Стенько-Разинщина, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1917

При особом мнении - Сборник статей
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Скачать в PDF

Влас Михайлович Дорошевич

Стенько-Разинщина

I

Ленин — это в наших глазах творимая легенда.
Ленин — это, конечно, самое любопытное, что есть сейчас в Петрограде.
Люди, приезжающие на съезды, интересуются ‘посмотреть Ленина’.
Писателя. Учёного. Теоретика. Энтузиаста. Пророка новой жизни.
Послушать.
И слышат одно:
— Захватывай!
Немедленно!
Лови момент. Пользуйся случаем.
Хватай всё, что плохо лежит.
А нынче всё ‘плохо лежит’. Всё лежит, ничем, в сущности, неохраняемое.
Ничем, — кроме, до сих пор, здравого русского смысла.
— Захватывай землю. Каждая десятина захваченной земли важнее статьи по земельному вопросу.
— Захватывай банки, фабрики.
— Захватывай власть!
Что будет после этого завтра, — какое дело!
Что будет с государством? Что будет с Россией?
Какое там государство! Какая там Россия.
Валяй! Хватай! Бери!
И люди с изумлением слушают, смотрят на этого энтузиаста в захватном экстазе.
Это писатель? Учёный? Теоретик? Пророк новой, — новой! — жизни?
Позвольте! Позвольте!
Да тут не новое. Совсем не новое.
Тут что-то старое, очень старое слышится.
Словно откуда-то из далёкой-далёкой могилы, с кладбища семнадцатого века доносится…
Да это же:
— Сарынь на кичку!

II

Гайда!
Это что? Банк?
— Сарынь на кичку банк!
— Сарынь на кичку фабрики, заводы!
— Сарынь на кичку власть!
— Сарынь на кичку землю!
Хватай всякий, что может.
На шарап!
Ребята на шарап!
На шарап всю Россию!
Тащи, кому что подвернётся под-руку.
Одни — власть. Другие — фабрики. Третьи — банковские деньги. Четвёртые — землю.
Ничего не дожидаясь!
Чего там ждать?
Можно, — и валяй!
На ‘ура’ её, Россию! На шарап!
Стоило быть теоретиком!
Какое ‘пророчество новой жизни’!

III

Ленин — это легенда семнадцатого века, капризом взвинченной фантазии перенесённая в двадцатый.
Это:
— Игра в Стеньку Разина.
Потому что Стенька Разин в воздухе двадцатого века жить не может.
Потому что Степан Тимофеевич, живи он в двадцатом веке, был бы не тем, не Стенькой семнадцатого века.
Это — игра.
В Стеньку Разина с обстановкою двадцатого века.
Вместо узорчатого струга — пломбированный вагон немецкого экспресса.
Степан Тимофеевич Ленин.
С есаулом Апфельбаумом.
И так как легенда для полноты требует женщины, то вместо персидской княжны — генеральша Коллонтай.
Тоже, как видите, знатная дама.
Щеголиха и модница, одевающаяся у лучших парижских портных, — у Пакена, у Дуссе.
‘Модель от Пакена’, кричащая:
— Сарынь на кичку!
Quel chic, madame! Toutes mes felicitations! [Какой шик, мадам! Все мои поздравления! — фр.]
Какой снобизм!
Какой, чёрт возьми, шикарный снобизм!
Великая социальная революция в кружевах.
На митинги генеральша является, вероятно, без этих ‘фру-фру’.
Персидская княжна тоже, ведь, одевалась по-русски, когда тешила вольницу, плясала перед ней.
Теперь она, кажется, катается на финляндском пароходике в Гельсингфорсе.
‘Струг’ двадцатого века!
Это — удобнее.

IV

Оставим в стороне поездку в запломбированном струге по немецким железным дорогам.
Но самый приезд удалого добра-молодца в Петроград!
Какое молодечество! Какое озорство!
Приехал и сразу созорничал.
Выбрать для себя ‘дворец’ Кшесинской!
Чем, кроме озорства, могло быть это продиктовано?
Что такое ‘дворец’ г-жи Кшесинской в глазах г-на Ленина? Чем он должен быть в глазах революционера? Чем он не может быть в глазах сурового вождя революции?
‘Дворец’ от щедрот царских и великокняжеских.
Приют бывшей царской и великокняжеской метрессы.
Это был грандиозный игорный дом для ‘избранного Петрограда’.
Жадного и расточительного.
Наживавшего и бросавшего бешеные деньги.
Для тех, чей покой, чью безнаказанность, чью корысть хранила стоящая напротив Петропавловская крепость.
Эти будуары держались казематами.
Недаром ‘дворец’ Кшесинской, так же как Зимний дворец, расположен напротив Петропавловской крепости.
Под крылышком!
Словно окна этих обоих дворцов всё время как большие испуганные глаза смотрели на свою ‘хранительницу’:
— Здесь ли она? Стоит ли на нашей страже?
И крепость отбивала четверти их счастливых часов, часов страданья всей страны, часов умирания замурованных мучеников.
И в полночь куранты успокоительно играли:
— Коль славен!
Будьте спокойны!
Мы здесь. Мы здесь.
На страже вашей безнаказанности и покоя.
— Мы здесь! Мы здесь! — доносились в бое этих курантов стоны умиравших в казематах защитников родины, её чести.
И те, кто в это время во ‘дворце’ Кшесинской ‘метал’ русские деньги, спокойно думали:
— Мы здесь! Мы здесь! Мы крепко здесь!
Г-жа Кшесинская была прима-балериной нашей артиллерии.
Она была виртуозкой.
Делала ’32 фуэте по диагонали’, и, Боже, какие антраша делали у неё казённые заказы!
Великая жрица Терпсихоры и Беллоны!
Балерина от артиллерии!
В её ‘дворце’ нужные люди встречались с людьми необходимыми.
Здесь как в ‘Прекрасной Елене’ Оресты пели:
‘Ведь, платит Греция за нас!’
И открывали девятки России.
Здесь проигрывались десятки тысяч в покер, в ‘тётку’, сотни тысяч в ‘железную дорогу’.
Тут, в этой пародии на ‘дворец’, всё полно не следов былого величия и тирании как в настоящих дворцах, — а только что пережитым позором.
Есть такая французская пьеса ‘Никиш’. В ней бывшая куртизанка, потом жена посла, возвращается с другим в свою бывшую квартиру и с нежностью оглядывает обстановку.
— Вот эта кушетка…
Друг спешит вскочить с кушетки, на которую было сел.
— Это кресло…
Друг поспешно снимает с кресла свою шляпу.
Какое чувство в демократе, в суровом революционере могли возбуждать удобства ‘дворца’ Кшесинской?
Как он, — революционер, — мог смотреть на этот дворец?
Для кого, для кого, а для него это был:
— Луизнар.
И, приехав в Петроград, из всех домов остановиться на ‘луизнаре’!
Г-жа Кшесинская была более высокого мнения о русской революции, чем г-н Ленин.
В 1905 г. она дрожала, была уверена, что революция первым долгом разнесёт её дом.
Разнесёт от негодования. Не оставит камня на камне. Сотрёт с лица земли как позорное пятно позорного прошлого.
Но чтоб революция переехала к ней на квартиру, — этого даже г-жа Кшесинская не предполагала.
Великая французская революция казнила Дюберри, метрессу короля Людовика XV.
Но ни Робеспьеру, ни Марату не пришла бы в голову мысль лечь спать на её кровати.
— Мягко!
Это у Стеньки, Стеньки семнадцатого века, могла явиться ‘азорная блажь’:
— Поваляться на пуховиках у воеводиной полюбовницы!
До чего доводит вас ваш озорной экстаз, желание быть удалым, добрым молодцем, Степан Тимофеевич двадцатого века!
Вы — человек образованный и должны знать:
— Никогда не повторяйте истории.
Исторические пьесы играются только раз.
То, что раз прошло на исторической сцене в виде трагедии, — при повторении превращается в фарс.
И в очень неприличный фарс.

V

— Сарынь на кичку!
Это крик семнадцатого века.
Но в семнадцатом веке не было фабрик.
— Бери на шарап!
Но что же именно взять?
Голые стены?
А завтра?
Откуда взять оборотный капитал, чтоб эта фабрика двигалась и давала работу?
На что купить топливо? Сырья?
Когда сработаются машины, — какая ‘заграница’ отпустит в долг новые предприятию без капитала, без кредита?
Требуйте, чтоб курица несла яйца для вас.
Пусть она несёт вам золотые яйца.
Вам, а не одним предпринимателям.
Но не режьте курицы.
Вы будете сыты один, только один день.
А затем — голод.
Кажется это ясно, просто, понятно.
Для всякого, кто не находится в экстазе, в трансе, в горячке, среди которой он вообразил себя Стенькой Разиным и вопит-вопит обезумевшей от отчаяния массе:
— Сарынь на кичку!
Давайте — переведём.
В семнадцатом веке это называлось ‘сарынь на кичку’, сейчас — ‘захватывай’. В переводе на обыкновенный:
— Грабь!
Кого? Россию?
Нетрудно всех сделать нищими.
И предпринимателей, и рабочих.
Но…
Свобода умирает с голоду, равенство по нищете, Каиново братство.
Какие лозунги! Какие цели для революции!

VI

— На шарап!
Вам нужны деньги?
— Берите банки!
Отчаявшейся, не знающей толпе кажется, что банки действительно ломятся от денег.
Если бы они ломились, они давным-давно бы лопнули!
Г-ну Ленину, интеллигенту, экономисту, ведь хорошо известно, что в банках ‘несметных денег’ нет.
Что банки денег держат у себя как можно меньше.
Ведь, банки сами должны платить проценты вкладчикам.
На кой же, спрашивается, шут они будут держать без дела деньги?
Ведь, деньги, от того, что они лежат в кассе, процентов не приносят.
Какие же идиоты будут платить за деньги вкладчикам, а сами держать эти деньги в кассе? Из чего они будут тогда платить вкладчикам эти самые проценты?
Нетрудно взять на шарап банки.
— Сарынь на кичку!
Но в банках вы найдёте векселя капиталистов, предпринимателей, заводчиков, фабрикантов, найдёте заложенные и принадлежащие банку ценные бумаги, по большей части акции тех же фабрик, заводов, предприятий.
Не капиталистов вы лишите капиталов. Их векселя уже не будут стоить ни гроша!
Фабрики, заводы, предприятия вы отберёте. Их акции не будут стоить ни копейки. Стены ими оклеивать!
Вы схватите, правда, огромные богатства.
Но в эту минуту, как вы их схватите, они превратятся в мусор, в пыль, в труху.

VII

По стенько-разински всё просто.
Как в XVII веке.
— Посадить в тюрьму сто капиталистов. Пусть скажут как наживают деньги.
Что может быть проще?
Подержать, и скажут всё, что знают.
Позвольте, это уж давно и не из Стеньки Разина!
В экстазе, в трансе можно договориться и до того, чтобы вешать людей за ребро и ставить на правёж, — но давайте рассуждать здраво.
Посадить в тюрьму зачем? Чтобы судить?
Нет, чтоб только ‘узнать правду’.
Посадить человека в тюрьму — значит ли учинить над ним физическое насилие?
Конечно!
И очень сильное.
Причинять ему, таким образом, мучение?
Несомненно. В тюрьме всякий человек мучается.
Как же это называется:
— Причинить человеку мучения, чтобы он ‘сказал правду’ или ‘открыл всё’?
Ведь, это называется:
— Пыткой.
Это уж не от Стеньки Разина.
Это от Сквозник-Дмухановского.
Это Сквозник-Дмухановский говорил купцу Абдулину:
— Бить я тебя не буду, потому что это запрещено. А вот посажу и накормлю селёдкой, — тогда запоёшь голубчик!
Купец Абдулин остался купцом Абдулиным. Но вот уж никак не думали, чтоб революционный вождь превратился в Сквозник-Дмухановского.
‘Новая жизнь’, основанная на пытке.
Революция, которая стремится ввести пытку.
Боже мой! Да тогда ищите Глинку-Янчевского! Где этот Гарибальди! Почему он не издатель ‘Земщины’?
Ведь, он — первый революционер.
Он — тоже энергичный ‘правдолюбец’. Он в ‘Земщине’ проповедовал ещё раньше введения пытки для ‘узнавания истины’.
Венчайте его лавровым листом, поселите во ‘дворце’ Кшесинской.
А с ним как обошлись?
В первые дни революции взятых с оружием городовых поместили в редакции ‘Земщины’ и… в публичном доме.
За что же? За что?

VIII

— Хватай!
Действительный способ для разрешения экономических вопросов.
Но тут уж ‘Стенька Разин’ получает сходство с совершенно неожиданными особами.
Был такой решительный ‘хватальщик’ Вячеслав Константинович фон Плеве.
В 1902 году он пригласил к себе старика Суворина:
— Алексей Сергеевич! Скажите прямо, откровенно, между нами, ничего не опасаясь: что, по вашему мнению, необходимо для России?
— Конституция и коренные реформы.
Плеве помолчал.
— Аресты идут энергично. Все организации прослежены. Вот арестуем последнего революционера, — и можно будет приступить к реформам.
Вячеслав Константинович Ленин надеется:
— Арестовать последнего капиталиста!
И тогда все экономические задачи будут решены.
Из недр полезет уголь, из земли — хлеб, ‘больные вагоны сразу выздоровеют’, паровозы сами подчинятся, подправятся и быстрым ходом побегут к столицам.
Ах, Вячеслав Константинович! Мечтатель ‘хватания’!
Был в Индии такой великий могол Хан Джехан.
Он вёл дневник.
И меланхолически писал про провинцию Дели:
— Мой отец повесил в этой провинции 500.000 человек. Я в прошлом году ещё повесил двести тысяч. Сто — просто, сто — вверх ногами. И странно! Неудовольствие в этой провинции не прекращается.
Он очень много думал об удовольствии своей страны!
Я очень боюсь, — что если Хан Ленин, великий могол стенько-разинства, повесит для общего удовольствия всех фабрикантов просто, а всех банкиров, — для моего удовольствия, — вверх ногами, то и тогда:
— Неудовольствие в России не прекратится.
Фабрика не будет работать без сырья и топлива от того, что её фабрикант не сидит, а висит.
И кредита в банке под фирмою:
‘За ноги повешенный банкир’
она не получит. Не получит, потому что и в самом банке-то ничего не будет.

IX

— На шарап!
— Хватай!
Для полноты стенько-разинства ещё и крик:
— Жги!
— Мы хотим зажечь пожар на весь мир!
А потому… подожжём свою собственную страну.
— Авось перекинет!
Очень соблазнительно.
Думаю, однако, что всё произойдёт не так, как в ‘Записках сумасшедшего’.
Русские люди не окажутся ‘народом довольно умным’ и ‘не полезут на стену, чтобы исполнить монарше повеление’ Фердинанда Ленина.
Вряд ли найдётся на Руси много людей, злобно-сумасшедших или одержимых, — которые стали бы поджигать свою собственную избу в надежде:
— Спалить соседей.
Нет, господин хороший, у нас в деревнях, в случае пожара, ходят кругом своего дома с Неопалимой Купиной, машут рукой в сторону соседей и простодушно молятся:
— Отнеси, Господи, от нас на вас!

X

Г-н Ленин рекомендует всей России:
— Повторить опыт парижской коммуны.
Г-н Ленин сделал бы хорошо, если бы пояснил ещё своим слушателям, что такое была парижская коммуна.
А то как же повторять опыт, когда не знаешь в чём он состоял?!
У нас, и среди интеллигенции-то мало что знают про парижскую коммуну.
А среди слушателей г-на Ленина, наверное, нет ни одного, кто о ней бы слыхал.
Кто знал бы, что парижская коммуна родилась среди отчаяния и утонула в крови.
Что жизнь её была светла только от зарева пожаров, была полна нищеты и страданий.
Что зародилась она от патриотического отчаяния, от того, что ‘сдали Париж’.
Что она оставила по себе память своими ‘петролейщицами’, которые обливали керосином и поджигали общественные здания.
Что она сожгла Тюльерийский дворец, неизвестно зачем повалила Вандомскую колонну.
Что это было безумие отчаяния.
Что коммуна ни за что, ни про что расстреляла несколько сот ни в чём не повинных людей, просто взятых заложниками.
И кончилась тем, что были расстреляны сорок тысяч коммунаров.
Что она оставила до сих пор незаживающую рану в сердце Франции. И что её кровавый рубец — та стена на кладбище Пер-Лашез, около которой расстреливали коммунаров.
Красная от красных венков стена.
Хорошая история! Весёлая история!
Соблазнительный пример!
Увлекательный опыт!
Был у нас на Руси, хоть и князь, но умный человек.
Владимир. Русский народ его не не любит. И прозвал ‘Красное солнышко’.
Пришли к нему разных вер люди, соблазнять перейти каждый в свою.
Каждый хвалил своего Бога.
И евреи.
Владимир выслушал их со вниманием и спросил:
— А где же земля ваша?
— Разгневался на нас Бог наш, отнял у нас землю и рассеял нас по всему свету.
Владимир сказал:
— Что же вы хотите, чтобы и с нами ваш Бог поступил так же?
И не захотел ‘повторять опыта’.
Отпустил послов без особой чести.
Хорошо, что отпустил!
Будьте добры, расскажите сначала вашим слушателям историю парижской коммуны.
А потом уж и предлагайте им:
— Повторить опыт!

XI

Враг войны, г-н Ленин рекомендует немедленно прекратить войну и… начать новую.
Бросить западный фронт на произвол и идти на Восток:
— Освобождать угнетённые народы!
— ‘Это действительно’! — как говорит у Толстого тот же мужик, который говорит:
— ‘Этот прокормит’!
Не стоит воевать из-за России. Но из-за Индии? Почему же?
Конечно, стоит! Какой разговор.
На кой нам чёрт наша свобода! Была бы свободна Индия!
Прах сумасшедшего Павла I, наверное, вздрогнул от радости в Петропавловской крепости:
— Наконец-то, нашёлся в России человек как я!
Индийский исход была его мечта.
Мысль соблазнительная. Война увлекательная до последней степени.
Взять армию, измученную, исстрадавшуюся за 3 года войны и бросить её в среднеазиатские пустыни, на зной, на жажду и на голод.
Заставить её, — после трёх лет! — делать самый трудный поход, какой только можно выдумать.
Удобство этой ‘освободительной’ войны заключается особенно в том, что её театр еле-еле соединён с Россией тонкой железнодорожной ниточкой.
Так что продовольствовать целую армию не будет никакой возможности.
И кроме зноя, среди песков, кроме жажды в безводных пустынях, кроме голода, — сколько радостей у нас впереди!
Какие встречи со стороны населения!
Во-первых, мы придём в Афганистан.
Афганцы, храбрые, воинственные люди, никогда не слыхавшие ни о революции, ни даже о г-не Ленине, никого не пускающие к себе, боящиеся как огня России.
С какими жертвами мы будем брать каждый горный проход, как будем гибнуть на узеньких тропинках, пробираясь по одному над пропастями.
Какой ‘освободительный спорт’.
А там магометанское население Северной Индии.
Тоже мало осведомлённое об идеях г-на Ленина.
Которое примет нас, прежде всего, за ‘врагов Ислама’.
— Раз пришли с оружием в землю правоверных, — значит, враги Ислама!
‘Священная война’…
Но, однако, не довольно ли г-на Ленина?
Мы с вами маленькие люди.
Мы не Петроград, чтоб так много заниматься г-ном Лениным.
И его опытами воскресить стенько-разинство в двадцатом веке.

XII

Да, есть у волжского народа предание, что ‘хозяин’, как зовут Степана Тимофеевича на Дону, не умер.
Что спит он свинцовым сном в дремучем бору.
И хранит его богатырский сон непроходимою чащею бор.
Не человек, не зверь к нему не проберутся.
И так будет спать ‘хозяин’ до того дня, как ‘исчезнет вся правда со святой Руси’.
А как исчезнет она, и дойдут через бор стоны и плач ‘детушек’, — проснётся тогда Степан Тимофеевич.
Встанет. И пойдёт по Руси.
Пойдёт.
А не приедет в запломбированном вагоне, не поселится из мальчишеского озорства у танцовщицы в доме, не станет он жечь свою Русь в надежде соседей поджечь, не станет говорить: ‘Чужих не замай, своих только бей!’ — и в двадцатом веке не крикнет для разрешения всех вопросов:
— Сарынь на кичку!
Потому что Степан Тимофеевич не истеричная баба, а здоровый, крепкий здоровым смыслом, разумом русский человек.
И корчить из себя на него посмешище, господин, не пристало.

—————————-

Источник: Дорошевич В. М. При особом мнении. — Кишинёв: Издание товарищества ‘Бессарабское книгоиздательство’, 1917. — С. 83.
Оригинал здесь: Викитека.
OCR, подготовка текста — Евгений Зеленко, февраль 2013 г.
Дорошевич Влас Михайлович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Заём, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1917
  2. Киев, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1917
  3. Дела московские, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1917
  4. Петроград, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1917
  5. Письмо к читателям, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1917
  6. Министру финансов, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1917
  7. Наступление, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1917
  8. Вниманию министра финансов, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1917
Электронная библиотека