Николай Архипов
Николай Архипов
СТАТУЙ
СТАТУЙ
Невероятная история
Невероятная история
I
I
II
II
III
III
IV
IV
V
V
Комментарии
Комментарии
Статуй, Архипов Николай Архипович, Год: 1913
Время на прочтение: 9 минут(ы)
‘Влюбленный призрак: Фантастика Серебряного века. Том V’: Salamandra P.V.V., 2018
Был жаркий июль.
Каменные дома и тротуары накалились до последней степени. От духоты трудно было дышать.
Памятник стоял на открытой площади, среди чахлого сквера, ничем не защищенного от горячих лучей солнца, сосредоточившихся на широкой шляпе Статуя.
Равнодушно взирал Статуй на людей, суетившихся вокруг него. Он давно уже — лет двести — наблюдает эту бесконечную суету, и порядком она уже надоела. А потопу и стоять было довольно скучно.
Памятуя, однако, свое назначение украшать город, он мирился со всеми неудобствами двухсотлетнего стояния на пьедестале.
Зной увеличивался.
В полдень, когда жестокие лучи солнца отвесно падали на бронзовую шляпу и накалили ее докрасна, когда асфальт мостовых размяк, а собаки лежали с высунутыми языками, — Статуй недовольно наморщил нос и, с нескрываемой злостью посмотрев вверх, промычал какое-то ругательство.
Солнце, однако, не смутилось этим и продолжало накалять лежащий под ним мир.
Долго еще терпел Статуй и, наконец, после двухсотлетнего спокойного стояния, решил переменить ногу и поправить шляпу, которую скульптор, неизвестно для чего, нахлобучил на самый лоб.
От этого раздался треск.
А дети и няньки, игравшие туг же у памятника, с удивлением заметили, что шляпа Статуя легкомысленно сидит на самой макушке, а вместо левой ноги — вперед выставлена правая.
Подивились, неодобрительно покачали головами и продолжали свои игры и занятия.
Тем временем солнце продолжало посылать на землю огненные лучи, от которых трескалась земля, высыхали ручьи.
Статуй опять переменил ногу и, сняв шляпу, бросил ее на пьедестал и с досадой плюнул.
Тогда дети и няньки еще с большим недоумением увидели совершенно голый, лоснящийся от солнца череп Статуя.
И опять подивились и покачали головами.
Однако, и это не помогло Статую… Во рту пересохло, а в голову то и дело лезли разные воспоминания о крепкой, холодной браге, которую он пивал лет триста тому назад.
— Гм… Хорошо бы, черт возьми, выпить чего-либо этакого, прохладительного… — пробурчал он недовольно.
Но как же это возможно, ежели он Статуй, долженствующий безотлучно находиться на памятнике! Однако, фантазия продолжала работать все в том же направлении. Вспоминались медные ковши с пенящимся медом, пудовые кубки холодного пива… Или даже просто холодная, искрящаяся ключевая вода.
И, наконец, нестерпимо захотелось слезть с пьедестала и хоть на минутку зайти в первое же питейное заведение.
Эта мысль сверлила бронзовый череп и ни на минуту не давала покоя.
И вот, махнув рукой на все этикеты, кряхтя и громыхая металлическим телом, надел Статуй шляпу и слез с пьедестала.
Тогда дети и няньки совсем дались диву: как же это — Статуй, — и вдруг сошел на землю, оправляет широкие штаны, сморкается и, кажется, собирается идти в город, как настоящий человек.
К детям и нянькам присоединились прохожие. Поднялся шум удивления и протеста.
А через минуту к собравшейся толпе грозно подходил городовой.
— В чем дело, разойдись! — кричал он еще издали на всякий случай.
— Да вот господин Статуй сошли с памятника! — заявили собравшиеся.
— Сошел? Как же это вы, господин? — строго обратился городовой к Статую.
— Как? — да вот взял и сошел… — спокойно, зычным металлическим голосом ответил тот, застегивая на туфле пряжку.
— Да как же… без разрешения начальства? Ведь вашему брату, по положению, надобно быть на памятнике.
— Помилуй, братец, — взмолился Статуй, — сорок пять градусов по Реомюру, ведь это же прямо геенна огненная… Попробуй-ка выстоять, — выстоять, к тому же, двести лет.
— Оно, точно, — затруднительно, а все-таки непорядок.
На лице городового мелькнула вдруг новая мысль:
— А потом опять-таки, в рассуждении вида на жительство…
— Но ведь я же из семнадцатого века!.. — громыхал Статуй.
— Это нас не касаемо… А лучше всего вам в участок пожаловать, господин медный. Там уж все разберут в лучшем виде-с.
Нечего было делать: вместо питейного заведения пришлось отправиться в участок.
Франтоватый пристав с закрученными усиками встретил Статуя очень сухо и официально.
— Ваше звание, возраст, профессия?
Ответить на эти вопросы оказалось делом весьма трудным, и сам пристав долго тер лоб, и, в конце концов, должен был сознаться, что положение этакое, совсем исключительное…
— Вам необходимо приписаться к сословию и взять вид на жительство…
— Помилуй Бог. Мне ведь только прохладительного выпить… А потом я опять вернусь к памятнику.
— Это ровно ничего не значит: всякий гражданин, ступивший на твердь нашего государства, должен иметь паспорт… Паспорт — это душа человека! Вот, извольте подписать это заявление.
Пристав продвинул к нему бумагу, отметил ногтем — где именно следует подписать.
— Вы уж извините, я только по церковно-славянскому умею.
— Это не совсем удобно, но на первый раз пусть уж будет так… Вот вам временный вид на жительство. Потрудитесь предъявить его дворнику для прописки.
— Да что вы, господин пристав, — мне квартиры совсем не требуется…
— Это уж, простите, меня не касается… Мой долг — предупредить. Честь имею кланяться…
Пристав церемонно поклонился, давая понять, что аудиенция окончена.
Выйдя из участка, Статуй поспешил зайти в первый же трактир.
— Пивка бы мне… — прогремел он толстому, бородатому целовальнику в засаленном жилете.
— Вам бокал или кружечку?
— Чего-нибудь покрупнее.
— Стало быть, большую кружку?
Когда Статую подали бутылочную кружку, он посмотрел на нее с превеликим удивлением:
— Этакий-то наперсток!
— Помилуйте, самая большая, в двугривенный идет у нас.
И целовальник беспомощно развел руками.
— Тогда уж разве ведерко? — нерешительно предложил он.
— Это дело веселей — давай ведерко!
— Никита, нацеди-ка господину ведерочко пива! — распорядился целовальник.
Кряхтя и перегибаясь, половой принес ведро аппетитно пахнущего пива.
— Славно! — изрек Статуй, в несколько глотков осушив ведро.
— Давай-ка, борода, второе.
После второй порции зашумело в бронзовой голове и захотелось третьего ведра.
— Давно, брат, не пивал этакой благодати, почитай, лет триста!
— Что и говорить, ваше дело табак: ни тебе выпить, ни тебе закусить, знай — стой да помалкивай.
— Да, брат, — глубоко вздохнул Статуй, — украшать город — дело тяжелое… Ну-ка, нацеди, паренек, еще посудинку…
— Четвертое-с?..
— Кажется… Не люблю считать.
Целовальник нерешительно топтался на месте:
— Оно точно-с… А только позвольте получить сперва за выпитое-с…
— Что получить? Не понимаю…
— Деньги-с, пятнадцать целковых за три ведра-с.
От такого неожиданного оборота Статуй опешил и в раздумье наморщил чело.
— Как же быть? Денег у меня нет. Совсем забыл, что теперь деньги эти самые пошли…
— Ежели денег нет, не надо было и угощения требовать. Которые господа благородные этак не поступают с… Никита, кликни-ка с поста городового — в участок требуется свести господина памятника…
— Опять в участок? Я ведь только что оттуда… — тоскливо громыхнул статуй.
— Вот как-с?
Целовальник призадумался. Потом стал глядеть на камзол Статуя и что-то смекать.
— А знаете что-с? — заметил он, наконец. — Заместо денег сорвите-ка у себя с кафтанчика пуговочку одну — в ней, поди, фунтиков пяток бронзы набежит… Вот и разочтемся по душам…
— Как же мне без пуговицы — это ведь неряшливость!..
— Пустяки-с: завсегда всякий человек может одну пуговку потерять.
— Ты думаешь, борода?!
— Очень даже просто-с.
Немного это, конечно, странно: были все пуговицы, и вдруг одной не стало?.. Да ведь нечего делать — надо расплачиваться. Не может же он, Статуй, остаться в мошенниках.
— Ну уж, ладно, получай.
Статуй оторвал от камзола верхнюю пуговицу и вручил целовальнику.
Тот любезно расшаркался.
— А между прочим, ежели желаете, — за вторую пуговочку можем еще три ведерочка нацедить?
— Нет, борода, это невозможно!.. Ну, без одной куда еще ни шло. А украшать город без двух пуговиц — это уж одна срамота!..
— Напрасно так изволите думать… Ну, действительно, стоит, скажем, памятник… Но кому же, скажите на милость, придет охота в пуговицы всматриваться!.. Серьезный который человек никогда не станет на такие пустяки внимание обращать… Поверьте-с!
Статуй призадумался. И выпить большая охота и пуговицы жаль.
— А, пожалуй, ты прав — пуговица штука мелкая, ее и заметить-то трудно… Да, кстати, уж одной нет. Получай- ка, борода, и вторую.
Статуй оторвал вторую пуговицу и швырнул ее на стойку.
— Благодарим покорно-c…. Никита, нацеди-ка, паря!
— А мошенник ты, борода: в пуговицах-то фунтов по пятнадцати верных будет?!
— И што за счеты, господин… Человек вы, можно сказать, одинокий, а у меня детишки. Двое в гимназиях обучаются… хе… хо… — денег много требуется….
— Ну, уж ладно, скули…
Три новых порции еще больше разожгли хмельную жажду. Захотелось уже Статую выпить чего-нибудь покрепче.
— Послушай, борода, а нет ли у тебя каких других напитков — посерьезнее чтобы?
— Как не быть! При вашей комплектности первеющее дело — водка… А пить ее вам надобно штофами, чтобы, значит, в пропорцию…
— Ну, так давай водки!..
— Хе-хе… шутник-с… А как же насчет монеты?
— Ах ты пропасть — все забываю ваши порядки!.. Тек- c… Монеты, брат, в наличности не имеется…
— Плохо-с, плохо-с… Придется, видно, без водочки… А, между прочим, средство имеется: пуговичка одна на кафтане у вас осталась… Зряшная она совсем — только, можно сказать, беспорядок один делает… Ежели угодно — три штофика за нее отмерим…
— На этот раз ты, пожалуй, прав: одной пуговице торчать совсем уж не к чему. Получай!
Водка еще больше пришлась по вкусу. Этакой благодати еще не приходилось пивать.
— Славно, борода, это придумано!
Большими глотками пил Статуй водку и закусывал всякой снедью, расставленной у стойки.
После первого же штофа он съел всю закуску. Целовальник смотрел и раздумно качал головой:
— Обмахнулся я малость — совсем не рассчитал аппетита вашего… Ну, уж ничего-с — моя ошибочка.
— Не скули, борода, больше пуда бронзы получил!.. Давай-ка еще закуски.
— Можно-с. Никита, подай-ка там за перегородочкой два хлеба, да насыпь мисочку соли!..
Половой принес дна увесистых ржаных хлеба в глиняную миску соли.
— Вы уж извините-с, ха… ха… — деликатес не припасли.
— Ладно, скаред ты этакий!.. А знаешь, брат, ваша водка похмельнее нашей браги… В голове у меня этакое делается, развеселое…
— Водку мы, господин, держим правильную — водой не разбавляем.
— А не можешь ли ты, борода, музыку мне предоставить? Страсть люблю, ежели музыка играет!
Целовальник на минуту призадумался.
— Оно, конечно, можно для хорошего гостя постараться, только для этого надобно в кабинетики перейти — там фортепьяно имеется, а за музыкантом пошлем.
— Вот за это, брат, молодчина!.. Люблю широту натуры!..
— Что и говорить: оно приятно, ежели при широте натуры… Только за кабинетик и музыку вам придется пряжечки от туфелек оторвать.
— Ах ты, дьявол!.. Да как же я без пряжек останусь город украшать!!. Ни пуговок, ни пряжек… Это уж не памятник, а какой-то золоторотец.
— Подумаешь — большое украшение пряжка!.. Да кто и смотрит-то на ноги! Завсегда лицо обозревают, фигуру, а пряжек этих самых — хоть бы и совсем не было…
— Ну, черт с тобой, пожалуй, можно и без пряжек. Согласен — распорядись! Получай пряжки.
— Зачем же вперед, не требуется — порядочным господам завсегда верим… Только вот что-с — скучно вам будет в кабинете без вина-с… А вы уж изволите третий штоф окончательно допивать… Опять же в рассуждении компании: ежели господа берут кабинет, го обязательно с дамой-с…
— С дамой, говоришь?
— Даже непременно — дама или мамзель которая…
На бронзовом лице Статуя заиграла улыбка.
— А ведь это любопытно, черт возьми! Никогда, брат, не бывал еще в этаких переплетах… Ну что же, я согласен — вполне, можно сказать, согласен!..
— Опять же для мамзели потребно угощение: балычку там, ликерцу и прочей фрукты.
— Ну, натурально, борода — как же без угощения!
— Хе… хе… правильно рассуждаете-с… Ну вот-с: вы вам дадите вашу шляпенку, а мы вам мигом представим все удовольствие в наилучшем виде-с…
— Шляпу?.. Ах ты, чудак бородатый — да как же я без шляпы? Памятник — можно сказать, монумент, и вдруг без шляпы!.. К тому же, братец, я совершенно лыс: в мое время никаких еще средств для волосоращения не было…
— Все это, извините-с, пустяки нестоющие… О прошлом годе я был в Москве и видел этакий огромнейший памятник, а на нем мужчина, — видный такой из себя. А, однако же, лысый. И ничего-с… Человек вы не молодой. Даже почету больше, ежели лысый.
Статуй серьезно призадумался: насколько, собственно, важна для памятника шляпа? В стародревние времена вообще ведь ходили без шляп… Подумал-подумал, да и махнул рукой.
— Ну, дьявол бородатый, соблазнитель — получай!..
Стащил с головы шляпу и швырнул на стойку, от чего задребезжала и заплясала вся посуда.
— Хе… хе… полегче, господин — шляпенка-то у вас того… не соломенная.
Пиршество было в полном разгаре.
Худенький веснушчатый тапер играл веселые песни, приглашенная разрумяненная мамзель плясала до упаду.
Статуй, довольный всем окружающим, стоял, широко расставив бронзовые ноги, и с полной приятностью тянул из медной кастрюльки красное вино, которое пришлось по вкусу.
Вообще, он находил, что по части питий родина далеко шагнула, и весьма сожалел, что в его время все было столь скудно.
— Ну, что это за питие, — жаловался он мамзели, — брага да мед, мед да брага — вот и все… А теперь поди ты: водки, вина, ликеры там разные.
— Миленький Статуйчик, выпьем шампанского… Отменный это напиток, и вообще все благородные господа пьют.
— Ну что же — выпьем, мамзель моя распрекрасная… Эй, борода!
Поздно ночью жители города были встревожены не- киим шумом.
Где-то рушились заборы, где-то трещали ломаемые деревья, громыхали железные крыши.
И кто-то громовым, металлическим голосом распевал неведомые песни…
Это возвращался восвояси выпровоженный целовальником, не в меру разгулявшийся Статуй.
Идет он и горланит песни и приплясывает.
И гудит земля от его пляса, ломаются каменные плиты, глубоко уходя в землю.
Ежели забор на пути попадался — валил на него кутила.
И трещали ломаемые доски, гнулись железные изгороди.
Ежели дерево на пути — вырывал его с корнем и швырял далеко-далеко, угождая иногда на чью-либо крышу.
И ломалась крыша, громыхая.
Дивились сонные жители: что за оказия — уж не землетрясение ли?
И было большое смятение…
А наутро обеспокоенные власти прибыли и направились по следам разрушения — отыскивать загадочного разрушителя.
Долго шли власти и пришли к чахлому скверу на городской площади.
Но у самого памятника след совсем потерялся.
И остановились власти в нерешительности. Остановились и взглянули на памятник…
А взглянув, обомлели: поперек пьедестала лежал Статуй, положив лысую голову на медную кастрюлю. Одна нога свисала с пьедестала, другая подвернута к животу…
Ни камзола, ни иного платья на нем не было.
И лежал в полном неглиже, при единой лишь туфле.
И спешно собирались градоправители обсуждать вопрос: как быть с непристойным памятником?..
Впервые: Волны. 1913. No 18, октябрь.
Н. А. Архипов (наст. имя и фам. М. Л. Бенштейн, 1880 — не ранее 1945) — прозаик, драматург, издатель. Учился на юридическом факультете Петербургского университета. Работал судебным писцом, конторщиком, бухгалтером, управляющим на заводе. С 1907 г. выступал в периодике как автор рассказов (зачастую юмористических) и лит. критик, пьесы ставились на столичных и провинциальных сценах. Редактировал и издавал газ. Современное слово (1907-08), Новый журнал для всех (1908-12), журн. Новая жизнь (1910-11, 1913-14), Новая Россия (1911), Свободный журнал (1913-1916).