и его чудесъ, его ‘святыхъ чудесъ’ какъ называетъ ихъ самъ поэтъ!

‘Г. Хомяковъ — высказывается наконецъ Блинскій, какъ истый западникъ и централизаторъ, — очень хорошо сдлалъ, что догадался потолкать въ бокъ этого лежня, востокь, который безъ трескучей стукотни его удивительныхъ стиховъ, вроятно и не подумалъ бы даже потянуться или звнуть во сн, не только что проснуться. Такова ужь восточная натура, ей хоть весь свтъ провались, все спитъ: къ восточному человку, очень идутъ эти слова Тредьяковскаго:

Аще міръ сокрушенъ распадется

Сей мужъ николи жъ содрогнется.

‘Все это хорошо, но вотъ вопросъ: что разуметъ г. Хомяковъ под в_о_с_т_о_к_о_м_ъ. По крайней мр, что касается до насъ, мы такъ горды чувствомъ нашего національнаго достоинства, что подъ востокомъ не можемъ разумть Россію. Вдь западъ — Европа, а востокь — Азія? Россія же принадлежитъ къ Европ по своему географическому положенію,’ и т. д.

Между тмъ, тутъ же въ самой стать — за прямыми и косвенными выходками противъ направленія, къ которому принадлежалъ Хомяковъ — слдуетъ страница, которая поясняетъ нкоторымъ образомъ эти выходки — страница, которая можетъ показать современнымъ читателямъ, что и противники Блинскаго были вовсе не агнцы.

‘Намъ можетъ быть замтятъ — пишетъ критикъ — что мы противорчимъ сами себ, увряя, будто г. Хомяковъ не поэтъ и въ тоже время говоря о его произведеніяхъ какъ о чемъ-то важномъ. Мы пишемъ не для себя, а для публики: въ ней могутъ найдтись люди, которые, пожалуй, поврятъ возгласамъ одного журнала, увряющаго, что г. Хомяковъ — великій и національный русскій поэтъ. О_т_е_ч_е_с_т_в_е_н_н_ы_я З_а_п_и_с_к_и, въ прошломъ году, при выход стихотвореній гг. Языкова и Хомякова, говорили о нихъ не только съ умренностью, но и съ снисходительностью. Чтожъ вышло изъ этого? Журналъ, въ которомъ исключительно печатаютъ стихотворенія обоихъ этихъ поэтовъ, умалчивая о г. Языков, по поводу стихотвореній г. Хомякова объявилъ, что этотъ поэтъ великъ, а О_т_е_ч_е_с_т_в_е_н_н_ы_я З_а_п_и_с_к_и никуда не годятся, потому что не признаютъ его великости. Затмъ онъ перепечаталъ почти всю книжку стихотвореній г. Хомякова и сочтя это за неопровержимое доказательство ихъ высокаго достоинства, заключаетъ такъ: He правда ли, читатли, что надо быпъ слишкомъ наглу, слишкомъ дерзку, чтобъ ругать такія стихотворенія. И какія несчастныя бредни выставляютъ публик на поклоненіе Иностранныя Записки, вмсто Хомяковыхъ и Языковыхъ.’

Замтимъ между прочимъ, что бредни, которыя выставлялись на поклоненіе тогдашними ‘Отечественными Записками’ — были Лермонтовъ и Кольцовъ, что тамъ, хотя нисколько не выставляемыя на поклоненіе, печатались стихотворенія Огарева, который какъ поэтъ лирикъ, поэтъ съ особымъ внутреннимъ міромъ, съ особымъ строемъ лиры, — не смотря на свое однообразіе, — эстетически и психически несравненно цнне даже и для насъ и Языкова и Хомякова, и стоитъ въ одной категоріи и наравн съ Тютчевымъ, Фетомъ, Полонскимъ, ибо такъ же какъ они онъ поэтъ внутренняго міра и души и поэтъ по непроизвольному внутреннему призванію, поэтъ сердечный, a не головной.

Нечего пояснять кажется, что журналъ, вооружавшійся тогда за Хомякова такимъ образомъ былъ — ‘Москвитянинъ.’

‘He знаемъ — заключаетъ Блинскій свой разборъ — согласились ли съ этимъ журналомъ его читатели, не считаемъ важнымъ сужденіе его о нашемъ журнал и нашихъ мнніяхъ, равно какъ и обо всемъ, о чемъ онъ судитъ, но не можемъ не выставить на видъ, что если существуетъ журналъ, который до того убжденъ въ великости и національности г. Хомякова, какъ поэта, что печатно называетъ дерзкими и наглыми ругателями и иностранцами всхъ, кто не согласенъ съ нимъ во мнніи о г. Хомяков, стало быть существуютъ и люди, которые думаютъ и чувствуютъ точно также, какъ этотъ журналъ: вотъ для этихъ-то людей (а совсмъ не для этого журнала) и пишемъ мы. Поэтъ съ поддльнымъ дарованіемъ, но никмъ не замчаемый, никакимъ печатнымъ крикуномъ не провозглашемый, не опасенъ въ отношеніи къ порч обществаннаго вкуса: о немъ можно, при случа, отозваться съ легкою улыбкою — и все тутъ. Но поэтъ съ дарованіемъ слагать громкія слова во фразистыя стопы, поэтъ, который замняетъ вкусъ, жаръ чувства и основательность идей завлекательными для неопытныыхъ людей софизмами ума и чувства и между тмъ, иметъ усердныхъ глашатаевъ своей великости — воля ваша, надо предположить въ критик рыбью кровь, если она можетъ оставаться равнодушною къ такому явленію и со всею энергіею не обнаружитъ истины.’

И наконецъ, какъ бы самъ чувствуя, сколько злобы и жолчи пошло въ разборъ, Блинскій добавляетъ:

‘Можетъ быть намъ еще замтятъ, что способъ нашего анализа, состоящій въ разбор фразъ, мелоченъ. Дло не въ способ, а въ его результатахъ, да кром того, это единственный и превосходный способъ для сужденія даже и не о такихъ поэтахъ, каковы Марлинскій, гг. Языковъ, Хомяковъ, Бенедиктовъ и другіе въ томъ же род. Многія фразы съ перваго раза кажутся блестящими, поэтическими и заключающими въ себ глубокія идеи, но если вы не поторопитесь, отдавшись первому впечатлнію, произнести о нихъ сужденіе, и хладнокровно спросите себя: что значитъ вотъ это, что хотлъ сказать поэтъ вотъ этимъ? то съ удивленіемъ увидите, что это сначала такъ поразившее васъ стихотвореніе — просто наборъ пустыхъ словъ…’

Въ разбор Блинскаго явнымъ образомъ нужно различить два элемента — элементъ эстетическій и элементъ вражды къ направленію, котораго Хомяковъ былъ главнымъ представителемъ. Что касается до послдняго элемента — то мы уже въ нсколькихъ статьяхъ говорили и о значеніи отрицательнаго взгляда Блинскаго и о причинахъ его вражды къ тогдашнему славянофильству. Все дло было во взаимномъ непониманіи. Славянофильство тогдашнее за вражду тоже платило враждою — и кром того еще къ этому тогдашнему славянофильству примшивалось множество старыхъ и запоздалыхъ стремленій, близкихъ къ стремленіямъ ‘Маяка’ — и считавшихъ воззрнія Фамусова за народныя воззрнія.

Что же касается до эстетическаго элемента во взгляд Блинскаго на Хомякова — то господа, длающіе въ наше время вызовъ этому взгляду — должны бы были сдлать этотъ вызовъ поосторожне.

Блинскій весьма рдко ошибался въ эстетическомъ отношеніи. Единственное что можно сказать противъ его эстетическихъ приговоровъ — это то, что онъ, увлекаемый своей искренней страстностью, иногда, позволяемъ себ выразиться вульгарно, но врно — ‘пересаливалъ’ въ похвалахъ или порицаніяхъ.

Въ особенности былъ онъ великій мастеръ иногда отличать все головное, какъ бы оно блестяще ни было, отъ сердечнаго, внутренняго…

Мы глубоко чтимъ память покойнаго Хомякова, какъ одного изъ самыхъ блестящихъ, благороднйшихъ и даровитйшихъ представителей нашего нравственнаго и общественнаго сознанія — но въ врности существенныхъ чертъ взгляда Блинскаго на его поэтическую дятельность — насъ нисколько не разубдили нын вышедшія стихотворенія Хомякова.

Сущность эстетическаго взгляда Блинскаго на поэзію Хомякова въ томъ, что Хомяковъ — поэтъ головной. Что же? Вдь это и въ самомъ дл такъ. Поэзія была одно изъ орудій этой богатой, самобытно и даже нсколько капризно-самобытно развившейся натуры.

Поэтъ истинный — будь онъ хоть до тла проникнутъ извстнымъ философскимъ созерцаніемъ — какъ напримръ Тютчевъ — создаетъ вокругъ себя свой цлый, особый, неотразимо влекущій міръ: осязательно-реальное бытіе примутъ у него самыя отвлеченныя созерцанія, о чемъ бы ни заговорилъ онъ, о томъ ли даже что

He въ первый разъ кричитъ птухъ,

Кричитъ онъ бодро, живо, смло,

Ужь мсяцъ на неб потухъ

Струя въ Босфор заалла, о томъ ли, что

He плоть а духъ растлился въ наши дни

или о стран, которую

самъ царь небесный

Исходилъ благословляя,

вы чувствуете, что тутъ не мысль, не голова творили, что это псня. Поэтъ истинный, чмъ онъ ни увлекись, хоть бы даже анализомъ общественныхъ бдствій, какъ Некрасовъ, какъ ни создавай онъ себ нарочно темъ для своей псни, онъ васъ затянетъ въ свой магическій кругъ, вы войдете съ нимъ въ его міръ, будете дышать даже душнымъ воздухомъ этого міра…

Мы взяли нарочно дв грани поэзіи, дв такъ сказать крайности ея — поэта, совершенно отвлеченнаго отъ современности, поэта свободнаго до равнодушія какъ Тютчевъ, и другого поэта, который отдаетъ свое могучее дарованіе въ крпостное рабство современности, и странное дло! равнодушный, свободный Тютчевъ въ поэтическихъ впечатлніяхъ развиваетъ порою глубокія историческія и даже общественныя идеи, и вы никогда не почувствуете у него ничего дланнаго. Съ другой стороны, чтобы ни длалъ съ своей бдной музою Некрасовъ — вы, если только псня его родилась, а не сочинилась, можете досадовать на поэта за душный воздухъ, которымъ он заставляетъ васъ дышать, но идете за нимъ въ его міръ, переживаете его ощущенія, какъ бы личны, капризны, больны и даже ложны они ни были — переживаете горькія ощущенія ‘музы мести и печали’.

Таже исторія повторяется съ вами относительно Полонскаго, Фета, Огарева. Вы можете на нихъ злиться за ихъ однообразіе или причудливость или наконецъ наивность, вы можете не хотть идти за ними въ ихъ внутренній міръ, но, попали разъ въ него — вы въ заколдованномъ кругу, вы дете

на волн верхомъ

Воевать съ чародемъ царемъ…

вы видите во очью странный міръ, гд

Листья полны свтлыхъ наскомыхъ

Все растетъ и рвется вонъ изъ мры —

вы хотите, чтобы вамъ далеко было хать, чтобы васъ

Безъ устали везла, везла карета

И не имлъ бы этотъ путь конца

И лучшія я пережилъ бы лта,

Смотря на очеркъ этого лица…

Но есть и другого рода поэты — поэты чудныхъ формъ, поэты пластики, поэты вполн объективные — играютъ ли они подчасъ даже нсколько холодно формами, какъ живописецъ красками (Майковъ), переносятся ли они въ рчь созерцанія прошедшаго, какъ Мей, вы на каждомъ шагу чувствуете, что это дйствительныя поэтическія силы, не всегда способныя возвыситься до глубокаго содержанія, но набрасывающія свой яркій колоритъ на всякій предметъ.

И къ такимъ поэтамъ формъ тоже не принадлежалъ Хомяковъ.

Стихотворенія его, даже не слды глубокаго и оригинальнаго духа, а просто роскошь его, избытокъ его силы. Слды хомяковскаго духа — его философскія статьи, его теологическія брошюры, наконецъ историческій трудъ имъ оставленный.

Въ приговор Блинскаго несправедливо одно только. Онъ видлъ въ стихотвореніяхъ Хомякова заказныя, дланныя впечатлнія, тогда какъ впечатлнія эти нисколько не дланныя. Впечатлнія эти, какъ результатъ глубокихъ самостоятельныхъ убжденій, были отблесками цльной и полной, нравственной и умственной жизни. Эта цльная и полная жизнь — отражалась между прочимъ и въ стихотвореніяхъ, почти всегда блестящихъ, звучныхъ и сильныхъ, потомучто блестящая и сильная натура не могла же въ чемъ бы то ни было выражаться дюжиннымъ образомъ тмъ боле въ своихъ поэтическихъ искрахъ.

Во всхъ поэтическихъ искрахъ натуры Хомякова есть и свтъ и огонь, но сосредоточивался свтъ и огонь этой высокой натуры въ другой дятельности…

Подтверждать дло выписками мы не станемъ. Выписокъ много въ различныхъ статьяхъ о покойномъ Хомяков, но вс он доказываютъ только силу и оригинальность его натуры и нисколько не опровергаютъ эстетической сущности взгляда Блинскаго.

Вообще же на двухъ этихъ дорогихъ и рановременныхъ могилахъ, пора бы намъ перестать перебрасываться вызовами и попреками. Блинскій и Хомяковъ — равно достояніе нашего сознанія, равно борцы за святое и честное дло нашей умственной самобытности…

Этого можно было не знать и даже искренно не знать, лтъ шесть или даже пять назадъ, но этого нельзя уже не видть теперь. Исторія есть судъ Божій.

А. А. Григорьев

Стихотворенія A. C. Хомякова. Москва 1861 in 8R, 146 стр.

Читайте также: