Стихотворения 1910-1916 годов, Герцык Аделаида Казимировна, Год: 1916 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 24 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Аделаида Казимировна Герцык

Стихотворения 1910-1916 годов

‘О, этот зал старинный в Канашове!..’

О, этот зал старинный в Канашове!

Встает картин забытых рой,

И приближается былое

Неслышной плавною стопой.

Колонны белые. За ними

Ряд чинных кресел и столов.

В шкафу тома в тисненой коже

‘Благоговенью’ и ‘Трудов’.

Рабочий столик, где, склонившись,

В атласных, палевых тонах

Мечтала бабушка, вздыхая,

Об эполетах и усах.

Рассказы вел о том, как было,

Герой Очаковских времен,

И за зелеными столами

Играли в безик и бостон.

Старинный, красный фортепиано!

Какой души сокрыт в нем след?

Из перламутра клавиатура

Звучит, как эхо прежних лет.

Гравюры гордо повествуют

О том, как персы сражены.

И сам Паскевич Эриванский

Взирает гордо со стены.

А дальше — в рамах золоченых

Красивых предков целый ряд,—

За мной хотя и благосклонно,

Но недоверчиво следят.

Кругом снега, во всей усадьбе

Стоит немая тишина.

И в окна мерзлые из парка

Струит свой бледный свет луна.

И я хожу, полна раздумья,

Средь этих лиц, средь этих стен,

И чую, что для нас былое

Глубокий, неразрывный плен.

Душа окована, как сетью,

Наследием минувших лет.

И мы живем и умираем,

Творя их волю и завет.

Быть может, мы — лишь тень былого?

Как знать, где правда и где сон?..

Стою тревожно в лунном свете

Среди белеющих колонн.

Зима 1909-1910

Канашово

‘Мы на солнце смотрели с кургана…’

Вере

Мы на солнце смотрели с кургана

Из-за сосен, что нас обступили,

Км колонны в готическом храме,

Как бойцы на священной могиле.

Мы смотрели, как солнце скользило

За убогие, черные хаты,

Расстилая по снежной равнине

Все пыланье и славу заката.

Мы стояли, внимая призыву

Сквозь безмолвие чистой дали

И вверяя небесному диву

Всю бескрайность земной печали.

Было в мире молитвенно строго,

Как в готическом, вечном храме,

Мы смотрели и слышали Бога

В догорающей глуби над нами.

3 февраля 1910

Канашово

‘И пошли они по разным дорогам…’

Е. Г.

И пошли они по разным дорогам.

На век одни.

Под горой, в селеньи убогом

Зажглись огни.

Расстилается тайной лиловой

Вечерний путь.

Впереди — равнина и снова

Туман да муть.

Все дороги верно сойдутся

В граде святом.

В одиночку люди плетутся,

Редко — вдвоем.

Где скорей? По вешнему лугу

Иль тьмой лесной?..

Поклонились в землю друг другу

— Бог с тобой!

И пошли. В селеньи убогом

Чуть брезжит свет.

Все ль пути равны перед Богом

Или нет?

8 февраля 1910

Канашово

‘О, не дай погаснуть…’

О, не дай погаснуть

Тому, что зажглось!

Что зажглось — дыханьем

Прожги насквозь!

Среди снега в поле

Стою и молю,

Обливает месяц

Печаль мою.

Засвети, о Боте,

Светильник в ночи,

Растопи под снегом

Мои ключи!

О, как страшно сердцу

Играть и гадать,

Как боится сердце

Мольбы слагать!

Я стою средь поля,

Боюсь вздохнуть.

Обливает месяц

Пустынный путь.

14 февраля 1910

Канашово

‘Над миром тайна и в сердце тайна…’

Над миром тайна и в сердце тайна,

А здесь — пустынный и мглистый сон.

Все в мире просто, необычайно:

И бледный месяц, и горный склон.

В тиши вечерней все стало чудом,

Но только чудо и хочет быть,

И сердце, ставши немым сосудом,

Проносит влагу, боясь пролить.

Рдяные крылья во тьме повисли,

Я знаю меньше, чем знала встарь.

Над миром тайна и тайна в мысли,

А между ними — земной алтарь.

Сентябрь 1910

Судак

‘Я не знаю, так ли оно приближается?..’

Я не знаю, так ли оно приближается?

Такой ли шорох его одежды?

Что мне овеяло сонные вежды?

Что в тишине благое свершается?

Я не знаю, муки нужны ли крестные,

Чтоб семя к жизни прозябло новой?

Может ли сердце проснуться без зова,

В солнечной выси греясь, безвестное?

Заблудиться в мире среди бездорожия

И встретить счастье в пути случайно,

Можно ль? Нет ли? Там многое — тайна,

Как распознать веления Божии?

Все стоять бы и ждать, покуда узнается,

Стоять и ждать, — не прошло бы мимо,

Мнится мне, чудо проходит незримо…

Так ли, не так ли оно приближается?

Ноябрь 1910

Москва

‘Все идем на пир единый…’

Все идем на пир единый,

Лентой вьется путь змеиный,

Но когда мы в сборный дом

Все придем —

Всем ли будет место?

Я, как нищая без роду,

Стану трепетно у входа,

В миг припомню все до дна, —

Как бедна,

Как скудна любовью.

Я пришла сюда без зова,

За меня кто молвит слово?

Скажет, что и я Христова?

Что и в тьме моей зажжен

Звездный сон,

Сон еще незримый?

Словно белые виденья,

Всюду двигаются тени,

Ждут и знают, как принять

Благодать —

Все ли, все любимы?

Сердце дрогнет от надежды…

Я возьмусь за край одежды

Той, что ближе… Светлый миг…

Стерт мой лик,

Речь неуловима.

Стану я на всех похожей,

Вся предамся воле Божьей.

И когда все в круг войдут —

Нарекут

Новое мне имя.

Зима 1910

Москва

‘Как сделать, чтоб жить совсем как в будни…’

Как сделать, чтоб жить совсем как в будни,

Все погасив ввечеру?

Стыдно душе усталой и скудной

Делать из жизни игpy.

Кто ходит за мной, всегда на страже,

Всюду готовя пиры?

В пустыне безлюдной сучья вяжет

И распаляет костры?

Хочу помолиться тише, строке,

Слезы и скорбь затая,

А скорбь уже стелет мягкое ложе

И колыбелит меня.

Пусть каждое слово будет честно,

Честно, как праведный суд,

А все они ярки, все телесны,

Вечно лукавят и лгут.

Как страшно, что нет нигде простого,

Всюду таится игра.

Мне нужно, нужно прожить сурово

Последнюю ночь до утра.

Декабрь 1910

Москва

‘Моя осень с листьями пестрыми…’

Моя осень с листьями пестрыми

Завершит без меня свой круг.

Уж не выйду за руку с сестрами

На вечерний, грустящий луг.

Без меня облетят багряные,

Мне последних цветов не жаль.

Не в них теперь необманная

Одинокость моя и печаль.

Я пойду и сяду, покорная,

На развилии трех дорог,

Буду мига ждать чудотворного

И глядеть в огневой восток.

Проплывет ли весть колокольная,

Разольется ль в мире свет,—

Те, кто знают, все богомольные,

Что содеют ему в ответ?

Не спрошу, где путь к сокровенному,

Пусть проходят, неси свой рок.

Я одна останусь блаженная

На развилии трех дорог…

Декабрь 1910

Москва

‘Не всегда будет имя все то же…’

Не всегда будет имя все то же —

Мне другое дадут потом.

Полнозвучней, сильнее, строже

Начертается путь мой в нем.

Оно будет в руке, как лампада.

Я увижу, где тьма и где свет,

И куда мне пойти теперь надо,

И простили ль меня или нет.

Мы — слепые, живем, забывая,

Только слышим и кличем звук,

Наше имя, во тьме погасая,

Замыкается в мертвый круг.

И в названьи своем, как в темнице,

Мы недвижно, уныло ждем…

Трудно двери во тьме отвориться,

И безвыходен старый дом.

Я забила. Теперь не забуду,

Кто мне светоч опять зажжет,

Я доверюсь ему, как чуду,

И пусть имя меня ведет.

Декабрь 1910

Москва

ДВЕ ВО МНЕ

Две их. Живут неразлучно,

Только меж ними разлад.

Любит одна свой беззвучный,

Мертвый, осенний сад.

Там все мечты засыпают,

Взоры скользят, не узнав,

Слабые руки роняют

Стебли цветущих трав.

Солнце ль погасло ты рано?

Бог ли во мне так велик?—

Любит другая обманы,

Жадный, текущий миг.

Сердце в ней бьется тревогой:

Сколько тропинок в пути!

Хочется радостей много,

Только — их где найти?

‘Лучше друг с другом расстаться!’

‘Нет мне покоя с тобой!’

‘Смерть и забвение снятся

Под золотою листвой!’

Вечер наступит унылый,

Грустной вернется она.

‘Как ты меня отпустила?’

‘Это твоя вина!’

Вновь разойдутся и снова,

Снова влечет их назад.

Но иногда они вместе

Спустятся в тихий сад.

Сядут под трепетной сенью,

В светлый глядят водоем,

И в голубом отраженьи

Им хорошо вдвоем.

Январь 1911

Москва

‘Это ничего, что он тебе далекий…’

Это ничего, что он тебе далекий,

Можно и к далекому горестно прильнуть

В сумерках безгласных, можно и с далеким,

Осенясь молитвой, проходить свой путь.

Это ничего, что он тебя не любит,—

За вино небесное плата не нужна.

Все мы к небу чаши жадно простираем,

А твоя — хрустальная — доверху полна.

Про тебя он многое ты и не узнает,

Ты ему неясная, но благая весть.

Позабыв сомнения, в тихом отдалении

Совершай служение. В этом все и есть.

Февраль 1911

Москва

ПЛАЧ

И дошла я до царства третьего,

Третьего царства, безвестного,

Знать, весной здесь распутье великое,

Не видать окрест ни дороженьки.

Аль туманы меня затуманили,

Аль цветы на пути одурманили,

Как из сердца-то все повымело,

Да из памяти все повышибло!

Чуть травинки по ветру колышутся,

Птицы малые где-то чирикают.

Сяду я посередь на камушке

Да припомню заблудшую долюшку.

Помню, шла я широкой дорогою,

Было в сердце желанье мне вложено,

Была дума крепко наказана,

Впереди катился золотой клубок.

В руке была палочка-отпиралочка.

Так прошла я два первых царствия,

Голубое царствие да зеленое.

Шла я, шла, по сторонкам поглядывая,

В разные стороны сердце разметывала.

Разметала, знать, Душу единую,

Потеряла словцо заповедное.

Укатилось желанье в воды во глубокие,

В темные леса, да во дремучие.

Ты весна ль, разливная веснушка,

Ты скажи мне, куда да почто я шла?

Не на игрище ль, да на гульбище,

На веселое пированьице?

Аль кручину справлять великую?

Аль молитву творить запрестольную?

Вы послушайте, ветры шатучие,

Не со мной ли блуждали, блудячие?

Не за мной ли веяли, вейные?

Вы пройдите-ка путь мой исхоженный,—

Обронила я там мою долюшку!

Ты пади с небеси, звезда вечерняя,

Упади на дорожку замкнутую!

Вы развейтесь, травы муравые!

Ты радуйся, страна безвестная,

Что сковала меня молчанием!

Хоть бы знать мне, что за сторонушка,

За царствие третье, безвестное,

Куда я зашла, горемычная бродяжница,

Во какие гости незнакомые?

Не видать ни прохожих, ни проезжих,

И сижу я с заранья до вечера,

С вечера до утра, припечалившись,

На катучем сижу белом камушке,

Слезно плачу во сыром бору

В темну ноченьку.

Долго ль мне тут быть-бытовать?

Наяву ли мне правда привидится?

Не во сне ль святая покажется?

Ты расти, тоска моя, расти травой незнаемой,

Процветай, тоска, лазоревым цветком,

Протянись стеблем к красну солнышку,

Умоли его себе в заступники.

Все сказала я по-своему, по-девически,

Это присказка была,

Не начнется ли новая сказка?

Февраль 1911

Москва

НА ПИРУ

(Экспромт)

Я на званый пир позвана,

Гости брагу пьют.

Я, наверно, им не равна,

Ты зачем я тут?

На столе хрустали горят.

Как нарядны все!

На меня сейчас поглядят,

Не уйти ли мне?

Что случайная гостья я,

Все заметят вдруг…

Улыбаюсь притворно я

Всем вокруг.

1911

‘Что это — властное, трепетно-нежное…’

Что это — властное, трепетно-нежное,

Сердце волнует до слез,

Дух заливает любовью безбрежною,

Имя чему — Христос?

Был ли Он правдою? Был ли видением?

Сказкой, пленившей людей?

Можно ль к Нему подойти с дерзновением,

Надо ль сойтись тесней?

Если б довериться, бросив сомнения,

Свету, что в мир Он принес,

Жить и твердить про себя в упоении

Сладостный звук — Христос!

Если бы с Ним сочетаться таинственно,

Не ожидая чудес,

Не вспоминая, что он — Единственный,

Или что Он воскрес!

Страшно, что Он налагает страдание,

Страшно, что Он есть искус…

Боже, дозволь мне любить в незнании

Сладкое имя — Иисус.

Апрель 1911

Страстная суббота

‘Опять, я знаю, возникнут все те жи…’

Опять, я знаю, возникнут все те же

Скудные, неумелые слова,

Только звучать они будут все реже

И угасать без следа.

Все труднее мне станет ткать одеянье

Из ненужных словесных оков,

И стих последний будет признаньем,

Что больше не нужно стихов.

Но в этом не боль, не бедность земная,

Здесь путь, уводящий на много лет…

И все бледнее, в песке теряясь,

Заснет человеческий след.

Апрель 1911

ЭКСПРОМТ

Дальше нельзя идти,—

Я не вижу путы.

Все скользит из руки

— Стало все равно.

Знаю, что есть страна,

Где печаль не нужна,

Все не так, как здесь…

Может быть, все был сон.

Веры нет в закон.

Полноту времен

Мне не здесь найти.

1911

&lt,ВЫРОПАЕВСКИЙ ЦИКЛ&gt,

‘Я блуждаю, душой несвободная…’

Я блуждаю, душой несвободная,

Жмется сердце все суевернее,

Расстилается поле холодное,

Наполняют туманы вечерние.

Мне страдать бы о том, что в неволе я,

Чтоб молитвой уста задрожали бы…

Но я слышу в себе лишь безволие

И несвязные, тихие жалобы.

Не помогут затвор и молчание,

Не случится со мной невозможное.

И бесплодно мое покаяние,

Как бесплодные травы дорожные.

Май 1911

Выропаевка

‘Днем вершу я дела суеты…’

‘Днем вершу я дела суеты,

Ввечеру — зажигаю огни’.

И слетаются снова мечты,

Доверяя, как в прежние дни.

Я опять обману их на миг:

Всколыхну их невинный покой,

Поманю их неверной рукой,

Посулю им несбыточный лик.

А потом станет вновь все темно.

Kaк обступят — я скроюсь в тени,

Загашу золотые огни

И закрою беззвучно окно.

Май 1911

Выропаевка

‘Это вешний, древесный шум…’

Ich ging im Walde

So fur miсh hin

Um nichts zu suchen

Das war mein Sion. {*}

{* Бродил я лесом…

В глуши его

Найти не чаял

Я ничего.

И.В. Гётe. ‘Нашёл’.

(Пер. с нем. Сергея Шервинского.)}

Это вешний, древесный шум

И шепоты встречных растений.

В моем сердце ни грусти, ни дум,

А в руке вянет ветка сирени.

Так пахуча земля и сыра!

Задевают зеленые прутья,

Зазывает природа — игра,

И нигде не могу отдохнуть я.

Это — вздохи весенней хвалы,

Это — сеть золотых трепетаний,

Забелели в овраге стволы,

Где-то в глуби проснулись желанья.

Я не знаю какой — только близится срок.

Здесь у выхода мшистого ложа

Уроню мой увядший цветок,

Чтоб задумчивей стало и строже.

Вот и поле. Смиренной тиши

Чьи-то сны меж хлебов просияли.

Чую будущий подвиг души,

Воскресающий в синей дали.

Весна 1911

Выропаевка

‘Я живу в ожидании кары…’

Я живу в ожидании кары

И в предчувствии райских утех.

Меня манят небесные чары,

Но велик, но безумен мой грех.

Я молюсь лишь о том, чтоб молиться.

И мне страшно, что грех мой спит.

Мне хотелось бы к старцу скрыться

В одинокий сосновый скит.

Мне ветры Божьи

В ответ струят:

‘Покинь, забудь

Свой берег сонный.

К горе поклонной

Найдешь ли путь?

Ты слышишь зовы

Подземных ключей?

Пылает светоч

В руке твоей?

Но если спит

Твой дух незрячий,

Лишь сердце плачет

В тиши ночей, —

То не найдешь ты

К отчизне путь,

Свои мечтанья

Оставь, забудь!’

Даруй мне, Боже,

Земли терпенье,

Пусть зреет колосом

Мое прозренье.

Взрывая, сей

Чужие полосы,

Но внемли голосу

Своих полей.

Весна 1911

Выропаевка

‘На лужайке, раскинув руки…’

На лужайке, раскинув руки,

Лежу. Блаженная лень.

Догорают слова разлуки…

Сегодня Троицын день.

Я одна, и в душе веселье,

Уехал горестный друг.

Это — девья лесная келья.

Березы поют вокруг.

Отчего ничего не надо,

Когда весна и — одна?

Сквозь зеленых ветвей преграду

Дорога в небо видна.

Я смогу ль пребыть весенней,

Когда мой князь и жених

Возвратится, не став смиренней,

Из трудных браней мужских?

Ах, не быть ни женой, ни девой,

Расти и таять, как тень,

Прославляя своим напевом

Зеленый Троицын день.

Весна 1911

Выропаевка

‘Я дошла до соснового скита…’

Я дошла до соснового скита

Среди тесных, высоких крыш,

На меня, грозою омыта,

Дышала смолистая тишь.

Холодели вечерние тени,

Подходили неслышной толпой,

Поднимались, крестясь, на ступени.

Я прижалась к окну за стеной.

Там вечернее шло служение,

Разгорелся, туманился взгляд,

Было страшно от синих курений

И от близости Божьих врат.

И на миг сердцу стала внятна

Вся бездонность моих потерь.

Молодой и бледный привратник

Затворил тяжелую дверь.

По тропе моей горной, утешной

Я иду из желанной страны,

Унося в руке своей грешной

Только ветку Господней сосны.

Весна 1911

Выропаеака

COHET

Ты хочешь воли темной и дремучей,

Твой дух смущен, коснувшися души чужой,

И кажется тебе изменой и игрой

Случайный миг душевного созвучья.

В пустыне одинокой и зыбучей,

Не зная отдыха, в себе затаена,

Душа твоя сгустится пламенною тучей

И изольется вдруг потоками дождя.

Иди ж туда, куда зовет тебя твой гений,

Питайся родником своим, средь всех одна,

Никто не перейдет черту твоих владений.

Но чую, что, когда засветит вновь весна,

За этой ночью тайных дерзновений

Сведет нас вновь, волнуя, тишина.

28 мая 1911

Выропаевка

‘Печально начатый, печальный день…’

Печально начатый, печальный день,

Как пронесу тебя сквозь блеклые поляны?

Твоим ланитам как верну румяна?

Сотру ли скорбную с них тень?

Ограблен ты безверием моим

С утра. И вот бредешь, увялый,

Согбенный старец и усталый,

Еще не бывши молодым.

Слежу за гибелью твоей смущенно,

А мелкий дождик сеет полусонно.

Весна 1911

Выропаевка

‘Он здесь, но я Его не слышу…’

Он здесь, но я Его не слышу,

От сердца Лик Его сокрыт,

Мне в душу Дух Его не дышит,

И Он со мной не говорит.

Он отлучил от единенья,

Отринул от священных стен.

Возжажди, дух мой, униженья

И возлюби свой горький плен.

Глаза отвыкли от моленья,

Уста не помнят Божьих слов.

И вянут в горестном забвеньи

Мои цветы — Его садов.

Внемлю, как тяжкие удары

Смыкают цепи бытия,

И жду — какой последней карой

Воспламенится ночь моя.

Июнь 1911

Выропаевка

‘Прихожу я в тихую свою обитель…’

Прихожу я в тихую свою обитель,

Приношу свое слепое сердце

И сажусь одна, от всех сокрыта,

Дожидаться друга одноверца.

Он придет ли? Нет? На пир незваный…

Для него убрать бы эту келью,

Постелить покров бы тонко-бранный,

Угостить его на новоселье.

Ничего для друга не готово,

Ни речей приветных, ни покоя,

Только сердце ждет его без слова

И горит, и плачется, слепое.

И уста неслышно шепчут что-то,

И зовут кого-то издалече.

Отворитесь, крепкие ворота!

Засветитесь, сладостные речи!..

Покидаю тихую свою обитель,

Не дождавшись друга дорогого…

Не услышав сладостного зова.

1911

‘Каждый день я душу в поле высылаю…’

Каждый день я душу в поле высылаю

На простор широкий, в золотые дали,

Ты пойди, покличь на чистом поле,

Погляди, нейдет ли друг твой милый.

‘Ах, не нудь меня, пожди, пойду я ночью,

Мне в ночи посветят Божьи звезды,

Я в тиши ночной услышу лучше,

Где мой милый от меня таится.

Припаду к земному изголовью,

Заслужу его своей любовью…’

Как наступит ночь, она бредет неслышно,

Припадает ухом к влажным травам,

Поднимает очи к тайне неба

И сиротно кличет кликом позабытым

Там, за черной пашней и за буйным житом.

1911

‘У меня были женские, теплые руки…’

У меня были женские, теплые руки,

Теперь они стали холодные.

Были разные встречи и боли разлуки,

И сердце заклинало несвободное.

Но давно отгорели мои заклинания.

Все, что бывает, — мне жизнью даровано,

Я ни на кого не смотрю с ожиданием,

Не говорю никому речей взволнованных.

Но мне кажется, что жить так дольше не стоит,

И боль во мне неизлечимая,—

Ко мне не подойдет, меня не укроет,

Самое святое, любимое.

1911

‘Благодарю Тебя, что Ты меня оставил…’

Благодарю Тебя, что Ты меня оставил

С одним Тобой,

Что нет друзей, родных, что этот мир лукавый

Отвергнут мной,

Что я сижу одна на каменной ступени

— Безмолвен сад —

И устремлен недвижно в ночные тени

Горящий взгляд.

Что близкие мои не видят, как мне больно,

Но видишь Ты.

Пускай невнятно мне небесное веленье

И голос Твой,

Благодарю Тебя за эту ночь смиренья

С одним Тобой.

1911

‘Благослови меня служить Тебе словами…’

Благослови меня служить Тебе словами,—

Я, кроме слов, не знаю ничего —

Играя, их сплетать причудливо венками

Во имя светлое Твое.

Пошли меня слугой в далекие державы

И засвети передо мной свой Лик.

В веселии моем — увидят Твою славу,

И в немощи моей — как Ты велик.

Дозволь, чтоб песнь моя казалась мне забавой,

А дух сгорал в любви к Тебе — дозволь!

Пока не тронешь Ты души моей бесправой,

Слова немеют в тягости неволь,

А в сердце стыд и горестны боль.

1911

‘Я хочу остаться к Тебе поближе…’

Il у avait de ces nonnes que 1’оn surnomme dans de рауs les coquettes de Dieu.

Huysmans {*}

{* Были такие монашки, которых местные жители прозвали Божьими кокетками. Гюисманс (фр.).}

Я хочу остаться к Тебе поближе,

Чтобы всякий час услыхать Твой голос,

Мои руки бисер жемчужный нижут,

Перевить им пышный, зернистый колос.

Этот колос поле Тебе напомнит,

Он, как злак в земле, в моих косах темных.

И одну лишь лилию с горных склонов

Я заткну за пояс, за шнур плетеный.

Твой любимый цвет — голубой и белый,

Твоя Мать, я знаю, его носила.

Видишь, я такой же хитон надела,

Рукавом широким себя прикрыла.

У пречистых ног я сажусь, стихая,

Ярким светом в сердце горит виденье.

Ты любил Марию, но честь благая

Ведь и мне досталась в моем смиреньи.

Став рабой Твоей — стала я царицей,

Телом дева м и душой свободна.

Кипарисный дух от одежд струится…

Ты скажи — такой и Тебе угодна?

2 августа 1911

‘Он мне позволил не ведать тайное…’

Он мне позволил не ведать тайное

И жить не помня, не жалея,

Сказал: пой песни свои случайные,

Я позову тебя позднее.

И я осталась здесь за оградою,

Близ отчего блуждаю дома —

Исполнен горькой мой дух усладою,

Все здесь изведано, знакомо.

Сыграю песню порой недлинную,

Сплету венок из маргариток.

Он мне позволил творить невинное,

Свернув и спрятав вещий свиток.

Смотрю на окна. Стою недвижимая

И знаю — ты неотвратимо:

Пока закрыто мне непостижимое

(Я вся во власти, в снах природы) —

Хочу — простое, но волю — тайное,

И медлю, торопить не смея…

Пытаюсь снова вязать случайное —

Он позовет меня позднее.

1911

‘Дремлет поле вечернее, парное…’

Дремлет поле вечернее, парное,

Рдея навстречу дням грядущим.

Стихает сердце прел ним благодарное,

Перед тихим, глубоким и ждущим—

Рядом желтые сжатые полосы,

Отгорев, полегли в смирении.

И ни шепота трав, ни птичьего голоса

В красном, немом озарении.

Священно поле в час повечерия.

И не нужно слов и моления…

Вся молитва в безбрежном, благом доверии

К небу и смерти, к земле и к рождению.

30 августа 1911

‘Я прошла далеко, до того поворота…’

Я прошла далеко, до того поворота,

И никого не встретила.

Только раз позвал меня кто-то,

Я не ответила.

Не пройти, не укрыться средь черного леса

Без путеводных знамений.

И от взоров тревожных скрывает завеса

Мерцание пламени.

Отчего так печальны святые страны?

Или душа застужена?

Или из дому вышла я слишком рано,

Едва разбужена?

31 августа 1911

‘Так ли, Господь? Такова ль Твоя воля?..’

Так ли, Господь? Такова ль Твоя воля?

Те ли мои слова?

Тихо иду по весеннему полю,

Блещет росой трава.

Дом мой в молчаньи угрюм и тесен,

Как в него вступишь Ты?

Хочешь ли Ты моих новых песен,

Нищей моей простоты?

Смолкну, припав к Твоему подножью,

Чуть уловлю запрет…

Быть Тебе верной — прими, о Боже,

Эту мольбу и обет!

Много путей, перепутий много,

Мигов смятенья и тьмы,

Буду молчать или нет дорогой —

Будет, как хочешь Ты.

1912

‘За домом моим есть кладбище…’

За домом моим есть кладбище

На высокой горе, где храм.

Тропинкой крутой обрывистой

Я хожу туда по утрам.

Там пахнет прелыми листьями

И весенней, сырой землей,

Чернеют ряды кипарисные

И глубок священный покой.

Над каждой истертой надписью

Ждал ответа скорбящий взгляд.

Узнали про вас умершие,

Но знанье свое хранят.

Все близки холмы родимые

И где разделенья черта?

Прижавшись к кресту могильному,

Я учусь призывать Христа.

Весна 1912

Ялта

‘Душа уязвлена предчувствием ночного…’

Душа уязвлена предчувствием ночного,

В нее вошла святая, строгая тоска,

Но я не помню, кто разбил оковы,

Когда и чьи отринула меня рука.

Когда мне стало мало солнечных мгновений,

Созвучных флейт и запаха земли,

Когда померкли прежние виденья,

И новые когда проснулись вожделенья,

И новый стыд, как зарево, зажгли.

На этот мир смущенная гляжу м,

Ищу в нем знамений, пытаюсь снять покров,

А строгая печаль ласкает, испытуя,

И ждет, и требует еще не бывших снов.

Апрель 1912

Судак

‘Пробуждая душу непробудную…’

Пробуждая душу непробудную,

Оковав молчанием уста,

Он ведет меня дорогой трудною

Через тесные врата.

Будит волю мою неподвижную,

Научает называть Себя,

Чтоб была я простая, не книжная,

Чтоб все в мире приняла, любя.

Потеряюсь среди бездорожия —

Зажигает свет в Своем Дому,—

Нахожу опять тропу я Божию,

Среди ночи стучусь к Нему.

Закрепленная Его прощением,

Охраняемая как дитя,

Я живу в сладострастном прозрении,

То задумываясь, то грустя…

1912

‘Был серый день, и серое дымилось море…’

Fiat voluntas tua {*}

{* Да будет воля Твоя (лат.).}

Был серый день, и серое дымилось море,

И редкий дождь чуть капал влагою скупой,

Когда ты села на песке с тоской во взоре

И на колени мне склонилась головой

Под бременем земного тяжкого томленья,

Что претворить ты не смогла в небесное горенье.

‘Мы лжем, когда мы молимся, — сказала ты,—

Зачем мы говорим: да будет Твоя воля,

Когда нет сил переступить черты

И покорить Ему слепую свою долю?

И ныне дух восстал и рвется из оков.

Я не приемлю рок неотвратимый,

Хочу, чтоб чаша проходила мимо,

А если это дар, — я не прошу даров!’

И я молчал, не знал ответных слов.

Рукой касаясь головы твоей склоненной,

Смотрел, как зыблется седой покров,

И было жаль земли неозаренной…

А ты, — ты думала, в немые глядя дали,

Что мы Христа с тобою распинали.

1912

ВИНА

Я иду, я спешу по хребту каменистому —

Котловины, обрывы со всех сторон,

И весенние травы, и мхи серебристые

Шелестят и блестят, как обманный сон.

Ветер веет и гонит, угрозы взвились,

Уж нога на уклонах срывается,

Мой малиновый шарф развевается —

Унесет меня с кручи вниз.

Я спешу, я несу всю мятежность вины,

Словно тяжкое давит похмелье.

Ах, укрыться, зарыться в глухом подземелье

И стать тише самой тишины!

Что сказать, как начать, чтобы сердце унять,

Поискать ли мне травы целебные?

Или сеять и ждать, и с зерном умирать,

Чтоб воскреснуть с колосьями хлебными?

Как уйти из-под вихря, с крутого хребта?

Всем ли в мире дано искупление?

Где-то голубя белого есть оперение,

Ах, и благость, и легкость прощения,

И вся кротость Христа!

_________

Я лежу близ оливы под краем отвесным,

И усталое сердце стучит,

Грех стал проще и стал бестелесным,

Притомился и стихнул стыд.

Бег по круче и ветер теперь не нужны,

Дар вины я приму терпеливо.

И всю горечь земли, все обманы весны

Освятит голубы олива.

1912

ГОСТЬ

Он в горницу мою вступил

И ждал меня. А я не знала,

Других гостей я поджидала,

Час поздний был.

Был никому не нужный бал,

Теснилось праздное, людское,

А Он во внутреннем покое

Стоял и ждал.

Дымились и мерцали свечи,

Ненужные сплетались речи,

А там, внутри — никто не знал —

Чертог сиял.

Слепой был предрассветный час,

И Он, прождав меня напрасно,

Ушел неслышно и безгласно —

И дом погас.

И только с наступленьем дня

Душой усталой и бесслезной

Узнала я, — но было поздно, —

Кто ждал меня.

1912

‘У меня нет родины…’

У меня нет родины,

Нет воспоминаний,

Тишина ль осенняя

Мне дала название?

Дальние ль равнины

С соснами и елью

Думам моим детским

Были колыбелью?

Кто призывом жарким

Сердце мне затеплил?

Оскудел ли дух мой,

Очи ли ослепли?

Нет начала, цели,

Нет зари, заката,

Я не знаю, с кем я,

В чем моя утрата.

Может быть, я к родине

Приближаюсь ныне,

Слушаю предания,

Узнаю святыни?

Я жила безродно,

Без любви и гнева,

Оттого так бедны

Все мои напевы.

Пусто в сердце нищем,

Пробираюсь краем,

И кругом потемки…

1912

‘В странном танце выступаю…’

В странном танце выступаю

Я по мягкому ковру,

Стан, как иву, выгибаю,

Руки к бедрам прижимаю,

Недоступна никому.

Я должна быть вечной девой —

Суждено ты от веков,—

Но смотрю я вправо, влево,

Внемлю всякому напеву,

Отзовусь на всякий зов.

Ах, не знаю я, не знаю…

Строгой быть так трудно мне!

От кого я убегаю?

Чьи заветы выполняю,

Вдруг служу я сатане!

Но сгибаются колени,

Головой клонюсь к ковру,

Тает сердце на мгновенье —

В покаянии? В моленьи?..

Все похоже на игру…

Пляской горестной молиться —

Не умею, не могу!

Вечно, вечно мне томиться

В заколдованном кругу!

Снова в танце выступаю,

В танце девственных невест,

В строгость душу облекаю,

Плечи медленно сжимаю,

Будто сбрасывая крест.

1912

Судак

СОНЕТЫ

1

В стесненный строй, в тяжелые оковы,

В изысканный и справедливый стих

Мне любо замыкать позор свой новый

И стон подавленный скорбей своих.

Расчетливо касаясь слов чужих,

Искать из них единое то слово,

Что передаст безжалостно — сурово

Всю тьму бескрылых дум, всю горечь их.

Внести во все порядок нерушимый,

Печатью закрепить своей, — потом

Отбросить стих, как призрак нелюбимый,

Замкнув его серебряным ключом.

И в стороне, склонившись на колени,

Безгласно каяться в своей измене.

2 ‘Одна любовь над пламенною схимой…’

На появление ‘Cоr ardens’¹ и ‘Rоsаrium’²

¹ ‘Пламенеющее сердце’ (лат.).

² ‘Стихи о розе’ (лат.).

Одна любовь над пламенною схимой

Могла воздвигнуть этот мавзолей.

Его столпы как рок несокрушимый,

А купола — что выше, то светлей.

Душа идет вперед, путеводима

Дыханьем роз и шепотом теней,

Вверху ей слышны крылья серафима,

Внизу — глухая жизнь и рост корней.

Мы все, живущие, сойдемся там,

Внимая золотым, певучим звонам,

Поднимемся по белым ступеням,

Учась любви таинственным законам.

О, книга вещая! Нетленный храм!

Приветствую тебя земным поклоном.

1912

3 СВЯТАЯ ТЕРЕЗА

О сестры, обратите взоры вправо,

Он — здесь, я вижу бледность Его рук,

Он любит вас, и царская оправа

Его любви — молений ваших звук.

Когда отдашь себя Ему во славу —

Он сам научит горестью разлук.

Кого в нем каждый чтит, кто Он по праву —

Отец иль Брат, Учитель иль Супруг.

Не бойтесь, сестры, не понять сказанья!

Благословен, чей непонятен Лик,

Безумство тайн хранит Его язык.

Воспойте радость темного незнанья,

Когда охватит пламень темноту,

Пошлет Он слез небесную росу.

1912

4 ‘Любовью ранена, моля пощады…’

Да лобзает Он меня

лобзанием уст своих.

Песнь Песней

Любовью ранена, моля пощады,—

Переступила я святой порог,

Пред духом пали все преграды —

Открылся брачный, огненный чертог.

И все отверзлось пред вратами взгляда,

Я зрела небеса в последний срок —

И встало темное виденье ада

И свет познания мне душу сжег.

А Он, Супруг, объемля благодатью,

Пронзая сердце огненным копьем —

‘Я весь в тебе — не думай ни о чем!’—

Сказал. И в миг разлучного объятья

Прижал к устам мне уст Своих печать:

‘Мужайся, дочь, мы встретимся опять!’

1912

5 ‘Все так же добр хранитель умиленный…’

После посещения М. Волошина

Все так же добр хранитель умиленный,

Все с той же шапкой вьющихся кудрей,

По-прежнему влюблен в французский гений,

Предстал он мне среди моих скорбей.

Не человек, не дикий зверь — виденье

Архангела, когда бы был худей.

Все та же мудрость древних сновидений

И невзмутнённость сладостных речей.

И гладя мягкую, густую шкуру,

Хотелось мне сказать ему в привет:

‘Ты лучше всех, ты светом солнц одет!

Но хочется острей рога буй-туру,

И жарче пламень, и грешней язык,

И горестнее человечий лик’.

1912

‘Она пришла и ушла из моей жизни…’

С. Щ.

Она пришла и ушла из моей жизни.

И я по-прежнему добр и весел,

Два раза она звонила у двери,

Два раза сидела среди этих кресел.

Она приходила такой неутоленной…

Глаза ее с тревогой спрашивали…

И были слова мои мудро примиренны,

Как у того, кому ничто не страшно.

Она смотрела на кусты сирени,

Из моего окна вся перегнулась,

Просила книг ей дать для чтенья

И забыла взять, когда я завернул их.

И вновь смотрела и ждала укора,

Сказала, что в Церкви молиться не может,

И ушла, унося тревогу взора

И какую-то странную правду Божью.

И я не сумел ей дать ответа.

1912

‘Что же, в тоске бескрайной…’

Марине Цветаевой

‘Что же, в тоске бескрайной

Нашла ты разгадку чуду,

Или по-прежнему тайна

Нас окружает всюду?’

— Видишь, в окне виденье…

Инеем все обвешано.

Вот я смотрю, и забвеньем

Сердце мое утешено.

‘Ночью ведь нет окошка,

Нет белизны, сиденья,

Как тогда быть с незнаньем?

Страшно тебе немножко?’

— Светит в углу лампадка,

Думы дневные устали.

Вытянуть руки так сладко

На голубом одеяле.

‘Где те твое покаянье?

Плач о заре небесной?’

— Я научилась молчанью,

Стала душа безвестной.

‘Горько тебе или трудно?

К Богу уж нет полета?’

— В церкви бываю безлюдной.

Там хорошо в субботу.

‘Как же прожить без ласки

В час, когда все сгорает?’

— Детям рассказывать сказки

О том, чего не бывает.

1913

Москва

MHE

Твоя судьба, твой тайный лик

Зовут тебя в иные страны,

Ни бездорожье, ни туманы

Не эаградят последний миг.

Забила ты, где явь, где сон,

И ищешь здесь не то, что нужно,

И не на то твой взор недужный

С больной любовью устремлен.

Еще так много горных стран

Твоя стопа не преступала

И столько зорь не просияло

Над тишиной твоих полян.

В чужом дому нельзя уснуть,—

Неверный кров жалеть не надо,

Ты выйди утренней прохладой

На одинокий, вольный путь.

Росистой мглой луга блестят,

Мир многолик и изобилен,

Иди вперед, — Господь всесилен,

И близок пламенный закат.

Июнь 1913

Strand

НЕСВЯЗНЫЕ СТРОКИ

Вечереет, и белый покров

Там, за лесом, встает в полусне.

Нет прозрений и вещих снов.

Я сижу между сосен на пне.

Ткется белый туман на лугу,

Горький запах несется с болот,

Я сегодня опять не усну,

Не забудусь всю ночь напролет.

Буду долго и кротко лежать,

Предо мной догорит темнота.

И об имени светлом Христа

Прочитаю несмело опять.

Я честна, я права, что молчу,

Не тревожу ничем тишины,

Я свой круг перейти не ищу,

И мне сказки теперь не нужны.

Искушенья и стыд, и вина

Улеглись под одной пеленой…

Только как себе буду верна,

Когда мальчик мой станет большой?

Он волшебное — спросит кольцо:

— Чем душа моя, — скажет, — жива?—

И увидит, что бледно лицо,

И услышит простые слова.

Ветер где-то вздохнул и затих,

Солнце низко над лесом стоит.

Это вечер слагает мой стих,

Это дух без святыни скорбит.

Июнь 1913

Strand

СОНЕТ

Нет меры горести, и благу, и смиренью…

‘Расстанемся опять, — сказал он мне вчера, —

Все наши встречи — ложь. И ложь, что вы — сестра,

И простоты нет там, где нет забвенья’.

И поднялось опять знакомое мученье,

Пронзавшее все дни и ночи до утра…

‘Еще не волен я, и не пришла пора.

Быть может, через год придет освобожденье…’

Забыл, что нет годов, и дней осталось мало.

Измучен дух, последнее настало…

Но вдруг к ногам моим беспомощно приник.

И головой колен коснулся богомольно.

И долго мы сидели безглагольно,

Благословляя этот горький миг.

Апрель 1913

Москва

УЧИТЕЛЯ

Как много было их, — далеких, близких,

Дававших мне волнующий ответ!

Как долго дух блуждал, провидя свет,

Вождей любимых умножая списки,

Ища все новых для себя планет

В гордыне Ницше, в кротости Франциска,

То ввысь взносясь, то упадая низко!

Ты все прошли, — кто есть, кого уж нет…

Но чей же ныне я храню завет?

Зачем пустынно ты в моем жилище?

Душа скитается безродной, нищей,

Ни с кем послушных не ведя бесед…

И только в небе радостней и чище

Встает вдали таинственный рассвет.

1914

ДОМ

Люблю пойти я утром на работу,

Смотреть, как медленно растет мой дом.

Мне запах дегтя радостно знаком,

И на рабочих лицах капли пота.

Томясь от стрел и солнечного гнета,

Трепещет мир в сосуде голубом.

И слышится в усилии людском

Служения торжественная нота.

Благословен немой тяжелый труд

И мирный быт. Присевши у ограды,

Я думаю, как нужен нам приют,

Чтоб схоронить в нем найденные клады.

И каясь, и страшась земных уныний,

Уйти самой в далекие пустыни.

1914

СВЕТИЛЬНИК

Посв. Л. Г.

Крадусь вдоль стен с лампадою зажженной,

Таюсь во мгле, безвестность возлюбив,

Страшусь, что ветра позднего порыв

Загасит слабый пламень, мне сужденный.

Как бледен голубой его извив!

Как мир огромен — тайною бездонной,

Над ним взметнувшись и его укрыв,

Чуть тлеет свет, величьем уязвленный.

И вот рука, усталая, застыв,

В траву роняет светоч бесполезный.

И вспыхнет он на миг в ночи беззвездной,

Своим сиянием весь мир облив.

И вновь рука подъемлет и, лелея,

Несет в тиши дыхание елея.

Август 1914

Судак

РАЗЛУКА

Постой на миг. Расстанемся сейчас.

Еще мы близки. Я твоя подруга.

Дай руку мне. Как натянулась туго

Та жалость тонкая, что вяжет нас!

И ныне, как всегда, в последний раз,

И нет конца, нет выхода из круга,

И знать нельзя, чем кончится рассказ?

Зачем нужны мы были друг для друга?

Свою ли боль, тебя ли я любила?

Кругом пустыня — не взрастет могила,

Где скорбной мглою дышит тихий сад.

Еще рука трепещет, умирая,

А полые зрачки уж вдаль глядят,

Пустынное пространство измеряя.

‘Ах, весна по улицам разлилась рекою!..’

Ах, весна по улицам разлилась рекою!

Все, что похоронено, — встало вновь живое!

Радостное, милое стережет нас где-то,

Хочется расспрашивать и не ждать ответа.

Отчего все близкие — самые далекие?

Есть ли еще где-нибудь терема высокие?

Что нам заповедано? Где наше призвание?

Правда ли, что слышится вновь обетование?

Эту смуту вешнюю не унять ответами!

Полон воздух песнями, снами недопетыми.

Стало все чудеснее, но и все забвеннее,

И спешат по улицам девушки весенние.

Весна 1914

Москва

‘Все молчит моя дочь бледнолицая…’

Все молчит моя дочь бледнолицая,

А давно ль признавалась мне:

‘Это тайна, но знаешь, царица я

Наяву, а совсем не во сне!

Я и добрая буду, и властная,

Мне не страшно, что мир так велик!

Для меня ничего нет опасного!’

И читала мне вслух свой дневник.

А теперь, обожженная думою,

Одинокая бродит везде,

Меж деревьями парка угрюмого,

В чьем-то темном, небрежном плаще.

И, когда мы сойдемся нечаянно,

Беспокойно следит ее взор.

Где-то дверь отворилася тайная

И за нею тревожный простор.

Я ж в беседке, листвою укрытая,

Свою горесть пытаюсь унять.

Гибнет царство ее позабытое,

И вина моя в том, что я мать.

Ты не знаешь, что все небывалое

Я могла бы принять и нести.

Твои косы тугие, усталые,

Чуть касаясь, легко расплести.

Я вечерние пела бы песенки,

Чтобы детский призвать к тебе сон.

Я молчу. Я спускаюсь по лесенке,

Уважая железный закон.

И садимся за стол, будто дружные,

А вести разговор все трудней.

И молчит моя мудрость ненужная

Перед тем, что свершается в ней.

Лето 1914

Судак

ИЗ КРУГA ЖЕНСКОГО

(Полусафические строфы)

I. СПОКОЙСТВИЕ

Ты меня спросила, отчего ты мало

У меня огня и тоски любовной,

Отчего мой голос звучит так ровно

И нет в нем жала?

Я сама хотела любви мятежной,

Чтоб во встречах, взглядах зажглось волненье,

Но умею только просить прощенья

И быть покорной.

Я не раз искала себе услады,

Я любимое надевала платье,

Но чуть вспыхнет зарево, в миг объятья

Встает пощада.

Станет жалко так и себя, и друга, —

Как помочь потом в неотвязной муке?

Чтобы просто стало — разжавши руки

Выйти из круга.

Ты меня спросила, а я не знала,

Но теперь я знаю, что все — едино.

Растеклась любовь, затопив равнины,

И нет кристалла.

1914

II. ВИНА

Золотая осень бредет, чуть тлея,

По дорожкам сада со мною вместе.

Из прозрачной дали несутся, вея,

Тайные вести.

Догораем мы. Но она невинна

И, даря последний обет любовный,

Поникает в нежной одежде дымной,

Я же виновна.

Только в чем вина — я совсем забыла.

Все ищу истоков своих я темных,

Что украла я и кого убила —

Трудно мне вспомнить.

У кого прощенья просить — не знаю,

Перед кем земные творить поклоны?

Я смотрю, как листья, дрожа, слетают

С желтого клена.

И душа пред миром стоит загадкой.

Кротко солнце льется в листву сквозную —

И, склонясь за деревом, — я украдкой

Землю целую.

1914

III. ВЕРНОСТЬ

Я верна тому, кто меня не любит,

Кто душой беспечен, мне изменяя.

Ах, но верю я, что спасу, играя,

То, что он губит.

Говорю все те же слова, что прежде,

Хотя ныне стали они безродны,

И хожу в любимой его одежде,

Совсем не модной.

И в вечерний час зажигаю свечи

Я на том столе, где сидели рядом,

Все глядят, не видя, кому навстречу

Горю я взглядом.

Я храню обряд свой светло и строго,

Пред огнем погасшим моленье длится,

И, наверно, знаю, что там у Бога

Обман простится.

1914

IV. ЛЮБОВЬ

Мне не страшно больше, что он изменит.

Я сижу в своей одинокой келье.

На девичьей, строгой моей постели

Мирные тени.

Здесь неслышно зреют мои святыни,

И повторность мигов несет отраду.

Ему много странствий изведать надо

В дальней чужбине.

Как с горы, отсюда весь мир объемлю,

Все люблю и все сберегаю свято.

Он ушел и бросил когда-то

Милую землю.

И когда устанет, вернется внове,

Мне не страшны смена и рой событий.

Я сижу, плету золотые нити

Вечной любови.

1914

ГАЗЕЛЛА

Затаилась и не дышит — свирель пана.

Захотелось сердцу слышать — свирель пана.

Я пробралась в чащу леса, где спят звери,

Не звенит ли там, где тише, — свирель пана?

Где-то близко трепетала — душа леса.

Ветер хвои не колышет — свирель пана?

Я ли мертвая стою, или пан умер?

Расскажи мне, как услышать — свирель пана.

1915

‘Видал ли ты эбеновые дуги…’

‘Видал ли ты эбеновые дуги

Под сенью тяжких кованых волос?’

‘Запомнил трепетный, точеный нос,

Уста алее роз на дальнем юге?’

‘Раскаты чуял заглушенных гроз?’

‘Ее озерные покои, други,

Держали вас, как в заповедном круге?’

— Так за вопросом сыплется вопрос.

Художники, толпясь вокруг любовно

И соревнуясь в пышности речей,

Все выше строят деве мавзолей.

Она ж, в своих богатствах невиновна,

Стоит, спокойно душу затая,

Средь брызг и воль земного бытия.

1912

Судак

СОНЕТ

Посв. Людвигу Квятковскому

Был поздний час, и веяла прохлада,

Когда переступил он наш порог.

В тяжелом пламени немого взгляда

Зрел неуклонный непонятный рок.

В душе его мы чуяли преграду,

Он среди всех казался одинок.

Хотелось знать, где боль и где отрада,

В какой борьбе он духом изнемог.

Шли дни, — и все, что было в сердце сжато

Средь творчества и дружеских бесед,

Исторглось песнями и стало свято,

С судьбы был снят мучительный запрет.

Пришел к нам бранник темн[ый] и винов[ный]

— Ушел свободный жертвенный &lt,…&gt,

Сентябрь 1915

‘Ты мне сказал, что любишь мало…’

Ты мне сказал, что любишь мало,

Что страсть упала,

И ум ленив, и скуден дух.

Но речь твоя не испугала.

Давно я знала,

Что я должна любить за двух.

Пребудь в дремоте невзмутненной,

Смотри, как мимо

Печаль и радость летят, —

Я понесу одна, незримо,

Неутомимо,

Любви таинственный обряд.

1915

‘Пока позволено мне быть невинной…’

Пока позволено мне быть невинной,

Приемлю все без думы и борьбы,

Не испитую дерзостью судьбы,

И бережется посох мой пустынный

И дух полынный.

В душе уснули строгие обеты,

И клады скорби, и кристаллы слез,

Не слышу моря стихшего угроз,

Лучами солнца вечного пригрета,

Играю где-то.

А всколыхнется бездна роковая,

Прихлынет горькая к ногам волна,

Я вспомню все, покорна и верна,

И понесу печаль земли, играя,

К воротам рая.

1916

Канашово

‘Рифма, легкая подруга…’

Рифма, легкая подруга,

Постучись ко мне в окошко,

Погости со мной немножко,

Чтоб забыть нам злого друга.

Как зеленый глаз сверкнет,

Как щекочет тонкий волос,

Чаровничий шепчет голос,

Лаской душу прожигает

Едче смертного недуга.

Рифма, легкая подруга,

Все припомним, забывая.

Похороним, окликая.

Октябрь

КАНЦОНА

Он первый подал знак. Еще дразня,

Томились мы надеждой и безвольем

И уз не разрывали.

А он покинул нас, и мы узнали,

Что он ушел вперед на богомолье,

Где тьма растет, безумствует земля,

И жить, как жили мы, уже нельзя.

Не дни ль Суда настали?

Зачем цветы увяли,

Куда ведет горючая стезя?

Но, скованный дремотой,

Упорно медлил дух и ждал чего-то.

Какие путы держат в жизни нас?

Как нам оставить то, что было мило,

Развеять сны былого?