Степные разбойники, Эмар Гюстав, Год: 1858 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 222 минут(ы)

Густав Эмар

Степные разбойники

Les Pirates des prairies (1858)

ГЛАВА I. Охотничья кладовая

Прошло около двух месяцев. Мы — в прерии. Перед нами лежит бесконечность. Какое перо, как бы оно ни было красноречиво, осмелится описать эти неизмеримые океаны зелени, которым североамериканцы дали на их образном языке поэтичное и вместе с тем таинственное название Дикий Запад. Название это принадлежит малоисследованной стране, отличающейся разнообразными пейзажами, поражающими своей грандиозностью, но вместе с тем ласкающими и очаровывающими взгляд, — стране безграничных равнин с роскошнейшей смешанной флорой, напоминающей флору Индии.

Очарованным глазам путешественника, отважившегося проникнуть в эту страну, прежде всего представится обширное пространство, имеющее вид огромного зеленого ковра, усыпанного цветами и перерезанного широкими реками. Вид этот покажется ему тоскливо однообразным и как будто сливающимся на горизонте с синим небом. Но по мере того как глаз его привыкает к этой картине и начинает разбираться в ее деталях, он видит там и здесь Довольно высокие холмы, скалистые берега рек и тысячи Других возвышенностей, приятно нарушающих монотонность пейзажа, и которые при поверхностном взгляде не могли быть замечены благодаря высокой траве и деревьям.

Кто сумеет перечислить все произведения этой первобытной природы, представляющие собой великолепное и грандиозное зрелище вечных контрастов и потрясающей гармонии!

Здесь, над гигантскими папоротниками, кактусами, лиственницами и индейскими смоковницами, возвышается черное дерево с его продолговатыми листьями. Виднеются хлебные деревья, агава с широкими листьями в виде веера, авокадо с огромными гроздьями золотистых плодов, королевская пальма с обнаженным стволом, покачивающая при малейшем дуновении ветра своей величавой вершиной, сахарный тростник, лимонное дерево, бананы, черимойя с опьяняющими плодами, пробковый дуб, перувианское дерево и, наконец, восковое дерево. Там тянутся обширные поля далий, белых, как снег вершины Чимборасо [потухший вулкан в Андах на территории Эквадора, покрытый вечными снегами] или красных как кровь.

Огромные лианы, переплетаясь друг с другом, обвиваются, как змеи, вокруг древесных стволов и виноградных лоз, увитых гроздьями. И в этом изумительном смешении всех видов растительного царства, в этом странном хаосе летают, бегают, ползают по всем направлениям всевозможные животные и птицы. Все эти твари поют, свистят, рычат, шипят на все лады, отовсюду раздаются звуки, то насмешливые и угрожающие, то приятные и меланхолические. Олени и лани пугливо и бесцельно бегут, насторожив уши, каменный баран перепрыгивает со скалы на скалу и останавливается как вкопанный у края пропасти, тяжеловесные и глупые бизоны с печальными глазами медленно бродят по прерии, многочисленные табуны диких лошадей носятся по равнине во все стороны, взрывая копытами землю, аллигаторы, зарывшись в тину, дремлют на солнце, отвратительная игуана лениво переползает с дерева на дерево, пума — этот лев без гривы, — пантера и ягуар коварно подстерегают свою добычу, бурый медведь, лакомка и большой охотник до меда, гризли, самый опасный из обитателей этих мест, хамелеон, меняющий свою кожу, отливающую всеми цветами радуги, василиск, бесшумно и зловеще ползающий под листьями, исполинский удав боа, коралловая змея, такая маленькая и в то же время такая опасная, большая тигровая змея — все это живет, движется и славит Творца. В высокой траве и в густой чаще деревьев скрываются и щебечут птицы и насекомые — туканы с их огромными клювами, голуби, изящные розовые фламинго и лебеди. А с одной лианы на другую, с одного кустарника на другой то и дело перепрыгивают с неподражаемой грацией хорошенькие серые белки. Высоко в небе, описывая большие круги и широко раскинув крылья, парят орлы и лысоголовые стервятники, высматривая добычу, на которую они бросаются с быстротой молнии.

Но вот среди безлюдной прерии точно по волшебству появляется медно-красный всадник, он мчится во весь дух, и из-под копыт его лошади, как брызги, летят мелкие камни, сверкая на солнце как золото. Это — индеец, красная кожа которого похожа на медь. Он могуч телосложением, жесты его преисполнены величественной грацией, а взгляд его имеет властное выражение. Он принадлежит к племени пауни или же навахов, а может быть, к племени команчей, апачей или сиу. Вертя над головой своим лассо, он гонит перед собой то стадо испуганных буйволов, то табун диких лошадей, то пантеру или ягуара, которые убегают от него прыжками, глухо рыча от испуга и ярости. Это дитя прерии, такое величественное, благородное и презирающее опасность, с невероятной быстротой разъезжающее по тысячам ему одному известных тропинок, действительно может считаться царем этой своеобразной страны — один только индеец и может ездить по ней днем и ночью, не боясь бесчисленных ожидающих его опасностей, и бороться с европейской цивилизацией, которая надвигается на него шаг за шагом, вытесняя из последних убежищ и обступая со всех сторон. А потому — горе трапперу или охотнику, дерзко осмелившемуся попасться ему на пути: кости его побелеют в прериях и волосы его украсят или щит индейского вождя, или гриву его лошади!

Таков и поныне великолепный, захватывающий и ужасный вид Дикого Запада.

В тот день, с которого мы возобновляем наше повествование, в ту минуту, когда солнце достигло своего зенита, мрачное молчание, царившее в прерии, вдруг было нарушено легким шелестом в густых кустах, росших у берегов Рио-Хилы, в одной из самых глухих частей прерий. Ветки осторожно раздвинулись, и посреди листьев и лиан показалось человеческое лицо. Оно было покрыто потом и выражало ужас и отчаяние.

Оглядевшись тревожно по сторонам с намерением убедиться, что никто его не выслеживает, человек этот медленно и осторожно высвободил свое туловище из травы и кустарников, которые скрывали его, и, сделав несколько шагов по направлению к реке, с тяжелым вздохом опустился на землю. Почти в то же время из кустов выскочила огромная собака-молос [помесь волка и ньюфаундлендской собаки] и тут же улеглась у его ног. Человек, так неожиданно появившийся у берегов Рио-Хилы — это Красный Кедр. Положение его, по-видимому, было весьма плачевным: он был в прерии один, без оружия, потому что длинный нож, висевший у него на поясе из оленьей кожи, был почти бесполезен.

На Диком Западе, в этом безграничном океане зелени, человека безоружного можно считать мертвым.

Борьба с бесчисленными врагами, которые подстерегают его всюду и ждут только удобного случая, чтобы напасть на него, становится для него невозможной.

Красный Кедр был лишен бесценных сокровищ каждого охотника: ружья и лошади. Кроме того, он был одинок. До тех пор, пока человек видит перед собой другого, — даже если этот другой его враг, — он не чувствует себя одиноким. В душе его гнездится надежда, в происхождении которой он хоть и не может дать себе отчета, но которая тем не менее поддерживает его и придает ему мужества. Но как скоро этого другого нет и человек — эта незаметная песчинка в пустыне — остается один перед лицом Творца, он начинает трепетать, в нем растет сознание собственного ничтожества, он понимает, насколько слаб в сравнении с грандиозными творениями природы и как безумны его усилия приподнять хотя бы край песчаного савана, постепенно окутывающего его со всех сторон. Красный Кедр был бывалый бродяга. Сотни раз во время своих экскурсий по прериям он бывал в положении почти безвыходном, и каждый раз он ухитрялся выйти из него благодаря смелости, терпению, а главное — твердости воли. Но никогда он не бывал до такой степени лишен всего самого необходимого, как в этот раз. Однако ему надо было на что-нибудь решаться. Он встал, пробормотал проклятие, свистнул своей собаке — единственному существу, оставшемуся верным ему в беде, и тихо побрел, не стараясь даже сориентироваться. Да и в самом деле, зачем стал бы он выбирать направление пути? Не все ли было ему равно, куда идти?! Все пути были одинаково годны на то, чтобы через известный промежуток времени привести его к одной цели… к смерти!

Так он шел в течение нескольких часов — опустив голову, встречая по дороге каменных баранов. Они прыгали вокруг него и точно насмехались над ним. Бизоны едва удостаивали поднять головы в то время, когда он проходил мимо них, и смотрели на него своими большими печальными глазами, будто понимая, что беспощадный враг их был теперь им не опасен, так как он шел без оружия. Различные животные прыгали и резвились вокруг него, а собака, ничего не понимавшая в этом совершенно новом для нее положении вещей, посматривала на своего хозяина и, казалось, спрашивала у него взглядом: ‘Что все это должно означать?!’

День прошел, и он не только не внес никакой перемены к лучшему в положении охотника, но, напротив, значительно ухудшил его. Когда настал вечер, охотник не лег, а почти упал на песок, изнемогая от усталости и голода.

Солнце скрылось. Ночной сумрак стал быстро окутывать прерию. Уже слышно было рычание диких зверей, которые выходят из своих логовищ только ночью, чтобы утолить жажду и найти добычу. Безоружный скваттер не мог развести огня и этим отогнать их. Он оглянулся по сторонам. Инстинкт самосохранения — эта священная искра, никогда не угасающая в сердце даже самого несчастного человека — заставил его искать убежища. Он влез на дерево и, привязав себя к нему покрепче, чтобы предохраниться от падения, что могло легко случиться, он закрыл глаза и попытался заснуть, чтобы хоть на короткое время обмануть терзавший его голод и забыть о своем ужасном положении.

Но сон не любит посещать несчастных, он именно тогда и не является, когда его желают всего более. Никто не может представить себе всего ужаса бессонной ночи в прерии, не испытав этого на себе. Ночной мрак наполняется зловещими призраками, дикие звери рычат, змеи обвиваются вокруг Древесных стволов и нередко охватывают своими холодными липкими кольцами несчастного человека, полумертвого от страха. В этом ужасном положении каждая минута становится вечностью, и болезненно настроенное воображение как назло создает картины одну страшнее другой, — в особенности тогда, когда желудок пуст.

На рассвете скваттер облегченно вздохнул. А между тем что значил для него наступающий день, как не продолжение его бедствий и страшных мук. Но его радовало уже то, что стало светло — он мог по крайней мере дать себе отчет в том, что происходило вокруг него. Солнце согрело и до некоторой степени приободрило его.

Он слез с дерева, на котором провел ночь, и снова двинулся в путь. Куда и зачем шел он? Он сам бы не мог ответить. на эти вопросы, а между тем он шел так, будто имел перед собою какую-то цель, несмотря на то, что он знал: помощи ему ждать не от кого и, напротив, первым человеческим лицом, которое он увидит в этой безграничной пустыне, будет лицо недруга. Но человек такой закалки, как этот скваттер, не мог поступить иначе. Такой человек не в состоянии предаваться отчаянию, он борется до последней минуты.

Мы не располагаем возможностью описать все те мысли, которые вихрем кружились в голове скваттера, в то время когда он молчаливо, мрачно и бесцельно бродил по обширным равнинам. К полудню жара стала настолько нестерпимой, что побежденный бесчисленными физическими и нравственными страданиями скваттер наконец упал совершенно обессиленный у подножия одного дерева. Он долго лежал распростертым на земле. Наконец, томимый голодом, он снова встал и, шатаясь и едва держась на ногах, занялся поисками корней и трав, способных если не утолить, то хотя бы обмануть голод, терзавший его внутренности. Долгое время поиски его были бесплодны, но они все же увенчались успехом. Он нашел юкку — род мучнистого корня — и с наслаждением стал есть это растение. Сделав порядочный запас этого корня, дав его и своей собаке, он напился воды из реки и уже намеревался продолжать свой путь, немного подкрепившись этим скудным обедом, как вдруг глаза его сверкнули, лицо его точно просветлело, и он пробормотал дрожащим от волнения голосом:

— Что если это именно она?!

Вот что вызвало такое восклицание со стороны Красного Кедра: в тот момент, когда он снова двинулся в путь, машинально бросив взгляд вокруг, ему показалось, что в одном месте трава была гуще и выше, чем во всех других местах. Это незначительное само по себе явление могло броситься в глаза только человеку, давно привыкшему к прериям, и оно не ускользнуло от внимания Красного Кедра.

Индейцы и охотники часто сталкиваются с необходимостью обратиться в бегство, чтобы избежать неприятельской засады, а потому им приходится большую часть своей добычи и своих товаров оставлять на месте. А так как они не имеют ни малейшего желания навсегда лишиться этой добычи и этих товаров, то они устраивают нечто вроде кладовой, носящей на языке трапперов название cache. Вот каким образом устраивается такая кладовая.

Прежде всего вокруг того места, где желают сделать кладовую, стелют одеяла и бизоньи шкуры, затем лопатой поднимают дерн, очертив при этом на земле круг или четырехугольник — смотря по тому, какой формы желают сделать кладовую — и роют яму, выбрасывая всю вынутую землю на одеяла.

Когда яма уже достаточно глубока, стенки и дно ее также устилают бизоньими шкурами, и уже тогда складывают на дно ее товары, тщательно прикрыв их кожами. После этого яму снова засыпают землей, заравнивают и кладут дерн на прежнее место, затем поливают, чтобы он не засох, а оставшуюся землю бросают в реку, чтобы уничтожить все следы своей деятельности. Все это проделывается с такой ловкостью, что только самый опытный человек может различить место, где находится кладовая, да и то нередко пустота найденной ямы ясно свидетельствует, что вещи уже были унесены кем-нибудь раньше.

Вещи, сложенные в кладовой, могут храниться без порчи лет пять или шесть. Сколько таких вещей пропадает вследствие смерти их владельца, убитого из-за куста или погибшего во время неожиданного нападения. Мертвые уносят с собой в могилу тайну о том, в каком месте они зарыли свои сокровища!

Мы говорили, что скваттеру показалось, будто он набрел на такую кладовую. В его положении такая находка была неоценимой — она могла дать ему возможность запастись предметами первой необходимости и заставить его, так сказать, воскреснуть из мертвых и возобновить скитальческую жизнь охотника.

Он несколько минут стоял неподвижно, пристально глядя на то место, где, как он предполагал, был зарыт клад. Волновавшие его при этом чувства не поддаются описанию. Наконец, совладав со своим волнением, он с бьющимся от страха и надежды сердцем тщательно расстелил вокруг холмика одеяло и свою одежду, чтобы положить на них дерн и землю, вынул из-за пояса нож и принялся снимать с холмика дерн, решив про себя, по своей прирожденной честности, свойственной каждому обитателю прерий, несмотря на свою разбойничью профессию, не брать лишнего, не лишать законного владельца найденных им вещей — предметов первой необходимости. Постепенно, с осторожностью, он снял весь дерн с холмика, а затем приостановился, чтобы перевести дух. Через четверть часа, вытерев пот, струившийся с его лба, он снова принялся за работу. Вырывать землю ножом и, взяв ее в пригоршню, выкладывать на одеяло, было работой далеко не легкой для человека усталого и истощенного продолжительными лишениями. Он несколько раз бросал работу, и дело поэтому шло чрезвычайно медленно. Кроме того, на поверхности земли не появлялось ни малейшего признака, по которому можно было судить, что скваттер действительно не ошибся. Он даже несколько раз едва не бросил совсем своих напрасных поисков. Но в них ведь заключалось единственное средство к его спасению — если бы поиски его увенчались успехом, то это дало бы ему возможность снова начать вольную жизнь охотника, а потому он цеплялся за эту последнюю надежду, которая выпала на его долю благодаря простой случайности, с тем отчаянием, с каким утопающий хватается за соломинку. Между тем несчастный уже довольно долго рыл землю своим ножом, перед ним уже зияла глубокая яма, но ничто еще не подтверждало, что он не ошибся в своем предположении, а потому, несмотря на свой энергичный характер, он почувствовал, что мужество снова начинает покидать его. Слезы бессильной ярости показались на его лихорадочно воспаленных глазах, и он бросил свой нож в яму, изрыгая проклятия. Нож упал на дно и, издав металлический звук, отскочил в сторону. Скваттер, не желая более пользоваться своим ножом, снова стал рыть землю, но на этот раз просто ногтями, как дикий зверь. Скоро из-под земли показалась бизонья шкура. Но вместо того, чтобы сейчас же приподнять эту кожу, без сомнения скрывавшую под собой желанное сокровище, скваттер с неизъяснимым волнением стал ее рассматривать.

Красный Кедр не ошибся. Он действительно нашел кладовую. Его многолетний опыт не обманул его! Но что именно содержала в себе эта кладовая? Может быть, она уже была ограблена и теперь в ней было пусто? Теперь, когда ему достаточно было сделать легкое движение, чтобы разрешить свои сомнения, скваттер заколебался: им овладел страх! В течение тех трех часов, в продолжение которых он работал, Красный Кедр лелеял столько надежд, что теперь стал инстинктивно бояться разочарования, он опасался с высоты своих мечтаний быть мгновенно низвергнутым в страшную, сжимавшую его словно железными когтями действительность. Колебания его были продолжительны. Наконец, решившись, он дрожащими от волнения руками, быстрым как мысль движением сдернул с земли бизонью шкуру. Скваттера мгновенно точно что-то ослепило, и он издал радостный крик, похожий на рычание тигра.

Они нашел кладовую охотника! Здесь были всевозможных видов железные капканы, ружья, двуствольные и одноствольные пистолеты, пороховницы, мешочки, наполненные пулями, ножи и множество других вещей, необходимых охотнику. Красный Кедр ожил, он внезапно преобразился и сделался снова тем смелым и неукротимым человеком, каким был до катастрофы, жертвой которой сделался. Да, он стал снова человеком, не знающим ни страха, ни угрызений совести, готовым вести борьбу совсем миром и смеющимся над опасностями, могущими встретиться ему на пути. Он выбрал из этого запаса лучшую винтовку, две пары пистолетов и острый нож с широким, длинным лезвием. Он взял также полный набор для верховой езды, два рога пороха, мешок с пулями и охотничью сумку из шкуры оленя, богато расшитую в индейском стиле. В ней были огниво и всякие прочие мелочи, необходимые в дороге. Красный Кедр нашел также табак и трубку, которыми он не преминул немедленно воспользоваться. Самым большим лишением для него за это время было отсутствие курева.

Вынув из ямы все то, что ему было нужно, он все остальное аккуратно положил на место и ловко скрыл следы, по которым другие могли бы найти кладовую, принесшую ему такую огромную пользу. Исполнив таким образом обязанность всякого честного человека по отношению к владельцу тех вещей, которыми он воспользовался без спросу, Красный Кедр перекинул за спину винтовку, свистнул своей собаке и удалился быстрыми шагами, бормоча:

— А-а! Вы думаете, что уже поймали медведя в его берлоге?! Посмотрим, сумеет ли он отомстить за себя!

Какими же судьбами скваттер, которого мы видели отправляющимся в поход во главе многочисленного и сильного отряда, оказался вдруг одиноким и погибающим в прерии?

ГЛАВА II. Привал

Заканчивая вторую часть нашего повествования, мы говорили, что следом за отрядом гамбусинос [старатели на золотых приисках, авантюристы], предводителем которого был Красный Кедр, в прерию выехал другой отряд. Им командовал Валентин Гилуа, и состоял он из Курумиллы, генерала Ибаньеса, дона Мигеля Сарате и его сына. Эти пятеро людей ехали для того, чтобы совершить дело мести.

Очутившись на индейской территории, француз бросил пытливый взгляд вокруг, остановил лошадь и обернулся к дону Мигелю:

— Прежде чем ехать дальше, — сказал он ему, — нам, мне кажется, не мешало бы посоветоваться друг с другом, чтобы наметить план действий и уже не отступать от него.

— Друг мой, — ответил асиендадо [Асиендадо — владелец асиенды, как в Мексике называют поместья и фермы], — вы знаете, что на вас вся наша надежда, а потому поступайте так, как вы сочтете необходимым.

—Хорошо, — сказал Валентин. — Теперь такое время, когда нестерпимая жара вынуждает все живое в прериях скрываться под тенью деревьев, а потому давайте сделаем привал, — место это очень удобно для такой цели!

— Отлично, — коротко ответил асиендадо. Всадники слезли с лошадей, сняли с них уздечки, чтобы дать бедным животным возможность пощипать тощую и выжженную солнцем траву, которая еле-еле пробивалась на этой неблагодатной почве.

Действительно, место для бивака было выбрано очень удачно: это была обширная поляна, по которой протекал один из тех многочисленных ручейков, которые изрезали прерии вдоль и поперек и зачастую стекаются в большие реки. Над головами путников был свод густых деревьев, защищавший их от жгучих солнечных лучей. Хотя было около полудня, близость ручья навевала на поляну прохладу, которая так и манила прилечь и воспользоваться полуденным отдыхом, так удачно названным сиестой.

Но путешественники, занятые серьезным делом, даже и. не думали о сне.

Приняв все меры предосторожности на случай внезапного нападения, Валентин присел у подножия одного дерева, сделав своим друзьям знак сесть рядом.

Трое белых немедленно приняли его приглашение, тогда как Курумилла, по обыкновению не говоря ни слова, взял в руки ружье и стал на страже в нескольких шагах от остальных.

После нескольких минут размышления Валентин начал говорить:

— Сеньоры кабальеро! — сказал он. — Настало время поговорить друг с другом откровенно. Мы теперь — на неприятельской территории, перед нами на пространстве более двух тысяч миль раскинулись прерии. Нам предстоит бороться не только с белыми или с краснокожими, которых мы встретим на пути, но и с голодом, жаждой и со всевозможными дикими зверями. Не старайтесь придать моим словам иного значения, чем то, которое придаю им я. Вы давно знаете меня, дон Мигель, и вам известно, какую дружбу я питаю к вам.

— Я это знаю, и благодарю вас за нее! — с глубоким чувством ответил дон Мигель.

— Из этого следует, — продолжал Валентин, — что никакое препятствие, каким бы оно ни было, не заставит меня отказаться от возложенной мною на себя задачи.

— Я в этом убежден, мой друг!

— Хорошо, но что касается меня, так я — старый бродяга. Жизнь в прериях, с ее лишениями и опасностями, мне вполне знакома, то, что я намереваюсь сделать — пустяк для меня и для моего друга-индейца…

— К чему вы все это клоните? — перебил его с тревогой дон Мигель.

— Вот к чему, — ответил охотник. — Вы, кабальеро, как и все люди, привыкшие к роскоши и к свободе, может быть, будете не в состоянии вынести тяжелых условий существования, на которое себя обрекли. В приступе страшного горя вы очертя голову бросились преследовать похитителей вашей дочери, не взвесив последствий вашего поступка.

— Это правда, — пробормотал дон Мигель.

— А потому, — продолжал Валентин, — я считаю своим долгом предупредить вас: не бойтесь отступить, будьте так же чистосердечны со мной, как я с вами. Меня и Курумиллы будет вполне достаточно, чтобы выполнить задачу, которую мы приняли на себя. Позади, не более чем в десяти милях от нас, находится мексиканская граница. Возвращайтесь туда, и предоставьте нам заботу найти ваше дитя, если вы не чувствуете в себе сил преодолеть бесчисленные опасности угрожающие нам.

Во время этой короткой речи дон Мигель стоял, опустив голову и сдвинув брови. В глубине души он не мог не сознавать, что в словах говорившего было много правды. Когда Валентин умолк, асиендадо выпрямился и протянул охотнику руку, которую тот горячо пожал.

— Друг мой, — ответил дон Мигель, — то, что вы мне сказали, вы обязаны были мне сказать. Слова ваши не оскорбили меня, тем более что они были внушены вам сочувствием ко мне и тем расположением, которым вы меня одариваете. Доводы, которые вы мне привели, справедливы, и я уже сам их себе приводил, но, что бы ни случилось, решение мое останется неизменным: я не отступлю ни перед чем до тех пор, пока не найду своей дочери!

— Я знал, что ваш ответ будет именно таков, дон Мигель, — сказал охотник. — Отец не может согласиться покинуть свое дитя, оставить его в руках разбойников, не сделав попытки освободить его. Но, повторяю, я должен был предупредить вас. А теперь перестанем говорить об этом и займемся составлением плана кампании.

— О-о! — весело воскликнул генерал. — Посмотрим, посмотрим!…

— Простите, генерал, — сказал Валентин, — но война, которую мы ведем, резко отличается от войн цивилизованных наций — в прериях побеждает только хитрость.

— Ну что же, будем хитрить! Я ничего ни имею против этого, тем более, что с таким слабыми силами, какие имеются в нашем распоряжении, я не вижу иного способа воевать.

— Это правда, — подтвердил охотник, — нас всего пятеро, но поверьте, что пятеро смельчаков гораздо опаснее, чем это можно предположить, и я надеюсь в скором времени доказать это нашим врагам.

— Хорошо сказано, друг! — воскликнул дон Мигель с восторгом. — Cuerpo de Dios! [Клянусь телом Господним! (исп.)] Негодяи не замедлят это увидеть!

— У нас есть союзники, — продолжал Валентин, — которые в нужную минуту окажут нам достойную поддержку, — это племя команчей, с гордостью называющее себя ‘Царем Прерий’. Эти воины — опасные противники. Единорог со своим племенем не изменит нам. Кроме того, у нас есть союзники и в неприятельском стане — это вождь корасов.

— Так что же вы нам говорили?! — воскликнул весело генерал. — Carai! [Черт побери! (исп.)] В таком случае, успех нам обеспечен!

Валентин покачал головой.

— Нет, — сказал он. — У Красного Кедра также есть союзники: степные разбойники и апачи присоединятся к нему, я в этом уверен.

— Может быть, — сказал дон Мигель.

— В этом и сомнения быть не может. Охотник За Скальпами слишком привык к жизни в прерии, чтобы, со своей стороны, не обеспечить себе всех шансов на успех.

— Но если так, то война станет всеобщей! — воскликнул землевладелец.

— Конечно, — ответил Валентин. — Именно этого я и добиваюсь. Двух дней пути будет достаточно, чтобы дойти отсюда до селения племени навахов. Я оказал кое-какую услугу Желтому Волку, главному вождю этого племени, и нам необходимо прийти к нему прежде, чем Красный Кедр сделает попытку увидеться с ним. Нам во что бы то ни стало надо заручиться его содействием в качестве союзника. Навахи — племя воинственное, смелое, но, вместе с тем, и осторожное!

—А вы не опасаетесь тех последствий, которые будет иметь наше промедление?

—Раз и навсегда, кабальеро, запомните, что в той стране, где мы находимся, прямая дорога — самая длинная, — ответил Валентин. — Союз с Желтым Волком нам необходим, с его поддержкой нам будет легко…

Внезапный приход Курумиллы прервал речь охотника.

— Что случилось? — спросил он.

— Слушайте! — коротко ответил вождь. Все четверо насторожились.

— Боже милосердный! — воскликнул Валентин, вскакивая. — Что же там происходит?! — И, сопровождаемый своими товарищами, он бросился в лесную чащу.

Мексиканцы, не обладавшие утонченным слухом, сначала ничего не расслышали. Но вот раздался топот лошадиных копыт, подобный раскатам грома, потом — дикие крики, ружейные выстрелы.

Спрятавшись за деревьями, пятеро путешественников стали поджидать разрешения этой загадки. Они вскоре увидали всадника, несшегося во весь опор на взмыленной лошади. Этого всадника преследовали человек тридцать индейцев.

— На коней! — тихо скомандовал Валентин. — Мы не можем допустить, чтобы на наших глазах было совершено убийство!

— Гм! — пробормотал генерал. — Мы играем в опасные игры — их ведь много!..

— Разве вы не видите, что тот, кого преследуют, — белый? — возразил Валентин.

— Это правда, — сказал дон Мигель. — Что бы ни случилось, мы не может хладнокровно присутствовать при том, как его убивают эти Indios Bravos [Воинственные индейцы (исп.)].

Тем временем всадник и его преследователи мчались все ближе и ближе к тому месту, где за деревьями скрывались охотники. Человек, которого преследовали индейцы, держался в седле прямо, и только время от времени поворачивался, чтобы выстрелить в своих врагов.

После каждого выстрела один индеец падал с лошади, и тогда остальные испускали страшный рев и, в свою очередь, отвечали целым градом пуль и стрел.

Но незнакомец в ответ на это только пренебрежительно качал головой и, посмеиваясь, продолжал мчаться во весь дух.

— Caspita! [Черт возьми! (исп.)] — воскликнул генерал в восхищении. — Вот храбрец!

— Жаль будет, если его убьют! — сказал на это дон Пабло.

— Надо спасти его! — не удержался дон Мигель.

Валентин молча улыбнулся.

— Я попытаюсь сделать это, — сказал он. — На коней! Все вскочили в седла.

— Теперь, — скомандовал Валентин, — оставайтесь в кустах. Эти индейцы, должно быть, принадлежат к племени апачей. Когда индейцы приблизятся к нам — вы дадите по ним залп, не высовываясь из-за кустов!

Охотники взяли ружья и приготовились. Сердца их тревожно бились от напряженного ожидания. Наконец незнакомец с быстротою молнии пронесся мимо кустов, не подозревая, что за ними скрываются люди, намеревающиеся спасти его, рискуя собственной жизнью.

— Внимание! — тихо проговорил Валентин. Все охотники направили дула ружей в сторону приближавшихся индейцев.

— Цельтесь тщательнее, — сказал Валентин. — Надо, чтобы каждый выстрел стоил жизни одному из них.

Прошла минута, показавшаяся путникам целой вечностью.

— Стреляйте! — вдруг крикнул охотник. Раздалось пять оглушительных выстрелов, и пятеро апачей свалились с коней.

ГЛАВА III. Старый знакомый

При этой неожиданной атаке апачи (это были они) разразились испуганным воем. Но прежде чем они успели повернуть лошадей, второй залп унес пять новых жертв из их рядов. Тогда индейцами овладел безумный страх. Круто повернув лошадей, они бросились врассыпную, и десять минут спустя никого из них уже не было видно.

Охотники и не подумали о том, чтобы выйти из зарослей и преследовать их.

Курумилла спешился, ползком выбрался из чащи на поле сражения и добросовестно оскальпировал апачей, павших под выстрелами его товарищей. Одновременно он успел поймать лошадь без всадника, пробежавшую мимо него. Совершив все это, он возвратился к своим товарищам.

— К какому племени принадлежат эти псы? — спросил его Валентин.

— К племени Бизонов, — ответил Курумилла.

— Ого! Тогда мы легко отделались, — сказал охотник. — Станапат, кажется, вождь племени Бизонов?

Курумилла утвердительно кивнул головой и, стреножив пойманную лошадь, преспокойно уселся у ручья.

Между тем незнакомец был удивлен не менее апачей неожиданной помощью, явившейся ему именно в тот момент, когда он уже считал себя безвозвратно погибшим. Когда раздались выстрелы, он остановил свою лошадь и после минутного колебания медленно поехал обратно.

Валентин наблюдал за всеми его движениями.

Подъехав к кустарникам, незнакомец слез с лошади, решительным жестом раздвинул те кусты, которые преграждали ему путь, и твердым шагом вышел на поляну, где засели мексиканцы.

Это был не кто иной, как уже знакомый читателю дон Мельхиор, которого Красный Кедр так боялся.

Когда дон Мельхиор очутился со своими спасителями лицом к лицу, он снял шляпу и вежливо поклонился.

Те так же вежливо ответили на его поклон.

— Вива Диос! [Слава Богу ! (исп.)] — воскликнул он. — Я не знаю, кто вы такие, сеньоры кабальеро, но я благодарен вам от всей души за то, что вы меня выручили — я вам обязан жизнью!

— На Диком Западе, — ответил Валентин с благородством, — невидимые цепи соединяют людей одного и того же цвета кожи. Они составляют, так сказать, одну семью.

— Да, — сказал незнакомец задумчиво, — это должно бы быть так. К несчастью, — добавил он, покачав головой, — прекрасные принципы, которым вы следуете, сеньоры кабальеро, очень редко применяются на практике. Но не мне говорить об этом в настоящую минуту, когда благодаря вашему великодушному вмешательству я остался в живых.

Присутствующие молча поклонились.

Незнакомец продолжал:

— Будьте так добры назвать мне себя, кабальеро, чтобы я мог начертать в своем сердце имена, которые всегда будут мне дороги!

Валентин бросил на говорившего проницательный взгляд. Этим взглядом он, казалось, хотел прочесть в сердце незнакомца самые сокровенные его мысли.

Тот печально улыбнулся.

— Простите невольную горечь, которой пропитаны мои слова, — сказал он. — Я много выстрадал, и помимо моего желания едкие слова часто срываются с моих губ.

— Человек живет на земле, чтобы страдать, — строго ответил Валентин. — Каждый из нас должен нести свой крест. Дон Мигель Сарате, его сын и генерал Ибаньес могут служить подтверждением этой истины.

При имени дона Мигеля Сарате яркая краска залила щеки незнакомца, и глаза его сверкнули, несмотря на все его усилия остаться хладнокровным.

— Мне часто приходилось слышать о доне Мигеле, -сказал он, поклонившись, — я слышал также об опасностях, которым он подвергался и от которых его избавил храбрый, честный охотник.

— Этот охотник перед вами, — сказал дон Мигель. — Увы! Нам предстоят впереди еще гораздо большие опасности!

Незнакомец с минуту очень внимательно смотрел на него, потом, сделав шаг вперед и скрестив руки на груди, сказал проникновенным голосом:

— Послушайте, сам Бог внушил вам мысль прийти мне на помощь, потому что с этой минуты я принадлежу вам телом и душой. Я знаю, зачем вы, дон Мигель Сарате, вы, дон Пабло, вы, генерал Ибаньес, и вы, Кутонепи, очутились здесь — потому что, если я не ошибаюсь, вы тот самый знаменитый охотник, слава о котором разнеслась по всем западным прериям…

— Да, это действительно я, — скромно ответил Валентин.

— Я знаю, повторяю вам, — продолжал незнакомец, — какая важная причина заставила вас нарушить все ваши привычки и отправиться в ужасные прерии Дикого Запада!

— Вы знаете?! — воскликнули охотники с удивлением.

— Я все знаю! — твердо ответил незнакомец. — Мне известно, как вас изменой отдали в руки ваших врагов, я знаю, наконец, что дочь вашу похитил Красный Кедр.

При этих словах дрожь пробежала по телу охотников.

— Кто же вы, в таком случае, чтобы знать все эти подробности? — спросил Валентин.

Печальная улыбка мелькнула на губах незнакомца.

— Кто я? — с грустью сказал он. — Не все ли вам равно, коль скоро я хочу служить вам?

— Но так как мы ответили на ваши вопросы, то теперь ваша очередь ответить нам.

— Вы правы, — заметил незнакомец. — Я удовлетворю ваше любопытство. Я человек, имеющий тысячу имен: в

Мексике меня зовут дон Луи Аррояль, компаньон банкирского дома Симсон, Педро Муньес, Карваллос и К’, в северных провинциях Мексики, где я давно уже стал популярен благодаря своим безумным тратам, я ношу имя Эль-Гамбусино, на восточном побережье Соединенных Штатов и в Мексиканском заливе, где я иногда появляюсь на одномачтовом судне, чтобы воевать с работорговцами, меня зовут the Unknown. (Неизвестный), у северных американцев — the Blood’s Son (Сын Крови), но настоящее мое имя то, которое дают мне люди, знающие обо мне ровно столько, сколько я хочу, чтобы они знали. Это имя

— La Vengador — Мститель. Довольны ли вы теперь мной, сеньоры кабальеро?

Никто ему не ответил. Каждый из охотников слышал самые различные сплетни об этом необыкновенном человеке, в высшей степени странные слухи о нем носились в Мексике, а также и в Соединенных Штатах, доносясь до самых прерий, рассказывая о некоторых его поступках, преисполненных геройства и похвальной доброты, в то же время говорили о совершенных им деяниях неслыханной жестокости, доходящих до зверства. Он внушал таинственный ужас как белым, так и краснокожим, и каждый из них старался избегать встречи с ним, хотя никакие факты не подтверждали этих противоречивых слухов. Валентину и его спутникам часто приходилось слышать о Сыне Крови, но они впервые столкнулись с ним лицом к лицу и теперь невольно удивлялись его благородной манере держать себя, а также его величавой осанке.

Валентин первый овладел собой.

— Я много раз слышал о вас, — сказал он, — и желал познакомиться с вами. Случай к этому представился, и я счастлив, потому что по крайней мере буду иметь возможность судить о вас справедливо, чего мне не удавалось до сих пор из-за противоречивых слухов, которые ходят про вас. Вы можете быть полезным нам в нашем предприятии, говорите вы. Благодарю вас, мы принимаем ваше предложение так же искренне, как вы его нам сделали. В такой экспедиции, каковой является наша, нельзя пренебрегать поддержкой доброго человека, тем более что враг, которого мы хотим захватить в его логове, опасен…

— Больше, чем вы думаете, — перебил мрачно незнакомец.

— Я двадцать лет борюсь с Красным Кедром, и до сих пор не одолел его. О, это страшный противник, уверяю вас! Я знаю его. Я его беспощадный враг. До сих пор я совершенно безуспешно прилагал все усилия, чтобы жестоко отомстить ему!

Когда Сын Крови произносил эти слова, лицо его покрылось мертвенной бледностью, а черты его исказились. Он, казалось, пришел в необычайное волнение. Валентин несколько минут с чувством сострадания смотрел на него. Как все люди, много перенесшие в жизни, он умел сочувствовать тому, кто, как и он сам, мужественно переносил свое горе.

— Мы поможем вам, — сказал он, сердечно протягивая ему руку. — Вместо пяти человек нас теперь шестеро, и мы одолеем его.

Глаза Мстителя блеснули странным огнем, он крепко пожал протянутую ему руку и ответил глухим голосом, с непередаваемым выражением:

— Нас будет пятьдесят человек — у меня в прерии много друзей!

Валентин бросил на своих друзей радостный взгляд — на такую серьезную поддержку он не мог, конечно, рассчитывать.

— Но пятидесяти человек будет недостаточно, чтобы бороться с демоном, имеющим союзниками степных разбойников и самых опасных Indios Bravos, — сказал незнакомец.

— Не беда, — возразил Валентин, — мы также воспользуемся поддержкой индейских племен, и клянусь вам, что я не покину прерий до тех пор, пока собственными глазами не увижу этого негодяя мертвым.

— Да поможет вам Бог! — пробормотал Мститель. — Если бы лошадь моя не была так утомлена, я бы предложил вам следовать за мной — нам нельзя терять ни минуты, если мы желаем настигнуть этого дикого зверя. К несчастью, мы вынуждены подождать некоторое время!

К собеседникам подошел Курумилла.

— Вот лошадь для моего белого брата, — сказал он, указывая на мустанга, которого незадолго перед тем поймал. Мститель радостно вскрикнул.

— На коней, на коней! — скомандовал он через минуту.

— Куда вы нас поведете? — спросил Валентин.

— К моим товарищам, — ответил тот, — с ними мы обсудим те шаги, которые нам следует предпринять, чтобы уничтожить нашего общего врага.

— Отлично, — добавил Валентин. — Далеко ли до того места, где находятся ваши друзья?

— Недалеко: они находятся всего милях в двадцати отсюда, к закату солнца мы уже будем там.

— В таком случае, в путь! — сказал Валентин. Союзники сели на лошадей и во весь опор помчались по направлению к горам. Несколько минут спустя на равнине воцарились обычные спокойствие и тишина. Единственными следами недавнего пребывания людей в этом месте было несколько трупов, над которыми начали уже кружиться ястребы, испуская зловещие хриплые крики.

ГЛАВА IV. Красный Кедр доведен до крайности

Все шестеро всадников ехали друг за другом по извилистым тропинкам, протоптанным дикими зверями во все стороны.

Сын Крови служил маленькому отряду проводником, за ним следом ехал Курумилла. Индейский вождь ехал, как всегда, молча, лишь по временам бросая по сторонам быстрые проницательные взгляды, от которых ничто не укроется и которые столь характерны для краснокожих — этих необыкновенных созданий.

Вдруг Курумилла соскочил с лошади и, удивленно воскликнув, пригнулся к земле. Поведение индейца было таким странным, что Валентин поспешно к нему подъехал, чтобы узнать, в чем дело.

— Что с вами, вождь? — спросил он, приблизившись к нему.

— Пусть брат мой посмотрит сам, — ответил Курумилла.

Валентин также сошел с лошади и нагнулся, чтобы увидеть то, на что указывал ему индеец. Тот показал ему на почти уже изгладившийся след лошадиной подковы.

Охотник долго и с большим вниманием рассматривал этот след, потом он прошел несколько шагов в том направлении, куда он вел, и вскоре заметил такие же, но гораздо более отчетливые отпечатки подков.

Товарищи его остановились и молча ждали, что он скажет.

— Ну что же? — спросил наконец дон Мигель.

— Сомнений быть не может, — ответил Валентин, говоря точно сам с собой, — здесь проезжал Красный Кедр.

— Гм! — пробормотал генерал. — Вы так полагаете?

— Я в этом уверен. Вождь указал мне сейчас на совершенно отчетливый след лошадиных подков.

— О-о! — заметил дон Мигель. — След подковы еще далеко не) верный признак — все подковы похожи одна на другую.

— Да, как одно дерево походит на другое, — с горячностью возразил на это Валентин. — Но вот в чем дело: я не знаю, благодаря какому случаю, но вождь заметил, что лошадь скваттера была подкована на все четыре ноги, тогда как лошади его спутников — только на две передние, кроме того, лошадь скваттера засекает на ходу, и благодаря этому след ее не отчетлив.

— Действительно, — пробормотал Сын Крови, — это замечание справедливо, на такую подробность мог обратить внимание только индеец. Но ведь Красного Кедра сопровождает большой отряд, который, очевидно, не проходил здесь — в противном случае мы видели бы и его следы.

— Это правда, — сказал генерал. — Что же вы из этого заключаете?

— Очень простую вещь: по всей вероятности, Красный Кедр по каким-нибудь причинам, неизвестным нам, оставил свой отряд на биваке в нескольких милях отсюда, а сам на время удалился.

— Понимаю теперь, в чем дело! — сказал Сын Крови. — На небольшом расстоянии отсюда находится разбойничий стан, и Красный Кедр, вероятно, ехал к бандитам просить их содействия на случай надобности.

— Так и есть, — сказал Валентин. — Следы совершенно свежие. Тот, кого мы ищем, должно быть, близко отсюда.

— Надо его преследовать, — с живостью сказал дон Пабло, который до этого времени хранил мрачное молчание.

— Что вы на это скажете, сеньоры кабальеро? — спросил Валентин всех присутствующих.

— Давайте преследовать его, — ответили они в один голос.

После этого все без дальнейших колебаний последовали за Валентином и Курумиллой по тропинке, на которой были замечены отпечатки лошадиных копыт.

То, что предполагал охотник, действительно случилось. Когда Красный Кедр оказался в прерии, первой заботой его было расположить свой отряд в удобном месте, после этого он снова сел на лошадь и уехал, предупредив своих товарищей, что через два, самое большее через три дня он возвратится и что поэтому он временно оставляет их под началом брата Амбросио. Красный Кедр не подозревал, что Валентин находится так близко от него, а потому не принял всех мер предосторожности, чтобы скрыть свои следы. Тем не менее, несмотря на то, что Курумилла напал на его след, ему все же удалось бы скрыться, но на свою беду Красный Кедр, уезжая из лагеря, не заметил, что одна из его собак побежала за ним, а отпечатки лап этого животного могли помочь преследователям продолжить свои поиски с той минуты, когда они потеряют след лошадиных копыт.

Тем временем охотники продолжали свои исследования. Валентин и Курумилла, сойдя с лошадей, внимательно осматривали во время пути песок и землю у себя под ногами.

— Идите осторожно, — сказал Валентин своим товарищам, следовавшим за ним по пятам. — Когда идешь по чьему-либо следу, нельзя ехать быстро. Нужно стараться по возможности ступать подальше от этих следов, чтобы сохранить их в полной неприкосновенности. Смотрите, дон Пабло, — добавил он, — сейчас вы едва не затоптали след. Посмотрим! — продолжал он, разглядывая след вблизи. — Вот опять отпечаток подковы, который нам давно уже не попадался. Лошадь Красного Кедра очень своеобразно ставит ноги, я с первого взгляда могу различить ее след. Гм, гм! — продолжал он. — Теперь я знаю, где его найти.

— Вы в этом уверены? — спросил его дон Мигель.

— Быть уверенным в этом нелегко, — ответил тот. — Вы сами это видите.

— В путь! В путь! — воскликнули в один голос дон Пабло и генерал.

— Сеньоры кабальеро, — заметил охотник, — примите к сведению, что в этих местах никогда не следует повышать голос. В прерии каждая ветка имеет глаза, а каждый листок — уши. А теперь сядем снова на наших коней и переправимся через реку.

Шестеро всадников сомкнулись тесной колонной и вошли в Рио-Хилу, имевшую в этом месте очень сильное течение. Переправа прошла благополучно, и вскоре всадники выбрались на противоположный берег.

— Теперь, — сказал Валентин, — удвоим наше внимание. Дело принимает серьезный оборот.

Дон Пабло и генерал остались на берегу реки стеречь лошадей, а остальные пошли вперед, как бы образуя линию застрельщиков длиною в пятьдесят ярдов. Валентин приказал приближаться к реке полукругом и, держа ружья наготове, дойти до почти непроходимой чащи кустарников, росших у подножия холма, спускавшегося к реке.

Охотники шли крадучись, как волки, внимательно всматриваясь в каждый кустик, попадавшийся им на дороге, в каждый камешек, в каждую травинку.

Вдруг Курумилла издал крик сороки, до того натуральный, что каждый бы принял его за крик этой птицы. Это был условный знак, который означал, что сделано важное открытие.

Все бросились к тому месту, откуда раздался сигнал. Возле высоких кустов трава была примята, и нижние ветви этих кустов были кем-то объедены.

—Здесь была привязана лошадь Красного Кедра, — сказал Валентин. — Будьте внимательны — мы обложим медведя в его берлоге. Вам известно, с каким человеком мы имеем дело: будьте же осторожны, а не то вы костей не соберете.

Не прибавив более ни слова, охотник не колеблясь пошел вперед и, осторожно раздвигая кустарники, углубился в чащу, сопровождаемый своими товарищами.

В этот момент послышалось злобное рычание собаки.

— Сюда! — воскликнул грубый голос. — Блэк! Что там такое? Разве краснокожим не достаточно того урока, который они получили сегодня ночью, и они снова хотят совершить нападение? — Слова эти сопровождались сухим щелчком взводимого курка.

Валентин жестом приказал своим товарищам остановиться, а сам смело вышел вперед.

— Это не индейцы, — сказал он громким, твердым голосом. — Это я, Кутонепи, ваш старый знакомый, который желает говорить с вами.

— Мне нечего сказать вам, — ответил Красный Кедр, все так же не показываясь. — Не знаю, зачем вам нужно было отыскивать меня здесь. Мне помнится, мы никогда не были настолько близкими приятелями, чтобы вы почувствовали теперь настоятельную потребность оказаться в моем обществе.

— Это правда, — ответил охотник. — Напротив, вы даже можете утверждать, что мы всегда были в дурных отношениях, но что же из этого?.. Отзовите вашу собаку!

— Если ваши намерения чисты и вы одни, то вас примут как друга.

Говоря это, он свистнул своей собаке, которая тотчас же возвратилась к нему.

— Что касается моих намерений, могу уверить вас, что они добрые, — ответил бывший драгун, раздвигая ветви. В тот же миг он оказался лицом к лицу с Красным Кедром, который стоял с ружьем в руках у узкого входа в грот.

Их разделяло теперь расстояние не более пятнадцати шагов, и они подозрительно оглядывали друг друга.

Впрочем, в прериях подозрительность всегда на первом плане.

— Стойте там, — сказал скваттер. — То, что мы собираемся сказать друг другу, нам нет надобности говорить на ухо. Какое нам дело до того, что птицы и змеи услышат наш разговор? Говорите, зачем пришли вы сюда? Говорите все, но будьте кратки: у меня нет времени выслушивать пространное повествование.

— Гм! — сказал охотник. — Мое повествование стоит вашего, и, быть может, с вашей стороны было бы лучше выслушать его, чем поступать так, как вы поступили.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Красный Кедр, с силой ударив прикладом ружья о землю. — Вам известно, что я не люблю загадок. Я вольный охотник и поступаю так, как мне заблагорассудится!

— Ну, ну, — продолжал француз примирительным тоном, постепенно приближаясь между тем к своему собеседнику, — не придавайте этому серьезного значения, карамба! [Черт побери! (исп.)] Все может уладиться! О чем идет речь в настоящее время? О девушке, которую вы похитили, и только.

Разбойник слушал Валентина, не придавая большого значения его словам. В продолжение уже нескольких минут ухо его различало какие-то неопределенные звуки. Глаза его впились в чащу леса, ноздри стали раздуваться — одним словом, в нем проснулся инстинкт дикого зверя. Опасность близка, — говорило ему предчувствие.

Охотник, в свою очередь, следил за каждым движением своего мрачного собеседника. От него не ускользнуло ни малейшее изменение выражения его физиономии. Валентин был спокоен только внешне, на самом же деле он держался настороже.

— Предатель! — воскликнул вдруг скваттер, вскидывая ружье на плечо. — Ты умрешь!

— Не сейчас! — ответил Валентин, бросаясь за дерево.

— Стойте, Красный Кедр! — воскликнул дон Мигель, появляясь из-за кустов в сопровождении Мстителя и Курумиллы. — Сдавайтесь!

— Как? Что такое?.. Я должен сдаваться! Попробуйте принудить меня к этому, by God! [Ей-богу! (англ)] Клянусь вам, я убью вас раньше, чем это случится. Знайте — жизнь ваша в моих руках!

— Хватит шутить, — возразил Валентин. — Нас четверо, не рассчитываете же вы, черт возьми, в самом деле перебить нас всех!

— В последний раз спрашиваю: уйдете ли вы отсюда?! — гневно спросил разбойник.

— Довольно, довольно! — воскликнул Сын Крови громовым голосом. — Не пытайтесь оказать сопротивление, Красный Кедр, час ваш настал.

При звуках этого голоса лицо разбойника покрылось вдруг мертвенной бледностью и нервная дрожь пробежала по всему его телу.

— Остерегайтесь! Он собирается выстрелить! — крикнул Валентин.

Два выстрела раздались почти одновременно. Ружье выскользнуло у скваттера из рук и, разбитое в куски, рассыпалось по земле.

Валентин, желавший захватить разбойника живым, не нашел иного способа отвратить от себя его выстрел. Пуля Красного Кедра прожужжала мимо его ушей, не причинив ему вреда.

— Con mil demonios! [Тысяча чертей! (исп.)] — воскликнул скваттер в бешенстве и вслед за этим он бросился как безумный в отверстие грота. Следом за ним ринулись и его враги, за исключением Курумиллы. Разбойник теперь вооружился пистолетами и, словно медведь, застигнутый в своем логовище, с безумным отчаянием стал защищаться, не теряя, однако, надежды на бегство. Собака, стоя рядом со своим хозяином, сверкала глазами и, разинув пасть, только ждала знака броситься на нападающих. Скваттер сделал один за другим четыре выстрела, которые, благодаря торопливости прицела, не ранили никого. Тогда, решив не стрелять больше, он бросил в голову своего ближайшего противника ни к чему уже не годное оружие и, прыгая как пантера, исчез вдруг в глубине грота, воскликнув со зловещим смехом:

— Я еще не пойман!

Защищаясь от своих преследователей, он вспомнил, что грот имеет еще один выход.

Вдруг разбойник остановился и изрыгнул страшное проклятие: он совершенно забыл, что в это время был разлив Рио-Хилы и она залила этот выход. Негодяй несколько раз пробежал по гроту в бессильной ярости дикого зверя, пойманного в капкан.

Он слышал, как в коридорах пещеры раздавались шаги врагов, которые в потемках преследовали его и с каждой секундой приближались. Еще минута — и он погиб!

— Cascaras, [Ах, черт (исп.)] — пробормотал он. — Судьба изменила мне! Надо было во что бы то ни стало бежать и добраться до лошади, привязанной недалеко от грота, на небольшом островке, который все продолжавшая подниматься вода угрожала также в скором времени затопить. Разбойник бросил вокруг себя последний взгляд и с разбега бросился в пучину, которая с глухим рокотом тотчас же сомкнула свои воды над его головой. В ту же минуту показался Валентин со своими товарищами, с факелами в руках. Но разбойник уже исчез, и все в гроте безмолвствовало.

— Негодяй сам совершил над собой суд! — сказал асиендадо.

Охотник на это только покачал головой.

— Сомневаюсь, — сказал он, помолчав немного.

— Слушайте! — с живостью воскликнул Сын Крови.

Раздался ружейный выстрел.

Все трое бросились к выходу.

А произошло вот что.

Вместо того, чтобы следовать за своими товарищами, индейский вождь, вполне уверенный в том, что Красный Кедр не будет настолько глуп, чтобы скрыться в пещере, не имеющей другого выхода, предпочел караулить берег реки на случай, если разбойник сделает попытку спастись с этой стороны.

Предположение вождя оправдалось. Красный Кедр, как нам уже известно, сделал попытку спастись через другой выход грота. Проплыв некоторое время по реке, скваттер вышел на берег на небольшом островке и тотчас же исчез в густой чаще леса.

Ни одно движение его не укрылось от Курумиллы, спрятавшегося за выступом скалы.

Красный Кедр показался снова. Он был верхом на лошади.

Вождь тщательно прицелился, и в тот момент, когда лошадь скваттера опустила передние ноги в воду, она упала, сраженная выстрелом, увлекая за собою всадника.

Пуля Курумиллы раздробила животному череп. Красный Кедр молниеносно вскочил и с отчаяния бросился вплавь.

Охотники разочарованно переглянулись.

— Ба-а! — сказал философски Валентин. — Этот разбойник теперь безопасен, мы обрезали ему когти.

— Это правда, — сказал Сын Крови. — Но они отрастут!

ГЛАВА V. Грот

Возобновим теперь наш рассказ с того момента, когда мы его прервали в конце первой главы, и последуем за Красным Кедром, который благодаря найденному в тайнике оружию стал прежним жестоким и бредившим о мщении разбойником. Положение его тем не менее продолжало оставаться затруднительным и могло сильно тревожить человека с менее стойким, чем у него, характером. Как ни велики прерии, как ни тесно бывает знакомство иного человека со всеми местами, где бы он мог в них укрыться, ему все же трудно долгое время оставаться незамеченным людьми, заинтересованными во встрече с ним. Красный Кедр знал это как нельзя лучше и понимал, что ему придется преодолеть бесчисленные препятствия, прежде чем ему удастся добраться до своего лагеря. Враги, взяв его след, не замедлят догнать его, и на этот раз, конечно, они уже так легко не дадут ему выскользнуть из рук. Такое положение казалось ему нестерпимым, и он желал во что бы то ни стало выйти из него — не такой он был человек, чтобы пасть духом от постигшего его удара, тем более теперь, когда ему нужно было свести счеты с белыми и с краснокожими. Одному ему было невозможно и думать о том, чтобы напасть на своих врагов — они умертвили бы его, как ядовитую гадюку, а потому ему было необходимо заручиться поддержкой союзников.

Красный Кедр, не раздумывая долго, тотчас же составил план действий. Он решил снова взяться за выполнение задачи, которая была причиной того, что он расстался со своими товарищами. Он направился в селение апачей, находившееся теперь от него на довольно незначительном расстоянии. Но не селение это было, по-видимому, конечной целью его пути: пройдя быстрым шагом, без отдыха, часа три. Красный Кедр свернул вдруг с той дороги, которая вела к селению, расположенному на берегу Рио-Хилы, и пошел по направлению к горам. Путь, которым ему теперь пришлось идти, резко отличался от того, по которому он шел по прерии:

почва стала заметно подниматься, местами по долинам пробегали быстрые горные реки, где-то вдали сливавшиеся с Рио-Хилой, леса становились все больше и гуще и служили как бы преддверием тех девственных лесов, которые синели на горизонте. Пейзаж постепенно принимал все более и более дикий характер, холмы становились все выше, и ближние отроги величественной Сьерра-Мадре [Сьерра-Мадре — горная гряда в составе Кордельер, проходящая через всю Мексику] там и здесь показывали свои обнаженные вершины. Красный Кедр шел не останавливаясь быстрым, ровным шагом человека, привыкшего преодолевать пешком большие расстояния. Он не оглядывался по сторонам и, по-видимому, шел к хорошо известному и заранее намеченному пункту.

Улыбаясь собственным мыслям, он, казалось, совершенно не заметил, что солнце уже почти скрылось за величественными вершинами деревьев девственного леса и что ночь спускалась на землю с необыкновенной быстротой. Из глубоких ущелий доносилось рычание диких зверей, смешанное с воем степных волков, стаями бродивших поблизости от Красного Кедра. Но тот, оставаясь ко всему безучастным, даже и не думал о том, чтобы позаботиться о ночном приюте для себя, и продолжал идти среди гор, окружавших его теперь со всех сторон. Дойдя до одного перекрестка, если можно употребить такое выражение, говоря о местности, где никаких дорог не существует, он остановился и стал осматриваться. После недолгого колебания он пошел по тропинке, пролегавшей между двух холмов, и стал затем подниматься в гору. После получасового утомительного восхождения он дошел до места, где тропинка внезапно обрывалась у края глубокой пропасти, на дне которой шумел невидимый поток. Пропасть была шириной приблизительно ярдов в тридцать, поперек нее был перекинут ствол огромной лиственницы, который и мог служить в нужную минуту мостом через пропасть. По ту сторону этого моста виднелось отверстие естественного грота, и в нем по временам сверкал огонек. Красный Кедр остановился. По тонким губам его пробежала улыбка удовлетворения.

— Они здесь, — пробормотал он, точно отвечая на собственные мысли. После этого он, поднеся пальцы к губам, с замечательным совершенством трижды издал нежный и размеренный крик куропатки. Через минуту такой же крик раздался из глубины грота.

Красный Кедр три раза ударил в ладоши.

У входа в грот появилась гигантская тень человека, освещенная сзади пламенем костра, и грубый громкий голос произнес на чистейшем кастильском наречии:

— Кто идет?

— Друг! — ответил разбойник.

— Твое имя, carai! — сказал незнакомец. — В такой поздний час ночи в таком месте друзья никого не посещают.

— О-о! — воскликнул Красный Кедр, разражаясь грубым хохотом. — Я вижу, дон Педро Сандоваль всегда настороже!

— Говори сейчас же свое имя, дьявол или человек, знающий меня так хорошо, или, клянусь Богом, я угощу тебя пулей! Торопись, чтобы не заставлять меня проливать кровь понапрасну.

— Э-э! Успокойтесь, благородный рыцарь, разве вы не узнали меня по голосу? Разве память у вас так коротка, что вы уже забыли Красного Кедра?

— Красного Кедра? — воскликнул испанец с удивлением. — Так вы не повешены, мой благородный друг?

— Пока еще нет, компадре! [Приятель (исп.)] И надеюсь в скором времени доказать это.

— Так идите же сюда, carai! Для чего же нам разговаривать друг с другом на таком далеком расстоянии?

С этими словами незнакомец отошел от моста, у которого стоял, вероятно для того, чтобы загородить дорогу вновь прибывшему, и опустил ружье.

Не дожидаясь вторичного приглашения, Красный Кедр ступил на опрокинутый ствол дерева, служивший мостом, и через пару минут перешел через пропасть. Он дружески поздоровался с испанцем. После этого оба вошли в грот.

Грот этот (или пещера, — назовите как хотите) был очень высок и обширен и разделялся на несколько отделений перегородками из соломенных циновок до восьми футов вышиною. У самого входа его было оставлено свободное место для кухни и столовой, а шагах в двадцати от входа был коридор, по обеим сторонам которого шли небольшие углубления в виде комнаток, завешенных вместо дверей одеялами, их было десять — по пять с каждой стороны коридора. Кроме того, в коридоре было отделение, служившее кладовой, а сам он тянулся в недрах горы, извиваясь, на милю и оканчивался в неприступном ущелье.

По всему было видно, что помещение это было не временным лагерем, выбранным охотниками на одну или на две ночи, но постоянным жилищем, обставленным со всем комфортом, доступным в местности, столь отдаленной от центров цивилизации.

Вокруг костра, на котором жарился огромный лось, сидели и курили девять вооруженных с ног до головы человек. При появлении Красного Кедра сидевшие встали и, поспешно подойдя к нему, стали пожимать ему руку с явным уважением. Люди эти были одеты в костюмы охотников, или лесных разбойников. Лица их, с грубыми резкими чертами, в которых отражались все самые низменные человеческие пороки, при мерцающем свете костра производили отталкивающее, мрачное, наводящее ужас впечатление.

По первому взгляду на этих людей вам становилось ясно, что перед вами сборище негодяев всех наций — людей, погрязших в преступлениях и вынужденных скрываться в безлюдных местах, чтобы избежать справедливой кары правосудия, что они не что иное, как отбросы общества, объявившие этому обществу войну не на жизнь, а на смерть, — что это, одним словом, всем известные степные Разбойники, которые не знают сострадания и во сто крат опаснее краснокожих. Они под человеческим обликом скрывают грязную душу и сердце тигра. Люди эти, начав вести жизнь дикарей, заимствовали все пороки краснокожих и белых, не присвоив себе ни одного из их достоинств, и превратились в бандитов, которые только и знают, что убивают и грабят и способны за крупицу золота совершить какое угодно злодеяние. Вот каково было то общество, в которое явился Красный Кедр. Но мы поспешим констатировать тот факт, что он вовсе не почувствовал себя чужим в подобном месте, — чему читатель легко поверит, — и что он уже с давних пор был знаком с разбойниками и пользовался с их стороны уважением.

— Сеньоры кабальеро, — сказал Сандоваль, кланяясь своим товарищам с изысканной вежливостью, — вот явился наш друг Красный Кедр, отпразднуем же возвращение товарища, которого нам так недоставало и которого мы счастливы видеть снова среди нас.

— Сеньоры кабальеро, — сказал на это Красный Кедр, усаживаясь у костра, — благодарю вас за ваш сердечный прием, я надеюсь в скором времени доказать вам, что умею быть признательным.

— Э-э!.. — воскликнул один из бандитов. — Нет ли у нашего друга хороших вестей для нас? Это было бы не лишним, черт меня возьми! А то мы давно сидим без дела.

— В самом деле? — сказал скваттер с любопытством.

— Да, Перикко сказал правду, — подтвердил Сандоваль.

— Caspita! — начал снова Красный Кедр. — Стало быть, я пришел вовремя.

— Как так? — спросили разбойники в один голос.

— Но мне кажется, что караваны за последнее время проходят чаще, чем прежде, — сказал Красный Кедр, не отвечая на заданный ему вопрос. — А трапперы? А краснокожие? Разве они уже не дают поживы?

— Нет, друг любезный, — возразил на это Сандоваль, — прерия теперь далеко не та, какой была прежде: белые, все более и более приближаясь, начинают наводнять собою территорию краснокожих, и, пожалуй, не позже чем лет через десять вокруг того места, где мы сейчас сидим, вырастут города.

— В ваших словах есть доля правды, — сказал на это Красный Кедр, задумчиво покачивая головой.

— Да и лекарство против этого, к несчастью, найти нелегко, а может быть и невозможно, — сказал Перикко.

— Может быть, так оно и есть, — сказал Красный Кедр, многозначительно покачав головой, что заставило бандитов пристально взглянуть на него. — А теперь, так как я совершил длинное путешествие и у меня волчий аппетит, и я чувствую себя утомленным, я, с вашего позволения, поем, тем более что уже поздно и жаркое давно готово.

И Красный Кедр без дальнейших церемоний отрезал большой кусок лося и принялся с жадностью есть. Разбойники последовали его примеру. В течение некоторого времени разговор не возобновлялся. Но трапеза охотников не бывает продолжительной, и этот ужин не составлял исключения. Он закончился быстрее обыкновенного еще и потому, что загадочные слова, произнесенные Красным Кедром, возбудили любопытство бандитов, и они желали скорее удовлетворить его.

— Теперь, когда ужин кончен, — начал Сандоваль, закуривая самокрутку, — давайте немного потолкуем. Вы согласны, компадре?

— С удовольствием, — ответил Красный Кедр, усаживаясь поудобнее и набивая табаком свою трубку.

— Вы, кажется, говорили… — продолжал Сандоваль.

— Извините, — перебил его скваттер, — я ничего не говорил. Вы, насколько мне помнится, жаловались на то, что белые, заселяя эти места, мешают вашему ремеслу.

— Да, я именно это и сказал.

— Вы также добавили, кажется, что нет средств воспрепятствовать этому?

— Да, а вы сказали: ‘Может быть, и есть’.

— Да, действительно, я это сказал и теперь повторяю то же самое.

— В таком случае, говорите яснее!

— Охотно. Слушайте же внимательнее.

— Говорите.

— Дело, которое я предложу вам, чрезвычайно простое. Говоря, что белые наводняют прерии, вы сказали сущую правду, и недалеко то время, когда прерия исчезнет с лица земли под непрестанным давлением цивилизации. Так вот, если вы захотите, вы через месяц будете богаты.

— Конечно, мы этого захотим, carai! — воскликнули разбойники.

— Вот в двух словах суть дела: я открыл золотую россыпь, необыкновенно плодоносную, и оставил в двадцати милях отсюда человек двадцать верных людей, решившихся мне помогать. Хотите и вы последовать за мной? Я обещаю каждому из вас столько золота, сколько он в жизни не видал и даже не мечтал иметь в своем распоряжении.

— Гм! Можно попытаться, — сказал Сандоваль.

— Я подумал о вас, мои старые товарищи, — продолжал Красный Кедр с лицемерным добродушием, — и я пришел к вам. Теперь вам известен мой план. Подумайте о том, что я вам сказал, завтра на восходе солнца вы дадите мне ответ.

И не вмешиваясь более в разговоры бандитов, Красный Кедр завернулся в плащ и заснул, предоставив разбойникам обсуждать друг с другом все шансы на успех его заманчивого предложения.

ГЛАВА VI. Предложение

Очутившись в прерии, Красный Кедр с предусмотрительностью опытного охотника нашел очень удобное место, где он мог расположить лагерем свой отряд. Он не желал углубляться в прерию, не заручившись помощью на случай внезапного нападения врага. Засада пауни, которой ему удалось избежать лишь благодаря случаю, послужила ему достаточным предостережением относительно тех ловушек, которые будут расставлены на всем протяжении его пути. Красный Кедр был одним из тех людей, которые ничем не пренебрегают, чтобы обеспечить успех своих начинаний, а потому он немедленно решил подстраховать себя, насколько это было возможно, от внезапных гибельных нападений. Для этой цели ему было необходимо расстаться на время со своим отрядом, чтобы самому отправиться на поиски людей, нужных ему для исполнения его планов, и, найдя их, постараться по возможности заинтересовать их в своем деле, а затем, обманув — бросить, как только в их помощи уже не будет надобности. Расположив свой отряд на одном из островков посреди Рио-Хилы, густо поросшем деревьями, Красный Кедр собрал верных людей с намерением сообщить им о своих планах. Это были брат Амбросио, Андрес Гарот, оба охотника-канадца — Гарри и Дик, сыновья скваттера Натан и Сеттер и, наконец, сашем [Сашем — вождь у некоторых индейских племен] корасов. Несколько деревьев было срублено, чтобы очистить место для палаток, в которых могли удобно расположиться женщины. Когда все доверенные лица собрались и окружили Красного Кедра, он начал говорить.

— Сеньоры кабальеро! — сказал он им. — Вот мы и на Диком Западе. Только теперь по настоящему начинается наша экспедиция. Я надеюсь на вашу храбрость, а главное, на ваш опыт, который поможет довести ее до конца. Но осторожность требует, чтобы в прерии, где мы на каждом шагу рискуем нарваться на неприятельскую засаду, мы заручились помощью союзников, которые бы в случае необходимости могли оказать нам весомую поддержку. Засада, от которой мы спаслись всего сутки тому назад, заставляет нас удвоить осторожность, а в особенности поспешить соединиться с теми друзьями, которые у нас есть.

— Да, — сказал монах, — но я не знаю этих друзей.

— Я их знаю, этого достаточно, — возразил Красный Кедр.

— Прекрасно, — сказал брат Амбросио. — Но где же эти друзья?

— Мне известно, где их найти. Место вашей стоянки очень удобно — вы можете долгое время пробыть здесь, не боясь неприятельского нападения. Вот что я решил: я тотчас же отправлюсь на поиски этих друзей. Уверен, что увижу их через несколько часов. Что касается вас, то вы не должны уходить отсюда до моего возвращения.

— Гм! А вы долго пробудете в отсутствии? — спросил монах.

— Дня два, самое большее — три.

— Это долго, — возразил Гарот.

— А вы за время моего отсутствия употребите все усилия, чтобы не выдать себя. Никто не должен подозревать, что вы стоите здесь лагерем. Я приведу вам десять лучших стрелков Дикого Запада и с их помощью и при содействии Станапата, великого вождя племени Бизонов, я рассчитываю в полной безопасности пройти прерию.

— Но кто же будет командовать отрядом во время вашего отсутствия? — спросил брат Амбросио.

— Вы, — ответил Красный Кедр. — Вы и эти сеньоры кабальеро. Только помните: ни в коем случае не покидайте острова.

— Довольно, Красный Кедр, вы можете ехать. Мы не двинемся отсюда до вашего возвращения.

Обменявшись еще двумя — тремя словами со своими товарищами, Красный Кедр сел на лошадь, переплыл на ней реку и, очутившись на противоположном берегу, углубился в чащу, вскоре скрывшись в ней.

Было приблизительно шесть часов вечера, когда скваттер расстался со своими товарищами, отправившись на поиски союзников.

Гамбусинос не обратили особого внимания на отъезд своего предводителя, они не знали цели его путешествия и рассчитывали на его скорое возвращение.

Настала ночь, и все люди отряда, завернувшись в свои плащи, спали крепким сном, за исключением двух часовых. Часовыми этими были Дик и Гарри, те два охотника-канадца, которых лишь случай привел в шайку разбойников.

Кроме них, бодрствовали еще трое.

Прислонившись к огромному стволу дерева, эти трое людей шепотом разговаривали между собою. Это были Андрес Гарот, брат Амбросио и Орлиное Перо. В нескольких шагах от них, в хижине из ветвей, отдыхали жена скваттера, дочь его Эллен и донья Клара.

Трое собеседников, занятые разговором, не заметили белой тени, мелькнувшей у входа в хижину, скрывшейся затем между кустов и наконец появившейся снова у того самого дерева, у подножия которого они сидели.

Орлиное Перо с прозорливостью, свойственной индейцам, угадал ненависть, существовавшую между братом Амбросио и Красным Кедром. Но сашем корасов затаил это открытие в глубине своего сердца, решив про себя воспользоваться им при случае.

— Вождь, — сказал монах, — догадываетесь ли вы, кто эти союзники, к которым отправился Красный Кедр?

— Нет, — ответил тот. — Я не знаю, кто они.

— Тем не менее это должно бы заинтересовать вас, так как вы вовсе не такой друг его, каким желаете казаться, — продолжал монах.

— Ум индейцев очень неповоротлив. Пусть брат мой объяснится, чтобы я мог понять его и ответить ему, — сказал Орлиное Перо.

— Послушайте, — начал монах резким, сухим тоном, — я знаю, кто вы такой, ваше переодевание, как оно ни искусно и точно выполнено, не могло, однако же, обмануть меня. Я сразу узнал вас. Неужели вы думаете, что если б я сказал Красному Кедру, указав на вас: человек этот или шпион, или изменник, он втерся в наш отряд, чтобы заманить нас в ловушку, заранее им приготовленную, — одним словом, что человек этот не кто иной, как Моокапек, сашем корасов,

повторяю вам, неужели вы думаете, что Красный Кедр стал бы колебаться хотя бы одну минуту, чтобы размозжить вам голову? Так как же, вождь? А?.. Отвечайте же!..

За все время этой речи, смысл которой был для него столь ужасен, корас оставался невозмутимым. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Когда монах умолк, он пренебрежительно улыбнулся и удовольствовался тем, что ответил ему высокомерно и глядя прямо ему в глаза.

— Так почему же отец мой не сказал этого Охотнику За Скальпами? Напрасно!..

Такой ответ, которого он к тому же совершенно не ожидал, смутил монаха. Он понял, что перед ним один из тех людей, для которых угроза не имеет ни малейшего значения. Тем не менее он уже зашел слишком далеко, чтобы отступать, и поэтому решил дойти до конца, каковы бы ни были последствия этого.

— Может быть, и напрасно, — ответил он с недоброй улыбкой. — Во всяком случае, еще не поздно сообщить об этом старику, когда он возвратится.

— Пусть отец мой поступает по своему усмотрению, — сказал вождь сухо. — Моокапек знаменитый воин, и лай койотов никогда не был ему страшен.

— Полноте, полноте, индеец, вы неправы, — сказал Гарот, вмешиваясь в разговор. — Вы дурно истолковываете намерения преподобного отца относительно вас. Я убежден, что он вовсе не желает вредить вам ни в каком отношении.

— Моокапек — не старая баба, которую можно обмануть словами, — сказал корас, — очень ему нужно знать настоящие намерения человека, который во время разграбления моего селения и убийства моих братьев призывал врагов к зверствам и поджогам. Сашем сам сумеет отомстить и сделает это, не прибегая к помощи одного из своих врагов. Я сказал.

Произнеся эти слова, сашем встал, закутался в свой плащ из бизоньей шкуры и удалился широкими шагами, оставив своих собеседников смущенными отпором, которого они никак не ожидали.

Оба они некоторое время смотрели ему вслед с чувством восхищения, смешанного с гневом.

— Гм! — пробормотал наконец монах. — Собака! Индейское животное! Он поплатится за это!..

— Берегитесь, сеньор падре, — сказал Гарот, — теперь не время для этого. Оставим в покое этого человека, теперь мы все равно ничего не можем с ним сделать, давайте подумаем о другом. Все идет своим чередом, наступит момент и для того, чтобы отомстить ему — а до тех пор для нас самым лучшим будет скрывать наши чувства.

— Заметили вы, что когда Красный Кедр расставался с нами, он ни словом ни упомянул о своей пленнице?

— Это было ни к чему. Он прекрасно знает, что она здесь в безопасности. Бегство с этого острова невозможно.

— Это правда, но для чего похитил он эту женщину?

— Кто знает? Красный Кедр один из тех людей, в мысли которого проникать опасно. До сих пор мы не можем уяснить себе надлежащим образом суть его поступков. Пусть он возвратится и тогда, быть может, цель, которую он преследует, и выяснится.

— Женщина эта стесняет меня своим присутствием здесь, — сказал монах глухо.

— Что же делать! Там, в Санта-Фе, я не колеблясь предложил бы вам свои услуги, чтобы избавиться от нее. Теперь уже поздно, было бы безумием даже думать об этом. Да и в сущности, не все ли нам равно, здесь она или нет. Послушайтесь меня, примиритесь с ее пребыванием здесь и не думайте больше об этом. Ба-а! Не она помешает нам добраться до золотых россыпей.

Монах с неудовольствием покачал головой, но ничего не возразил.

Гарот завернулся в свой сарапе [сарапе — шерстяной плащ ярких цветов, мексиканская национальная одежда], растянулся на земле и заснул. Брат Амбросио погрузился в серьезные размышления. О чем думал он? О какой-нибудь измене, без сомнения!

Когда женщина, стоявшая, прислонившись к стволу дерева, увидела, что разговор собеседников подошел к концу, она тихо возвратилась в свою хижину.

ГЛАВА VII. Эллен и донья

С того времени, как донья Клара снова очутилась во власти Красного Кедра, с отчаяния сдавшись своим похитителям без сопротивления, она потеряла всякую надежду на бегство, в особенности с тех пор как она заметила, что люди, во власти которых она находилась, направили свой путь в прерии. Для молодой девушки, привыкшей к жизни в утонченной роскоши и к тысячам мелких забот, которыми беспрестанно окружал ее нежно любящий отец, ее теперешнее существование было непрерывной пыткой. Окруженная людьми дикими и грубыми, она каждую минуту могла ожидать от них оскорбления.

А между тем до этого времени поведение Красного Кедра по отношению к ней было не то чтобы почтительное, — скваттеру были чужды такие тонкости, — но по меньшей мере приличное, то есть он просто не обращал на нее внимания, приказав своим людям ничем се не беспокоить.

Донья Клара была отдана скваттером на попечение его жены и Эллен.

Старая карга бросила на девушку косой взгляд, затем повернулась к ней спиной и ни разу не заговорила с ней, что было в высшей степени приятно молодой мексиканке.

Что касается Эллен, то она воспользовалась своим авторитетом, чтобы сделаться подругой пленницы. Она стала оказывать ей все маленькие услуги, возможные в ее положении, и делала она это с такой деликатностью и с таким тактом, каких трудно было ожидать от девушки, воспитанной в глуши, да еще таким человеком, каким был ее отец.

В первые минуты, всецело погруженная в свое горе, донья Клара не обратила никакого внимания на заботы Эллен. Но постепенно ее кротость и неистощимое терпение тронули мексиканку, и она невольно почувствовала признательность к дочери скваттера за все ее заботы о ней, и чувство это вскоре уступило место дружескому расположению.

Молодость доверчива, что вполне естественно. Когда молодого человека угнетает большое горе, у него всегда возникает желание поделиться им с кем-нибудь.

Оставшись совершенно одинокой среди разбойников, донья Клара должна была после того, как прошел первый острый приступ ее горя, ощутить сильную потребность найти человека, который бы помог ей или утешил бы ее за невозможностью оказать ей существенную помощь в страшном горе, обрушившимся на нее. А потому гораздо скорее, чем это случилось бы при других обстоятельствах, доброта Эллен тронула сердце мексиканки. Красный Кедр, от которого ничто не могло укрыться, усмехнулся про себя, заметив дружбу молоденьких девушек, но сделал вид, что ничего не заметил. Странное дело! Красный Кедр, этот безжалостный охотник за скальпами, этот человек, в котором, казалось, не было никаких человеческих чувств, который был преступником до мозга костей, питал в глубине сердца чувство, сближавшее его с простыми людьми. Этим чувством была безграничная любовь к Эллен, любовь тигра к своем детенышу. Это хрупкое дитя было единственным существом, которое заставляло его сердце биться сильнее. Как, стало быть, была велика, как была сильна любовь, которую питал Красный Кедр к своему невинному ребенку! Эта любовь была сродни культу, преклонению. Одного слова из этих маленьких уст было достаточно, чтобы наполнить безграничной радостью сердце жестокого разбойника. Улыбка ее розовых губ наполняла его неизъяснимым счастьем.

Своими милыми ласками и мягкими речами Эллен достигла того, что деспотически управляла этим сборищем хищных птиц, составлявшим ее семью. Чистый поцелуй, которым здоровалась каждое утро с отцом девушка, был для него солнечным лучом, он согревал душу старого бандита, перед которым все трепетало и который трепетал, в свою очередь, когда его кумир, радость и счастье его жизни — его дочь — с неудовольствием хмурила брови. Он с большой радостью заметил, что дочь сделалась его невинной сообщницей тем, что приобрела доверие и дружбу его пленницы. Это нежное дитя было, по его мнению, самым надежным тюремщиком для доньи Клары, а потому, чтобы еще более способствовать закреплению этой дружбы двух девушек, он совершенно закрыл на нее глаза и, как мы уже сказали, сделал вид, что ничего не замечает. Женщиной, подслушавшей разговор монаха и Гарота, была Эллен.

В ту минуту, когда она намеревалась войти в хижину, она услышала внутри ее тихие голоса. Это заставило ее остановиться и прислушаться к тому, что говорили.

Донья Клара тихо говорила с каким-то человеком, и этим человеком был сашем корасов. Крайне удивленная этим, Эллен с любопытством стала прислушиваться к разговору, и он вскоре всецело приковал ее внимание.

Покинув обоих мексиканцев, Орлиное Перо в течение нескольких минут прохаживался по лагерю с напускной беспечностью, намереваясь ввести в заблуждение тех, кто пожелал бы сделать попытку следить за ним. Когда он счел, что ему не грозят шпионы, он незаметно подошел к хижине, занимаемой обеими девушками, и вошел в нее, предварительно удостоверившись, что никто за ним не следит. Донья Клара была в эту минуту одна. Мы уже говорили читателю о том, где находилась Эллен, что же до жены скваттера, то, следуя приказаниям мужа ничем не беспокоить молодую пленницу, она заснула у огня на лужайке. Девушка сидела, свесив голову на грудь, предавшись глубоким, печальным размышлениям. Услыхав шум шагов индейца, она подняла голову и при виде его не могла удержаться от движения ужаса. Орлиное Перо тотчас же заметил произведенное им впечатление. Остановившись на пороге хижины, он скрестил руки на груди и почтительно поклонился.

— Пусть сестра моя успокоится, — сказал он вкрадчивым, мягким голосом, — с нею говорит друг.

— Друг! — пробормотала донья Клара, украдкой взглянув на него. — Несчастные не имеют друзей.

Индеец сделал несколько шагов, чтобы приблизиться к ней и, нагнувшись к молодой девушке, продолжал:

— Ягуар должен был надеть на себя кожу хитрой змеи, чтобы прийти к своим врагам и снискать их доверие. Разве сестра моя не узнает меня?

Мексиканка подумала с минуту, потом, внимательно взглянув на него, нерешительно ответила:

— Хотя голос ваш мне знаком, я тщетно стараюсь вспомнить, где и при каких обстоятельствах я видела вас.

— Я помогу сестре моей припомнить, — возразил на это Орлиное Перо. — Два дня тому назад, во время перехода через брод дель-Торо, я сделал попытку спасти ее и почти преуспел в этом. Но и до этого времени сестра моя не раз меня видела.

— Если вы напомните мне, при каких обстоятельствах это случилось, быть может, я и узнаю вас.

— Это будет совершенно лишним, я лучше скажу сестре моей свое имя. Минуты дороги. Я Моокапек, великий сашем корасов с Рио-Браво-дель-Норте. Отец моей сестры и она сама часто приходили на помощь бедным индейцам моего племени.

— Это правда, — сказала девушка с грустью. — О, теперь я припоминаю! Бедные люди! Они были безжалостно перерезаны апачами, а селение их было сожжено. О! Я знаю об этом ужасном происшествии!

При этих словах молодой девушки по губам вождя пробежала насмешливая улыбка.

— Нет, это не были апачи: ягуары не воюют с ягуарами. Не индейцы умертвили корасов, это сделали рейнджеры [Rangers (англ.) — скитальцы, бродяги].

— О! — в ужасе воскликнула девушка.

— Пусть сестра моя слушает, — с живостью продолжал корас. — Теперь, после того как я сказал ей свое имя, она должна почувствовать ко мне доверие.

— Да, — ответил она с горячностью, — потому что мне известен ваш благородный характер.

— Благодарю! Я здесь только для того, чтобы спасти мою сестру. Я поклялся возвратить ее отцу.

— Увы! — пробормотала она печально. — Это невозможно: вы один, а мы окружены врагами. Бандиты, с которыми мы имеем дело, во сто крат свирепее диких зверей прерии.

— Я еще не знаю, как я возьмусь за дело, чтобы спасти мою сестру, — твердо сказал на это вождь, — но если она захочет, я это исполню.

— О! Захочу ли я этого? — воскликнула она. — Да что бы ни пришлось мне для этого сделать, я это сделаю без колебания. Энергия моя не ослабнет, будьте спокойны, вождь.

— Хорошо! — сказал радостно индеец. — Сестра моя, я вижу, истинная дочь мексиканских королей, я полагаюсь на нее. Красный Кедр отлучился на несколько дней. Я все приготовлю к бегству моей сестры.

— Идите, вождь! По первому вашему знаку я буду готова следовать за вами.

— Хорошо! Я ухожу. Пусть сестра моя не падает духом — она скоро будет свободна.

Индеец поклонился молодой девушке и намеревался выйти из хижины. Вдруг чья-то рука легла на его плечо. При этом неожиданном прикосновении, несмотря на все свое самообладание, индеец не мог подавить дрожи ужаса.

Он обернулся. Перед ним стояла дочь Красного Кедра. Она улыбалась.

— Я все слышала, — сказала она чистым и приятным голосом.

Вождь бросил на донью Клару взгляд, преисполненный печали.

— Почему на лицах ваших я читаю смущение? Я не хочу выдавать вас, я друг доньи Клары. Успокойтесь. Благодаря случаю, я узнала вашу тайну, но я не злоупотреблю этим. Напротив, я помогу вам бежать.

— Возможно ли! И вы это сделаете, Эллен? — воскликнула донья Клара, бросившись в объятия своей подруги и прижимая ее головку к своей груди.

— Почему же нет, — ответила она просто, — разве вы не друг мне?

— О! Да, я вас люблю, потому что вы добры. Вы сжалились над моими страданиями и плакали вместе со мной. Орлиное Перо взглянул на молодую девушку с восторженным изумлением.

— Слушайте, — продолжала Эллен, — я предоставлю вам случай исполнить ваше намерение: в эту же ночь мы покинем стан.

— Мы? — переспросила донья Клара. — Что вы этим хотите сказать?

— Я хочу этим сказать, — продолжала Эллен, — что я отправлюсь вместе с вами.

— Неужели?

— Да, — ответила она печально, — я больше не могу оставаться здесь.

При этих словах вождь корасов задрожал от радости, мрачный огонек сверкнул в его глазах. Но он тотчас же овладел собой, лицо его приняло прежнее невозмутимое выражение, и девушки не заметили его волнения.

— Но каким образом изыщете вы средства для бегства?

— Это уж мое дело, не заботьтесь об этом. Повторяю вам, в эту же ночь мы уедем отсюда.

— Дай-то Бог! — сказала донья Клара со вздохом облегчения.

Эллен повернулась к сашему корасов.

— Не знает ли брат мой, — спросила она, — какое-нибудь индейское селение неподалеку отсюда, где бы мы могли укрыться от преследователей?

— На расстоянии двух солнц отсюда по направлению к северо-западу есть селение, обитатели которого принадлежат к моему племени — именно туда я и намереваюсь поместить дочь моего бледнолицего отца после ее освобождения из плена.

— И в этом селении мы будем в безопасности?

— Дочь Акамариктцина будет там в такой же безопасности, как на асиенде своего отца, — уклончиво ответил индеец.

— Отлично! Может ли мой брат покинуть лагерь?

— Кто настолько силен, чтобы остановить кондора в его полете? Моокапек — воин, которого ничто остановить не может.

— Брат мой должен отправляться.

— Хорошо.

— Он отправится по кратчайшей дороге в селение своих соплеменников, затем он выедет к нам навстречу, чтобы защитить нас в случае, если разбойники станут преследовать нас.

— Превосходно! — радостно ответил индеец. — Сестра моя молода, но мудрость живет в ее сердце. Я сделаю все, что она желает. Когда я должен отправляться?

— Сейчас.

— Я иду. В котором приблизительно часу сестра моя покинет лагерь?

— В тот час, когда совы в первый раз запоют свой гимн восходящему солнцу.

— Сестра моя встретит меня самое большее через четыре часа после своего отъезда, пусть она помнит и держится северо-западного направления.

— Я буду держаться его.

Орлиное Перо поклонился девушкам и вышел из хижины. Шайка гамбусинос спала глубоким сном, растянувшись вокруг костров, и только Дик и Гарри бодрствовали. Сашем корасов тем временем проскользнул, как призрак, среди деревьев и, никем не замеченный, пробрался к реке. Сделать это было ему тем легче, что оба канадца и не думали охранять остров, а, напротив, устремляли свои взоры исключительно в сторону прерии.

Вождь мигом разделся, свернул свое платье в узел и, положив его себе на голову, вошел в воду и тихо поплыл по направлению к другому берегу.

Когда индеец вышел из хижины, Эллен нагнулась к донье Кларе, нежно поцеловала ее в лоб и сказала:

— Постарайтесь поспать несколько часов, пока я все приготовлю к нашему бегству.

— Спать! — воскликнула мексиканка. — Могу ли я спать, когда сгораю от нетерпения!

— Это необходимо, — настаивала Эллен, — потому что нам предстоит завтра утомительный день.

— В таком случае, я попытаюсь, если вы этого хотите, — сказала послушно донья Клара.

Обе девушки поцеловались, пожали друг другу руки, и Эллен ушла из хижины, улыбнувшись на прощание своей подруге, следившей за ней тревожным взглядом. Оставшись одна, донья Клара бросилась на колени, сложила руки и вознесла горячую молитву Богу. Затем, успокоившись немного этим обращением ко Всемогущему, она упала на подстилку из сухих листьев, служившую ей постелью и, как и обещала Эллен, постаралась заснуть.

ГЛАВА VIII. Бегство

Тихая, безмятежная ночь своим темно-синим покровом, усыпанным ослепительными звездами, окутывала землю. Величавая тишина царила над прерией. Все спали на острове, кроме часовых-канадцев. Опершись на свои ружья, они рассеянным взором следили за огромными тенями, отбрасываемыми дикими зверями, медленными шагами приближавшимися к реке, чтобы утолить жажду. Временами по пушистым вершинам деревьев пробегал таинственный шелест.

Дик и Гарри, эти два храбрых охотника, тихо разговаривали друг с другом, чтобы скоротать время, как вдруг какая-то тень промелькнула между деревьями, и из-за них показалась Эллен.

Оба молодых человека вздрогнули при ее приближении. Девушка с улыбкой поклонилась им, села на траву и грациозным жестом пригласила их сесть возле нее. Они поспешно повиновались.

Очаровательную группу представляли собой трое молодых людей, сидящие под сводом огромных деревьев на берегу реки, с глухим шумом катившей у их ног свои воды!

Охотники внимательно смотрели на молодую девушку. Она улыбалась им с необыкновенно милым детским выражением.

— Вы болтали друг с другом, когда я пришла? — спросила она.

— Да, — ответил Гарри, — мы говорили о вас, Эллен.

— Обо мне?

— О ком же мы можем говорить, как не о вас?

— Разве не для вас одной мы сошлись с этой шайкой Разбойников? — проговорил Дик укоризненным тоном.

— А вы в этом раскаиваетесь? — спросила она с кроткой улыбкой.

— Я этого не говорю, — отвечал молодой человек, — но мы среди этих жестоких людей — не на своем месте. Мы простые честные охотники, лесные бродяги. Жизнь, которую мы ведем, тяготит нас.

— Не об этом ли вы говорили, когда я пришла? Молодые люди молчали.

— Отвечайте откровенно, — продолжала она. — Боже мой, вам ведь известно, что и мне эта жизнь в тягость!

— Не понимаю, — сказал Гарри. — Я вам сто раз предлагал бежать, бросить человека, руки которого то и дело обагряются кровью, и вы всегда отказывались.

— Это правда, — сказала она грустно. — Увы! Хотя эти люди и преступники, тем не менее один из них мой отец.

— Вот уже два года, как мы следуем за вами, и вы всегда давали нам один и тот же ответ.

— Это случилось потому, что я надеялась, что отец мой и мои братья бросят свое преступное ремесло.

— А теперь?

— Теперь я готова следовать за вами, — ответила она просто.

— Вы говорите правду? Это голос вашего сердца, Эллен? И вы действительно согласны покинуть вашу семью и довериться нам?

— Слушайте, — ответила она печально. — В течении двух лет я много размышляла, и чем больше я размышляю, тем сильнее я сомневаюсь в том, что Красный Кедр мой отец.

— Возможно ли это? — воскликнули с удивлением охотники.

— Я ничего не могу утверждать, но в отдаленных воспоминаниях, очень туманных, сохранилось нечто, что говорит мне о том, что я вела существование, совершенно не похожее на то, которое веду теперь. Но к сожалению, я не помню ничего определенного. Я вижу перед собой точно во сне какую-то бледную женщину и господина высокого роста с гордым выражением глаз. Он берет меня на руки и целует меня, потом…

— Что же потом? — воскликнули охотники, затаив дыхание.

— Потом я вижу пламя, слышу крики, вижу кровь и больше ничего… только человека, который увозит меня на скачущей во весь опор лошади.

Проговорив это, Эллен опустила голову и закрыла лицо руками.

Наступило продолжительное молчание. Оба канадца внимательно наблюдали за девушкой. Наконец Гарри положил ей руку на плечо. Она подняла голову.

— Чего вы хотите от меня? — спросила она.

— Задать вам один вопрос.

— Говорите.

— Вы никогда не пробовали рассеять ваши сомнения, расспросив обо всем Красного Кедра?

— Один раз.

— И что же?

— Он внимательно выслушал меня. Дал мне договорить, затем, когда я умолкла, бросил на меня странный взгляд и ответил, пожав плечами: ‘Вы с ума сошли, Эллен. Вы были под влиянием кошмара. То, что вы рассказываете, не имеет смысла’. Потом он добавил с иронией: ‘Мне очень жаль вас, бедное создание, тем не менее вы действительно моя дочь’.

— Ну что же! — сказал Дик с убеждением, с силой ударяя прикладом своего ружья о землю. — А я скажу вам, что он солгал! Человек этот не отец вам!

— Голуби не выводят птенцов в гнезде ястреба, — добавил Гарри. — Нет, Эллен, нет, вы не дочь этого человека.

Молодая девушка встала, взяла обоих охотников за руки и, внимательно взглянув на них, проговорила:

— Я тоже так думаю. Я не знаю почему, но вот уже несколько дней тайный голос говорит моему сердцу, что человек этот не может быть моим отцом. Вот почему я, которая всегда отказывалась от ваших услуг, решила довериться вам, как людям благородным, и спросить вас, согласны ли вы помочь моему бегству?

— Эллен, — ответил Гарри очень серьезно и с большой почтительностью, — клянусь вам Богом, который слышит нас, что я и мой товарищ не колеблясь пожертвуем жизнью, защищая вас, что вы всегда будете нам сестрою и что в прерии, через которую мы теперь пойдем, чтобы достигнуть цивилизованных мест, вы будете в такой же безопасности и к вам будут относиться с таким же уважением, как если бы вы находились в соборе Квебека.

— Клянусь, что я исполню все, о чем сказал сейчас Гарри, и что вы с полным доверием можете положиться на нашу честь, — сказал Дик, подняв правую руку к небу.

— Спасибо, друзья мои, — сказала молодая девушка, — я знаю вашу честность. Я твердо верю, что вы исполните то, что обещаете.

Оба охотника поклонились.

— Когда же мы уйдем отсюда? — спросил Гарри.

— Лучше было бы воспользоваться для нашего бегства отсутствием Красного Кедра.

— Я того же мнения, — сказала Эллен. — Но, — продолжала она с некоторой нерешительностью, — я не хотела бы бежать одна.

— Объяснитесь, — сказал Дик.

— Это будет бесполезно, — перебил его с живостью Гарри, — я знаю, что вы скажете, мысль ваша хороша, Эллен, мы от всего сердца принимаем ее. Вы желаете, чтобы вам сопутствовала молодая мексиканка. Если появится возможность возвратить девушку ее семейству, которое, без сомнения, пребывает в отчаянии от того, что ее похитили, — мы это сделаем.

Эллен пристально взглянула на молодого человека, слегка покраснев при этом.

— У вас благородное сердце, Гарри, — ответила она. — Благодарю вас, что вы сумели угадать то, о чем я затруднялась сказать вам.

— Может быть, у вас есть еще какое-нибудь желание?

— Я ничего больше не желаю.

— Хорошо! Тогда приведите сюда как можно скорее вашу подругу, и когда вы возвратитесь, мы будем готовы. Гамбусинос спят, Красный Кедр отсутствует, и нам нечего опасаться. Только торопитесь: на восходе солнца мы должны быть уже настолько далеко отсюда, чтобы находиться в безопасности от преследователей, которые без сомнения бросятся за нами тотчас же, как только будет замечено ваше бегство.

— Мне понадобится всего несколько минут, — сказала девушка, скрываясь за деревьями.

Тем временем донья Клара, следуя совету своей подруги, старалась заснуть, но старания ее были напрасны. Во власти страха и надежды, она ни на минуту не могла сомкнуть глаз. Она прислушивалась ко всем звукам, раздававшимся в ночной тишине, и старалась в окружавшем ее мраке рассмотреть, что за тени мелькали время от времени между деревьев. Эллен нашла ее бодрствующей и готовой к путешествию.

Приготовления к побегу молодых девушек были непродолжительны, они взяли с собой только самое необходимое. роясь в старом сундуке, в котором Красный Кедр и его семейство хранили свои одежды, Эллен нашла маленькую шкатулочку палисандрового дерева с серебряной инкрустацией, с которой скваттер обыкновенно никогда не расставался. Но на этот раз он, очевидно, не счел необходимым брать ее с собой.

Молодая девушка с минуту рассматривала шкатулку, она была заперта. Движимая каким-то безотчетным, но очень сильным чувством, Эллен спрятала шкатулочку у себя на груди.

— Пойдемте, — сказала она донье Кларе.

— Пойдемте, — ответила та коротко, хотя сердце ее сильно билось, и обе девушки, взявшись за руки, вышли из хижины.

Они на цыпочках пересекли поляну и направились к тому месту, где их ждали канадцы. Гамбусинос, растянувшись у костра, не пошевелились, они спали крепким сном.

Охотники, со своей стороны, сделали все необходимые приготовления к побегу. В то время, как Дик повел четырех самых резвых верховых лошадей к реке, Гарри бросил в реку все седла и уздечки остальных всадников, и они были тотчас же унесены течением. Канадец предусмотрительно рассудил, что всадникам понадобится немало времени для того, чтобы сделать новый запас упряжи, а этого им только и было нужно.

Девушки подошли к берегу реки в ту минуту, когда Дик и Гарри заканчивали седлать лошадей. Они быстро вскочили на своих коней, канадцы разместились по бокам, и вся четверка всадников вошла в реку. К счастью, река была неглубока, и лошади переплыли Рио-Хилу без больших затруднений. Было около одиннадцати часов вечера, когда беглецы ступили на берег. Когда они, скрывшись в высокой траве, решили, что их не увидят с острова, они остановились, чтобы дать отдохнуть лошадям.

— Воспользуемся теми нескольким часами ночи, которые имеются в нашем распоряжении, и отправимся дальше, — тихо сказал Гарри.

— Наше отсутствие не будет замечено до восхода солнца, — сказал Дик. — Пока нас будут искать по острову, пока раздобудут седла для лошадей, пройдет добрых двенадцать или даже четырнадцать часов, которыми мы и воспользуемся, чтобы удалиться от острова на возможно большее расстояние.

— Это так, но прежде всего нам нужно выбрать путь, куда именно ехать, — возразил на это Гарри.

— О, что касается этого, — сказала Эллен, — то мы поедем на северо-запад.

— Отлично, — сказал охотник. — В сущности, направление безразлично для нас, лишь бы нам ехать, не теряя времени. Но почему нам избрать именно северо-западное направление, а не другое?

— Потому, — ответила она, — что друг, которого вы знаете, индейский вождь, служивший нашему отряду проводником, покинул лагерь раньше нас, чтобы предупредить своих воинов и чтобы заручиться для нас подкреплением на случай неприятельского нападения.

— Хорошо придумано, — сказал охотник. — А теперь в путь, не щадя лошадей. От скорости их бега будет зависеть наша свобода.

И маленький отряд с быстротою стрелы, пущенной из лука, помчался по равнине, держась, как было решено, северо-западного направления.

Вскоре все четверо скрылись во мраке ночи, конский топот затих, и все погрузилось в прежний покой.

На острове гамбусинос спали мирным сном.

ГЛАВА IX. Среди развалин храма ацтеков

Возвратимся теперь к Валентину и его товарищам. Шестеро всадников продолжали мчаться по направлению к горам. Около полуночи они остановились возле огромной гранитной глыбы, печально и одиноко поднимавшейся в прерии. -Здесь, — сказал коротко Сын Крови, и, говоря это, он слез с лошади. Товарищи последовали его примеру. Валентин вопросительно оглянулся вокруг.

— Если мои предположения справедливы, — сказал он, — то вашим жилищем должно быть орлиное гнездо.

— Или ястребиное, — сказал глухо Сын Крови. — Подождите несколько секунд. — С этими словами он зашипел, словно очковая змея.

Вдруг, точно по волшебству, гранитная глыба осветилась до самой вершины, и колеблющиеся факелы, быстро замелькав со всех сторон, стали спускаться сверху вниз с необыкновенной быстротой. Удивленные пришельцы, прежде чем они могли опомниться, были окружены полусотней человек в странных костюмах, со зловещими лицами, которым красноватый свет факелов придавал еще более мрачный характер.

— Это мои люди, — заметил Сын Крови.

— Гм!.. — проговорил Валентин. — Это довольно грозная армия.

— Да, — отвечал Сын Крови, — потому что все эти люди мне преданы. Я неоднократно имел возможность испытать их привязанность ко мне, по одному моему знаку они готовы пожертвовать жизнью.

— О-о! — сказал на это охотник. — Человек, который может так говорить, должен считать себя очень сильным, в особенности если он преследует благородные цели.

Сын Крови не ответил ничего и отвернулся.

— Где Шоу? — спросил он.

— Я здесь, кабальеро, — ответил тот, кого он назвал.

— Как! — воскликнул Валентин. — Это Шоу, сын Красного Кедра?

— Да. Не я ли спас ему жизнь, когда брат захотел его убить? С этого времени он стал моим другом. А теперь, — добавил он, — идите вперед, вы будете моими гостями, я покажу вам мое жилище. Займитесь лошадьми, Шоу.

Молодой человек молча поклонился. Путники последовали за Сыном Крови. Тот стал подниматься по склону скалы, освещенной факелами, которые несли люди, шедшие впереди. Подъем был труден, хотя под массой древесных корней и под сплетавшимися лианами, покрывавшими склон этой горы, можно было различить ступени лестницы.

Путешественники были до крайности удивлены всем виденным. Только Валентин и Курумилла демонстрировали полнейшее равнодушие, которое навело их проводника на глубокие размышления. Преодолев приблизительно четверть пути от подножия до вершины горы, Сын Крови остановился перед входом, сделанным в скале человеческими Руками. Из этого входа тонкой нитью пробивался свет.

— Вы, вероятно, не ожидали, сеньоры кабальеро, — сказал Сын Крови, обернувшись к своим спутникам, — встретить на Диком Западе нечто вроде замка-крепости, подобного тому, который теперь перед вами.

— Признаюсь, — сказал Мигель, — это кажется мне очень странным.

— О, друзья мои, память ваша, кажется, изменяет вам, — сказал Валентин с улыбкой. — Эта гора, если я не ошибаюсь, не что иное, как развалины древнего теокали [теокали — религиозные и культовые постройки ацтеков].

— Вы правы, — сказал Сын Крови с неудовольствием, которое тщетно старался скрыть. — Я устроил свою резиденцию в старом ацтекском храме.

— Их здесь много, — продолжал Валентин, — история гласит, что ацтеки остановились здесь, прежде чем завладели окончательно Анауакским плоскогорьем [Анауакское плоскогорье — долина Мехико, на территории которой некогда располагалась могущественная империя ацтеков].

— Для иностранца, дон Валентин, — заметил Сын Крови, — вы очень хорошо знаете историю этого края.

— Совершенно верно, кабальеро. И ее обитателей, — добавил охотник.

Они вошли в отверстие скалы и очутились в огромном зале с белыми стенами и скульптурными украшениями, которые, как заметил Валентин, должны были относится к эпохе ацтеков.

Бесчисленное множество факелов, воткнутых в железные крюки, вбитые в стены, разливало волшебный свет по залу. Сын Крови с манерой человека, которому до тонкости известно светское обращение, стал принимать своих гостей в своем необыкновенном доме. Не прошло и нескольких минут после того, как охотники вошли в зал, как их уже угощали обедом, который хотя и был сервирован в прерии, но, тем не менее, не оставлял желать лучшего в отношении тонкости блюд и порядка, в котором их подавали.

Появление Шоу невольно пробудило в душе Валентина скрытое недоверие к хозяину дома, и тот со своим знанием людей и своей проницательностью не преминул это заметить. Он тут же решил для себя уничтожить это недоверие откровенным объяснением с охотником. Что касается Курумиллы, то индеец, по обыкновению, с аппетитом ел, не произнося ни слова, хотя и не пропустил ничего из того, что говорилось вокруг него, и внимательно, до мельчайших подробностей осмотрел помещение, в котором он находился.

Когда обед был окончен, по данному Сыном Крови знаку товарищи его мгновенно скрылись в глубине зала и растянулись на охапках сухих листьев, служивших им постелью.

Охотники остались с хозяином одни, и только Шоу по знаку хозяина остался на своем месте. В продолжение нескольких минут все молчали и курили. Наконец Сын Крови отбросил далеко от себя окурок и заговорил:

— Сеньоры кабальеро, — сказал он откровенным тоном, очень понравившимся его собеседникам. — Все, что вы видите здесь, изумляет вас, я это понимаю. Тем не менее все объясняется очень просто: люди, которых вы видели перед собой, принадлежат ко всем индейским племенам, которые кочуют по прериям. Среди них только один белый — это Шоу. Если дон Пабло потрудится вспомнить, он скажет вам, что этот человек был найден с кинжалом в груди лежащим посреди одной из улиц Санта-Фе и был спасен мною.

— Действительно, — сказал молодой человек, — отец Серафим и я подобрали несчастного, не подававшего уже признаков жизни, и только вам одному удалось добиться того, чтобы он очнулся.

— Остальные мои товарищи очутились здесь примерно так же. Изгнанные из своего племени, избегающие смерти от рук своих врагов, они укрылись у меня. Есть еще один вопрос, который я желал бы осветить, чтобы все было ясно между нами и чтобы вы испытывали ко мне полное доверие.

Присутствующие поклонились в знак согласия, только один Валентин запротестовал.

— К чему это? — сказал он. — У каждого есть какая-нибудь тайна, кабальеро. Нам нет надобности знать вашу. Между нами существует самая прочная связь, которая только в состоянии соединить людей — общая ненависть к одному и тому же человеку и желание должным образом наказать его. Что же еще нам нужно?

— Простите, в прериях, как и в цивилизованных городах, — ответил Сын Крови, — существует обыкновение узнавать, кто те люди, с которыми случай свел вас. Я настаиваю на том, чтобы вы знали это, а также то, из кого состоит отряд, имеющийся в моем распоряжении, который действительно представляет собою значительную силу и служит мне в прерии вместо полиции. Да, выброшенный обществом из его среды, я поставил себе цель отомстить ему, преследуя и уничтожая степных разбойников, которые грабят путешественников. Это тяжелая обязанность, уверяю вас, потому что число этих негодяев на Диком Западе быстро растет, но я веду с ними беспощадную войну и, с помощью Божьей, буду продолжать ее непрерывно.

— Я уже слышал о том, что вы сейчас нам сказали, — ответил Валентин. — Дайте мне вашу руку, друг, чтобы я мог от души ее пожать, — добавил он. — Человек, который таким образом понял и исполняет в жизни свои обязанности, может быть только натурой избранной, и я всегда буду рад считаться одним из ваших друзей.

— Благодарю, — ответил с волнением Сын Крови, — благодарю вас за эти слова, они вполне вознаграждают меня за многие неприятности, а также и за обманутые надежды. Теперь знайте, сеньоры кабальеро, я отдаю людей, которые мне преданы, в полное ваше распоряжение. Делайте с ними что хотите, я покажу им пример повиновения.

— Послушайте, — сказал Валентин после минутного размышления, — мы имеем дело с выдающимся разбойником, главное оружие которого — хитрость, и победить его мы можем только хитростью. В прерии совсем не трудно напасть на след большого отряда. У Красного Кедра глаза ястреба и собачье чутье. Чем больше нас будет числом, тем меньше у нас будет шансов захватить его.

— Так что же делать, друг мой? — спросил дон Мигель.

— А вот что, — сказал Валентин. — Окружить его кольцом, чтобы он не мог вырваться, предварительно заручившись помощью индейцев. Но, конечно, необходимо, чтобы наши союзники действовали самостоятельно до тех пор, пока нам не удастся так обложить негодяя, что он будет вынужден сдаться.

— Ваш план хорош, хотя выполнение его и трудно, и опасно.

— Не настолько, как вы это предполагаете, — возразил Валентин с горячностью. — Выслушайте меня. Завтра на восходе солнца мы с Курумиллой отправимся по следам Красного Кедра и, клянусь вам, мы его найдем.

— Хорошо, — сказал дон Мигель, — а потом что?

— Подождите. В то время, как один из нас останется сторожить разбойника, другой пойдет предупредить вас о том, где именно он находится. А вы тем временем позаботитесь о союзниках-индейцах и будете в состоянии захватить медведя в его берлоге.

— Да, — сказал Сын Крови, — план этот прост и поэтому он должен удастся. Хитрость против хитрости — и только.

— Но почему же, — возразил генерал Ибаньес, — и нам не отправиться его выслеживать?

— А потому, генерал, что хотя вы и в высшей степени храбры, но вы — солдат, то есть не сумеете выдержать тягости индейской войны, которую предстоит нам вести, войны засад и измен. Вы и ваши товарищи — люди испытанной храбрости, но именно этой храбростью вы можете быть нам скорее вредными, чем полезными, благодаря вашему незнанию края, в котором мы находимся, и обычаев тех людей, с которыми нам придется сражаться.

— Это справедливо, — сказал дон Мигель, — друг наш прав, пусть он поступает по своему усмотрению. Я убежден, что он достигнет цели.

— Я тоже убежден в этом! — воскликнул Валентин с уверенностью. — И вот именно потому-то я и желаю иметь свободу действий.

— Да, — сказал генерал, — в такой серьезной борьбе, как наша, и с тем лукавым человеком, с которым мы будем иметь дело, ничего не следует упускать из виду. Я смиряюсь со своим бездействием. Поступайте как знаете, дон Валентин. — Позвольте! — воскликнул дон Пабло пылко. — То, что вы, отец, и вы, генерал, согласны остаться здесь, — это я еще понимаю. В ваши годы, с вашими привычками, вы мало способны вынести жизнь, которую вам предстояло бы вести, но я молод, я силен, я закален и с давних пор самим Валентином приучен к лишениям жизни в прерии. Речь идет о спасении моей сестры, ее хотят отнять у похитителя, и я должен присоединиться к тем, кто решил его преследовать. Валентин бросил на говорившего ласковый взгляд.

— Пусть будет по-вашему, — сказал он, — вы отправитесь с нами, дон Пабло. Этим я закончу ваше посвящение в жизнь прерии.

— Благодарю вас, мой друг, благодарю! — воскликнул радостно молодой человек. — Вы снимаете с моей души большую тяжесть. Бедная сестра! Я буду способствовать ее освобождению!

— Есть еще один человек, которого вы должны взять с собой, дон Валентин, — сказал Сын Крови. — Но почему же?

— Потому, — возразил тот, — что тотчас же после вашего отъезда я также уеду, чтобы объехать индейские селения, а необходимо, чтобы в нужную минуту мы могли соединиться.

— Да, но как это сделать?

— Шоу поедет с вами.

Хитрые глаза молодого человека сверкнули радостью, но лицо его осталось совершенно спокойным.

— Как только вы нападете на след, вы пошлете Шоу, который хорошо знает местонахождение моих убежищ, чтобы он известил меня об этом. Будьте спокойны — где бы я ни находился в это время, он отыщет меня.

— Да, — лаконично подтвердил сын скваттера. Внимательно взглянув на него, Валентин обернулся к Сыну Крови.

— Пусть будет по-вашему, мы возьмем его с собой, — сказал он, — или я очень ошибаюсь, или этот молодой человек сильнее заинтересован в успехе нашего предприятия, чем мы это предполагаем, и мы можем вполне положиться на него.

Шоу покраснел и опустил голову.

— А теперь, — сказал Сын Крови, — уже поздно, до утра осталось не более четырех часов. Мне кажется, мы вполне пришли к соглашению, и поэтому мы отлично сделаем, если предадимся отдыху, мы не знаем, что ожидает нас завтра.

— Да, давайте ляжем спать, — сказал Валентин, — я рассчитываю отправиться в путь с рассветом,

— Лошади ваши будут готовы.

— Дайте им отдохнуть, нам их не нужно, лучше идти по следу пешком.

— Вы правы. Пешему все дороги доступны. Обменявшись еще несколькими словами, каждый из собеседников поднялся с места с тем, чтобы лечь на подстилку из сухих листьев.

Дон Мигель горячо сжал руку Валентина и со слезами в голосе проговорил:

— Друг, возвратите мне мою дочь!

— Я возвращу вам ее, — ответил охотник с волнением, — или умру!

Асиендадо уже сделал несколько шагов, чтобы удалиться, но быстро возвратившись, он сказал французу сдавленным голосом.

— Берегите моего сына!

— Не беспокойтесь, мой друг, — ответил охотник. Дон Мигель горячо пожал руку охотника, вздохнул и отошел.

Несколько минут спустя в зале все спали, кроме часовых, которым было поручено охранять покой всех обитателей развалин храма ацтеков.

ГЛАВА Х. Белая Газель

Предложение скваттера было слишком выгодным, чтобы бандиты могли колебаться, принять ли его, и вот по какой причине. Несколько лет тому назад в прерии появился человек, имевший в своем распоряжении отряд из шестидесяти людей необыкновенной храбрости. Он объявил разбойникам войну не на жизнь, а на смерть, и этим почти совершенно лишил их возможности продолжать прежнее ремесло.

Человек этот сделался защитником караванов, проходивших по прерии, и покровителем трапперов и охотников, которых бандиты не могли теперь грабить без того, чтобы на них, в свою очередь, не напал неизвестный доброжелатель со своим отрядом. Такое существование для них стало невыносимым, им надо было во что бы то ни стало избавиться от него. К сожалению, у разбойников до сих пор не было возможности нанести противнику решительный удар, чтобы сбросить с себя тяжелый гнет, возложенный на них Сыном Крови. А потому, как мы уже сказали, они не колеблясь приняли предложение Красного Кедра. Разбойники знали скваттера уже много лет, он даже некоторое время был их главарем. Шайка их состояла тогда из пятидесяти человек, а теперь, благодаря частым нападениям на нее Сына Крови, преследовавшего ее как дикого зверя, в ней осталось всего десять человек, да и те уже промышляли больше охотой и довольствовались редкими нападениями на одиноких путешественников, которых злой рок приводил в окрестности их логовища. Совершенно преобразившись благодаря переодеванию в костюмы индейцев, они стали неузнаваемы, и те немногие путники, которым удавалось ускользнуть из их рук, оставались в твердом убеждении, что они были ограблены краснокожими. Благодаря этому переодеванию разбойники могли не только считать себя в безопасности, но даже доставлять награбленное добро на продажу в города. Мы сказали, что шайка разбойников состояла из десяти человек — мы ошиблись: в числе этих Десяти была женщина. Это была девушка двадцати лет, не более, с тонкими чертами лица и большими черными глазами, высокая и стройная. Она выделялась среди этих людей, не имевших ни чести ни совести, своим выдающимся умом, безупречной храбростью и железной силой воли. Разбойники обожали ее, сами не отдавая себе в том отчета. Они безропотно сносили малейшие ее капризы и были готовы, чтобы угодить ей, по одному знаку ее розовых пальчиков пожертвовать жизнью.

Она была их кумиром.

Молодая девушка как нельзя лучше сознавала свою неограниченную власть над страшными опекунами и пользовалась ею при любых обстоятельствах без всякого сопротивления с их стороны. Индейцы, в свою очередь очарованные изяществом, живостью и другими симпатичными чертами характера молодой девушки, прозвали ее Voky Vokammast — Белая Газель. Прозвище это настолько ей подошло, что так за ней и осталось. Она была одета в невероятно странный и эксцентричный костюм, который вполне гармонировал с решительным, но вместе с тем мягким и мечтательным выражением ее лица. Костюм этот состоял из широких шаровар наподобие турецких, стянутых у колен бриллиантовыми подвязками сапог из оленьей кожи, с тяжелыми серебряными шпорами, сидевших как нельзя лучше на ее маленьких хорошеньких ножках, двух пистолетов и кинжала на поясе, стягивавшем ее стройную талию, куртки лилового тисненого бархата, расшитой на груди бриллиантами, сарапе ярких цветов, застегнутого у ворота рубиновой пряжкой, и широкой шляпы-панамы с орлиным пером, из-под которой в беспорядке ниспадали на плечи черные как смоль кудри. Они были так длинны, что, если бы девушка не подобрала их лентой, они доходили бы до полу.

Когда Красный Кедр прибыл к разбойникам, девушка спала. Бандиты имели привычку ничего не предпринимать, не заручившись предварительно ее одобрением.

— Красный Кедр — человек, которому мы вполне можем доверять, — сказал Сандоваль, обсудив предварительно с бандитами все обстоятельства дела. — Но мы не может дать ему ответа, не посоветовавшись раньше с нашей ниньей [нинья — малышка, ласковое обращение к девушке].

— Это правда, — подтвердил другой. — А потому — не лучше ли нам теперь, оставив все споры, последовать примеру Красного Кедра и заснуть.

— Это справедливо, — сказал один из разбойников, носивший прозвище Урс, человек маленького роста, с вульгарным лицом, серыми глазами и ртом, доходившим до ушей, когда разбойник этот смеялся, он демонстрировал два ряда широких белых и острых, как у хищного зверя, зубов.

Остальные бандиты тотчас же согласились на это предложение, и через несколько минут в гроте воцарилась глубокая тишина, так как обитатели ее, совершенно уверенные в своей безопасности, спали спокойным сном.

Как только забрезжил свет, Красный Кедр открыл глаза, расправил свои члены и поднялся с жесткого ложа, на котором лежал, с намерением походить немного, чтобы восстановить кровообращение.

— Уже встали! — сказал Сандоваль, выходя с сигарой в зубах из одного из углублений грота, служивших разбойникам спальнями.

— By God! В моей постели не было решительно ничего настолько привлекательного, чтобы она могла удержать меня на более долгое время, — ответил с улыбкой Красный

— Ба-а! — сказал Сандоваль. — Уж не взыщите! — Да я и не жалуюсь, — возразил тот, увлекая своего собеседника к выходу. — А теперь, компадре, ответьте мне:

что решили вы относительно моего предложения? У вас, надеюсь, было достаточно времени для размышления. Cascaras! Да тут и не над чем долго размышлять. Сразу видно, что это дело верное.

— Так вы принимаете мое предложение? — сказал Красный Кедр с видимой радостью. — Если б это зависело от меня, то это не составило бы ни малейшего затруднения, но…

— В чем дело, caspita!..

— Вы знаете, что такое ‘но’ есть во всяком деле, — ответил Сандоваль.

— Это правда. Говорите, что такое?

— Ах, Боже мой, ничего особенного — просто надо сказать об этом нинье.

— Это так, я об этом и не подумал.

— Вот видите.

— By God! Она примет предложение.

— Я также убежден в этом, но все же необходимо ей сказать о вашем предложении.

— Прекрасно. Так сообщите лучше вы сами ей об этом, а я пока пойду настреляю какой-нибудь дичи на завтрак. Согласны?

— Отлично.

— Так я могу на вас рассчитывать?

— Да.

— Так до скорого свидания.

С этими словами Красный Кедр перекинул ружье через плечо и, позвав свою собаку, вышел из грота.

Оставшись один, Сандоваль решил немедленно приступить к выполнению возложенного на него поручения.

— Этот дьявол Красный Кедр, — пробормотал он при этом, — по-прежнему робок с женщинами и не умеет с ними говорить, сразу видно, что он никогда не вращался в приличном обществе.

— Здравствуйте, Сандоваль, — раздался вдруг мягкий, чистый и мелодичный голос, и Белая Газель с дружеской улыбкой ласково хлопнула старого разбойника по плечу. Девушка была действительно очаровательным созданием. На ней был надет тот костюм, который мы уже описали, но на этот раз в руках у нее был карабин с серебряной насечкой.

Посмотрев на нее несколько минут с глубоким восхищением, Сандоваль ответил растроганным голосом:

—Здравствуй, нинья. Хорошо ли ты провела ночь?

— Как нельзя лучше, я чувствую себя сегодня безумно веселой.

— Тем лучше, дочка, тем лучше, так как я должен представить тебе старого приятеля, который сгорает от желания тебя видеть.

— Я знаю, о ком вы говорите, отец, — ответила молодая девушка, — я вчера не спала, когда он пришел, а даже если бы я спала, шум, который вы производили, непременно разбудил бы меня.

— Так ты слышала наш разговор?

— От слова до слова.

— И каково же твое мнение?

— Прежде чем мне ответить вам, скажите, кто те люди, на которых мы должны напасть?

— Разве ты их не знаешь?

— Раз я спрашиваю, то, стало быть, я их не знаю.

— Это, кажется, мексиканцы.

— Но какие это мексиканцы?

— Право не знаю. Не все ли равно?

— Так послушайте внимательно теперь то, что я скажу, — продолжала Белая Газель. — Красный Кедр — человек, которому я положительно не доверяю. Он всегда имеет обыкновение преследовать какие-то темные цели, скрытые от его сообщников, которые только служат ему ступенями для достижения этих целей, и он бросает их тотчас же, как только они перестанут быть ему нужными. Дело, которое Красный Кедр предлагает вам, на первый взгляд великолепное, но если пораздумать, то окажется, что оно не только не принесет нам прибыли, но может, напротив, навлечь на нас множество неприятностей и поставить нас в безвыходное положение.

— Так твое мнение — отказаться?

— Я этого не говорю. Но я хочу знать, что именно вы намерены делать и каковы наши шансы на успех.

Во время этого разговора остальные бандиты вышли из своих каморок и, окружив собеседников, с живейшим интересом следили за этой беседой.

— Право, дорогое дитя, я не знаю, что еще сказать, — ответил Сандоваль. — Когда вчера вечером Красный Кедр говорил нам об этом деле, оно показалось нам превосходным, но, если оно тебе не нравится, мы откажемся от него. Перестанем говорить о нем, вот и все.

— Вы всегда так, Сандоваль, с вами невозможно спорить. При малейшем возражении вы сердитесь и не желаете выслушивать доводы, которые вам представляют.

— Я не сержусь, дитя мое, я говорю только то, что есть на самом деле. Впрочем, вот и сам Красный Кедр, объяснись с ним сама.

— Объяснение наше будет кратким, — сказала на это молодая девушка.

Она обернулась к скваттеру, который в эту минуту входил в грот, неся на плечах великолепного оленя, которого он убил.

— Ответьте мне только на один вопрос, Красный Кедр, — сказала ему девушка.

— Хоть на двадцать, если вам это будет приятно, очаровательная Газель, — ответил разбойник с вымученной улыбкой, сделавшей его лицо отвратительным.

— Нет, одного будет достаточно. Кто те люди, с которыми вы имеете дело?

— Мексиканское семейство.

— Я спрашиваю вас, что это за семейство?

— Это семейство Сарате, оно одно из самых влиятельных в Новой Мексике.

При этом ответе яркая краска мгновенно залила лицо девушки и она обнаружила видимое волнение.

— Я также намерен наконец покончить с этим демоном Сыном Крови, — добавил разбойник, от которого не укрылось волнение девушки, — мы все довольно от него натерпелись.

— Хорошо, — сказала она со все возраставшим волнением.

Разбойники с тревогой и удивлением смотрели на молодую девушку.

Наконец, сделав над собой усилие, Газель овладела собой настолько, чтобы казаться хладнокровной, и, обернувшись к разбойникам, сказала прерывающимся голосом, который явно обнаруживал ее сильное душевное волнение:

— Это изменяет обстоятельство дела. Сын Крови — наш заклятый враг. Если бы я знала это с самого начала, я не противилась бы этому предприятию.

— Итак?.. — осмелился спросить Сандоваль.

— Я нахожу, что мысль эта великолепна, и чем скорее мы возьмемся за ее воплощение в жизнь, тем лучше.

— Отлично! — воскликнул Красный Кедр. — Я был уверен, что нинья поддержит меня. Газель улыбнулась ему.

— Кто поймет женщину? — пробормотал Сандоваль себе под нос.

— А теперь, — добавила молодая девушка с необычайным оживлением, — поспешим с нашими приготовлениями к отъезду, нам нельзя терять ни минуты.

— Caspita! Я счастлив, что у нас наконец будет дело, — сказал Урс, разрезая на части тушу принесенного Красным Кедром оленя, — а то мы уже начали покрываться плесенью в этой сырой норе.

Разбойники стали быстро готовиться к походу. Позавтракав, они убрали циновки, разгораживавшие грот, и, вооружившись рычагами, приподняли огромный камень, служивший крышкой погребу, и сложили в этот погреб все ценное имущество, после чего снова завалили его камнем. Сделав это, бандиты сбросили в пропасть дерево, заменявшее им мост, а под конец, завалив также вход в пещеру хворостом, сами направились к другому выходу. Им понадобилось полчаса ходьбы, чтобы по темным подземным коридорам выйти в ущелье, где мирно паслись их лошади, пощипывая дикий горох и древесные побеги.

Здесь разбойники сели на своих лошадей и двинулись в путь.

Отстав немного от своих товарищей, Белая Газель приблизилась к Красному Кедру. Взглянув на него с каким-то странным выражением в глазах, он положила ему на плечо свою миниатюрную ручку и проговорила тихим, смущенным голосом:

— Скажите мне, Красный Кедр, вы питаете вражду именно к дону Мигелю Сарате, отцу дона Пабло, не так ли?

— Да, сеньорита, — ответил тот, притворившись удивленным этим вопросом. — Зачем вам нужно знать это?

— Просто так, — ответила она, пожав плечами, — мне пришла в голову одна мысль… — и, пришпорив свою лошадь, которая, взбешенная этим, поднялась на дыбы, она нагнала остальных всадников.

— Что заставляет ее так интересоваться доном Пабло Сарате? — задал себе вопрос Красный Кедр, оставшись один.

— Надо будет узнать это. Может быть, это пригодится мне для… — И по губам разбойника пробежала зловещая улыбка. Обернувшись в сторону скакавшей девушки, он добавил.

— Ты думаешь, что тайна твоя хорошо скрыта! Бедная дурочка, — я скоро ее узнаю.

ГЛАВА XI. Апачи

Отряд молча проезжал по одной из тех местностей, вид которых внушает понимание безграничного всемогущества Творца и погружает душу в сладостные мечтания. Свежее осеннее утро как нельзя более благоприятствовало путешествию. Солнце, медленно поднимавшееся на горизонте, изливало свою живительную теплоту на всю природу, точно улыбавшуюся ему. Когда вы бросали взгляд на долины, они казались испещренными белыми и серыми пятнами, склоны холмов были уже обнажены и сохранили только несколько увядших растений с семенами вместо цветов. На полях растительность уже пожелтела и по ним, словно движущиеся черные точки, мелькало несколько одиноких бизонов. Вершина горы Медвежьей Лапы была покрыта легким слоем снега. Вороны и желтогрудки описывали в воздухе большие круги, а бизоны, лоси и каменные бараны сновали по всем направлениям, оглашая окрестности громкими криками. Разбойники, нечувствительные к красоте пейзажа, скакали к селению племени Бизонов, вождем которого был Станапат. Они постепенно приближались к Рио-Хиле, еще невидимой, но течение которой ясно обрисовывалось густым туманом, величественно поднимавшимся над нею, и сквозь этот туман просвечивали лучи солнца, становившиеся все более и более жгучими.

В полдень отряд сделал привал, но он был короток, так как Красный Кедр и в особенности Белая Газель желали продолжать путь без замедления. Спустившись с довольно высокого холма, отряд оказался на берегу Рио-Хилы. Странное зрелище представилось тогда их глазам. На обоих берегах реки видны были толпы индейцев, метавшихся и жестикулировавших в каком-то необычайном волнении. Селение этих индейцев виднелось на небольшом расстоянии от реки на невысоком холме и имело, по обычаю всех индейских селений, вид крепости. Увидав приезжих, индейцы не только не подумали скрыться от них, но по прямой линии мелкими шагами и в полном порядке двинулись на них, размахивая оружием и издавая неистовый вой.

— Карамба! — воскликнул Сандоваль. — Индейцы, кажется, не в особенно хорошем расположении духа. Мы, пожалуй, поступаем неблагоразумно, что приближаемся к ним, — судя по тому, как они нас приветствуют, они с нами могут сыграть плохую шутку, а потому нам лучше держаться настороже.

— Ба-а! Положитесь на меня, я все беру на себя, — с уверенностью возразил на это Красный Кедр.

— Тем лучше для нас, компадре, — сказал Сандоваль, — делайте как знаете, я не стану ни во что вмешиваться. Carai я слишком хорошо знаю этих дьяволов, чтобы совать нос в их дела.

— Отлично, так не беспокойтесь об остальном. Красный Кедр дал знак, чтобы разбойники остановились. Те повиновались, с нетерпением ожидая, что будет дальше, и решив про себя с эгоизмом, отличающим этих негодяев, при любом повороте событий оставаться безучастными зрителями.

Скваттер с полнейшим хладнокровием снял с себя бизоний плащ и, размахивая им перед собой, поскакал галопом навстречу апачам. Те, увидев, что незнакомцы остановились, держа ружья наготове, и что один из них едет к ним парламентером, на что указывал развевающийся плащ, с минуту оставались в нерешительности. Затем они столпились и, видимо, стали совещаться друг с другом. После короткого совещания от их толпы отделились двое, которые стали приближаться к разбойникам, в свою очередь развевая плащами. В десяти шагах от Красного Кедра они остановились.

— Чего желает брат мой от воинов моего племени? — высокомерно спросил один из индейцев. — Разве ему не известно, что между бледнолицыми и краснокожими вырыт топор войны, или, может быть, он сам принес нам свой скальп, чтобы нам не трудиться снимать его?

— Брат мой вождь? — невозмутимо ответил вопросом на вопрос скваттер.

— Я — вождь, — ответил индеец. — Сыны мои зовут меня Черным Котом.

— Прекрасно, — продолжал Красный Кедр. — Я сейчас отвечу моему брату. Я знаю, что топор войны вырыт между великими сердцами Дикого Запада — Сыном Крови и апачами. Что касается моих волос, то я имею слабость страшно дорожить ими, несмотря на пробивающуюся в них седину, и потому я не имею ни малейшего намерения допускать, чтобы их с меня сняли.

— В таком случае, со стороны моего брата неблагоразумно было прийти сюда для того, чтобы сдаться.

— Это мы узнаем впоследствии. Желает ли брат мой выслушать предложения, которые мне поручено ему сделать.

— Пусть брат мой говорит, но пусть он будет краток — братья мои теряют терпение.

— То, что я желаю сообщить, касается исключительно Черного Кота.

— Уши мои открыты.

— Я пришел предложить моему брату помощь мою и моих товарищей, одиннадцати лучших стрелков всей прерии. У костра совета я сообщу вождям, что мы можем сделать для того, чтобы избавить их от непримиримого врага — Сына Крови.

— Сын Крови — трусливая собака, — ответил вождь, — жены индейцев презирают его. Брат мой говорил хорошо, но у бледнолицых лживые языки. Какое доказательство брат мой представит мне, чтобы убедить меня в искренности своих слов.

— А вот какое, — сказал скваттер, приблизившись к индейцу почти вплотную. — Я тот, кого зовут Красным Кедром, Охотником За Скальпами.

— О-о-а! — воскликнул вождь, и глаза его при этом сверкнули.

Скваттер спокойно продолжал:

— Я хочу отомстить Сыну Крови, и чтобы достичь этого, я пришел к тем, которые до сегодняшнего дня были моими врагами и кому я причинил так много зла, и я отдаюсь вам в руки вместе с моими товарищами честно, без всякой задней мысли. В доказательство моей искренности я привез вам бурдюк с огненной влагой, три коробки табака и две шкуры самок бизонов, белых, как снег вершины Сьерра-Мадре. Пусть брат мой решает, я жду ответа.

Индейцы, которые во всех случаях любят демонстрировать большую смелость, хорошие судьи в делах храбрости. Смелый поступок всегда производит на них хорошее впечатление, даже если такой поступок совершен их врагом, с другой стороны, одного предложения получить огненную влагу уже вполне было достаточно для того, чтобы заставить их забыть какую угодно обиду.

Тем не менее Черный Кот в продолжение нескольких минут совещался с вождями, которые его сопровождали. После довольно жаркого спора жадность взяла, по-видимому, у апача верх над стремлением отомстить, потому что лицо его прояснилось и он протянул скваттеру руку со словами:

— Вожди моего племени выкурят трубку мира с моим братом и его товарищами.

После этого, сняв с себя головной убор, сделанный из шкуры антилопы, украшенной перьями, он собственноручно надел его на голову Красного Кедра.

— Особа моего брата теперь священна, — сказал он при этом, — пусть он следует за мною, он не подвергнется ни малейшему оскорблению.

Разбойники с тревогой следили за всеми перипетиями этого разговора. Не имея возможности слышать его за дальностью расстояния, отделявшего их от собеседников, они следили за всеми их жестами.

Когда они увидели, что Черный Кот надел свой головной убор на их товарища, они тотчас же подъехали, не дожидаясь даже, чтобы им дали знак приблизиться. Они знали, что с этого момента им нечего больше опасаться, что с ними, напротив, будут обращаться с почтительностью даже самые высшие вожди племени и что им будет оказано самое высокое внимание.

Странен и достоин замечания тот факт, характеризующий американское население, что самые дикие и жестокие племена индейцев обнаруживают величайшую почтительность к иностранцам, пожелавшим сесть у их очага.

Если даже гость этот убил кого-либо из членов семьи, оказавшей ему гостеприимство, и покрыт с ног до головы драгоценными вещами, он, несмотря на то, что явился один, может считать себя в полной безопасности. Никто не осмелится оскорбить его. Каждый, напротив, поспешит оказать ему всякие услуги и предоставить ему все, что может быть ему полезно или польстить ему. Но они не церемонясь убьют его же, убьют без всякого сожаления, если встретятся с ним впоследствии в прерии.

Вследствие этого апачи приняли разбойников с распростертыми объятиями. Их снабдили всем необходимым, и специально для них был сооружен вигвам.

Первой заботой Красного Кедра было расквитаться с Черным Котом и отдать ему все то, что он обещал. Вождь был в полном восторге, маленькие глазки его горели, как угольки. Он прыгал, жестикулировал и был вне себя от радости. Скваттер сделал ему такой щедрый подарок, какого он никак не мог ожидать. Поэтому он не отходил от своего нового друга и оказывал ему всевозможные знаки внимания.

Когда разбойники отдохнули и пообедали, Красный Кедр обратился к Черному Коту.

— Когда совет соберется, — сказал он ему, — я скажу вождям, где в настоящее время находится Сын Крови.

— Брату моему это известно? Так я пойду предупредить hachesto [глашатай (индейск.)], чтобы он созвал вождей в вигвам совета.

— Почему бы не зажечь костер совета здесь, вместо того, чтобы возвращаться в селение? Это было бы большой потерей времени.

— Брат мой прав, — ответил вождь.

Говоря это, он встал и тотчас же вышел из палатки.

Несколькими минутами спустя hachesto поднялся на небольшой холм и там изо всех сил стал дуть в боевую трубу, созывая на совет вождей своего племени. Через час все вожди племени собрались вокруг огня совета, зажженного в поле на небольшом расстоянии от вигвама, разбитого для белых.

В тот момент, когда Черный Кот встал с очевидным намерением сообщить вождям о цели собрания, послышался сильнейший шум, и почти тотчас же прибежал индеец с криком:

— Бизоны! Бизоны!

Другой индеец прибежал с противоположной стороны и стал кричать:

— Станапат! Станапат!

— Вот наши братья, — сказал Черный Кот. — Приготовимся их встретить.

Совет был прерван. Воины поспешно стали строиться в два многочисленных отряда и, выстроившись, отправились в две противоположные стороны, указанные индейцами-разведчиками. В то же время по склону одного холма стал стройными рядами спускаться отряд апачей. Их было человек пятьсот, отлично вооруженных и раскрашенных боевой краской. В то же время показался второй отряд приблизительно такой же численности. Он также шел в строгом порядке.

Как только индейские отряды увидали друг друга, пехота стала издавать воинственные крики, стрелять из ружей, размахивать копьями, тогда как кавалерия, мчась во весь дух, стала совершать самые странные эволюции: всадники то приближались один к другому, как бы для нападения, то кружились вокруг пехоты, шедшей, сохраняя полный порядок, выкрикивая и распевая во все горло, играя на дудках, стреляя из ружей в воздух и дуя в большие боевые трубы.

Вид этих воинов со свирепыми лицами, одетых в фантастические костюмы, украшенных скальпами врагов и перьями, развевавшимися на ветру, был действительно внушительным.

Когда все четыре отряда приблизились друг к другу на близкое расстояние, они остановились, и шум прекратился.

Тогда вперед вышли главные вожди, держа в руках тотемы, или знамена племени, к которому они принадлежали. За ними следовали носители великой священной трубки. Они набили ее табаком, зажгли и, поклонившись на четыре стороны, протянули чубук попеременно всем четырем вождям, не выпуская при этом трубки из рук.

Когда эта предварительная церемония была совершена, главный шаман племени Бизонов встал возле тотема, повернулся лицом к солнцу и заговорил.

— Источник света, — сказал он, обращаясь к солнцу, — ты, который оживляешь все в природе, являющийся представителем Великого Невидимого Духа, правящего созданным им миром, ты, создающий все в природе, взгляни на твоих детей. Они собрались сегодня, чтобы защищать свои селения и свои охотничьи земли, на которые беспрерывно несправедливо посягают люди, не имеющие родины, не признающие законов, люди, посланные духом зла. Улыбнись детям твоим, о солнце, и отдай им в руки скальпы их врагов! Сделай их победителями и прими дар, который подносит тебе самый горячий твой почитатель, чтобы ты был милостив к твоим сынам и чтобы ты сделал твоих детей апачей непобедимыми.

Произнеся эти слова, шаман взял маленький томагавк, висевший у него на поясе, и, положив свою руку на один из выступов скалы, одним взмахом отрубил себе кисть руки. Кровь ручьем хлынула из страшной раны, но шаман, внешне совершенно спокойный и невозмутимый, выпрямился, глаза его засверкали религиозным экстазом, и, размахивая во все стороны раненой рукой, он обрызгал кровью вождей, крича нечеловеческим голосом.

— Солнце, солнце! Отдай нам наших врагов, как я отдал тебе свою руку!

Все индейцы повторили эту молитву.

Крики возобновились, и в течение нескольких минут краснокожие точно безумные стали бороться друг с другом, потрясая оружием под звуки трещоток и боевых свистков, как бы разыгрывая настоящую битву.

Шаман все с тем же хладнокровием завернул в траву отрубленную руку и тихим размеренным шагом прошел сквозь толпу, кланяясь индейцам, которые были приведены в такой экстаз его поступком.

Когда шум немного затих, вожди снова собрались у огня совета, приняв в свое общество и вновь прибывших вождей. После этого среди тысяч людей, казалось только и грезивших о крови, убийствах и грабежах, воцарились мир и спокойствие.

— Вожди великого племени апачей! — сказал Станапат. — Вам известно, какая причина заставляет нас снова взяться за оружие против вероломных бледнолицых. А потому я не стану говорить лишних слов. Я считаю, что, Раз уж топор войны вырыт, мы не должны опускать его до тех пор, пока он не притупится. Бледнолицые с каждым Днем все больше и больше наводняют нашу землю, они безжалостно убивают нас — как диких зверей, без всякого на то повода с нашей стороны. Мы должны уничтожить нашего общего врага Сына Крови, которого дух зла послал нам на погибель. Когда мы станем победителями, мы разделим между собой останки наших врагов. Я сказал. Станапат сел, и вместо него встал Черный Кот.

— Мы достаточно многочисленны, чтобы начать войну. Через несколько дней к нам присоединятся другие союзники. Зачем нам дольше ждать? Десять бледнолицых охотников из прерии обещают нам указать логовище Сына Крови. Чего же ждать еще? Двинемся в путь сейчас же, всякое промедление может оказаться для нас гибельным — мы дадим этим нашему врагу время укрепиться настолько, что все наши усилия схватить его окажутся напрасными. Пусть братья мои рассудят. Я сказал.

— Брат мой говорил хорошо, — ответил Станапат. — Мы должны как молния ударить во врага, которого, без сомнения, сокрушит такое неожиданное нападение. Но будем осторожны. Где бледнолицые охотники?

— Здесь, — ответил Черный Кот.

— Я прошу, чтобы совет выслушал их, — сказал Станапат.

Остальные вожди наклоном головы выразили свое согласие.

Тогда Черный Кот встал и подошел к разбойникам, с нетерпением ожидавшим результата совета вождей.

ГЛАВА XII. Черный Кот

События, которые должны теперь последовать, требуют некоторого предварительного разъяснения. Мы возвратимся к двум юным девушкам, которых мы покинули в тот момент, когда они в сопровождении канадских охотников бежали из лагеря Красного Кедра.

Беглецы остановились за несколько минут перед восходом солнца на небольшом мысе, вдававшемся в реку. С этого места им как на ладони были видны река и прерия.

Все было тихо и спокойно. Стремительная Рио-Хила катила свои желтые воды между берегов, поросших густым кустарником. В чаще леса сотни птиц давали оглушительный концерт, к которому примешивались мычание бизонов и крики других животных.

Первой заботой охотников было зажечь огонь и приготовить завтрак. Стреноженные лошади между тем пощипывали молодые древесные побеги.

— Зачем нам отдыхать теперь, Гарри, — сказала Эллен, — мы ведь в дороге не более трех часов.

— Нам неизвестно, что ожидает нас через час, мисс Эллен, — возразил на это охотник. — Мы должны воспользоваться минутной отсрочкой, посланной нам Провидением, чтобы запастись силами.

Девушка кивнула головой в знак согласия. Завтрак был вскоре готов. Когда он был кончен, беглецы снова сели на своих лошадей и поехали дальше. Вдруг где-то в высокой траве раздался странный пронзительный свист, и вслед за этим точно из-под земли выросло человек сорок индейцев. Они мигом окружили беглецов.

В первую минуту Эллен и ее спутники подумали, что перед ними те самые корасы, которых должен был привести Орлиное Перо. Но заблуждение их было непродолжительным — одного взгляда на этих индейцев было достаточно, чтобы узнать в них апачей.

Донья Клара, испуганная сначала этим нападением, почти тотчас же овладела собой и поняла, что всякое сопротивление будет бесполезным.

— Вы напрасно жертвуете собой ради меня, — сказала она охотникам-канадцам. — Оставьте меня в руках этих индейцев, которых я боюсь меньше, чем гамбусинос Красного Кедра. Бегите, Эллен, бегите, друзья мои!

— Нет! — решительно воскликнула американка. — Я умру вместе с вами, друг мой.

— Пусть обе женщины и бледнолицые охотники следуют за нами, — скомандовал один из индейцев.

— С какою целью? — кротко спросила донья Клара. По знаку вождя двое людей схватили мексиканку и привязали ее к лошади, сделав это довольно бережно.

Одним движением, быстрым как мысль, Гарри выхватил Эллен из седла, перебросил ее через шею своей лошади и с отчаянной отвагой вместе с Диком ринулся в толпу краснокожих, отбиваясь от них прикладом своего ружья. В течение нескольких минут между сражающимися происходила ужасная борьба. Наконец Гарри удалось вырваться из толпы и он помчался во весь дух, увозя с собой дочь Красного Кедра, от страха лишившуюся чувств.

Дик оказался менее удачливым. Уложив на месте двоих или троих индейцев, он упал с лошади, сраженный ударом копья. Падая, молодой человек бросил отчаянный взгляд на ту, которую он не мог спасти и ради которой он теперь умирал. Один из индейцев бросился к нему, мигом оскальпировал его и принялся размахивать окровавленными волосами перед глазами доньи Клары, полумертвой от ужаса и горя.

После этого краснокожие умчались, увозя с собой свою добычу.

Индейцы в большинстве случаев не имеют обыкновения обращаться жестоко с пленными, в особенности если они имеют дело с женщинами. Похитители доньи Клары не причинили ей ни малейшего вреда. Индейцы эти были частью войска апачей. В этом отряде было человек сто под предводительством Черного Кота. Все эти воины были хорошо вооружены и ехали на прекрасных лошадях.

После похищения молодой девушки отряд быстрым аллюром двинулся по прериям дальше, чтобы насколько возможно опередить тех, кому вздумается их преследовать. Вечером они сделали остановку у берега Рио-Хилы. В этом месте река величественно текла между высоких скалистых берегов самых причудливых очертаний. Индейцы разбили лагерь на довольно высоком холме, господствовавшем над местностью, разожгли несколько костров и приготовились переночевать здесь в ожидании главных сил, которые должны были к ним подойти. Донью Клару поместили одну в вигваме из бизоньих шкур, посреди которого был разведен огонь, так как поздней осенью на Диком Западе ночи бывают холодными. Привыкнув к жизни в прерии и хорошо зная обычаи индейцев, молодая девушка терпеливо снесла бы свою участь, если б не мысль о постигших ее за последнее время несчастьях, а главное — отсутствие известий о судьбе отца. Мысли эти действовали на нее угнетающе.

Сидя на бизоньей шкуре возле огня, она доканчивала ужин, состоявший из жареной лосятины, и размышляла о странных и страшных событиях истекшего дня, как вдруг полог вигвама откинулся и на пороге показался Черный Кот.

Черный Кот был человеком высокого роста, лет шестидесяти, но волосы его все еще были иссиня-черные. Он пользовался в своем племени вполне заслуженной репутацией человека смелого и умного. Облако печали омрачало теперь его лицо, обыкновенно кроткое и спокойное.

Он тихими шагами подошел к девушке, сел возле нее и с минуту смотрел на нее с искренним участием.

— Дочь моя опечалена, — сказал он. — Она думает о своем отце? Сердце ее у ее родных, но пусть дочь моя не падает духом и не теряет надежды. Великий Дух придет к ней на помощь и осушит ее слезы.

Молодая мексиканка вместо ответа только печально покачала головой.

Вождь продолжал.

— Я тоже страдаю, облако затмило мой ум. Бледнолицые воины объявили нам жестокую войну, но я знаю средство, которое заставит их бежать с наших охотничьих земель. Завтра, когда мы придем в селение нашего племени, я обращусь за советом к Великому Духу. Пусть дочь моя утешится. Ей у нас никто не причинит вреда. Я буду ее отцом.

— Вождь, — ответила донья Клара, — отвезите меня в Санта-Фе, и я обещаю вам, что отец мой даст вам столько ружей, пороха, пуль и зеркал, сколько вы у него попросите.

— Это невозможно. Дочь моя слишком важная заложница, чтобы я согласился ее отдать. Пусть дочь моя забудет бледнолицых, которых она не должна больше видеть, и приготовится сделаться женою одного из вождей.

— Как?! — воскликнула с ужасом молодая девушка. — Мне сделаться женою индейца? Никогда! Лучше привяжите меня к столбу пыток, только не подвергайте такому наказанию.

— Дочь моя подумает об этом, — ответил Черный Кот. — На что жалуется Белая Лилия? Мы поступаем с нею только так, как часто поступали с нами. Таков закон прерии.

С этими словами Черный Кот встал и медленно вышел из палатки, бросив на молодую девушку участливый взгляд. После ухода Черного Кота девушка ощутила глубокое отчаяние. Весь ужас ее положения предстал перед нею с полной очевидностью. Она проплакала всю ночь, одинокая, под крики и песни апачей, праздновавших прибытие воинов своего отряда.

На рассвете следующего дня отряд двинулся в поход. Воины зорко следили за каждым движением молодой девушки. Черный Кот, избегая ее взгляда, шел в арьергарде. Индейцы шли пожелтевшим полем по берегу Рио-Хилы, а отряд их походил на огромную змею. Его путь лежал к селению, близость которого можно было угадать по удушливому запаху, несущемуся с индейского кладбища [индейцы имеют обыкновение вместо того, чтобы хоронить мертвых, предоставлять им разлагаться и сохнуть в солнечных лучах].

Около двух часов пополудни войско вошло в селение под радостные крики толпы и бешеный лай собак. Селение было расположено на вершине холма. Оно состояло из глинобитных хижин, выстроенных без всякой симметрии и какого-либо порядка и обнесенных высокой оградой, в которых помещались на равном расстоянии друг от друга четыре бойницы. Посредине селения была площадь, в центре которой стоял ковчег первого человека — нечто вроде высокого цилиндра, сделанного из досок и увитого ползучими растениями. С западной стороны того места, которое мы описали, помещалась хижина врачевания [Хижина врачевания — хижина для ритуального очищения, изгнания злых духов, являющихся, по верованиям индейцев, причиной всех болезней и несчастий]. Возле нее на высоком шесте высилось чучело из шкуры гризли с деревянной головой, выкрашенной в черную краску, с надетой на него меховой шапкой, украшенной перьями. Чучело это изображало духа зла. Несколько других фигур, похожих на эту, торчали в разных местах селения — это были жертвы, принесенные Владыке Жизни. Между хижинами были подмостки, на которых сушились маис, рожь и овощи.

Черный Кот приказал отвести донью Клару в хижину, в которой он сам жил долгое время. Она находилась в центре селения, а потому Черный Кот мог быть спокоен, что пленница его не будет иметь возможности обратиться в бегство. После этого он приготовился к великому волшебному заклинанию, посредством которого надеялся уничтожить своих врагов — бледнолицых.

Когда донья Клара осталась одна, она, утомленная до изнеможения, упала на подстилку из сухих листьев и залилась слезами. Хижина, которая служила ей тюрьмой, была похожа на все остальные хижины селения. Она имела круглую форму, в потолке ее зияло отверстие для дыма, вход был закрыт высушенной шкурой бизона, а внутри было просторно и опрятно.

Но как ни чувствовала себя молодая девушка утомленной, она тем не менее не ощущала ни малейшего желания заснуть на приготовленном для нее ложе [ей служил кроватью большой ящик, устланный несколькими медвежьими шкурами]. Девушка предпочла сидеть у наполовину потухшего костра, зажженного с очевидным намерением защитить ее от холода. Около полуночи, в тот момент, когда донья Клара, несмотря на твердую решимость не спать, начала уже дремать, у входа в хижину послышался легкий шорох. Она быстро вскочила и при слабом свете потухающего костра обнаружила перед собой индейского воина. Это был Орлиное Перо. Увидев сашема корасов, молодая девушка с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть от радости.

Вошедший приложил палец к губам, осмотрелся и, подойдя к девушке, сказал ей голосом тихим, как вздох.

— Почему Белая Лилия не поехала по дороге, указанной ей Орлиным Пером? Вместо того, чтобы быть теперь пленницей собак-апачей, она была бы у своего отца.

При этих словах из груди доньи Клары вырвался глухой стон, и она закрыла лицо руками.

— Апачи злы, они продают женщин. Знает ли сестра моя судьбу, которая угрожает ей?

— Увы!

— Что станет делать сестра моя Белая Лилия? — спросил индеец.

— Что я стану делать? — ответила мексиканка, и глаза ее при этом сверкнули мрачным огнем. — Девушка моего рода никогда не будет невольницей апачей. Пусть брат мой даст мне нож, и он увидит, боюсь ли я смерти.

— Это хорошо, — продолжал вождь, — сестра моя храбра. Для того, чтобы все получилось, надо иметь много мужества и хитрости.

— Что хочет сказать этим брат мой? — спросила девушка, вспыхнув от радостной надежды.

— Пусть сестра моя слушает, минуты драгоценны. Доверяет ли мне Белая Лилия?

Донья Клара с минуту пристально смотрела на индейца. Лицо его выражало прямоту и искренность. Быстрым движением взяв его руку, она сжала ее в своей и сказала с горячностью:

— Да, я верю вам, Орлиное Перо! Говорите, чего хотите вы от меня?

— Чтобы спасти вас, я, индеец, стану изменником, — грустно ответил сашем, — но не стоит придавать большое значение моему поступку, сестра моя. Завтра Черный Кот должен перед всем своим племенем произнести в хижине врачевания заклинание, чтобы Сын Крови со своими воинами оказался наконец в руках врагов.

— Я это знаю.

— Сестра моя будет присутствовать при церемонии. Пусть она внимательно следит за моими движениями, но, главное, она должна постараться не привлекать внимания кого-либо из воинов к тем взглядам, которыми мы будем обмениваться, иначе мы пропали. До завтра.

Поклонившись молодой девушке с нежной почтительностью, Орлиное Перо вышел из хижины.

Донья Клара упала на колени, сложила дрожащие руки и вознесла горячую молитву Богу.

Снаружи до нее доносился вой собак, к этому вою примешивался размеренный звук шагов часовых, стороживших хижину.

Моокапек был в числе этих часовых.

ГЛАВА XIII. Великое колдовство

Прежде чем продолжать наш рассказ, мы дадим некоторые разъяснения, касающиеся индейцев, обитающих в тех местах, где разворачиваются описываемые нами события. То, что мы о них расскажем, по всей вероятности, заинтересует наших читателей своей новизной.

Эти индейцы представляют собою нечто среднее между краснокожими Северной Америки и потомками тотонаков и уастеков — древнейших племен, некогда проживавших на территории современной Мексики, — из которых по преимуществу состоит коренное население этой страны. Занимаясь в основном земледелием и ремеслами, они тем не менее не перестали быть воинственными. Главные племена их: навахи, апачи, юта, кайова и команчи. Последнее племя считается в прериях самым опасным из всех. Команчи с гордостью носят название царей прерии. Из всех индейских племен только оно одно сумело предохранить себя от привычки к спиртным напиткам, так гибельно действующим на краснокожих. Команчи отличаются гордым, независимым характером, и, по мере того как будет тянуться наш рассказ, читатель сам в этом убедится. Мы здесь опишем только один из их обычаев, но этого будет достаточно, чтобы оценить их по достоинству.

У команчей допускается многоженство. Каждый вождь имеет от шести до восьми жен. Но у этого племени брачный договор не состоит из ласковых слов и подарков: команчский воин получает более верный и, главное, более торжественный залог любви.

Вот как он поступает, если желает вступить в брак. Убедившись в благосклонности к нему какой-либо женщины, он тотчас убивает одну из своих лошадей, вынимает из ее груди сердце и прибивает это сердце к двери той женщины, которая ему нравится.

Молодая девушка берет это сердце и жарит его, после этого она делит его на две части, сама съедает одну, другую дает съесть своему возлюбленному, и брак считается состоявшимся.

До сих пор никому не удалось покорить этого племени, наводящего ужас на обитателей американо-мексиканской границы.

Теперь мы можем возвратиться к нашему рассказу. Ранним утром донья Клара была разбужена звуками дудок и других индейских инструментов, к которым беспрерывно примешивался лай бесчисленного множества собак, которые всюду сопутствуют краснокожим. На восходе солнца Черный Кот вошел в хижину, в которой находилась пленница, и поклонившись ей и окинув ее быстрым взглядом своих узких глаз, сказал ей голосом, сладким как мед, что намерен приступить к великому колдовству для того чтобы Владыка Жизни передал ему в руки врага. Он добавил при этом, что если она, вместо того, чтобы грустить в одиночестве, пожелает присутствовать при этой церемонии, то ей разрешено будет следовать за ними. Молодая мексиканка, не дав заметить вождю, какой радостью наполнилось ее сердце, притворилась, что не принимает предложения, а только с покорностью следует ему. Все обитатели селения были в большом волнении: женщины и дети бегали взад-вперед, испуская оглушительные крики. Даже воины и старики как будто расстались со своей индейской невозмутимостью. В несколько минут селение опустело, все обитатели его поспешили выйти на большую поляну, находившуюся у берега Рио-Хилы, — место, где должен был происходить индейский религиозный обряд.

Как ни был хитер Черный Кот, он был обманут кажущейся слабостью пленницы и ее убитым видом. Бросив на нее проницательный взгляд с намерением убедиться, что она не лукавит с ним, он сделал ей знак выйти из хижины и присоединиться к пожилым женщинам, которые также желали присутствовать при церемонии. После этого он удалился, совершенно ничего не подозревая.

Донья Клара стала под деревом, густые ветви которого свешивались в реку, и там с тревожно бьющимся сердцем ожидала часа своего освобождения.

Индейцы соорудили из бизоньих шкур маленький вигвам с низким и узким входом. К этому вигваму была проложена тропинка. Вдоль нее было расставлено сорок пар мокасин, одна пара позади другой. Возле вигвама горел костер, на который были положены плоские камни.

Все население индейской деревушки, за исключением уже упомянутых нами старух, преклонный возраст которых не позволял им присутствовать при церемонии, разместилось по обеим сторонам тропинки. Перед каждым из сидевших стояло множество плошек с вареным маисом, горохом и жареной говядиной. Главный шаман сидел на охапке сена напротив самого вигвама. Внезапно он встал и направился к вигваму, стараясь попадать ногами в расставленную на пути обувь. У входа хижины стоял Черный Кот, обнаженный до пояса.

Проведя некоторое время в вигваме, шаман вышел оттуда, держа в руках нож. Он молча подошел к Черному Коту, который при его приближении протянул ему левую руку со словами:

— С радостью даю первый сустав моего большого пальца Владыке Жизни, если он взамен отдаст мне в руки моего врага, чтобы я мог оскальпировать его.

— Владыка Жизни услышал тебя, он принимает твое предложение, — коротко ответил шаман.

Одним махом он отрубил сустав пальца руки Черного Кота и, швырнув его за спину, произнес таинственные слова, тогда как Черный Кот, оставшись внешне нечувствительным к своему физическому страданию, продолжал молиться. Окончив эту процедуру, колдун взял в руку связку прутьев, перевязанную волчьим хвостом, и принялся макать ее во все расставленные блюда. Сделав это, он покропил ей на все четыре стороны света, призывая творца жизни, огня, воды и воздуха.

После этого блюда были разделены между всеми присутствовавшими и почти мгновенно ими съедены (до этих пор никто не дотрагивался до кушаний). После этой церемонии индейцы стали петь, кружась около вигвама под аккомпанемент дудок, трещоток и свистков. В это время Черный Кот положил на охапку сена, находившуюся возле самого вигвама, голову бизона — мордой вверх, — взял длинную жердь, на которой висело совершенно новое красное шерстяное одеяло и вместе со своими родными и друзьями поднес это одеяло в дар Владыке Жизни. Он воткнул шест с одеялом перед входом в священный вигвам, и жертва была таким образом принесена. Пение и пляска убыстрились. Индейцы пришли в экстаз, и даже те старухи, которые до этого времени оставались спокойными зрительницами этой церемонии, бросились бежать к вигваму и смешались с толпой певших и плясавших индейцев. Донья Клара осталась одна возле дерева, росшего на самом берегу реки. Никто не обращал на нее внимания, о ней, казалось, совершенно забыли. Она бросала вокруг себя беспокойные взгляды, инстинктивно чувствуя, что помощь, которую она ждет, должна явиться к ней со стороны реки. Через несколько минут она тихими шагами, небрежно наклоняясь, чтобы сорвать то здесь то там цветок, медленно приблизилась к воде. Вдруг она почувствовала, что кто-то потянул ее за платье. Она вздрогнула от ужаса. Но в то же самое время, как таинственная рука прикоснулась к ее платью, голос, тихий как вздох, произнес слова:

— Направо и нагнитесь!

Девушка скорее угадала, чем расслышала эти слова. Она не колеблясь повиновалась и две минуты спустя, идя по тропинке вдоль берега, очутилась позади огромной скалы, находившейся также у самой воды. Там стояли две оседланные по-индейски лошади. По знаку, поданному ей Орлиным Пером, она вскочила на одну из них, тогда как сам он сел на другую.

— Отлично! — сказал он ей своим приятным голосом. — Смелое сердце! А теперь вперед — с быстротой вихря!

Мустангов подняли в галоп, и они помчались быстрее ветра, разбрасывая копытами на бегу мелкие камешки и речной песок.

Тем временем утро давно уже сменилось днем. Перед беглецами тянулась бесконечная гладь прерии, а всего в нескольких сотнях шагов от них все население индейской деревни собралось на религиозную церемонию, и не могло быть сомнения в том, что оно не преминет заметить их. А потому положение их было в высшей степени критическим. Беглецы должны были собрать все свое мужество, чтобы преодолеть опасность.

Вдруг долгий яростный крик огласил окрестность.

— Смелей! — воскликнул сашем.

— Я не боюсь! — ответила девушка сквозь стиснутые зубы и стала погонять лошадь. — Они схватят меня только мертвой!

Отправляясь на религиозную церемонию, апачи, конечно, не взяли с собой оружия, лошади их также остались в стойлах. Благодаря этому обстоятельству беглецы выигрывали не менее часа времени. Как только индейцы заметили бегство молодой мексиканки, они тотчас же прервали церемонию и толпой бросились в сторону селения, громко требуя свое оружие и лошадей. Не прошло и нескольких минут, как самые проворные из них уже были в седлах и мчались по прерии в погоне за беглецами. Самые знаменитые наездники Европы даже представить себе не могут скачки индейцев, когда они кого-нибудь преследуют. Индейцы — лучшие наездники на свете. На бешеном скаку они точно сливаются с лошадью, которую они как бы наэлектризовывают пылающей в них самих страстью, и тогда скалы, пропасти, реки, ограды — ничто не служит им препятствием в их безумной скачке. Они подобно урагану проносятся по прерии, окутанные облаком пыли.

Не более тысячи ярдов отделяло беглецов от их преследователей.

Черный Кот, взбешенный тем, что его провела женщина, скакал во главе отряда в семь или восемь человек, оставивших далеко позади остальных индейцев.

Орлиное Перо обернулся. Четверо апачей были уже в ста шагах от него.

— Вперед! — воскликнул он, обращаясь к девушке и ударяя хлыстом по крупу ее лошади, которая, взвизгнув от боли, рванула с удвоенной скоростью. Сам он между тем развернулся лицом к неприятелю и выстрелил. Один из апачей упал мертвым. После этого он убил прикладом еще одного индейца и, перескочив с быстротою молнии со своей лошади, начавшей шататься от усталости, на лошадь убитого им индейца, помчался вперед, оставив позади себя апачей, до ужаса пораженных этой неслыханной отвагой. Десять минут спустя он присоединился к донье Кларе, которая со страхом и восхищением наблюдала за геройским поступком своего защитника.

У этой молоденькой девушки под нежной внешностью таилась мужественная душа. Щеки ее горели, брови были сдвинуты, зубы стиснуты. Под влиянием мысли спастись во что бы то ни стало, она, казалось, забыла об усталости.

С чувством живейшей радости увидела она, что отважный индеец захватил по пути и ей свежую лошадь. Смелый поступок Орлиного Пера позволил беглецам выиграть время, так как апачи, увидев двух своих товарищей убитыми, сошли с лошадей и с воплями окружили своих мертвых соплеменников.

Но Орлиное Перо понимал, что такое преследование в чистом поле долго продолжаться не может и что рано или поздно им придется умереть или сдаться. Он переменил тактику. На небольшом расстоянии от него река значительно сужалась и текла между двух лесистых холмов.

— Мы пропали, — сказал он, быстро оборачиваясь к молодой девушке, — и только отчаянная смелость может еще спасти нас.

— Будь что будет! Попытаемся спастись, — ответила отважная девушка, сверкнув глазами.

— Тоща вперед! — воскликнул он. Донья Клара, не колеблясь ни минуты, приблизилась вместе с ним к реке.

Здесь воин остановился.

— Там, — сказал он, протягивая с жестом, исполненным благородства, руку в направлении преследователей, несшихся во весь опор, — рабство, позор и смерть! Здесь, — указал он на реку, — может быть, смерть, но зато свобода!

— Или быть свободными, или умереть! — ответила девушка твердо.

Как мы уже сказали, река текла в этом месте между лесистых холмов, и всадники находились от поверхности реки на высоте двадцати или двадцати пяти футов. Им предстояло сделать отчаянный скачок, чтобы попасть в реку, рискуя при этом, что лошади, падая, разобьются и увлекут их вслед за собой в бездну.

Иного способа искать спасения для них уже быть не могло: апачи со всех сторон окружали беглецов.

— Решилась ли сестра моя? — спросил индеец. Донья Клара бросила взгляд вокруг. Краснокожие с Черным Котом во главе были от них шагах в ста пятидесяти, не больше.

— С Богом! — сказала она.

— Так вперед! И пусть Владыка Жизни поможет нам, — сказал индеец.

Индеец и молодая девушка пришпорили лошадей, подняли их на дыбы, и оба благородных животных мгновенно прыгнули в реку, заржав от ужаса.

В эту минуту на вершине холма показались апачи. Они не могли удержаться от криков гнева и разочарования при виде открывшейся их взору картины. Бездна разверзлась перед беглецами и поглотила их, выбросив вверх целое облако пены.

Но вот лошади показались снова на поверхности реки. Они вплавь направлялись к противоположному берегу.

Индейцы, стоя на холме, осыпали руганью и проклятиями своих жертв, спасшихся из их рук с такой небывалой отвагой. Один из них в бешенстве сам кинулся в реку вместе с лошадью, но скачок его был плохо рассчитан, и животное расшиблось и пошло ко дну. Всадник высвободился из седла и продолжал плыть.

Беглецы, между тем, были уже на противоположном берегу. Однако Орлиное Перо, вместо того, чтобы продолжать бегство, без малейшего колебания снова вошел в воду, и когда плывший был уже близко от него, нагнулся, взял его за волосы и вонзил нож ему в горло. Затем, обернувшись к своим врагам, с содроганием присутствовавшим при этой ужасной сцене, он снял с их мертвого товарища скальп и с торжеством помахал им в воздухе, издавая воинственные крики. В ответ на это со стороны апачей посыпались целые тучи пуль и стрел, но сашем корасов спокойно продолжал махать в воздухе своим страшным трофеем. Наконец, повернув лошадь, он направился к девушке, с трепетом следившей за этой сценой, стоя на берегу.

— Теперь в путь! — сказал он ей, привязывая скальп к своему поясу. — Эти апачи — собаки, которые только и умеют, что выть.

— Поедем! — ответила она, с невольным отвращением и ужасом отворачиваясь от него.

В ту минуту, когда беглецы двинулись в путь, не обращая больше внимания на апачей, отыскивавших брод, чтобы перейти реку, Орлиное Перо увидал вдали облако пыли. Когда оно рассеялось, он ясно различил группу всадников, быстро приближавшихся к ним.

— Все пропало! Нет более надежды, — сказал он.

ГЛАВА XIV. Помощь

Теперь покинем на время донью Клару и Орлиное Перо, чтобы возвратиться к Сыну Крови. За несколько минут до восхода солнца Валентин проснулся.

— Вставайте! — сказал он своим товарищам. — Пора отправляться.

Дон Пабло и Шоу встали. Курумиллы уже не было на месте.

— Э! — сказал охотник. — Вождь уже, кажется, проснулся. Спустившись в долину, мы не замедлим встретить его.

И все трое вышли из зала и начали при изменчивом свете угасавшей луны спускаться по крутым ступеням развалин храма, оставив остальных товарищей, которые продолжали спать. Немного времени спустя они были уже в долине. Там их действительно ждал Курумилла.

Вождь держал под уздцы четырех оседланных лошадей. Валентин не мог удержаться от жеста изумления.

— Мы ведь решили идти пешком, — сказал он, — разве вы это забыли, вождь?

— Нет, — ответил тот невозмутимо.

— В таком случае, какого черта вы оседлали лошадей, которые будут нам совершенно бесполезны?

— Нам лучше ехать верхом, — ответил он.

— Но мне кажется, — сказал дон Пабло, — что искать след удобнее пешком, как вы это сами сказали, дон Валентин.

Тот подумал с минуту, потом, обернувшись к молодому человеку, ответил, многозначительно пожав плечами.

— Курумилла человек осторожный. Мы живем вместе почти пятнадцать лет, и я всегда следовал его советам. Только один раз я захотел поступить по-своему и едва не лишился из-за этого своих волос. Воспользуемся же лошадьми, дон Пабло, — очевидно, у вождя свои причины поступать так. Не сомневаюсь, что впоследствии он докажет свою правоту.

— Так сядем на лошадей, — сказал дон Пабло. Охотники вскочили на лошадей и, бросив прощальный взгляд на развалины ацтекского храма, где спали их товарищи, пришпорили лошадей и поскакали.

— В какую сторону мы поедем? — спросил дон Пабло.

— Прежде всего нам надо приблизиться к реке, — ответил Валентин. — Когда мы приедем туда, то посмотрим, что нам делать дальше. Главное, нам надо держаться рядом, а то в темноте мы не сможем соединиться вновь.

В прерии единственная дорога — та, которая проложена бизонами, лосями и дикими зверями. Эти дороги, или, вернее тропинки, представляют собой лабиринт, в котором могут разобраться только индейцы, а охотники, как бы ни были они привычны к жизни в прериях, отваживаются следовать по этим тропинкам лишь с большой осторожностью. Если им кажется, что они узнали какую-нибудь тропинку, они уже не покидают ее ни под каким предлогом, так как знают, что если сойдут с нее вправо или влево, то неминуемо заблудятся и им будет крайне трудно снова попасть на настоящую дорогу.

Валентин был, быть может, единственным белым охотником в прерии, который мог благодаря своему глубокому знанию местности безнаказанно ходить по этому лабиринту. Но так как все тропинки в прерии, как правило, непременно ведут к реке, то замечание его было сделано исключительно с целью умерить горячность дона Пабло и заставить не отходить от него.

После двух часов довольно скорой езды охотники наконец подъехали к Рио-Хиле.

В эту минуту на горизонте среди пурпурных облаков величественно поднималось солнце.

— Остановимся здесь ненадолго, — сказал Валентин, — надо составить план кампании.

— Это, как мне кажется, не отнимет у нас много времени, — ответил дон Пабло.

— Вы так думаете?

— Карамба! Мне кажется, единственное, что мы можем Делать, это идти по следам Красного Кедра.

— Это справедливо. Так давайте искать их.

В это мгновение до слуха охотников донеслись яростные крики.

Охотники стали внимательно смотреть по сторонам и увидели отрад индейцев, большая часть которого ехала вдоль берега реки.

Они были от охотников на расстоянии полумили.

— О-о! — воскликнул Валентин. — Что бы это могло значить?

— Это апачи, — сказал Шоу.

— Я это вижу, — возразил француз. — Что сделалось с этими дьяволами? Можно подумать, что они сошли с ума, честное слово.

— О-о-а! — воскликнул Курумилла, который также смотрел на это зрелище, по обыкновению молча.

— Что такое? — обратился к нему Валентин.

— Взгляните, — сказал он, протягивая руку вперед. — Вот донья Клара.

— Донья Клара?! — воскликнул охотник вне себя от удивления.

— Пусть брат мой посмотрит.

— Вы правы, это действительно донья Клара, — сказал через минуту Валентин. — Но как она попала сюда?

И не заботясь далее об индейцах, которые, конечно, не преминут его преследовать, он поскакал к молодой девушке. Товарищи его последовали за ним, не обращая внимания на то, что Рио-Хила в этом месте была очень широка. Приблизившись к реке, охотники вошли в воду и вплавь направились к противоположному берегу на помощь девушке, сопровождаемые целым дождем стрел, которыми их осыпали индейцы, испускавшие дикие крики ярости при виде новых врагов, точно выросших из земли.

Орлиное Перо и донья Клара продолжали нестись вперед, не слыша призывных криков. Всадники, которых увидел Орлиное Перо, были воинами-апачами, возвращавшимися в селение с охоты. Хотя они и не знали того, что произошло, но увидев своих друзей, беспокойно мечущихся из стороны в сторону по берегу, и двоих людей, скачущих во весь дух, они тотчас же угадали истину, а именно то, что это были пленники, которые бежали от их соплеменников. Вскоре весь берег был усыпан индейскими воинами, и преследование приняло для беглецов угрожающий характер, несмотря на то, что они значительно опередили своих врагов.

Рио-Хила — одна из самых больших и величественных рек Дикого Запада. Она крайне извилиста, на ней множество порогов, водопадов и в особенности островов, образовавшихся от перемены ее русла во время разлива.

Орлиное Перо понял, что их единственная возможность спастись скрывается не в прерии, где они не могли бы найти ни одного места, чтобы скрыться, а на одном из этих островков Рио-Хилы, так как скалы и лес, которым они поросли, могли дать им временное убежище. А потому безумная скачка его имела целью окольным путем возвратиться к реке.

От Валентина и его друзей не ускользнуло ни одно движение беглецов. Несмотря на то, что сами они подвергались яростному преследованию со стороны индейцев, они с тревогой следили за происходившей на их глазах ужасной борьбой.

— Они погибли! — воскликнул вдруг дон Пабло. — Этот индеец сумасшедший, клянусь вам! Смотрите, он повернул в нашу сторону. Это значит идти прямо волку в пасть. — Ошибаетесь, — возразил на это Валентин. — Тактика этого человека очень проста. Смотрите, индейцы угадали ее, они стараются перерезать ему дорогу к реке.

— By God! Это правда! — воскликнул Шоу. — Надо помочь этому человеку осуществить задуманное.

— Давайте внезапно атакуем апачей. Может быть, это отвлечет их внимание и даст беглецам время исполнить их намерение.

Четверо охотников с громким криком ‘ура!’ во всю прыть понеслись на апачей.

Приблизившись к ним на расстояние ружейного выстрела, они дали по ним залп. Четыре апача упали мертвыми.

Индейцы, сперва напуганные этим совершенно неожиданным для них нападением, рассеялись в разные стороны, но затем вновь сошлись, сдвинувшись в тесные ряды, и, в свою очередь, ринулись на противника, испуская воинственные крики.

Но те их встретили новым залпом. Четверо апачей снова выбыли из строя. После этого охотники разъехались в разные стороны.

— Смелее, друзья! — воскликнул Валентин, отъезжая. — Эти негодяи не умеют владеть оружием. Если мы захотим, то мы весь день можем забавляться с ними.

— В этом нет необходимости, — заметил дон Пабло. — Смотрите!

Действительно, беглецы, воспользовавшись минутным смятением краснокожих, уже достигли одного из островов и были пока в безопасности.

— Теперь наша очередь! — крикнул Валентин. — Дадим еще один залп, чтобы заставить этих демонов отступить, а затем отправимся на остров.

— Ура? Ура! — закричали охотники, бросаясь в атаку на апачей.

В рядах индейских воинов произошло минутное замешательство, и после этого они бросились врассыпную, отступая, а охотники помчались к реке, вошли в нее и стали плыть по направлению к острову. Вдруг лошадь Валентина поднялась на дыбы и опрокинулась навзничь вместе со своим всадником: несчастное животное было совершенно изранено стрелами. К счастью для Валентина, река в этом месте была мелкая, и он, высвободившись из-под лошади, встал на колени позади ее трупа и, обернувшись к неприятелю, стал стрелять сначала из своего ружья, а затем из пистолета. Его поддерживали охотники, стрелявшие с острова. Взбешенные до крайности тем, что они не могут справиться с одним человеком, апачи ринулись на него плотной толпою, точно желая раздавить его своею численностью. У Валентина уже истощился весь запас пуль, и он стал отбиваться от врагов прикладом. По счастливой случайности Валентин не получил ни одного ранения, если не считать нескольких незначительных царапин — неприятель не решался употребить в дело оружие из боязни причинить вред кому-либо из своих, настолько тесно сгрудились индейцы.

Но Валентин стал чувствовать, что силы покидают его. В ушах его звенело, в висках стучало, глаза заволокло туманом, и ослабевшие руки не могли уже больше наносить ударов. Силы человека имеют границы, и, как бы ни были велики энергия человека и его сила воли, настает момент, когда борьба становится для него невозможной и он волей-неволей должен признать себя побежденным. Такой момент настал и для Валентина.

Ружье его было сломано. Он был теперь безоружен и во власти своих врагов. По-видимому, для него все было кончено. Но охотники, завидев, что он в опасности, бросились его спасать. Пока Орлиное Перо, дон Пабло и Шоу атаковали индейцев, заставляя их отступить, Курумилла поднял своего друга на плечи.

Снова началась битва, еще более ожесточенная, чем прежде. Наконец, после неслыханных усилий, охотникам удалось пробиться на остров, несмотря на отчаянное стремление краснокожих помешать им.

Валентин был в обмороке.

Курумилла отнес его в укромное место и молча стал приводить в чувство. Десять минут спустя Валентин полностью пришел в себя.

Увидев, что враг в безопасности, апачи отошли на такое расстояние, где их не могли сразить ружейным огнем, и день прошел без новых событий. Охотники могли худо-бедно укрепиться на острове, до которого они наконец добрались после стольких усилий.

ГЛАВА XV. На острове

Солнце зашло, мрак окутал небо. На землю опустилась темная завеса.

Индейцы, по-видимому, отказались от нападения на белых. Однако они не собирались покидать берег реки — напротив, с каждой минутой число их все возрастало. Они зажгли большие костры и разбили палатки.

Наблюдая за индейцами, беглецы понимали, что их положение было далеко не надежным. Укрывшись на острове, они не могли уйти с него без того, чтобы не быть тотчас же замеченными своим зорким неприятелем. Все их съестные запасы состояли из нескольких горсточек вареного маиса и пемикана — высушенного и истолченного в порошок мяса бизона. Пороха у них также оставалось очень мало. Охотники не развели огня из боязни, что апачи увидят место, где они укрылись. Забившись в глубь острова, в самую густую чащу, они сидели вокруг доньи Клары, которая спала на ложе из сухих листьев, утомленная до изнеможения страшными волнениями, пережитыми за день.

Валентин и его друзья не спускали глаз с неприятеля и с его бивачных огней. Почти точно напротив острова отчетливо виднелись силуэты нескольких вождей, среди которых был и Черный Кот. Они, казалось, о чем-то спорили. Наконец двое индейцев встали и подошли к самому берегу реки. Сняв с себя бизоньи шкуры, они стали махать ими в воздухе. — Смотрите, — сказал дон Пабло Валентину, — краснокожие желают говорить с нами.

— Что они могут сказать нам? — возразил охотник. — Этим демонам отлично известно, в каком положении мы находимся.

— Это для нас безразлично. Мне кажется, с нашей стороны будет благоразумнее принять их.

— Что скажет на это Орлиное Перо? — спросил Валентин сашема корасов, который, сидя возле них на корточках, казалось, над чем-то глубоко задумался.

— Апачи — трусливые лисицы, — ответил он. — Надо узнать, чего они хотят.

— А ваше мнение каково? — спросил охотник Курумиллу.

— Брат мой разумен, — ответил тот, — надо выслушать предложения апачей.

— Так как вы все этого желаете, то и я согласен, но помяните мое слово: или я сильно ошибаюсь, или ничего хорошего не выйдет из этого свидания.

— Очень может быть, — заметил Шоу.

— Нет, я с вами не согласен, — сказал дон Пабло.

— Но Кутонепи не должен принимать их здесь, — сказал Курумилла. — Апачи очень хитры, язык у них раздвоенный, как жало змеи, а глаза их — глаза тигра.

— Это справедливо, — сказал Валентин, — надо пойти узнать, чего они хотят.

С этими словами он встал, сделал знак Курумилле и, убедившись предварительно, что оружие его в исправности, пошел к берегу реки.

Индейцы тем временем продолжали размахивать шкурами.

Валентин приложил руку ко рту в виде рупора и закричал:

— Чего хотят апачи-бизоны?

— Вожди желают говорить с бледнолицыми, но не могут слышать их на таком большом расстоянии. Обещают ли бледнолицые даровать жизнь воинам, если те придут к ним?

— Приходите, — ответил Валентин, — но только вдвоем.

— Хорошо, — сказал вождь, — придут двое.

Немного посоветовавшись друг с другом, индейцы отвязали легкий плот, незамеченный ранее охотниками, и двое воинов поплыли на нем к острову. Белые ждали их, опершись на свои ружья.

Наконец плот пристал к берегу, индейцы высадились и по всем правилам этикета, предписанным законом прерии, стали подходить к охотникам.

Те, увидав, что у индейцев не было с собою оружия, тотчас же передали свои ружья дону Пабло, и тот бросил их на землю позади себя.

— Отлично, — пробормотал Черный Кот, — брат мой поступил честно, я этого ожидал.

— Гм! К делу, вождь, — сказал Валентин резко. — Лесть в сторону!

— Мой бледнолицый брат не любит терять попусту времени, — сказал индеец, — он человек умный, я пришел сделать ему предложение от имени главных вождей племени.

— Какие же это предложения? Посмотрим: если они достойны, то, несмотря на то, что мы не находимся в безвыходном положении, мы их примем, чтобы избежать напрасного кровопролития.

— В настоящую минуту на том берегу реки собрано войско в двести человек, завтра их будет пятьсот. Поэтому, так как у бледнолицых нет лодок и они не выдры, которые могут плыть под водой, и не птицы, которые могут подняться в воздух…

— Дальше! — перебил его Валентин нетерпеливо.

— Что будут есть мои братья, когда иссякнет их ничтожный запас пищи? Чем станут братья мои защищаться, когда весь порох у них выйдет?

Мне кажется, это вас не касается, вождь, — ответил охотник с плохо скрытым нетерпением. — Вероятно, вы пришли сюда не для того, чтобы рассказывать нам эти басни. К делу, пожалуйста.

— Я хотел только показать моему брату, как хорошо мы осведомлены о том, что бледнолицые лишены каких бы то ни было средств к спасению, а также и к бегству. А потому, если братья мои пожелают, они могут совершенно беспрепятственно возвратиться к своим.

— А-а! Каким же это способом, желал бы я знать, вождь?

— Немедленно отдав нам в руки людей, находящихся в эту минуту вместе с вами.

— Вот что! И кто же такие эти люди?

— Белая Лилия и сашем корасов.

— Послушайте, вождь, если вы потрудились прийти сюда, чтобы сделать нам только это предложение, то вы напрасно покинули своих, — с насмешкой сказал Валентин.

— Брат мой подумает об этом, — сказал апач невозмутимо.

— Я никогда не думаю, если речь идет о том, чтобы сделать низость, — ответил Валентин. — Мы давно знаем друг друга, многие из ваших воинов были отправлены мною в счастливые поля, я часто сражался против вас, но никогда ни вы, ни ваши братья не имели случая упрекнуть меня в поступке, недостойном честного охотника.

— Это правда, — ответил один из вождей, поклонившись Валентину, — брат мой любим и уважаем всеми апачами.

— Благодарю. Теперь выслушайте меня: молодая девушка, которую вы зовете Белой Лилией и которую вы сделали пленницей, совершенно свободна по закону. Вы это сами знаете и поэтому вы не имеете ни малейшего основания требовать ее от меня.

— Многие из наших братьев, великих воинов, отправились в счастливые поля раньше, чем Владыке Жизни угодно было призвать их. Кровь их требует отмщения.

— Меня это не касается. Они были убиты в сражении, как храбрецы. Таковы законы войны.

— Брат мой хорошо сказал, — продолжал Черный Кот. — Белая Лилия свободна, пусть она остается с воинами своего племени, я согласен на это, но брат мой не может отказать мне в выдаче индейца, который прячется в его лагере.

— Этот индеец — мой друг, — ответил охотник с благородством, — он не пленник мой, чтобы я мог выдать его вам! Я не имею права заставить его покинуть меня. Если он предпочитает остаться со мной, вождь знает, что гостеприимство — священный долг в прерии. Если же Моокапек желает возвратиться к своем братьям, он свободен. Но какая польза апачам от того, что человек этот будет в их власти?

— Он предал свое племя, он должен быть наказан.

— И вы воображаете, вождь, что такой ничтожный предлог заставит меня мгновенно подавить в себе всякое чувство признательности и выдать вам человека, которого я люблю, преданность которого мне известна, наконец, человека, которого вы заставите умереть под страшными пытками. Полноте, вы с ума сошли, вождь, клянусь честью!

— Так должно быть — или горе вам! — сказал Черный Кот с возбуждением, которого он не мог скрыть.

— Этого не будет, — ответил Валентин холодно.

— Нет, это будет! — раздался твердый и надменный голос, и Орлиное Перо внезапно вышел из кустарника.

— Как? — воскликнул Валентин с удивлением. — Вы хотите обречь себя на казнь? Я этого не допущу, сашем. Останьтесь с вашими друзьями, мы спасем вас или погибнем вместе с вами!

Сашем корасов печально покачал головой.

— Нет, — сказал он, — нет, я не могу этого сделать, это было бы подлостью. Белая Лилия должна быть спасена. Я поклялся ее отцу быть ей преданным. Пусть мой брат Кутонепи даст мне исполнить мой обет.

— Но послушайте, — возразил Валентин настойчиво, — люди эти не имеют никаких прав на вас. Моокапек не ответил, но с решительным видом наклонил голову.

— Клянусь Богом! — воскликнул дон Пабло в волнении.

— Мы не можем покинуть этого человека, забыв все те услуги, которые он оказал нам.

Валентин поник головой и, видимо, размышлял.

— Хорошо, — начал снова Черный Кот. — Орлиное Перо здесь, бледнолицые свободны. Они могут, когда им это будет угодно, возвратиться в свои большие дома, все дороги будут для них открыты — апачи держат свое слово. Пусть корас следует за нами.

Индеец бросил последний взгляд на своих друзей. Глубокий вздох вырвался из его груди, но он с необычайной силой воли подавил в себе душившее его страдание, и лицо его снова приняло обычное невозмутимое выражение. Обернувшись к обоим воинам-апачам, он сказал им твердым голосом:

— Я готов. Пойдемте.

Охотники обменялись друг с другом грустным взглядом, но не сделали ни одного движения, чтобы удержать сашема корасов: они знали, что это было бы бесполезно.

В эту минуту неожиданно появилась донья Клара. Она решительными шагами подошла к индейцу и тронула его за плечо.

— Стойте! — воскликнула она. — Я не хочу, чтобы вы ушли, Моокапек.

Орлиное Перо обернулся так быстро, точно его коснулся электрический ток, и с глубокой признательностью посмотрел на девушку, но тотчас же справившись со своим волнением, он с прежней напускной невозмутимостью тихо сказал ей:

— Я должен идти. Белая Лилия не смеет удерживать меня. Она, вероятно, не знает, что от моего ухода зависит ее спасение.

— Я все слышала, — ответила она с живостью. — Мне известно, какие отвратительные предложения осмелились сделать эти люди и условия, которые они имели дерзость поставить.

— В таком случае, почему же сестра моя желает удержать меня?

— Потому, — энергично воскликнула она, — что условия эти мне не подходят!

— Отлично! Слава Богу! — воскликнул Валентин в восторге. — Вот это решительные слова!

— От имени моего отца приказываю вам, сашем, оставаться здесь, от имени моего отца, который приказал бы вам это сделать.

— Я в этом уверен! — воскликнул дон Пабло. — У моего отца слишком благородное сердце, чтобы он мог согласиться на низость.

Повернувшись после этого к индейским вождям, свидетелям этой сцены, донья Клара продолжала надменным тоном:

— Уходите же отсюда, краснокожие! Вы видите теперь, что все жертвы ускользнули из ваших рук.

— Честь моя требует того, чтобы я удалился, — пробормотал корас нерешительным голосом.

Донья Клара взяла его за руку и, нежно глядя на него, проговорила своим мелодичным голосом:

— Моокапек! Разве вы не знаете, что жертва ваша будет напрасна? Апачи имеют только в виду одну цель: лишить нас нашего преданнейшего защитника, чтобы легче справиться с нами. Апачи очень коварные индейцы. Останьтесь с нами.

Орлиное Перо с минуту колебался.

Оба парламентера напрасно старались прочесть по его лицу волновавшие его чувства.

В течение нескольких секунд между собеседниками царило тяжелое молчание, и можно было слышать биение сердец в груди этих людей.

Наконец сашем корасов поднял голову и напряженным голосом ответил:

— Вы этого требуете. Я остаюсь. После этого он повернулся к индейцам, ожидавшим его с плохо скрываемым нетерпением.

— Уходите, — твердо сказал он им, — возвратитесь в лагерь вашего племени. Скажите вашим братьям, которые никогда не были моими братьями, но которые тем не менее иногда оказывали мне радушное гостеприимство, что Моокапек, великий сашем корасов, возвращает себе свободу, что он отныне отказывается от огня и воды их селений, что он не желает иметь с ними ничего общего и что если собаки-апачи будут бродить вокруг него и искать его, они всегда найдут его готовым встретиться с ними лицом к лицу на поле сражения. Я сказал.

Индейцы-бизоны выслушали его с тем спокойствием, которое никогда не покидает индейцев.

Ни один мускул не дрогнул на их лицах.

Когда воин-корас перестал говорить, Черный Кот пристально посмотрел на него и ответил ему холодно и жестко.

— Я слышал, как каркает ворона. Племя корасов — трусливые женщины, которым воины-апачи дадут юбки. Моокапек — собака прерий, солнечный свет ослепляет его глаза. Он выкопает свою последнюю нору вместе с кроликами-бледнолицыми. Мое племя больше не хочет знать его.

Орлиное Перо в ответ на весь этот поток оскорблений только пожал плечами.

— Я ухожу, — сказал Черный Кот. — Прежде чем сова прокричит свой привет восходящему солнцу, волосы бледнолицых будут привязаны к моему поясу.

— И молодые люди нашего племени, — добавил другой индеец, — сделают боевые свистки из костей бледнолицых воров.

— Прекрасно! — насмешливо возразил на это Валентин. — Попытайтесь. Мы готовы принять вас, и наши ружья стреляют на довольно далекое расстояние.

— Бледнолицые — тявкающие и воющие собаки, — добавил Черный Кот. — Я скоро возвращусь.

— Тем лучше, — сказал Валентин. — А теперь, так как, я полагаю, нам нечего больше сказать друг другу, мне кажется, вам пора возвратиться к вашим друзьям, которые, вероятно, уже беспокоятся о вашем долгом отсутствии.

Черный Кот сделал гневное движение, услышав эту последнюю насмешку, но, затаив в своем сердце душившую его злобу, гордо запахнулся в свой бизоний плащ, вошел вместе со своим спутником на плот, и оба они быстро отчалили от берега острова.

ГЛАВА XVI Солнечный Луч

Положение беглецов было отчаянным. Как их и предупреждали посланцы, число индейских воинов возрастало с каждой минутой. Они расположились лагерем по обе стороны реки, что отчетливо было видно с острова благодаря зажженным в лагере многочисленным бивачным кострам.

Тем не менее день прошел, а индейцы не пошли в атаку на беглецов и никакое событие не нарушало покоя охотников до следующей полуночи. В это время сумрак был очень густ, на небе не видно было ни одной звезды, и луна, покрытая тучами, лишь изредка, с большими промежутками показывала свой бледный и туманный лик. Рио-Хилу, как это всегда бывает в это время года, заволок густой туман, в котором исчезли даже ее берега, и огни костров апачей также потонули в нем.

Охотники, усевшись в кружок, хранили молчание. Каждый из них был погружен в печальные размышления, тяжелым гнетом лежавшие на сердце.

Вдруг в ночной тишине раздался неясный звук, похожий на удары весла по воде.

— Что бы это значило? — сказал Валентин. — Не хотят ли апачи совершить на нас неожиданное нападение?

— Посмотрим, — сказал на это дон Пабло. Все пятеро встали и тихо, ползком, как змеи, пробрались в кустарники в том направлении, откуда послышался шум, обративший на себя их внимание. Через несколько минут они остановились и стали прислушиваться.

— Не ошибся же я, в самом деле, — пробормотал про себя Валентин. — Я ясно различил взмахи весел. Кто же это пожаловал к нам в гости? Или это опять какая-нибудь дьявольская проделка индейцев?

И охотник своими зоркими глазами старался различить что-нибудь в ночной мгле, царившей вокруг него.

Вдруг он заметил в тумане движущуюся точку. Сделав еще несколько шагов и внимательно всмотревшись в движущийся предмет, который постепенно становился все более отчетливо виден, он наконец остановился и оперся на свое ружье.

— Еще бы! Какого черта делаете вы здесь в этот час, Солнечный Луч, дорогое дитя мое? — спросил он, понизив голос.

Молодая индианка — так как это действительно была она — приложила палец к губам, приглашая этим своего собеседника быть осторожным.

— Следуйте за мной, Кутонепи, — сказала она ему так тихо, что голос ее походил на вздох.

После нескольких минут ходьбы молодая женщина нагнулась, сделав охотнику знак последовать ее примеру.

— Видите? — сказала она, указывая ему на одну из тех индейских пирог, которые индейцы выдалбливают из стволов огромных деревьев и в которые свободно может поместиться по десять человек. — Видите?

Валентин, несмотря на все свое самообладание, с трудом удержался, чтобы не вскрикнуть от радости.

— Экая вы молодчина! — сказал он, сердечно пожав ей руку.

— Солнечный Луч, — сказала индианка с мягкой улыбкой, — помнит, что Кутонепи спас ее. Белая Лилия имеет доброе сердце. Солнечный Луч хочет спасти вас всех.

Когда первый момент радостного волнения у охотника прошел и он стал спокойно рассуждать, то, зная коварство краснокожих, он бросил на молодую женщину испытующий взгляд.

Лицо индианки было безмятежно ясно и внушало полное доверие.

Валентин вошел в пирогу. Он нашел в ней запас съестных припасов, но что всего более его обрадовало, так это то, что он увидел там же шесть больших бизоньих рогов, наполненных порохом, и два рога с пулями.

— Отлично! — сказал он. — Дочь моя умеет быть благодарной. Владыка Жизни будет покровительствовать ей.

При этих словах охотника лицо Солнечного Луча озарилось радостной улыбкой.

В эту минуту к Валентину присоединились дон Пабло и остальные охотники. Они с чувством глубокой радости выслушали рассказ Валентина о том, что произошло, и при взгляде на пирогу энергия их вновь воскресла.

Шоу остался сторожить пирогу, а Валентин со своими товарищами и с Солнечным Лучом возвратился к донье Кларе, которая не могла спать от мучившего ее беспокойства.

— Я привел вам нового друга, — сказал ей охотник, выдвигая вперед индианку, робко прятавшуюся за него.

— О, я знаю ее, — сказала донья Клара, целуя молодую женщину, которая сильно сконфузилась от этой ласки.

— Теперь скажите, Солнечный Луч, — продолжал Валентин, — каким образом случилось так, что вы пришли сюда? Индианка усмехнулась с гордостью:

— Единорог — великий воин, — ответила она, — у него орлиный взгляд, он знает все, что делается в прерии. Он видел опасность, в которой находился бледнолицый охотник, и сердце его содрогнулось от печали.

— Да, — сказал Валентин. — Вождь любит меня. Индианка продолжала.

— Единорог искал способ выручить своего брата. Он бродил по берегу реки, и наконец туман помог ему найти средство, которого он так сильно желал: он посадил Солнечный Луч в пирогу и приказал ей ехать. Солнечный Луч поехала с радостью, насмехаясь над собаками-апачами, которые своими слепыми, как у кротов, глазами, не разглядели ее, когда она проезжала мимо них.

— Но почему вождь, вместо того, чтобы приехать к нам самому, захватив с собой несколько воинов, послал сюда вас?

— Единорог — вождь, — ответила индианка. — Он умен и осторожен, как бобр. Воины остались в селении, вождь был один с Солнечным Лучом.

— Дай Бог, чтобы слова ваши были искренни и чтобы нам не пришлось раскаяться в том, что мы доверились вам! — сказал дон Пабло.

— Солнечный Луч — женщина из племени команчей! — надменно возразила на это индианка. — Сердце ее красное, и язык ее не раздвоенный!

— Я отвечаю за нее, — пылко сказала донья Клара. — Она не захочет обмануть нас.

— Я того же мнения, — сказал Валентин, — но, во всяком случае, посмотрим, что будет дальше. У краснокожих есть понятие о чести, это несомненно, но мы все же должны быть осторожны. А теперь я полагаю, что все вы не менее меня желаете как можно скорее покинуть остров, а потому я придерживаюсь того мнения, что нам следует поскорее воспользоваться той пирогой, которую привела сюда эта молодая женщина.

— Так это, стало быть, правда? — воскликнула донья Клара, вскочив.

— Да, — ответил Валентин, — здесь находится великолепная пирога, в которой мы можем отлично разместиться и которая, к тому же, снабжена съестными припасами, порохом и пулями. Нам будет удобнее воспользоваться туманом и ехать теперь, чтобы индейцы не могли заметить нас.

— Пусть будет по-вашему, — сказал дон Пабло. — Но когда мы ступим на берег, по какому именно пути мы пойдем? Надежны ли дороги? Ведь у нас нет лошадей. Послушайте, Солнечный Луч, не можете ли вы дать нам каких-либо указаний на этот счет?

— Слушайте, — сказала индианка. — Апачи отправляются в большой поход, они призвали к оружию всех своих братьев, более трех тысяч воинов разъезжают теперь по прерии по всем направлениям. Только два племени не откликнулись на их призыв, — это команчи и навахи. Селения моего племени не особенно удалены отсюда, я могу отвести вас туда.

— Отлично, — ответил дон Пабло. — Судя по вашим словам, берега реки заняты индейскими воинами, и, если мы поедем по течению Рио-Хилы, не пройдет и двух часов, как нас оскальпируют. Я думаю, что нам надо самым кратчайшим путем отправиться в селение команчей или навахов, но для этого нам необходимо иметь лошадей — нам надо двигаться быстро.

— Только один путь открыт для вас, — сказала Солнечный Луч твердо.

— Какой? — спросил дон Пабло.

— Тот, который проходит по лагерю апачей.

— Гм! — пробормотал Валентин. — Путь этот весьма сомнителен: нас всего семеро, в том числе две женщины.

— Это правда, — заметил Орлиное Перо, который до этого времени хранил молчание, — но на этом пути соединены наибольшие шансы на успех.

— Каков же ваш план, в таком случае? — спросил Валентин.

— Апачи, — начал сашем, — многочисленны. Они считают нас подавленными нашим критическим положением. Им никогда не придет в голову, что пятеро людей отважатся пробиться через их лагерь, и в этой их уверенности — наша сила.

— Да, это правда! Но где же лошади? У нас нет лошадей! — сказал Валентин после минутного размышления.

— Владыка Жизни позаботится об этом, — сказал корас.

— Он никогда не покидает хороших людей, если они возлагают надежду на него.

— Так вперед! Бог поможет нам.

— Мне кажется, что совет, который нам дает Моокапек, действительно хорош, — сказала донья Клара, слушавшая весь этот разговор с большим вниманием, — и мы должны следовать ему.

В ответ на это Орлиное Перо поклонился, и по губам его пробежала улыбка удовлетворения.

— Пусть будет так, как вы того желаете, — сказал охотник, обратившись к молодой мексиканке. — Так в путь, без дальнейшего замедления!

В эту минуту дважды раздался крик сороки.

— Что такое? — воскликнул охотник. — Что-нибудь новенькое? Шоу зовет нас.

Все мужчины взялись за оружие и поспешно направились в ту сторону, откуда раздался сигнал.

Донья Клара и Солнечный Луч одни остались в кустах. Не зная тех мотивов, которые руководили молодой индианкой в ее поступках, донья Клара, тем не менее, женским чутьем угадывала, что она действовала под влиянием искреннего, доброго чувства и была им действительно предана, поэтому она отнеслась к ней с уважением и с сердечной теплотой. Зная, впрочем, ту алчность, которая гнездится в глубине сердца каждого краснокожего, она сняла с своей руки браслет и надела его на руку индианки, которая была вне себя от радости, получив этот прелестный подарок.

— Пусть Белая Лилия будет спокойна, — сказала она донье Кларе своим мягким и приятным голосом, — она — сестра моя. Я спасу ее и воинов, которые ее сопровождают.

— Благодарю, — сказала на это донья Клара, — сестра моя добра, она жена великого вождя. Я всегда буду ее другом. Как только я встречусь с моим отцом, я сделаю ей подарки гораздо лучшие, чем этот.

Индианка от радости стала хлопать своими миниатюрными ручками.

— Что такое здесь происходит? — спросил Валентин, подходя к Шоу, который лег на землю, держа ружье наготове и стараясь вглядеться в окружавший его туман.

— Не знаю, — ответил тот простодушно, — но что-то необыкновенное происходит вокруг нас. Я вижу на реке какие-то движущиеся тени и не могу ничего разглядеть из-за тумана, я слышу плеск воды. Мне кажется, индейцы намереваются атаковать нас.

— По всей вероятности, это так, — сказал Валентин. — Это их обыкновенная тактика — индейцы всегда нападают на неприятеля врасплох. Надо следить за ними, а главное, не спускать глаз с нашей пироги.

В эту минуту из тумана выплыла какая-то темная масса и тихо и бесшумно поплыла по реке.

— Вот они! — сказал Валентин.

Охотники еще глубже зашли в кустарники. Валентин не ошибся: к ним действительно приближались индейцы. Когда апачи были всего в нескольких саженях от берега острова, их встретило пять почти одновременно раздавшихся ружейных выстрелов. Апачи были далеки от мысли ожидать такой недружелюбной встречи, они рассчитывали застать своих врагов погруженными в глубокий сон. Увидев, что они ошиблись в своем предположении, они с минуту колебались, но затем стыд перед отступлением заставил их забыть об осторожности и продолжать продвигаться к острову.

Лодка эта была авангардом отряда, состоящего из двенадцати таких же суденышек. Все они были еще скрыты в тумане и ждали результата нападения людей, сидевших в первой лодке. Воины должны были, в случае если охотники окажутся на ногах, тотчас же отступить к берегу, что они и сделали. Первой лодке было отдано вождями то же приказание, но потому ли, что сильное течение непроизвольно несло ее к острову, или же, что было более вероятно, индейцы намеревались отомстить за своих, но только они продолжали плыть вперед.

Валентин приказал не препятствовать им высадиться. Индейцы выскочили на берег и, размахивая оружием, с воинственными криками уже хотели броситься вперед, но были мгновенно сброшены в воду ружейными прикладами и перебиты, прежде чем успели сделать хоть несколько шагов по берегу.

— А теперь, — сказала хладнокровно Валентин, — мы можем быть спокойными всю ночь. Я знаю индейцев, они не возобновляют неудачной атаки. Потрудитесь, дон Пабло, предупредить донью Клару, Шоу и сашема корасов, чтобы они приготовились к отплытию с острова.

Курумилла уже выдвинул пирогу на более удобное место и вскочил в нее. Вдруг, к крайнему своему удивлению, он заметил, что пирога стала довольно быстро отплывать от берега и, высвободившись из водорослей, поплыла еще быстрее, держась совершенно определенного направления.

Изумление Курумиллы возрастало с каждой минутой. Наконец, желая узнать причину этого странного явления, он встал и подошел к носу лодки. Тут для него все стало ясно.

Веревку, которой пирогу привязывали к берегу, крепко держал в зубах индеец-апач. Он плыл в направлении своего лагеря, увлекая за собою лодку.

— Брат мой устал, — сказал Курумилла с иронией, прикоснувшись к плечу воина, — пусть даст он теперь мне управлять лодкой.

— О-о-а! — воскликнул индеец, выпустив изо рта веревку и нырнув вслед за тем в воду. Курумилла бросился за ним. В течение нескольких секунд под водой происходило какое-то движение. Наконец на поверхности ее появились оба индейца. Курумилла держал апача за горло. Но вот Курумилла выхватил нож, вонзил его дважды в сердце своего врага, затем снял с апача скальп и, бросив труп его в воду, забрался в пирогу и стал грести по направлению к острову.

— Э-э! — сказал, смеясь, Валентин. — Откуда это вас принесло, вождь? Я считал вас погибшим.

Курумилла, не говоря ни слова, указал Валентину на окровавленный скальп, висевший у него на поясе.

— Так! Теперь я понимаю, — сказал Валентин, — брат мой — великий воин, никто не выскользнет из его рук!

Индеец гордо усмехнулся. Тем временем все маленькое общество уже собралось на берегу и, пересев в лодку и вооружившись веслами, тихо поплыло по реке.

Сердца этих смелых людей бились тревожно. Они не смели еще надеяться на удачу своего смелого предприятия.

ГЛАВА XVII Индейское гостеприимство

Попытка охотников обратиться в бегство не только не могла быть названа безнадежной, но, напротив, имела очень много шансов на успех. Когда апачи становятся лагерем на виду у неприятеля, они не имеют обыкновения принимать какие бы то ни было меры к охране этого лагеря, они делают это только в том случае, когда силы противника значительно превышают их собственные, да и тогда ограничиваются лишь тем, что расставляют в нескольких пунктах часовых, которые до такой степени невнимательно относятся к своим обязанностям, что ничего не стоит снять их с постов. Следствием всего этого является то, что апачи очень часто подвергаются неприятельскому нападению, что, однако же, не делает их более осторожными.

В том случае, о котором мы повествуем, апачи были всего на несколько верст удалены от своего селения и имели в своем распоряжении более восьмисот отборных воинов, и им в голову даже не могло прийти, чтобы те пять человек, которые укрывались на острове, не имея в своем распоряжении средств для переправы, предприняли попытку вырваться из ловушки. А потому, после того как они оказались обманутыми в своем расчете застать бледнолицых врагов спящими, они сами улеглись — кто вокруг костров, а кто в палатках — и стали терпеливо ждать утра, чтобы атаковать врага, напав на него со всех сторон.

Тем временем охотники, окутанные, как саваном, густым туманом, медленно приближались к берегу и вскоре увидели при свете угасавших костров своих врагов спящими.

Орлиное Перо по приказанию Солнечного Луча направил лодку к большой скале, отстоявшей от лагеря апачей ярдов на тридцать и господствовавшей над местностью. Там они смогли беспрепятственно пристать к берегу. Высадившись, охотники в сопровождении индейской женщины, как волки, стали пробираться через лагерь, держа ружья наготове и останавливаясь время от времени, чтобы прислушаться к малейшему подозрительному шуму. Тот, кто не испытал ничего подобного, не может представить себе тех чувств, которые волновали охотников, когда они крались мимо спавших индейцев. Даже самый энергичный и твердый человек не вынес бы такой душевной пытки больше нескольких минут. Стоило только одному из их врагов проснуться — и они пропали, охотники знали, что если их увидят, то они должны будут погибнуть под ужаснейшими пытками.

В ту минуту, когда охотники дошли уже почти до конца лагеря, один из индейцев вдруг пошевельнулся, затем встал на колени и инстинктивно схватился за копье.

Один крик — и все погибло!

Курумилла вместе со своими товарищами пошел прямо на индейца, совершенно ошеломленного видом этой зловещей и фантастической процессии. Суеверному индейцу вдруг показалось, что люди эти не шли, а точно плыли по воздуху, не касаясь земли. Он страшно испугался, воображению его представилось, что он видит перед собой сверхъестественные существа. Он сложил руки на груди, опустил голову и дал им пройти мимо, не произнося ни слова, не сделав ни одного движения. Когда охотники скрылись за поворотом дороги, индеец осмелился наконец поднять глаза и, решив, что ему представилось видение, не вдаваясь ни в какие дальнейшие рассуждения по этому поводу, улегся снова на землю и спокойно заснул.

Тем временем охотники наконец вышли из лагеря.

— Теперь, — сказал Валентин, — самое главное сделано.

— Напротив, — возразил на это дон Пабло, — положение наше далеко не надежно, мы находимся среди врагов и не имеем лошадей.

— Пусть брат мой вооружится терпением, — сказал Курумилла, положив ему руку на плечо. — Скоро он будет иметь лошадей.

— Неужели? — спросил молодой человек.

— Солнечный Луч должна знать, где находятся лошади этого племени.

— Я знаю, — коротко ответил та.

— Отлично! Сестра моя проводит меня туда.

— Стойте! Карамба! — воскликнул Валентин. — Я не позволю вам одному подвергаться этой новой опасности — честь белого в таком случае будет посрамлена.

— Пусть брат мой идет со мной.

— Вот это правильно. Дон Пабло останется здесь, так же как Шоу, Орлиное Перо и донья Клара, а мы предпримем эту вылазку. Что вы об этом думаете, дон Пабло?

— Я придерживаюсь того мнения, мой друг, что план ваш никуда не годен…

— Вы так полагаете?

— И вот почему именно: мы находимся в двух шагах от апачей, и кто-нибудь из них может проснуться каждую минуту. Только что мы успели спастись почти чудом. Кто знает, чем может кончиться ваше предприятие? Если мы разойдемся, то, может быть, уже не сможем сойтись снова. Мне кажется, нам лучше всем вместе отправиться на поиски лошадей, это, по крайней мере, избавит нас от лишней потери времени — нам не понадобится тогда бродить по этому осиному гнезду, отыскивая друг друга.

— Вы правы, — сказал Валентин. — Так отправимся все вместе.

Солнечный Луч возглавила маленький отряд. Но вместо того, чтобы возвратиться в лагерь, как это предполагали охотники, она пошла вдоль него на близком расстоянии и, сделав им наконец знак остановиться, отправилась одна на поиски.

Отсутствие ее было непродолжительным. Не прошло и пяти минут, как она уже возвратилась.

— Лошади там, — сказала она, указывая рукою на темную точку в тумане, — они спутаны, и их сторожит один индеец. Что станут делать мои бледнолицые братья?

— Мы убьем этого человека и захватим лошадей, которые нам нужны, — сказал дон Пабло. — Теперь не время миндальничать.

— Зачем же убивать этого несчастного, если мы можем иным способом завладеть лошадьми, — возразила на это донья Клара.

— Правда, — подтвердил Валентин, — мы ведь не дикие звери, карамба!

— Воин не будет убит, — с важностью сказал Курумилла, — пусть мои бледнолицые братья подождут.

И, взяв в руки лассо, которое всегда находилось при нем, он лег на землю и вскоре ползком исчез в тумане.

Индеец-часовой довольно беспечно прохаживался неторопливыми шагами вперед-назад, как вдруг Курумилла точно вырос из-под земли позади него, схватил его за шею и так сжал ее, что апач не имел времени даже вскрикнуть. В один миг он был брошен на землю и скручен. Нападение было совершено так неожиданно, что он не успел даже издать ни одного звука.

Вождь взвалил своего пленника себе на плечи, принес его к своим товарищам и положил у ног доньи Клары со словами:

— Желание моей сестры исполнено — человек этот цел и невредим.

— Благодарю вас, — сказала на это молодая девушка, улыбнувшись ему своей очаровательной улыбкой.

Курумилла даже покраснел от удовольствия. Охотники, не теряя времени, завладели семью отличными лошадьми, оседлали их, обернули им копыта бизоньей кожей, чтобы они не стучали, и каждый из них вскочил на лошадь. На этот раз Валентин стал во главе отряда, и с той минуты, когда лошади помчались во весь дух, надежда снова воскресла в сердцах охотников. Они очутились наконец на свободе. Перед ними раскинулось бесконечное безлюдное пространство. У них было с собой оружие, и они имели в своем распоряжении хороших лошадей, — словом, они теперь считали себя спасенными. Да так оно и было, до известной степени: враги их спали, не подозревая о смелом бегстве.

Прошло уже полночи. Туман скрывал беглецов. У них было в запасе часов шесть времени, чем они и воспользовались. Лошади мчались со скоростью десяти миль в час. При первом проблеске дня туман рассеялся. Охотники инстинктивно огляделись. Все было тихо кругом, ничто не нарушало торжественного безмолвия прерии. Только стадо бизонов вдали пощипывало траву, что служило доказательством того, что поблизости не было индейцев — эти умные животные чувствуют их присутствие на далеком расстоянии.

Желая дать отдых лошадям, а также и себе, Валентин умерил быстроту аллюра своей лошади, и все спутники последовали его примеру. Местность, по которой проезжали охотники, совершенно не походила своим видом на ту, которую они покинули несколько часов назад. Монотонность пейзажа там и сям нарушалась группами высоких деревьев, и по обеим сторонам от всадников поднимались высокие холмы. Иногда им случалось переезжать вброд те бесчисленные речки без названия, которые стремительно бегут с гор и после самых причудливых изгибов наконец сливаются с Рио-Хилой.

Часов в восемь утра Валентин заметил слева легкое облако дыма, спиралью поднимавшееся к небу.

— Что это такое? — спросил дон Пабло с беспокойством.

— По всей вероятности, это лагерь каких-нибудь охотников, — ответил Валентин.

— Нет, — возразил Курумилла, — это дым не от огня бледнолицых, это индейский огонь.

— Как же вы можете различить это, caspita? Мне кажется, что дым от какого бы то ни было огня одинаков, — сказал дон Пабло. — Почему вы думаете, Курумилла, что дым этот от огня краснокожих?

Курумилла вместо всякого ответа только плечами пожал, и за него ответил Орлиное Перо.

— Бледнолицые, желая развести огонь, — сказал он, — берут какие попало дрова, поэтому им часто попадаются сырые, от которых дым беловатый и густой и его в прерии легко заметить, тогда как индейцы пользуются только совершенно сухими дровами, и потому дым их имеет синеватый цвет и незаметно поднимается к небу.

— Надо сознаться, что индейцы в прерии гораздо смышленее нас, и мы никогда не научимся их ловкости, — сказал дон Пабло.

— Да, поживите с ними некоторое время, — сказал Валентин, — и вы у них еще много чего узнаете.

— Смотрите! Что я вам говорил? — воскликнул Орлиное Перо.

В продолжение этого разговора охотники продолжали скакать вперед и теперь оказались не более чем в ста шагах от того места, где горел огонь, который они заметили издали.

Перед охотниками очутилось двое индейцев в полном боевом вооружении. Они размахивали бизоньими шкурами в знак мира.

Валентин задрожал от радости, узнав их. Индейцы эти были команчами, то есть друзьями и союзниками охотников, так как Валентин и Курумилла были приемными детьми этого племени.

Приказав всем остановиться, Валентин беспечно закинул ружье за плечо и, пришпорив лошадь, помчался навстречу индейцам. Те остановились и стали поджидать его.

Обменявшись с ними несколькими вопросами, как это бывает обыкновенно в тех случаях, когда люди встречаются в прерии, охотник спросил индейцев, к какому племени они принадлежат.

— Мы команчи, — ответил с гордостью один из воинов. — Мы — цари прерии.

Валентин почтительно поклонился.

— Я знаю, — сказал он, — что команчи непобедимые воины. Кто может сопротивляться им?

На этот комплимент команчи, в свою очередь, поклонились Валентину.

— Брат мой вождь? — спросил Валентин.

— Я — Петониста, [Орел] — сказал индеец, глядя на охотника с видом человека, убежденного, что слова его произвели глубокое впечатление.

Он не ошибся. Петониста был одним из самых почитаемых вождей племени команчей.

— Я знаю моего брата, — ответил Валентин. — Я счастлив увидеть его.

— Пусть брат мой говорит, я его слушаю. Великий бледнолицый охотник — не чужой для команчей, которые его усыновили.

— Как?! — воскликнул охотник. — Значит, вы меня знаете, вождь?

Воин улыбнулся.

— Единорог — один из самых главных вождей команчей, — сказал он. — Покидая двенадцать часов тому назад селение, он предупредил Петонисту, что ожидает великого бледнолицего воина, усыновленного нашим племенем.

— Это правда, — сказал Валентин. — Единорог — частица меня самого. Когда я его вижу, сердце мое трепещет от радости. Мне нечего добавить от себя, вождь, так как брат ваш уже сказал вам обо мне. Но со мной друзья и две женщины, одна из них Солнечный Луч, другая — Белая Лилия.

— Мы рады видеть Белую Лилию. Сыновья мои сочтут за честь ей служить, — сказал индеец с благородством.

— Благодарю вас, вождь. Я иного и не ожидал от вас. Позвольте мне возвратиться к моим товарищам и сообщить им о той счастливой встрече, которая выпала мне на долю по милости Владыки Жизни.

— Хорошо, пусть брат мой возвратится к своим друзьям. Я поеду вперед в селение, чтобы предупредить молодежь о приезде сына моего племени.

Валентин улыбнулся на эти слова.

— Брат мой здесь хозяин, — сказал он.

И поклонившись индейскому вождю, он поскакал к своим товарищам, которые не знали, чему приписать его долгое отсутствие.

— Это друзья, — сказал им Валентин, указывая на Петонисту, быстро ехавшего на своем мустанге по направлению к селению. Затем он объяснил им, что Единорог предупредил воинов своего племени об их приезде.

— Слава Богу! — воскликнул дон Пабло. — Наконец-то мы отдохнем в безопасном месте. Скорее едем!

— Боже упаси торопиться, друг мой. Мы, напротив, должны ехать как можно медленнее: команчи, без сомнения, готовят нам встречу, и если мы приедем раньше времени, мы расстроим их планы.

— Ну что ж, в сущности, это для нас безразлично, — сказал дон Пабло, — нам бояться теперь нечего, мы можем ехать шагом. Возблагодарим Бога за то, что Он даровал нам спасение, — добавил он, молитвенно поднимая глаза к небу.

И маленький отряд мелкой рысцой двинулся к индейскому селению.

ГЛАВА XVIII. Любовь

Через час всадники въехали на невысокий холм. С этого холма они увидели почти напротив себя, на расстоянии мили, большое селение, а перед ним — три отряда воинов-индейцев. Увидев белых, индейцы галопом поскакали к ним навстречу, стреляя из ружей холостыми патронами, размахивая бизоньими плащами, издавая воинственные крики, — одним словом, совершая все церемонии, соответствовавшие дружелюбной встрече гостей.

Валентин сделал своим товарищам знак последовать примеру индейцев, и охотники, которые только и ждали случая показать свою ловкость, вихрем помчались с холма, крича и стреляя из ружей, что привело в неистовый восторг краснокожих.

После обмена обычными в этом случае приветствиями, команчи стали возле охотников полукругом, и Петониста, подъехав к Валентину, протянул ему руку со словами:

— Мой бледнолицый брат — приемный сын моего племени, он здесь у себя дома. Команчи счастливы видеть его. Чем дольше он останется у них вместе со своими товарищами, тем для них будет приятнее. Брату моему приготовлена хижина, другая хижина будет отдана в распоряжение Белой Лилии, а третья — его друзьям. Мы убили много бизонов, и брат мой будет есть их мясо вместе с нами. Когда брат наш нас покинет, сердца наши наполнятся печалью. А потому пусть брат мой останется с команчами как можно дольше, если он желает видеть их счастливыми.

Валентин, хорошо знавший индейские обычаи, приветливо ответил на эту речь, и после этого оба отряда соединились и въехали в селение под звуки дудок, рогов и других индейских музыкальных инструментов. Звуки эти смешивались с криками женщин и детей и с собачьим воем, и все это, взятое вместе, производило такую какофонию, ужаснее которой представить себе невозможно. Доехав до площади, всадники сошли с лошадей, и вождь пригласил гостей в отведенные им хижины.

Валентин поблагодарил Петонисту за гостеприимство и, оставив донью Клару вместе с Солнечным Лучом отдыхать, вошел в свою хижину, предупредив товарищей, чтобы они были осторожны с команчами, которые, как и все индейцы вообще, действуют всегда под впечатлением минуты, крайне щепетильны и в высшей степени вспыльчивы.

Курумилла, не произнеся ни слова, улегся, как сторожевой пес, возле двери хижины доньи Клары.

Как только женщины остались одни, Солнечный Луч уселась у ног доньи Клары и, устремив на нее светлый и исполненный нежности взгляд, сказала:

— Довольна ли мною сестра моя Белая Лилия? Хорошо ли я исполнила свой долг относительно нее?

— Какой долг исполнили вы относительно меня, глупенькая? — ответила молодая девушка шутя и провела при этом рукою по длинным черным волосам индианки.

— Спасти вас, сестра моя, — сказала та с нежностью, — и доставить вас в сохранности к моим соплеменникам.

— А! Вот что! Бедное дитя! Преданность твоя была безгранична, не знаю, чем я могу отблагодарить тебя за нее.

— Не будем говорить об этом, — сказала индианка, покачав своей хорошенькой головкой. — А теперь, так как сестре моей уже больше ничто не угрожает, я покину ее.

— Ты хочешь оставить меня, Солнечный Луч? — воскликнула донья Клара с беспокойством. — Зачем же?

— Да, — серьезно ответила молодая женщина, и брови ее при этом сурово сдвинулись. — Мне нужно выполнить еще один долг. Сестра моя знает, что я дала клятву, а клятва священна. Я должна идти!

— Но куда же ты хочешь идти, дитя? Откуда появилась у тебя эта внезапная мысль покинуть меня? Что ты намереваешься сделать? Куда именно идешь ты?

— Пусть сестра моя не спрашивает меня, ее вопросы только огорчают меня. Я не могу ей ответить на них.

— Так ты скрываешь от меня тайну, Солнечный Луч? Ты не хочешь довериться мне? Безумная! Неужели ты думаешь, что я не знаю, что именно ты намереваешься сделать?..

— Сестра моя знает мое намерение? — перебила индианка свою собеседницу, и глаза ее при этом сверкнули, а по телу пробежала нервная дрожь.

— Ну, конечно, Боже мой! — ответила молодая девушка с улыбкой. — Единорог — великий воин, и сестра моя, без сомнения, спешит к нему?

— Нет, — ответила та. — Солнечный Луч намеревается отомстить.

— О, бедное дитя мое! — воскликнула донья Клара, обнимая молодую женщину. — Я знаю, от какой ужасной катастрофы тебя спас Валентин.

— Кутонепи — великий воин, Солнечный Луч любит его. Но Станапат — собака, сын волчицы.

Обе молодые женщины заплакали и стали обнимать и целовать друг друга. Индианка первая оправилась от душившего ее горя, энергичным движением вытерла слезы с покрасневших глаз и вырвалась из объятий своей подруги.

—Зачем плакать? — сказала она твердо. — Только трусы и слабые плачут и стонут! Индейские женщины не плачут, когда их оскорбят, они мстят! Сестра моя должна отпустить меня! Я ей больше ничем не могу быть полезна, другие обязанности ожидают меня.

— Иди же, бедная сестра, и поступай так, как тебе велит твое сердце. Я не имею права ни задерживать тебя, ни мешать тебе поступить по-своему.

— Спасибо, — сказала индианка, — сестра моя добра. Владыка Жизни не покинет ее.

— Разве ты не можешь довериться мне и сказать, что ты хочешь сделать?

— Я не могу этого.

— Скажи мне, по крайней мере, в какую сторону ты пойдешь?

Индеанка в ответ на это только головой покачала.

— Разве лист, сорванный ветром с кустарника, знает, в какую сторону понесет его ветер? Я — лист, сорванный ветром. Пусть сестра моя больше не спрашивает меня ни о чем.

— Если ты этого хочешь, я замолчу. Но прежде чем нам расстаться, позволь мне сделать тебе подарок, который напомнит обо мне, когда я буду далеко от тебя.

Услышав эти слова, Солнечный Луч очаровательным жестом положила руку на сердце.

— Сестра моя там! — взволнованно сказала она.

— Послушай, — начала снова молодая девушка, — сегодня ночью я подарила тебе браслет. Вот, возьми еще один. Эти украшения для меня лишние, и я буду счастлива, если они понравятся тебе.

Сказав это, донья Клара сняла с руки другой браслет и надела его на руку индианки.

Та не противилась этому, и когда браслет был надет, она поцеловала его несколько раз, затем подняла голову и протянула руку молодой мексиканке.

— Прощай, — сказала она ей растроганным голосом. — Пусть сестра моя просит своего Бога за меня — говорят, Он всемогущ, может быть, Он придет мне на помощь.

— Надейся, бедное дитя! — сказала донья Клара, обнимая молодую индианку.

Солнечный Луч печально покачала головой и, сделав своей подруге последний прощальный знак, бросилась, как испуганная лань, к двери и скрылась за ней.

После ухода Солнечного Луча донья Клара долгое время была погружена в задумчивость.

Туманные намеки индианки и ее смущение затронули в сильнейшей степени ее любопытство. Кроме того, интерес, который возбудила в ней эта странная дикарка, оказавшая ей такую большую услугу, невольно заставлял ее беспокоиться за нее: молодую девушку томило предчувствие, что Солнечный Луч покинула ее для того, чтобы исполнить один из тех смелых поступков, которые так свойственны индейцам и совершаются ими без всякой посторонней помощи.

Прошло несколько часов. Молодая девушка перебирала в памяти странные события, следовавшие одно за другим, которые привели ее в то место, где она находилась в настоящее время.

Вдруг слуха ее коснулся чей-то подавленный вздох. Она с Удивлением подняла голову. Какой-то человек в смиренной позе стоял перед ней, опершись об один из столбов хижины, устремив на нее глаза с загадочным выражением. Это был Шоу, сын Красного Кедра.

Донья Клара покраснела и в смущении опустила глаза. Шоу хранил глубокое молчание. Не спуская с нее глаз, опьяненный счастьем, он смотрел на нее.

Молодая девушка была одна в жалкой индейской хижине. Перед нею стоял человек, который уже несколько раз благородно рисковал жизнью ради нее, и это не могло не навеять на нее смутной тревоги. Ею овладело странное смущение, грудь ее стала учащенно подниматься, она не могла дать себе отчета в том невыразимо сладостном чувстве, которое по временам дрожью пробегало по ее телу. Взгляд ее, затуманенный негой против ее воли, как прикованный остановился на этом человеке, красивом как Адонис, с гордым взглядом, независимым характером, — человеке, который стоял теперь перед ней склонившись и которого одно недовольное движение ее бровей заставляло бледнеть, — его, это дикое дитя лесов, которое никогда ни признавало иного господина над собой, кроме собственной воли.

Хотя слово любовь было еще не знакомо молодой девушке, тем не менее с некоторых пор в душевном мире ее совершился переворот: она начинала понимать тот божественный союз двух душ, когда одна душа навеки сливается с другою в мыслях и чувствах, в радости и в горе. Одним словом, в ней просыпалась любовь!

— Чего хотите вы от меня, Шоу? — спросила она его робко.

— Я хочу сказать вам, сеньорита, — ответил тот резким тоном, но в котором, однако же, слышалась безграничная нежность, — что когда вам понадобится человек, который дал бы убить себя ради вас, вам не придется его искать, потому что я здесь.

— Благодарю вас, — сказала она, невольно улыбнувшись этому своеобразному признанию, а главное той манере, с которой оно было сделано, — но ведь здесь нам опасаться нечего.

— Может быть, — ответил он. — Но никто не знает, что случится с нами завтра.

Одно из женских свойств — любовь к укрощению диких зверей.

Женщина — существо впечатлительное, и любовь гнездится у нее скорее в голове, чем в сердце.

Любовь для женщины — или удовлетворение гордости, или борьба, так как она слаба от природы, то у нее всегда возникает стремление покорять других, а в особенности брать верх вначале — для того, чтобы позднее сделаться рабой того, кого она полюбит, после того как докажет ему свою силу, заставив его покорно лечь у ее ног.

Вследствие этого вечного закона контрастов, который управляет миром, женщина полюбит только такого человека, который тем или иным путем сумеет польстить ее гордости. По крайней мере, в прериях это именно так. Я вовсе не имею намерения говорить о прекрасных европейских женщинах, которые все — прелесть и очарование и которые, как ангелы, прикасаются к роду человеческому только кончиками своих маленьких крылышек, которыми они слегка касаются земли. Донья Клара была мексиканкой. Исключительное положение, которое она занимала среди индейцев, опасности, которым она подвергалась, скука, которая ее томила, — все это, вместе взятое, должно было расположить ее в пользу молодого человека, в котором она свойственным всем женщинам душевным чутьем увидела страстную любовь к ней. Она позволила себе ответить ему и поощрить его к дальнейшему разговору. Была ли это игра с ее стороны? Было ли это искренне? Никто не мог бы ответить на этот вопрос: сердце женщины — книга, в которой ни один мужчина еще не прочел по складам и одного слова.

Между молодыми людьми началась одна из тех длинных и очаровательных бесед, в которой слово любовь не произносится, но оно все время замирает на губах, заставляя сердце трепетать в сладком опьянении, погружая его в божественный экстаз. Беседы эти почти забываются в зрелом возрасте, но они делают такими счастливыми тех, кто переживает их. Шоу, ободренный добротой доньи Клары, стал совсем другим человеком. Он нашел в своем сердце выражения, которые заставляли вздрагивать молодую девушку и против ее воли погружали ее в тревогу, которой она не могла себе объяснить.

В назначенный Петонистой час у входа в хижину показался воин-команч и своим приходом неожиданно прервал их беседу.

Человеку этому было поручено отвести чужестранцев к вождю, чтобы они могли принять участие в обеде.

Донья Клара тотчас же вышла. Шоу последовал за нею с сердцем, переполненным счастьем. А между тем что же именно сказала ему донья Клара? Ничего! Но она позволила ему говорить, она слушала его внимательно и улыбалась в ответ на его слова. Для бедного молодого человека и этого было достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым так, как он ни разу не был счастлив до сих пор.

Валентин, дон Пабло и оба индейца ожидали донью Клару. Как только она пришла, они все вместе отправились к вигваму вождя. Впереди них шел индеец, указывая им дорогу.

ГЛАВА XIX. Танец Старых Собак

Петониста принял своих гостей со всеми тонкостями индейской любезности, ухаживал за ними и просил их есть, как только замечал, что какое-нибудь блюдо пришлось им по вкусу. Бледнолицему не всегда бывает приятно участвовать в индейском пиршестве. Этикет краснокожих требует, чтобы гости ели все, что им предложат, не оставляя ни крошки на тарелке. Противиться этому — значит нанести хозяину тяжкое оскорбление, а потому положение людей, не отличающихся склонностью к обжорству, бывает часто очень неприятным, они оказываются тогда, благодаря необыкновенной вместимости индейских желудков, поставленными перед тягостной необходимостью или расстроить себе пищеварение, или затеять ссору, которая зачастую влечет за собой серьезные последствия.

Dura lex, sed lex [Закон суров, но это закон (лат.)].

К счастью, на этот раз ничего подобного не случилось, и обед закончился, к общему удовольствию, вполне благополучно.

Когда все кончили есть, Валентин встал и, два раза поклонившись собранию, обратился к вождю.

— Благодарю брата моего, — сказал он ему, — от имени своего и своих товарищей, за его радушный прием. Даже через тысячи лун воспоминание о нем не изгладится из моего сердца. Но воины не должны непрерывно есть, когда у них серьезное дело. Желает ли брат мой Петониста услышать новости, которые я намереваюсь сообщить ему?

— У моего брата есть вести, касающиеся только меня, или в деле этом заинтересовано все племя?

— Дело мое касается всего племени.

— О-о-а! Пусть брат мой имеет терпение. Завтра — даже, может быть, через несколько часов — возвратится наш великий вождь Единорог, и брат мой тогда переговорит с ним.

— Если бы Единорог был здесь, — возразил с живостью Валентин, — двух слов было бы достаточно. Но он отсутствует, а время дорого. Во второй раз прошу брата моего выслушать меня.

— Хорошо. Если уж брат мой этого так желает, через некоторое время все вожди соберутся в великой хижине врачевания, над подземельем, в котором горит огонь Моктекусомы [Моктекусома (Монтесума) — речь здесь идет о Моктекусоме II, верховном правителе ацтекской империи (1502-1520)].

Валентин в знак согласия кивнул головой.

Мы расскажем здесь подробно об огне Моктекусомы, за что читатели будут, без сомнения, нам признательны.

Странный обычай этот сохраняется индейцами, в особенности команчами, из года в год и существует и поныне. Индейцы рассказывают, что в эпоху покорения государства ацтеков Кортесом [Ацтекская империя пала в первой половине XVI в. под натиском испанских конкистадоров (дословно — завоевателей), во главе которых стоял Эрнандо Кортес] Моктекусома — грозный владыка — за несколько дней до своей смерти, предчувствуя участь, его ожидавшую, зажег священный огонь и приказал их предкам поддерживать его, не давая ему угаснуть до того дня, когда он возвратится, чтобы освободить свой народ от испанского ига. Хранение этого огня было поручено избранным воинам.

Огонь этот был помещен в подземелье в медном кувшине и поставлен на небольшом алтаре, где он и тлел под грудой пепла. Моктекусома в то же время заявил, что он возвратится вместе с солнцем, своим отцом, при первых проблесках дня, а потому многие индейцы по утрам залезают на крыши своих хижин, в надежде увидеть, наконец, возвращение своего любимого правителя, сопровождаемого дневным светилом.

Бедняки — индейцы всегда лелеют в душе мечту о своем будущем освобождении и убеждены, что это событие непременно случится, если только по какому-нибудь обстоятельству, которого предвидеть невозможно, священный огонь не потухнет.

Еще лет пятьдесят тому назад хранители священного огня сменялись только через каждые двое суток. Таким образом, они проводили сорок восемь часов без сна и без пищи. Часто случалось, что несчастные бывали удушены углекислым газом, скоплявшимся в узком подземелье, или же умирали от истощения при исполнении своего священного долга. В этих случаях, по словам индейцев, тела мертвецов относились в грот к чудовищному змею, который и пожирал их.

В настоящее время это странное верование значительно ослабло в индейцах, хотя почти во всех селениях можно найти священный огонь Моктекусомы. Но его уже охраняют менее тщательно, и змей поставлен перед необходимостью самому добывать пропитание.

Теперь возвратимся к нашему рассказу.

Вождь племени подозвал старого индейца, стоявшего у одной из стен хижины, и приказал ему созвать остальных вождей на совет.

В команчских селениях старики, не способные служить на войне и не успевшие возвыситься до ранга вождя, обыкновенно исполняют роль глашатаев. Они взбираются на крышу хижины и с этой импровизированной кафедры громким голосом, выразительно жестикулируя, созывают народ.

Когда совет был созван, Петониста сам повел своих гостей в хижину, названную великой хижиной врачевания.

Это была обширная комната, совершенно лишенная мебели. В середине ее горел громадный костер. Вокруг огня, храня глубокое молчание, сидело человек двадцать вождей. Обыкновенно чужестранцы не присутствуют на подобных совещаниях индейцев, но в данном случае обычай был нарушен ввиду того, что Валентин и Курумилла были приемными сыновьями этого племени.

В углу хижины было поставлено кресло для доньи Клары, которая получила эту привилегию, недоступную для индейской женщины, благодаря тому, что она была белокожей и к тому же в ее жилах текла королевская кровь. Когда все уселись по местам, вошел носитель священной трубки мира и поднес ее Петонисте. Тот наклонил трубку на все четыре стороны и немного покурил из нее. После этого, не выпуская самой трубки из рук, он дал затянуться каждому из присутствующих. Когда трубка обошла всех, вождь передал ее обратно носителю трубки, и тот высыпал из нее пепел в костер, произнося при этом таинственные заклинания солнцу — этому источнику всего благого в этом мире, и после этого вышел.

— Уши наши открыты. Пусть брат мой, великий бледнолицый охотник, начинает говорить. Мы сняли кожу с наших сердец, и слова, которые выйдут из его груди, будут тщательно собраны нами. Мы с нетерпением ожидаем, чтобы он заговорил, — сказал вождь, вежливо поклонившись Валентину.

— То, что я хочу сказать, не отнимет у вас много времени, — ответил охотник. — Считают ли себя мои братья до сих пор верными союзниками бледнолицых?..

— А почему же нет? — с живостью перебил Валентина вождь. — Великие бледнолицые сердца были постоянно добры к нам, они покупают у нас шкуры бизонов и дают нам взамен порох, пули и ножи для скальпирования. Когда мы бываем больны, бледнолицые ухаживают за нами и снабжают нас всем, что нам нужно. Когда зима бывает очень жестокой и бизоны уходят, и голод дает о себе знать в наших селениях, бледнолицые приходят к нам на помощь. Почему же нам не быть их союзниками? Команчи не бывают неблагодарными: сердца их благородны и великодушны. Они никогда не забывают благодеяния, оказанного им. Мы будем друзьями бледнолицых, пока на земле светит солнце.

— Благодарю вас, вождь, — сказал на это охотник. — Я счастлив, что слышу от вас такие речи, потому что для вас настало время доказать нам вашу дружбу.

— Что хочет сказать этим мой брат?

— Апачи вырыли топор войны против нас. Их войско уже в пути, оно хочет окружить и захватить Сына Крови, нашего друга. Я пришел спросить, желают ли мои братья в этом случае прийти нам на помощь? Мы намерены отбросить неприятеля и разбить его наголову.

Наступило непродолжительное молчание. Индейцы, казалось, глубоко задумались о словах охотника. Наконец Петониста заговорил, предварительно бросив вопросительный взгляд на остальных участников собрания.

— Враги моего брата и Сына Крови — также и наши враги, — сказал он громким, твердым голосом. — Мои молодые воины пойдут на помощь к бледнолицым. Команчи не допустят, чтобы нанесено было оскорбление кому-либо из их союзников. Пусть брат мой возрадуется ответу на его просьбу. Единорог, я в этом уверен, не ответил бы иначе, если бы он присутствовал на собрании. Завтра на восходе солнца все воины племени двинутся в поход на помощь Сыну Крови. Я сказал. Хорошо ли я говорил, могущественные вожди?

— Отец наш говорил хорошо, — ответили вожди, кланяясь. — Все будет сделано так, как он того желает.

— О-о-а! — продолжал Петониста. — Пусть сыны мои приготовятся достойным образом отпраздновать прибытие в наше селение бледнолицых друзей и покажут им, что мы — воины, не знающие страха. Старые Собаки будут плясать в хижине врачевания.

Крики радости были ответом на это заявление.

У индейцев, которых считают так мало цивилизованными, существует множество тайных союзов, имеющих много сходства с франкмасонством [франкмасонство — религиозно-этическое течение, приверженцы которого, франкмасоны (дословно — вольные каменщики), объединялись в тайные иерархически построенные организации — ложи]. Общества эти различаются своим пением, танцами и отличительными знаками. У команчей существует одиннадцать подобных союзов для мужчин и три — для женщин.

Мы будем говорить здесь только о союзе Старых Собак, к которому принадлежат только самые знаменитые воины племени, их пляска назначается только перед каким-нибудь походом, для того, чтобы умилостивить Владыку Жизни.

Чужестранцы вместе с индейцами, принимавшими участие в совете, взошли на крышу хижины совета, и когда все разместились на ней, церемония началась. Сначала послышались звуки, издаваемые боевыми свистками, сделанными из человеческих берцовых костей, а вслед за тем появились и сами Старые Собаки в количестве девяноста человек. Часть из них была одета в белые рубашки, сшитые из кожи каменного барана, другие были в красных и голубых рубашках, а также в красных мундирах, подаренных команчам североамериканцами, когда те посетили их в пограничных фортах. Некоторые индейцы были обнажены до пояса, и их тела были расписаны коричневой и красной краской, другие, самые знаменитые, носили массивные головные уборы из перьев ворона, на концах которых были прикреплены небольшие пуховые кисточки. Перья эти ниспадали у индейцев ниже пояса, а посреди торчал хвост индейского дикого пастуха и хвост королевского орла. Большинство Старых Собак носило вокруг шеи узкую перевязь красного цвета, спускавшуюся сзади до колен, она была связана на поясе бантом. На правом боку у них красовался большой пучок совиных перьев — отличительный знак этого союза. Все имели на шее длинные свистки inkochekas, а в левой руке оружие: ружье, лук или булаву. В правой руке у них были chichikoue, непременная принадлежность этого общества. Chichikoue — палка, украшенная белыми и голубыми бусами, сплошь увешанная копытами различных животных. На одном конце этой палки было воткнуто орлиное перо, а из-под него свисал кусок кожи, расшитый бисером и украшенный скальпами.

Воины образовали круг. В центре его поместились пятеро богато одетых индейцев, а между ними был поставлен барабан. Они время от времени били в него. Кроме них, тут же стояли еще два индейца, бившие в тамбурин.

После нескольких быстрых и сильных ударов в барабан индейцы стали что-то насвистывать на дудках, и танец начался.

Они прежде всего сбросили на землю свои одеяния, некоторые из них стали плясать в центре круга, нагибаясь вперед и одновременно дрыгая обеими ногами. Другие Собаки плясали без всякого порядка, но большинство из них составляло тесно сгрудившуюся толпу людей, нагибавших головы и верхнюю часть туловища. В продолжение всей пляски барабан и дудки производили ужаснейший шум. В общем, зрелище это было и интересно, и очень оригинально. Танец длился уже довольно много времени и, по всей вероятности, закончился бы не скоро, как вдруг раздались пронзительные и ужасные воинственные крики. Вслед за ними послышались выстрелы, и апачская кавалерия как буря налетела на команчей, размахивая оружием и издавая страшный вой.

Черный Кот с пятью сотнями апачей произвел на команчей неожиданную атаку. Началась страшная паника. Женщины и дети бегали как потерянные по всему селению, преследуемые жестокими противниками, которые умерщвляли их и скальпировали без всякого сожаления, в то время как команчи, в большинстве случаев плохо вооруженные, безуспешно силились сомкнуться, чтобы сделать отчаянную попытку отбросить неприятеля.

Охотники находились на крыше священной хижины, а потому положение их было как нельзя более опасным. К счастью, следуя своим привычкам вольных охотников, они не расстались со своим оружием. Валентин сразу понял всю опасность положения. Он сознавал, что только чудо могло их спасти. Став впереди молодой девушки, совершенно растерявшейся от испуга, чтобы защитить ее своим телом, он обратился к товарищам.

— Друзья! — сказал он им твердо. — Победить мы не можем, так будем же защищаться до последнего.

— Мы готовы умереть! — ответил гордо дон Пабло, и с этими словами он сильным ударом приклада сбил апача, карабкавшегося на крышу, на которой они стояли.

ГЛАВА XX. Рукопашный бой

Для того, чтобы объяснить читателю причину этого внезапного нападения апачей на селение команчей, мы должны возвратиться к Красному Кедру. Черный Кот покинул совет и отправился к разбойникам. Те были готовы следовать за ним. Между тем Красный Кедр, заметив, что волнение в лагере индейцев не только не улеглось, но как будто с каждой минутой стало возрастать, не мог воспротивиться желанию спросить предводителя о том, что все это значило и что именно произошло.

Черный Кот поспешил удовлетворить его любопытство, рассказав ему о чудесном бегстве доньи Клары, которая скрылась вместе со своими спутниками неизвестно куда. С самого утра лучшие воины отыскивали следы беглецов и никак не могли найти их.

Красный Кедр был далек от подозрения, что молодая девушка, которую он оставил в своем лагере, и та, которую разыскивали апачи, была одним и тем же лицом. Он несколько минут размышлял.

— Скольких бледнолицых разыскиваете вы?

— Троих.

— Никого другого не было с ними?

— Нет, было еще несколько человек, — ответил предводитель, сдвинув брови и яростно сверкнув глазами. — С ними было двое краснокожих, и один — презренный корас, изменник своего племени.

— Прекрасно, — сказал на это Красный Кедр. — Пусть брат мой отведет меня к вождям, я скажу им, где находятся их пленные.

— Брату моему это известно? — с живостью воскликнул Черный Кот.

Красный Кедр вскинул ружье на плечо и ничего не ответил. Оба они тем временем подошли к хижине совета. Красный Кедр вызвался отвечать на все вопросы, которые будут ему предложены, приняв все последствия своего сообщения на себя. До этого времени на совете не было произнесено ни единого слова. Индейцы, сидя на корточках, терпеливо ожидали исполнения данного их предводителем обещания. Тот сел на свое место возле огня и, обратившись к вождям, сказал:

— Вот бледнолицые охотники.

— Отлично, — ответил один из старых воинов. — Пусть они говорят, вожди выслушают их.

По знаку Черного Кота Красный Кедр приблизился, оперся на свое ружье и заговорил:

— Мои краснокожие братья, — сказал он ясным и твердым голосом, — точно так же, как и мы, утомлены постоянными набегами человека, не принадлежащего ни к какой нации, ни к какому племени, которого зовут Сыном Крови. Если они пожелают отдать себя под руководство человека опытного, такого, который уже в течение многих лет изучал и изучил до тонкости все хитрости, на которые способен этот разбойник, они, несмотря на довольно значительные силы, имеющиеся в его распоряжении, с позором изгонят его из прерии и принудят возвратиться за границу и на вечные времена покинуть богатые охотничьи земли, на которых он чувствует себя хозяином.

— Мы ждем, чтобы брат наш высказался яснее и откровеннее, оставив пустословие! — нетерпеливо перебил его Черный Кот.

— Именно это я и намерен сделать, — ответил скваттер. — Пленные, которые бежали от вас, были, без сомнения, дороги вам, так как среди них была белая женщина. Вы дали им бежать — надо их найти.

— Брат мой не указал нам места, где они укрылись. Красный Кедр пожал плечами.

— А между тем узнать это нетрудно, — сказал он. — У беглецов было по дороге к границе только одно место, где они могли найти убежище.

— Какое же это место? — спросил Черный Кот.

— Это летнее селение команчей — жителей гор. Они — преданнейшие союзники Сына Крови, соплеменники Единорога. Это племя совершенно отреклось от верований своих предков, чтобы попасть в полнейшую зависимость от бледнолицых, и им вы должны бы послать юбки. Не ищите ваших пленных в ином месте, они там.

Пораженные справедливостью доводов, представленных им Красным Кедром, индейцы стали выражать удовольствие и приготовились слушать еще с большим вниманием то, что им скажет охотник.

— Братья мои должны сделать следующее, — продолжал скваттер. — Прежде всего напасть на селение команчей, затем тотчас же выступить в поход против Сына Крови.

— Хорошо, — сказал Станапат, — брат мой мудрый человек, я знаю его давно, советы его хороши, но теокали, в котором живет Сын Крови, хорошо защищено. Каким способом брат мой надеется завладеть им?

— Пусть брат мой выслушает меня, — сказал Красный Кедр. — Со мной десять храбрых охотников, но кроме них я оставил еще восемьдесят вооруженных ружьями людей на реке, на одном из островов, где они стали лагерем в ожидании моего возвращения. Отряд, предназначенный для атаки теокали, должен окружить его, но не действовать сломя голову, а оставаться в засаде, в то время как я вместе с Черным Котом и его племенем совершу нападение на селение команчей. Как только пленные окажутся в наших руках, я возвращусь на остров, где оставил моих молодых людей, и приду с ними вместе к Черному Коту, чтобы помочь брату моему Станапату завладеть теокали, которое не выдержит этой атаки.

Это обещание, произнесенное скваттером громким, твердым голосом, произвело на присутствующих именно то впечатление, на которое он и рассчитывал.

Перспектива грандиозного грабежа, которому они могут предаться, и мысль о тех богатствах, которые собраны в теокали, так сильно повлияла на краснокожих, что они стали думать только о том, как бы скорее завладеть им.

Тем не менее лица их оставались невозмутимо спокойными и не выдавали волновавших их чувств. Черный Кот спокойно и холодно поблагодарил Красного Кедра и сказал ему, что он может удалиться, пока вожди будут обсуждать предложенный им вопрос.

Скваттер поклонился собранию и в сопровождении своих товарищей вышел из хижины.

— Ну что же? — спросила его Белая Газель. — Как вы думаете, что предпримут краснокожие?

— Будьте спокойны, — ответил скваттер с загадочной улыбкой, — я знаю индейцев. План, который я им предоставил, очень прост, он дает им слишком много выгод, чтобы они отказались от него. Я могу заранее уверить вас, что они последуют ему во всех пунктах.

— Далеко ли отсюда до селения команчей?

— Оно недалеко. Если сейчас двинуться в путь, то к вечеру мы уже были бы там.

Молодая девушка облегченно вздохнула, и при этом яркая краска залила ее хорошенькое личико.

Красный Кедр, наблюдавший за ней исподтишка, не мог удержаться, чтобы не пробормотать сквозь зубы:

— Я должен прежде всего найти ключ к этой загадке.

И оба они вошли в палатку.

На совете все произошло именно так, как предсказал Красный Кедр. После недолгого обсуждения, касавшегося скорее способа приведения плана в исполнение, чем самого плана, было единогласно решено принять предложение скваттера. Час спустя все пришло в движение в лагере. В одном месте воины спешили присоединиться к своим отрядам, в другом сформировывались самые отряды. Одним словом, происходило невообразимое смятение. Черный Кот стал во главе войска, к которому присоединились и бандиты, и все оно двинулось к селению команчей.

Индейцы уже находились часов шесть в пути, когда взошли на высокий холм, откуда было, как на ладони, видно селение команчей.

Доносившийся к ним оттуда визг дудок и пение служили ясным доказательством того, что неприятель совершает какую-то праздничную церемонию и не подозревает об угрожающей ему опасности.

Индейцы остановились, стали совещаться и отдавать последние распоряжения.

У команчей два рода селений: летние и зимние. Зимние помещения их строятся тщательнее летних и состоят из легких и даже красивых двухэтажных строений. Но команчи, точно хищные птицы, непрерывно производят нападения на соседей, которые отвечают им тем же, а потому они строят свои жилища на вершинах скал, как орлы, и стараются по возможности сделать их неприступными.

Общий вид зимнего селения команчей в высшей степени странен — оно представляет собою две высокие пирамиды, разделенные на восемь этажей, построенные по обе стороны пропасти, через которую перекинут мост. Эти пирамиды вмещают до пятисот обитателей, которые с высоты этого укрепления способны защищаться от целой тучи неприятелей.

В зимних жилищах команчей двери совершенно отсутствуют, и если индеец желает войти в дом, он приставляет к крыше лестницу и, взойдя на нее, спускается затем через окошко — из верхнего этажа в нижний. Если лестница убрана, в дом войти невозможно. Зимнее селение команчей находилось на вершине скалистой горы, на краю глубочайшей пропасти, и обитатели его выходили из него с помощью раскладных лестниц, как это делается в некоторых швейцарских деревнях. Но во время войны лестницы эти бывали убраны и добраться до селения можно было только по высеченным там и здесь в скале ступеням. В летних селениях индейцы живут только в мирное время, во время жатвы или охоты. Но если настают холода или им угрожает война, они немедленно переходят на зимние квартиры.

Все летние селения одинаковы. Селение команчей, на которое апачи хотели совершить нападение, было окружено высоким частоколом и широким рвом. Но плохо содержащиеся укрепления его почти развалились, ров был во многих местах засыпан обвалившейся землей, а частокол, благодаря индейским женщинам, которые выдергивали из него жерди на топливо, во многих местах представлял собой зияющие отверстия.

Апачи должны были прежде всего постараться спуститься в долину никем не замеченными, что было бы для европейского войска в высшей степени затруднительным, но индейцы, война которых состоит главным образом из засад и неожиданных нападений, умеют легко преодолевать такие затруднения.

Решено было разделить отряд на три части. Первый должен был находиться под командой Черного Кота, второй — под предводительством другого вождя, третьим должен был командовать Красный Кедр. Всем отрядам поручалось спуститься в долину ползком и незаметно приблизиться к селению. Конница же должна была остаться на холме и только тогда броситься на неприятеля, когда пехота уже войдет в селение. Заготовив предварительно факелы для того, чтобы произвести поджог в селении неприятеля, отряды стали незаметно спускаться в долину. Спуск продолжался около часа. Очутившись в долине, воины могли считать, что самое трудное для них позади: густые кустарники и деревья, росшие в долине, полностью скрывали их от взоров неприятеля. Наконец, шаг за шагом, они достигли частокола. Первым подошел к селению Черный Кот. Он завыл по-волчьи, и в ответ на этот вой раздался точно такой же вой со стороны предводителей остальных двух отрядов. Тогда Черный Кот, убедившись в том, что он может получить подкрепление, схватил свой боевой свисток и издал пронзительный свист. Все индейцы его отряда разом поднялись с земли и ринулись в селение, издавая страшные воинственные крики. Все три отряда вошли в селение с разных сторон, давя и убивая на ходу обезумевших от ужаса жителей, зажигая факелы и бросая их на соломенные кровли хижин, которые тотчас же вспыхивали. Пламя быстро стало переходить от одной хижины к другой. Несчастные команчи, застигнутые врасплох во время торжественной церемонии, окруженные пламенем и атакованные со всех сторон свирепыми противниками, которые метались в огне, как стая демонов, убивая и скальпируя женщин и детей, были повергнуты в глубочайшее отчаяние и потому оказывали неприятелю лишь слабое сопротивление. Тем временем огонь охватил все селение, воздух стал раскаленным, и в нем с трудом можно было дышать. Тучи искр и дыма носились вместе с ветром во все стороны и слепили и ели глаза. Охотники, стоя на крыше, отчаянно дрались, не надеясь уже на спасение, но решив по крайней мере заставить врагов дорого заплатить за их жизнь. Они уже были окружены кольцом огня, но не обращали на это внимания.

Между тем, когда первое впечатление ужаса прошло, нескольким команчам удалось объединиться и они стали храбро биться с неприятелем.

Вдруг из толпы сражающихся выбежала вперед Белая Газель. Глаза ее горели, зубы были стиснуты, а за ней следом бросились Красный Кедр и разбойники.

— Сдавайтесь! — крикнула она Валентину.

— Негодяй! — ответил тот, приняв ее за мужчину. — Вот мой ответ.

И он выстрелил в молодую девушку из пистолета. Пуля попала в руку Урса. Он изрыгнул страшное проклятие и бросился в толпу сражающихся.

— Еще раз говорю, сдавайтесь!.. — сказала молодая девушка. — Вы видите, что вас сейчас убьют!

— Нет! Тысячу раз нет! — воскликнул Валентин. — Я не сдамся.

Газель бросилась вперед и, прежде чем друзья ее могли сообразить, в чем дело, она, карабкаясь руками и ногами, взобралась на крышу, кинулась, как тигрица, на донью Клару и, приставив ей ко лбу дуло револьвера, крикнула с яростью:

—Сдашься ли ты, наконец?

— Берегись, нинья, берегись! — крикнул ей Сандоваль. Но было поздно. Курумилла ударом приклада сшиб ее с ног. Разбойники поспешили к ней на помощь, но Валентин и его друзья отбросили их. Над телом молодой девушки, упавшей без чувств, разгорелся ужасный рукопашный бой. Валентин бросил быстрый взгляд вокруг и неожиданным движением схватил донью Клару и спрыгнул вместе с нею с крыши на землю. Он упал посреди команчей, которые приветствовали его радостными криками.

Охотник, не теряя времени, опустил девушку, полумертвую от страха, на землю и, став во главе воинов, вдруг так ловко и неожиданно произвел натиск на неприятеля, что тот, в свою очередь, вынужден был отступить.

Дон Пабло и остальные охотники присоединились к Валентину.

— Еще бы! Как здесь жарко! — сказал француз, волосы его и брови были опалены. — Мы обязаны этим нашему другу Красному Кедру. Положительно, я был неправ, что не умертвил его.

Тем временем команчи, оправившись от ужаса, разыскали свое оружие и стали защищаться, и апачи начали постепенно отступать. Разбойники, в отчаянии от того, что дитя их ранено, окружили молодую девушку и старались привести ее в чувство, но усилия их были бесплодны. Только Красный Кедр все еще бился во главе своего отряда с команчами и причинял им большой урон.

Настала ночь, а битва продолжалась при зловещем свете пожара.

Валентин отвел в сторону Петонисту и сказал ему на ухо несколько слов.

— Хорошо! — ответил тот. — Брат мой — великий воин. Он спасет мое племя.

Он тотчас же отошел, сделав нескольким воинам знак следовать за собой.

Донья Клара недолго предавалась отчаянию. Когда первое впечатление ужаса покинуло ее, она встала и взяла в руки револьвер.

— Не беспокойтесь обо мне, — сказала она Валентину и своему брату, — исполняйте ваш долг честных охотников. Если на меня нападут, я сумею защититься.

— Я останусь с вами, — сказал Шоу, бросив на нее пламенный взгляд.

— Хорошо, — сказала она с улыбкой. — Я пока в безопасности.

Команчи вместе со своими женами сбились в кучу на площади посредине селения, где пламя не могло дойти до них. Впрочем, их жалкие хижины недолго горели, и пожар почти прекратился, так как огонь больше не находил себе пищи.

Валентин со своими товарищами старался держаться на занятой им позиции, не думая о том, чтобы отбросить неприятеля.

Вдруг в тылу у неприятеля раздались ужаснейшие крики, и отряд команчей с бешенством ринулся на него.

— Сын Крови! Сын Крови! — воскликнули апачи в безумной панике.

Это был действительно Сын Крови, а с ним вместе — дон Мигель, генерал Ибаньес, Единорог и все его товарищи. Они бурей пронеслись по неприятельским рядам, сокрушая все на своем пути.

Валентин вскрикнул от радости и бросился вперед во главе своих воинов. Началась невообразимая резня. Это уже не могло называться сражением, это было зверской бойней.

ГЛАВА XXI. Мститель

Для того, чтобы события, которые должны теперь следовать одно за другим, были более понятны, мы вынуждены рассказать здесь об истории, случившейся приблизительно лет за двадцать до того времени, с которого начинается наш рассказ. В то отдаленное время, в которое мы теперь переносимся, Техас, если и не по имени, то по праву, принадлежал Мексике [Во время американо-мексиканской войны 1846-1848гг. Мексика потеряла все земли севернее Рио-Браво-дель-Норте: Новую Мексику, Аризону и Верхнюю Калифорнию, т. е. почти половину своей территории]. Благодаря великолепному климату и плодородной почве Техас может считаться одним из самых богатых мест Нового Света. Угадав великое будущее этой страны, правительство сделало все от него зависящее, чтобы заселить ее. К несчастью, это удалось ему лишь в незначительной степени, хотя довольно большое число мексиканцев и переселилось туда. В числе этих людей было двое братьев — дон Стефано и дон Пачеко де Ирала, принадлежавшие к одному из богатейших семейств провинции Нуэво Леон [Нуэво Леон (Новый Леон) — штат на северо-востоке Мексики, с административным центром Монтеррей].

Энергичное участие, принятое ими в войне за независимость, разорило их, и после одержанной победы, не получив от либералов вознаграждения за принесенные ими жертвы, чего они были вправе ожидать, им больше ничего не оставалось делать, как поселиться в Техасе — новом для них краю, в котором они и надеялись в скором времени нажить себе состояние. Благодаря глубокому знанию земледелия и неустанному труду они не замедлили сделаться владельцами обширного и благоустроенного поместья, которое в продолжение нескольких лет не переставало процветать.

Асиенда дель-Папагелло [дословно — Ферма Попугая], где жили оба брата, как и все поместья этой страны, подвергалась постоянным нападениям краснокожих, хотя вокруг нее и было сделано укрепление — каменная стена, на которой даже помещались два артиллерийских орудия.

Старший брат, дон Пачеко, был женат и имел двух очаровательных дочек, трех и двух лет. Веселые крики и прелестные улыбки этих малюток наполняли дом весельем и радостью.

В трех милях от этого поместья было другое, принадлежавшее одному североамериканцу по имени Уилки, авантюристу, явившемуся неизвестно откуда. Поселившись в своем доме, человек этот стал вести очень замкнутую жизнь, что дало пищу всевозможным странным толкам относительно него. Говорили, что под внешностью скромного асиендадо скрывается человек, находящийся в постоянных тайных сношениях с разбойниками, грабящими окрестности, что сам он является предводителем шайки, которая уже несколько лет совершала безнаказанно разного рода преступления. Оба брата имели не раз столкновения с этим опасным соседом, закончившиеся тем, что обе стороны стали придерживаться вооруженного перемирия.

Незадолго до того времени, с которого мы начинаем наш рассказ, один из братьев, дон Пачеко, имел серьезную ссору с янки, закончившуюся торжеством первого, и американец, затаив в душе обиду, поклялся ему за это отомстить. Но прошел почти целый месяц, а об американце ничего не было слышно.

В тот день, с которого мы начинаем наше повествование, дон Стефано, сев верхом на мустанга, намеревался покинуть асиенду и отправиться по важным делам в Пекос [Пекос — город в Техасе, стоящий на одноименной реке].

— Итак, — сказал ему дон Пачеко, — ты уезжаешь?

— Да, сейчас же. Ты знаешь, что я оттягивал свой отъезд до последней возможности.

— Сколько времени ты рассчитываешь пробыть в отсутствии?

— Самое большее — четыре дня.

— Хорошо. Мы тебя раньше ждать не будем.

— Очень возможно, что я возвращусь раньше.

— Почему же?

— Признаться ли тебе?.. Я почему-то неспокоен.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Сам не знаю отчего, но у меня тяжело на сердце. Я много раз, брат, оставлял тебя, чтобы совершить путешествие гораздо более дальнее, чем то, которое я теперь предпринимаю… и…

— Ну и что же? — перебил его дон Пачеко.

— И я никогда не испытывал ничего подобного тому, что я чувствую в настоящую минуту.

— Ты пугаешь меня, брат. Что же с тобой такое?

— Я не сумею тебе этого объяснить. У меня точно предчувствие какого-то несчастья. Перед разлукой с тобой сердце мое невольно сжимается.

— Странно, — пробормотал дон Пачеко, сделавшись вдруг задумчивым. -Я не решался сказать тебе, брат, но я чувствую также нечто подобное. Предчувствие, которое томит тебя, угнетает также и мое сердце, и я боюсь — сам не знаю чего.

— Брат, — сказал на это дон Стефано глухим голосом, — ты знаешь, как мы любим друг друга. Со дня смерти нашего отца, погибшего во время восстания, мы делим вместе радость и горе, достаток и нужду. Брат, предчувствие это — от Бога. Большая опасность угрожает нам.

— Может быть, — ответил дон Пачеко печальным голосом.

— Слушай, брат, — решительно сказал дон Стефано, — я не поеду. — И он уже сделал движение, чтобы сойти с лошади. Брат остановил его.

— Нет, — сказал он, — мы мужчины и не должны давать воли безумным фантазиям, созданным лишь нашим больным воображением.

— Нет, я предпочитаю остаться еще на несколько дней.

— Ведь ты сам знаешь, какое серьезное дело требует твоего присутствия в Пекосе. Поезжай, но возвращайся как можно скорее.

Несколько минут братья молчали, погруженные в размышления. На небе всходила бледная луна.

— Этот гринго, наш сосед, — злодей, — возобновил разговор дон Стефано. — Кто знает, не ждет ли он моего отъезда, чтобы произвести на наш дом одно из тех ужасных нападений, которые, как о нем говорит молва, он то и дело совершает в окрестностях.

Дон Пачеко в ответ на это замечание брата громко расхохотался и указал ему на белые стены каменного укрепления, горделиво поднимавшиеся к небу.

— С нашим Папагелло этим бандитам не справиться, — сказал он. — Поезжай спокойно. Они не осмелятся напасть на нас.

— Дай-то Бог! — пробормотал дон Стефано.

— О, люди эти — негодяи и трусы, и я нашему соседу воздал по заслугам.

— Согласен с тобой, но именно потому, что они трусы, они и не осмелятся совершить открытого нападения…

— Так чего же мне бояться в таком случае? — перебил его дон Пачеко.

— Измены, брат.

— Но разве нет в нашем поместье пятисот преданных пеонов? Будь спокоен, говорю тебе.

— Ты этого желаешь?

— Я этого требую.

— В таком случае, прощай, — сказал дон Стефано с подавленным вздохом.

— До скорого свидания, брат.

— До свидания.

Дон Стефано дал шпоры лошади и галопом стал спускаться с холма, на котором раскинулась асиенда.

Дон Пачеко долго следил за ним взглядом, потом, когда стук лошадиных копыт на дороге затих и тень всадника уже скрылась из его глаз, он, все так же тяжело вздыхая, возвратился домой.

Дон Стефано, снедаемый необъяснимым внутренним беспокойством, поспешил закончить свои дела в Пекосе и уже через два дня двинулся в обратный путь. Но странное дело, по мере того как он приближался к поместью, тревога его возрастала и сердце тревожнее билось в груди. Он тщетно старался объяснить себе причину такого странного явления.

Была ночь. Вокруг него все было тихо. Над головой его небесный свод был усыпан мириадами сияющих звезд. Время от времени раздавался вой волков, к которому примешивались мычание бизонов и глухое рычание ягуаров, искавших добычи.

Дон Стефано ехал не останавливаясь, пригнувшись к шее лошади, бледный, с прерывистым дыханием, прислушиваясь ко всем звукам, раздающимся вокруг него, и стараясь проникнуть взором в темную даль. После необыкновенно быстрой шестичасовой езды мексиканец издал вдруг отчаянный крик и потянул поводья, чтобы остановить лошадь, которая, вся в мыле, едва стояла на ногах от усталости. Перед ним ярким пламенем пылала асиенда дель-Папагелло. Это великолепное укрепление представляло теперь из себя бесформенную пылающую массу, вокруг которой по небу простиралось зловещее кровавое зарево.

— Брат мой! Брат мой! — воскликнул он в отчаянии и помчался как безумный по направлению к пожарищу.

На асиенде царило мертвое молчание. Мексиканец на каждом шагу спотыкался о распростертые и наполовину обгоревшие трупы. Совершенно потеряв рассудок от горя и ярости, дон Стефано продолжал свои поиски, не замечая, что волосы и платье его уже обгорели. Чего же искал он в этом ужасном мертвом царстве? Он сам этого не знал. Но он все продолжал искать. Ни стона, ни вздоха не раздавалось вокруг. Царила мертвая тишина, и это страшное безмолвие могло заставить оцепенеть от ужаса самого смелого человека.

Что же такое произошло во время отсутствия дона Стефано? Кто был тот враг, который в несколько часов совершил это разорение?

Первые утренние лучи стали окрашивать небо, и оно мало-помалу стало принимать тот красноватый оттенок, который является предвестником солнечного восхода. Уже прошла ночь, а поиски дона Стефано оставались совершенно бесплодными. Он напрасно вопрошал развалины — они были немы.

Побежденный горем, осознав наконец свое бессилие, мексиканец бросил на небо взгляд упрека и отчаяния и, упав на землю и закрыв лицо руками, зарыдал.

Ужасно было видеть этого молодого и сильного человека, храброго как лев, безмолвно плачущим на дымящихся развалинах, от которых он не получил ответа на свои вопросы.

Но вот дон Стефано поднялся, глаза его сверкнули, лицо отразило прилив энергии.

— О-о! — воскликнул он голосом, похожим на рычание дикого зверя. — Отомстить! Отомстить!..

В ответ на его возглас послышался стон, точно из могилы. Дон Стефано вздрогнул и обернулся. В двух шагах от него, опершись об остатки стены, страшный, как привидение, окровавленный и бледный, стоял его брат.

— А! — воскликнул мексиканец, бросаясь к нему.

— Ты пришел слишком поздно! — пробормотал раненый прерывающимся в предсмертной агонии голосом.

— О, я спасу тебя, брат! — воскликнул дон Стефано в отчаянии.

— Нет, — ответил дон Пачеко, печально покачав головой, — я умру, брат. Предчувствия не обманули тебя.

— Надейся!

И, обхватив брата своими сильными руками, он постарался помочь ему, нежно ухаживая за ним.

— Я умираю, говорю тебе… Все будет напрасно, -продолжал дон Пачеко все более и более слабеющим голосом. — Слушай!

— Говори.

— Ты отомстишь за меня, брат, не правда ли? — сказал умирающий, и глаза его при этих словах засверкали.

— Я отомщу, — ответил дон Стефано. — Богом клянусь тебе в этом.

— Хорошо. На меня напали люди, одетые в костюмы индейцев-апачей. Но среди них я узнал…

— Кого?

— Скваттера Уилки и его сообщника Сэмюэля.

— Хорошо. Где твоя жена?

— Убита! Дочери мои! Дочери мои! Спаси моих дочерей!

— Где они?

— Их похитили разбойники.

— О, я их найду, даже если бы они были скрыты в недрах земли! Ты больше никого не узнал?

— Еще… еще… одного… — едва внятно пробормотал раненый.

Дон Стефано нагнулся к брату, чтобы лучше слышать.

— Кого?.. Говори же… Кого? Брат… Ради всего святого!.. Раненый сделал сверхъестественное усилие.

— Еще был человек из числа наших пеонов.

— Его имя? — воскликнул дон Стефано глухо. Дон Пачеко быстро терял силы, лицо его приняло землистый оттенок, взгляд стал стеклянным.

— Не помню, — пробормотал он едва слышно.

— Только одно слово, одно только слово, брат.

— Да… Слушай! Это был Санд… А!..

Раненый вдруг откинулся назад, страшно вскрикнул и схватил руку своего брата, потом по его телу пробежала судорога, и через минуту он умер.

Дон Стефано опустился на колени возле тела брата, нежно поцеловал его, закрыл ему глаза и после этого встал. Он вырыл могилу посреди дымящихся развалин асиенды и похоронил в ней дорогого ему мертвеца. Отдав этот священный долг, он горячо помолился Богу за того, кто должен был теперь предстать перед Ним, потом простер над свежей могилой руку и произнес громко и твердо:

— Покойся с миром, брат мой, покойся с миром. Я обещаю жестоко отомстить за тебя!

После этого дон Стефано спустился с холма, нашел свою лошадь, пасшуюся на лугу, вскочил на нее и, бросив последний взгляд на развалины, под которыми было погребено его счастье, поднял свою лошадь в галоп и ускакал.

Никто больше не слыхал в Техасе о доне Стефано. Умер ли он, не успев исполнить своей клятвы отмщения? Никто не мог бы ответить на этот вопрос.

Американцы также исчезли из тех мест с той памятной ночи, не оставив после себя следа. В диком краю все забывается довольно скоро, жизнь протекает там так лихорадочно и так изобилует всевозможными странными переменами и событиями, что то, что составляет событие сегодня, завтра полностью забывается. В скором времени в Техасе не осталось ни одного человека, который помнил бы об этой ужасной катастрофе.

Только каждый год на холме, где раньше была асиенда, появлялся человек. Он садился на эти немые развалины, уже почти совершенно заросшие, и проводил на них ночь, опустив голову на руки.

Что делал там этот человек?

Откуда приходил он?

Кто это был?

Эти три вопроса так и оставались без ответа. Приехав вечером, неизвестный уже утром уезжал верхом на своей лошади и возвращался только через год — всегда в годовщину того дня, когда произошла ужасная катастрофа. Говорили только о странной вещи — а именно, что после отъезда этого человека на земле, возле того места, где он сидел, находили всегда две-три страшно изуродованные человеческие головы.

Какое дьявольское деяние совершал этот непонятный человек?

Был ли то дон Стефано, совершавший свое дело мести? Может быть, мы когда-нибудь об этом и узнаем.

ГЛАВА XXII. Объяснение

Сделаем еще некоторое отступление от нашего повествования, чтобы объяснить читателю, откуда именно явилась та помощь, которая в одну минуту изменила исход сражения и спасла Валентина и его друзей от плена, а может быть, даже и от смерти.

Единорог пристально следил за всеми передвижениями отряда Красного Кедра. Он ни разу не потерял из виду разбойника с тех пор, как тот углубился в прерию. Скрывшись в кустах на берегу реки, он был невидимым свидетелем борьбы охотников с бандитом, но из осторожности, составляющей основу характера индейцев, он предоставил своим друзьям полную свободу действий, решив вмешаться лишь в крайнем случае.

Когда он увидел разбойника обезоруженным и обреченным на гибель, он счел бесполезным преследовать его далее и направился к селению с намерением созвать своих воинов и идти во главе их для нападения на лагерь гамбусинос.

Предводитель команчей был один со своей женой, с которой он старался никогда не расставаться. Они ехали вдоль берега Рио-Хилы, стараясь по возможности держаться среди густых лиан и кустов, росших у воды, как вдруг услыхали оглушительные крики, к которым примешивались выстрелы и топот лошадиных копыт.

Единорог сделал своей жене знак остановиться, а сам слез с лошади, лег на траву и прополз, как змея, до опушки мелкого леса, через который он ехал. Там он осторожно встал на колени и выпрямился. Он увидел какого-то человека, мчавшегося во весь дух, держа на руках бесчувственную женщину, а вдали нескольких воинов-индейцев, удалявшихся тихим шагом, вероятно после утомительной безуспешной погони. Но индейцы эти вскоре скрылись за холмом.

Тем временем беглецы быстро приближались. Единорог признал в них белых с первого взгляда. Всадник, подъехав на близкое расстояние к тому месту, где спрятался предводитель команчей, с беспокойством обернулся, затем слез с лошади, взял на руки бесчувственную девушку, бережно положил ее на землю и поспешно отправился к реке с очевидным намерением наполнить свою флягу водой.

Человек этот был Гарри, охотник-канадец, женщина — Эллен.

Когда охотник удалился, Единорог сделал своей жене знак следовать за собой. После этого они приблизились к девушке, которая по-прежнему без сознания лежала на земле.

Солнечный Луч опустилась перед американкой на колени, тихонько приподняла ее голову и стала ухаживать за нею с той нежной заботливостью, на которую способны только женщины. Почти тотчас бегом возвратился Гарри. Но при виде индейца он вскрикнул от удивления, выронил из рук фляжку, наполненную водой, и схватился за свои пистолеты.

— О-о-а! — сказал невозмутимо Единорог. — Пусть мой бледнолицый брат оставит в покое оружие, я — друг.

— Друг? — недоверчиво возразил Гарри. — Разве краснокожий воин может быть другом белого?

Предводитель скрестил руки на груди и решительными шагами подошел к охотнику.

— Я был в засаде в траве в десяти шагах от бледнолицего, — сказал он. — Если бы я был врагом бледнолицего, он был бы мертв теперь.

Канадец покачал головой.

— Это возможно, — сказал он. — Дай Бог, чтобы вы говорили чистосердечно, потому что борьба, которую мне пришлось вести, чтобы спасти эту несчастную, до такой степени утомила меня, что я не был бы теперь в состоянии защищаться против вас.

— Единорог — предводитель своего племени. Если он дает слово, ему надо верить.

И с этими словами он чистосердечно протянул охотнику Руку.

Тот с минуту колебался, но, внезапно решившись, горячо пожал протянутую руку, говоря:

— Я верю вам, вождь. Имя ваше мне известно, вы слывете человеком умным и храбрым, я доверяюсь вам. Но умоляю вас, помогите мне привести в чувство эту несчастную девушку.

Солнечный Луч тихо подняла голову и, устремив на охотника глаза, которые она до сих пор не спускала с Эллен, бросила на него взгляд, полный теплого участия.

— Молодая бледнолицая девушка, — сказала она своим мелодическим голосом, — вне опасности. Через несколько минут она придет в себя. Пусть брат мой успокоится.

— Благодарю, благодарю вас, — с горячностью сказал канадец. — Надежда, которую вы мне подаете, наполняет меня радостью. Теперь я могу начать мстить за бедного Дика.

— Что хочет этим сказать мой брат? — спросил предводитель, с удивлением заметив, что глаза охотника, в то время как он говорил, сверкнули ненавистью.

Охотник, успокоенный относительно своей подруги и побежденный открытым и честным обращением с ним индейца, не колеблясь рассказал ему не только о том, что с ним произошло, но также и о том, какие причины заставили его отправиться в эту пустынную местность следом за молодой девушкой.

— Теперь, — закончил он свой рассказ, — у меня только одно желание: отвезти в безопасное место эту девушку и отомстить за смерть моего друга!

Индеец спокойно и не перебивая выслушал молодого человека. Когда он кончил говорить, индеец с минуту размышлял о чем-то и наконец, положив руку на плечо канадца, заговорил:

— Итак, мой брат желает отомстить апачам, — сказал он.

— Да, — воскликнул охотник, — как только эта девушка очутится в безопасном месте, я стану их преследовать.

— О! — воскликнул индеец, покачав головой. — Один человек не может справиться с пятьюдесятью.

— Какое мне дело до числа моих врагов! Только бы мне найти их!

Единорог бросил на молодого человека восхищенный взгляд.

— Хорошо, — сказал он, — брат мой храбрец, я помогу ему отомстить.

В эту минуту Эллен открыла глаза.

— Где я? — пробормотала она.

— Успокойтесь, Эллен, — ответил охотник. — В настоящее время вы в безопасности. Вы окружены друзьями.

— Где донья Клара? Я ее не вижу, — продолжала она слабым голосом.

— Я после расскажу вам, Эллен, о том, что произошло, — ответил охотник.

Молодая девушка вздохнула и умолкла. Она поняла, что Гарри не хотел, ввиду ее слабости, сообщать ей о новом несчастье.

Между тем, благодаря заботливому уходу жены Единорога за Эллен, та вскоре совершенно пришла в себя.

— Чувствует ли себя лучше сестра моя? — заботливо спросила ее индианка.

— О! — воскликнула Эллен. — Мне теперь совсем хорошо. Единорог бросил на нее проницательный взгляд.

— Да, — сказал он. — Сестра моя может теперь двинуться в путь. Пора. Дорога длинна. Солнечный Луч даст свою лошадь бледнолицей девушке, и та сядет на нее.

— Куда же вы хотите отвести нас, вождь? — спросил охотник индейца с плохо скрываемым беспокойством.

— Разве брат мой не желал отомстить? — ответил команч.

— Да, я это сказал.

— Так пусть он следует за мной, и я приведу его к тем, кто поможет ему отомстить.

— Гм! — пробормотал канадец. — Мне для этого никого не нужно.

— Брат мой ошибается, ему нужны помощники, потому что враг, с которым он хочет вступить в борьбу, силен.

— Очень возможно, но мне не мешает в таком случае знать, что за люди будут моими помощниками. Я вовсе не намерен быть союзником каких-нибудь разбойников без чести и совести, которые грабят в прерии и бесчестят нас, белых. Видит Бог, я только честный охотник — и больше ничего!

— Брат мой говорил хорошо, — ответил вождь с улыбкой. — Пусть он успокоится, он может вполне довериться тем, к кому я его отведу.

— Так кто же они, в таком случае?

— Один из них отец той женщины, которую апачи похитили, другие…

— Остановитесь, вождь! — воскликнул охотник горячо. — Этого для меня достаточно, мне не нужно знать остальных. Мы поедем когда хотите, я последую за вами куда угодно.

— Отлично. Пусть брат мой приготовит лошадей, а я покуда дам кое-какие необходимые распоряжения моей жене.

Гарри тотчас же отправился исполнять возложенное на него поручение, в то время как вождь, отведя свою жену в сторону, стал тихо переговариваться с нею о чем-то.

— Теперь отправимся в путь, — сказал вождь охотнику, когда тот привел лошадей.

— Разве Солнечный Луч не поедет с нами? — спросила Эллен.

— Нет, — коротко ответил вождь.

Молодая индианка ласково улыбнулась дочери скваттера, кивнула ей головой и, поспешно проскользнув в кусты, почти тотчас же исчезла.

Те сели на лошадей и поскакали в прямо противоположном направлении.

Мы уже знаем, какое поручение дал Единорог своей жене Солнечному Лучу. Мы видели, как она исполнила его, а потому мы теперь не последуем за ней.

Вождь команчей знал, где находились в это время Валентин и его товарищи, а потому и направился со своими спутниками прямо к теокали.

После отъезда Искателя Следов дон Мигель и остальные герои нашего рассказа, оставшись в укреплении Сына Крови, продолжали еще спать мирным сном в течение нескольких часов. Когда они проснулись, солнце было уже высоко. Асиендадо и генерал, устав от волнений предыдущего дня, а также от непривычного путешествия по прерии, предавались отдыху, как люди, которым необходимо набраться сил. Когда они открыли глаза, то увидали, что их ждет обильный завтрак.

Без всяких приключений протекло несколько дней. Сын Крови, несмотря на все радушие своего приема, держался со своими гостями очень сдержанно и говорил с ними только тогда, когда это было необходимо, тщательно стараясь избегнуть тех долгих бесед, которые незаметно влекут за собой откровенность. В манере этого странного человека держать себя было что-то леденящее и действовавшее подсознательно на каждого, приходившего с ним в соприкосновение, и мешавшее близко сойтись с ним.

Однажды вечером, в ту минуту, когда дон Мигель и генерал намеревались уже растянуться на звериных шкурах, служивших им постелью, к ним подошел их хозяин. В тот день оба мексиканца заметили какое-то волнение среди обитателей теокали. Было очевидно, что Сын Крови намеревался совершить одну из своих обычных смелых вылазок. Хотя оба мексиканца сильно желали узнать намерения своего хозяина, но они были слишком благовоспитанными людьми, чтобы задавать ему какие-либо вопросы, а потому, скрыв свое любопытство, они стали терпеливо ожидать объяснения, которое он, без сомнения, не замедлит им дать.

— Добрые вести, сеньоры кабальеро, — сказал он, подходя к ним.

— О-о! — пробормотал генерал. — Это что-то новенькое! Дон Мигель молча ждал, когда хозяин объяснится.

—Сегодня утром ко мне прибыл один из моих друзей, — продолжал Сын Крови, — в сопровождении охотника-канадца и дочери Красного Кедра.

Услышав эти слова, оба мексиканца даже вздрогнули от удивления и радости.

— А! — воскликнул дон Мигель. — Эта женщина будет для нас драгоценной заложницей.

— Я именно это и подумал, — продолжал Сын Крови. — Впрочем, бедное дитя совершенно неповинно в преступлениях своего отца, и если в данную минуту она в нашей власти, то это случилось потому только, что она желала спасти вашу дочь, дон Мигель.

— Что вы этим хотите сказать? — спросил землевладелец с внутренней дрожью.

— Вы сейчас поймете меня, — ответил Сын Крови. И он без дальнейших предисловий подробно рассказал своим гостям обо всех обстоятельствах, при которых случилось бегство девушек и которые уже известны читателю.

Когда он окончил свой рассказа, наступило минутное молчание.

— Положение серьезное, — сказал генерал, покачав головой.

— Надо спасти наших друзей, чего бы это ни стоило, — воскликнул пылко дон Мигель.

— Именно таково мое намерение, — сказал Сын Крови. — Но положение, однако же, в настоящее время улучшилось.

— Почему? — спросил асиендадо.

— Потому что для доньи Клары лучше быть пленницей апачей, чем Красного Кедра.

— Это справедливо, — заметил дон Мигель.

— Гм! Как освободить ее оттуда? — сказал дон Мигель.

— Это меня не беспокоит, — сказал Сын Крови. — Завтра на рассвете мы тронемся в путь, дойдем до селения Единорога, который присоединится со своими воинами к нам, и оттуда уже отправимся дальше с целью совершить нападение на апачей в их селении.

— Превосходно! Но кто же сказал вам, что именно в этом селении мы найдем мою дочь?

— В прерии все видно и все слышно. Не думаете же вы, что дон Валентин бездействовал с того времени, как он расстался с нами? Будьте уверены, что он давно выследил вашу дочь, если он уже ее не освободил.

— Дай-то Бог! — печально вздохнул дон Мигель. — Но кто же известит нас о том, что он сделал?

— Он сам, будьте уверены. Но так как отсюда очень далеко до селения, где находится, по всей вероятности, ваша дочь, то нам надо торопиться выступить в поход, а потому, гости мои, подкрепите ваши силы, так как нам предстоит завтра тяжелый день, предупреждаю вас. А теперь позвольте мне пожелать вам спокойной ночи и покинуть вас, чтобы отдать последние распоряжения, касающиеся нашего отъезда.

— Еще одно слово. Прошу вас.

— Говорите.

— Что намерены вы сделать с девушкой, которая по странной случайности попала в наши руки?

— Я еще не знаю. События решат ее участь. Я поступлю сообразно с действиями нашего общего врага.

— О! — воскликнул дон Мигель. — Вы ведь сами сказали, кабальеро, что эта молодая девушка неповинна в преступлениях своего отца.

Сын Крови бросил на говорившего загадочный взгляд.

— Разве вам неизвестно, дон Мигель, — ответил он глухо, — что на этом свете невинные всегда расплачиваются за виновных?

И, не прибавив к этому более ни слова, он низко поклонился дону Мигелю и медленными шагами удалился.

Оба мексиканца провожали его глазами до тех пор, пока он не скрылся под темными сводами ацтекского храма. После этого они в изнеможении опустились на свои подстилки из звериных шкур, не решаясь поделиться друг с другом теми печальными мыслями, которые угнетали их.

ГЛАВА XXIII. Апачи и команчи

На рассвете в направлении селения команчей выступил отряд из сорока всадников. Во главе этого отряда были дон Мигель Сарате, генерал Ибаньес и Сын Крови. Проводником им служил Единорог. Среди этих всадников находилась и Эллен. За ней строго следили. Гарри, честный охотник-канадец, не пожелал оставить ее, он ехал рядом с ней. Эллен, несмотря на все оказанные ей попечения, а может быть, благодаря этим заботам, скоро догадалась, что окружавшие ее люди смотрят не нее скорее как на пленницу, а не на друга, поэтому, выезжая из теокали, она умоляющим взглядом просила Гарри оставаться возле нее. Охотник понял этот взгляд и, несмотря на призывы Сына Крови ехать во главе отряда, упрямо настоял на том, чтобы ехать рядом с Эллен.

По какому-то странному совпадению случилось так, что мстители, ведомые Единорогом, покинули теокали с намерением дойти до селения команчей и там узнать что-либо о своих друзьях, а те в это самое время, спасшись чудесным образом, покидали остров, на котором они так храбро защищались, и, смело пройдя через лагерь апачей, направлялись к тому же селению, но только другой дорогой.

Прохождение большого отряда по прерии совершается обыкновенно менее быстро, чем отряда, состоящего всего из нескольких человек.

Это объясняется очень просто. Два-три человека, идя вместе, могут в чаще леса пройти везде, следуя по тропинкам. протоптанным дикими зверями, но сорок человек не могут без большого затруднения проходить по таким дебрям, а потому наши герои шли очень медленно. Солнце быстро клонилось к горизонту, тени деревьев становились все длиннее, ночной ветер пробегал временами по деревьям девственного леса, который тянулся насколько глаз мог видеть по обеим сторонам тропинки и по берегу реки. Аллигаторы, покинув берег, где они грелись на солнце, тяжело и медленно ползли к глубокой Рио-Хиле.

Лошади и всадники, изнемогая от долгого и утомительного пути, двигались вперед с большим трудом, как вдруг Единорог, опередивший отряд на сотню ярдов, круто повернул лошадь и поскакал к своим товарищам. Те остановились и стали ждать его приближения.

— Что там такое? — спросил Сын Крови, когда вождь подъехал к нему. — Брат мой увидел что-нибудь, что причинило ему беспокойство?

— Да, — коротко ответил индеец.

— Я жду, чтобы брат мой объяснился.

— В прерии не все спокойно, — сказал индеец торжественным тоном. — Ястребы и белоголовые орлы описывают большие круги, лани и бизоны бегают в страхе, а антилопы несутся со всей быстротой своих ног по направлению к северу .

Сын Крови нахмурил брови и несколько минут оставался безмолвным. Мексиканцы с беспокойством смотрели на говорившего. Наконец Сын Крови поднял голову.

— Что заключаете вы из этих знаков? — спросил он предводителя команчей.

— Вот что: апачи снуют по прерии, они многочисленны, потому что покой прерии нарушен на большом пространстве.

— Почему вы думаете, что это апачи, а не кто-нибудь другой? — спросил Сын Крови. — Разве гамбусинос не могут точно так же, как и индейцы, вызвать в прерии замеченное вами волнение?

Воин отрицательно покачал головой.

— Это апачи, — сказал он решительно, — теперь не время для больших охот, люди не тревожат животных в это время года, и те это прекрасно знают и, избегая их, не обращаются в отчаянное бегство, уверенные в том, что их не будут преследовать. Гамбусинос ездят или поодиночке, или по два — по три человека, стараясь не спугнуть дичь. Но апачи — бессмысленные собаки, они, как волки, на которых они похожи, рыщут по прерии многочисленными стаями. Они, вместо того, чтобы идти походным шагом, как другие воины, носятся по прерии как ураган, сокрушая, сжигая и уничтожая все на своем пути.

— Это правда, — пробормотал Сын Крови, — ваша прозорливость не обманула вас. Это наверняка апачи.

— Это так! А что теперь намерен делать брат мой? Глаза Сына Крови сверкнули мрачным огнем.

— Мы будет с ними сражаться, — сказал он. Индеец незаметно шевельнул головой.

— Нет, — сказал он, — это не годится. Мы не должны сражаться в это время.

— Так объясните же нам наконец вашу мысль, caspita! — с нетерпением воскликнул Сын Крови.

Индеец улыбнулся.

— Брат мой горяч, — сказал он. Сын Крови, устыдившись своей вспышки, снова овладел собой.

— Простите меня, вождь, — сказал он. — Я был не прав. — И говоря это, он протянул индейцу руку, которую тот крепко пожал.

— Брат мой мудр, — сказал он, — я знаю, что он не желал оскорбить друга.

— Говорите, вождь, время дорого. Объясните ваш план.

— Позади этого холма находится селение Единорога, — сказал вождь. — Воины останутся здесь, пока он съездит туда, чтобы узнать, что там происходит.

— Хорошо. Брат мой может ехать. Мы подождем. В прерии длинные разговоры не в обычае. Минуты там слишком дороги, чтобы их терять на напрасную трату слов. Индеец пришпорил лошадь и ускакал. Вскоре он скрылся из глаз своих товарищей.

— Какого вы мнения о том, что говорил вождь? — спросил генерал.

— Это очень серьезно, — отвечал Сын Крови. — Индейцы необыкновенно чутки к тому, что происходит в прерии. Ими в этом случае руководит инстинкт, никогда их не подводивший. Этот индеец один из самых умных среди всех, кто мне знаком. Я знаю только двоих людей, способных сравниться с ним. Один из них — этот ужасный разбойник Красный Кедр, другой — Валентин, которого сами индейцы назвали Искателем Следов.

— Так ваше мнение, стало быть… — сказал дон Мигель.

— Ждать результата попытки Единорога… До его селения отсюда не более часа езды.

— Но, в таком случае, зачем же нам останавливаться?

— Индеец никогда не возвращается домой, не убедившись предварительно, что там все благополучно. Кто может предугадать, что случилось в его отсутствие.

— Это справедливо. Тогда подождем, — сказал асиендадо с тяжелым вздохом.

— Будем ждать, — пробормотал генерал.

Прошел целый час. Охотники сидели неподвижно как статуи на своих лошадях, держа ружья наготове.

Тем временем солнце уже погрузилось в волны огненных паров, с неба быстро спускались тени и расстилались по прерии, как плотный саван. В небесной синеве одна за другой загорались звезды.

Единорог все еще не возвращался.

Охотники не обменялись друг с другом ни словом. Каждый из них, убежденный в глубине души в том, что положение их стало очень серьезным, предавался глубоким размышлениям.

Вдруг Сын Крови, взгляд которого не отрываясь смотрел в ту сторону, куда ушел команч, слегка вздрогнул и шепнул на ухо дону Мигелю:

— Вот он!

Действительно, вскоре в отдалении раздался стук конских копыт, постепенно приближаясь, и наконец показался и сам индейский вождь.

— Ну что же? — крикнул ему Сын Крови.

— Кутонепи и девушка с белым лицом находятся в селении. Охотник освободил молодую девушку.

— Ах! — воскликнул дон Мигель. — Благодарю Тебя, Господи!

Единорог с грустью посмотрел на него.

— Апачи преследовали его, — продолжал индеец, — ив настоящее время селение атаковано неприятелем, но друзья наши храбро защищаются.

— Поспешим к ним на помощь! — воскликнули мексиканцы.

Сын Крови обернулся к ним.

— Терпение, — сказал он. — Дайте вождю договорить.

— Брат мой бледнолицый, — продолжал команч, — должен вместе с половиной воинов отряда завернуть за холм и войти в селение с северной стороны, тогда как я с остальными воинами войду с южной.

— Хорошо, — сказал Сын Крови, — но мы еще далеко оттуда. Может случиться, что друзья наши не выдержат натиска неприятеля до нашего прибытия.

Единорог презрительно улыбнулся.

— Апачи — трусливые собаки, — сказал он. — Команчи будут защищаться, они не умеют обращаться в бегство.

Сын Крови без дальнейших возражений разделил свой отряд на две части, стал сам во главе одной из них, а другую отдал под команду индейского вождя. Все эти люди были жителями прерии, давно привыкшими вести войну из засады, и смелое нападение на врага было для них желанным событием. Поэтому они с нетерпением ожидали сигнала к выступлению.

— Вперед! — скомандовал Сын Крови, взмахнув ружьем над головой.

Индейцы разом пригнули головы к шеям своих лошадей и поскакали. Подъехав к холму, отряд разделился: одна часть его поехала направо, другая — налево. Эллен осталась позади всех под охраной нескольких воинов и охотника-канадца, не пожелавшего с ней расстаться. Эта маленькая группа людей медленно двигалась в арьергарде. Воины мчались к селению с головокружительной быстротой. И вовремя — селение, окутанное пламенем, представляло собою настоящий вулкан. При свете пожара видно было, как какие-то тени метались по всем направлениям. Вопли ярости и отчаяния, звуки ружейных выстрелов непрерывно неслись со стороны этих раскаленных развалин. Воины бросились в это страшное пекло, испуская дикие крики и размахивая оружием. Произошла кровавая стычка. Апачи, атакованные разом с двух сторон, сначала дрогнули, затем тотчас обратились в паническое бегство при виде нового неприятеля, явившегося точно из-под земли, чтобы обратить их победу в поражение.

Но бегство уже стало для них затруднительным. Все население деревни вооружилось против них. Женщины, дети, — все присоединились к воинам и, воодушевленные их примером, с яростью стали нападать на апачей, которые, видя свою игру проигранной, ничего больше уже не желали, кроме как выехать в открытое поле. С четверть часа происходила страшнейшая резня. Наконец апачам, возглавляемым Станапатом и Черным Котом, которые напрасно сулили им разные выгоды, желая заставить их продолжать сражение, удалось пробить брешь в сомкнутой стене неприятельского войска и рассыпаться в разные стороны. Их преследовали команчи, которые убивали и скальпировали врагов без всякого сожаления.

Один только отряд продолжал стойко выдерживать натиск неприятеля. Став спиной к частоколу, через который им не удалось вовремя перебраться, бандиты охраняли тело своей дорогой Белой Газели и не только смело отражали атаку неприятеля, окружившего их со всех сторон, но даже иногда, в свою очередь, заставляли его отступать. Но борьба была слишком неравной. Дальнейшее сопротивление становилось для них невозможным.

Ловко воспользовавшись моментом замешательства в рядах врагов, разбойники бросились врассыпную в надежде этим способом спастись от преследования.

Сандоваль взвалил на свои могучие плечи тело юной девушки и с невероятным усилием перепрыгнул через частокол, рассчитывая спрятаться в высокой траве. Очень возможно, что ему бы удалось это сделать, если бы ему не приходилось иметь дело с четырьмя людьми, которые, казалось, задались целью схватить его во что бы то ни стало. В тот момент, когда он поднимался с земли, чтобы встать, Валентин и его товарищи бросились на него, не дав ему времени опомниться от неожиданности и, несмотря на его отчаянное сопротивление и рычание, похожее на рев дикого зверя, крепко скрутили его.

Убедившись, что взят в плен, Сандоваль опустил голову на грудь, печально взглянув на ту, которую ему не удалось спасти. Он тяжело вздохнул, и при этом крупная жгучая слеза повисла на его реснице и тихо покатилась по его бледной щеке.

В эту минуту в селение въехала Эллен со своими телохранителями. Увидев ее, Валентин задрожал всем телом.

— О! — пробормотал он. — Где же донья Клара?

— Дочь моя, дочь моя! — воскликнул асиендадо, появившись вдруг перед охотником, смертельно бледный и дрожащий от волнения.

С той минуты как несчастный отец вошел в селение, он не переставая искал свою дочь. Следуя по пятам за генералом, он бросался в гущу сражающихся, спрашивая всех, кто встречался ему на пути, про свою дочь, отводя руками угрожавшее ему оружие, не думая о смерти, которая на каждом шагу во всех видах вставала перед ним. Словно охраняемый чьей-то невидимой рукой, он прошел вдоль и поперек все селение и заглянул во все хижины, которые пощадило пламя. Он шел, ничего не видя, ничего не слыша, имея только одну цель — найти свое дитя.

Увы! Поиски его были напрасны. Донья Клара исчезла. С той минуты, как Валентин вверил ее попечению Шоу, никто не знал, что сталось с нею.

Асиендадо упал своему другу на грудь и разразился раздирающими душу рыданиями.

— Дочь моя! — воскликнул он в безграничном отчаянии. — Валентин, отдайте мне мою дочь!

Охотник прижал его к своему честному сердцу.

— Мужайтесь, бедный отец, — сказал он. — Мужайтесь! Но асиендадо уже не слышал его, горе вконец сломило его: с ним случился обморок.

— О! — воскликнул Валентин. — Красный Кедр! Змея! Настанет же наконец то время, когда ты будешь раздавлен под моей пятой!

С помощью генерала и дона Пабло Валентин перенес дона Мигеля в хижину врачевания, которая чудом уцелела от пожара, и положил его на подстилку из сухих листьев.

ГЛАВА XXIV. Танец скальпа

Когда битва закончилась, команчи принялись восстанавливать свои разоренные атакой апачей жилища. Хотя ущерб, причиненный им, и был велик, но все же не настолько, как это можно было бы предполагать, потому что на дворе стояла осень, и они отправили большую часть своего имущества в зимние селения. Кроме того, апачи в своем стремительном нападении не успели приступить к грабежу. Хотя почти все строения представляли из себя груды пепла, но эта беда была еще не так велика и ее можно было исправить за несколько дней. Самым прискорбным для них была потеря двадцати с лишним воинов, которые погибли, храбро защищая свои очаги. Несколько женщин также были убиты. У апачей потери были значительней: у них было убито восемьдесят человек. Кроме того, Черный Кот и несколько воинов были взяты в плен, и их ожидала страшная участь.

— Что хочет сделать брат мой со своими пленными? — спросил Валентина Единорог.

— Пусть брат мой не заботится о них, — ответил тот. — Это белые, и я желаю поступить с ними по своему усмотрению.

— С ними поступят так, как этого желает мой брат.

— Благодарю, вождь. Я желал бы только, чтобы вы отдали в мое распоряжение одного или двух воинов, чтобы стеречь их.

— Это будет совершенно напрасно, — перебил Валентина Сандоваль, — даю вам честное слово не делать попыток к бегству в течение двадцати четырех часов.

Валентин бросил на Сандоваля взгляд, которым он, казалось, хотел проникнуть ему в душу, чтобы прочесть в ней его сокровенные мысли.

— Хорошо, — сказал он через минуту, — я верю вашему слову.

— Разве вы намерены оставить это бедное дитя без всякой помощи? — спросил его Сандоваль.

— Вы любите его?

— Как собственного сына. В противном случае разве я дал бы вам себя схватить!

— Отлично. Его постараются спасти. Но, может быть, для него будет лучше умереть теперь же.

— Может быть, — ответил старый разбойник, задумчиво покачав головой и как бы говоря с самим собой.

— Через несколько минут начнется танец скальпа. Будет ли брат мой присутствовать на нем? — спросил Валентина Единорог.

— Я буду присутствовать на нем, — ответил Валентин, который, хотя совершенно не интересовался предстоящим зрелищем, но в то же время понимал, что не явиться на него означало быть невежливым по отношению к индейцам.

Мы сказали выше, что дочь скваттера также приехала в селение. У дона Пабло при виде ее сердце забилось сильнее и по телу его пробежал радостный трепет.

Эллен, взгляд которой рассеянно блуждал по сторонам, нечаянно взглянула на него. Вдруг яркая краска залила ее лицо, и она опустила длинные ресницы, чтобы скрыть от других свой взгляд, сверкнувший радостью помимо ее воли. Она невольно успокоилась, увидев возле себя этого молодого человека, хотя она его почти совсем не знала и всего два раза обменялась с ним несколькими словами. Радостный вскрик, готовый вырваться из ее груди, замер на губах. Дон Пабло подошел к ней. Он уже знал, благодаря какому странному стечению обстоятельств она очутилась в руках людей из теокали.

— Вы свободны, сеньорита, — сказал он ей. — С этой минуты вам здесь нечего опасаться, вы теперь под моей охраной.

— И под моей, — угрюмо сказал Гарри, высокомерным взглядом смерив дона Пабло с ног до головы. — Меня одного будет вполне достаточно, чтобы защитить мисс Эллен от оскорбления.

Молодые люди обменялись недоброжелательными взглядами. С первых же слов они поняли, что они являются соперниками.

— Я вовсе не имею намерения лишать мисс Эллен вашего покровительства, кабальеро, — холодно возразил мексиканец, — но так как вы чужой в этом селении, где я нахожусь среди преданных друзей, то я думаю, что моя поддержка будет ей небесполезна, и потому я ее и предлагаю.

— Я принимаю ее с благодарностью, кабальеро, — ответила Эллен с очаровательной улыбкой. — Будьте так добры воспользоваться вашим влиянием на жителей этого селения для того, чтобы найти мне убежище, где бы я могла предаться отдыху, который мне так необходим.

— Будьте так любезны следовать за мной, — сказал молодой человек, кланяясь. — Желания ваши будут тотчас же удовлетворены.

Обернувшись после этого к Гарри, она сказала ему сердечно, протягивая руку:

— Благодарю вас, брат мой. Подумайте теперь о себе. До скорого свидания. — И обратившись к дону Пабло, она добавила: — Я иду за вами, кабальеро.

Охотник-канадец был в первую минуту ошеломлен этим ловким маневром молодой девушки, желавшей, по-видимому, отделаться от него. Но он почти тотчас же поднял голову:

— Гм! — пробормотал он. — Она меня выпроваживает!.. Не следует сердиться на нее за это. Все женщины одинаковы!.. Кроме того, я поклялся ее защищать! Не могу же я заставить ее полюбить меня!..

После этих философских размышлений, возвративших ему его обычное хладнокровие, охотник вскинул ружье на плечо и спокойно пошел к людям Сына Крови.

Дон Пабло тем временем отвел девушку в одну из хижин, уцелевших от пожара. В эту минуту к ним подошел Валентин.

— А! — воскликнул он. — Женщина! Тем лучше. И приказав положить бесчувственную Белую Газель на звериные шкуры, он обратился к Эллен.

— Позвольте мне, сеньорита, вверить вашему попечению молодого человека, которого Курумилла едва не убил, — сказал он ей. — Он почти дитя, мы все вместе постараемся возвратить его к жизни.

После того как Пачеко Сандоваль дал честное слово не делать в течение суток никаких попыток к бегству, его тотчас же освободили от веревок и он пользовался свободой.

— Сеньоры кабальеро! — сказал он. — Предоставим сеньорите сделать все, что будет необходимо. Она исполнит это лучше нас. Мы здесь лишние, уйдем отсюда. Ваш пленный — женщина.

— Женщина? — воскликнули оба охотника с удивлением.

— Бедное дитя! — пробормотала Эллен с участием. — О, будьте спокойны, сеньоры кабальеро, я позабочусь о ней.

— Благодарю вас, сеньорита, благодарю, — сказал старый разбойник, несколько раз почтительно поцеловав руку молодой девушки. — Я отдам всю свою кровь до последней капли, чтобы только увидеть ее улыбку еще раз.

— Так это ваша дочь? — спросила Эллен с любопытством. Разбойник печально покачал головой.

— Мы — презренные отщепенцы — не имеем ни семьи, ни детей, — ответил он мрачным голосом. — Но я заботился об этой девушке почти с первых дней ее рождения, я люблю ее, насколько люди, подобные нам, вообще способны любить. Я всегда заменял ей отца и испытываю сегодня невыразимые муки при виде ее страданий, которых я облегчить не в состоянии.

— Предоставьте мне заботу о ней, и я надеюсь, вы скоро услышите ее голос и увидите ее улыбку.

— О, сделайте это, сеньорита! — воскликнул он пылко. — И я, который никогда ни во что не верил, стану перед вами на колени, как перед небесным ангелом!

Молодую девушку тронула эта преданная любовь, выразившаяся у такого грубого человека, каким был разбойник, так бесхитростно и наивно, и она снова стала его уверять, что станет заботливо ухаживать за юной пленницей. Наконец обе женщины остались в хижине одни.

Между тем, точно по волшебству, из развалин, оставшихся после пожарища, выросло новое селение. В несколько часов были везде раскинуты вигвамы из бизоньих шкур, и в селении почти не осталось следов от кровавого побоища, которое происходило лишь несколько часов назад на этом самом месте. На площади был разведен костер, и пленные апачи, привязанные к столбам, поставленным специально для них, невозмутимо ждали решения своей участи.

Все обитатели селения готовились к танцу скальпа.

Толпа мужчин, статных, красивых и принарядившихся, высыпала на площадь. Лица их были покрыты черной краской. Петониста и Единорог шли впереди всех, также выкрашенные в черный цвет. За мужчинами следовала процессия женщин и детей.

Женщины стали полукругом. Музыканты начали свой оглушительный концерт, ударяя изо всех сил в барабаны и издавая пронзительные звуки на дудках, и танец начался. Он состоял в том, что женщины делали маленькие шажки, покачиваясь вправо и влево, и пели при этом визгливыми голосами, так что пение это можно было сравнить только с бешеным мяуканьем бесчисленного множества кошек.

Пленные апачи были привязаны к столбам, поставленным посреди площади.

Каждый раз, когда женщины во время танца приближались к к ним, они осыпали их оскорблениями, плевали в лицо и называли трусами, кроликами, собаками без сердца.

Апачи только улыбались на все эти оскорбления и в ответ подсчитывали потери, которые понесли от них команчи, и воинов, которых они убили. Танец продолжался непрерывно целый час, и женщины, уставшие до изнеможения, вынуждены были предаться отдыху. Тогда из толпы вышли воины и стали напротив пленных. В числе последних был один, кого Валентин желал спасти. Это был Черный Кот. Охотник решил вступиться за него и употребить все свое влияние на Единорога, чтобы сохранить жизнь этого апача Валентин вполне ясно отдавал себе отчет в том, насколько задача эта была трудновыполнима. Он имел дело с людьми, для которых месть — первый долг, и он рисковал к тому же потерять благосклонность этих людей. Но у него были серьезные причины, которые заставляли его настойчиво добиваться своей цели, и он решил не отступать ни перед чем. Валентин без дальнейших колебаний подошел к Единорогу, распоряжавшемуся приготовлениями к пытке пленных, и тихонько дотронулся до его руки.

— Брат мой — главный вождь команчей? — спросил он его. Тот молча кивнул головой.

— Хижина его, — продолжал Валентин вкрадчивым голосом, — исчезает под грудой вражеских скальпов. Их так много, потому что брат мой в сражениях опаснее молнии.

Индеец взглянул на охотника с горделивой улыбкой.

— Чего желает брат мой? — спросил он.

— Единорог так же мудр у огня совета, как неустрашим в бою. Он самый опытный и самый почтенный вождь своего племени.

— Пусть брат мой, великий бледнолицый охотник, выражается яснее, чтобы я мог понять его, — сказал индеец с оттенком нетерпения.

— Пусть брат мой выслушает меня, — ответил невозмутимо Валентин. — Несколько воинов-апачей попались к нему в плен живыми.

— Они умрут! — сказал вождь глухо.

— Зачем убивать их? Не лучше ли потребовать за них выкуп и отослать их домой, чтобы доказать апачам, что команчи — великие воины и нисколько их не боятся.

— Бледнолицые ничего не смыслят в войне. Мертвый человек более не опасен. Простить врага — значит рисковать тем, что он завтра же снимет с тебя скальп. Апачи должны умереть. Они сожгли мое селение, убили жен, детей и моих молодых воинов. Кровь требует крови. Через час они перестанут жить.

— Отлично, — сказал охотник, поняв, что настаивать на освобождении всех пленных будет бесполезно, а потому, скрепя сердце, согласился сделать уступку. — Воины должны умереть, это — закон войны, я и не противлюсь этому, но между ними есть один, из-за кого сердце мое сжимается от жалости.

— Пленные апачи принадлежат мне, — сказал Единорог.

— Несомненно, брат мой имеет право распоряжаться ими как ему угодно, и я не смею порицать его за это. Но я прошу у брата моего милости.

Вождь едва заметно сдвинул брови.

Валентин продолжал, точно не замечая неудовольствия команча.

— У меня важные причины желать спасти этого человека, — сказал он.

— Мой брат — бледнолицый. У бледнолицых языки золоченые, они умеют найти слова, которые выражают их мысли. Брату моему известно, что я ни в чем не могу ему отказать. Кто тот воин, которого он желает спасти?

— Обещает ли брат мой, что тот, кого я назову, кто бы он ни был, не погибнет?

Вождь команчей с минуту молчал и пристально смотрел на охотника. Тот, в свою очередь, внимательно наблюдал за индейцем.

— Единорог — мой друг, — продолжал Валентин. — У меня есть совершенно новое ружье. Если брат мой желает, я отдам ему его.

При этом предложении легкая улыбка озарила лицо вождя.

— Хорошо! Я принимаю ружье, — сказал он. — Это отличное оружие для воина. Я даю слово исполнить просьбу моего брата. Кто тот воин, которого он желает спасти?

— Черный Кот.

— О-о-а! Я так и думал. Впрочем, не все ли мне равно. Брат мой может быть спокоен, Черный Кот будет спасен.

— Благодарю брата моего, — сказал Валентин сердечно.

— Я вижу, что у него честное сердце — он великий воин.

И, пожав почтительно руку вождя, Валентин, облегченно вздохнув, снова занял свое прежнее место.

ГЛАВА XXV. Пытка

Апачи, стоя привязанными к столбам, у которых их были пытать, наблюдали за страшными приготовлениями к лютой казни совершенно спокойно. Ни один мускул не дрогнул на их бесстрастных лицах. Их безмятежное спокойствие было настолько велико, по крайней мере с виду, что можно было предположить, что они готовятся быть лишь зрителями той страшной трагедии, в которой они, на самом деле, должны были исполнить ужасную роль.

Когда Валентин отошел от Единорога, тот отдал приказание немедленно приступить к пыткам. Но тотчас же, сделав вид, будто он что-то вспомнил, он обратился к воинам и, указывая на Черного Кота, сказал:

— Сыны мои, этот человек — вождь, и поэтому он имеет право на смерть исключительную, в которой он мог бы показать присутствующим, насколько он способен твердо и смело выносить страдания. Отправьте его в благословенные луга так, чтобы воины его племени, которых он встретит в будущей жизни, могли устроить ему встречу, достойную его. Завтра старики и вожди соберутся у огня совета, чтобы изобрести пытку, которая удовлетворила бы его. Отвяжите его от столба.

Индейцы с восторгом приняли предложение, обещавшее им на завтра такое заманчивое зрелище.

— Команчи — хвастливые и болтливые женщины, — ответил Черный Кот. — Они не умеют пытать воинов. Посмотрим, сумеют ли они заставить меня издать хотя бы один стон, если пытка продлится даже целый день.

— Собаки-апачи умеют лаять, — сказал холодно Единорог. — Но если язык их и длинен, то зато храбрость их коротка. Завтра Черный Кот будет плакать, как бледнолицая девушка.

Черный Кот пренебрежительно пожал плечами. Команчи продолжали неистовствовать от восторга.

— Отвяжите его, — вторично приказал Единорог. К вождю апачей подошли два воина. Они развязали веревку, которой он был привязан к столбу, плотно связали его самого по рукам и ногам и бросили под дерево. Черный Кот не сделал ни одного жеста, ни одного знака, которые обнаружили бы, что он испытывает хотя бы малейший гнев.

Обменявшись с Валентином взглядом, Единорог стал во главе небольшой группы воинов, которые, подойдя к пленным, разместились возле них полукругом. Женщины встали напротив. Заиграла индейская музыка, и пытка началась.

Женщины и воины стали плясать вокруг пленных, и каждый, проходящий мимо, срезал у них длинными ножами куски живого мяса. Нанося эти раны, индейцы остерегались вонзать ножи слишком глубоко, чтобы жертвы не умерли тотчас же, что неприятным образом лишило бы их удовольствия как можно дольше видеть их муки, которые они предвкушали с наслаждением. Апачи улыбались своим палачам и возбуждали их ярость, говоря им, что они совершенно не умеют пытать своих врагов и что раны, наносимые им, не сильнее, чем укусы москитов, и что апачи в этом деле гораздо более ловкие, и что многочисленные команчи, попавшие к ним в плен, были подвергнуты гораздо более жестоким страданиям.

Сами несчастные имели в это время вид, внушавший ужас и сострадание: тело каждого из них представляло собою сплошную рану, из которой ручьями сочилась кровь.

Команчи все более и более приходили в экстаз, слыша оскорбления, которые пленные наносили им. Вскоре они пришли в ярость, граничившую с безумием. Из толпы выскочила вдруг женщина и, бросившись к одному из пленных, слова которого были наиболее едкими и оскорбительными, своими длинными острыми ногтями выцарапала ему глаза и тут же проглотила их, говоря:

— Собака, ты больше не увидишь солнца.

— Ты вырвала у меня глаза, но ты оставила мне язык! — сказал пленный с улыбкой, на которую было ужасно смотреть. — Я тот человек, который проглотил трепетавшее сердце твоего сына, когда он забрался в мою хижину, чтобы выкрасть моих лошадей. Делай что хочешь, я заранее отомщен.

Женщина, взбешенная до крайности этим последним оскорблением, подскочила к пленному и вонзила ему нож в сердце. Апач пронзительно вскрикнул, захрипел в предсмертной агонии и упал, произнося слова:

— Я ведь говорил, что вы не умеете пытать ваших врагов, собаки, кролики, воры!

С этими словами он умер.

Команчи действовали все бесчеловечнее и все яростнее терзали несчастных пленных, и хотя большинство из них уже умерло, они продолжали колоть их трупы до тех пор, пока они не превращались в бесформенные окровавленные груды из мяса и костей. Тогда с них сняли скальпы, а сами они были брошены в вырытые для этой цели ямы. После этого команчи плясали и выли у костров до тех пор, пока голоса их не охрипли и сами они не выбились из сил и не попадали от изнеможения на землю, несмотря на возбуждающие звуки барабанов и дудок. Вскоре все женщины и мужчины, опьяненные запахом и видом крови, пролитой в этой ужасной бойне, заснули на площади, лежа где попало.

Несмотря на почти невыносимое отвращение, которое испытывал от этой сцены Валентин, он оставался все время свидетелем ее, намереваясь защитить Черного Кота в случае, если команчи в припадке безумной ярости вздумали бы пытать и его.

Предосторожность эта не была излишней, и если бы он несколько раз энергично не вставал между пленным вождем и апачами, то Черный Кот также стал бы жертвой ненависти своих врагов, ненависти, достигшей наивысших пределов.

Когда лагерь погрузился в тишину и все заснули, Валентин осторожно подошел к тому месту, где лежал связанный вождь апачей.

Тот посмотрел на него своими маленькими черными глазками с непередаваемым выражением во взгляде.

Не говоря ни слова, охотник, предварительно убедившись, что никто за ним не следит, развязал веревки, которыми был связан вождь апачей. Тот вскочил, как ягуар, но тотчас же снова упал на землю: веревки, которыми он был связан, врезались ему в тело, изранив его всего, и он от слабости не мог стоять на ногах.

— Пусть брат мой будет благоразумен, — пробормотал француз. — Я хочу спасти его.

И говоря это, он взял свою фляжку с вином и влил несколько капель в рот ослабевшего индейца. Тот постепенно пришел в себя. Тогда, взглянув вопросительно на человека, который так великодушно заботился о нем, чего он, конечно, не мог ожидать, он спросил его грубым голосом:

— Зачем бледнолицый охотник желает спасти меня?

— Потому, — ответил Валентин не колеблясь, — что брат мой — великий воин своего племени и поэтому он не должен умереть. Он свободен.

И протянув вождю руку, он помог ему подняться и идти. Индеец последовал за ним без сопротивления, но не произнес при этом ни слова.

Подойдя к тому месту, где паслись лошади команчей, Валентин выбрал одну из них, оседлал и подвел к апачу.

Тот во время недолгого отсутствия охотника оставался неподвижно стоять на том месте, где тот его оставил.

— Пусть брат мой сядет на лошадь, — сказал ему Валентин. Индеец был еще настолько слаб, что Валентин должен был помочь ему сесть в седло.

— Может ли брат мой держаться в седле? — заботливо спросил его Валентин.

— Да, — коротко ответил апач.

Охотник взял ружье, лук и стрелы индейского вождя и подал их ему.

— Пусть брат мой возьмет обратно свое оружие, — тихо сказал он ему. — Такой великий воин, как он, не должен возвращаться к своему племени, как какая-нибудь трусливая женщина. Он должен иметь возможность застрелить оленя, если тот встретится ему на пути.

Индеец взял оружие. Нервная дрожь прошла по всему его телу, и несмотря на всю свойственную индейцу невозмутимость, лицо выразило сильное внутреннее волнение. Этот человек, смотревший без содрогания в лицо ужаснейшей смерти, был побежден благородством поведения француза. Гранитное сердце его смягчилось, слезы, без сомнения впервые пролитые им в жизни, катились из его лихорадочно воспаленных глаз на бледные щеки, подавленное рыдание вздымало его грудь.

— Благодарю! — сказал индеец резким, прерывающимся голосом, когда он снова обрел способность говорить. — Благодарю. Брат мой добр, он приобрел себе друга!

— Брат мой ничем мне не обязан, — ответил охотник просто. — Я поступаю так, как мне велят долг и религия. Индеец с минуту был погружен в задумчивость.

— Да, — пробормотал он наконец, с сомнением покачав при этом головой. — Я уже слышал от отца Серафима, главного священника бледнолицых, что Бог их всемогущ и милосерден. Так ли это?..

— Помните, вождь, — перебил его Валентин, — что я спас вам жизнь во имя отца Серафима, которого вы, кажется, знаете.

Апач тихо улыбнулся.

— Да, — сказал он. — ‘Воздай добром за зло’.

— Вспоминайте о великих принципах, которые я применил сегодня на практике, — воскликнул горячо Валентин, — они поддержат вас в страданиях.

Черный Кот покачал головой.

— Нет, — сказал он, — прерия имеет свои законы, которые непреложны. Краснокожие по своей природе отличаются от бледнолицых. Их закон — закон крови, и измениться не может. Закон этот гласит: ‘Око за око, зуб за зуб’, он завещан им предками, и они обязаны подчиняться и следовать ему. Но краснокожие никогда не забывают ни обиды, ни благодеяния. У Черного Кота память долгая.

Наступило минутное молчание. Собеседники пристально смотрели друг на друга.

Наконец апач снова заговорил.

— Пусть брат мой одолжит свою фляжку, — сказал он. Охотник исполнил его желание. Апач приложил фляжку ко рту, отпил из нее глоток и передал ее обратно Валентину. Нагнувшись затем к охотнику, он положил ему руки на плечи, поцеловал его в губы, влив при этом ему в рот часть вина, оставленного им во рту. Эта церемония на Диком Западе есть нечто вроде таинства, она — знак наибольшей приязни, которую может питать один человек к другому. Обменявшись таким поцелуем, двое людей становятся привязанными друг к другу до гробовой доски, ничто не в силах их разлучить, и они обязаны не колеблясь помогать друг другу при любых обстоятельствах.

Валентин был знаком с этим обычаем. Поэтому, несмотря на то отвращение, которое он при этом испытал, он не только не воспротивился этому знаку своеобразного внимания со стороны апача, но, напротив, выказал при этом большую радость, понимая, какие выгоды он может извлечь позднее из этого союза с одним из самых влиятельных вождей апачей в своей борьбе с Красным Кедром, которому он поклялся жестоко отомстить.

— Мы теперь братья, — сказал Черный Кот торжественным тоном. — Отныне днем и ночью, в какой бы уголок прерии бледнолицый охотник не направил своих шагов, друг будет всегда следить за ним, чтобы охранять его.

— Мы братья, — ответил охотник. — Черный Кот всегда найдет меня готовым прийти к нему на помощь.

— Я это знаю, — сказал вождь. — Прощай, я возвращусь к воинам своего племени.

— Прощайте! — сказал Валентин.

И с силой ударив по крупу лошади, вождь помчался во весь опор и вскоре исчез во мраке ночи.

Валентин несколько минут прислушивался к удалявшемуся топоту конских копыт и после этого задумчиво направился к хижине, где мисс Эллен ухаживала за Белой Газелью.

ГЛАВА XXVI. Два женских сердца

Эллен почувствовала необычайное волнение, увидев красивую молоденькую девушку распростертой на полу хижины. Жизнь, по-видимому, покинула ее навсегда. Несмотря на то, что, насколько Эллен могла припомнить, она этой девушки никогда не видела прежде, она тем не менее испытывала к ней безотчетное влечение.

Кто была эта женщина? Как могло случиться, что, несмотря на свою крайнюю молодость, она участвовала в кровавых стычках и была, так сказать, сообщницей воинственных обитателей прерии, для которых каждое человеческое существо — враг, всякое богатство — добыча. Откуда могла явиться та странная власть, которую она, по-видимому, имела над этими людьми без чести и совести и которых она заставляла плакать, словно детей.

Все эти мысли вихрем кружились в голове Эллен, заставляя ее еще сильнее интересоваться молодой девушкой. А между тем в глубине души она ощущала тайный страх: какое-то предчувствие говорило ей, что эта женщина, одаренная странным характером и необыкновенной красотой, будет ее врагом, который навсегда разрушит ее счастье. Но так как Эллен была избранной натурой, в которой дурным чувствам не было места и у которой было правило во всех случаях жизни поступать по велению сердца, то она, не думая о последствиях, заставила умолкнуть в своей душе это неясное чувство протеста против участия к этой несчастной девушке. Она нагнулась к распростертой на земле Белой Газели и, усевшись рядом с ней с той нежностью, которая свойственна каждой женщине, положила ее очаровательную головку к себе на колени, распустила ей корсаж и стала заботливо ухаживать за ней.

Вид двух этих девушек, расположившихся на шероховатом полу жалкой индейской хижины, представлял собой очаровательное зрелище.

Обе они были красавицы, но совершенно разных типов: у Эллен были прелестные волосы пепельного цвета, тогда как Белая Газель имела как мексиканка волосы черные, с синеватым отливом, обе представляли собой совершеннейшие типы двух различных рас и двух идеалов женщины, создания непонятного как для самой себя, так и для других, этого падшего ангела, в грудь которого Бог, казалось, заронил сияющий луч своего божества и который хранит в себе напоминание о Рае, который Он заставил нас потерять. Мексиканка, очаровательное существо, обладала вулканически-страстной натурой, она ангел и, вместе с тем, и демон, она одновременно любит и ненавидит, заставляет мужчину в одну секунду почувствовать, что она любит и наслаждения рая, и беспредельные страдания ада. Кто сумеет когда-нибудь проанализировать эту необыкновенную натуру в которой достоинства и пороки, безобразно смешавшись, как бы олицетворяют собою страшные стихийные катаклизмы той страны, где она получила жизнь. Долгое время старания Эллен были бесплодны, и Белая Газель лежала на ее руках бледная и бесчувственная. Молодая девушка начинала уже беспокоиться, не зная, к какому средству прибегнуть, чтобы привести ее в чувство, но вот наконец Газель сделала движение и легкая краска залила ей щеки. Она глубоко вздохнула, с трудом подняла веки, с удивлением взглянула вокруг себя и снова закрыла глаза. Через минуту она снова их открыла, поднесла руку ко лбу, словно для того, чтобы рассеять облако, затуманившее ее память, устремила взор на ту, которая привела ее в чувство, и вдруг сдвинула брови, резко вскочила, высвободившись из державших ее рук, и одним прыжком очутилась в углу хижины, все так же не спуская пристального взгляда с американки, в свою очередь испуганной до крайности этой дикой выходкой подопечной, ничего не понимая в ее поведении. Обе девушки несколько минут стояли лицом к лицу, пристально глядя друг на друга, не произнося ни слова. Тяжелые вздохи обеих женщин были единственными звуками, нарушавшими тишину, царившую в хижине.

— Зачем вы бежите от меня? — спросила наконец Эллен своим мягким и мелодичным, как пение птицы, голосом. — Разве я внушаю вам страх? — добавила она с улыбкой. Мексиканка слушала ее, точно не понимая смысла этих слов, и, покачав своенравно головой — жест, от которого разорвалась на ее голове лента, сдерживавшая ее волосы, так что они сейчас же густыми локонами рассыпались ей по плечам, она, в свою очередь, заговорила.

— Кто вы? — спросила она резким голосом, в котором слышались гнев и угроза.

— Кто я? — ответила Эллен твердо, но с оттенком упрека в голосе. — Я та, которая спасла вам жизнь.

— А кто сказал вам, что я желаю, чтобы меня спасли? — возразила молодая девушка.

— Делая это, я только следовала велению своего сердца.

— А! Теперь я поняла, — сказала Газель с иронией. — Вы одна из тех женщин, которых в вашей стране называют квакершами и которые проводят жизнь, занимаясь тем, что читают всем проповеди.

— Я не квакерша, — сказала Эллен кротко, — я женщина, которая страдает так же, как и вы, и которую горе ваше трогает.

— О! — воскликнула мексиканка, в отчаянии ломая руки и заливаясь вдруг слезами. — Я испытываю все муки ада!

Эллен с минуту смотрела на нее с участием, потом подошла к ней.

— Не плачьте, бедное дитя, — сказал она ей, ложно истолковав причину слез молодой девушки. — Вы здесь в безопасности, никто не причинит вам вреда.

Мексиканка быстро подняла голову.

— Бояться! — воскликнула она гордо. — Не думаете ли вы, что я не в состоянии буду защищаться, если мне нанесут оскорбление? На что мне ваша защита?

И грубо схватив руку Эллен, она стала трясти ее, восклицая.

— Кто вы? Что вы здесь делаете? Отвечайте же!

— Вы, которая была с разбойниками, напавшими на селение, должны знать меня, — ответила Эллен сухо.

— Да, я знаю вас, — ответила мексиканка резко. — Вы та женщина, которую гений зла бросил поперек моего пути, чтобы уничтожить все мои радости и все мое счастье! Не здесь я рассчитывала встретиться с вами. Я счастлива видеть вас: у меня наконец есть возможность сказать вам, как я вас ненавижу! — добавила она, гневно топнув ногой. — Да, я ненавижу вас!

Эллен была испугана резкой вспышкой Белой Газели и напрасно старалась уяснить себе ее непонятные слова.

— Вы ненавидите меня? — сказала она с доброй улыбкой. — За что? Я вас не знаю. Сегодня в первый раз мы благодаря случайности оказались лицом к лицу. До сегодняшнего дня мы не имели даже самого отдаленного отношения друг к Другу.

— Вы так полагаете? — резко рассмеялась мексиканка. — Действительно, мы никогда не были знакомы друг с другом, вы правы. Тем не менее я хорошо знаю вас, мисс Эллен, дочь скваттера, Охотника За Скальпами, разбойника, — одним словом, того, кого зовут Красным Кедром. Вы та, которая осмеливается любить дона Пабло Сарате, как будто вы не принадлежите к проклятому роду! Не забыла ли я чего-нибудь? Все ли я рассказала про вас? Ну, отвечайте же! — продолжала мексиканка, приблизив свое пылавшее гневом лицо к лицу молодой девушки и с силой тряся ее руку.

— Я действительно дочь Красного Кедра, — ответила Эллен холодно, — но я не понимаю, что именно вы хотите сказать, упомянув о доне Пабло Сарате.

— Не сказала ли я ложь, в самом деле? — продолжала мексиканка с насмешкой.

— А если б даже это действительно было так? — ответила американка с некоторым высокомерием. — Какое вам до этого дело? По какому праву требуете вы от меня в этом отчета?

— По какому праву? — гневно воскликнула мексиканка, но вдруг, запнувшись, она до крови прикусила губу и, скрестив руки на груди, смерила молодую девушку взглядом, полным глубочайшего презрения. — Действительно, — продолжала она тоном, полным сарказма, — вы… вы ангел чистоты и кротости! Ваша жизнь протекала тихо и мирно под благословенным кровом честных и уважаемых родителей, которые сумели воспитать в вас все добродетели и честные правила, которым они сами следовали всю свою жизнь! А-а! Не это ли вы хотите сказать?.. Тогда как я… я — женщина, усыновленная разбойниками, вся жизнь которой протекла в прерии. Я, которая ничего не смыслит в жестких требованиях вашей жалкой цивилизации и которая всегда дышала воздухом свободы. Действительно, по какому праву могу я вмешиваться в ваши семейные планы и служить помехой вашей чистой любви, в которой все заранее взвешено и отмерено. Вы правы, я не смею, с моими дикими привычками и моим жгучим сердцем, вмешиваться в вашу любовь и из какого-то каприза уничтожить плоды ваших действий. Я действительно сошла с ума — добавила она, грубо отталкивая молодую девушку. И скрестив руки на груди, она оперлась спиной о стену хижины и умолкла.

Эллен некоторое время смотрела на нее, потом сказала ей мягким, примирительным тоном:

— Я напрасно стараюсь вникнуть в смысл ваших слов, сеньорита, но если они относятся к событию, изгладившемуся из моей памяти, если против воли, при обстоятельствах, о которых я забыла, я когда-либо оскорбила вас, — я готова принести вам извинения, какие вам будет угодно потребовать от меня. Положение наше среди этих диких индейцев слишком опасно, чтобы я не стала искать способа теснее сблизиться с вами, как с единственной представительницей белой расы. Только дружба и доверие друг к другу могут сделать нас сильными и дать нам возможность избежать те козни, которые будут постоянно встречаться на нашем пути, и выдержать угрожающее нам нападение.

Лицо мексиканки утратило свое неприязненное, злое выражение. Черты его прояснились. Поразмыслив немного, она раскаялась в тех словах, которые она произнесла в припадке гнева. Ей было неприятно, что она выдала свою тайну. Она начала надеяться, что ей удастся взять свои слова назад, а потому со свойственным женщинам лукавством, которое делает их такими опасными в известных случаях, она постаралась ввести в заблуждение свою собеседницу и изгладить из ее памяти то неприятное впечатление, которое в ней оставила ее безумная вспышка. Поэтому, улыбнувшись, она произнесла самым мягким и вкрадчивым голосом:

— Вы добры, сеньорита. Я не заслуживаю ни тех забот, которыми вы окружили меня, ни тех добрых слов, которые вы мне сказали, после того, что я осмелилась говорить вам. Но я скорее несчастна, чем зла. Я жалкое, брошенное дитя, усыновленное разбойниками, с которыми вы меня видели. Первыми звуками, коснувшимися моего слуха, были предсмертные крики. Первым светом, который я увидела, был свет пожара. Жизнь моя протекала в прерии, вдали от городов, где, как говорят, учат быть хорошими людьми. Я — своенравное и испорченное дитя, но поверьте мне, сеньорита, сердце у меня не дурное, я умею ценить и помнить сделанное мне благодеяние. Увы! Девушка в моем положении гораздо более достойна сожаления, чем порицания.

— Бедное дитя! — сказала Эллен, невольно тронутая этими словами. — Вы так молоды и уже так несчастны!

— О, да! Очень несчастна, — продолжала мексиканка. — Я никогда не знала ласки матери, и единственной моей семьей были разбойники, которые вместе с индейцами-апачами атаковали сегодня ваше селение.

И обе девушки, разговаривая, уселись, обнявшись друг с другом, как две робкие голубки. Они долго болтали, рассказывая друг другу о своей жизни. Эллен с той доверчивой искренностью, которая составляла основу ее характера, постепенно открыла этой оригинальной девушке, которая совершенно подкупила ее в свою пользу, все те маленькие тайны, которые делают жизнь в двадцать лет такой привлекательной, не замечая при этом, что опасная женщина, очаровавшая ее своей вкрадчивой лестью, постоянно поощряла ее к откровенности, оставаясь в то же время сама крайне сдержанной и скрытной по отношению к Эллен.

Так протекло незаметно для обеих девушек несколько часов ночи, и беседа их закончилась лишь тогда, когда сон, который никогда не уступает никому своих прав, если дело касается молодых и здоровых натур, не смежил, наконец, отяжелевшие веки американки.

Мексиканка не спала.

Когда отяжелевшая головка Эллен упала наконец к ней на грудь, она осторожно приподняла ее и переложила на звериные шкуры, служившие им постелью. После этого она долго и внимательно рассматривала дочь скваттера при слабом свете угасающего факела, воткнутого в землю. Напускное спокойствие совершенно исчезло при этом с лица Белой Газели, и на нем появилось такое выражение ненависти, которого никак нельзя было ожидать увидеть на столь хорошеньком личике. Увидев ее теперь — бледную, с грозно сдвинутыми бровями и стиснутыми зубами, стоящую перед молодой девушкой, — ее можно было принять за злого демона, готового броситься на свою жертву, которую он держит трепещущей и очарованной под своим смертоносным взглядом.

— Да, — сказала она глухо, — она красива, эта женщина, в ней есть все, чтобы быть любимой мужчиной! Она сказала мне правду: он любит ее!.. А меня?.. — добавила она с яростью. — Почему он не любит меня?!.. Я тоже красива — даже, может быть, красивее ее! Как могло случиться то, что во время наших частых свиданий сердце его не зажглось от пламени, которое глаза мои метали при его приближении? Почему он никогда не замечал меня? Почему все мои попытки внушить ему любовь оказались бесплодными, почему он никогда ни о ком больше не думал, кроме как о той женщине, которая спит здесь, находясь теперь в моей власти, и которую я могла бы убить, если бы только этого захотела?

Произнеся эти слова, девушка вынула из-за пояса миниатюрный стилет с длинным тонким лезвием.

— Нет, — добавила она после минутного размышления, — нет! Не так должна она умереть! Она недостаточно будет страдать! О, нет! Я хочу, чтобы она испытала все те страдания, которые терзают теперь меня. Я хочу, чтобы ревность пожирала ее сердце точно так же, как она давно пожирает мое! Боже правый! Я отомщу, как должна отомстить мексиканка! Ну что ж! Если он презирает меня, если он не хочет любить меня, то ни она ни я не будем владеть им. О-о! — продолжала она, усмехаясь и прохаживаясь быстрыми шагами взад и вперед возле спящей девушки, как дикий зверь в клетке. — Ты, белокурая девушка с белым, как лилия, лицом, твои щечки, бархатные, как персик, скоро станут бледнее моих, и твои лихорадочно-воспаленные глаза будут уже больше не в состоянии проливать слезы!

Нагнувшись к Эллен, она стала внимательно прислушиваться к ее ровному дыханию и, уверенная в том, что она погружена в глубокий сон, тихо подошла ко входу хижины, приподняла пологи, убедившись предварительно, что ничто не нарушает царившей вокруг нее тишины, осторожно перешагнула через спавшего на пороге хижины Курумиллу и быстрыми и неслышными шагами удалилась.

Курумилла вызвался охранять обеих женщин, несмотря на все протесты со стороны Валентина и дона Пабло, уверявших его, что девушки в полной безопасности.

Но Курумилла не спал, как это можно было сначала предположить, от него не ускользнуло ни одно движение мексиканки, и не успела она сделать и десяти шагов, как он вскочил и последовал за ней.

Зачем делал он это? Он сам не мог бы ответить на этот вопрос.

Неясное предчувствие говорило ему, что он должен следить за чужестранкой и постараться узнать, с какой целью она, вместо того, чтобы спать, бродит по лагерю, в котором она — пленница и потому рискует на каждом шагу встретиться с врагом, готового с радостью убить ее. Причина, заставившая ее пренебречь столь очевидной опасностью, должна была быть очень серьезной, и эту-то причину индейский воин и желал знать. Молодая девушка шла, с трудом пробираясь среди хижин и вигвамов, представлявших собой настоящий лабиринт. Ночь стояла темная. Луна, скрывавшаяся за тяжелыми облаками, время от времени показывала свой туманный лик, на небе не было ни звездочки. Девушка временами останавливалась, вытягивала шею и внимательно прислушивалась к каждому шороху, казавшемуся ей подозрительным. Иногда она оборачивалась и шла назад, но вместе с тем все время продолжала кружиться на одном и том же пятачке, не удаляясь на слишком значительное расстояние от хижины, в которой спала Эллен. Курумилле стало очевидно, что девушка безуспешно искала вигвам, в котором находился кто-то, с кем она желала переговорить. Наконец, отчаявшись, по-видимому, в своих поисках, девушка остановилась и два раза издала звук, очень похожий на волчий вой. Сигнал этот — а это, несомненно, был сигнал — помог ей выйти из затруднения гораздо успешнее, чем это сделали ее поиски. Почти тотчас же с двух противоположных концов лагеря ей ответили таким же воем. Девушка с минуту колебалась, лицо ее отражало неудовольствие, но, овладев собой, она тотчас же повторила свой сигнал, и внезапно возле нее очутились двое людей, точно выросших из земли. Одним из них был Красный Кедр, другим — Сандоваль.

— Слава Богу! — воскликнул мексиканец, пожимая руки молодой девушке. — Вы спасены, нинья! Мне теперь, стало быть, нечего больше бояться. Ну и ну! Вы можете гордиться тем, что причинили мне большую тревогу.

— Я здесь, — сказал Красный Кедр. — Могу я быть вам чем-либо полезным? Мы в двух шагах отсюда сидим в засаде с двумя сотнями апачей. Говорите, что нам надо делать?

— В настоящее время ровно ничего, — ответила Белая Газель, здороваясь со своими друзьями. — После нашего вчерашнего поражения всякая новая попытка будет и слишком поспешной, и неудачной. Насколько мне известно, команчи пойдут на рассвете по вашим следам. Не теряйте их из виду: может так случиться, что дорогой мне понадобится ваша помощь, но до тех пор не показывайтесь. Действуйте с большой осторожностью, чтобы противник не мог угадать ваших намерений.

— Вы больше ничего не прикажете?

— Пока ничего. Итак, ступайте. Индейцы не замедлят проснуться, и вам плохо придется, если вас увидят.

— Повинуюсь, — сказал Красный Кедр, и с этими словами, проскользнув между хижин, исчез в темноте.

Курумилла сначала намеревался броситься за ним и выследить его, но после минутного размышления раздумал делать это и дал ему беспрепятственно бежать.

— У меня к вам просьба, — сказала Газель, обращаясь к Сандовалю. — Я хочу попросить вас об одной услуге.

— Услуге, нинья… Скажите лучше, что вы желаете отдать мне приказание.

— Я хочу, слышите ли вы, мой дон Пачеко, я хочу, чтобы мы по пути бежали!

— Если это ваше единственное желание, то выполнить его будет нетрудно.

— Необходимо, чтобы во время нашего бегства вы похитили и увезли с собой ту молодую девушку, заботам которой вы сегодня меня вверили. На Диком Западе существует, не правда ли, дикое и кровожадное племя, которое зовется племенем сиу.

— Да, и это большие негодяи, уверяю вас, нинья. Но я не понимаю, какое отношение…

— Эта девушка должна быть отдана в рабство сиу!

— Я предпочел бы убить ее. Бедняжка бы меньше мучилась.

— Я так хочу! Разбойник опустил голову.

— Хорошо. Разве я не раб ваш? Девушка улыбнулась с гордостью.

— Берегитесь, нинья! Я не знаю, что произошло между вами и этой девушкой, но я знаю по опыту, что месть приносит иногда горькие плоды. Быть может, настанет тот день, когда вы раскаетесь в том, что вы сделали сегодня.

— Не все ли мне равно?! Я буду отомщена! Эта мысль принесет мне отраду и даст мне силы перенести страдания.

— Я повинуюсь.

С этими словами сообщники расстались.

ГЛАВА XXVII. Шоу

Как мы уже говорили, донья Клара исчезла. В самый ожесточенный момент битвы Валентин схватил донью Клару на руки и, соскочив с крыши, на которой он до этих пор сражался, отдал молодую девушку на попечение Шоу, а сам бросился на врагов.

— Берегите ее, берегите, — сказал Валентин Шоу, передавая ему с рук на руки донью Клару. — Что бы ни случилось, спасите ее!

Шоу подхватил девушку левой рукой и с горящими глазами и стиснутыми зубами, размахивая правой рукой, оставшейся свободной и вооруженной топором, этим страшным оружием скваттеров, стал пробиваться сквозь гущу врагов, рубя направо и налево и опрокидывая на ходу мужчин, женщин и детей, становившихся ему поперек дороги. В нем жила только одна мысль: или спасти донью Клару, или умереть.

Напрасно апачи теснились вокруг него, он укладывал их, как жнец подкашивает спелую рожь. Он смеялся при этом хохотом обезумевшего от ярости человека. Да и действительно, в этот момент Шоу не был человеком, он был демоном.

Но человеческим силам есть предел. Шоу чувствовал, что и его силы подходят к концу. Он оглянулся как помешанный. Со всех сторон его окружали апачи. Он вздохнул, подумав, что час его настал, и из груди его вырвался страшный крик. Это был крик агонии и отчаяния, крик этот, повторенный эхом, на несколько секунд заглушил даже шум битвы. Этот крик был последним протестом сильного человека, который сознает себя побежденным злым роком и который, погибая, призывает на помощь себе подобного или молит Бога об этой помощи.

Он закричал.

Другой крик был ему ответом.

Шоу, удивленный этим до крайности, не смея рассчитывать на то, что свершится чудо, зная, что друзья его были слишком далеко, чтобы прийти к нему на помощь, подумал, что сделался жертвой галлюцинации. Тем не менее, собрав последние силы, он закричал вновь, на этот раз громче и продолжительнее.

— Мужайся! — услышал он в ответ на свой крик. На этот раз он был уверен, что не эхо ответило на его призыв.

— Мужайся! — раздалось снова.

Только одно это слово и донеслось до него вместе с ветром и было явственно услышано им сквозь страшный шум сражения. Шоу почувствовал, что силы воскресают в нем. Он стал биться еще исступленнее. Вдруг на равнине появилось несколько всадников, раздались выстрелы, и несколько человек, вернее, демонов, ринулись неожиданно в толпу апачей и учинили в их рядах ужаснейшую резню. Краснокожие, пораженные этой неожиданной атакой, бросились в смятении вон из селения, воя от ужаса. Жертва ускользнула из их рук.

Шоу сражался, стоя твердо как скала, до самого последнего момента. Но тут он вдруг упал и мгновенно лишился чувств.

Сколько времени продолжалось его беспамятство? Этого он не знал.

Когда он очнулся, была уже ночь. Он подумал сначала, что прошло всего несколько часов со времени ужасной битвы. Он осторожно сел и огляделся вокруг.

Донья Клара лежала распростертая поблизости от него. Она была бледна, как привидение.

Вдруг Шоу вскрикнул от удивления и ужаса: он увидел людей, которые его окружали и которые, по всей вероятно сто, ответили на его крик и спасли его.

Это были его братья Натан и Сеттер, брат Амбросио, Андрес Гарот и с десяток гамбусинос.

По какому странному случаю очутился он среди товарищей, от которых он в настоящее время так горячо желал быть как можно дальше? Какой злой рок снова бросил их на его пути?

Молодой человек поник головой и погрузился в печальные и мрачные размышления.

Мы воспользуемся этой паузой, чтобы рассказать о том, что произошло на острове со времени бегства доньи Клары и Эллен с двумя канадскими охотниками.

До солнечного восхода в лагере никто не заметил отсутствия молодых девушек. В полдень Натан и Сеттер, крайне удивленные тем, что сестра их не показывается, решили войти в шалаш, занимаемый молодыми женщинами. Тут им разом стало ясно все.

Они в бешенстве возвратились к брату Амбросио, чтобы сообщить ему о том, что случилось. В ответ монах сообщил им новость, которую ему рассказали, о бегстве сашема корасов, Дика и Гарри. Ярость обоих братьев не имела границ.

Красный Кедр, уходя, не сказал своим товарищам подробно о цели своего путешествия, но тем не менее дал им понять, что отправляется за союзниками, заявив при этом, что поездка его продлится не более трех или четырех дней. Зная по опыту, насколько путешествие по дебрям Дикого Запада затруднительно, гамбусинос ничуть не были удивлены, когда Красный Кедр не вернулся в назначенный срок. Они стали терпеливо ожидать его, а так как съестные припасы их истощились, то они время от времени отправлялись на охоту за новым запасом провизии. Но время шло, а Красный Кедр не возвращался.

Прошел целый месяц, а скваттер не подавал о себе ни малейших известий.

Постепенно гамбусинос стала овладевать тревога. Неизвестно откуда стали появляться зловещие слухи: поговаривали о том, что скваттер, наткнувшись на засаду краснокожих, был убит ими. А потому становилось совершенно бесполезным ждать его дальше.

Слухи эти, которым брат Амбросио сначала не придавал особого значения, постепенно настолько разрослись, что и он наконец стал чувствовать тревогу. Однажды утром гамбусинос вместо того, чтобы, по обыкновению, отправиться на охоту, собрались в палатке, служившей штаб-квартирой монаху и обоим сыновьям скваттера, и решительно объявили всем троим, что ждать Красного Кедра дольше они не намерены и что они немедленно возвращаются в Санта-Фе.

Напрасно брат Амбросио говорил им, что верить слухам о смерти Красного Кедра нет решительно никаких оснований, так как слухи эти ничем не подтверждаются, но если бы даже они и оказались справедливыми, то, хотя это и было бы большим несчастьем для них, все же от этого экспедицию нельзя считать неудавшейся, так как не один Красный Кедр знал дорогу на прииск, и что он вызывается проводить их туда. Но искатели золота ни в способность монаха быть проводником, ни в его храбрость не верили, и поэтому ничего не хотели слушать и, несмотря на все его уговоры остаться, сели на своих лошадей и ускакали. Монах в изнеможении опустился на землю, он увидел безвозвратное крушение всех своих надежд на обогащение почти накануне их осуществления. Ему остались верными только пять или шесть гамбусинос, сыновья Красного Кедра и Андрес Гарот.

Всякий другой человек на месте брата Амбросио, столкнувшись с таким поворотом дел, предался бы отчаянию, но человек этот принадлежал к тем энергичным натурам, которых препятствия делают только более упорными в достижении своей цели, а потому, вместо того, чтобы отказаться от своего проекта, он решил добиваться его осуществления во что бы то ни стало. Для этого он решил прежде всего отправиться со своими товарищами на поиски Красного Кедра.

Вследствие совершенно необыкновенного стечения обстоятельств отряд его выступил в тот же день, что и отряд апачей, двинувшихся на селение команчей, и подошел к этому селению как раз в то время, когда происходила ожесточенная битва между обоими индейскими племенами. Остановившись в кустах, монах и его друзья решили ночью напасть на селение, но в это время до них донесся крик о помощи. Они узнали голос Шоу и бросились его выручать, воспользовавшись при этом подвернувшийся возможностью содрать кожу с нескольких индейских черепов.

Подхватив Шоу и донью Клару, они скрылись с ними в лесу, решив расспросить Шоу, когда он придет в себя, как могло случиться то, что он вдруг оказался в этом селении, в числе сражающихся и с доньей Кларой на руках.

Молодой человек весь день был в беспамятстве. Хотя полученные им раны и не представляли опасности для его жизни, тем не менее сильная потеря крови и сверхъестественное нервное напряжение, испытанное им во время сражения, вызвали у него большой упадок сил, и он, придя в себя, долго еще был не в состоянии собраться с мыслями и дать себе ясный отчет о событиях, в которых он играл далеко не последнюю роль.

Поэтому брат Амбросио решил оставить его в покое и ни о чем не расспрашивать до тех пор, пока он не оправится окончательно. Это и было основной причиной кажущегося равнодушия к нему гамбусинос. Он решил для себя воспользоваться этим невниманием с их стороны, чтобы вырвать из их рук донью Клару, которую злой рок снова отдал им во власть.

ГЛАВА XXVIII. Отъезд

На другой день после битвы при первых лучах солнца все селение команчей уже было на ногах. Глашатаи, взобравшись на крыши, созывали воинов, которые, отдохнув после ночной пляски и последовавшего после нее сражения, собирались по одному и сформировывали отряды, готовые каждую минуту выступить в поход.

Единорог был очень осторожным вождем. Отправляясь в поход, который мог на довольно продолжительное время удержать его вдали от основных сил племени, он не пожелал оставить в селении совершенно беззащитными от нового неприятельского нападения женщин и детей своего племени.

Так как зима уже была недалеко, то он решил перевести всех обитателей селения, не принимавших участия в экспедиции, на зимние квартиры, устроенные в девственном лесу, и охранять его со своим отрядом во время пути. К полудню все обитатели селения и отряд воинов выступили в поход, представляя при этом крайне необычное и живописное зрелище. Первыми из селения выехали воины с тотемом племени, они составляли две трети отряда, за ними следом ехали и шли, волоча разнообразный домашний скарб, старики, женщины и дети. Остальная часть войска замыкала шествие.

Валентин со своими товарищами также находился здесь. Обе девушки, спокойные и улыбающиеся, ехали, разговаривая между собой, возле Курумиллы, которые имел очень суровый и нахмуренный вид. Сын Крови со своим отрядом покинул селение до выступления индейцев и, несмотря на оказанную им команчам и охотникам большую услугу, Валентин и его друзья, сами не зная почему, были очень довольны его отъездом. Они не могли дать себе ясного отчета в том чувстве неприязни, которое испытывали к нему. Сын Крови, впрочем, имел свойство внушать всем людям, с которыми он приходил в соприкосновение, какое-то отвращение, к которому примешивался страх.

Караван растянулся по прерии, как огромная змея. Вокруг него со всех сторон поднимались горы, совершенно лишенные растительности и имевшие причудливые очертания. Рио-Хила, в этом месте довольно узкая, с трудом пробивалась сквозь ущелья этих гор. Наконец отряд стал приближаться к девственным лесам. У самой опушки леса Единорог приказал отряду остановиться и сделать привал. После этого все индейцы, не принимавшие участия в преследовании Красного Кедра, должны были отделиться от остальных и идти по направлению к своей зимней стоянке.

— Далеко ли мы от того острова, на котором находится отряд Красного Кедра? — спросил Валентин сашема корасов.

— Мы теперь милях в четырех оттуда, — ответил Орлиное Перо. — Через час мы можем быть там.

— Хорошо. Вы, Орлиное Перо и дон Пабло, идите вперед вместе с дочерью скваттера.

— Разве вы чего-нибудь опасаетесь? — спросил дон Пабло.

— Ничего. Но я хочу немного поговорить с мексиканкой.

— Отлично.

Дочь скваттера и оба ее провожатых пришпорили лошадь и поехали вперед.

Валентин приблизился к Белой Газели, которая ехала, занятая оживленной беседой с Сандовалем.

Курумилла сообщил Валентину о странном намерении мексиканки относительно Эллен, и Валентин не мог понять, что могло быть причиной той ненависти, которую мексиканка питала к своей новой подруге.

Увидев Валентина, девушка покраснела и умолкла. Сделав вид, что он не заметил ее смущения, Валентин слегка поклонился ей и почтительно и спокойно заговорил.

— Простите меня, сеньорита, — сказал он ей, — если я прервал интересный разговор, но мне надо поговорить с вами несколько минут.

Молодая девушка покраснела еще больше, глаза ее сверкнули под опущенными густыми ресницами, и она ответила слегка дрожавшим голосом, сдерживая свою лошадь.

— Я готова выслушать вас, кабальеро.

— Не останавливайтесь, прошу вас, сеньорита, — сказал Валентин. — Этот почтенный господин, который, без сомнения, посвящен во все ваши тайны, — добавил он с иронией, — может, если он это пожелает, присутствовать при нашей беседе.

— Вы совершенно правы, — ответила молодая девушка твердо, тронув поводья своей лошади. — У меня нет тайн от этого почтенного господина, как вы изволили его назвать.

— Тем лучше. Теперь будьте так добры не придавать тому, что я вам скажу, дурного значения и ответьте мне на вопрос, который я позволю себе задать вам.

— Говорите, кабальеро. Если ваш вопрос из тех, на которые можно дать ответ, я исполню ваше желание.

— Прежде всего, позвольте мне напомнить вам, сеньорита, — начал Валентин холодно, — что ваше вчерашнее нападение на селение команчей можно назвать попыткой совершить убийства и грабеж, так как вы не ведете войны с индейцами и принадлежите к белым, а не к краснокожим, а потому должны видеть в нас не врагов, а, напротив, друзей. Вам поэтому небезызвестно, что вы достойны понести кару, подчинившись закону прерии, гласящему: око за око, зуб за зуб.

— К чему вы все это ведете?

— А к тому, что я, согласно этому закону, имел бы полное право надеть вам и вашим достойным товарищам на шею петлю и повесить вас всех на первом попавшемся дереве.

— Я согласна с вами, — ответила молодая девушка. — Право это осталось за вами и теперь: почему же вы не воспользуетесь им?

— Потому что в данное время это мне не угодно, — холодно ответил Валентин. — Итак, вы со мной согласны — продолжал он. — И вот, вместо того, чтобы за совершенное вами злодеяние предать вас справедливой казни, мы оказали вам, принимая во внимание то плачевное состояние, в котором вы находились после битвы, самое глубокое участие: мисс Эллен с искренней заботливостью ухаживала за вами. Теперь скажите мне, как могло случиться то, что после всех забот этой девушки вы, забыв совесть и чувство признательности, сегодня ночью в селении команчей составляли с одним злодеем план похищения мисс Эллен и передачи ее в плен самому жестокому индейскому племени во всей прерии — племени сиу.

Если бы молния ударила у ног мексиканки, она, вероятно, испугалась бы меньше, чем этого разоблачения своей тайны, настолько это было для нее неожиданно. Кровь ударила ей в голову, лицо ее исказилось, она зашаталась на лошади и упала бы, если бы Валентин не поддержал ее вовремя.

Но усилием воли подавив свое волнение, она оттолкнула его и сказала ему твердо и спокойно:

— Вы хорошо осведомлены. Таково, действительно, мое намерение.

Валентин с недоумением взглянул на эту юную девушку, почти ребенка, прекрасные черты которой, искаженные злобой и местью, в эту минуту обуревавшими ее, стали почти ужасны. Одну секунду ему даже казалось, что он видит перед собой демона.

— И вы осмеливаетесь в этом сознаться? — сказал он с невольным содроганием.

— А почему бы и нет? Что можете вы со мной сделать? Убить меня? Хороша же будет месть, нечего сказать, для человека, имеющего сердце! Да к тому же, на что мне жизнь? Кто знает, может быть, вы тем самым, вместо того, чтобы наказать меня, окажете мне великую услугу.

— Убить вас? Полноте, — возразил охотник с пренебрежением. — Такую тварь не убивают, а давят под ногой в минуту гнева, как всякую вредную гадину. Но прежде всего у змеи вырывают зубы, и тогда пусть она жалит, если сможет.

Безумная ярость овладела мексиканкой. Движением, подобным молнии, она подняла хлыст и ударила им Валентина по лицу.

— Негодяй! — пробормотала она при этом сквозь стиснутые зубы.

От этого оскорбления Валентин потерял все свое хладнокровие. Он схватил пистолет и выстрелил в женщину, смотревшую на него в упор, злобно усмехаясь.

Но она следила за каждым его движением, и когда он прицелился, заставила свою лошадь сделать скачок в сторону, и пуля пролетела мимо ее головы.

Звук выстрела произвел переполох среди охотников, и они прискакали узнать, что произошло.

Но не успел Валентин выстрелить, как на него бросился с ножом Пачеко Сандоваль. Валентин этого ожидал, и в ту минуту, когда разбойник к нему приблизился, он выстрелил, и Сандоваль с яростным стоном повалился на землю.

Мексиканка бросила вокруг себя презрительный взгляд и под градом пуль вихрем промчалась среди охотников, крикнув им на прощанье:

— Мы скоро увидимся, дон Валентин. До свиданья. Охотник не пожелал, чтобы ее преследовали, и она вскоре скрылась в высокой траве.

— Э-э! Приятель, по-видимому, очень нездоров, — сказал генерал, сходя с лошади. — У него раздроблено бедро. Что нам с ним делать теперь?

— Повесить! — сухо ответил Валентин.

— Это хорошая мысль! — сказал генерал. — Действительно, таким способом мы избавимся от него.

Валентин отдал Курумилле приказание приготовить петлю, и тот немедленно привел это приказание в исполнение. Приподняв Сандоваля, хранившего мрачное молчание, он накинул ему на шею петлю. Вслед за тем он взял нож и в одно мгновение оскальпировал разбойника.

Валентин с невольным содроганием отвернулся от этого отвратительного зрелища.

Мексиканец даже не вскрикнул.

После этого Курумилла привязал конец веревки, которой было стянуто горло разбойника, к ветке дерева, и бандит повис на ней, конвульсивно вздрагивая в предсмертной агонии.

Когда казнь совершилась, охотники двинулись в путь. Не успели они отъехать и мили от места казни, как из кустов появились апачи, Белая Газель и Красный Кедр. Один из апачей перерезал веревку, на которой был повешен Сандоваль, и разбойник, подхваченный остальными людьми, стоявшими под деревом, был осторожно положен ими на землю. Он не подавал никаких признаков жизни. Молодая девушка и Красный Кедр поспешили оказать ему помощь, надеясь оживить хоть ненадолго это жалкое, изувеченное тело. Они сняли петлю с шеи несчастного, но все было напрасно: он, казалось, был уже мертв.

Отчаявшись, один из апачей, взяв воды, вылил ее на оголенный череп испанца. При этом леденящем прикосновении по телу разбойника прошла дрожь. Он глубоко вздохнул и, с трудом подняв веки, устремил на присутствующих мутный взгляд.

— Слава Богу! — воскликнула мексиканка. — Он не умер. При этом возгласе разбойник с усилием улыбнулся и пробормотал отрывистым и глухим голосом:

— Нет, я еще не умер, но скоро умру. После этого он закрыл глаза и, по-видимому, снова впал в бесчувственное состояние.

Белая Газель нагнулась к нему, сдвинула брови и проговорила:

— Слышите ли вы меня, Сандоваль? Бандит вздрогнул, как от прикосновения электрической искры, и снова открыл глаза.

— Кто около меня? — спросил он.

— Я, Пачеко, разве ты не узнаешь меня, старый друг? — сказал Красный Кедр.

— Узнаю, — ответил разбойник. — Но не тебя я хотел бы видеть. Где нинья? Разве она покинула меня, — меня, который умирает из-за нее.

— Нет, я не покинула вас! — пылко воскликнула молодая девушка. — Упрек ваш несправедлив, так как я первая поспешила к вам на помощь. Я здесь, отец.

— А! — сказал разбойник, облегченно вздохнув. — Тем лучше. Бог, если только Он существует, вознаградит вас за это.

— Зачем звали вы меня, отец?

— Не называйте меня так, — резко сказал бандит, — я не отец ваш! Здесь видна Божья рука, — продолжал он, точно говоря с самим собой. — Дочь жертвы в великую минуту помогает одному из главных убийц отойти в вечность. Да, здесь видна Божья рука, — добавил он, печально покачав головой.

Присутствующие молча переглянулись, ими овладел какой-то суеверный страх. Они не смели задавать умирающему вопросов.

— О, как я страдаю!.. — пробормотал он. — Голова моя точно раскаленная печь. Пить!..

Умирающему поспешили дать воды. Но он оттолкнул воду и проговорил.

— Дайте мне вина.

Красный Кедр поднес ко рту разбойника фляжку с вином. Сандоваль сделал из нее глоток.

— А! — воскликнул он со вздохом облегчения. — Теперь я чувствую себя сильным. Я не знал, что так тяжело умирать. Если действительно есть Бог, то пусть воля Его совершится… Красный Кедр, дай мне один из своих пистолетов и фляжку с вином.

Скваттер исполнил его желание.

— Отлично, — продолжал разбойник. — Теперь отойдите все немного. Мне нужно поговорить с ниньей.

Красный Кедр не мог сдержать нетерпеливый жест.

— К чему утомлять себя? — сказал он. — Не лучше ли тебе лежать спокойно?

— Я понимаю тебя, — возразил разбойник, усмехаясь, — тебе бы хотелось, чтобы я издох, как собака, не произнеся ни одного слова, потому что ты подозреваешь, о чем я буду говорить. Мне жаль тебя, приятель, но я стану говорить. Так нужно.

Скваттер в ответ на это пожал плечами.

— Какое мне дело до твоих разглагольствований, — сказал он. — Только одно мое участие к тебе…

— Довольно, — перебил его Сандоваль. — Замолчи. Я хочу и буду говорить. Никакая человеческая сила не заставит меня в мой последний час молчать. Уже давно тайна эта жжет мою грудь.

— Отец мой!.. — пробормотала Газель.

— Оставьте! — сказал бандит внушительно. — Не противьтесь моей воле. Прежде чем предстать перед судом Того, Кто все видит, я должен, нинья, сказать вам несколько слов.

Красный Кедр с ненавистью взглянул на разбойника, судорожно ухватился за пистолет, торчавший у него за поясом, но, точно раздумав, опустил руку и пробормотал с насмешкой:

— Какое мне дело? Теперь все равно уже слишком поздно. Сандоваль услышал его слова.

— Может быть, — ответил он. — Бог знает.

— Увидим, — сказал скваттер саркастическим тоном и с этими словами отошел от бандита. За ним следом удалились и апачи.

Мексиканка чувствовала сильное волнение, в котором она не могла дать себе ясного отчета. Она ощущала какое-то странное любопытство, смешанное со страхом. Она смотрела на лежавшего перед нею человека, во взгляде которого она теперь читала печаль и насмешку.

Она желала, чтобы бандит открыл ей свою тайну, но вместе с тем боялась этого. Что-то говорило ей, что от этого человека зависело ее будущее.

Но тот оставался сумрачен и нем.

ГЛАВА XXIX. Исповедь разбойника

Прошло несколько минут. Разбойник, казалось, с усилием перебирал свои воспоминания, прежде чем начать говорить. Белая Газель пристально смотрела на него, напряженно ожидая его рассказа. Наконец бандит взял фляжку с вином, поднес ее к губам, и, сделав из нее большой глоток, отложил ее в сторону. Мгновенно щеки его окрасились лихорадочным румянцем, глаза заблестели, и он начал свою исповедь голосом настолько твердым, какого нельзя было ожидать от умирающего.

— Слушайте меня внимательно, нинья, и постарайтесь извлечь пользу из того, что вы услышите. Я умираю. В такие минуты не лгут. То, что я скажу вам, будет правдой. Вы узнаете, кто я.

Сандоваль на минуту остановился, но затем снова продолжал с заметным усилием:

‘Я не всегда был степным разбойником — тигром с человеческим лицом, одним из тех презренных людей, на которых разрешено охотиться, как на диких зверей. Было время, когда я был молод, красив и богат. В те отдаленные времена я носил имя Уолтера Степлтона и был так богат, что с точностью не мог определить цифры моего состояния. Вы, как и все другие, считали меня мексиканцем, и все вы ошибались: я гражданин Соединенных Штатов, выходец из древнего пуританского рода, с давних пор поселившегося в Нью-Йорке. Родители мои умерли, когда мне не было еще и двадцати лет. Сделавшись обладателем огромного состояния, я сошелся с очень дурными людьми. Двое из них стали моими близкими друзьями и сумели в самое короткое время настолько подчинить меня своему влиянию, что я решительно ничего не предпринимал, предварительно не посоветовавшись с ними. Один из этих друзей, как и я, родился в Нью-Йорке. Другой был мексиканцем. Оба они были, так же как и я, молоды, красивы и богаты — вернее, они казались богатыми, так как безрассудно сорили деньгами. Друзей моих звали… Впрочем, для чего называть их имена? Не о них пойдет речь теперь, а обо мне. Однажды мексиканец пришел ко мне с письмом от своих родителей, которые писали ему, что просят его вернуться на родину, но друг мой не желал, да и не мог в то время покинуть Нью-Йорк. Причина этого была мне неизвестна, но месяц спустя мы втроем вынуждены были бежать и укрыться в Мексике, оставив после себя кровавый след, так как в Нью-Йорке разыгралась мрачная трагедия, в которой оба моих друга играли главную роль. Что именно случилось — повторяю вам, я этого не знал.’

В эту минуту в кустах возле того места, где лежал Сандоваль, послышался шорох, но Газель, до крайности заинтересованная рассказом разбойника, не обратила на это внимания. Сандоваль на некоторое время умолк. Он, видимо, все более и более ослабевал.

— Однако надо же мне докончить, — сказал он, сделав усилие над собой, и вслед за тем продолжал:

‘Мы жили в Мексике, где вели существование на широкую ногу, как это и приличествовало молодым людям знатной фамилии. Я был игроком и баловнем женщин и не сумею вам рассказать о тех безумных поступках, которыми я наполнял мою жизнь. Да и к чему? Вам достаточно знать, что я стал героем дня. Однажды в Мексику приехал иностранец. Говорили, что он миллионер, путешествующий для собственного удовольствия. Человек этот за короткое время настолько прославился своими эксцентричными выходками и безумным и беззаботным швырянием денег, что вскоре репутация его сравнялась с моей, а я, который до этих пор везде и всюду считался первым, был теперь отодвинут на второй план. Друзья мои смеялись над резкой переменой моего положения, и эти беспрестанные насмешки разжигали ненависть, кипевшую в моем сердце против дона Педро де-Туделы, как звали этого человека.

Не раз нам пришлось сталкиваться лицом к лицу в различных местах, и каждый раз взгляды наши скрещивались, как шпаги. Я понимал, что человек этот ненавидит меня. Я же, со своей стороны, чувствовал всегда прилив зависти, как только при мне произносили его имя. Такое натянутое положение не могло продолжаться вечно, и мы оба стали искать развязки. Однажды вечером, когда мы были в гостях в доме губернатора в Ариспе [Ариспа — город, некогда бывший административным центром мексиканского штата Сонора], составилась партия в монте [монте — мексиканская карточная игра]. Знаете ли вы эту излюбленную игру мексиканцев? Я в продолжение уже двух часов держал банк и счастье так покровительствовало мне, что я выигрывал огромные суммы и передо мной на всем столе в беспорядке были разбросаны деньги. Мало-помалу игроки, испуганные моим необыкновенно устойчивым везением, оставили игру. Я уже намеревался собрать свой выигрыш, как вдруг услышал вблизи себя голос дона Педро. Он говорил с насмешкой:

— Я не завидую счастью сеньора Уолтера, я дал ему выиграть, чтобы он поправил свое расстроенное состояние и имел бы возможность закрыть рты своим кредиторам, которые уже давно вопят.

Слова эти показались мне тем более оскорбительными потому, что то, что человек этот говорил, было правдой. Состояние мое существовало тогда уже только на бумаге, и кредиторы осаждали меня со всех сторон.

Я подошел к дону Педро и посмотрел ему прямо в глаза.

— Чтобы доказать вам, что я не боюсь проиграть, если вам будет угодно, я поставлю на одну карту все то, что я выиграл за такое продолжительное время.

Иностранец также с минуту пристально смотрел на меня, затем своим обычным насмешливым тоном сказал:

— Это будет неблагоразумно, дорогой сеньор: деньги эти вам крайне необходимы, и если я буду настолько безумен, чтобы играть с вами, предупреждаю вас, что вы проиграете. — И, засмеявшись мне в лицо, он повернулся ко мне спиной.

— О! — воскликнул я. — Вы боитесь! Кроме того, вы, по всей вероятности, не имеете в своем распоряжении и четверти той суммы, которая лежит здесь на столе. Вот почему вы не хотите играть!

Дон Педро, не ответив мне ни слова, пожал плечами и, обратившись к одному из самых богатых банкиров города, присутствовавшему при нашем разговоре, сказал ему:

— Сеньор дон Хулио Бальдомеро, как вы полагаете, какая сумма лежит здесь на столе?

Банкир взглянул в мою сторону и ответил:

— Приблизительно шестьсот тысяч пиастров, сеньор.

— Превосходно, — сказал американец. — Выдайте мне, пожалуйста, чек на сумму, вдвое большую, чем та, которая только что была названа.

Банкир поклонился и, вырвав из своей записной книжки листок и написав на нем карандашом требуемую сумму, с поклоном передал его американцу.

— Итак, прикажите подать новые карты и начнем. Впрочем, может быть, вы раздумаете, — добавил дон Педро с той же саркастической улыбкой, которая выводила меня из терпения.

— Полноте! — сказал я, распечатывая новую игру карт.

Несмотря на то, что наша беседа была очень коротка, она не ускользнула от внимания присутствовавших, а так как им была известна наша глухая вражда, то все они, бросив игру, столпились вокруг нас двоих. В зале воцарилось глубокое молчание. На всех лицах видно было любопытство, вызванное этой странной сценой.

Перетасовав несколько раз карты, я дал их снять моему противнику.

Иностранец положил правую руку на колоду, взглянул на меня насмешливо и проговорил ироническим тоном.

— Еще есть время передумать.

Я вместо ответа только пожал плечами…

Я начал талию…

На четвертой карте я проиграл. Я был разорен…’

Разбойник умолк. В продолжение последних минут голос его стал слабеть, и только благодаря необычайному усилию, которое он делал над собой, он мог говорить внятно.

Он попросил Белую Газель подать ему флягу. Выпив вина, он снова почувствовал себя лучше и мог продолжать свой рассказ.

‘Все было кончено для меня. Затаив в душе злобу, я улыбнулся и намеревался отойти от стола.

— Одну минуту, сеньор, — обратился ко мне мой противник, — партия еще не окончена.

— Чего же еще желаете вы от меня? — ответил я ему. — Разве вы не выиграли?

— О-о! — воскликнул он с великолепным пренебрежительным жестом. — Это правда, я выиграл эту ничтожную сумму, но вы можете рискнуть еще раз.

— Я не понимаю вас, — ответил я громко и высокомерно, — вам ведь известно, что мне больше нечего проигрывать.

— Что касается этого, — возразил дон Педро, нимало не смутившись, — то у вас есть еще одна ставка. Вы любите донью Изабеллу Изагуир?

— Какое вам до этого дело?

— Если верить слухам, вы через несколько дней намереваетесь на ней жениться, — продолжал он спокойно. — Так, видите ли, и я люблю донью Изабеллу и вбил себе в голову, что так или иначе, но она будет моею.

— Ну и что же?

— Здесь на столе лежит целое состояние, которое могло бы сделать счастливыми несколько семейств, и я хочу поставить эти деньги на две карты. Если вы проиграете, вы должны отказаться от доньи Изабеллы.

Пять минут спустя я проиграл донью Изабеллу, женщину, которую я любил больше всего на свете…’

Разбойник снова умолк, холодный пот выступил у него на лбу. Нервная дрожь пробежала по всему его телу. Видно было, что рана, нанесенная ему в то памятное для него время, до сих пор не зарубцевалась и что только какая-то серьезная цель заставляла его переживать снова те тяжелые минуты.

Наконец он снова стал говорить:

‘Мой враг подошел ко мне.

— Вы удовлетворены теперь? — сказал он мне.

— Нет еще, — глухо ответил я. — Мне нужно сыграть последнюю партию.

— Мне кажется, — сказал он с иронией, — вам теперь уже нечего больше проигрывать?

— Ошибаетесь: вы можете еще выиграть мою жизнь.

— Вы правы. Великий Боже! Я ее выиграю. Я хочу быть хорошим игроком до конца. Выйдем отсюда.

— Зачем, — возразил я. — Стол этот служил ареной для двух партий. На нем решится и третья.

— Согласен! Клянусь Богом, вы стойкий человек. Я могу убить вас, но я буду гордиться своей победой.

Напрасно присутствующие старались помешать нашему поединку.

Мы потребовали шпаги, вскочили на стол, стали друг против друга, и несмотря на то, что за мной была вполне установившаяся репутация бретера, после двух нападений я упал, пронзенный шпагой в грудь…

Три месяца я был между жизнью и смертью. Когда наконец молодость и мое крепкое телосложение победили болезнь и моя страшная рана зажила, я спросил о моем противнике. Мне сказали, что на другой день после нашей дуэли человек этот женился на донье Изабелле, и после этого супруги скрылись неизвестно куда. Во мне жило только одно желание — отомстить дону Педро. Как только я выздоровел, я распродал все, что мне принадлежало, и покинул Ариспу с моими друзьями, ставшими такими же бедными, как и я, потому что удар, сразивший меня, коснулся и их, и они, так же как и я, желали во что бы то ни стало отомстить дону Педро.

Долгое время поиски наши были безуспешны. Проходили годы, но я без устали продолжал искать своего врага. Только двое из нас продолжали поиски, третий покинул нас. Что с ним стало, я не знаю. Но однажды на американо-мексиканской границе, куда я отправился продавать меха, дьявол столкнул меня с этим человеком. На нем был надет костюм монаха. Как только он увидел меня, он подошел, и первые его слова были:

— Я их нашел.

Я понял его сразу, без всяких объяснений с его стороны: настолько ненависть моя пустила глубокие корни в моем сердце.’

— Что же еще сказать мне вам, нинья? — добавил с усилием разбойник, в то время как страшная улыбка скривила его синеватые губы. — Я отомстил!.. О-о! Я долго ждал, но зато мщение мое было ужасно! Недруг наш сделался одним из самых богатых асиендадо Техаса. Он жил счастливо со своей женой и детьми и был всеми уважаем. Я купил асиенду по соседству с ним и там, насторожившись, как ягуар, стерегущий добычу, я следил за ним и стал знаком с ним домами. Столько времени протекло со дня нашей последней встречи, что он не узнал меня, хотя какое-то неясное предчувствие точно говорило ему, что он должен видеть во мне врага.

Однажды ночью, убедившись предварительно, что на асиенде дона Педро все было тихо и спало глубоким сном, я и двое моих друзей с шайкой разбойников и индейцев-апачей проскользнули в темноте, как змеи, к стенам асиенды, перебрались через нее, и началась резня. Асиенду мы отдали в жертву пламени. Дон Педро и его жена, захваченные сонными, были безжалостно нами убиты после страшных пыток. Вас и вашу сестру мы вырвали из объятий вашей умирающей матери, которая на коленях молила меня пощадить вас в память о моей прежней любви к ней…

Я поклялся ей в этом. И я сдержал свое обещание… Я не знаю, что сталось с вашей сестрой, я о ней не заботился. Что касается вас, нинья, — отвечайте мне, можете ли вы упрекнуть меня в чем-либо?

Молодая девушка слушала это ужасное признание вся бледная, нахмурив брови.

— Итак, — сказала она разбойнику резко, — вы убийца моей матери и моего отца?

— Да, — ответил он. — Но не я один. Нас было трое, и все мы отомщены.

— Негодяй!.. — пылко воскликнула она. — Низкий убийца!.. Молодая девушка произнесла эти слова так жестко, что разбойник содрогнулся.

— А, — произнес он усмехаясь. — Я узнаю львицу. Это истинная дочь моего врага! Смелей, нинья, смелей! Убей меня! Отомсти мне за смерть твоего отца и твоей матери! Что же останавливает тебя? Отними у меня тот остаток жизни, который и без того скоро испарится. Только торопись, иначе Бог отнимет у тебя возможность отомстить!..

И говоря это, разбойник устремил на молодую девушку все еще гордый, но уже затуманенный близостью смерти взор.

Молодая девушка ничего на это не ответила.

— Ты предпочитаешь видеть мою смерть. Так вот, на, возьми этот последний мой подарок, — сказал разбойник, срывая со своей груди стальную цепочку, на которой был прикреплен небольшой кожаный мешочек. — Ты найдешь здесь два письма: одно от твоего отца, другое от твоей матери. Ты узнаешь, кто ты и какое имя ты должна носить, потому что то, которым я называл тебя, ложное. Я хотел обманывать тебя до последнего момента. Имя это — моя последняя месть!.. Нинья!.. Ты вспомнишь обо мне!..

Молодая девушка поспешно выхватила мешочек из рук разбойника.

— Теперь прощай! — сказал бандит. — Моя задача на земле выполнена, пусть Бог судит меня!

И схватив пистолет Красного Кедра, разбойник выстрелил себе в голову, бросив при этом на молодую девушку какой-то странный взгляд.

Та, по-видимому, не обратила внимания на этот трагический конец, она в это время разрывала зубами мешочек. Вынув из него бумаги, она быстро прочла их. Вдруг громкий крик отчаяния огласил окрестность, и девушка упала навзничь, судорожно сжимая в руках бумаги.

Индейцы и разбойники бросились к ней на помощь. Но вдруг откуда-то с быстротою молнии примчался всадник и, почти не умеряя хода своей лошади, поднял девушку с земли, вскинул ее на шею своей лошади и промчался, как ураган, среди присутствующих, совершенно ошеломленных этой неожиданностью.

— До скорого свидания, Красный Кедр, — крикнул всадник, проезжая мимо скваттера.

И прежде чем скваттер и его товарищи смогли опомниться, всадник уже скрылся вдали за целым облаком пыли.

Всадником этим был Сын Крови.

— Может быть, священники говорят правду, и Провидение действительно существует, — пробормотал скваттер, печально покачав головой.

ГЛАВА XXX. Любовь

После трагической смерти Сандоваля охотники медленно продолжали свой путь. Описанные нами в предыдущих главах сцены навеяли на них печальное настроение, которое ничто не было в силах рассеять. Со времени исчезновения своей дочери дон Мигель Сарате хранил мрачное молчание. Этот сильный и энергичный человек был вконец побежден своим страшным горем. Он плелся теперь молча вслед за своими товарищами, которые, относясь с уважением к его горю, старались окружить его теми деликатными знаками внимания, которые так отрадно действуют на душу страждущего.

Валентин и генерал Ибаньес оживленно разговаривали друг с другом, понизив голос.

Оба индейца, Курумилла и Моокапек, ехали впереди, служа отряду проводниками.

Дон Пабло и Эллен ехали рядом. Они одни казались счастливыми, и на их лицах по временам блуждала улыбка. Молодые люди уже забыли прежние невзгоды и наслаждались теми радостями, которые давало им настоящее. Так как во время казни Сандоваля Эллен уехала далеко вперед, то она ничего не знала о том, что произошло, и ничто не могло теперь омрачить того удовольствия, которое она испытывала от общения с молодым человеком, завладевшего ее сердцем. Влюбленные имеют способность забывать все, что не касается их любви. Молодые люди, отдавшись всецело своей страсти, не помнили ничего и были счастливы тем, что могли проводить время вместе. Слово любовь не было еще произнесено между ними, тем не менее его так ясно можно было прочесть в их взглядах и улыбках, что они понимали друг друга как нельзя лучше.

Эллен рассказывала дону Пабло, каким способом ей и донье Кларе удалось бежать из лагеря Красного Кедра под охраною двух канадских охотников и сашема корасов.

— Кстати, об охотниках, — спросил дон Пабло, — что с ними сталось?

— Увы, — ответила Эллен, — один из них был убит апачами, другой…

— Другой?..

— Вот он, едет за нами, — сказал она. — О! Это замечательный человек. Он предан мне душой и телом.

Дон Пабло быстро обернулся, и неудовольствие отразилось при этом на его лице. В душу его закралось глухое чувство ревности. Он недружелюбно взглянул на охотника, ехавшего позади них в нескольких шагах. Но увидав его открытое, честное, несколько меланхоличное лицо, молодой человек упрекнул себя за недоброе чувство к нему. Он быстро приблизился к охотнику и протянул ему Руку.

Эллен с улыбкой смотрела на обоих молодых людей.

— Спасибо, — сказал дон Пабло охотнику, — спасибо за все то, что вы сделали для нее.

Гарри пожал протянутую ему руку и ответил печально, но сердечно:

— Я только исполнил свой долг: я поклялся защищать ее и умереть за нее. Когда настанет время, я исполню свою клятву.

Дон Пабло мягко улыбнулся.

— Почему вы не едете с нами рядом? — спросил он.

— Нет, — ответил Гарри, вздохнув и покачав головой. — Я не хочу, да и не должен мешать вашей беседе. Вы любите друг друга, будьте счастливы. Моя обязанность отныне — оберегать ваше счастье. Я останусь здесь, а вы — вы ступайте на ваше место.

Дон Пабло с минуту размышлял над словами охотника, потом, пожав ему еще раз руку, сказал:

— У вас благородное сердце, я признателен вам. — И сказав это, он снова подъехал к своей спутнице.

Печальная улыбка пробежала по бледным губам канадца.

— Да, — пробормотал он, как только остался один. — Да, я люблю ее. Бедная Эллен! Она будет счастлива — а после этого, что бы со мной ни случилось, мне все равно!

С этой минуты лицо его снова приняло невозмутимое выражение, и он только временами бросал довольные взгляды — с некоторым, впрочем, оттенком печали — на обоих молодых людей, между которыми снова завязался разговор.

— Не правда ли, у него благородное сердце? — сказала Эллен дону Пабло, указывая ему на охотника.

— Я тоже так думаю.

— А я в этом убеждена уже с давних пор. Гарри оберегает меня. Всегда, во все минуты опасности он бывал возле меня. Для того, чтобы следовать за мной, он бросил все: родину, семью… Он сделал это без всяких размышлений и колебаний — и при этом без всякой надежды получить награду за такую беззаветную преданность.

Дон Пабло вздохнул.

— Вы его любите, — пробормотал он. Девушка улыбнулась.

— Если вы под словом ‘любовь’ понимаете безграничное доверие и искреннее и глубокое уважение, которые я питаю к нему, тогда, в этом смысле — да, я его люблю, — ответила она.

Дон Пабло отрицательно покачал головой.

— Нет, это не любовь, — сказал он.

Она посмотрела на него долгим взглядом и помолчала несколько минут. Наконец она положила ему руку на плечо и сказала своим задушевным и нежным голосом.

— Выслушайте меня, дон Пабло. Молодой человек вздрогнул от этого прикосновения и поднял голову.

— Я вас слушаю, — сказал он.

— Судьбе было угодно, — начала молодая девушка несколько взволнованным голосом, — чтобы мы встретились с вами при совершенно необыкновенных обстоятельствах. Впервые увидев вас, я не знаю, что со мной произошло: я ощутила какое-то сладостное, но вместе с тем болезненное чувство. И когда вы покинули моих братьев, я долго смотрела вам вслед, пока, наконец, вы не скрылись с моих глаз. После этого я возвратилась в тягостном раздумье под кров своей хижины. Я чувствовала, что судьба моя решилась. Образ ваш запечатлелся в моем сердце, и слова ваши не переставали звучать в моих ушах. А между тем вы предстали передо мной врагом. Слова, которые вы произносили, были словами угрозы. Что могло послужить источником того странного волнения, которое я испытывала? Эллен на минуту смолкла.

— О, вы полюбили меня тогда! — воскликнул пылко молодой человек.

— Да, не правда ли? — продолжала она. — Это именно и называется любовью. Увы! — добавила она растроганным голосом и при этом тихие слезы потекли из ее глаз по бледным щекам. — К чему приведет эта любовь? Я дочь проклятого рода, и нахожусь возле вас теперь не как друг, а как пленница или, по меньшей мере, как заложница. Я внушаю вашим товарищам презрение, ненависть — может быть, потому, что я дочь их беспощадного врага, человека, которого они поклялись сделать жертвой своей мести.

Дон Пабло, вздохнув, поник головой.

— Увы! — пробормотал молодой человек.

— Вы теперь поймете, — продолжала она в волнении, — что я не могу оставаться равнодушной зрительницей смерти того, кто даровал мне жизнь. Не так ли?.. Тот человек, которого вы ненавидите, которому вы хотите отомстить, — мой отец. Он всегда был добр ко мне и окружал меня лаской и заботами. Пожалейте хоть немного меня, дон Пабло!..

— Говорите, Эллен! Чего бы вы ни потребовали от меня, клянусь вам, я все исполню!

Эллен посмотрела на него каким-то странным взглядом.

— И это правда? Могу я положиться на ваши слова? — нерешительно спросила она.

— Приказывайте! Я все исполню!

— Сегодня вечером, когда мы прибудем на то место, где должны будем стать лагерем, когда все товарищи ваши заснут, тогда…

— Что же тогда? — спросил дон Пабло.

— Тогда помогите мне бежать, дон Пабло, умоляю вас!

— О, бедное дитя! — воскликнул он. — Помочь вам бежать! Но что же станется с вами, затерянной в прерии?

— Господь хранит меня.

— Но ведь вас ожидает смерть!

— Если даже так, я исполню свой долг, по крайней мере.

— Какой же это долг, Эллен?

— Разве спасти отца моего не мой долг? Дон Пабло на это промолчал.

— Вы колеблетесь?.. Вы отказываетесь?.. — сказала она с упреком.

— Нет, — ответил он, — если вы этого требуете — желание ваше будет исполнено. Вы уедете отсюда.

— Благодарю вас! — сказала она радостно, протягивая молодому человеку руку, которую тот поднес к своим губам.

— Теперь окажите мне еще одну, последнюю услугу, дон Пабло.

— Говорите, Эллен

Девушка вынула из-за корсажа небольшую шкатулочку, и передала ее своему собеседнику.

— Возьмите эту коробочку, — сказала она ему при этом, — я не знаю, что содержится в ней, я похитила ее у моего отца, когда бежала из его лагеря с вашей сестрой. Храните ее бережно, чтобы в том случае, если Богу будет угодно, чтобы мы когда-нибудь встретились, вы могли возвратить мне ее.

— Обещаю вам это.

— А теперь, дон Пабло, что бы ни случилось, знайте, что я вас люблю и что имя ваше будет последним, которое я произнесу, умирая.

— О, дайте мне верить, дайте мне надеяться, что, может быть, настанет день…

— Никогда! — воскликнула она, с непередаваемым выражением. — Как бы ни была велика моя любовь к вам, кровь моего отца навеки разъединит нас!

При этих словах молодой девушки дон Пабло поник головой, он мысленно измерил глубину той бездны, в которую упал.

Молодые люди с этого момента продолжали путь молча. Как мы уже говорили, сашем корасов служил нашему маленькому отряду проводником. Подойдя к перекрестку тропок, одна из которых вела к реке, он остановился и издал крик сороки.

Услыхав этот сигнал, Валентин пришпорил лошадь и подъехал к нему.

— Что нового? — спросил он кораса.

— Ничего. Только мы скоро подъедем к тому месту, откуда будет виден остров, на котором Красный Кедр стал лагерем.

—А! В таком случае, надо сделать привал. Охотники сошли с лошадей и спрятались в кустах. Вокруг царила невозмутимая тишина.

— Гм! — пробормотал Валентин. — Птица, кажется, вылетела из гнезда.

— Мы это сейчас узнаем, — сказал Орлиное Перо и, осторожно крадясь через кустарники, вскоре скрылся из глаз своих товарищей.

Не прошло и часа, как он уже возвратился, мокрый с головы до ног.

— Ну что же? — спросил его Валентин.

— На острове никого нет, — ответил тот, — костры погашены уже дня два тому назад.

— Что же нам теперь делать? — воскликнул дон Мигель.

— Ждать, — ответил охотник. — Переночуем здесь, а завтра отправимся искать следы нашего врага. Дон Мигель вздохнул, но ничего не возразил. Отряд стал лагерем. Когда все поужинали, Валентин вскинул ружье на плечо и знаком пригласил Курумиллу следовать за собой.

— Куда вы? — спросил его дон Мигель.

— Я пойду на остров, который служил местом стоянки гамбусинос.

— И я с вами.

— И я также, caspita! — сказал генерал.

— Отлично.

И все четверо удалились. В лагере остались только дон Пабло, сашем корасов, Гарри и Эллен.

Когда шаги охотников затихли в отдалении, молодая девушка обратилась к дону Пабло.

— Час настал, — сказала она ему. Мексиканец вздрогнул всем телом.

— Вы этого хотите? — спросил он ее печально.

— Так нужно! — ответила девушка с подавленным вздохом, и подойдя к Гарри, она сказала ему:

— Брат! Я уезжаю.

— Хорошо! — ответил охотник и, не сказав более ни слова, оседлал двух лошадей и стал ждать, совершенно спокойный с виду.

Моокапек спал или притворялся спящим.

Эллен протянула руку дону Пабло и сказала ему растроганным голосом:

— Прощайте!

— О! — воскликнул молодой человек. — Останьтесь, Эллен, умоляю вас!

Дочь скваттера печально покачала головой.

— Я должна отправиться к моему отцу, — пробормотала она. — Дайте мне уехать, дон Пабло.

— Эллен! Эллен!..

— Прощайте, дон Пабло!

— О! — воскликнул молодой человек в отчаянии. — Неужели ничто не может поколебать вашу решимость?

Лицо молодой американки было орошено слезами, грудь ее высоко вздымалась.

— Неблагодарный! — произнесла она с горьким упреком. — Неблагодарный, который не хочет понять, как я его люблю!

Дон Пабло сделал над собой страшное усилие и, с трудом подавив свое отчаяние, сказал прерывающимся голосом:

— Так уезжайте! И да хранит вас Господь!

— Прощайте!

— О нет, не прощайте, а до свиданья! — воскликнул он. Молодая девушка грустно покачала головой и вскочила на лошадь, которую ей подал канадец.

— Гарри, — сказал последнему дон Пабло, — берегите ее!

— Буду беречь ее, как свою сестру, — ответил канадец взволнованным голосом.

Эллен сделала дону Пабло последний прощальный знак рукой и погнала свою лошадь.

Молодой человек в отчаянии опустился на землю.

— О, мое счастье погибло! — пробормотал он разбитым голосом.

Моокапек не пошевельнулся. Сон его, вероятно, был очень глубок.

Два часа спустя возвратились из своей поездки на остров Валентин и его товарищи. Дон Мигель тотчас же заметил отсутствие Эллен.

— Где же дочь скваттера? — спросил он с живостью.

— Она уехала… — пробормотал дон Пабло.

— И вы дали ей бежать?! — воскликнул асиендадо.

— Она не пленница, поэтому я не имел права препятствовать ее отъезду.

— А где же канадский охотник?

— Он тоже уехал.

— Так мы должны немедленно ехать за ним в погоню.

Дрожь ужаса пробежала при этих словах по телу молодого человека, он побледнел как полотно.

Валентин пристально и испытывающе взглянул на него и, положив руку на плечо своего друга, сказал ему с понимающей улыбкой:

— Избавь нас Бог от этого. Напротив, надо дать дочери скваттера спокойно уехать.

— Но… — возразил дон Мигель.

Валентин нагнулся к своему собеседнику и что-то шепнул ему на ухо. Асиендадо вздрогнул.

— Вы правы, — пробормотал он.

— А теперь, — продолжал охотник, — надо лечь спать, потому что, предупреждаю вас, завтра нам предстоит тяжелый день.

Все, по-видимому, согласились с этим предложением, и четверть часа спустя охотники уже спали возле костра.

Только один Курумилла не спал, он стоял на часах, неподвижно, как изваяние.

ГЛАВА XXXI. Брат Амбросио

Возвратимся теперь к гамбусинос. Сеттер и Натан не сказали брату ни слова. В свою очередь, тот, по-видимому, не узнал их. Когда все расположились поудобнее, чтобы заснуть, Шоу незаметно приблизился к донье Кларе и сел на землю неподалеку от нее. Девушка сидела, уронив голову на руки, и тихо плакала. Слезы эти разрывали сердце Шоу, и он готов был отдать свою жизнь, чтобы осушить их.

Тем временем ночь становилась все темнее и темнее, луна, беспрестанно застилаемая густыми облаками, лишь изредка просвечивала сквозь густую листву деревьев, под которыми расположились гамбусинос.

Убедившись, что все его спутники заснули, Шоу осмелился прикоснуться к руке молодой девушки.

— Что хотите вы от меня? — спросила она его печальным голосом.

— Говорите тише, — ответил он, — ради всего святого, говорите тише, сеньорита. Проклятые люди, которые спят вокруг нас, обладают тонким слухом, и кто-нибудь может услышать нас и разбудить других.

— Не все ли мне равно, проснутся они или нет? — возразила девушка с упреком в голосе. — Благодаря вам, которому я доверилась, я снова попала к ним в руки.

— О! — воскликнул Шоу в отчаянии. — Не может быть, чтобы вы считали меня способным на такое низкое предательство, сеньорита!

— Между тем вы сами видите, где мы очутились.

— Увы, сеньорита, я не виноват в этом. Злой рок виною тому, что случилось.

Улыбка недоверия пробежала по бледным губам молодой девушки.

— Имейте, по крайней мере, храбрость сознаться в вашем дурном поступке, кабальеро. Будьте разбойником так же открыто, как те люди, которые спят там. О! — добавила она с горечью. — Мне не в чем упрекать вас — напротив, я должна восхищаться вами, потому что, несмотря на то, что вы еще так молоды, вы в данном случае выказали такую сметливость и ловкость, каких я от вас никак не ожидала. Вы блестяще сыграли свою роль!

Рыдания подступили к горлу молодого человека.

— О-о! — сказал он. — Сеньорита, вам доставляет, вероятно, удовольствие терзать мое сердце. Я предал вас? Я, который так любит вас?

Донья Клара гордо выпрямилась.

— Да, — сказала она с усмешкой, — вы меня любите, но ваша любовь похожа на любовь дикого зверя, который тащит добычу в свое логовище, чтобы спокойнее растерзать ее там. Ваша любовь — любовь тигра!

— Еще одно слово, сеньорита, еще одно оскорбление, — сказал он резко, — и я убью себя на ваших глазах! Когда вы увидите перед собой мой труп, тогда, быть может, вы поверите мне!

Донья Клара с удивлением пристально взглянула на него.

— Какое мне дело до этого? — сказала она холодно.

— В таком случае, сеньорита, вы останетесь довольны, — и молодой человек мгновенно выхватил из-за пояса кинжал.

В эту минуту чья-то рука тяжело легла на его плечо. Донья Клара не пошевельнулась. Шоу обернулся. Позади него стоял брат Амбросио. Монах улыбался и не снимал руки с плеча Шоу.

— Оставьте меня, — сказал молодой человек глухо.

— Нет, — тихо возразил монах, — разве только в том случае, если вы обещаете отказаться от вашего дурацкого замысла.

— Но, — воскликнул Шоу в отчаянии, — разве вы не видите, что она считает меня виновным?

— Так и должно быть. Предоставьте мне убедить ее в противном.

— О! Если бы вы это сделали!.. — пробормотал молодой человек с ноткой сомнения в голосе.

— Я это сделаю, сын мой. Будьте только благоразумны.

Шоу с минуту колебался, но потом опустил оружие, бормоча:

— Для этого всегда найдется время.

— Совершенно справедливо, — сказал монах. — Теперь сядем и поговорим. Вы увидите, что сеньорита скоро поверит в вашу невинность.

Во время этой беседы донья Клара сидела неподвижно. Погруженная в свое горе, она, казалось, не обратила на обоих собеседников ни малейшего внимания. Монах повернулся к ней.

— Этот молодой человек сказал вам правду, сеньорита. Не знаю, что именно заставляет его поступать так, как он поступил, но он все время боролся против целой своры краснокожих, не выпуская вас из своих объятий, и он бы неминуемо погиб, если бы Бог не послал нас ему на помощь. Он упал окровавленный к ногам наших лошадей, продолжая держать вас, которую он поклялся защищать и с которой его могла разлучить только смерть.

Донья Клара насмешливо улыбнулась.

— О! — ответила она. — Оставьте эти лживые слова для кого-нибудь другого, сеньор падре, я достаточно давно знакома с вами, чтобы знать истинную цену вашим словам.

Монах с досадой прикусил губу.

— Может быть, на этот раз вы ошибаетесь, сеньорита, — ответил он, смиренно кланяясь, — и вы придаете слишком большое значение роковому стечению обстоятельств. Обо мне вы также судите неправильно. Несчастье сделало вас несправедливой, сеньорита. Вы забываете, что я всем обязан вашему отцу.

— Не я, а вы это забыли! — горячо возразила молодая девушка.

— А кто сказал вам, что я здесь, в рядах ваших врагов, не с тем, чтобы иметь возможность лучше служить вам?

— О, — сказала она, — вам, сеньор падре, будет трудно доказать мне вашу хваленую преданность.

— Не так трудно, как вам это кажется. В пятидесяти шагах отсюда, в лесу, благодаря моим заботам, привязаны две лошади. Я проведу вас к ним, и с помощью этого несчастного молодого человека, с которым вы обошлись так жестоко, вам будет легко скрыться и избежать преследования. Вот вам доказательство, сеньорита. И после того вы еще скажете, что я вас обманываю?

— А кто поручится мне, сеньор падре, за то, — возразила она, — что за этим не кроется какая-нибудь новая западня?

— Сеньорита, — ответил монах все так же спокойно, — время дорого, с каждой секундой вы теряете возможность бежать отсюда. Я не стану спорить с вами, я скажу вам только одно. Чем грозит мне ваша попытка к бегству?.. Впрочем, как вам будет угодно. Бог свидетель, что я все сделал, чтобы спасти вас и что вы сами отказались от этого.

Донья Клара с минуту размышляла.

— Отведите меня к вашим лошадям, — сказала она наконец. — Я скоро узнаю, действительно ли честны ваши намерения.

— Пойдемте! — сказал монах, и улыбка удовлетворения на миг озарила его лицо.

Донья Клара и Шоу встали и последовали за ним. Ночной мрак еще более сгустился, и донья Клара то и дело спотыкалась о лианы и другие ползучие растения. Через полчаса они наконец дошли до опушки леса. Две лошади стояли там, привязанные к дереву и уже оседланные.

— Ну что же? — сказал монах с торжеством. — Теперь вы поверите мне, сеньорита?

— Я еще не спасена, — ответила она печально. И, сказав это, она сделала движение, чтобы сесть на лошадь, как вдруг ветви кустарников раздвинулись и из леса выскочили шесть или восемь человек. Они мигом окружили беглецов.

Шоу выхватил пистолет и приготовился стрелять.

— Остановитесь, Шоу! — сказала ему донья Клара мягко. — Теперь я знаю, что вы мне верны. Не давайте себя убивать без всякой пользы — сопротивляться было бы безумием.

Молодой человек опустил голову и заткнул свой пистолет за пояс.

— By God! — воскликнул грубый голос, от которого мороз пробежал по коже беглецов. — Я знал, что лошади эти кому-нибудь да принадлежат. Посмотрим, кто здесь перед нами? Эй, Урс, факел сюда!

— Это бесполезно, Красный Кедр, мы друзья.

— Друзья! — возразил грубо Красный Кедр, так как это действительно был он. — Мне не мешает, однако, удостовериться в этом… Зажги факел!

Урс зажег факел.

— Э-э! — воскликнул скваттер, посмеиваясь. — Действительно, старые знакомые. Куда вас черти несут в такой поздний час.

— Мы возвращаемся в лагерь, от которого мы отошли далеко, совершая прогулку, — невозмутимо ответил монах.

— Прогулку!.. — проворчал сквозь зубы Красный Кедр,

— Странное время вы выбрали для прогулки! — добавил он, подозрительно оглядев его. — И ты здесь, Шоу? Добро пожаловать, мальчик. Не думал встретить тебя живым, здесь, в особенности в обществе этой очаровательной голубки, — продолжал Красный Кедр с сардонической улыбкой.

— Да, я здесь, отец, — ответил молодой человек мрачно.

— Отлично, отлично. Ты мне после расскажешь, где ты пропадал столько времени, теперь некогда. Вы, кажется, говорили мне, сеньор падре, что лагерь ваш поблизости отсюда, хотя пусть меня повесят, если я не думал, что найду вас на острове, где я вас оставил.

— Мы вынуждены были покинуть его.

— Хорошо! Но теперь нам нельзя терять времени на болтовню. Ведите нас в лагерь, потом все разъяснится, будьте уверены.

Монах пошел вперед указывать дорогу. Вслед за ним двинулись Красный Кедр и разбойники, а посреди них шли Шоу и донья Клара. Эта непредвиденная встреча снова разрушила все их надежды на освобождение.

Что касается брата Амбросио, то он шел совершенно спокойно, точно ничего особенного и не случилось.

ГЛАВА XXXII. След

Оставим монаха и обоих молодых людей, которым он намеревался покровительствовать, и возвратимся к Валентину и его друзьям, отправившимся на поиски Красного Кедра.

Как только занялась заря, маленький отряд уже был на ногах, и охотники стали обсуждать, в каком направлении им двигаться. Валентин обратился за советом к Моокапеку.

— Красный Кедр — друг Станапата, — сказал тот, — я уверен, что Охотник За Скальпами скрывается у него в настоящее время.

— Я придерживаюсь того же мнения, — сказал Валентин.

— А вы что скажете на это? — обратился он к Курумилле.

— Красный Кедр любит золото, — ответил тот, — и поэтому нам надо идти на север. Лошадей надо или оставить, или вести их на поводу — они вытаптывают следы. Мы должны идти пешком.

— Вы правы, — сказал Валентин. — Так в путь, не теряя попусту времени! Что-то говорит мне, что поиски наши будут успешны. Смелей, друзья.

И маленький отряд охотников двинулся в путь. Всадники спешились, и каждый из них вел свою лошадь за собой.

Долгое время поиски их были безрезультатны, прошло часов пять, а они не обнаружили следов пребывания Красного Кедра решительно нигде. Наконец охотники дошли до реки, и там, на берегу, Валентин увидел слабый отпечаток лошадиной подковы.

— Смотрите, смотрите! — крикнул он своим товарищам. Те тотчас же прибежали на его зов. Курумилла тщательно рассмотрел след и заявил, что это действительно след лошадиной подковы и что, по-видимому, Красный Кедр переплыл на ту сторону реки. Охотники тут же решили также переправиться на противоположный берег. Через несколько минут они привели свое намерение в исполнение и очутились на другом берегу Рио-Хилы. Но там охотников постигло разочарование: след лошадиных подков был сначала виден кое-где на песке, но затем он затерялся среди голых скал, подступавших местами к самой реке.

Удостоверившись в этом печальном факте, Валентин глубоко задумался. По временам он бросал пристальный взгляд себе под ноги, потом поднимал взор своей к небу. Вдруг он увидел орла с белой головой, описывавшего все время круги над одним и тем же местом возле одной из скал.

— Гм! — пробормотал охотник, следя глазами за птицей, постепенно сужавшей круги. — Что нужно здесь этому орлу? Любопытно бы знать. — И, подозвав своих товарищей, он вскинул свое ружье на плечо и широкими шагами пошел к тому месту, над которым кружился орел.

Все с трудом стали взбираться на гору и наконец достигли вершины. Здесь охотники остановились, чтобы отдохнуть. Они оказались на небольшой площадке, которая, по-видимому, служила могилой какому-нибудь индейскому вождю, судя по останкам, валявшимся в глубине небольшой ямы. Нагнувшись над этой ямой, Валентин пытался разглядеть, что именно там лежит, но было темно, и поэтому он не мог ясно различить предметы, находившиеся в ней. Он почувствовал только запах разлагающегося трупа. Курумилла зажег факел и осветил яму. Валентин заглянул в нее снова.

— О! — воскликнул он. — Да это лошадь Красного Кедра! Но как могло случиться то, что он втащил сюда лошадь, не оставив при этом никаких следов?

Подумав с минуту, он прибавил:

— Очевидно, лошадь была тогда еще жива, он привел ее сюда, а затем столкнул в яму. Признаюсь, ловкость замечательная!.. Если бы не орел, мы бы ничего не узнали. Красный Кедр — необыкновенно сметливый негодяй! Но теперь, будь он во сто раз хитрее, он уже не убежит от меня.

И Валентин в веселом расположении духа возвратился к мексиканцам, которые с нетерпением и беспокойством ожидали результата его изысканий.

ГЛАВА XXXIII. Преследование

Вы думаете, мой друг, — спросил дон Мигель у охотника, — что мы на верном пути и человек этот не может ускользнуть от нас? -Я убежден, — отвечал охотник, — что до сих пор мы шли по его следу. Что касается того, ускользнет ли он от нас, то я не знаю, что вам сказать на это. Могу только уверить вас, что сумею его найти.

— Я именно это и подразумевал, — сказал асиендадо со вздохом.

И они снова пустились в путь.

Местность становилась неровной, там и здесь виднелись купы деревьев, а вдали показались первые отроги Сьерра-Мадре, окаймлявшие синеватый горизонт.

Таким образом, охотники за час до захода солнца достигли первых деревьев огромного девственного леса, который словно зеленым занавесом скрывал от них даль.

— О-о-а! — воскликнул Курумилла, внезапно нагибаясь. Он поднял какой-то предмет и подал его Валентину.

— Э-э! — воскликнул тот. — Вот крестик доньи Клары, если я не ошибаюсь.

— Дайте, дайте, друг мой! — сказал дон Мигель, быстро приближаясь.

Он схватил предмет, переданный ему охотником.

Действительно, это был маленький бриллиантовый крестик, который молодая девушка обычно носила на шее.

Асиендадо поднес его к губам с чувством радости, смешанной с грустью.

— Боже мой, Боже мой! Что сталось с моим бедным ребенком? — воскликнул он.

— Ничего, — ответил Валентин. — Успокойтесь, друг мой — вероятно, цепочка разорвалась, и донья Клара потеряла крестик. Вот и все.

Дон Мигель вздохнул, две слезы выкатились из его глаз, но он не произнес ни слова.

У опушки леса Валентин остановился.

— Неблагоразумно, — сказал он, — углубляться ночью в чащу. Быть может, те, кого мы ищем, поджидают нас там, чтобы напасть на нас во время отдыха из засады. Если вы согласны со мною, то расположимся здесь.

Так как никакого возражения не последовало, то разбили лагерь тут же.

Окончательно наступила ночь. Охотники поужинали, завернулись в одеяла и заснули. Только Валентин, Курумилла и Орлиное Перо, степенно усевшись вокруг костра, тихо беседовали между собою, не забывая наблюдать за окрестностями.

Вдруг Валентин быстро схватил Курумиллу за ворот и заставил его лечь на землю. В ту же минуту сверкнул огонь, грянул выстрел и пуля, попав в костер, выбила из него тысячи искр.

Мексиканцы, разбуженные внезапным выстрелом, вскочили и схватились за оружие.

Три охотника исчезли.

— Что это значит? — спросил дон Мигель, тщетно вглядываясь в темноту.

— Честное слово, — ответил генерал, — или я ошибаюсь, или на нас напали.

— Напали? — возразил асиендадо. — Но кто же?

— Ба-а! Вероятно, враги, — сказал генерал. — Но кто эти враги — я не сумею сказать.

— Но где же наши друзья? — спросил дон Пабло.

— Охотятся, я думаю, — ответил генерал.

— Смотрите, они возвращаются, — сказал дон Мигель. Действительно, охотники возвращались, но не одни. Они вели с собой пленника. Этим пленником был разбойник Урс — человек маленький, толстый и коренастый, зверское лицо которого имело бы тупое выражение, если бы не глаза, блестевшие как карбункулы и придававшие всей его физиономии выражение дьявольского лукавства.

Как только его привели в лагерь, Валентин велел крепко связать пойманного и несколько минут с большим вниманием рассматривал его.

Бандит выдержал это испытание с притворной беззаботностью, которая, однако, как ни искусно была она разыграна, не обманула француза.

— Гм! — пробормотал он про себя. — Этот негодяи производит на меня впечатление лжеца. Посмотрим, ошибаюсь ли я… Кто ты, бездельник? — спросил он грубо.

— Я? — спросил тот с глупым видом.

— Да, ты.

— Я охотник.

— Охотник за скальпами, я полагаю, — возразил Валентин.

— Как так? — сказал тот.

— Ба-а! Я не думаю, чтобы ты принял нас за хищных зверей.

— Я не понимаю, — ответил бандит с простодушным видом.

— Это возможно, — сказал Валентин. — Как тебя зовут?

— Урс.

— Гм, очень красивое имя. Что делал ты, шатаясь возле нашего лагеря?

— Ночь темна, я принял вас за апачей.

— И поэтому ты выстрелил в нас?

— Да.

— Не рассчитывал же ты, я полагаю, убить всех шестерых твоим выстрелом.

— Я и не желал вас убить.

— А! Вероятно, ты хотел нас приветствовать, не правда ли? — спросил охотник с насмешкой.

— Нет, я хотел привлечь ваше внимание.

— Ну, в таком случае ты достиг цели. Зачем же ты скрылся потом?

— Я не скрывался, так как, наоборот, я дал себя поймать.

— Гм! — сказал Валентин. — Впрочем, это безразлично, ты у нас в руках, и чтобы ускользнуть теперь, надо много ловкости.

— Кто знает? — прошептал разбойник.

— Куда ты направлялся?

— Я хотел соединиться с друзьями по ту сторону реки.

— С какими друзьями?

— С моими.

— Правдоподобно.

— Это идиот, — сказал генерал, пожимая плечами. Валентин посмотрел на него выразительно.

— Вы полагаете? — спросил он. Генерал ничего не ответил. Валентин опять обратился к бандиту.

— Что же это за друзья, с которыми ты стремился соединиться?

— Я вам уже сказал, — охотники.

— Прекрасно, но имеют же эти охотники имена?

— А вы разве не имеете своих?

— Послушай, негодяй, — сказал Валентин, которого ответы разбойника начинали приводить в раздражение. — Я тебя предупреждаю, что если ты не будешь отвечать ясно на мои вопросы, то я буду вынужден продырявить тебе череп.

Урс отскочил назад.

— Продырявить мне череп? — воскликнул он. — Полноте, вы этого не посмеете!

— Отчего же, компадре?

— Потому что Красный Кедр отомстит за меня.

— Ага! Ты знаешь Красного Кедра?

— By God! Знаю ли я! Но ведь к нему-то я и шел.

— Вот как! — сказал Валентин с недоверием. — Где же он?

— Э! Там, где он находится, вероятно.

— Стало быть, ты и вправду знаешь, где находится Красный Кедр?

— Да.

— В таком случае, ты нас проводишь к нему.

— С величайшей охотой! — с живостью воскликнул разбойник.

Валентин обратился к своему другу.

— Этот человек изменник, — сказал он. — Он был подослан поставить нам западню, в которую, слава Богу, мы не дали себя поймать… Курумилла, привяжите веревку к ветке этого пробкового дерева.

— Зачем? — спросил дон Мигель.

— Карамба! Чтобы повесить этого негодяя, который думает, что мы глупцы и ослы.

Урс по интонации голоса охотника понял, что пропал. Он вдруг решился не оказывать более сопротивления.

— Браво! — сказал он. — Это хорошо сыграно. Валентин посмотрел на него.

— Вы храбрый человек, — сказал он ему. — Я хочу сделать Для вас кое-что. Курумилла, освободите ему руки.

Индеец повиновался.

— Берите, — сказал Валентин, подавая Урсу пистолет, — выстрелите в себя сами, это будет скорее, и вы будете меньше мучиться.

Бандит завладел оружием с дьявольской усмешкой и с быстротой молнии прицелился в охотника и выстрелил.

Но Курумилла наблюдал за ним.

Ударом томагавка он рассек ему череп.

Пуля прожужжала мимо ушей Валентина, не причинив ему никакого вреда.

— Спасибо! — пробормотал бандит и повалился на землю.

— Что за люди! — воскликнул дон Мигель.

— Canarios! Друг мой, — генерал, — вы счастливо избежали опасности.

Охотники вырыли могилу, в которую бросили тело бандита. Ночь прошла без дальнейших приключений. На рассвете преследование возобновилось. В середине дня охотники подошли к берегу реки. Две

индейские пироги плыли вниз по реке, влекомые течением.

— Назад! Назад! — закричал вдруг Валентин. Все немедленно легли в траву. В ту же минуту целый град стрел и пуль посыпался на листья и деревья. Но никто не был ранен.

Валентин не счел нужным отвечать тем же.

— Это апачи. Не будем напрасно тратить порох, тем более что они вне досягаемости наших пуль, — сказал он. После этого охотники продолжали путь. С наступлением темноты они вновь расположились лагерем.

— Спите теперь, — сказал охотник. — Когда настанет время, я вас разбужу. Сегодня ночью нам предстоит тяжелая работа.

И подкрепляя слово делом, Валентин растянулся на траве, закрыл глаза и заснул.

Через час француз проснулся.

Он оглянулся кругом. Его товарищи еще спали, недоставало одного Курумиллы.

—Хорошо, — подумал Валентин, — вождь что-нибудь заметил и пошел на разведку.

Едва успел он об этом подумать, как вдруг увидел в темноте две тени. Охотник скрылся за деревом, зарядил свой штуцер и прицелился.

В ту же секунду вблизи послышался крик лебедя-певуна.

— Ага! — сказал Валентин, опуская свой штуцер. — Неужели Курумилла взял еще одного пленного? Посмотрим.

Несколькими минутами спустя Курумилла подошел к нему с индейцем, оказавшимся Черным Котом.

При виде его Валентин едва сдержал крик изумления.

— Брат мой — дорогой гость, — сказал он.

— Я поджидал моего брата, — очень просто ответил вождь апачей.

— Зачем? — спросил Валентин.

— Мой брат идет по следу Красного Кедра?

— Да.

— Красный Кедр там, — произнес Черный Кот, протягивая руку по направлению к реке.

— Далеко?

— В получасе езды отсюда.

— Прекрасно. Каким образом мой краснокожий брат узнал об этом? — спросил охотник, не до конца доверяя вновь прибывшему.

— Великий бледнолицый воин — брат Черного Кота, он спас ему жизнь. У краснокожих память хорошая. Черный Кот собрал своих людей и следовал за Красным Кедром, чтобы отдать его своему брату Кутонепи.

Валентин больше ни минуты не сомневался в верности вождя апачей. Он знал, с каким фанатизмом они держат свои клятвы. Черный Кот заключил с ним союз, и он мог вполне доверять теперь его словам.

— Хорошо, — сказал он, — я разбужу бледнолицых воинов. Мой брат укажет нам путь.

Индеец поклонился, скрестив руки на груди.

Через четверть часа охотники достигли лагеря краснокожих.

Черный Кот не обманул охотника, с ним была сотня отборных воинов.

Апачи были так хорошо скрыты в траве, что с расстояния десяти шагов невозможно было их заметить.

Черный Кот отвел Валентина на некоторое расстояние от лагеря и сказал:

— Пусть брат мой посмотрит.

В небольшом отдалении охотник заметил огни лагеря гамбусинос.

Красный Кедр расположился лагерем за холмом, поэтому охотники и не могли его видеть.

Скваттер полагал, что ему удалось сбить с толку Валентина и навести его на ложный след. В этот вечер, в первый раз с тех пор, как его стали преследовать, он позволил своим людям зажечь огонь.

ГЛАВА XXXIV. Битва

Лагерь Красного Кедра был погружен в молчание.

Все спали, кроме трех-четырех гамбусинос, которые, опершись на свои ружья, внимательно присматриваясь и прислушиваясь к окружающему, охраняли покой своих товарищей и двух особ, которые беззаботно растянулись перед палаткой в середине лагеря и тихо разговаривали.

Это были Красный Кедр и брат Амбросио. Скваттер находился, по-видимому, в сильном беспокойстве. Устремив взгляд в темноту, он как будто старался проникнуть во мрак и угадать тайны, которые заключала в своем лоне окружавшая их глубокая ночь.

— Компадре, — сказал монах, — считаете ли вы, что нам удалось скрыть свои следы от белых охотников?

— Эти негодяи — всего лишь собаки, над которыми я смеюсь. Моя жена одна смогла бы прогнать их кнутом, — с нескрываемым презрением ответил Красный Кедр. — Я знаю все уголки прерии и сделал все как нельзя лучше.

— Итак, вот мы наконец и отделались от своих врагов, — сказал монах со вздохом облегчения.

— Да, сеньор падре, — сказал скваттер посмеиваясь. — Теперь вы можете спать покойно.

— А, — сказал монах, — тем лучше.

Вдруг грянул выстрел. Пуля со свистом пролетела над головой монаха и сплющилась, ударив в одну из опор, поддерживающих шатер.

— Проклятие! — вскричал, вскакивая, скваттер. — Опять эти бешеные волки! К оружию, дети мои, краснокожие!

В несколько мгновений все гамбусинос были на ногах и притаились за тюками, из которых состояла ограда их лагеря. В ту же секунду в прерии раздались ужасные крики, а за ними последовал оглушительный залп, сопровождавшийся целым облаком стрел.

Отряд скваттера состоял только из двадцати решительных людей, считая и разбойников, которых он привел за собой.

Гамбусинос не дрогнули. Они отвечали залпом в упор по многочисленному отряду всадников, которые неслись во весь опор на лагерь.

Индейцы носились вдоль ограды, испуская дикие вопли и потрясая горящими факелами, которые они бросали с размаху в лагерь.

Обыкновенно индейцы стараются напасть на неприятеля врасплох. Так как у них нет иной цели кроме грабежа, то как только они замечают, что обнаружены, и как только они встречают решительный отпор, то прекращают бой, потерявший в их глазах всякий смысл.

Но на этот раз краснокожие, по-видимому, отказались от своей обычной тактики, судя по тому ожесточению, с которым они напали на укрепление гамбусинос. После каждой неудачи они с новым пылом бросались в атаку, сражаясь без прикрытия и стараясь подавить врагов численностью.

Красный Кедр, устрашенный продолжительностью этого натиска, при котором погибли самые храбрые из его людей, решился предпринять последнее усилие и одолеть индейцев отчаянной дерзостью.

Знаком он собрал вокруг себя троих своих сыновей, Андреса Гарота и брата Амбросио. Но индейцы не дали ему исполнить задуманный план. Они повторили нападение с новой яростью, и туча горящих стрел и пылающих факелов обрушилась на лагерь одновременно со всех сторон. К ужасам боя добавилось еще и зловещее зарево пожара. Лагерь вскоре превратился в гигантский факел.

Краснокожие, искусно пользуясь беспорядком, вызванным ужасным пожаром, влезли на тюки, вторглись в лагерь и устремились на белых. Завязался рукопашный бой.

Несмотря на все свое мужество и искусство владения оружием, гамбусинос были смяты превосходящим числом неприятеля.

Несколькими минутами позже отряд Красного Кедра был уничтожен.

Скваттер решил употребить последнее средство для спасения оставшихся у него людей. Отведя в сторону брата Амбросио, который с самого начала борьбы все время сражался рядом с ним, он объяснил ему свои намерения и, убедившись в том, что монах готов исполнить его приказание, бросился с неописуемым бешенством в самую середину схватки. Оглушая и поражая всех краснокожих, попадавшихся ему на пути, он добрался до входа в шатер.

Донья Клара, наклонившись вперед, вытянув шею, настороженно, с беспокойством прислушивалась к раздававшемуся вокруг шуму.

В двух шагах от нее, распростертая на земле, с черепом, раздробленным пулей, корчилась в последних судорогах агонии жена скваттера.

При виде Красного Кедра девушка скрестила руки на груди, выжидая, что он скажет.

— Боже правый! — воскликнул бандит. — Она еще здесь! Следуйте за мной, сеньорита, надо уходить.

— Нет, — решительно ответила мексиканка, — я не пойду.

— Ну, дитя мое, повинуйтесь, не заставляйте меня прибегать к силе, время дорого.

— Я не пойду, говорю вам, — повторила молодая девушка.

— В последний раз спрашиваю: идете ли вы за мной? Да или нет?

Донья Клара пожала плечами. Скваттер увидел, что слова бесполезны и что вопрос придется разрешать силой. Тогда, перескочив через труп своей жены, он попытался схватить девушку.

Но она, следя взглядом за его движениями, вскочила, как испуганная лань, выхватила кинжал из-за корсажа и со сверкающими глазами, с раздутыми ноздрями, с дрожащими губами приготовилась к отчаянной борьбе.

Необходимо было немедленно что-то предпринять. Скваттер замахнулся саблей и так сильно ударил плашмя по нежной руке молодой девушки, что она выпустила кинжал, вскрикнув от боли. Но несчастное дитя тотчас нагнулось, чтобы поднять свое оружие левой рукой. Красный Кедр воспользовался этим движением, бросился на нее и обхватил ее своими жилистыми руками. Тогда девушка, которая до тех пор защищалась молча, закричала со всей силой отчаяния.

— Ко мне, Шоу!

— А! — проревел Красный Кедр. — Стало быть, это он меня предал! Пусть приходит, если посмеет!

И, схватив девушку в охапку, разбойник побежал к выходу из шатра.

Но он тотчас же отступил, изрыгая проклятия.

Какой-то человек загородил ему выход.

Это был Валентин.

— А! — сказал охотник с сардоническим смехом. — Это опять вы, Красный Кедр! Carai!

— Дорогу! — заорал скваттер, выхватывая пистолет.

— Дорогу? — отвечал, усмехаясь, Валентин, наблюдая за движениями бандита. — Вы очень торопитесь покинуть нашу компанию. Прежде всего — никаких угроз, или я вас убью как собаку!

— Это я тебя убью, проклятый! — вскричал Красный Кедр, конвульсивным движением нажимая на курок пистолета.

Последовал выстрел.

Как ни быстро было движение скваттера, охотник опередил его. Он мгновенно нагнулся, чтобы уклониться от пули, которая не задела его, и быстро навел свой карабин, но выстрелить не посмел.

Красный Кедр отступил в глубь шатра и воспользовался телом молодой девушки как щитом.

Услыхав выстрел, товарищи Валентина бросились вместе с индейцами в шатер.

Несколько гамбусинос, человек восемь — девять, пережившие своих товарищей, и которых, согласно приказанию скваттера, собрал брат Амбросио, угадали, что происходит и, желая помочь своему предводителю, потихоньку приблизились, схватили веревки, поддерживавшие шатер, и разом рассекли их. Тогда вся масса полотнища, не сдерживаемая более, рухнула, увлекая в своем падении и накрывая всех, кто находился под нею.

С минуту индейцы и охотники находились в ужасном смятении. Этим моментом ловко воспользовался Красный Кедр: он выполз из-под шатра, таща за собой донью Клару, и вскочил на лошадь, которую брат Амбросио уже держал наготове.

Но в ту минуту, когда он уже был готов броситься вперед, Шоу преградил ему дорогу.

— Стойте, отец! — воскликнул он, решительно хватая за уздцы лошадь. — Отдайте мне эту девушку.

— Назад, окаянный! — завопил скваттер, скрежеща зубами. — Назад!

— Вы не проедете, — возразил Шоу. — Донью Клару! Отдайте мне, отдайте донью Клару!

Красный Кедр счел себя погибшим.

Валентин, дон Мигель и их товарищи, освободившись наконец из-под шатра, прибежали к тому месту, где стоял скваттер.

— Негодяй! — закричал Красный Кедр.

И, заставив свою лошадь сделать прыжок, он нанес своему сыну сильный удар саблей по голове. Шоу упал как подкошенный.

Присутствующие испустили крик ужаса.

Гамбусинос, доведенные до отчаяния, сплотились и как ураган промчались сквозь окруживших их индейцев.

— О! — заревел дон Мигель. — Я хочу спасти мою дочь. — И. вскочив на лошадь, он кинулся в погоню за бандитами.

Охотники и индейцы, покинув горящий лагерь с несколькими уцелевшими грабителями, бросились по их следам. Но вдруг произошло нечто неслыханное, непостижимое.

Раздался страшный, нечеловеческий треск, шум. Лошади, пущенные в карьер, внезапно остановились, дрожа, с испуганным ржанием. Охотники, разбойники и краснокожие, поднимая глаза к небу, не могли сдержать криков ужаса.

— О-о! — воскликнул Красный Кедр с непередаваемой яростью. — Вопреки Богу, вопреки аду — я спасусь!

И он вонзил шпоры в бока своей лошади. Животное испустило жалобное ржание, но оставалось неподвижным.

— Дочь моя, дочь моя! — взывал дон Мигель, напрасно стараясь настичь разбойника.

— Приди взять ее, собака! — проревел бандит. — Я отдам ее тебе только мертвой.

ГЛАВА XXXV. Землетрясение

Ужасная перемена последовала внезапно в природе. Небесный свод принял вид громадной бляхи из меди.

Неподвижная луна сделалась тусклой и не испускала лучей. Атмосфера стала так прозрачна, что самые отдаленные предметы были видны совершенно ясно.

Удушливый жар висел над землею. В воздухе не чувствовалось никакого дуновения, способного шевельнуть листья на деревьях. Рио-Хила внезапно остановилась в своем течении.

Глухой гул, слышавшийся раньше, повторился с силой, вдесятеро большей.

Река, точно приподнятая могучей и невидимой рукой, вышла из берегов, хлынула в прерию и залила ее с невероятной быстротой. Горы закачались, низвергая на равнину огромные глыбы скал, катившихся со зловещим шумом. Земля, разламываясь тут и там, засыпала долины, срывала холмы, заставляла потоки сернистой воды бить ключом из своих недр, бросая к небу камни и горячую грязь, и стала колебаться медленными, но непрерывными толчками.

— Землетрясение! — закричали охотники и гамбусинос, крестясь и произнося все молитвы, какие им приходили на память.

Действительно, это было землетрясение, — самое ужасное бедствие этой страны.

Земля, казалось, кипела, если можно так выразиться, беспрестанно подымаясь и опускаясь, как морские волны во время бури. Русла рек и ручьев менялись ежеминутно, бездны неизмеримой глубины разверзались со всех сторон под ногами пораженных людей.

Дикие звери, изгнанные из своих логовищ и гонимые рекой, волны которой все вздымались, обезумев от ужаса, смешались с людьми. Бесчисленные стада буйволов и бизонов неслись по равнине, испуская глухой рев, опрокидывая друг друга, сворачивая внезапно назад, чтобы избежать пропасти, появлявшейся под их ногами, и в своем бессмысленном беге угрожали смести всякое встречающееся им препятствие. Ягуары, пантеры, гризли, степные волки вперемешку с ланями и антилопами, воя и испуская жалобный рев, и не думали нападать друг на друга, настолько ужас парализовал их кровожадные инстинкты.

Птицы со зловещими криками кружились в воздухе, насыщенном сернистыми парами, и трепеща падали на землю с распростертыми крыльями и растрепанными перьями.

Второе бедствие присоединилось и, если это возможно, еще прибавило ужаса к этой сцене.

Пожар, устроенный индейцами в лагере гамбусинос, по-немногу дошел до высокой степной травы, и внезапно показался в своем величественном и страшном великолепии, захватывая все по пути и со страшным шипением бросая вдаль миллионы искр.

Надо присутствовать при пожаре в прериях Дикого Запада, чтобы иметь понятие об ужасном великолепии этого зрелища.

Девственные леса сгорают целиком, их вековые деревья корчатся с хрипением агонии, с болезненными содроганиями, испуская, словно живые существа, жалобы и крики. Раскаленные горы имеют вид зловещих траурных маяков, жар которых, отражаясь в небе, окрашивает его кровавым оттенком.

Земля время от времени продолжала сильно содрогаться. Волны Рио-Хилы стремительно неслись к северо-востоку. С юго-запада быстрыми неровными скачками приближался пожар.

Несчастные краснокожие, охотники и их враги-бандиты с невыразимым ужасом смотрели, как безопасное пространство вокруг них сужается с каждой минутой и как надежда на спасение навсегда ускользает от них.

В такой момент, когда всякое чувство ненависти должно было бы замолкнуть в сердце человека, Красный Кедр и охотники, движимые только местью, продолжали свою бешеную скачку, несясь как демоны по прерии, которая, без сомнения, должна была стать их могилой.

Между тем две стихии надвигались друг на друга. Белые и краснокожие могли уже с уверенностью рассчитать, сколько минут им оставалось жить, пока их последнее убежище будет поглощено водой или огнем.

В эту минуту апачи обратились к Валентину, как к единственному человеку, способному их спасти.

При этом призыве охотник приостановил на миг преследование Красного Кедра.

— Чего хотят мои братья? — спросил он.

— Чтобы великий бледнолицый охотник спас их, — без колебания отвечал Черный Кот.

Валентин грустно улыбнулся, бросив долгий взгляд на всех этих людей, ожидавших от него решения своей судьбы.

— Один Бог может нас спасти! — прошептал он. — Потому что Он всемогущ. Его рука жестоко покарала нас. Что могу я сделать? Увы! Я всего лишь слабое создание!

— Пусть бледнолицый охотник спасет нас! — повторил предводитель апачей.

Охотник глубоко вздохнул.

— Я попробую, — сказал он.

Индейцы поспешно столпились вокруг него. Эти простые люди воображали, что охотник, которым они привыкли восхищаться и который приводил в исполнение изумительные задумки, располагает сверхъестественным могуществом. Они суеверно верили в него.

— Пусть мои братья слушают, — начал Валентин. — Им остается только один путь к спасению, путь очень ненадежный, но он единственный, который можно испробовать. Пусть каждый возьмет оружие и не теряя времени убивает бизонов, которые, обезумев, несутся по прерии. Их шкуры послужат пирогами, чтобы уйти от огня, угрожающего поглотить все вокруг.

Индейцы с криком радости и надежды, не колеблясь более, погнались за бизонами, которые, наполовину укрощенные от страха, давали убивать себя без сопротивления.

Как только Валентин увидел, что его союзники последовали его совету и занялись изготовлением пирог, он опять вспомнил о разбойниках.

Те, в свою очередь, не оставались праздными.

Руководимые Красным Кедром, они собрали несколько деревьев, вырванных с корнем, которые во множестве неслись по реке, связали их своими лассо и, поспешно соорудив плот, который был способен их всех выдержать, спустили его на воду и поплыли вниз по течению.

Дон Пабло, видя, что его враг готов был вторично ускользнуть от него, не колеблясь прицелился в него. Но Андрес Гарот, собиравшийся отомстить мексиканцу, воспользовался случаем и, наведя на него свое ружье, выстрелил.

Пуля, вследствие качки, не достигла цели, которую себе наметил Андрес Гарот, но она разбила карабин в руках молодого человека в ту минуту, когда он готов был нажать на курок.

Разбойники испустили торжествующий крик, который, однако, вслед за тем сменился криком ярости.

Андрес Гарот упал им на руки с простреленной грудью, сраженный пулей Курумиллы.

Тем временем рассвело, показалось солнце, величественно выплывавшее на горизонте и освещавшее своими лучами апокалипсическую картину разбушевавшейся природы, но все же вселившее немного мужества в растерявшихся людей.

Краснокожие с отличающей их живостью и ловкостью изготовили около двадцати пирог и начали спускать их в волны.

Охотники старались притянуть плот к себе, тогда как разбойники употребляли величайшие усилия, чтобы держать его по течению.

Курумилле дважды удавалось бросить лассо так, что оно захватило стволы деревьев, но дважды Красный Кедр разрубал его своим мачете.

— Надо покончить с этим бандитом, — сказал Валентин, — убьем его во что бы то ни стало!

— Одну минуту! Умоляю вас! — воскликнул дон Мигель.

— Дайте мне поговорить с ним, может быть, мне удастся тронуть его.

— Гм! — пробормотал охотник, опуская вниз дуло своего ружья. — Было бы легче тронуть душу тигра. Дон Мигель сделал несколько шагов вперед.

— Красный Кедр! — закричал он. — Сжальтесь надо мною, отдайте мне дочь!

Разбойник рассмеялся, ничего не отвечая.

— Красный Кедр, — повторил дон Мигель, — сжальтесь надо мной, умоляю вас, я заплачу вам выкуп, какой только вы пожелаете, но именем всего священного в мире — отдайте мне мое дитя! Вспомните, что вы мне обязаны жизнью.

— Я вам ничем не обязан, — ответил скваттер резко, — жизнь, которую вы мне спасли, вы же хотели отнять у меня. Мы квиты.

— Дочь моя! Отдайте мне мою дочь!

— А где моя дочь? Где моя Эллен? Отдайте мне ее, может быть, тогда я соглашусь отдать вам вашу.

— Ее нет с нами, клянусь вам, Красный Кедр, что она уехала, чтобы присоединиться к вам.

— Ложь! — завопил разбойник. — Это ложь!

В этот миг донья Клара, за движениями которой не наблюдали, воспользовалась тем, что скваттер перестал следить за нею, и решительно бросилась в воду.

Но при шуме, вызванным ее падением, Красный Кедр обернулся и с яростным криком нырнул вслед за нею.

Тогда охотники стали стрелять в разбойника. Но он, точно заколдованный, с сардонической усмешкой отклонял голову перед пулями, падавшими в воду вокруг него.

— Ко мне! — кричала молодая девушка прерывающимся голосом. — Отец! Валентин! Ко мне! Спасите!

— Вот я, — отвечал дон Мигель. — Мужайся, дитя мое, мужайся!

И поддаваясь только отцовскому чувству, дон Мигель ринулся вперед.

Но по знаку Валентина Курумилла и Орлиное Перо удержали его, несмотря на усилия, которые он предпринимал, чтобы вырываться.

Охотник схватил нож в зубы и бросился в реку.

— Приди, отец мой! — повторяла донья Клара. — Где же ты? Где же ты?

— Я здесь! Я здесь! — отвечал дон Мигель.

— Мужайтесь! Мужайтесь! — кричал Валентин. Охотник сделал отчаянное усилие, чтобы приблизиться к девушке. Два врага очутились лицом к лицу посреди бушующих волн Рио-Хилы.

Забыв всякое чувство самосохранения, они бросились друг на друга с ножами.

В этот миг страшный шум, похожий на грохот целого артиллерийского дивизиона, послышался в недрах земли. Ужасный толчок потряс всю равнину, и река с непостижимой силой потекла назад в свое русло.

Красный Кедр и Валентин, захваченные громадным водоворотом, образовавшимся от страшного сотрясения, кружились несколько секунд, отброшенные друг от друга, а между ними зияла бездонная пропасть.

В эту минуту послышался неистовый крик.

— Вот! — заревел Красный Кедр. — Я говорил, что отдам тебе дочь только мертвой. Приди ее взять!

И с дьявольским смехом он вонзил нож в грудь доньи Клары.

Бедная девушка упала на колени, сложила руки и, испуская дух, проговорила в последний раз слабеющим голосом:

— Отец мой! Отец мой!

— О-о! — воскликнул дон Мигель. — Горе! Горе! — И повалился без чувств на землю.

При виде гнусного убийства Валентин, понимая свое бессилие, мог только с отчаянием ломать руки.

Курумилла навел свое ружье и раньше, чем Красный Кедр, выбравшись на берег, мог пустить галопом свою лошадь, выстрелил. Но пуля, плохо направленная, не настигла бандита, издавшего торжествующий крик и умчавшегося во весь опор.

— О! — воскликнул Валентин. — Клянусь, что я убью это чудовище!

Толчок, о котором мы говорили раньше, был последним всплеском землетрясения. Чувствовалось еще несколько колебаний, но уже едва заметных, точно земля старалась прийти в равновесие, на минуту потерянное.

Апачи, унесенные своими пирогами, были уже далеко,

пожар потухал, не находя пищи в этой стране, разрушенной и затопленной волнами реки.

Несмотря на помощь, оказанную друзьями дону Мигелю, он не приходил в себя.

Генерал подошел к охотнику, мрачному, задумчивому, стоявшему, опираясь на ружье, с устремленными вдаль глазами.

— Что же мы стоим на месте? Почему не преследуем этого негодяя?

— Потому, — отвечал Валентин грустным голосом, — что прежде всего надо отдать последний долг жертве. Генерал поклонился.

Час спустя охотники предали земле тело доньи Клары. Дон Мигель, поддерживаемый сыном и генералом Ибаньесом, плакал, горестно склонясь над могилой, скрывшей в себе его дитя.

Когда индейские вожди засыпали могилу и навалили на нее громадные камни, чтобы дикие животные не осквернили ее, Валентин, взяв руку своего друга и с силой сжимая ее, сказал:

— Дон Мигель! Женщины плачут, мужчины мстят!

— О, да! — вскричал асиендадо с нечеловеческой энергией. — Месть! Месть!

Но — увы! — крик этот, вырвавшийся из его груди над только что зарытой могилой, прозвучал без ответа.

Красный Кедр и его товарищи скрылись за бесчисленными изгибами реки.

Много дней должно будет пройти, пока наконец настанет желанный час мести!

Бог, пути Которого неисповедимы, не сказал еще: довольно!

Быть может, Он приготовил Красном Кедру достойное наказание!

Густав Эмар

Степные разбойники

Les Pirates des prairies (1858)

ГЛАВА I. Охотничья кладовая

ГЛАВА II. Привал

ГЛАВА III. Старый знакомый

ГЛАВА IV. Красный Кедр доведен до крайности

ГЛАВА V. Грот

ГЛАВА VI. Предложение

ГЛАВА VII. Эллен и донья

ГЛАВА VIII. Бегство

ГЛАВА IX. Среди развалин храма ацтеков

ГЛАВА Х. Белая Газель

ГЛАВА XI. Апачи

ГЛАВА XII. Черный Кот

ГЛАВА XIII. Великое колдовство

ГЛАВА XIV. Помощь

ГЛАВА XV. На острове

ГЛАВА XVI Солнечный Луч

ГЛАВА XVII Индейское гостеприимство

ГЛАВА XVIII. Любовь

ГЛАВА XIX. Танец Старых Собак

ГЛАВА XX. Рукопашный бой

ГЛАВА XXI. Мститель

ГЛАВА XXII. Объяснение

ГЛАВА XXIII. Апачи и команчи

ГЛАВА XXIV. Танец скальпа

ГЛАВА XXV. Пытка

ГЛАВА XXVI. Два женских сердца

ГЛАВА XXVII. Шоу

ГЛАВА XXVIII. Отъезд

ГЛАВА XXIX. Исповедь разбойника

ГЛАВА XXX. Любовь

ГЛАВА XXXI. Брат Амбросио

ГЛАВА XXXII. След

ГЛАВА XXXIII. Преследование

ГЛАВА XXXIV. Битва

ГЛАВА XXXV. Землетрясение

Читайте также: