Стендаль: биобиблиографическая справка, Стендаль, Год: 1972 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 21 минут(ы)

I. Бейль Мари-Генри

(Beyle) — франц. писатель, известный под псевдонимом де-Стендаль, родился в 1783 г. в Гренболе, сначала посвятил себя под руководством Реньо живописи и потом был на гражданской и военной (итальянской и французской) службе, участвовал в итальянских походах Наполеона I и в войне 1812 с Россией. В 1821 г. был назначен французским генеральным консулом в Чивита-Веккиа. Ум. в Париже 1842 г. Первыми трудами его по эстетической критике и истории искусств были ‘Lettres sur Haydn’ (Париж, 1814) и ‘Vie de Haydn, Mozart et M&egrave,tastase’ (1817), изданные им под псевдонимом Бомбе (Bombet). Лучшими его сочинениями в этом роде считаются ‘Vie de Rossini’ (2 т. Пар., 1823), затем ‘Racine et Shakespeare’ (Париж, 1825) — интересный этюд, встреченный с сочувствием в особенности романтической школой, и ‘Del romantismo nelle arti’ (Флоренция, 1819). Его путевые очерки ‘Rome, Naples et Florence’ (1818 г., 3 изд. 1826) и ‘Promenades dans Rome’ (2 т. 1829, нов. изд. 1872 г.) принадлежат к остроумнейшим книгам об Италии. Из его романов наибольший интерес возбудил ‘La Rouge et le Noir’ (2 т., 1830, 6 ч., 1831, рус. пер. А. Н. Плещеева в ‘Отеч. зап.’, 1874). В ‘La Chartreuse de Parme’ (2 т. 1839—46) он дает увлекательное описание жизни при маленьком итальянском дворе. Полное собрание сочинений Б. (18 т., Париж, 1855—56), как и ‘Correspondance in&eacute,dite’ (2 т., 1857) издал Проспер Мериме. Ср. Paton, ‘Henry B., a critical and biographical study’ (Лондон, 1874). На русском языке кроме ‘Rouge et Noir’ несколько небольших очерков Б. изданы В. В. Чуйко (Спб., 1883).

Источник: [Словарь Ф.А.Брокгауза и И.А.Ефрона]

II. СТЕНДАЛЬ Фредерик

[настоящее имя — Анри Бейль, 1783—1842] — французский писатель, один из основоположников французского реалистического романа XIX в. Р. в Гренобле в буржуазной семье, почти все члены которой (за исключением деда — вольтерьянца, оказавшего огромное влияние на маленького Анри) отличались консервативными убеждениями и не скрывали своей ненависти к революции. В значительной мере именно благодаря этому, бунтуя против нелюбимого отца, С., еще мальчик, демонстративно заявил себя ‘якобинцем и патриотом’. В 1799 он уехал в Париж для поступления в политехнический ин-т, некоторое время служил в военном министерстве, затем отправился вместе с армией Бонапарта в Италию. С этого времени С. — на военной службе и в постоянных разъездах (вместе с войсками Наполеона он побывал и в России), что не помешало ему усиленно заниматься самообразованием. После падения Наполеона С. поселился в Италии (в Милане), откуда в 1821 его выслало австрийское правительство как заподозренного в карбонаризме. Между 1814 и 1817 он написал книги по музыке и живописи: ‘Жизнь Гайдна, Моцарта и Метастазио’, ‘История живописи в Италии’ и книгу о своих путешествиях по Италии ‘Рим, Неаполь, Флоренция’. С 1821 по 1830 С. жил в Париже и сотрудничал в английских журналах как лит-ый и художественный критик. За этот период в Париже им напечатаны были книги: ‘О любви’ (De l’amour, 1822), ‘Жизнь Россини’ (Vie de Rossini, 1824), ‘Прогулки по Риму’ (Promenades dans Rome, 1829) и ‘Арманс’ (Armance, 1827) — первый роман С. Победа Июльской революции и установление буржуазной монархии открыли С. возможность поступить на государственную службу: его назначили французским консулом в Триест, а затем в Чивитта-Веккью. Последние 12 лет жизни С. были наиболее плодотворными в его лит-ой деятельности. В течение этого периода вышли его знаменитый роман ‘Красное и черное’ (Le rouge et le noir, 1831), ‘Итальянские хроники’ [(Chroniques italiennes), ‘Ченчи’ (Les Cenci), ‘Ванина Ванини’ (Vanina Vanini), ‘Виттория Аккорамбони’ (Vittoria Accoramboni), ‘Аббатиса из Кастро’ (L’Abbesse de Castro), и др.], ‘Мемуары туриста’ (M&eacute,moires d’un touriste) (два тома путевых очерков, 1838), ‘Пармский монастырь’ (La Chartreuse de Parme, 1839), — роман, написанный уже в Париже. Далеко не все произведения С. были опубликованы при его жизни: в частности — автобиография писателя, ‘Жизнь Анри Брюлара’ (Vie de Henri Brulard) и неоконченный, но ничем не уступающий ‘Красному и черному’ и ‘Пармскому монастырю’ роман — ‘Красное и белое’ — увидели свет лишь сравнительно недавно.

С. был прекрасно знаком с французской материалистической философией XVIII и нач. XIX в. В частности большое влияние на творчество С. оказало учение Гельвеция о человеческих страстях как основной движущей силе в ‘нравственном мире’, в общественной жизни человека. Достаточно определенны были и общественно-политические воззрения С. В эпоху Реставрации он оставался верен бонапартизму и своей ненависти к старому порядку. Июльскую революцию он восторженно приветствовал, чиновник монархии Луи-Филиппа, он отнюдь не закрывал глаз на то, что представлял собою ‘июльский режим’. Беспощадное разоблачение Июльской монархии представляет собою недоконченный ‘Люсьен Левен’ (Красное и белое). Впрочем, и о бонапартизме С. следует говорить с осторожностью: для Стендаля Наполеон был прежде всего сыном революции, ее наследником, огнем и мечом навязывавшим феодальной Европе принципы 1789. В диктатуре Бонапарта он приветствовал ее буржуазно-прогрессивную сущность. В ‘Красном и черном’, в ‘Пармском монастыре’, в ‘Люсьене Левене’ С. критиковал современную ему действительность с точки зрения не осуществленных буржуазией идеалов ‘третьего сословия’, нормой, критерием оценки действительности для него были идеалы революционной буржуазии.

Эпоха, в которую возникает и развивается лит-ая деятельность С., была временем ожесточенной борьбы между ‘романтиками’ и ‘классиками’. С самого начала С. самым решительным образом стал на сторону всего того жизненного и прогрессивного, что нес с собою романтизм, и прежде всего радикальный романтизм. С. опирается на Шекспира в своей борьбе против отживших лит-ых канонов, восхищается страстностью и свободолюбием поэзии Байрона и т. д. Естественность, свобода, народность и другие близкие им лозунги демократического романтизма и воспитали С. как художника-реалиста.

Реализм С., точно так же как и реализм Бальзака, имеет много черт, условно говоря — ‘романтических’, хотя они свойственны не только романтикам. Здесь и необычайно сильные, потрясающие ‘страсти’, бурные душевные движения, сложная, зачастую просто авантюрная фабула, фабула необычайных событий и трудных положений, в к-рые попадают герои, и т. д. и т. п. Не в пример поздним реалистам и писателям натуралистической школы С. скуп на описания, на детализацию бытовых вещей и явлений. Его сдержанность объясняется не презрением к реалистическому изображению быта и обстановки, а резкой оппозицией пышному и реторическому описательству современных ему романтиков шатобриановского типа. Но конечно реализм С. — это не тот ‘реализм детали’, первым подлинным мастером которого был Флобер. Для его реализма прежде всего характерно глубокое понимание общественных процессов, к-рые происходили в современной ему действительности. Романы С. — политические и исторические, но политическими и историческими делает их в первую очередь то, что в сложности сюжетных перипетий, в расстановке и психологической обрисовке персонажей нашли свое отражение основные противоречия той действительности, которая окружала Анри Бейля. Судьба ‘страстного героя’, судьба Жюльена, судьба Фабриция — трагичны, потому что С. великолепно понял то, что было непонятно его современникам — неизбежность конфликта, гибельного для ‘героической единицы’. Именно поэтому С. является одним из тех немногих, кто в своем художественном творчестве опережал свое время. Герои С. живут напряженно, неистово, ‘страстно’, их требования к жизни огромны, их эмоции бурны, они резко и активно реагируют на сопротивление ‘среды’. Его Жюльен Сорель, Фабриций дель Донго, Люсьен Левен должны рассматриваться как представители буржуазного индивидуализма. Недаром С. увлекался ренессансными темами в своих ‘Итальянских хрониках’, где разрабатывается та же трагическая тематика ‘сильных страстей’. Трагическая и кровавая история семейства Ченчи привлекала его не столько экзотикой жестоких деяний, преступлений и т. п., сколько ‘сильными страстями’ людей итальянского Возрождения. Здесь якобинский и просветительский гуманизм С. как бы обращается к своему первоистоку — гуманизму ренессансному. И одновременно в людях Ренессанса ищет С. мощи и цельности характеров, которых нехватает буржуазному человеку XIX ст. Буржуазная действительность эпохи подъема буржуазии и возникновения капиталистического общества создает характеры, индивидуальности, активно бросающиеся на свой страх и риск в борьбу за самоутверждение, за место под солнцем (тема честолюбия у С.). Но то же буржуазное капиталистическое общество, та же действительность ставит роковые препятствия свободному проявлению личности, свободной игре ее благородных страстей. Буржуазная практика либо уничтожает лучшее буржуазного человека, либо коверкает, искажает это лучшее, и ‘характер’, ‘страсть’, ‘активность’ становятся злыми и вредоносными.

Один из наиболее общих моментов в конструкции буржуазного реалистического романа почти на всем протяжении его истории от Сервантеса через Филдинга, через Бальзака и Флобера до Пруста — это противопоставление ‘героя’ и ‘общества’, проверка второго первым, критика общества через поведение героя. У С. этот момент особенно заострен. В ‘Красном и черном’, ‘Пармском монастыре’, ‘Люсьене Левене’ существуют как бы две взаимоотносящиеся и взаимопроникающие, но своеобразно обособленные сферы: ‘сфера социальной практики’ и ‘сфера романтического героя’. Первая охватывает все многообразие и конкретность действительности, о которой в данном случае идет речь. В ней, в этой ‘сфере практики’, оперируют, как в своей среде, как у себя дома, все враги главного героя, все отрицательные персонажи: здесь плетутся все интриги, здесь группируется и организуется все ‘сопротивление среды’, все то, что мешает герою реализовать свои претензии к жизни. Именно здесь и обнаруживается вся глубина стендалевского понимания вещей и отношений эпохи. В ‘Красном и черном’ — это дом и вся среда де ля Молей, монархический заговор и все, что с ним связано, характеристики политических деятелей Реставрации и католического духовенства. В ‘Пармском монастыре’ — это показ придворной среды, это ‘венценосный злодей’, ‘просвещенный’ монарх, герцог Эрнест-Рануций, это фискал и палач Расси, это все мерзости разлагающегося абсолютизма: безудержный произвол полиции, продажность суда, ничтожество прессы, тирания правительста. В ‘Люсьене Левене’ разоблачены аристократы, ‘осколки разбитого вдребезги’ мертвого феодализма, затем в романе показан Париж эпохи Июльской монархии. Здесь проходит служебная карьера Люсьена, перипетии которой показывают бессилие, трусость и ничтожество министров Луи-Филиппа, раскрывают всю систему ‘политической игры’, основанную на мошенничествах, подкупах и провокации. В этом недоконченном романе характерна отчетливость, с к-рой осознана С. и показана читателю классовая сущность Июльской монархии: в ряде сюжетных ситуаций подчеркнута зависимость премьер-министра от отца Люсьена (банкир Левен), цепь этих ситуаций достойно венчает великолепная сцена аудиенции, данной королем старику Левену. То, что может быть названо ‘сферой романтического героя’ — это центральные персонажи романов (в ‘Красном и черном’ — Жюльен Сорель, в ‘Пармском монастыре’ — Фабриций дель Донго, в ‘Люсьене Левене’ — сам Люсьен) со всей их молодостью, обаянием, страстной любовью к избраннице, страстным честолюбием, близкие им персонажи, возлюбленные героев, например герцогиня Сансаверина, Клелия, содействующие герою лица, напр. граф Моска в ‘Пармском монастыре’. Для этих персонажей, как и для героев ‘практической сферы’, полностью действительна социальная характеристика, классовые мотивировки поведения, они делают то же дело, что и отрицательные персонажи: Моска — министр самодержавного герцога, банкир Левен — один из заправил июльского режима. Все же они как бы над ‘практикой’, выше ее. Что касается главного героя, то он выделен из среды, из общества с особой демонстративностью. Конечно, Жюльен Сорель — это ‘юноша из низов’, пробивающий себе дорогу, стремящийся сделать карьеру в закрытом для него обществе эпохи Реставрации, конечно, Фабриций — итальянский нобиле и кандидат в князья церкви, конечно, Люсьен Левен — банкирский сын, молодой буржуа, конквистадором вступающий в жизнь. Но существенно в них не это. Существенно то, что отличает их от действительности: исключительный ум, пленяющее всех очарование, ловкость и главное — способность к ‘страстной жизни’. Любовные переживания и авантюры Жюльена, Фабриция, молодого Левена по-особому значительны: они больше, чем что-либо иное, освобождают стендалевского героя от абсолютной обусловленности окружающей его средой, превращают в идеального ‘естественного человека’ и тем самым заостряют критическую установку романов С.: здесь ‘естественный человек’, ‘страстный характер’ особенно резко противопоставляется практической сфере, и авторский суд над нею оказывается особенно беспощадным. Вот почему даже само участие в этой общественной практике меньше загрязняет Жюльена Сореля, Люсьена Левена и Фабриция, чем Моску или банкира Левена: Жюльен Сорель служит монархистам, Люсьен — лицемерит, притворствует среди аристократов Нанси и принимает участие в политических махинациях бюрократов июльского режима, — они пользуются самыми низменными методами самоутверждения, но все время остаются внутренне свободными от ‘практической сферы’, они не копошатся в ней, а используют ее, они — люди Ренессанса, для них не писаны нормы, они сами — норма. И потому же бескорыстная страсть любви оказывается сильнее таких низводящих их страстей, как честолюбие и завоевательные инстинкты (в широком смысле слова). Мы не знаем, каким был ненайденный конец ‘Люсьена Левена’, и можем только констатировать, что образ Люсьена развивался по тем же направлениям, по тем же линиям, что и образы Жюльена и Фабриция. Однако нельзя не отметить, что Люсьен Левен в большей степени буржуа, человек XIX столетия. Есть в его ‘внешней истории’ ряд черт, роднящих ее с биографиями преуспевающих карьеристов Бальзака: этим Люсьен резко отличается и от Фабриция, аристократа, романтически-отвлеченного ‘страстного человека’, и от плебея и демократа Жюльена. Вместе с тем конечно из этого не следует, что С. амнистировал здесь буржуазную действительность.

Наоборот, еще раз, по примеру ‘Пармского монастыря’ и ‘Красного и черного’, показав с беспощадной правдивостью мракобесие и гниль феодальной реакции (монархисты и аристократы Нанси), Стендаль разоблачил буржуазную общественную практику (Париж и провинция Июльской монархии).

Идеологией радикального гуманизма проникнуты также и сочинения С. об искусстве, гл. обр. ‘История живописи в Италии’ (где, в частности, С. один из первых стремится вскрыть социальную закономерность в истории искусства) и ‘Салон 1824 г.’ (где С. выступил в защиту романтизма как ‘новой школы’, одушевленной принципами естественности, свободы и народности). То же найдем мы и в его путевых впечатлениях — записках об Италии: ‘Рим, Неаполь, Флоренция’, где С. изучает итальянский характер, культуру, даже пейзаж как стихию благородной естественности, записки С. об Италии проникнуты также глубочайшей симпатией к итальянцам как нации, угнетенной австро-венгерским феодализмом, жаждущей освобождения, книга эта недаром рассматривалась австрийскими властями как враждебная и крамольная, несмотря на всю ту осторожность в политических высказываниях, к-рую вынужден был проявлять ее автор. Наконец в том же духе гуманизма выдержан трактат С. ‘О любви’. Он представляет собою исследование психологии и нравов, заостренное в защиту свободы и естественности чувства против извращающих его условностей и предрассудков.

Несмотря на романтическую исключительность героя, творчество С. наряду с ‘Человеческой комедией’ Бальзака — величайшее достижение французского реализма XIX в., высшая ступень его, какой оно не достигало впоследствии ни у Флобера, ни у Золя или других представителей натуралистической школы. Более того, превращая своего героя в норму, в критерий оценки, С. становится на ту точку зрения, с которой ему удается выявить всю уродливость современной ему буржуазной действительности.

Мимо творческого наследия С. не может пройти ни создающаяся на советской почве лит-ра социалистического реализма, ни революционная литература Запада, стремящаяся к подлинно правдивому отображению противоречий современного капитализма и поисков революционного выхода из этих противоречий.

Библиография:

Большинство произведений Стендаля издано в изд-ве Michel L&eacute,vy в 1853—1855 (18 тт.),

Oeuvres compl&egrave,tes (&Eacute,dition d&eacute,finitive…), 35 vls, ed H. Champion, с 1912 (издание еще не закончено).

По-русски:

Собрание сочинений, под общей ред. А. А. Смирнова и Б. Г. Реизова, изд. ‘Время’ — Гослитиздат, Л., 1933—1937 [вышли тт. I—IV, VI—IX].

II.

Sainte-Beuve C. A., Causeries du lundi, tom IX, Paris, 1857—1862,

Его же, Nouveaux lundis, t. III, Paris, 1867—1872,

Taine H., Essais de critique et d’histoire, P., 1858,

Barbey d’Aurevilly J. A., Les oeuvres et les hommes, IV, P., 1865,

Zola &Eacute,, Les romanciers naturalistes, Paris, 1881,

Lematre J., Les contemporains, 4-e s&eacute,rie, Paris, 1889,

Taine H., Derniers essais de critique et d’histoire, Paris, 1894,

Faguet &Eacute,., Politiques et moralistes du XIX-e si&egrave,cle, 3-e s&eacute,rie, P., 1900,

Его же, Propos litt&eacute,raires, t. III, P., 1905,

Barbey d’Aurevilly J. A., Romanciers d’hier et d’avant-hier, P., 1904,

M&eacute,lia J., Les id&eacute,es de Stendhal, P., 1910,

Его же, Stendhal et ses commentateurs, Paris, 1911,

Martineau H., L’itin&eacute,raire de Stendhal, Paris, 1912,

Blum L., Stendhal et le Beylisme, P., 1914,

Martino P., Stendhal, P., 1914 (нов. изд., 1934),

Paupe A., La vie litt&eacute,raire de Stendhal, P., 1914,

Delacroix H., La psychologie de Stendhal, P., 1918,

Arbelet P., La jeunesse de Stendhal, 2 vls, Paris, 1919,

France A., Stendhal, Abbeville, 1920,

Martino P., Sur les pas de Stendhal en Italie, 1924,

Lasserre P., Des romantiques &agrave, nous, 5 &eacute,d., Paris, 1927,

Val&eacute,ry P., Essai sur Stendhal, 1928,

Thibaudet A., Stendhal, P., 1931,

Le Breton A., Le Rouge et le Noir de Stendhal, P., 1933,

Цвейг Ст., Стендаль, в кн.: Собр. соч. С. Цвейга, т. VI, 2-е изд., Л., 1929,

Скафтымов А., О психологизме в творчестве Стендаля и Л. Толстого, в сб.: Литературные беседы, вып. II, Саратов, 1930,

Виноградов А. К., Три цвета времени [М.], 1931 [биографич. роман о Стендале],

Реизов Б. Г., Стендаль, в кн.: Французский реалистический роман XIX века. Сб. ст. под ред. В. А. Десницкого, изд. ГИХЛ, Л. — М., 1932,

Реизов Б., Работа Стендаля над ‘Пармским монастырем’, ‘Литературная учеба’, 1934, No 2,

Его же, Как Стендаль писал ‘Историю живописи в Италии’, ‘Звезда’, 1935, No 2,

Его же, Стендаль и война (Батальные сцены ‘Пармского монастыря’), ‘Звезда’, 1935, No 1,

Бальзак О., Анри Бейль (де Стендаль), ‘Лит. критик’, 1936, кн. 1 [о романе ‘Пармский монастырь’, здесь же ответное письмо С. на эту статью],

Лукач Г., Бальзак — критик Стендаля, ‘Литературный критик’, 1936, кн. 1.

III.

Paupe A., Histoire des oeuvres de Stendhal, P., 1904,

Cordier H., Bibliographie Stendhalienne, P., 1914,

Jourda P., &Eacute,tat pr&eacute,sent des &eacute,tudes stendhaliennes, Paris, 1930,

Royer L., Catalogue du Mus&eacute,e Stendhal, Grenoble, 1934.

Н. Рыкова

Источник текста: Литературная энциклопедия: В 11 т. — [М.], 1929—1939. Т. 11. — М.: Худож. лит., 1939. — Стб. 18—25.

Оригинал здесь: http://feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/leb/leb-0182.htm

III. Стендаль

(Stendhal, псевд., наст. имя — Анри Мари Бейль, Beyle, 23.I.1783, Гренобль, — 23.III.1842, Париж) — франц. писатель. Сын адвоката гренобльской судебной палаты. В семь лет потерял мать. Рос в доме деда, вольнодумца и поклонника просветителей. Ребенком он с энтузиазмом следил за событиями Великой франц. революции, юношей познакомился с соч. энциклопедистов, на школьной скамье пристрастился к математике, механике и лит. сочинительству. В 1799, приехав в Париж с намерением поступить в Политехнич. школу, он, однако, предпочел пойти на службу в воен. мин-во и вскоре принял участие в итал. походе Наполеона. По возвращении на родину в 1802 подал в отставку и на протяжении трех лет самостоятельно занимался, помышляя о славе писателя. Но материальные затруднения заставили его в 1805 наняться служащим в один из торг. домов Марселя, затем снова вернуться в армию. С 1806 по 1814 в качестве воен. интенданта исколесил Германию, Австрию, Польшу, стал очевидцем Бородинского сражения, пожара Москвы, бегства разгромленных франц. войск из России. После падения Наполеона уехал в Италию, познакомился с вождями карбонариев, встречался с Дж. Байроном, сотрудничал в журнале итал. романтиков ‘Conciliatore’ (‘Примиритель’), с 1815 выходят в свет и его собственные соч. Их замаскированный респ. дух и непочтительные суждения о церкви вызвали подозрительное внимание к нему австр. полиции. Не чувствуя себя в безопасности, в 1821 вернулся во Францию. Близкий к кругам оппозиц. литераторов, он в Париже писал статьи для их журналов, публицистич. брошюры, включился в полемику вокруг романтизма. После Июльской революции 1830 получил должность франц. консула сначала в Триесте, а с 1831 — в городке Чивитавеккья близ Рима, где и прошло последнее десятилетие его жизни, заполненное лит. трудом и изредка прерываемое поездками на родину.

С. — писатель трудно и медленно складывавшейся творч. биографии, поворотными вехами к-рой оказались крутые переломы в ходе тогдашней истории Франции. Сделав первые пробы пера на рубеже 18—19 вв., он вплоть до крушения империи переживает затянувшийся период лит. ученичества. Неоконч. рукописные наброски тех лет — ‘Мысли. Новая философия’ (‘Pens&eacute,es. Filosofia nova’), комедии ‘Два человека’ (‘Les deux hommes’) и ‘Летелье’, а также ‘Письма к Полине’ (‘Lettres &agrave, Pauline’) и ‘Дневник’ (‘Journal’) — опубл. лишь в 30-х гг. 20 в. Респ. вольномыслие молодого С., отказ от религ.-мистич. подхода к духовной жизни, тяга к точному, ‘математич.’ исследованию потаенного в человеческом сердце и уме, опора на материалистич. этику просветителей и их учеников-‘идеологов’ — всему этому суждено было стать зародышами воззрений, к-рые, окрепнув и пройдя проверку жизнью, послужили краеугольным камнем в идейном фундаменте творчества С.

Годы с 1814 до конца Реставрации для С. — время окончат. созревания обществ.-философ. и лит.-эстетич. взглядов. В эти годы он выступает с публицистич. и критич. работами, философ.-психологич. соч., книгами об иск-ве, путевыми заметками: ‘Жизнь Гайдна, Моцарта и Метастазио’ (‘Vies de Haydn, de Mozart et de M&eacute,tastase’, 1817), ‘История живописи в Италии’ (‘Histoire de la peinture en Italie’, 1817), ‘Рим, Неаполь и Флоренция’ (‘Romes, Naples et Florence’, 1817), ‘О любви’ (‘De l’amour’, 1822), ‘Жизнь Россини’, (‘Vie de Rossini’, 1824), ‘Расин и Шекспир’ (1823—25), ‘Прогулки по Риму’ (‘Promenades dans Rome’, 1829), статьи для франц. и корреспонденции для англ. печати (последние обнаружены, собраны и переведены во Франции сто лет спустя, наиболее серьезное 5-томное изд. — ‘Английские корреспонденции’ — ‘Courrier anglais’, 1935—36).

Лишь пройдя школу почти 30-летней подготовки, С. приступил к созданию худож. произв.: роман ‘Арманс’ (1827), новелла ‘Ванина Ванини’ (1829), роман ‘Красное и черное’ (‘Le rouge et le noir’, 1831), итал. хроники: ‘Виттория Аккорамбони’ (1837). ‘Ченчи’ (‘Les Cenci’, 1837), ‘Герцогиня де Паллиано’ (‘La duchesse de Palliano’, 1838) и ‘Аббатиса из Кастро’ (‘L’abbesse de Castro’, 1839), очерки ‘Записки туриста’ (‘Memoires d’un touriste’, v. 1—2, 1838), роман ‘Пармская обитель’ (‘La Chartreuse de Parme’, 1839). К этим произв. примыкают оставшиеся в той или иной мере незавершенными и опубл. посмертно: автобиографич. повести ‘Воспоминания эгоиста’ (‘Souvenirs d’&eacute,gotisme’, 1832, изд. 1892) и ‘Жизнь Анри Брюлара’ (‘Vie d’Henri Brulard’, 1835, изд. 1890), романы ‘Люсьен Левен’ (1834—36, впервые под назв. ‘Le chasseur vert’, изд. 1855, полностью 1929) и ‘Ламьель’ (1839—1842, изд. 1889, полностью 1928), повесть ‘Минна де Вангель’ (1829—36, изд. 1855), рассказы ‘Сан Франческо а Рипа’ (1831, изд. 1853), ‘Сестра Схоластика’ (‘Suora Scolastica’, 1839, изд. 1921) и ‘Чрезмерная благосклонность губительна’ (‘Trop de faveur tue’, 1839, изд. 1912—1913), предназначавшиеся для кн. ‘Итальянские хроники’ (‘Chroniques italiennes’, изд. 1855), к-рые С. подготавливал для печати перед самой смертью. Это последнее 15-летие работы С. — пора зрелых свершений, расцвета его не сразу проявившегося дарования.

Духовно-историч. трагедия того крайне насыщенного пятидесятилетия, когда завещанная просветителями бурж. революционность, достигнув в якобинской Франции своего прометеевского взлета, вскоре была подменена казарменным цезаризмом Империи, а затем, после реставрац. попыток отбросить страну к ‘старому режиму’, выродилась при Июльской монархии в прекраснодушное фразерство, прикрывавшее культ обогащения любой ценой, когда традиц. респ. свободомыслие уже выдыхалось и вызревала иная, пролет. революционность, возвестившая о себе восстаниями лионских ткачей, — это распутье послереволюц. поры было не просто почвой, на к-рой выросло творчество С., но его писательской страстью, мукой, непосредств. источником его раздумий и книг. Для С., к-рый, по словам М. Горького, ‘…глубоко и философски человечен…’ (см. Собр. соч., т. 30, 1956, с. 96), удел личности — мера всех вещей, и общество разумно постольку, поскольку оно может обеспечить каждому свободу добиваться счастья, полностью проявляя себя, свой ум и душевные задатки. ‘Охота за счастьем’ заложена в самой природе человека. От склада общества зависит, какой именно облик примет эта исконная тяга к счастью — станет ли она ‘войной всех против всех’ или, напротив, польза каждого совпадет с пользой всех. Подобной сопряженностью личного и гражданского были отмечены, по воспоминаниям С., годы революции 18 в., и это порождало натуры титанические, честолюбие вело их на поприще служения благородному делу. Иной уклад у послереволюц. поры, когда три хищника — оскудевшее дворянство, ханжеское духовенство и наглый, своекорыстный торгаш — грызутся за власть, деньги, почести. Героич. страсть не заглохла лишь в отдельных простолюдинах, но и их коснулись растлевающие веяния, и оттого их ‘погоня за счастьем’ зачастую выливается в извращенное, губительное для них, горячечное тщеславие. С. — республиканец, оборачивающийся назад, чтобы от имени вчерашней революции бросить презрительный укор сегодняшнему обществу, родовыми схватками к-рого она была, он — демократ, с тревогой усомнившийся в демократии, где верховодит хам и стяжатель, прикрывающий собств. выгоду разглагольствованием о ‘свободе, равенстве и братстве’, он — гуманист, со скептич. горечью взирающий на грехопадение человека в годы безвременья и в тоске мечущийся между мечтой о гордом, великодушном, мужеств. бунтаре и усталостью, желанием забыться в тихом уединении, в стороне от пошлых страстишек, раздирающих век.

Подобно тому как способ добиваться счастья, по С., меняется от эпохи к эпохе, так и лит-pa исторически изменчива. С. принимает сторону романтиков, старающихся ‘…давать народам такие литературные произведения, которые при современном состоянии их обычаев и верований могут доставить им наибольшее наслаждение’ (Собр. соч., т. 7, М., 1959, с. 26), против классиков, эпигонски подражающих мастерам прошлого (‘Расин и Шекспир’). И поскольку французы после 1789 пережили грандиозную ломку всего бытия, им больше не подходит камерный театр в духе Расина, они ждут мощного разворота нар. судеб, предельного накала страстей, столкновений друг с другом незаурядных фигур — всего того, что было присуще хроникам и трагедиям У. Шекспира, последнего следует впрочем не копировать, а перенять его умение волновать широкого зрителя. Совпадая с В. Гюго и его соратниками по романтич. школе в неприязни к эпигонскому классицизму, С., однако, обозначает словом ‘романтизм’ нечто иное, чем они. Для С. ‘истинные романтики’ — П. Мериме, П. Л. Курье, П. Ж. Беранже. ‘Правда, горькая правда’ (см. эпиграф к роману ‘Красное и черное’, там же, т. 1, М., 1959, с. 47) — такова первая заповедь лит-ры, проникнутой пафосом ‘исследовательского 19 века’. В ней все должно быть просто и естественно, все похоже на то, что ежедневно наблюдают на улице и в домах, она равно избегает и выспренних красот, условных правил, торжественного парения александрийского стиха классиков, и гротескной фантазии, пристрастия к экзотике Гюго или лирич. патетики Ф. Шатобриана и А. Ламартина. Писатель, по С., — не ворожащий печальник, а ‘историк и политик’, его книги ‘в смысле исследования нравов эпохи в каком-то отношении дополняют историю’ (‘Courrier anglais’, t. 2, P., 1935—36, p. 239). Прежде всего — в трезвом познании скрытых материальных пружин, предопределяющих и поступки людей, и самый их психологич. склад. Проникая в душевные толщи, доселе прикрытые покрывалом пышных словес, писатель становится строгим аналитиком, переводящим ‘язык страстей на язык математики’ (‘M&eacute,langes de politique et d’histoire’, t. 1, P., 1933, p. 246). Все эти приметы лит-ры, повинующейся ‘железным законам реального мира’, — историзм в подходе к личности, правдивость положений и характеров, пристальное изучение нравов, перерастающее в тщательный анализ сознания изнутри — по сути складываются в программу критич. реализма 19 в. в его особом стендалевском преломлении.

Первой, и пока несколько прямолинейно-нарочитой, попыткой воплотить ее был роман ‘Арманс’ — ‘сцены из жизни парижского салона 1827’. Здесь уже есть и излюбленная С. модель, служащая костяком всех его романов: столкновение чистого помыслами, тонкого, пылкого, умного, ‘выламывающегося’ из своего круга или попадающего туда извне юноши-‘чужака’ со светской чернью, и прослеженная во всех поворотах кристаллизация любовной страсти, и выполненные пером иронич. графика портреты чванных пустышек, ведущих генеалогию от крестоносцев, а втихомолку обделывающих выгодные делишки, и жесткий, суховатый, пренебрегающий гладкописью и метафорич. узорами слог.

Когда четыре года спустя С. в ‘Красном и Черном’ сумеет крепко спаять все эти повествоват. структуры трагич. историей энергичного и талантливого плебея, то случай, заимствованный из материалов судебного процесса над семинаристом Берто (1827), под его пером станет аналитич. ‘хроникой 19 в.’, как гласит подзаголовок к роману. Провинц. городок, семинария, парижский салон — три этапа биографии сына плотника Жюльена Сореля, и вместе с тем три социальных пласта, образующих верхи послереволюц. общества: буржуазия, духовенство, дворянство. Корыстное пресмыкательство и разнузданное стяжательство в провинции, воспитание армии церковников в духе воинствующего мракобесия как залог прочности режима, судорожные попытки аристократии сохранить привилегии своей касты, не брезгуя ради этого заговорами в пользу иностр. покровителей, — таков облик хозяев Франции. И как бы оттеняя мрачные тени этой картины, С. бросает на нее отсветы воспоминаний о былом, о временах революции и империи: прошлое — героич. миф, в к-ром французы, отданные под надзор иезуитам, видят доказательство своего величия и грядущего возрождения. Так обозначаются масштабы раздумья С.: почти полувековые судьбы страны получают в ‘Красном и черном’ предельно сжатое выражение, достигающее остроты памфлета. В этой спертой атмосфере и суждено гнаться за призраком счастья Сорелю — простолюдину, к-рый опоздал родиться. Созданный из того же ‘материала, что и титаны 93-го года’, он вынужден прибегать к уловкам, к-рые в ходу три десятка лет спустя: расчетливому притворному благочестию, угодничеству. Постигнув, что ‘…всяк за себя в этой пустыне эгоизма, именуемой жизнью’ (Собр. соч., т. 1, М., 1959, с. 412), он ринулся в схватку в надежде победить оружием, навязанным ему эпохой. И потерпел поражение. Потому что так и не сумел настолько искалечить себя, чтобы стать вполне своим среди накопителей, святош и ничтожеств. В душе Сореля ежедневно происходит ожесточенная борьба между добрыми, честными порывами его натуры и неумолимым ‘надо’, диктуемым честолюбием. Именно этот бунт личного достоинства против искусов выгоды не дает ему превратиться в заурядного приспособленца, а в конце концов приводит к гибели. ‘Красное и черное’ — не столько история провалившегося бальзаковского карьериста, сколько трагедия героич. характера, к-рый в пору безвременья не состоялся, да и не мог состояться. Разлад с окружающим стилем жизни, преломившись в душе Сореля, выразился в мучит. раздвоении, бесконечном споре с самим собой. Вызревание его любви к г-же Реналь, затем — к гордой наследнице знатного рода Матильде де ла Моль превращается в изнурительные метания от доверия к настороженности, от хитросплетений головной стратегии к самозабвенным порывам, от холодного злого рассудка к простодушной страсти, от тщеславного дурмана к чистой радости. В глубине сердца юноши кипит сражение между природным благородством и опасными миражами честолюбца. И лишь на пороге смерти, в минуту последнего прозрения, Сорель извлекает урок из своих злоключений — одновременно историко-философ. истину о законе джунглей как тайной сути всего окружающего жизнеустройства и завет личной мудрости, приглашающей отречься от суеты сует, обретя покой в ‘незлобивости и тишине’.

Щемящая боль этой умудренности с особым надрывом сказывается в ‘Люсьене Левене’ — самой горькой, скептической и вместе с тем самой язвительно-разоблачительной из книг С., повести о блужданиях юноши в поисках чистого угла по закоулкам политич. балагана под вывеской ‘Июльская монархия’. Республиканец, помышляющий о достойном занятии в жизни, он вдумчив, добросердечен, честен, хрупок, но тем болезненнее его разочарование, тем острее отвращение, в к-рое его повергает сперва армия служак-солдафонов, превратившаяся в войско полицейских карателей, затем — подкуп, клевета, шантаж, мошенничество, процветающие снизу доверху в гос-ве банковских воротил и хищных лавочников. Повествование С. здесь чаще, чем обычно, становится откровенно сатирическим, отд. эпизоды с помощью иронич. штрихов развертываются в убийственно-пародийные зарисовки, они низводят деяния мещанской монархии до пошлого и постыдного фарса. Именно так подана, в частности, единственная ‘боевая операция’ Люсьена, когда его полк брошен на усмирение ткачей, объединившихся в союз, — один из первых во франц. лит-ре откликов на ранние революц. выступления рабочих. Страна, где ‘рубка ткачей’ прославляется газетами как подвиг, где одинокие подвижники свободолюбия ведут распри со скудоумными приверженцами былого средневековья, не ведая при этом, что работают ради торжества разбогатевших рвачей, где министры и депутаты-мошенники состоят в услужении у еще более ловких плутов-биржевиков, — такова теперь в глазах Стендаля Франция. Она окончательно промотала духовную свежесть и здоровье, в ней немыслимы больше ни героич. дела, ни подлинные страсти.

Отныне на родине С. чувствует себя отчужденно, со 2-й пол. 30-х гг. его внимание почти всецело приковано к Италии эпохи Возрождения и Италии карбонариев 19 в. Эта страна не изведала, по мысли С., ни тирании общепринятого этикета, как Франция 17—18 вв., ни мещанской цивилизации с ее расчетливостью и прописной моралью, и оттого на итал. почве рождались характеры непосредственные, энергичные, всецело отдающиеся сердечным порывам в подвиге и злодействе. Еще в одном из первых худож. произв. С. ‘Ванина Ванини’ карбонарию Пьетро Миссирилли неведомо расщепление личного и гражданского, долга и любви, для него самопожертвование во имя родины столь же естественно, как дыхание. Позднее, обнаружив старинные рукописи, в протокольно-наивном стиле излагавшие истории знатных итал. фамилий, С. обработал ряд кровавых эпизодов из них для своих ‘Итальянских хроник’. Он отобрал моменты смертельной опасности, жестокой вражды, взрывов необузданных желаний, когда личность предстает в своей первозданной наготе, нетеатральная в своем величии, откровенная в своей низости. Мужество, находчивость, твердость духа, страсть, ведущая игру со смертью, — все это рисуется С. как взлет вырвавшейся из ср.-век. пут и не успевшей пока выдохнуться человечности. Революц.-просветит. гуманизм С., отшатнувшись от той карикатуры на себя, какую являла торгашеская Франция, здесь словно открывает свои истоки в возрожденческой мощи и раскованности духовной жизни.

Хроника семейства Фарнезе послужила С. толчком для работы над последним его завершенным романом ‘Пармская обитель’. Перенеся повествование в столь знакомую ему Италию времен Реставрации, С. сделал стержнем романа судьбы того поколения итальянцев, к-рые вступили в жизнь на пороге 19 в., в момент упоения мечтами о независимой, свободной, сплоченной воедино родине, для к-рых затем сражение при Ватерлоо ознаменовало крах иллюзий, но к-рые продолжали отстаивать свое личное достоинство вопреки давящему убожеству многочисл. карликовых княжеств тогдашней лоскутной Италии. Юный Фабрицио дель Донго и его тетка, Сансеверина исповедуют культ счастья, обретаемого в нежной дружбе чистых душ и в пылкой страсти. Уже одно это делает их дерзкими в глазах верноподданных холопов правителя Пармы и, напротив, приносит им поддержку неистового поэта-бунтаря Ферранте Палла, скрывающегося в лесах после провала карбонарского заговора. Их молодое безрассудство, изобретательная отвага, жизнерадостность, презрение к светской черни и какая-то особая необремененность житейскими заботами, все это порождает в суховато-аналитич., блещущем тонким остроумием стендалевском повествовании обычно сдерживаемую стихию романтики, резко оттененной шутовским кривлянием придворных тупиц и паяцев. В ‘Пармской обители’ лирич. страстность самого С. прорывается откровеннее, чем где бы то ни было, в его прославлении прекрасных раскованных душ и в грусти о жизнях, исковерканных окружающим мракобесием.

Писательская самобытность С. вытекает из четко им самим осознанного призвания — стать прежде всего аналитиком человеческой психологии и уже сквозь эту призму постичь свой век. Отсюда особый нравственно-историч. срез, к-рый оказывается прежде всего под микроскопом его художнич. исследования: склад личности и ее манера строить свою судьбу. Вся лит. техника С. подчинена раскрытию ‘изнутри’ незаурядных, героич. по своим задаткам натур, — мастерство, в к-ром С. не имеет себе равных среди писателей его эпохи. Открытая и стройная, без всяких хронологич. смещений, мемуарно-одностержневая композиция, позволяющая сосредоточиться не столько на происшествиях, сколько на переживаниях, гибкость переходов от эпизода к внутр. монологу (в форме как прямого размышления, так и несвободно-прямой речи), от афористич. диалога, лишь подводящего черту под уже известным нам во всех извивах ходом мысли, к авторскому комментарию, стиль собранный, четкий, очищенный от витиеватых метафор, архаизмов, просторечия и жертвующий закругленностью фразы ради математически точной передачи сути дела или настроения — все это создает по-своему захватывающую поэзию стендалевского ‘человековедения’. Ее источник — в нашем приобщении к работе всепроникающего ума, не останавливающегося ни перед какими запретами, не довольствующегося приблизительными намеками и разрывающего все покровы в своем желании докопаться до бережно оберегаемых секретов сознания, распутать и сделать ясной сокровенную его логику, в к-рой преломилась логика времени.

Дерзкая прямота аналитич. интеллекта, вызывающе заявлявшего о себе и в духе, и в самой ткани повествования С., выглядела почти кощунством в пору романтич. вкусов с их приверженностью к щедрой красочной театральности, таинств. душевным безднам и броскому иносказанию. При жизни С. заслужил признание немногих, но среди них были П. Мериме, О. Бальзак, И. В. Гёте, А. С. Пушкин. Он был заново ‘открыт’ во 2-й пол. 19 в. С тех пор не прекращаются публикации его рукописей, к его заветам возвращается почти каждое поколение франц. писателей, ища у него поддержки своим творч. поискам (Э. Золя, П. Бурже, А. Франс, М. Баррес, М. Пруст, П. Валери, Р. Роллан, Л. Арагон и др.), стендалеведение разрослось в огромную исследовательскую область.

В России первыми почитателями С. были близкие к декабристам А. И. Тургенев, П. А. Вяземский. Петрашевец А. Н. Плещеев познакомил рус. публику с ‘Красным и черным’, впервые к серьезному критич. изучению его наследия приступили В. П. Чуйко и П. Д. Боборыкин. Батальный эпизод ‘Пармской обители’ многому научил, по его признанию, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевский не прошел мимо психологич. открытий С., а М. Горький считал его книги ‘…письмами в будущее’ (см. Собр. соч., т. 26, 1953, с. 221). Вслед за ним А. А. Фадеев, И. Г. Эренбург и др. писатели не раз напоминали об ‘уроках’ С.

Сочинения:

uvres compl&egrave,tes], &eacute,tabl. du texte et pr&eacute,f. par H. Martineau, [v. 1—79], P., 1927—37,

в рус. пер. —

Собр. соч., под ред. А. А. Смирнова и Б. Г. Реизова, т. 1—15, Л. — М., [1933] — 1950,

Собр. соч. в 15-ти томах. [Общ. ред. и вступ. ст. Б. Г. Реизова], т. 1—15, М., 1959.

Литература:

Чуйко В., Генрих Бейль (Стендаль), ‘Дело’, 1874, No 10, 12,

Плещеев А., Стендаль (Анри Бейль) и роман его ‘Красное и черное’, ‘Отечеств. записки’, 1874, т. 212, No 1,

Боборыкин П., Реальный роман во Франции, там же, 1876, т. 226, No 6,

Луначарский А. В., Стендаль, Собр. соч., т. 5, М., 1965,

Реизов Б. Г., Стендаль, в сб.: Франц. реалистич. роман XIX в., Л. — М., 1932, его же, Стендаль. Годы ученья, Л., 1968,

Горький М., [Предисл.], в кн.,

Виноградов А. К., Избр. произв., т. 1, Три цвета времени, М., 1960,

Виноградов А. К., Стендаль и его время, 2 изд., М., 1960,

Лукач Г., Бальзак — критик Стендаля, ‘Лит. критик’, 1936, No 1, Из истории романтизма и реализма XIX в. на Западе, М., 1937,

[Артамонов С.,], Стендаль, в кн.: История франц. лит-ры, т. 2, М., 1956,

Авессаломова Г. С., Новелла Стендаля ‘Ванина Ванини’, ‘Уч. зап. Ленингр. гос. ун-та’, 1959, No 266,

Эренбург И., Уроки Стендаля, в его кн.: Франц. тетради, М., 1958,

Фрид Я., Стендаль. Очерк жизни и творчества, 2 изд., М., 1967,

Кочеткова Т. В., Стендаль и рус. писатели, в кн.: Проблемы лингвистики и заруб. лит-ры, Рига, 1968,

Менье А., К вопросу о Стендале в России, в кн.: Рус.-европ. лит. связи, М. — Л., 1966,

Бальзак О., Этюд о Бейле, Собр. соч., т. 15, М., 1955,

Мериме П., Стендаль, Собр. соч., т. 5, М., 1963,

Сент-Бёв Ш., О критич. уме и о Бейле, в его кн.: Лит. портреты. Критич. очерки, М., 1970,

Золя Э., Стендаль. Собр. соч., т. 25, М., 1966,

Бурже П., Стендаль (Анри Бейль), в его кн.: Очерки совр. психологии, СПБ, 1888, Цвейг С., Стендаль, Собр. соч., т. 6, М., 1963,

Роллан Р., Стендаль и музыка, Собр. соч., т. 14, М., 1958,

Манн Г., Стендаль, Соч., т. 8, М., 1958,

Прево Ж., Стендаль. Опыт исследования лит. мастерства и психологии писателя, М. — Л., 1960,

Арагон [Л.], Свет Стендаля, Собр. соч., т. 10, М., 1961,

Моруа А., Стендаль, в его кн.: Лит. портреты, М., 1970,

Chuquet A., Stendhal — Beyle, P., 1902,

Taine H., Derniers essais de critique et d’histoire, 4 &eacute,d., P., 1909,

Paupe A., La vie litt&eacute,raire de Stendhal, P., 1914,

Thibaudet A., Stendhal, P., 1931,

Le Breton A., Le Rouge et le Noir de Stendhal, P., [1933],

Martino P., Stendhal, nouv. &eacute,d., P., 1934,

Martineau H., Petit dictionnaire stendhalien, P., 1948,

его же, Le calendrier de Stendhal, P., 1950,

его же, Le cur de Stendhal…, v. 1—2, P., [1952—53],

его же, L’uvre de Stendhal…, [3 &eacute,d.], P., [1966],

Bard&egrave,che M., Stendhal romancier, P., [1956],

Richard J.- P., Litt&eacute,rature et sensation, P., 1954,

его же, Stendhal et Flaubert, [P., 1970],

Blin G., Stendhal et les probl&egrave,mes de la personnalit&eacute,, t. 1, P., [1958],

его же, Stendhal et les probl&egrave,mes du roman, P., [1954],

Del Litto V., La vie intellectuelle de Stendhal, [2 &eacute,d.]. P., 1962,

его же, La vie de Stendhal, [P., 1965],

Rude F., Stendhal et la pens&eacute,e sociale de son temps, [P., 1967], ‘Europe’, 1972, No 519—521 (номер посвящен Стендалю).

Библиографические издания:

Стендаль. Библиография рус. переводов и критич. лит-ры на рус. яз. 1822—1960, [Сост. Т. В. Кочеткова], М., 1961,

Cordier H., Bibliographie stendhalienne, P., 1914,

Royer L., Bibliographie stendhalienne, [1928—1937], P. — Grenoble, 1930—38,

Del Litto V., Bibliographie stendhalienne, [1938—1960], Grenoble — Lausanne, 1945—62.

С. И. Великовский.

Источник: Краткая литературная энциклопедия / Гл. ред. А. А. Сурков. — М.: Сов. энцикл., 1962—1978. Т. 7: ‘Советская Украина’ — Флиаки. — 1972. — Стб. 160—167.

I.

Бейль Мари-Генри

II.

СТЕНДАЛЬ Фредерик

Библиография:

III.

Стендаль

Читайте также: