Стерлядь, Елеонский С., Год: 1907 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 48 минут(ы)

Стерлядь.

ОЧЕРКЪ.

— Выгадалъ я или прогадалъ?— Такъ спрашивалъ самого себя о. Кронидъ Драконовъ, мускулистый брюнетъ лтъ за тридцать, съ карими, бойко бгавшими глазами. Онъ смло и размашисто шагалъ по широкому двору съ кнутомъ въ рукахъ, полы подрясника мшали движеніямъ, для удобства онъ поддернулъ ихъ на ходу надъ низко подпоясаннымъ синимъ кушакомъ, образовавшіяся складки съ напусками невольно сообщали полукафтанью видъ совсмъ не духовной одежды, и только выцвтшая скуфейка да выбившіяся изъ подъ нея пряди длинныхъ черныхъ курчавыхъ волосъ показывали, что ‘какъ-никакъ, а все же онъ — отецъ духовный’.

Батюшка жадно глядлъ въ глубину двора на большую въ три стойла конюшню, откуда изъ каждой открытой двери, черезъ желзныя накладки вытягивались красивыя лошадиныя морды, по коимъ онъ старался учесть результаты послдней конской ярмарки. До ярмарки у о. Кронида были, кром пгой рабочей лошади, которая, какъ говорится, ‘пёрла и возомъ, и обозомъ’, еще три на полубарскомъ положеніи для вызда, — это сивая матка, которая ‘трусила’, сивый меринъ съ подсдомъ и безупречный вороной жеребецъ. И матку, и мерина онъ вымнялъ на ярмарк, съ придачею отъ себя семидесяти рублей, на двухъ вороныхъ жеребцовъ подъ масть имвшемуся и такимъ путемъ составилась лихая тройка на любителя. Въ троечномъ ансамбл цна каждой лошади выростала вдвое, и если теперь вороные обошлись о. Крониду въ триста пятьдесятъ рублей, то онъ разсчитывалъ продать ихъ тройкой за семьсотъ. Имлся въ виду и покупатель — земскій начальникъ Канделябровъ, который высказывалъ ему свою скорбь по поводу цыганскаго надувательства и длалъ довольно прозрачный намекъ относительно желанія воспользоваться безкорыстными услугами шкудимскаго батюшки, извстнаго знатока лошадей. И о. Кронидъ очень желалъ поддержать лестное о себ мнніе у господина Канделяброва, который могъ разглашать добрую молву о немъ не только по однимъ волостнымъ правленіямъ, но и по помщичьимъ хуторамъ и такимъ образомъ споспшествовать искусству составленія троекъ, сколь пріятному, столь же и полезному.

— Но, кажется, и меня надули,— переоцнивалъ о. Кронидъ свое добро, вспомнивъ, что вчера къ концу дороги лвая пристяжка стала сдавать на заднюю правую ногу.— Надо это уяснить.

И онъ крикнулъ кучера:

— Эй, Авдонька!— Моментально съ сновала скатился коренастый парень Евдокимъ и сталъ на ноги.— Ну-ка, выведи лвую пристяжку.— Евдокимъ вывелъ.— На хорду!

И когда Евдокимъ сталъ посредин двора, около вбитаго въ землю кола, батюшка хлопалъ бичемъ и гопалъ съ упоеніемъ. Лошадь бгала хорошо.

— А вдь ничего, Евдокимъ? И что это съ ней было?..

— Оступилась, поди…

— И я думаю… Ну-ка, теперь остальныхъ по очереди промнемъ.

И хозяинъ, и работникъ такъ увлеклись тренировкой лошадей, что не слышали стука щеколдой въ запертую калитку. Стукъ становился настойчивй и нетерпливе, стоявшій за воротами пустилъ въ ходъ кулаки и колнки и былъ услышанъ и привтствованъ, если можно назвать привтствіемъ сорвавшееся съ устъ о. Кронида:

— Кого тамъ чертъ принесъ?

Когда была затмъ отперта калитка, передъ о. Кронидомъ очутился благочинническій посолъ, церковный сторожъ, котораго вс звали Фитономъ, именемъ, отсутствующимъ въ церковномъ мсяцеслов, а самъ Фитонъ не зналъ, какъ его записали при рожденіи въ метрикахъ. Принявъ благословеніе отъ о. Кронида, Фитонъ вручилъ ему записку слдующаго содержанія:

‘О. Кронидъ, готовься!.. Человкъ двадцать съ самимъ’…

Такъ какъ мысли о. Кронида витали около новокупленной тройки, а благочинный жилъ неподалеку отъ земскаго и водилъ съ нимъ ‘хлбъ-соль’ и всякое ‘пріятство’, то о. Кронидъ понялъ лаконическую записку въ томъ смысл, что земскій и его гости и пріятели собираются нагрянуть въ Шкудимъ и вспрыснуть покупку о. Кронида. Подъ вліяніемъ этихъ соображеній о. Кронидъ поспшно высказалъ:

— Ага… очень радъ. Когда же?

— Да кто ихъ знаетъ! Чай, тамъ въ вдомостяхъ изъяснено.

— Что?

— Въ маршлут, говорю…

— Какой маршрутъ? Чего мелешь?

— Да архіерейскій-то…

— Такъ про владыку?.. Почему же благочинный толкомъ не напишетъ?

О. Кронидъ сталъ весьма серьезенъ, а Фитонъ объяснялъ:

— Некогда распузыривать…. Всмъ одно… Вотъ!— и показалъ пачку треугольныхъ записокъ, изъ коихъ шкудимскій батюшка для удостовренія развернулъ дв, гд тоже было написано: ‘Готовься, о. Павелъ… Готовься, о. Мартирій’.

— Хм… А я не зналъ,— замтилъ о. Кронидъ.— Какой лшій читаетъ вдомости лтомъ? Время горячее… До того ли… Не ко времю…

— Не ко времю,— повторилъ и Фитонъ со вздохомъ.— Подводами теперь измаютъ. Шутка ли, по четыре тройки выставлять отъ села! Да на станового тройку, уряднику со стражникомъ тоже по лошади… А отъ земскаго приказъ: ждать архіерея и въ тотъ день не работать, а всмъ быть въ церкви и слушать поученіе. Кабы зимой, оно бы наплевать, куды ни шло, все равно длать нечего, а то накося лтомъ, въ самую страду… Охъ ужъ этотъ господинъ Ганделябовъ, дождется…

Если бы у о. Кронида не наладилось съ земскимъ общее лошадиное дло, онъ бы не прочь и отъ себя что-нибудь прибавить насчетъ Канделяброва, который, кром заботы о религіозно-нравственномъ просвщеніи народа, имлъ строго выработанный проектъ экономическаго благосостоянія своего участка путемъ покупки на волостныя суммы выигрышныхъ билетовъ перваго займа.

Прежде о. Кронидъ всегда спрашивалъ благочинническаго посыльнаго для смху:

— Ну, сколько тысячъ выиграли на волостную серію?

Фитонъ обыкновенно махалъ рукой и говорилъ:

— ‘Ни рожна!’ — или: ‘Блоху’. Въ убытк… Штраховка полагается за билеты-те…

И теперь Фитонъ сводилъ разговоръ на земскаго и на предполагаемый вопросъ о выигрыш приготовилъ какой-то новый отвтъ, который, по его соображенію, разсмшилъ бы веселаго шкудимскаго попа, но о. Кронидъ не тмъ былъ занятъ и сказалъ:

— Ну, а ты вотъ что, Фита-иже-фи-твердо-азъ-та… земскаго надо слушаться. Онъ на то поставленъ. А то всякая рвань будетъ осуждать дйствія начальства, тогда жить нельзя.

Фитонъ смутился и бочкомъ опасливо ушелъ за ворота, а о. Кронидъ вошелъ въ домъ и сталъ копаться въ газетахъ, уложенныхъ подъ зеркаломъ въ стопку съ неразорванными бандеролями. Посл пасхи онъ не притрогивался къ нимъ, потому что некогда было, открылся сезонъ ярмарокъ. Страсть къ лошадямъ уводила его далеко отъ села. Послдняя ярмарка была верстъ за сто отъ Шкудима, въ чужой губерніи. Больше недли провелъ въ поздк о. Кронидъ, оставивъ приходъ на попеченіе сосдняго священника, которому нкогда подарилъ шелудиваго жеребенка и тмъ заобязалъ сосда, обезпечивъ себ свободу безпрепятственнаго передвиженія по дорогамъ, ведущимъ къ конскимъ ярмаркамъ.

— Фу, ты, чертовщина какая!— восклицалъ о. Кронидъ, разыскавъ вдомости и прочитавъ въ маршрут, что въ Шкудим назначено дневное отдохновеніе.

— Какъ это понимать?— спрашивала матушка Ангелина Степановна.

— Очень просто — обдать будутъ… А потомъ, кто знаетъ, могутъ и заночевать.

— Куда ихъ уложить?— печаловалась матушка.

— Распартиканимъ…— И о. Кронидъ обходилъ комнаты, разводя руками:— Тутъ въ зал владыку… А келейника въ прихожк… Двоихъ иподьяконовъ вотъ здсь въ столовой… О. ключаря въ кабинет. Толстенекъ, но умстится. А протодьякона въ спальну.

— А мы куда?— тревожилась матушка.

— Въ кухню… Одна ночь не въ счетъ, продежуримъ.

Дале шла рчь о провизіи и приведеніи храма въ надлежащее благолпіе, при чемъ на совщаніе позванъ былъ церковный староста Гордй Макушинъ.

— Вотъ что, Гордй, владыка у насъ будетъ черезъ три дня. Кликни монастырокъ и чтобы, понимаешь, языкомъ все вылизали! Чтобы ни пылинки! Коверъ для амвона спроси у моей попадьи, да не тотъ, гд дв собаки изображены съ охотникомъ, а другой — въ клтку. А то голову съ меня сняли пять лтъ тому назадъ. Смотрю — охотникъ, ружье, собака… И всхъ никакъ нельзя закрыть орлецами. Ахъ ты, Боже мой! Это въ церкви-то — свора! Ну и перетрусилъ же я тогда: что какъ владыка опуститъ очи долу? Благо, этого не случилось, а то была бы накалка.

— Это, батюшка, при Митрі было… Митрій старостой тогда былъ,— самодовольно разглаживалъ бороду Гордй.— Съ нами эфтого не случится.

— А еще вотъ что — убери ты яйца съ плащеницы, которыя бабы имютъ обычай класть о радуниц.

— Кабы не обидлись, батюшка… ропотъ произойдетъ.

— А мн что же — въ отвт быть отъ бабьей глупости? Откроетъ ключарь крышку, а яйца и начнутъ палить — хлопъ! хлопъ! хлопъ! Пойдетъ зловоніе. Нтъ, ужъ пожалуйста… хоть на это время.

— А посля можно ихъ на старое мсто?

— Можно.

— Вотъ за это благодаримъ покорно, батюшка. Никто въ наклад не останется, вс будутъ довольны,

— А дальше вотъ что, Гордй Иванычъ… Денегъ нужно… рублей сто. Пятнадцать запиши прямо на представительство, такъ разршено и указомъ полагается, а что сверхъ того, то отъ лукаваго… распартиканимъ по статейно.

— Велико больно отлукавное-то, не съумю.

— Я помогу теб.

— А не довольно ли пятнадцати?— торговался староста.

— Эка! Хитеръ ты больно на обух рожь молотить. Это по вашему, по-крестьянски, три синички — капиталъ, двать некуда, а по-благородному на нихъ какъ слдуетъ можно только чаю напиться. Вдь двадцать человкъ напоить, накормить надо! И сверхъ того по рукамъ разсовать… по положенію… протодьякону трешку, ключарю пятишну, а то и больше, келейнику обязательно цлковый, регенту и на пвчихъ десятку… Посчитай къ..

— А нельзя ли одному бы архіерею сколько тамъ, а прочимъ дескать — не прогнвайтесь.

— Гм… Такъ дороже обойдется… Поврь… Умствовать нечего, раскошеливайся.

Староста неохотно отвернулъ полу кафтана, за которою въ карман помщалась церковная касса и сталъ отсчитывать бумажки, высказывая: ‘По копечк насбирано… Э-эхъ, трудно такъ наскребывать… Блюлъ на ограду, а тутъ въ одночасье… Эхъ!

— Опять закряхтлъ! Будетъ теб, кряхтунъ… не свои, вдь, отдаешь. А еще вотъ что — надо рыбы добыть.

— Какая въ Шкудим рыба? Малявка… Голецъ, пискарь, ну плотва тамъ…

— Про то и говорю… Навозной ухой угощай урядника, станового, а владычная уха — не полицейская, она, братъ, стерляди требуетъ.

— Понимаемъ,— подтвердилъ Гордй, проводя рукой по усамъ и бород.— Но гд взять? Не ближае верстовъ тридцати.

— Вотъ я и хочу създить самъ… Только лошадь у меня хромаетъ.

— Да и моя, батюшка, тоже захромала.

— Когда?

— Вчера.

— А моя третьяго дня.

— Можетъ ужъ поправилась?

— Да я же теб говорю!

— А на чемъ здилъ Евдокимъ за травой?

— Евдокимъ-то?

— Да…

— Неужто на пгой? Это онъ зря… Тогда вотъ что: долго разговаривать не станемъ — кучеръ мой, лошадь твоя.

Староста согласился, зная напередъ, что по церковному длу общественной подводы у стариковъ не выпросишь. Уходя отъ батюшки, онъ позвалъ съ собою Евдокима и, отпуская ему свою лошадь, говорилъ:

— Ты ужъ, Евдокимушка, того… сдлай Божеску милость, не гони ее дуромъ.

Евдокимъ прежде былъ работникомъ у старосты и ушелъ отъ него со скандаломъ, не дополучивъ сорока копекъ. Теперь Евдокимъ могъ выместить злобу на старостиной лошади и даже такъ ее испортить, что потомъ староста долго бы чесалъ въ затылк… И чтобы этого не случилось, Гордй, отдавая долгъ, опять просилъ:

— Ужъ сдлай милость, Евдокимъ, пожалй лошаденку.

Евдокимъ какъ то пыхтлъ и, уводя лошадь подъ уздцы, буркнулъ:

— Чай на мн тоже хрестъ… И по дорог зашелъ въ винополію.

II.

Въ Пыркин, куда привезъ Евдокимъ батюшку, о. Кронидъ обошелъ всхъ рыбаковъ, но надлежащей рыбы ни у кого не оказалось. Ему говорили, что стерлядь совсмъ не ловится, ‘а которая ловится — ту пароходчики всю забираютъ и впередъ за нее денегъ даютъ’.

— Какъ же быть?— разводилъ руками о. Кронидъ.— Мн надо до зарзу. Выручите.

— Ужъ не иначе, какъ о. Филимону поклониться…— сказали рыбаки.— Ему разршеніе есть отъ урядника ловить на крючокъ.

О. Филимонъ Обиходовъ жилъ въ восьми верстахъ отъ Пыркина въ сел Кожендев.

— Такъ вы говорите — у о. Филимона?

— Да. Вчера ему попалась стерлядка безъ малаго въ пудъ. Чай не усплъ ее скушать.

— Эге,— промычалъ о. Кронидъ, занося ногу въ тарантасъ.— Гони, Авдонька…

О. Кронидъ засталъ о. Филимона на двор за починкою стей, и, облобызавшись съ хозяиномъ, обвелъ глазами дворъ, увшанный рыболовными снастями.

— Смотрю я, о. Филимонъ, на твои занятія, и вижу — хорошо ты живешь… по апостольски.

О. Филимонъ подозрительно взглянулъ на о. Кронида, думая:— это ужъ четвертый гость съ утра… ишь, нелегкая ихъ носитъ, надо полагать, все по той же причин…— И потому о. Филимонъ на привтствіе замтилъ хмуро.

— Это почему?

— Да какъ же?— ласкался о. Кронидъ.— Рыбку ловишь стями и всяко.

— Да, всяко! Тоже не больно — всяко. Становой крючковыя снасти арестовалъ и не отдаетъ… Снасти стоятъ сорокъ рублей… Да еще судомъ грозитъ… До извстной степени — срамъ… А вы…

Дальше о. Филимонъ не досказалъ того, что думалъ. А думалъ онъ о томъ, что вс его товарищи — попы — только тогда и вспоминаютъ объ о. Филимон, когда воспечатается маршрутъ въ вдомостяхъ, въ другое же время не заглянутъ, считая ниже своего достоинства быть у священника, который не окончилъ курса духовнаго училища, а достигъ священства по милости покойнаго архипастыря, которому въ молодости служилъ келейникомъ.

О. Кронидъ проникъ въ помыслы о. Обиходова, но глазомъ не моргнулъ сталъ говорить о становомъ:

— Каковъ гусь! Арестовалъ!.. Ахъ прохвостъ!.. Вообще полиція — будь она не ладна… Да и законы наши… тоже по полиціи… Прежде стерлядь ловили крючьями и рыбы было уйма… Такъ вдь о. Филимонъ?

— Такъ…

— А какъ стали вводить гуманные способы, ее и не стало… Не такъ ли?

— Т-такъ… Но главное — нефть!..

— Ну и нефть, конечно… Но не все ли равно для рыбы — что въ бокъ, что въ ротъ всадить ей крючекъ, — одинаково въ уху попадетъ, и одинаково не сладко ей жизнь терять, что подъ водой, что надъ водой. Съ гуманной точки зрнія говорю…

— Объ стерляди-то?

— Ну, да… А есть она у тебя?

О. Филимонъ прежде, чмъ отвтить, задалъ вопросъ.

— А что?

— Да вотъ, видишь ли… въ маршрут изображено…

— Знаю, знаю!..

— Ну, вотъ! Надо угощать. А угощать нечмъ. Всхъ рыбаковъ въ Пыркин обошелъ, хоть бы что!..— И помолчавъ немного, о. Кронидъ проговорилъ тихо:— На тебя указали…

— Кто же?— недовольно спросилъ о. Филимонъ.

— Митька Кривой.

— Чего онъ вретъ?— уже сердился о. Филимонъ.— Вотъ подлецъ! Это онъ нарочно… примта есть… врать на другого, что бы самому попадалась. У меня столько же рыбы, сколько и у него.

Что то и еще хотлъ сказать о. Филимонъ, но, выпустивъ изъ груди весь воздухъ, пригнулся къ земл и безсознательно поднялъ соломинку, говоря:

— Нтъ у меня… Ничего нтъ!

О. Кронидъ крякнулъ и молчалъ, и это молчаніе доказывало, что онъ сильно сомнвается въ словахъ товарища, который принужденъ былъ, набравшись храбрости, возвысить голосъ, для вящей убдительности:

— Не вришь?.. Пойдемъ къ садку! Самъ увидишь…

Выходя со двора, онъ бросилъ тревожный взглядъ на погребицу, дверь въ которую не была приперта. Онъ хотлъ было вернуться, но потомъ махнулъ рукой и сказалъ:

— Ну да ничего…

— Это объ чемъ?

— Да вонъ дверь на погребицу расхлебянили, кабы свинья туда не свалилась… Идемъ!..

Держа на плеч рыболовный сакъ, о. Филимонъ торопливо высказывалъ:

— Какая нын рыба!.. Вся перевелась… Главное — нефть…

Въ садк, о. Филимонъ водилъ сакомъ: приговаривая:

— Много ее… Смотри самъ… Вся тутъ… Ничего!.. Не вришь? На, самъ…

О. Кронидъ, завернувъ фалды за спину, взялъ изъ рукъ о. Филимона сакъ и замтивъ, что онъ дырявый, сталъ озлобленно толкать имъ въ углы и стнки садка. Два большіе налима попавъ въ сакъ, проскользнули черезъ дыру и остались въ садк.

О. Кронидъ не сталъ обличать товарища во лжи, а только просилъ:

— Отдай.

Но о. Филимонъ замтилъ:

— Ты вдь стерляди ищешь?

— Отъ нужды и это гоже…

— А я съ чмъ останусь? Въ маршрут и Кожендево показано… Блюду на свою потребу,

— Тогда раздли по братски, дай хоть одного?

— Другой благочинному ассигнованъ.

— А я чмъ хуже благочиннаго?— закипятился о. Кронидъ и съ вызывающимъ видомъ посмотрлъ на о. Обиходова.

— Не хуже… Онъ раньше просилъ…

— Ты еще поймаешь.

— Сіе не извстно… Иной разъ всю недлю ни рожна… Главное — нефть…

Тогда о. Кронидъ перешелъ къ другимъ аргументамъ:

— Стыдно теб кормить архіерея налимомъ. Ты рыбакъ на всю епархію извстнйшій… Да и Кожендево тоже славится стерлядью. И вдругъ — налимъ… Скандалъ! Ключарь то, твой старый знакомый:— такъ,— скажетъ,— помнятъ старое добро?..

— На безрыбьи и ракъ рыба…— грубо оборвалъ о. Филимонъ.

О. Кронидъ не стерплъ и выпалилъ въ свою очередь:

— А на безптичье и попъ соловей.

Это обидло о. Обиходова, который въ пословиц нашелъ косвенную насмшку на счетъ хрипучести своего голоса, потеряннаго отъ рыбной ловли, и спросилъ:

— Это ты къ чему, о Кронидъ!

— Ни къ чему особенно… А такъ… Мастера люди зубы заговаривать.

— Вотъ что, о. Кронидъ,— серьезно и понизивъ голосъ говорилъ о. Филимонъ.— Если бы у меня лишняя была, разв я отказалъ бы теб?

— Врю, врю, другъ…— О. Кронидъ съ улыбкой хлопнулъ по плечу о. Филимона, который опустилъ крышку садка и, припавъ, сталъ запирать на замокъ.

Смотря на широкую спину о. Филимона и думая о налимахъ, о. Кронидъ сказалъ:

— Говорятъ у налимовъ печенка хороша.

— Хороша,— подтвердилъ о, Филимонъ.— Особенно если ихъ живыхъ бить палкой по животу.

— И будто бы въ начинку къ пирогамъ идетъ она.

— Идетъ,— соглашался о. Филимонъ, поднявшись во весь ростъ и шагнувъ на берегъ.

О. Кронидъ не двигался съ мста и стоя бокомъ къ о. Филимону упрашивалъ:

— Отдалъ бы ты мн налимовъ… право, отецъ… я вдь не даромъ, заплачу сколько стоитъ… по гривеннику что ли… только выручи. Самъ знаешь, какъ отпустить владыку безъ ухи?

— Понимаю, отецъ, твое затрудненіе, но самъ посуди — вся тутъ… О. Филимонъ сдлалъ жестъ великаго огорченія, обозначавшій, что съ своей стороны онъ готовъ бы, что называется для милаго дружка и сережку изъ ушка, но съ другой стороны — ‘и радъ бы въ рай, да грхи не пускаютъ’.

Они пошли по берегу, и о. Кронидъ мрачно думалъ:

— Вдь пропасть этой рыбы въ рк, а вотъ когда надо до зарзу — нтъ’!— И онъ не зналъ, на кого надлежитъ сердиться, на рыбу ли, которая выбираетъ свое время, чтобы попасться въ сти, или на большихъ людей, которые здятъ по селамъ безъ соображенія о рыбномъ клев.

Отецъ же Филимонъ, мечтательно скользя взоромъ по ярко блестящей золотой ряби рки, настроенъ былъ иначе.

— Лтъ двадцать тому назадъ, блаженной памяти преосвященный Гавріилъ прізжалъ сюда, я былъ въ свит его. Тогда неводъ закидывали… Онъ стоялъ на брег, съ посохомъ, въ простой скуфейк, и шутилъ такъ благостно: — ‘Закиньте, братіе, сти на счастіе о. ключаря!’ — Закинули… Ничего!— Тогда онъ.— ‘Закиньте, братіе, на счастье о. протодьякона!’ — Тоже — ничего. А протодьяконъ и скажи:— ‘на счастіе владыки!’ — И что же?— Вытащили стерлядь… Фунтовъ въ тридцать!.. Радость была необычайная. Уху варили на свжемъ воздух… Ну, конечно и все что къ ух полагается — и коньякъ, и мускатъ… Хорошо было тогда! Особенно вечеромъ… Костеръ развели, тишина… дымокъ… звзды съ неба свтятъ… стрекозы шумятъ… а пвчіе пли любимый богородиченъ Владыки четвертаго гласа. И особенно хорошо выходили слова: ‘Тамо Моисей раздлитель воды, здже Гавріилъ служитель чудесе’. У владыки тогда отъ восторга даже слезы появились и сказалъ онъ, облобызавъ насъ: ‘Никогда, братіе, такой душевной сладости не вкушалъ!’ — И вс такъ напитались и ухой… и…

О. Кронидъ неожиданно перебилъ:

— Мало ли что было,— да сплыло…

— Да, да!— подтвердилъ о. Филимонъ.— Главное нефть! Тогда ея не было. А теперь ты смотри-ка — она плаваетъ на верху какъ масло по сковородк. Какая можетъ быть отъ этого рыба, коли она прежде чмъ състь мошку, или тамъ букашку, должна нахлебаться до сыта этой самой проклятой нефти.

III.

Отцы вернулись домой. Матушка ждала ихъ съ самоваромъ. За чаемъ подана была водка, а на закуску домашняя мариновка.

— Водится же однако стерлядка-то?— замтилъ гость, закусывая.

— Давнишняя мариновка,— поспшилъ объяснить хозяинъ.— Больше мсяца. Да и то не стерлядь это, а шипъ. Не даетъ Господь…

Матушка проговорилась:

— Нтъ, зачмъ на Бога гршить понапрасну, когда попадается, вотъ вчер…

— Ахъ!— вскричалъ о. Филимонъ,— обжегся,— и, расплескавъ чай, выбжалъ въ другую комнату, матушка за нимъ.

Когда супруги вернулись въ столовую, было замтно, что съ матушкой произошла перемна: открыто добродушное и широкое ея лицо какъ-то съузилось, губы сжались и въ глазахъ сверкало, какъ и у о. Филимона, недоброжелательство.

О. Кронидъ понялъ, что такое внезапное превращеніе находится въ связи съ недоконченною фразою хозяйки, что слдовательно рыбакъ Митька Кривой правъ, и что у о. Филимона несомннно есть стерлядь, только онъ не хочетъ въ томъ сознаться: ‘Вотъ люди жадные и стерляди у нихъ около пуда, и два налима… да и еще наловятъ… Почему бы по-братски не подлиться, или за деньги не уступить? Нтъ, не хотятъ!.. А почему? Хотятъ отличиться: дескать, для владыки у насъ и то, и это, и печенка въ пирогахъ, и лещъ въ сметан, и стерлядь разварная… Вотъ оно коренное свинство поповское. Гд густо, гд пусто… Одни кормятъ на убой, а другіе голодомъ мори владыку и всю свиту его священную, или несчастными пискарями корми. А пвчіе, мерзавцы, вслухъ не стсняются высказывать сужденія о пищ’.

Зависть къ рыбаку-священнику и озлобленіе объяли душу о. Кронида, онъ могъ заглушить въ себ клокотавшее негодованіе только тмъ, что прикончилъ всю стерлядь изъ банки въ разсчет на то, что хоть бы этимъ способомъ уменьшить количество сндей, предполагавшихся къ угощенію по маршруту въ сел Кужендев. Но чмъ больше о. Кронидъ лъ мариновку и пилъ полыновку, тмъ неотступне лзла въ голову мысль:

— Есть у нихъ стерлядь! Есть, есть! Но гд? Не въ садк… Понятно почему… Оставить такую рыбину подъ запоромъ, который можно ногтемъ отковырнуть, глупо! Ну и спряталъ… Извстно гд… въ погреб… на льду… во льду.. Тамъ… А эти его молніеносные взгляды на погребъ? Всеконечно… Это — какъ дважды два.

И мгновенно вставши, о. Кронидъ сказалъ:

— Надо работнику сказать, чтобъ лошадь напоилъ, да и во свояси.

На двор подъ навсомъ онъ пошептался съ Авдонькой, потомъ зашелъ на кухню, гд сталъ не торопясь умывать руки и завелъ разговоръ съ кухаркой:

— У тебя нтъ родственниковъ на войн?

— Нтъ, батюшка. А что?

— Трудно больно тамъ на войн-то.

— Да, сказываютъ,— а сама все смотрла на шкудимскаго батюшку и думала.— И въ чемъ только руки у него? Этакій чистюня, какъ себ жирно руки мылитъ, съ ршето пны стало и лохань до краевъ.

О. Кронидъ умывался и думалъ:— ‘На современную тему плохо клюетъ… попробуемъ на личную!’ и перевелъ разговоръ на родословную кухарки. Маланья оказалась изъ захудалой деревни Непряхи.

— А я думалъ — ты изъ Пузырева,— дипломатично замтилъ, отфыркиваясь, о. Кронидъ.

Пузырево слыло за богатое торговое село и принадлежать къ нему считалось своего рода честью. Слова батюшки масломъ пролились по сердцу кухарки и, желая знать, чмъ именно похожа на пузыревскую,— непряхинская Маланья услужливо предлагала:

— Семъ-ка я теб, бачка, ащо въ рукомойничекъ водицы подбавлю.

— А не довольно-ли, Маланья?

— Не душевередно… чего жалть?.. Пушшай вся кадочка за тобой остается.

— Ты видно добрая, Маланья.

Это окончательно подкупило Маланью и она подала батюшк изъ сундучка свое пасхальное полотенце, которымъ онъ утирался съ прокладцемъ.

— А ужъ Авдонька мой сидитъ на козлахъ, значить хать надо. Будь здорова, Маланья. Благодарю.

Очевидно, онъ благодарилъ ее не столько за полотенце, сколько за то, что она ни разу не выглянула въ окно во все время его продолжительнаго умыванья.

Черезъ минуту о. Кронидъ говорилъ сопровождавшимъ его хозяевамъ:

— Ну, прощай о. Филимонъ, прощайте, Раиса Васильевна. Спасибо за угощеніе! Насъ не забывайте.

— Вотъ поймаю, о. Кронидъ, стерлядку, привезу къ теб ее самъ,— говорилъ о. Филимонъ.

— Спасибо, спасибо, другъ.

— А теперь не взыщи.

— Ну, что длать, что длать, въ другомъ мст поищу.

— Да ты, о. Кронидъ, не сердись. Кабы была, разв бы я пожаллъ для тебя?

— Далъ бы?— переспросилъ о. Кронидъ.

— Конечно.

— Я не сомнваюсь. Спасибо.

Свъ въ тарантасъ и высоко приподнявъ на прощанье шляпу, о. Кронидъ опять переспросилъ:

— Такъ если бы у тебя была рыба, отецъ, ты бы далъ мн?

— Ахъ какой ты, о. Кронидъ, допрашиваешь точно Христосъ Петра.

— Такъ далъ бы?

— Далъ!— чуть не съ сердцемъ даже отвтилъ о. Филимонъ.

— Помни это твое слово, о. Филимонъ. Помни что ты сказалъ… Ну, трогай!

И Кронидъ Драконовъ выхалъ за ворота…

Авдонька лихо засвисталъ.

IV.

Супруги Обиходовы посмивались въ затылокъ отъхавшему:

— Ишь, перецъ какой!.. Дай ему стерлядь!!.. Нтъ, братъ, она нын кусается. Ее теперь и на золотую удочку не поймать,— говорилъ о. Филимонъ.

— Хитеръ о. Кронидъ…— замтила матушка.

— А ты прямо ему въ хайло лзешь.

— Долго ли проговориться!.. Разв извстно, съ какими мыслями прізжаетъ человкъ?

— Ужъ кого другого, а о. Драконова должна бы знать. Мняла и жохъ. Цыгане отъ него плачутъ.

— Этакъ долго не проживетъ, — не то жалла, не то радовалась попадья.

— Такіе всхъ переживутъ.

— А хотлось ему рыбки заполучить.

— Еще бы! У него дла въ консисторіи… Причтъ жалуется на него, самовольно отгородилъ у дьякона съ дьячкомъ по сажени дворового мста, а то иначе негд бы ему на хорд гонять лошадей. Да еще съ помщикомъ Уткинымъ тоже судьбище,— промнялъ на Егорьевской ярмарк имъ лошадь, а она оказалась и хромая, и краденая. Съ учителемъ тоже непріятности,— учитель не хочетъ заниматься Закономъ Божіимъ, а о. Кронидъ желаетъ этого для облегченія себя. И вотъ, конечно, надо ублаготворить и ключаря, который судейскимъ столомъ правитъ въ консисторіи, и самого владыку, какъ ршителя судебъ, и… и… келейника. Пискаревой ухи тутъ не довольно…

— Ужъ выручилъ бы ты его налимами,— великодушничала попадья, а попъ гордо отвчалъ:

— Не желаю! Отъ него добра я не видалъ, а обиды сколько хочешь… Злой насмшникъ и зоилъ… Выдумываетъ все… за что, дескать, я получилъ приходъ. Стану посл того выручать, была охота! Мн что за дло! Чай, я не поставщикъ на благочиніе… Какъ маршлутъ, такъ вс попы и тянутся въ Кожендево:— ‘О. Филимонъ, стерлядки на, мою долю… на ушичку владык… Фунтиковъ десятокъ’… Другой — ‘и мн’! По батману каждому! Вдь двадцать приходовъ — двсти фунтовъ, — пять пудовъ! Да что они — съ ума сошли!? Шутка ли — пять пудовъ стерляди приготовь? Ишь какіе!.. Благочинному далъ налима, а прочимъ вотъ…— и батюшка показывалъ въ воздух дулю.

— Такъ это владыка только у насъ у однихъ будетъ вкушать стерлядь?— Радостно спрашивала Раиса Васильевна.

— То и хорошо! Ни у кого больше! Только у Обиходовыхъ! Да и рыбина какая!— потиралъ руки о. Филимонъ.— Вдь, подобную въ здшнихъ мстахъ только преосвященный Гавріилъ вкушалъ… Да-съ… Рыбка! Прямо на выставку просится. Медаль бы получилъ.

— Можетъ быть, что и получишь,— многозначительно улыбнулась матушка.

— Наврняка скуфью. Обыкновенно съ моимъ образованіемъ и скуфьи не даютъ, весь вкъ въ одномъ набедренник держатъ… до часа смертнаго… Но мн бы только скуфью перескочить, ужъ я бы тамъ пошелъ въ гору!.. И дослужился бы. Годы еще не ушли, деньжонки тоже на случай имются.— И спустя минуту, о. Филимонъ высказалъ увренно: — Нын не обойдутъ! Стерлядь должна обратить на себя вниманіе… и на меня…

— Я пойду еще посмотрю ее, — сказала матушка, объятая желаніемъ взглянуть на то, черезъ что изобильно польются дары на ея мужа:

Но о. Филимонъ сказалъ:

— Не трожъ, отъ ворочанья портится. Тухлой рыбой угощать тоже не резонъ. Я глубоко ее зарылъ во льду и самъ ее выну въ свое время.

Попадья согласилась и ехидно смялась:

— О. Кронидъ поздитъ, да, поздитъ… Да и попадья его тоже попрыгаетъ… ха-ха-ха, воблой будутъ угощать владыку!.. А гордячка какая! встртилась этта на базар, не кланяется. Теперь спси поубудетъ…

— Отличимся, Раичка, на все благочинье! На всю епархію! Какъ истый рыбакъ ужъ прямо могу сказать, такія стерляди только чудомъ ловятся… И только при преосвященномъ Гавріил!.. Однако, попадья, стерлядь стерлядью, а кром того надо и еще кое-что по части питанія, нчто молочное, напримръ, лапша, блинцы и прочее подобное.

— Все это будетъ, за мной не остановится дло. Только, чтобы разварить такую рыбу, надо кострюлю такую, а подать блюдо…

— И въ самомъ дл!— воскликнулъ о. Филимонъ, и сталъ посл того ковать изъ жести длинную кастрюлю, а затмъ обстругалъ доску, обрзалъ ее по мрк, въ середин сдлалъ углубленіе. Когда онъ ковалъ и стучалъ, воображеніе его рисовало паръ и запахъ, носившійся надъ стерлядью, а также блаженную улыбку гостей при вид такого яства. Особенно ярко представлялось выраженіе ключаря, сдого, толстаго протоіерея, обычно сердитаго, хмураго, но стоитъ этому человку увидть разварную стерлядь, какъ съ его лицомъ совершалось полное преображеніе: глаза блестли, руки дрожали, губы автоматически открывались, произнося радостный звукъ, исходящій дальше чмъ отъ сердца, — изъ глубины самой утробы:— А-а-а!

О. Филимонъ въ бытность свою келейникомъ многое видлъ и все отлично представлялъ, что боле всего нравится владыкамъ и ихъ совтникамъ. И онъ представлялъ, какъ въ моментъ прізда гостей скажетъ со скромнымъ достоинствомъ:

— Пріидите вкусити, еже уготовано.

И вс эти ожиданія сообщали его рукамъ энергію и проворство въ выдлываніи кастрюли и блюда. Онъ такъ зафантазировался, что даже желалъ, чтобы у него переночевали гости.

— ‘Буду просить Владыку, какъ, нкогда, Авраамъ трехъ странниковъ. Упаду на колни и возопію: ‘Владыко святый, не откажи!’… А потомъ собственноручно перинку постелю…— шептали губы о. Филимона, а мысль пріятно бродила въ воспоминаніяхъ прошлаго, когда блаженной памяти преосвященнйшій Гавріилъ одобрялъ угреватаго Филимошку за необычайное искусство стлать постель, и особенно укладывать подушки.

Вдругъ о. Филимонъ бросилъ долото, которымъ долбилъ доску для стерляди и метнулся въ комнаты:

— Попадья, есть у тебя одеколонъ?

— Есть. А что?

— То-то!.. на случай, если будутъ ночевать… сбрызнуть подушки…

Между тмъ о. Кронидъ ‘шуровалъ’. На пути ему встртился земскій и, узнавъ о предстоящемъ посщеніи Владыки, сталъ просить о. Кронида уступить ему честь принятія Владыки въ свой домъ, давая косвенно понять, что попадья о. Кронида едва ли справится съ такимъ сложнымъ и хлопотливымъ дломъ, какъ пріемъ архипастыря.

О. Кронидъ все поддакивалъ, но когда земскій истощился въ аргументахъ, попъ показалъ ему находящееся подъ сидньемъ у Авдоньки ‘водородное’ въ крапив, говоря:

— А это видли?

Земскій долженъ былъ спасовать и проговорилъ:

— Да, это дйствительно того… онеръ… тягаться съ вами, о. Кронидъ, трудно…

О. Кронидъ погладилъ самодовольно бороду и пригласилъ къ себ земскаго:

— Пожалуйста прізжайте на торжества, и съ супругою… Кстати — не можете ли дать кострюлю, блюдо и повара на тотъ день?

— Можно, можно, о. Кронидъ,— сказалъ земскій и прибавилъ:— А я сейчасъ повстрчался съ благочиннымъ, спшатъ со становымъ на межу своихъ участковъ за цлыя сутки. Это похвально, такъ и слдуетъ встрчать начальство.

О. Кронидъ думалъ между тмъ о своей нужд:

— А можетъ быть и серебряными ложками и салфетками ссудите на время?— вопрошалъ онъ, объясняя: — А то у насъ съ попадьей по этой части не богато.

— Можно, можно! Все для васъ можно. Даже и лакея, если хотите!

— Лакея? въ блыхъ перчаткахъ? О! Я не знаю даже, какъ васъ благодарить.— И о. Кронидъ подумалъ, разставаясь:

— ‘Спущу ему пятишницу на лошадей, человкъ хорошій и не зазнается’.

VI.

Наконецъ насталъ знаменательный день въ лтописяхъ села Шкудима. О. Кронидъ рано утромъ распорядился, чтобы съ колокольни, а если возможно, и выше, со шпиля, гд было малое слуховое оконце, сторожили. И къ этому длу прикомандированъ былъ парень, владвшій необычайно дальнозоркими глазами.

— Какъ завидите тамъ вдали скачущаго всадника и пыль, такъ и дергай за веревку въ колоколъ,— наставлялъ, о. Кронидъ.

— Слушаю, батюшка,— отвтилъ дальнозоркій парень, принимая подносимый ему чайный стаканъ водки.

— Папаша, и я съ Митькой,— просился сынъ о. Кронида Павлуша на колокольню.

— Можешь,— разршилъ отецъ.

Кому длать нечего было, т шли къ церкви. Главная публика — мальчишки и двченки, столпившись въ шумную крикливую орду въ оград, пересмивались, дрались и ругались. Они доставляли много хлопотъ церковному сторожу Семену, который отметалъ соръ, протянувъ ковры отъ амвона до паперти и за паперть по ступенькамъ и даже немного по земл, образуя дорожку для шествія владыки. Семенъ охранялъ отъ шалуновъ коверъ, какъ святыню, а т увертывались и громко ябедничали другъ на друга:

— Ддушка Семенъ! Спирька-то Яловый позадь тебя пляшетъ на ковр… обими ногами.

— Ахъ, идолъ!.. Съ грязными ножищами?— И Семенъ гнался съ метлой за Спирькой, а тмъ временемъ другіе ребятишки вереницей запрыгали по ковровой дорожк, какъ воробьи на току, и выкрикивали:— Чикъ! чикъ! чикъ!— Семенъ обернулся и ринулся за проказниками.

— А ты имъ крапивой,— совтовали сторожу бабы, придерживая у груди плачущихъ младенцевъ.

Двченки были дипломатичне и докладывали:

— Мы, ддинька, ножки вымыли… на одной ножк отъ родничка прыгали… Позволь, ддинька, одной ножкой, чистенькой, стать… ддинька сденькій, можно? А, ддинька хорошенькій? Мы не испачкаемъ.— И плутовки кокетливо сгибали загорлыя шеи въ стеклянныхъ ожерельяхъ, выставляя чистыя ноги. ‘Ддинька’ позволялъ, и двченки. выражали свое впечатлніе.

— Мягко, двоньки… Какъ мохъ зеленый, пра…— И уставившись рядомъ по краешку ковра и придерживая рубашенки, он нжно гладили ножками коверъ. А мальчишки изъ зависти вдругъ съ крикомъ ‘мала куча’ валили ихъ на коверъ и хохотали. И надъ кучей дтей взвилась метла и хлестала по головамъ. У многихъ вздулись шишки, иной захныкалъ, но въ общемъ было весело.

Старики тоже выползли къ церковной оград, говоря печально:

— Можетъ, еще намъ не доведется видть…

— Встртитесь… на томъ свт,— острили парни.— Какъ поведутъ за собой въ адъ… въ цпяхъ.

— Ну, вы… охальники… Поживите сперва съ наше, а потомъ и смйтесь.— Старики были неуязвимы.

Около ограды прохаживались сотскій и староста съ бляхами на груди. Они не унимали толпу, позволяя ей вести себя какъ угодно, и были заняты своими мыслями, страдая и за себя, и за тхъ, которые пренебрегли распоряженіемъ земскаго начальника и не сочли своей обязанностью обратить будни въ праздникъ, а спшили на телгахъ въ поле. Сельскія власти предупреждали ослушниковъ:

— Смотрите, попадетесь земскому, онъ васъ взбучитъ.

— Чай, не лсъ воровать демъ,— сердито отвчали мужики, дергали возжами и отвертывались отъ картины искусственнаго празднества, въ которой главная прорха заключалась въ томъ, что вс были одты по будничному и ни на комъ, даже на двкахъ не было ничего праздничнаго. Такою толпа бываетъ около мертваго тла, въ ожиданіи вскрытія,— также много и шумно она галдитъ, также остритъ, также лнива и не знаетъ, что длать, но не уходитъ домой до самаго конца, который длаютъ власти своимъ отъздомъ. И теперь только одна просвирня вырядилась какъ въ Свтлое Христово воскресеніе, да и то, показавшись на улиц и понявъ неловкость своего отличія, застыдилась, вернулась домой, переодлась и переобулась во все будничное. Между прочимъ ея пасхальное настроеніе испортилось еще и оттого, что она замтила группу мужиковъ, вертвшихъ въ рукахъ какую-то бумагу и обсуждавшихъ то, что въ ней написано. Это была жалоба на попа, на его дурное обращеніе съ прихожанами, на незаконные поборы, вымогательство и пр. Просвирня испугалась и обжала задами, чтобы тайкомъ попасть на поповъ дворъ и все доложить. О. Кронидъ внимательно выслушалъ ее, выспросилъ, кто именно замышляетъ зло противъ него, и наказавъ ей продолжать слдить за бунтовщиками чрезъ черничекъ, проводилъ ее на задній дворъ вплоть до собачьей дыры подъ заборомъ, чрезъ которую докладчица пролзла съ прежнимъ успхомъ, никмъ незамченная.

— Попадь ничего не говори, Матввна,— говоритъ ей о. Кронидъ.— У нея много дла, ей разстраиваться никакъ нельзя.

Матушка дйствительно смаялась, два дня подрядъ хлопотала съ кухаркой. Съ утра ‘торжественнаго дня’ появился и ‘земскій поваръ’, чахоточнаго вида человкъ въ блой куртк и съ общей всмъ поварамъ склонностью къ Бахусу. Когда онъ началъ излагать перечень извстныхъ ему кушаній, шкудимская попадья преисполнилась благоговнія къ его поварской мудрости и собственноручно напоила его чаемъ, придвинувъ въ тоже время графинъ съ водкой и отвертываясь, когда онъ къ нему прикладывался.

О. Кронидъ не однажды навдывался въ кухню и спрашивалъ:

— Хороша, вдь рыбина, Петровичъ? Очень большая…

— Бываетъ и больше, батюшка,— замтилъ Петровичъ.— А главное не свжа и въ частности съ запашкомъ.

— А можно ли это устранить?

— Можно, только хлопотно. Въ коньяк надо вообще мочить и въ частности въ мадер. А также капорцы должны быть между прочимъ и прованское масло въ особенности. Хорошо бы вообще трюфелей, но въ частности гд ихъ добыть? Только у предводителя дворянства, да и то не во всякое время, а въ сезонъ.

И все, что просилъ поваръ, ему отпускали.

Къ полудню оказалось, что Петровичъ не въ себ, лыка не вяжетъ, легъ на лавку, никого и ничего не признаетъ, а только кричитъ:

— Вообще плиту давайте и въ частности духовой шпафъ! Гд хотите добывайте, черти лысые!

И батюшка, и матушка уламывали его:

— Петровичъ! Христа ради… Не заржь ты насъ предъ владыкою!

— Плиту! плиту! плиту — и вообще, и въ частности!— твердилъ Петровичъ и при этомъ допустилъ нсколько такихъ крпкихъ выраженій, отъ которыхъ матушка покраснла и отплевывалась, говоря:

— Какъ только посл этого дятъ поварское!

А поваръ, наругавшись всласть, заснулъ.

— Вотъ мучитель!— волновался о. Кронидъ и для его пробужденія позвалъ Евдокима, который раздобылъ нюхательнаго табаку и посыпалъ имъ у Петровича верхнюю губу.

— Черти,— ругался Петровичъ,— догадались.

— Слава те, Господи, взняли…— обнадежилась матушка.

Петровичъ, раскинувъ мозгами, нашелъ возможнымъ готовить на подтопк, только бы приладили желзный листъ. Скоросплая плита зашипла и задымила… О. Кронидъ, узнавъ, что изъ стерляди можно вообще, не уменьшая ея длины и вида, выкроить еще уху въ частности, сказалъ облегченно:

— Петровичъ не подгадитъ…

VII.

Около часу, въ самую солнечную упеку, грянулъ отчаянный звонъ съ колокольни во вс колокола. О. Кронидъ безъ шляпы, едва надвъ рясу въ рукава, поспшилъ къ церкви, но узнавъ, что только гонецъ показался и притомъ не ближе, какъ верстъ за восемь, остановилъ звонъ:

— Дурачье! Кто же слышитъ вашъ звонъ за такую даль?

Тмъ не мене въ сел всполошились и толпа умножалась. Гонецъ, всклокоченный, весь въ поту, съ безумными глазами, сообщилъ о вызд преосвященнаго изъ сосдняго села такимъ тономъ, какъ будто на Шкудимъ надвигается непріятельская грозная, сила или какая-нибудь страшная стихія. Вслдъ за тмъ показалась тройка, и на колокольн опять ударили, однако, преждевременно, потому это это былъ только становой, который, впрочемъ, съ удовольствіемъ принялъ неподобающую его званію честь и, покровительственно улыбнувшись о. Крониду, подалъ батюшк руку съ важностью губернатора. О. Кронидъ увлекъ станового въ свой домъ и просилъ принять надлежащія мры противъ бунтовщиковъ, которыхъ перечислилъ поименно.

— Преосвященный этого не любитъ, — внушалъ о. Кронидъ.

— Исправникъ тоже терпть не можетъ,— прибавилъ отъ себя становой.

— Ну, вотъ!..

— Да, да… Конечно.

И, зарядившись нсколькими рюмками водки, представитель свтской власти, съ воинственной осанкой, направился въ улицу, говоря о. Крониду:

— Вотъ я ихъ!..

— Слдуетъ, слдуетъ, — поощрялъ батюшка, отходя къ церкви.

Начальническое сквернословіе явственно доносилось до уха о. Кронида, стоявшаго на паперти, и чмъ крпче загибалъ слова становой, тмъ легче дышалъ и чувствовалъ себя о. Кронидъ.

— Такъ ихъ! такъ! Артуръ Матвичъ,— пло въ окрыленномъ сердц батюшки.— Еще… еще… сукиныхъ сыновъ… Да однихъ словъ мало… Въ морду!

И какъ бы повинуясь пастырскому внушенію съ паперти, длинная кисть жилистой руки Артура Матвича въ крахмальныхъ манжетахъ взвилась надъ черными безъ шапокъ головами мужиковъ. Но рука замерла и потомъ медленно опустилась, а самъ рукосуй пошелъ въ избу. Черезъ минуту шелъ туда, по вызову урадника, одинъ изъ мужиковъ и еще черезъ минуту спускался обратно по ступенькамъ, прикладывая ладонь къ раскраснвшейся щек.

— едьку Хрнова отдлалъ… Главаря. Надо бы еще Мотьку Бякова да Аоньку Гнусаря…— мечталъ о. Кронидъ.

И дйствительно за едькой ходилъ на свиданье со становымъ Мотька, за Мотькой Аонька, и вс они, повидавшись съ начальствомъ, оправлялись, сморкались и вздыхали.

— ‘А теперь бы всхъ въ кутузку’,— диктовалъ издали однимъ только сердцемъ батюшка, и все шло какъ по программ. Главари антикронидовскаго движенія были заперты на взъзжей изб и становой, въ сознаніи великолпно исполненнаго долга, возвращался къ церкви, пошатываясь. Вставъ рядомъ съ о. Кронидомъ, онъ показывалъ ему опухшую отъ трудовъ руку въ окровавленномъ манжет и объяснялъ изможденнымъ сиплымъ голосомъ:

— Усталъ… Но надлежащую резолюцію прописалъ на харяхъ…

Батюшка кивнулъ головой въ знакъ благодарности и съ чувствомъ необычайной ласки мягко жалъ и гладилъ потрудившуюся руку Артура Матвича. Замтивъ на горизонт поднявшееся облако пыли, батюшка приказалъ открыть торжественный благовстъ, а самъ пошелъ въ алтарь облачаться въ ризы.

VIII.

Ко времени прізда владыки боязнь, смущеніе и злоба сошли съ лица о. Кронида, и въ тотъ моментъ, когда владыка, подъ звонъ колоколовъ, выходилъ изъ кареты и поднимался по лстниц на верхнюю ступеньку паперти, на встрчу къ священнику, державшему на серебряномъ блюд золотой крестъ, лицо о. Кронида сіяло священнымъ восторгомъ свтлой торжественной минуты, а краткая привтственная рчь его о мир дышала глубокимъ неподдльнымъ чувствомъ. Преосвященный въ мантіи съ посохомъ въ рукахъ сказалъ прихожанамъ слово о повиновеніи пастырямъ не только за гнвъ, но и за совсть, и, преподавъ благословеніе мірянамъ, вошелъ въ алтарь, гд спросилъ у о. Кронида церковную лтопись и сталъ ее просматривать. Лтопись велась лтъ двнадцать и ничего особеннаго собою не представляла, изобилуя однми и тми же фразами. ‘Въ семъ году ничего знаменательнаго въ сел Шкудим не произошло’. Но среди такихъ стереотипныхъ записей мелькнули дв, отъ которыхъ ровное чело владыки собралось въ морщины и отобразило раздраженіе и гнвъ.

— Отецъ! Подойди сюда!— позвалъ владыка о. Кронида и, указуя перстомъ въ одно мсто лтописи, спросилъ:— Это что такое?

О. Кронидъ растерялся.

— Читай… Вслухъ!— приказывалъ владыка, и священникъ повиновался, еле выговаривая:

— ‘Въ семъ году Іуніа двадесять втораго дня въ день мучениковъ Евсевія и Галактіона прізжалъ въ нашу весь Владыка Преосвященный святитель и на другой день открылась на скот язва сибирская, послдствіемъ чего вся скотина пала. Помощь земскаго фельдшера и ветеринарнаго доктора, стукавшаго палкой по трупамъ, оказалась втун. Былъ вой и скрежетъ зубовъ, какъ во дни пророка Іереміи’.

Впечатлніе прочитаннаго было настолько сильно, что наступило тяжелое молчаніе и вс окружавшіе іереи низко свсили свои главы, не смя поднять очей на взволнованнаго владыку, предъ которымъ было всмъ имъ стыдно…

— Отверни страницу, читай дальше на оборот,— продолжалъ владыка,— и о. Кронидъ долженъ былъ напрягать вс свои силы, чтобы прочесть слдующее:

— ‘Въ семъ году Маія во единонадесятый день въ память первоучителей словенскихъ Кирилла и Мефодія прибысть въ весь шкудимскую преосвященный со свитою многою и въ той же день б пожаръ отъ стогна діаконскаго, гд пребываша исполатчики въ веселіи и табакокуреніи многомъ на сновал, и огнь потече отъ верхняго края веси до нижняго, точію ни единой келліи спасену быти и самому храму Божію бысть великое угроженіе… Молва бываше. А по семъ на имъ день прилучися градобитіе, понеже людіе согршиша. А по семъ такожде и паки напасть велія, холера именуемая’…

Было замтно, что лтописецъ тенденціозно устанавливалъ причинную связь между посщеніями владыкъ и народными бдствіями.

— Такъ-то ведешь ты лтопись?— грозно спросилъ преосвященный.

— Упаси, Боже, Владыко, и помилуй!— открещивался отъ лтописи о. Кронидъ.— Это не я.

— Кто же?

— Мой предмстникъ, о. Пантелеймонъ Язвицкій.

— Гд онъ теперь — въ какомъ приход?

— Помре, владыко… Волею Божіею.

— Положимъ, въ то время я не управлялъ епархіей,— высказывалъ владыка,— и на свой счетъ этихъ записей не принимаю, но какъ вообще можно-ли такъ писать? Такія гадости…

— Лтописецъ понесъ достодолжное наказаніе, ваше преосвященство, по совокупности многихъ подобныхъ дяній,— объяснялъ благочинный.— О. Язвицкій былъ штрафованъ, на эпитиміи въ монастыр, потомъ на дьяческой вакансіи съ запрещеніемъ священнослуженія на одинъ годъ, но ничто не могло исправить его злую волю. Предавшись до конца спиртнымъ напиткамъ, онъ неотступно дерзилъ начальникамъ всю жизнь и кончилъ оную… стыжусь сказать… гд…

— И вы посл того храните записи піаницы?— упрекалъ владыка.

— Не могъ, ваше преосвященство, уничтожить. Лтопись скрплена печатью консисторіи, выдана за номеромъ…

— Длаю вамъ выговоръ, о. благочинный, за недосмотръ.— Благочинный низко опустилъ голову, прижимая крестъ къ груди, задній конецъ цпи со спины скользнулъ на плшивый затылокъ, и такъ онъ оставался нсколько мгновеній, пока владыка не обратился къ другому:

— О. ключарь! Лтопись арестуйте и взамнъ пришлите въ это село новую.

— Слушаю, владыко!— спокойно отвтилъ ключарь, забирая въ свой портфель вредное твореніе о. Пантелеймона Язвицкаго.

IX.

Преосвященный уходилъ изъ церкви удрученный и угрюмо молчалъ. Его поддерживали по сторонамъ о. благочинный въ камилавк и о. Кронидъ, съ непокрытой головой. Ключарь шелъ сзади владыки шагъ въ шагъ, а рядомъ съ ключаремъ земскій начальникъ Канделябровъ и протодьяконъ Ивиковъ. Дальше шли пвчіе, подростки въ блузахъ и старшіе въ лтнихъ выцвтшихъ и обносившихся пальто, съ регентомъ, довольно тучнымъ господиномъ муругаго вида,— онъ то и дло снималъ шляпу и отиралъ потъ. За пвчими шелъ шкудимскій причтъ, представляемый злобнымъ рыжимъ дьякономъ и осовлымъ псаломщикомъ, который отъ смущенія засунулъ руки за широкій поясъ и озирался по сторонамъ, вслдствіе чего его тугозаплетенная косичка на затылк двигалась торчкомъ какъ флюгеръ. Косичка доставила много хлопотъ дьячку тмъ, что топырилась какъ овечій хвостикъ, и дьячекъ жирно умащалъ ее деревяннымъ масломъ, но она оказалась непослушной до конца. Дьячиха смотрла въ затылокъ благоврному и соображала, что это у ея Митрича съ черной ленточки на косичк стекаетъ — елей или коровье масло, или потъ… Группу замыкала просвирня, сжавшаяся въ комочекъ, вся въ коричневомъ, какъ муравьиная куча и такая же конусообразная отъ головной повязки, спускавшейся на плечи. Позади просвирни шла полиція — становой и урядникъ, а за ними стражники, сотскій, староста и десятскіе всми силами сдерживали напоръ толпы и толкали по животамъ, крича раздраженнымъ шепотомъ:

— Куда? не напирайте, черти… стадо свиное…

Изъ толпы вынырнули мальчишки и забжали впередъ съ боковъ торжественной группы, глазя и боясь подходили близко, при чемъ нкоторые присдали на самой земл, стараясь все запримтить, а самимъ остаться незамченными. Они смотрли на преосвященнаго, и онъ, въ темно-лиловой ряс съ блестящимъ посохомъ въ рукахъ и съ высокимъ клобукомъ на голов, увеличивавшимъ его и безъ того высокій ростъ, и со свтящеюся отъ солнца панагіей, внушалъ имъ трепетъ и благоговніе, такъ что, когда владыка остановился среди площади, опираясь на посохъ, ребятишки бросились вразсыпную. Преосвященный простеръ усталый взглядъ на улицу, нкогда сгорвшую, по словамъ лтописца, отъ веселыхъ исполатчиковъ-трубокуровъ. и произнесъ:

— Ни одного порядочнаго дома, точно я въ родной своей деревн въ дтств… Все такъ знакомо — и соломенныя крыши и дымкомъ пахнетъ, и незагороженные дворы… раскрытыя повти… Только вотъ,— кивалъ преосвященный на священническій домъ съ флюгеромъ,— церковный что-ль?

— Точно такъ, ваше преосвященство.

— Ясно… А вотъ крыша на церкви того… да и ограда подгуляла, втромъ сдуетъ.

— Попечительство объ этомъ старается, владыко.

— О паденіи ограды?— переспросилъ съ усмшкой преосвященный.

— То есть… нтъ… конечно…

— Ну, конечно…— ронялъ слова владыка, стуча посохомъ по ступенькамъ крыльца, устланнаго тмъ самымъ ковромъ, который передъ тмъ только что украшалъ церковную паперть.

— Хм… коверъ-самолетъ… сказка на яву…— не удержался отъ замчанія владыка. Это такъ смутило о. Кронида, что онъ,попавъ ногой въ худое мсто ‘самолета’, оступился и едва не упалъ. Ключарь захихикалъ жидкимъ смхомъ и шепталъ земскому начальнику, что протодьякона никакой ‘самолетъ’ не подыметъ, ибо въ немъ десять пудовъ,

— И вашему высокопреподобію грхъ жаловаться на худобу передъ Создателемъ,— отпарировалъ Ивиковъ.

У входныхъ отворенныхъ дверей стояла матушка съ хлбомъ — солью и съ сыномъ Павлушей и вновь приняла владычное благословеніе, полученное передъ тмъ въ церкви. Благословленъ былъ, по вход въ домъ, и о. Кронидъ, какъ хозяинъ,— уже въ четвертый разъ за день.

Пройдя въ передній уголъ залы, преосвященный, помолившись и благословивъ жительство, слъ на уготованное ему мягкое кресло на коврик. Около него увивался земскій Канделябровъ и съ заискивающей улыбкой и холопскими жестами объяснялъ, съ какими петербургскими особами онъ находился въ родств и знакомств.

— ‘Несомннно вретъ’,— думалъ про себя владыка, однако сказалъ:

— Никого изъ сихъ лицъ не знаю. Государственные люди такъ часто мняются. А знакомы-ли вы съ..?— Преосвященный назвалъ по имени и отчеству, опустивъ фамилію, одного очень виднаго синодскаго чиновника, и получивъ отъ Канделяброва отрицательный отвтъ, полузакрылъ глаза, а посл паузы спросилъ:

— Въ какомъ учебномъ заведеніи изволили курсъ окончить?

— Въ юнкерскомъ училищ, ваше преосвященство,— отвчалъ Канделябровъ. Духовные стояли молчаливо въ позахъ напряженнаго вниманія и зорко наблюдали, чтобы не было сквозняковъ, которыхъ владыка весьма не любилъ, о чемъ освдомлена была вся анархія.

— Такъ въ юнкерскомъ?— переспросилъ владыка.

— Точно такъ, владыко!

— Въ юнкерскомъ… А какія науки тамъ преподаются?

— Всякія, ваше преосвященство. И Законъ Божій въ томъ числ.

— Не сомнваюсь… Въ юнкерскомъ, говорите?.. А ваши родители кто изволили быть?

— Дворяне,— съ достоинствомъ отвтилъ земскій.

— Имніе большое?

— Не очень…— мялся Канделябровъ.

‘Ровнымъ счетомъ, значитъ, ничего’… думалъ про себя владыка и, перебирая четками, замолкъ. Тогда земскій заговорилъ:

— Позволю себ, владыко, имть нкоторое любопытство къ нкоторымъ чертамъ вашей біографіи.

— Искушаете?.. Что же, извольте… Черты моей жизни кратки… Мой батюшка пономарь, учился я на мдные гроши, сдлался священникомъ, овдовлъ, поступилъ въ академію, окончилъ ее, постригся, сталъ профессоромъ, потомъ инспекторомъ, затмъ ректоромъ и, наконецъ, вотъ тмъ, чмъ сейчасъ видите… И владыка слегка коснулся своей панагіи, перекрестился и поцловалъ ее во отгнаніе себялюбивыхъ мыслей. Духовные посмотрли на земскаго съ тмъ классовымъ превосходствомъ, которое какъ бы говорило:— ‘Что на это скажешь? Ага, сунулся… Туда же лзетъ!’ — Въ ихъ глазахъ мелькала маленькая ядовитая усмшка. Земскій чувствовалъ неловкость и перевелъ разговоръ на духовныя темы, на знаменитыхъ церковныть витій, причемъ путалъ Путятина съ Путятой. Нкоторые догадывались, что потому Канделябровъ завелъ рчь о церковныхъ проповдникахъ, что преосвященный рдко выступалъ съ проповдями, и земскій хотлъ какъ будто дать понять владык нкую укоризну въ отместку за неоднократное упоминаніе о юнкерскомъ училищ. Владыка не поддерживалъ разговора и не поправлялъ ошибокъ и неосновательныхъ сужденій земскаго по церковному длу, предоставивъ свтскому человку договориться до какого-нибудь абсурда. И всмъ стало ясно, что Канделяброву слдуетъ по богословію поставить нуль съ минусомъ,— но онъ изъ кожи лзъ, стараясь показать, что стоитъ въ курс духовныхъ вопросовъ, но не достигъ своей цли,— владыка протиралъ глаза и позвнулъ, а ключарь обернулся къ хозяину и спросилъ шепотомъ:

— Готово?

— Давно.

— Что же вы?

— Не посмли отвлекать владыку отъ бесды.

— Ну!..— махнулъ рукой ключарь и, нагнувшись къ архіерею, сказалъ тихо:

— Трапеза готова, владыко…

Двинулись въ гостинную, причемъ ключарь велъ владыку съ правой стороны, а хозяинъ съ лвой. Въ столовой матушка низко кланялась и вновь приложилась къ ручк владыки. Владыка крестился, а протодьяконъ читалъ негромкимъ сочнымъ и какъ будто аппетитнымъ басомъ молитву. Ключаръ тихо-тихо произнесъ возгласъ, и посл того протодьяконъ выкрикнулъ:— ‘Благослови, владыко, яствіе и питіе!’

— Господь нашъ Іисусъ Христосъ молитвами пресвятыя Его Матери да благословитъ брашно и питіе во благо вкушающимъ.— И владыка оснилъ благословленіемъ столъ въ три стороны.

— А-ми-нь…— пробасилъ протодьяконъ, растягивая слова и какъ бы выпуская изо рта остатки забраннаго воздуха. Стулья задвигались, вс услись и наступила тишина, въ которой каждый прислушивался къ собственному аппетиту.

О. Кронидъ сначала слъ, потомъ всталъ, сконфузился и опять слъ,— онъ не уяснилъ себ своего положенія,— кто собственно хозяинъ теперь за столомъ: онъ или владыка? Владыка, глядя на его суетливость, сказалъ:

— Что же, хозяинъ, угощай!

О. Кронидъ метнулся со своего мста ко владык и пуще засуетился. Тарелка преосвященнаго была окружена цлою баттареею бутылокъ и разнообразными закусками. Хозяинъ придвигалъ каждую коробку какъ можно ближе, сообщая при этомъ:

— Икорка, ваше преосвященство… балычекъ, владыко… маринованные бычки…

— Бычки, а рыба…

— Хе-хе, точно такъ, ваше преосвященство… Одно названіе, а на самомъ дл не скоромное…

— Знаю, знаю…

Но о. Кронидъ словно боялся, что безъ указанія высокій гость всего не увидитъ. Такъ какъ о. Кронидъ переусердствовалъ и уронилъ одну бутылку, обливъ скатерть, то владыка отослалъ:

— Иди на свое мсто, и безъ рекомендаціи знаемъ… Сами справимся.— О. Кронидъ отошелъ, а земскій начальникъ, сидвшій одесную владыки, вошелъ въ роль угощателя, считая себя боле подходящимъ къ ней. Канделябровъ, протянувъ пухлую руку къ баттаре, галантно спросилъ:

— Чего прикажете, ваше преосвященство?

— Тутъ что имется?

Земскій, повертывая бутылки за горлышки, читалъ по ярлыкамъ:

— Коньякъ… ромъ… зубровка… нжинская рябина…

— А отечественная полагается?

— Есть! есть!— вразъ откликнулось нсколько голосовъ и едва ли не десять рукъ потянулись къ стоявшему на середин стола огромному графину, о которомъ матушка ошибочно думала, что это не потребуется дорогому гостю и сдлала промахъ въ сервировк.

— Единую!— соблагоизволилъ владыка.

Духовные оживились и поправили салфетки на колняхъ. Требованіе отечественной означало доброе настроеніе владыки. Протодьяконъ крякнулъ и сталъ отгибать воротникъ душившаго его за горло одянія. Другіе послдовали его примру и выпрастывали шеи какъ изъ тугого хомута. Кое-кто, стараясь остаться незамченнымъ, спускалъ подъ рясой петли пояса и поудобне расправлялся на стул, чтобы сосдъ не задвалъ его.

Столъ замтно раздлился на дв группы,— одна, аристократическая, сосредоточилась около архіерея, другою командовалъ протодьяконъ Ивиковъ. Закуски передвигались отъ перваго мста на конецъ стола и исчезали. Изъ слдующей комнаты въ дверь вытягивались, какъ утиныя шеи изъ тростника, синія вопрошающія лица пвчихъ и озабочивали регента, который сознавалъ лежавшую на немъ обязанность напитать своихъ птенцовъ — славныхъ исполатчиковъ. Позади регента стояла табуретка, на которую онъ переставлялъ со стола остатки яствъ и питій, говоря протодьякону: ‘Останки младенцамъ’, хотя среди младенцевъ былъ и бородачъ теноръ и бритый басъ. Одинъ изъ исполатчиковъ, по имени Клюковка, занятъ былъ транспортированіемъ ‘останковъ’ на задній столъ пвчихъ.

Посл ухи земскій сказалъ спичъ:

— ‘Ваше преосвящество и достопочтенное собраніе!— Ораторъ повелъ торчащими усами по сторонамъ, какъ тюлень.— Въ настоящее время, когда во главу народнаго просвщенія ставится духовное образованіе и духовное сословіе, нельзя не привтствовать все то… вс т мры, которыя клонятся къ утвержденію того, что… о чемъ я выше сказалъ. Посему близкое единеніе пастырей духовныхъ съ народомъ, непосредственное общеніе архипастыря съ пасомыми весьма и весьма желательный элементъ. Ибо — что другое, какъ личное посщеніе народа, какъ проповдь владыки отъ сердца къ сердцу, можетъ вліять боле сильно? А посему отъ лица всего народа своего седьмого участка приношу вашему преосвященству глубокую благодарность за посщеніе сего края, за сообщеніе благодатнаго благословенія и назиданія. Можно сказать, ваше преосвященство, словами писанія: О семъ бо живемъ, движемся и есмы. А посему, я предлагаю почтенному собранію пропть нашему владык многая лта!’

Вс встали и пропли воодушевленно многолтіе.

Въ отвтъ на рчь Канделяброва преосвященный, привставъ (и все собраніе встало), сказалъ тихо:

— Отрадно видть таковыхъ вождей народа, кои, какъ всмъ намъ извстный и достоуважаемый Иванъ Егоровичъ, стремятся направить народную жизнь по единственно правильной стез почтенія къ духовному сословію на прочныхъ древнерусскихъ устояхъ и незыблемыхъ основахъ православной церкви. Намъ, духовнымъ, надлежитъ глубоко благодарить таковыхъ рачителей и всемрно радть о добрыхъ отношеніяхъ съ таковыми ревнителями, ибо только таковые вожди и ведутъ, какъ нкогда Моисей, въ землю обтованную, и ничто другое такъ не упрочиваетъ духовной власти, когда за нею и вмст съ нею и передъ нею грядетъ власть гражданская, расчищающая путь власти духовной. Итакъ, отцы и братіе, возглашаю здравицу за достопочтеннйшаго Ивана Егоровича!— И опять грянуло многолтіе.

Рчи, вино и пніе подогрли публику. Веселіе пошло и на задній столъ къ пвчимъ, гд исполатчикъ Клюковка, пользуясь наступившимъ шумомъ, сталъ проявлять верхъ искусства въ переправ провіанта. Онъ продлъ себ подъ ремень за спиной нотную книгу, подлзъ къ регенту и укусилъ за ногу. Регентъ сначала испугался, но понявъ, что надо, поставилъ на спину Клюковки графинъ съ водкой. Когда Клюковка тмъ же путемъ на четверенькахъ вернулся къ товарищамъ, т съ ликованіемъ сняли со спины транспортъ, и при этомъ чей-то альтъ среди общаго хохота явственно выкрикнулъ:

— Ай да верблюдъ!

И мгновенно наступила тишина, и вс взоры обращены были на капеллу. Владыка бросилъ гнвный взглядъ на ключаря, ключарь на регента, регентъ поднялся и, притворивъ за собою дверь, выдворилъ всхъ начисто въ кухню, чему капелла была весьма рада, такъ какъ въ кухн имъ никто не мшалъ говорить и длать все по своему вкусу. На нмой вопросъ ключаря вернувшійся регентъ только кивнулъ головой, что показывало о водвореніи порядка. О. Кронидъ все еще волновался по поводу инцидента и, идя за лакеемъ, который несъ разварную стерлядь, думалъ:

— ‘Сволочь эти пвчіе, ни съ чмъ не соображаются! По ихъ милости можетъ остаться незамченнымъ чудо природы и искусство повара’.— Однако о. Кронидъ ошибся, владыка спросилъ:

— Это осетеръ?

— Стерлядь, ваше преосвященство!— громко произнесъ Драконовъ.

— Не можетъ быть! Такая большая… Не видалъ.

О. Кронидъ торжественно молчалъ и сладко улыбался, предоставляя самой стерляди доказывать свое бытіе.

— Такая величина… Необыкновенно! Да неужели стерлядь?

— Точно такъ, владыко!— И о. Кронидъ слегка придерживалъ за край блюдо, касаясь своей рукой руки лакея.

Преосвященный положилъ себ часть, но о. Крониду показалось мало, и онъ собственноручно положилъ владык еще столько же. Владыка протестовалъ, но такъ слабо, что Кронидъ и еще третью порцію положилъ на тарелку. Вкушая, владыка любопытствовалъ:

— И что же — съ икрой была?

— Точно такъ, ваше преосвященство… изволили вкушать.

— Мм… И гд же водится такая рыба?

— Въ здшнихъ водахъ, владыко.

— Рки я не видлъ, обозрвая.

— У насъ притокъ.

— Такъ въ приток?

— Почти… При сліяніи нашей Шкудимки… Верстъ тридцать отсюда…

— Далеконько все-такм…

— Для такого гостя, ваше преосвященство, семь верстъ не околица…— вставилъ Канделябровъ, но спохватившись, что пословица не вполн подходитъ по своему тону къ обществу, вдругъ перевелъ разговоръ:— Очень важно приготовлено, ваше преосвященство.

— Раздляю вашъ взглядъ вполн,— отвтилъ владыка.

Дальше Канделябровъ началъ усиленно громко объяснять:

— Супруга о. Кронида извстнйшая хозяйка! Настоящій поваръ!

— Въ епархіальномъ училась?

— Точно такъ, владыко!— отвтилъ самъ о. Кронидъ.

— Вотъ яркое опроверженіе общераспространеннаго заблужденія, будто нашихъ барышенъ въ училищ ничему не учатъ!— заключилъ владыка, отодвигая пустую тарелку.

Хотя похвалы земскаго и зашли за границы совсти, однако о. Кронидъ глядлъ на Канделяброва съ чувствомъ необычайной благодарности, а тотъ бросалъ на шкудимскаго священника выразительные и въ то же время плутоватые взгляды, какъ бы давая понять:

— ‘Вотъ какъ для тебя стараюсь… Смотри и ты… въ свою очередь’…

О. Кронидъ оцнивалъ заслугу гостя и ршилъ въ душ сбавить на лошадей еще пятишницу.

Обдъ шелъ такъ весело и оживленно, что самъ хозяинъ за пирожнымъ набрался смлости и блеснулъ рчью:

— Ваше преосвященство! Милостивйшій Архипастырь и Отецъ! Позвольте мн, худородному, возглаголати…

Вс смолкли и прислушивались.

— Ваше преосвященство изволили коснуться самаго важнаго вопроса государственнаго. Слдя со тщаніемъ по Московскимъ и Церковнымъ Вдомостямъ, могу сказать, что все дло улучшенія народной жизни заключается въ единеніи свтской власти съ духовной. Мы помогаемъ свтскимъ, свтскіе намъ и тако вкуп несемъ бремя службы земной во образъ небесной. Къ сожалнію, на семъ пути встрчаются терніи и волчцы. И сіи терніи находятся при дорогахъ и на распутіяхъ. И сіи распутные люди ютятся на хуторахъ я въ земскихъ учрежденіяхъ. Тамъ главная язва. Тамъ торжествующее зло! И при вид сего зла кровію обливается серце наше. Скорбь, какъ лютый врагъ, объемлетъ душу и ущемляетъ сердце. Конечно, nomma odiosa sunt’…

Владыка прервалъ оратора:

— Можно обойтись и безъ латыни, если въ писаніи есть боле сильныя выраженія… Говори проще и понятне.

О. Кронидъ смутился, а владыка договорилъ:

— По ходу рчи видно, что ты, отецъ, хочешь просить земскаго начальника, чтобы онъ поддержалъ ассигновку на земскомъ за церковно-приходскія школы.

— Съ полнымъ удовольствіемъ!— воскликнулъ Канделябровъ.— Всегда готовъ до послдней капли крови бороться за святое дло просвщенія въ дух православной церкви.— Земскій остановился, предоставляя стоявшему о. Крониду право слова. Но о. Кронидъ былъ уже сбитъ съ толку, весь планъ заране обдуманной и даже набросанной вчерн рчи разстроился, тмъ боле, что дальше должны были по плану слдовать еще латинскія же, уже осужденныя владыкою, изреченія: Amicus Plato, terra incognita, ipse dixit, несклоняемое Ergo и неспрягаемое igitur, а такъ же еще большая темнота, экивоки и намеки насчетъ земцевъ, лжеименнаго разума и волковъ, ходящихъ въ овечьихъ шкурахъ. И о. Кронидъ точно поперхнулся, сталъ останавливаться, а такъ какъ онъ забылъ ссть и чувствовалъ себя обязаннымъ докончить начатое, то, повторивъ два раза ‘nomina odiosa’, какъ школьникъ покраснлъ и устремилъ умоляющій взглядъ на Канделяброва: ‘выручай, дескать… другъ! Тону’. Но другъ не понялъ, только нетерпливыми жестами около своего галстука символически изображалъ готовность развязать коснніе въ язык пріятеля. И всмъ было неловко. Только преосвященный соблюдалъ полное хладнокровіе, и, повертывая въ рукахъ бокалъ, сказалъ отчетливо, ни на кого не глядя:

— Понятно, отецъ, понятно… А посему предлагаю выпить за здоровье хозяина и хозяйки.— Въ тон голоса преосвященнаго чувствовалось великое снисхожденіе и одолженіе, какое онъ длалъ о. Крониду. Регентъ всталъ и заплъ: ‘Многая лта!’ Вс подхватили. Преосвященный, обратившись къ Канделяброву, сказалъ тихо, впрочемъ не настолько, чтобы не быть услышанымъ другими.

— Говорить въ обществ — надо имть навыкъ, а въ семинаріяхъ ораторское искусство не преподается. Въ старину лучше было,— устраивались диспуты, рацеи и прочее подобное, и вырабатывался языкъ, что твой жерновъ. А нын… видите? Печально… Я много разъ указывалъ ректору на этотъ недочетъ, но что. подлаете — ‘въ программ не положено’… ‘Въ программ нтъ!’ А жизнь — разв не программа?

Слова владыки отмчены были обществомъ, какъ великая мудрость, и въ соотвтствіи съ этимъ у ключаря нижняя губа еще боле отвисла. Вс думали о владык, а объ о. Кронид и его неудачномъ выступленіи на поприщ застольнаго краснорчія забыли.

Обдъ окончился, протодьяконъ прочелъ молитву, преосвященный сталъ біагословлять всхъ, начиная съ хозяина и хозяйки, которой въ вид особаго благоволенія чуть-чуть пожалъ руку, въ тотъ моментъ, когда она лобызала его душистую десницу. У матушки отъ такой чести даже глаза заволоклись.

Земскому давно хотлось курить, и онъ увлекъ за собою ключаря черезъ балконную дверь въ садъ подъ черемуху, спускавшую свои втви надъ скамейкой. Протодьяконъ и становой узрли ихъ и присоединились. Земскій счелъ своимъ долгомъ восхвалять преосвященнаго въ присутствіи духовныхъ.

— Владыка замчательный ораторъ.

Т поддакивали, приводя примры краснорчія своего принципала.

— Послушали бы вы его въ собор, когда онъ, воодушевившись, даже жезломъ стучитъ!.. А наедин когда обличаетъ — упаси, Боже!..

— Строгій архипастырь?

— Да. Но справедливъ.

— Хорошее торжество,— переводилъ разговоръ земскій на другую тему.— Одинъ только дефектъ — не было шампанскаго. И какъ это о. Кронидъ не догадался?

Протодьяконъ замтилъ:

— Ошибку всегда можно поправить.

— Теперь уже поздно,— скорблъ Канделябровъ.

— Нисколько даже… Время не ушло…— Если хотите — у васъ въ имніи…— И протодьяконъ, погладивъ себя по животу, выразительно взглянулъ на земскаго и перевелъ глаза на ключаря, который, хотя и не смотрлъ ни на кого, но такъ улыбался, какъ будто говорилъ: ‘Добре, дьяконъ, добре’!

— Что же, не прочь,— отозвался Канделябровъ, но смущенно бгающіе глаза и общая растерянность показывали, что едва ли онъ можетъ исправлять чужіе недосмотры.

Черезъ минуту, впрочемъ, Иванъ Егоровичъ овладлъ собою и заговорилъ:

— Пить шампанское просто для того, чтобы пить, толку мало. Пьютъ его со смысломъ.

— Ишь ты,— басилъ протодьяконъ.— Мы этого не знали… Мы въ город вотъ какъ:— попадешь къ купцу подъ линію, ну и дуешь его, какъ квасъ. У васъ здсь какъ? Бокальчиками?

— Не про то говорю… А надо вообще при этомъ, чтобы было удовольствіе для ума, ну, тамъ разсказы, анекдоты, или что-нибудь въ этомъ род, чтеніе стиховъ…

— Господа!— оживленно воскликнулъ становой, поднимаясь съ земли.— Здсь, въ Шкудим живетъ поэтъ.— И щелкнулъ пальцемъ по воздуху.

— Да что вы? Кто же?

— Печникъ-Давыдка… Ей Богу! Настоящій народный поэтъ!.. Я читалъ его стихи. Урядникъ арестовалъ и доставилъ мн, полагая, нтъ ли въ нихъ чего-либо вреднаго въ политическомъ отношеніи… Эхъ, жаль, вернулъ я ихъ, а то бы…

— Да позовите сюда его, Давыдку-то,— приказывалъ земскій — Это интересно… Кстати, о. ключарь, владыка какъ относится къ поэзіи?

— Снисходительно.

— О, тогда мы ему сдлаемъ развлеченіе. Ну, Антонъ Матвевичъ, валяй!

Вскор появился Давыдка. Владыку свели въ садъ и усадили подъ черемуху. ‘Народный поэтъ’, одтый въ поддевку волостного писаря и въ сапоги сидльца винной лавки — на босу ногу,— принявъ отъ владыки благословеніе, сталъ въ позу и, поощряемый земскимъ (‘Не бойся, Давыдка, Ломоносовъ тоже былъ мужикъ’), началъ отчеканивать по тетрадк.

‘Какъ въ город Городищи

Тамъ народъ хорошій и ходитъ все чище!..

Прочелъ и остановился. Публика насторожилась, уловивъ ухомъ необычную риму, а поэтъ продолжалъ:

‘А въ сел Свищевк Образцовъ

Можно сказать — отецъ изъ отцовъ’.

Земскій одобрительно крякнулъ.

‘Онъ дворянскій предводитель

И крестьянамъ благодитель’.

— Правда,— подтвердилъ Канделябровъ.

‘Имніе его здсь и тамъ

И часто посщаетъ Божій храмъ’.

— Похвально,— вставилъ владыка.

‘А супруга ихъ Елизавета.

Можно сказать, имъ пара’.

— Дйствительно, семейное счастіе на рдкость, ваше преосвященство,— объяснялъ земскій.

‘Старта барышня Варвара,

Вторая Софья… И Ольга…’

— Правда, правда…

‘И будетъ имъ отъ Бога великая польза’.

— Намекъ на то, что и он выйдутъ замужъ, а то дйствительно…

‘Они волю Божію творятъ,

И по-французски говорятъ’.

— И по-нмецки, братецъ, и по-англійски, на всхъ европейскихъ языкахъ.

‘Были заграницей и дал’.

— Вотъ… Вотъ…

— Но какъ это, Иванъ Егорычъ:— ‘Дальше заграницы’ — что тамъ, какая страна?

— Поэтическая вольность, ваше преосвященство.

‘Своихъ дтей нжно воспитали’.

— Да, да…

‘И народъ ихъ почитаетъ,

А царь чинами награждаетъ’.

— До Владиміра включительно…

‘Царь и императоръ,

И даже пензенскій губернаторъ’.

— Довольно!— воскликнулъ владыка, кусая губы и сдерживаясь отъ душившаго его смха. И поднялся съ мста.

— Владыка… Позвольте… У него есть еще стихи относительно о. благочиннаго.

Благочинный загораживался обими своими выпяченными ладонями рукъ и шепталъ со свистомъ: ‘Ради Бога… Ради Бога…’ — Преосвященный сказалъ:

— Хорошенькаго понемножку. Не пора ли хать?— И прошелъ въ комнаты.

Становой говорилъ ключарю:

— Лошади для владыки хотя и готовы, но такія, съ позволенія сказать, одры, что не ручаюсь за нихъ.

— Какъ же быть?

— Вотъ у о. Кронида лошади хороши, только на дняхъ съ ярмарки пригналъ.

— Идея!— воскликнулъ ключарь и приложилъ палецъ къ носу.

И гости группой отправились къ конюшнямъ.

Проходя дворомъ, земскій спрашивалъ ключаря:

— Какъ будто владык не совсмъ понравились Давыдкины стихи.

— Да… Какъ будто.

— Но вдь талантъ!

— На ложномъ пути,— качалъ головой ключарь.

— Н-да… Но зато направленіе?!

— Ну, да, направленіе, дйствительно, безукоризненное.

— Самородокъ. Самодятельность я поощряю… Но, разумется, въ должныхъ границахъ.

— Разумется,— соглашался ключарь.

Лошадей смотрли, трогали за гривы, хлопали по ше и по бедрамъ, выводили подъ уздцы, и у многихъ срывалось съ языка слово похвалы: ‘Хороши, шельмы!’ — А ключарь замтилъ:

— Жаль, что нтъ съ нами отца іеродіакона Экзокустодіана, эконома архіерейскаго дома. Давно ищетъ троечку для владычнаго вызда.

— Ну, нтъ-съ, господа, эта тройка для меня предназначена. Я поручалъ о. Крониду. Такъ вдь, о. Кронидъ?

— Такъ-то такъ, но если владыка прикажетъ… что будете длать?

— Ну, тогда., разумется,— соглашался Канделябровъ, который, войдя въ домъ, усиленно расхваливалъ:

— О. Кронидъ примрнйшій хозяинъ.

— Это похвально.

О. Кронидъ низко кланялся и вдругъ заговорилъ громко:

— Владыко! Дозвольте!

— Что именно?

— На своихъ лошадкахъ васъ доставить!

— Но это не обременитъ тебя, отецъ?

— Напротивъ, владыко, доставитъ удовольствіе.

— Ну, что же… Мн все равно. О. ключарь, ваше мнніе?

— Совершенно согласенъ съ о. Кронидомъ.

Большой рыдванъ со стеклянными боковыми дверцами подали къ крыльцу. На козлахъ сидлъ Авдонька, приладившій павлиное перо къ шапк. Ключарь, которому въ достаточной степени надоло цлую недлю сидть въ карет, уступилъ эту честь о. Крониду, такъ какъ о. Кронидъ намекнулъ объ этомъ, и, чтобы имть боле успха, сумлъ ловко ‘завязить’ въ метрики, свидтельствуемыя ключаремъ, двойную плату противъ положенія. Вмст съ тмъ ключарь отмтилъ по лицамъ протодьякона, регента и келейника, добрый знакъ, что вся свита священная почтена шкудимскимъ попомъ въ надлежащей степени, и никто не обиженъ. И посл всего этого о. ключарь не могъ ничего другого сказать о. Крониду относительно сиднія одесную владыки, какъ:

— Пожалуйста!

— Ну, о. Кронидъ, лошади твои, телга моя, демъ вмст,— предложилъ и преосвященный.— Посмотримъ твоихъ рысаковъ въ дл.

XI.

хать съ владыкой вмст, рука объ руку, въ архіерейской карет цлыхъ тридцать верстъ до Кожендева, о, это даже не входило въ первоначальныя мечты шкудимскаго попа! И теперь о. Кронидъ, влзая въ карету и садясь на малиновое пружинное сиднье, все еще думалъ: ужъ не сонъ ли это? На него смотрли прихожане, держа въ рукахъ листъ, и окончательно смутились: какъ они могутъ подать жалобу, когда она пойдетъ черезъ руки близкаго къ архіерею человка, самого о. Кронида?! ‘А это — что же такое?’ И жалобу ‘ходатель’ скомкалъ въ рукахъ, скрипнувъ зубами. Смотрлъ на о. Кронида благочинный и чувствовалъ себя ниже шкудимскаго собрата, потому что еще никогда не здилъ въ архіерейской карет. Нкоторую зависть питалъ и земскій Канделябровъ, которому хотлось настолько укрпить свои добрыя отношенія съ владыкой, чтобы преосвященный потомъ по прізд въ губернскій городъ, при встрч съ губернаторомъ, могъ отрекомендовать:

— Всю епархію объздилъ, а такого начальника, какъ Иванъ Егоровичъ Канделябровъ, не встртилъ. Пріуныли и дьяконъ съ дьячкомъ, замтивъ, что ихъ жалоба на захватъ о. Кронидомъ части ихъ усадебной земли останется втун. И только одна матушка Ангелина Степановна ликовала: на ея лунообразномъ лиц, ярко освщенномъ солнцемъ, свтилось необычайное счастье. Она крестила вслдъ отъзжающую карету:

— Слава Богу! Слава Богу!

Дорогою о. Кронидъ держалъ правую руку за спиной владыки съ тмъ, чтобы ослабить вліяніе тряски на преосвященнаго. Рука отекла и ныла, но о. Кронидъ не отнималъ ее, а владыка совсмъ забылъ,— что у него назади — пуховая ли подушка, или человческая живая рука. Нкоторое время длилось молчаніе, преосвященный закрылъ глаза и какъ будто дремалъ. О. Кронидъ старался даже не дышать, чтобы не нарушить сладкаго святительскаго покоя, и ужасно сердился на Авдоньку, не умвшаго сдерживать лошадей на канавахъ и мосточкахъ, гд сильно встряхивало и разгоняло всякій сонъ. О. Кронидъ самъ не начиналъ разговора, а благоразумно ждалъ вопросовъ, которые и воспослдовали:

— Какъ живете, о. Кронидъ?— владыка обращался со священниками въ присутствіи другихъ на ‘ты’, а наедин на ‘вы’. Первое длалось для того, чтобы попы боялись, второе — чтобы любили владыку. И о. Кронидъ отвтилъ восторженно:

— Слава Богу, ваше преосвященство!

— Мн что-то припоминается, какъ будто на васъ есть жалоба…

— Не могу знать, ваше преосвященство…— съ дрожью въ голос отвтилъ о. Кронидъ.

— Достаньте, пожалуйста, вонъ оттуда (преосвященный указалъ на карманъ, пришитый сбоку въ карет) — мою памятку… Такъ… Откройте, гд записано ваше село. Нашли?… Есть?

— Е-е-сть,— отвтилъ, запинаясь, о. Кронидъ. Было ясно, что путешествіе въ архіерейской карет иметъ и непріятныя стороны.

— Читайте.

‘Священникъ Кронидъ Драконовъ… самовольно завладлъ землею у дьякона и псаломщика’.

О. Кронидъ раскаивался въ душ, что напросился хать вмст со владыкою. Однако надо было объяснять:

— Неправда, ваше преосвященство. Я возмстилъ имъ землю около гумна и въ размр большемъ, чмъ взялъ.

— Правда?

— Клянусь… Чмъ угодно!

— Не надо.. Читайте дальше.

— ‘Судится съ дворяниномъ Уткинымъ иза-за лошади’.

— Съ дворянами тягаться не порядокъ,— поучалъ владыка.

— Ваше препосвященство! Это клевета! Я тутъ не причемъ. Меня самого обошли… Я не виноватъ. И притомъ эти Уткины — корень зла… Выписываютъ книги, газеты, основали негласную библіотеку, развращаютъ земскихъ учителей и даже нашихъ церковноприходскихъ, подсовываютъ имъ всякія книжки и брошюры. У нихъ собранія бываютъ и все такое… Вообще — гнилой уголъ… соціалисты…

— А вы принимаете мры?

— Какія же, владыко?— со вздохомъ вымолвилъ о. Кронидъ.— Вдь одно средство — донесеніе…

— Прилагали къ длу?

— До нкоторой степени… неоффиціально… словесно, благочинному, становому, земскому начальнику.

— Мало. Разъ видите, разъ замчаете непорядокъ, вашъ долгъ, ваша прямая обязанность дйствовать со всей энергіей. Вы должны быть на страж и ни на минуту не опускать оружія въ борьб со врагами.

— Боялся, владыко, прослыть доносчикомъ, кляузникомъ…

— А вамъ что? Вы боитесь такъ называемаго общественнаго мннія?

— Все-таки…

— Плохой вы воинъ Христовъ.

— Постараюсь исправиться…

— И въ этомъ… И въ другихъ отношеніяхъ… Это само собою, а то само собою.

— Что же именно?— спрашивалъ о. Кронидъ, потерявъ нить разговора.

— То-есть… относительно судьбища съ Уткиными изъ-за лошади… Неблагонадежность Уткиныхъ не есть основаніе къ тому, чтобы… обманывать ихъ… сбывая имъ завдомо плохую лошадь за хорошую… Нтъ ли еще чего въ памятк?

— ‘Неправильно получилъ изъ управы деньги за вечернеповторительные уроки, коихъ на давалъ’.

О. Кронидъ прямо возненавидлъ ключаря, уступившаго ему свое мсто въ архіерейской карет, и потому взволнованно объяснялъ:

— Ваше препосвященство! Этимъ занятіямъ я не могу сочувствовать, ибо это переходящіе учителя сютъ смуту, учатъ не азбук, а разнымъ разностямъ, объясняютъ литературу и, кажется. теорію Дарвина.

— Тмъ боле не надо было брать денегъ…

— ‘Нтъ, это не карета, а ловушка!’ — думалъ про себя о. Кронидъ, и оправдывался:

— Управой ассигновано…

— А вамъ наплевать!..

— Конечно бы… Но думалось: отчего же? Доходы въ общемъ, съ прихода небольшіе… такъ какъ бы въ восполненіе недостатка…

— И ничего за это не длать?.. Не хорошо.

— Тутъ все дло въ учител,— круто поворачивалъ разговоръ о. Кронидъ. Онъ съ красниной… изъ красненькихъ.

— Въ чемъ же это обнаруживается?

— Часто съ почты письма получаетъ…

— Письма? Какія же?

— Кто его знаетъ.

— Дйствительно, это симптомъ недоброкачественный… дурной признакъ. Вы говорили наблюдателю?

— Говорилъ.

— И что же?

— Узналъ, что каждую надлю письмо получаетъ заказное, аккуратно въ пятницу. Наблюдатель стремился перехватитъ, но почтмейстеръ сказалъ, что безъ предписанія не можетъ.

— И что же — корреспонденція продолжается?

— Да… И притомъ онъ, учитель-то, по ночамъ долго засиживается… Этимъ обращаетъ на себя большое вниманіе. У всхъ съ семи часовъ огни гасятъ, а у него все огонь, все огонь до полночи, за полночь.

— Тоже плохой признакъ… Но все-таки, о. Кронидъ, и это не основаніе къ полученію денегъ вами изъ управы за несдланное дло…

Наступила пауза.

— А съ прохожанами ладите?

— Въ самыхъ хорошихъ отношеніяхъ.

— Врно?

— Врно.

— Но есть нкій признакъ не въ вашу пользу… Садясь въ карету, я замтилъ у нихъ въ рукахъ какой-то листъ… что въ немъ написано?

— Не могу знать, ваше преосвященство… Можетъ быть, у нихъ было дло до земскаго…

— Нтъ!.. У меня, знаете, глазъ наметался… Обыкновенно мужики подаютъ жалобу въ самый послдній моментъ передъ отъздомъ… И еслибы вы не садились со мной, то я имлъ бы теперь этотъ листъ въ рукахъ… значитъ, получу по почт.

О. Кронидъ даже разсердился и туго прижался спиной къ карет. ‘Что же теперь прикажете длать — выходить изъ кареты? Да я бы съ удовольствіемъ выпрыгнулъ отсюда… Только собственной глупости обязанъ, да злому умыслу ключаря… А впередъ калачемъ не заманите хать съ вами, ваше преосвященство…

Просвященный высказавъ все, что надлежало знать о. Крониду, звнулъ и заговорилъ на общую тему:

— Надоли мн эти жалобы… Много ихъ… Самъ я былъ попомъ, знаю все это…— Тонъ сочувствія ободрилъ о. Кронида, и онъ оживленно высказывалъ:

— Именно, ваше преосвященство, именно!.. Вс жалуются на духовенство… А виновато-ли оно? Всмъ пить, сть надо… Жизненные продукты вздорожали, а способы получанія сократились. Напримръ, руга… Тамъ, гд казенное жалованье выдается причту, прихожане отказываются платить ругу…

— Да, годъ отъ году становится трудне жить духовенству. И духовенство должно думать и думать надъ своимъ положеніемъ. Надо развивать въ народ духовную жизнь. И нельзя сказать, что для этого развитія у священника нтъ въ рукахъ средствъ. Есть они… напримръ… Да вотъ я разскажу вамъ про одного священника, о. Николая. Его уже нтъ… Онъ не священникъ… Такъ онъ дйствовалъ главнымъ образомъ на женское населеніе и именно только совтовалъ всмъ, при всхъ обстоятельствахъ, какъ радостныхъ, такъ и печальныхъ, одно — ставить въ церкви свчку… И что бы вы думали? Весь приходъ перевернулъ… Никто безъ свчки въ церковь не приходилъ… Создалось общественное мнніе въ приход, что безъ свчки явиться въ церковь не только гршно, но и неприлично… какъ все равно въ свтскомъ обществ — простите за вульгарное сравненіе — явиться безъ галстуха. И въ церкви стали доходы, и у него. Тутъ, знаете, цлая система… Свча ведетъ къ просфор, просфора къ поминанью, поминанье къ поминовенію, поминовеніе къ сорокоустамъ… Свча все освщаетъ и оживотворяетъ… Пяташная восковая свчка!.. Вотъ что!.. И потомъ обратите вниманіе,— въ голодные годы, напримръ, повсюду было оскудніе, даже въ государственной казн, но въ церкви о. Николая не только убыль, но даже приращеніе… Тамъ земство, казна не добираютъ, устраиваютъ ссуды, столовыя, общественныя работы, лршадямъ сно выписываютъ чуть-ли не изъ Сибири, а въ церковномъ кошельк о. Николая — умноженіе доходовъ. Почему? Объясните.

— Не могу, ваше преосвященство.— о. Кронидъ такъ произнесъ это ‘не могу’, съ такимъ чувствомъ и выкрикомъ, словно ему задали задачу изъ небесной механики…

— Да-съ!— воодушевлялся владыка.— Въ то время какъ ссуду мужики въ другихъ приходахъ пропивали, въ приходахъ о. Николая всякую получку сопровождали благодареніемъ Господу… Молебенъ… И свча… Потому что ссуду Богъ далъ… Вотъ было какое убжденіе!.. Народное бдствіе освщено было свтомъ религіи и вылилось въ надлежащую форму.

И подумавъ немного, преосвященный развивалъ свою идею:

— Въ сущности все это очень просто… Дло въ томъ, что религіозныя чувства стоятъ въ душ человка особо, вн всякаго вліянія. И разъ они имются, все дло въ томъ, чтобы добиться отъ народа наивозможно широкаго выраженія ихъ вовн. Въ этомъ смыслъ всей обрядовой стороны. Въ указанномъ случа все дло въ свчк… Развейте область примненія пяташной свчки къ разнымъ сторонамъ народной жизни, и вы увидите, какъ это можетъ обогатить храмы Божіи и сдлать дома пастырей полными чашами. И все это не путемъ насилія, притсненія, вымогательства, а единственно убжденіемъ, вполн свободно, законно и нравственно.

О. Крониду припомнился его широкій дворъ и ярмарки съ цыганами, и ему казалось, что онъ не вполн понимаетъ владыку, идеалиста и мечтателя. Но о. Кронидъ зналъ, что если владыка говоритъ о какомъ-то о. Никола безъ фамиліи, то это значитъ, что онъ говоритъ о самомъ себ, о своей бывшей дятельности приходскаго священника. И о. Кронидъ зналъ, что и какъ надо было сказать въ этомъ мст.

— Не многимъ дано это, ваше преосвященство!— И вздохнулъ, выражая тмъ чувство глубокаго уваженія къ недосягаемому идеалу.

— Что именно?— спросилъ владыка.

— Развивать духовную жизнь, какъ… иже реченный вами о. Николай. Это дло особой мудрости и… благодати Господней.

— Можетъ быть, — поддержалъ владыка и затмъ продолжалъ:— Но, кром свчи, есть у священника еще крестные ходы, молебствія, торжественныя процессіи, школьныя торжества, школьныя паломничества, древонасажденія… Ахъ, да много же, много всего!.. Только отцы лнятся и не хотятъ вникнуть. Пока прихожане даютъ, но придетъ время, давать не будутъ, вотъ тогда и возьмутся за умъ, да, можетъ быть, уже опоздаютъ…

Преосвященный задумался о будущемъ, но не надолго, мысли снова возвращались къ злобамъ дня.

— Къ сожалнію, и въ дл развитія обрядовой стороны встрчаются, какъ и везд, ошибки и заблужденія. И все, конечно, отъ ограниченности человческаго разума и безграничности человческихъ чувствъ, какъ религіозныхъ, такъ и житейскихъ,— въ смысл излишняго приложенія сердца человческаго къ земскимъ благамъ. Разскажу слдующій случай, прошедшій на моихъ глазахъ. Прізжаетъ нкто, конечно, священникъ, въ новое село на должность и видитъ чрезвычайно слабое развитіе религіозности. Въ церковь не ходятъ, доходовъ никакихъ, домъ церковный развалился, во всемъ недостатокъ, жить нечмъ, жена, дти… Тогда онъ съ горя или еще по какимъ побужденіямъ лзетъ на колокольню, и видитъ тамъ на потолк старую икону, въ пыли, въ грязи и въ полномъ небреженіи. И сжалось его сердце… Онъ очищаетъ икону и чтитъ ее особымъ молебномъ. Это произвело впечатлніе. Нашлась одна женщина, которая пожелала повторенія молебна предъ оною иконой. И было той женщин по ея молитв и вр. Это узнали другіе, и послдовали ея примру. И потомъ все чаще и чаще… И началось такое стеченіе народа, что ликъ иконы отпотвалъ, а въ народ по сему случаю пошла молва, что Заступница плачетъ въ своихъ молитвахъ за молящихся. Быстро разнеслась всть по селамъ и деревнямъ, и народъ повалилъ. Цлое религіозное паломничество… Дьячекъ на оборотной сторон иконы написалъ: ‘Забывшая Божія Матерь’… и, такъ сказать, увеличилъ число списковъ иконъ новымъ наименованіемъ. Ежедневные молебны… деньги… приношенія натурой и главнымъ образомъ холстами. Появились юродивые… Начались исцленія… И, конечно, въ конц концовъ судъ да дло… Формальное слдствіе… И пришлось отца того перевести въ другое село, а ‘Забывшую’ опечатать и приложить къ дламъ консисторіи.

О. Кронидъ внималъ словамъ владыки, не проронивъ ни одного слова, и невольно думалъ о своихъ ярмарочныхъ прегршеніяхъ, которыя теперь, посл повствованія владыки о ‘Забывшей’, не казались ему значительными, тмъ боле, что владыка опустилъ одну маленькую подробность, извстную о. Крониду, о томъ, какъ тотъ же дьячекъ вдлалъ въ икону губку, которую смачивалъ и въ извстный моментъ незамтно нажималъ при помощи очень нехитраго механизма, благодаря чему ‘Забывшая’ источала обильныя слезы, приводившія молящихся въ необычайное умиленіе и изступленіе.

— Отсел можете заключить, — говорилъ между тмъ владыка,— что хотя побужденія у священника были чистыя, но онъ не сумлъ удержать себя и свой приходъ въ должныхъ границахъ. Оттого все это такъ печально окончилось… Былъ еще случай съ ‘небесною церковію’… Это, видите ли, на гор между деревьевъ случайно или искусственно появился силуэтъ колокольни съ куполомъ, крестами и прочее. И тоже началось движеніе въ народ, стали служить молебны, принимать новины и прочее… Бываютъ подобныя вещи и съ источниками, гд оставляютъ ветхія иконы… И опять то-же самое… Вообще надо знать мру всякому чувству, самому не заходить далеко и другихъ не увлекать въ дебри ложныхъ чудесъ.

Владыка говорилъ сдержанно и объективно. О. Кронидъ успокоился за себя. Было ясно, что на глазахъ владыки проходили такіе іереи, которые изъ корыстолюбія и алчности оказывали дянія боле недостойныя, чмъ невинныя ссоры съ причтомъ, помщиками и сельскими учителями.

— ‘А я еще младенецъ передъ тми’.— О. Крониду сдлалось даже весело отъ такой мысли. Онъ понималъ, что у владыки выработалось спокойное, почти философское отношеніе къ проступкамъ въ духовенств, значитъ, и шкудимскіе грхи владыка покроетъ своею милостію и благостію.

И о. Кронидъ вздохнулъ облегченно.

Архіерейская карета къ концу путешествія обозначилась передъ нимъ уже не какъ хитрая ловушка, а какъ исповдальня, откуда гршникъ уходитъ куда-угодно, только не въ монастырь на эпитимію.

XII.

За послдніе дни необычайныхъ хлопотъ у о. Кронида ни разу не мелькнула мысль о томъ, что длается въ Кожендев у о. Филимона Обиходова. А между тмъ, когда настало время думать о пріем владыки, о. Филимонъ искалъ въ своемъ погреб стерлядь и метался, какъ угорлый, потому что ея не было.

— Куда она длась?— восклицалъ онъ, воздвая руки къ небу, и въ погреб, и надъ погребомъ, и въ дому, и на улиц.— Куда? Куда?

Отвта не было. И было ясно, что стерлядь утащили. Сначала гршили на собаку, зная, что она имла пристрастіе къ рыб, во время ловли подая брошенную на берегу маленькую рыбешку, и теперь привязали ее къ столбу и били по выщелкнувшимся ребрамъ, какъ бы добиваясь сознанія сдланнаго ею злодянія. Жучка жалобно визжала и умоляла своимъ покорно-страдальческимъ видомъ. Тогда сообразили, что невозможно этой дохлой собаченк, при всемъ ея голод и блудливости, вытащить изъ погреба тяжесть около пуда и тмъ боле състь всю безъ остатка.

— Кто же воръ?— вопрошалъ о. Филимонъ и вдругъ, подъ вліяніемъ всхъ обстоятельствъ, сопровождавшихъ посщеніе о. Кронида, воскликнулъ:

— Неужели?

И понявъ, что пропажа невозвратима, о. Обиходовъ бросился къ рыбакамъ и, объяснивъ свое безвыходное положеніе, взывалъ:

— Братіе! не посрамите!.. Выручите! Закинемъ неводъ… Вдь не для себя хлопочу, для владыки! Для намстника самаго Христа…

Прихожане вняли трогательной мольб батюшки и закинули неводъ. Но — какъ говорится въ писаніи — ‘обнощь всю труждшеся и ничесоже яша’.

О. Филимонъ былъ въ отчаяніи. Вс его мечты разлетлись въ прахъ, и скуфья, такъ близкая вчера, сегодня отодвинулась отъ него такъ же далеко, какъ отодвигается всякій близкій предметъ, если глядть на него въ подзорную трубу съ обратнаго конца… А эти налимы, при всей обширности ихъ печенки, только раздражали рыболова, и онъ бросилъ ихъ объ доски своего садка, и съ плачемъ повторялъ:

— Ни къ чорту не годится это кушанье! Одна срамота…

Видя великое горе своего пастыря, кожендевскіе рыбаки принесли всхъ налимовъ изъ садковъ, и только такое сочувствіе прихожанъ дало о. Филимону силы пережить великое несчастіе. И все же уныніе овладвало его душой. Злой духъ тоски и отчаянія не отпускалъ его.

При встрч владыки онъ стоялъ на паперти съ крестомъ въ рукахъ безъ подобающаго пасхальнаго выраженія. А судьба продолжала смяться надъ нимъ,— первымъ изъ кареты вылзалъ о. Кронидъ задомъ, а о. Филимонъ оснялъ его, и такимъ образомъ привтствовалъ своего злйшаго врага. Отъ такой неловкости лицо о. Филимона еще боле омрачилось, потемнло и готово было разразиться слезами. Видъ кожендевскаго священника былъ столь страненъ, что заставилъ владыку освдомиться:

— Здравъ ли, отче?

О. Филимонъ слова не вымолвилъ. Владыка, привыкши къ разнымъ формамъ смущенія подчиненныхъ, шествовалъ впередъ, озирая своды храма и благословляя. Народъ хлынулъ за нимъ волной. О. Филимонъ, хотя стоялъ вблизи владыки, но не слышалъ его рчи, не слышалъ замчаній ключаря, до того былъ погруженъ въ свои думы и чувства.

И дома у себя на вс вопросы за него отвчалъ благочинный, потому что у самого о. Филимона произошелъ въ голов заторъ чувствъ и волненій, которыя громоздились другъ на друга, какъ льдины въ половодье у плотины… Благочинный уже усплъ отрекомендовать шепотомъ хозяина:

— Не рчистъ здшній священникъ… по причин малаго своего образованія… Только изъ духовнаго училища… Милостями прежняго владыки…

О. Кронидъ въ этотъ моментъ подсунулъ монету о. Филимону, замысловато объясняя:

— Златница кинсонная… изъ утробы нкоей рыбины, имющей прикосновеніе къ кожендевскимъ водамъ…

О. Филимонъ машинально положилъ золотой въ карманъ и съ испугомъ воззрился на о. Кронида, который уже отошелъ къ матушк и передавалъ ей коробку съ икрой:

— Предполагалъ ваше затрудненіе, добрйшая Раиса Васильевна, и захватилъ съ собою останки… Свжая, не сомнвайтесь, испортиться некогда было, да и посолена достаточно… Моя благоврная надоумила… кланяется вамъ.

Икру поставили къ закуск рядомъ съ сахаромъ и стаканами горячаго чая около бутылокъ.

Земскій Канделябровъ освдомлялся:

— Каково дохали, владыка?

— Хорошо. Кони добрые.

— Совтуете купить?

— Одобряю.

Кронидъ вслушивался и думалъ:

— ‘Сбавлять ли?.. Кони должны повыситься въ цн, ибо везли самого владыку… историческіе.’

Темнло, но огней не зажигали. Общество скучало и задремывало, съ нетерпніемъ высиживая весь обрядъ угощенія.

Подали на столъ уху изъ налимовъ. Протодьяконъ, отвдавъ немного мутнаго бульона, замтилъ вслухъ:

— Посл шкудимской стерляди сть совсмъ неохота…

О. Кронидъ насторожился. Онъ прочелъ въ лиц о. Филимона какую-то злую ршимость, съ которой слдовало бороться и во что бы то ни стало побдить. Онъ по-крокодиловски обмрилъ о. Филимона взглядомъ, словно хотлъ прямо сказать:

‘Только посмй… Я поду въ архіерейской карет… по всему благочинію’.

Гостямъ невдома была тайная битва, происходившая въ сердцахъ враждебныхъ іереевъ. Со стола уносились жареные лещи въ непочатомъ вид. Матушка приходила въ отчаяніе и плакала въ кухн:

— Ничего не дятъ! Батюшки, ничего не дятъ! Что я буду длать, бдная моя головушка!..

Этикетъ не позволялъ гостямъ выдти изъ-за стола ране, чмъ появится хозяйка въ виноватой поз, посл заключительнаго блюда. Она, однако, не появилась и посл блинцевъ съ вареньемъ. Сытые за столомъ буквально истязались, предполагая, какъ бы еще чего не пришлось сть… Но этого не случилось. Ключарь, получивъ отъ благочиннаго ясный намекъ относительно малой освдомленности хозяйки въ приличіяхъ, положилъ конецъ испытанію и поднялся. Вс встали молча и крестились насупившись. Преосвященный также молча благословилъ хозяина, который растерялся и, падая на колни, возопилъ:

— Владыко! Простите! Ей-Богу все было готово, но…

Онъ не договорилъ, не могъ,— до того горько было разсказывать тягостную повсть объ исчезновеніи стерляди.

— Ничего, ничего, отецъ,— успокаивалъ преосвященный.

О. Кронидъ, предполагая, что о. Филимонъ по глупости можетъ ‘набухвостатъ’ на него архіерею, посовтовалъ Канделяброву:

— Удобный случай вамъ, Иванъ Егоровичъ, пригласить владыку къ себ на ночевую. Видите, здсь плохо… да и хозяева убогіе… Зовите къ себ. Ну, низшая свита туда-сюда, здсь размстится… Но владыка?.. Но ключарь?.. Но протодьяконъ?..

— Въ самомъ дл!— воскликнулъ Канделябровъ и сталъ просить преосвященнаго осчастливить его своимъ посщеніемъ, на что владыка охотно согласился.

Когда высокій гость направлялся къ выходу, въ сопровожденіи отъзжавшихъ, о. Филимонъ несъ перину, а за нимъ его жена — съ одеколономъ и пульверизаторомъ.

— Ну, прощай, отецъ, не хворай,— сказалъ владыка, готовясь благословить хозяевъ, но, посмотрвъ на о. Филимона, прибавилъ:— куда одръ свой несешь?

Перина выпала изъ рукъ о. Филимона, ароматическая бутылочка разбилась объ полъ, и слезы смшались съ благоуханіемъ.

— Не удостоилъ!.. не удостоилъ!..

На второстепенныхъ гостей хозяева теперь уже не обращали никакого вниманія. Вс оставшіеся, а равно и ухавшіе, исключая, конечно, владыки, были ненавистны Обиходовымъ, ибо вс они участвовали въ уничтоженіи обиходовской стерляди не въ томъ мст, гд слдовало ее кушать. Свита однако не смутилась и стала размщаться на ночь какъ могла и хотла. Утшать плаксивыхъ хозяевъ было некогда, вс за день утомились и хотли спать до смерти. О. Кронидъ, выругавъ въ душ хозяевъ остолопами и посмявшись съ пвчими надъ ними (‘чего добраго — съ ума спятятъ!’), обратилъ свое благосклонное вниманіе на брошенную перину, приспособилъ ее на диван и взмостился на ночлегъ. Посл двухдневныхъ хлопотъ и тревогъ онъ быстро заснулъ и спалъ, какъ убитый.

Была глубокая полночь. По всему дому раздавался храпъ, свистъ и сопніе. О. Кронидъ видлъ сладкій сонъ,— будто ему на серебряную удочку попалась необычайныхъ размровъ стерлядь… Онъ ее тащилъ, она трепещетъ и превращается въ протодьякона Ивикова… А потомъ дно рки провалилось, и все полетло въ бездну вмст съ протодьякономъ, стерлядью, удочкой, ключаремъ, исполатчиками и… самой каретой… И такъ это было страшно, что о. Кронидъ проснулся, раскрылъ глаза и увидлъ себя лежавшимъ на голомъ холодномъ полу… Это начиналась уже дйствительность. О. Филимонъ воочію тащилъ изъ подъ него надушенную перину и кричалъ въ изступленіи:

— Пошелъ вонъ изъ моего дома, мняла!.. И вотъ теб твоя златница… подавись ею самъ!

По полу прозвенла, подскакивая, монета и покатилась, описывая полукругъ у ногъ босыхъ отцовъ, стоявшихъ другъ передъ другомъ въ одномъ бль. О. Филимонъ бшено выбрасывалъ за окно принадлежности костюма о. Кронида. Гость не ползъ въ драку съ хозяиномъ, и, одваясь въ палисадник, не могъ отвязаться отъ одной фразы, слышанной имъ на ярмарк:

— Цлаго быка сълъ, а хвостомъ подавился…

Николай Шихановъ

‘Современный Міръ’, NoNo 5—6, 1907

Стерлядь.

Читайте также: