Статьи из 'Черного Передела', Плеханов Георгий Валентинович, Год: 1880 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 30 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Г. В. ПЛЕХАНОВ

СОЧИНЕНИЯ

ТОМ I

ПРЕДИСЛОВИЕ

Д. РЯЗАНОВА

ИЗДАНИЕ 3-ье

(21—35 тыс.)

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО

МОСКВА

Статьи из ‘Черного Передела’

Содержание

От редакции (‘Черный Передел’ No 1)

Черный Передел (‘Черный Передел’ No 1)

Передовая из ‘Черного Передела’ No 1

‘ ‘ ‘ ‘ ‘ No 2

От редакции (по поводу Чигиринского дела) (‘Черный Передел’ No 2)

Заявление прежних издателей ‘Черного Передела’ (‘Черный Передел’ No 3)

Письмо в редакцию ‘Черного Передела’ (‘Черный Передел’ No 3)

Статьи из ‘Черного Передела’.

От редакции.

В No 1 ‘Народной Воли’ было уже заявлено о причинах прекращения издания ‘Земли и Воли’ и появления двух новых органов, не совсем согласных между собою в определении практических задач русской социально-революционной партии.

Нам остается лишь дополнить сделанное там объяснение. Раскол в редакции ‘Земли и Воли’ не ограничился, к сожалению, пределами литературного кружка, он выражал собою два различных течения, возникших внутри народно-революционной партии. Которое из них более соответствует духу девиза этой партии — Земли и Воли, — какое из двух новых изданий уклонилось от первоначальной ее программы — об этом не место высказываться в нижеследующих немногих строках. Мы ограничимся поэтому замечанием, что ‘Земля и Воля’ по-прежнему останется нашим практическим, боевым девизом, так как эти два слова наиболее полно и широко выражают народные потребности, стремления и идеалы.

В статье о ‘Черном Переделе’ подробно говорится об отношении повсеместного ожидания народом передела земли к этой исторической революционной формуле. Что касается названия нашего издания органом социалистов-федералистов, то оно объясняется нашим убеждением, что лишь федеративный принцип в политической организации освободившегося народа, только полное устранение принудительного начала, на котором основаны современные государства, и свободная организация снизу вверх — может гарантировать нормальный ход развития народной жизни. Насколько торжество федеративного принципа может быть достигнуто одним ударом, одним победоносным революционным движением, — невозможно, конечно, сказать в настоящее время. Но партия должна направить все свои усилия к обеспечению его торжества, и социально-революционные издания не могут обходить молчанием этого важного вопроса.

Этнографический состав населения русского государства постоянно заставляет считаться с ним даже в современной нам практике. Малороссия, Белоруссия, Польша, Кавказ, Финляндия, Бессарабия — каждая из этих составных частей Российской империи имеет свои народные особенности, требует самобытного, автономного развития.

Ввиду этого было бы весьма полезно развитое местной революционной литературы, но пока оно составляет задачу будущего. ‘Черный Передел’, по необходимости, является органом всех русских социалистов, разделяющих основные положения его программы. Тем не менее, каждое указание на местные отличия в постановке социального вопроса и практических приемах партии всегда найдет самый радушный прием на страницах нашего издания.

Наконец, исходя из условий русских общественных отношений в постановке своей практической программы, русская социально-революционная партия не может упускать из виду положений научного социализма, которые должны служить для нее критерием при оценке различных сторон и форм народной жизни. Издание, имеющее в виду, главным образом, интеллигентных читателей — к которым мы относим также и часть городских рабочих, — даже обязано указывать на тесную связь русского революционного движения с общими выводами западноевропейской жизни и мысли, оттенять их тождество — в последнем счете — с стремлениями и задачами русской социально-революционной партии.

Сказанного, полагаем, достаточно, чтобы отклонить могущие возникнуть по поводу названия нашего органа недоразумения.

Черный Передел.

Глас народа — глас Божий.

В многомиллионной массе русского крестьянства беспрерывно появляется, исчезает и вновь возникает множество самых разнообразных слухов, толков и ожиданий. Несмотря на свое видимое разнообразие, все эти слухи имеют один и тот же источник — страстное искание народом того или другого выхода из современного невыносимо-тяжкого положения. Но ни один из них не приобрел такого широкого, можно сказать, повсеместного распространения, ни один не остановил на себе в такой степени внимания правительства и интеллигентного общества, как слух о предстоящем, будто бы, в скором времени переделе земли. Никто не может указать не только автора этого ‘превратного толкования’, но даже и места первоначального появления последнего. Пущенный, быть может, одним из тех бывалых людей из народа, которым их продолжительное скитальчество по белому свету сообщает не псевдоцивилизованные привычки городского обывателя из мещан, не презрительное отношение к ‘серой деревенщине’, но глубокое, инстинктивное понимание народных потребностей и народного горя, слух этот облетел всю земледельческую Россию… и везде перешел в непоколебимую уверенность относительно скорого приближения ‘слушного часа’ и т. п. Не заботясь о том, чьим ‘священным правам’, каким ‘общественным основам’ противоречит его желанный аграрный переворот, народ наш положил ожидание этого переворота в основание своего примирения с тяжелым настоящим, своих надежд на лучшее будущее. С точки зрения этого, по его мнению, неотвратимого факта он оценивает все события внутренней и внешней жизни современной России. Покушение на жизнь императора, казни политических преступников, стеснение казаков, восточная война, приготовление к ревизии, все эти факты, несмотря на их очевидную несоизмеримость, взвешиваются народом исключительно с точки зрения его заветных ожиданий земельного передела, в каждом из них он видит только подтверждение основательности своих надежд. Правительственный циркуляр, изданием которого г. Маков едва не оказал медвежьей услуги популярности царского имени в народе, встречен последним с полным недоверием. ‘Так и перед волей не единожды читали и объявляли, а все-таки воля вышла’, — вот непредвиденный, вероятно, г. Маковым ответ, о своеобразную логику которого разобьется еще не одно правительственное заявление.

Влияние этой непоколебимой уверенности простирается даже на сферу чисто-коммерческих отношений: в некоторых местах крестьяне, как известно, отказываются от покупки земель и избегают долгосрочных арендных контрактов. По своему влиянию на народные умы, слух о переделе земли может сравниться разве только с теми слухами об уничтожении крепостного права, которые ходили в народе чуть ли не с самого возникновения этого института в России, послужили поводом ко множеству мелких волнений, с каждым годом расширявшихся и возраставших в числе {См. кн. Романовича-Славатинского: ‘Дворянство в России’, где представлена перепись этих волнений.}, и убедили, наконец, правительство в том, что лучше ‘освободить народ сверху’, нежели ждать, пока это освобождение будет предпринято снизу.

Не прошло еще и двадцати лет после ‘великой реформы’ нынешнего царствования, как народ, со свойственной массам черной неблагодарностью, начинает поговаривать о переделе земли и толкует об этом с тою же роковою уверенностью, которая один раз уже вынудила правительство к уступке. Никто не может поручиться в том, что если бы правительство уступило и на этот раз, народ не потребовал бы от нею новых и новых уступок, пока, постоянно ограничивая и урезывая самого себя, государство не дошло бы, наконец, до полного самоотрицания, а так как это последнее никак уже не может входить в правительственные виды, то никто не может поручиться и в том, что народ не будет вынужден удовлетворять своим потребностям путем того воздействия ‘снизу’, тенет которого все правительства и все либералы в мире избегают так же старательно, как Мефистофель избегал креста. Что касается до нас, революционеров-народников, то мы считаем такое воздействие неминуемым, так как вся внутренняя история России есть, по нашему мнению, не что иное, как длинное, полное трагизма повествование о борьбе на жизнь и смерть между полярно-противоположными принципами народно-общинного и государственно-индиви-дуалистического общежития. Кровавая и шумная, как ураган, в минуты крупных массовых движений, вроде бунтов Разина, Пугачева и др., борьба эта не прекращалась ни на минуту, принимая самые разнообразные формы. Откупаясь от государственного вмешательства в его жизнь во времена Грозного, как откупался он когда-то от норманнов, хазар или, потом татар, разбредаясь розно и заселяя пустынные степные окраины и лесные тайги северного поморья и Сибири, образуя шайки понизовой вольницы под предводительством своих любимых ‘атаманушек’, оплакивая ‘древнее благочестие’ в глухих раскольничьих скитах, народ везде и всюду отстаивал одни и те же стремления, боролся за одни и те же идеалы общежития.

Свободное общинное самоустройство и самоуправление, предоставление всем членам общины сначала права свободного занятия земли ‘куда топор, коса и соха ходит’, потом, с увеличением народонаселения, равных земельных участков с единственною обязанностью участвовать в ‘общественных разметах и разрубах’, труд, как единственный источник права собственности на движимость, равное для всех право на участие в обсуждении общественных вопросов и свободное, реальными потребностями народа определяемое соединение общин в более крупные единицы — ‘земли’: вот те начала, те принципы общежития, которые так ревниво оберегал народ и которые, кратко формулируясь в боевом девизе ‘Земля и Воля’, в минуты, когда чаша народного долготерпения оказывалась переполненной до краев, обладали магическим свойством волновать умы массы от прикаспийской Астрахани до беломорского Соловецкого монастыря. С самых ранних времен своего существования государство вступило в противоречие с этими принципами. Отдача свободных дотоле общин в ‘кормление’ представителям государственной власти, которые вмешивались в народную жизнь и лишили общину до тех пор неоспоримого ее права на решение возникавших внутри ее вопросов, произвольное обложение общин податями для непонятных народу и чуждых его интересам целей, захват общинных земель и раздача их частным лицам, раздача вотчин и поместий высшим классам и предоставление им права на крестьянский труд, полное закрепощение народа и насилие, насилие, насилие, от насильственного спаивания народа при ‘тишайшем’ Алексее Михайловиче до обращения с помощью военных экзекуций сел в города и насильственного введения культуры картофеля при ‘незабвенном’ Николае — вот те блага, которые приносило народу государство, те приемы, которых оно неуклонно держалось в продолжение всей своей истории. Напрасно гг. официальные историки стремятся убедить нас в том, что русский народ не только добровольно призвал князей, но и всегда охотно подчинялся государственным порядкам. Это подчинение было настолько же добровольно, как и подчинение малорусского народа польскому или подчинение индийцев англичанам.

Во всех этих случаях было то же насильственное вторжение в народную жизнь, то же непонимание и игнорирование ее склада и особенностей, то же попрание народных прав, и еще неизвестно, который из трех народов более энергично протестовал, настойчивее отстаивал устои исконных бытовых форм своего общежития. До сих пор русское государство оставалось победителем в его борьбе с народом, но кто возьмется высчитать шансы этой борьбы в будущем? До сих пор торжество государства было полно и повсеместно. Оно сдавило народ железным кольцом своей организации, пользуясь ее преимуществами, оно с успехом подавляло не только мелкие и крупные народные движения, но и все проявления самостоятельной народной жизни и мысли, оно наложило свою тяжелую руку на казачество, исказило земельную общину, заставило народ заплатить за его исконное достояние — землю — выкуп, превышающий стоимость самой земли, но в то время, когда оно отпраздновало уже тысячелетний юбилей своего существования, когда оно, по-видимому, уже нимало не сомневалось в окончательной гибели самобытной народной жизни, народ с полным спокойствием и ничем не разрушимою уверенностью заявляет, что далее так продолжаться не может, что сам царь поймет, наконец, эту невозможность и возьмет на себя почин перестройки общественных отношений в духе исконных народных идеалов. Ничто не могло так горько отравить торжества победителей, не могло нагляднее доказать, что влияние государственности было и остается до сих пор поверхностным, что оно не простирается на умы и воззрения массы, как этот замогильный голос заживо погребенного, но все еще полного сил и способности к самобытному развитию, народа.

Вот почему правительство забило тревогу и, вопреки всем прежним официальным уверениям относительно того, что русская социально-революционная партия есть не более, как ‘горсть злонамеренных личностей’, не имеющих никакой почвы и влияния в народе, — оно объявило, что ходящие в крестьянстве толки о переделе земли нужно целиком отнести на счет социалистической пропаганды. Оно приписало социалистам такое громадное влияние на народные умы, о котором они до сих пор не всегда позволяли себе даже мечтать. Такова логика официальных заявлений. Справедливость заставляет нас, однако, признать, что в подобной ошибке правительство виновато менее, чем это может показаться с первого взгляда.

Мудрено ли, что не имеющее понятия об особенностях склада жизни и правовых воззрениях народа, из всех событий русской истории знающее лишь историю дворцовых переворотов да летопись дворцовых крупных и мелких интриг, часто забывающее даже историю своих собственных ‘мероприятии’, мудрено ли, говорим, что такое правительство, с удивлением и страхом услышавшее о живущих в крестьянстве ожиданиях полного аграрного переворота, объяснило эти ожидания влиянием социально-революционной партии? Оно узнало, что народ не признает за высшими классами права собственности на землю, что он требует не только экспроприации земли у высших классов, но и установления совершенно иных, малопонятных с правительственной точки зрения, форм отношения к ней, оно узнало, словом, что народ ждет социальной революции, и, естественно, обвинило в том социалистов.

Читатель, сколько-нибудь знакомый с ходом возникновения партий вообще, и русской социально-революционной в частности, не нуждается, конечно, в доказательствах того, что в данном случае следствие принято за причину. Не потому народные воззрения на землю и право владения и пользования ею противоречат воззрениям высших классов, не потому не согласуются они с понятием о собственности, санкционированным сводом государственных законов, что появилась в России социально-революционная партия. Напротив, эта последняя потеряла бы всякий смысл существования, навсегда осталась бы экзотическим растением, неизвестно кем и зачем пересаженным на русскую почву, если бы не было вышеупомянутой розни, если бы она не положила своего отпечатка на всю историю внутренних отношений в нашей стране, не проникала собою всех сфер человеческого общежития. Этою рознью только и вызвана к жизни наша партия, в ней заключаются наши надежды, в ней видим мы залог своего успеха, и ее же считаем мы исходным пунктом, операционным базисом нашей революционной работы в народе. Полагаем, что не бесполезно будет остановиться на этом несколько долее.

Наши воззрения на практические задачи нашей партии составляются из двух слагаемых: общих указаний науки и специальных условий русской истории и современной действительности. Мы признаем социализм последним словом науки о человеческом обществе и в силу этого считаем торжество коллективизма в области владения и труда альфой и омегой прогресса в экономическом строе общества. Мы знаем, что выражение ‘природа не делает скачков’ одинаково приложимо как в сфере явлений природы в тесном смысле этого слова, так и в ходе развития человеческих обществ. Мы помним, что каждый шаг на пути этого развития строго определяется предшествующей историей общества и его состоянием в данный момент, словом, всей суммой данных динамики и статики рассматриваемого общества. Но мы убеждены также и в том, что паллиативы не исцеляют социальных зол, что всякий общественный деятель должен стремиться провести в общество максимум необходимых и возможных реформ, что, выражаясь кратко, каждый общественный деятель должен быть радикалом. Так как экономические отношения в обществе признаются нами основанием всех остальных, коренною причиной не только всех явлений политической жизни, но и умственного и нравственного склада его членов, то радикализм прежде всего должен стать, по нашему мнению, радикализмом экономическим. Усилия реформатора-радикала должны направляться, главным образом, на максимальное изменение к лучшему общественно-экономического строя., не справляясь о том, мирно или при насильственном сопротивлении со стороны лиц, заинтересованных в сохранении старого порядка, может совершиться это изменение.

Все эти положения суть не что иное, как выводы современной социологии, равно обязательные для всего человечества. Сознательно или бессознательно, следуя или противореча им на практике, с ними считались все реформаторы и революционеры, все общественные деятели, от Будды до К. Маркса, от ‘великого’ Ликурга до ‘маленького’ Тьера, или ген.-губ. Гурко включительно. Но едва захотим мы приложить эти положения к практической деятельности в нашем отечестве, едва, вместо условий общественного развития вообще, мы заговорим об условиях русского прогресса в частности, мы, логикой тех же самых положений, обращаемся в русских революционеров-народников. Только в формах русской народной жизни находим мы здесь задатки для развития полного коллективизма в отношениях производителей к орудиям труда, только отстаивая эти формы, мы можем найти незыблемую опору в крестьянской массе, в устранении враждебных влияний и расчистке пути для правильного развития этих форм заключается сумма возможных в настоящее время экономических и стоящих к ним в отношении следствия к причине политических реформ в России {Более полно эти мысли были развиты нами в No 3 ‘Земли и Воли’ в статье ‘Закон экономического развития и задачи социализма в России’, к которой мы и отсылаем читателя.}. Но для осуществления этого максимума реформ, нам прежде всего нужно обратить свои усилия на разрушение ныне существующего в нашем отечестве государственного строя. Государству закрепощена главная масса народного труда. Созданное им путем экспроприации земли у народа малоземелье образует тот контингент искусственно оторванных от родной хаты и нивы батраков, из которого набирают ‘рабочие руки’ фабрики и заводы. Тяжелыми поборами оно заставляет крестьянина искать средства для удовлетворения требований государства на стороне, т. е. вынуждает его отдавать себя в жертву хозяйской эксплуатации. Оно поддерживает кулачество и ростовщический капитализм в деревне и, таким образом, подбирается к формам народной жизни с самой опасной стороны. Выше мы старались исторически осветить враждебность государства к всестороннему развитию форм народной жизни, теперь указываем на современные отношения народа к государству. Цель нашей статьи будет достигнута, если читатель согласится с нами, что всё принадлежащее последнему будет безвозвратно потеряно для народа, что каждый год его существования стоит народу массу бедствий, несчастий и горя, что оно деморализует народ, стараясь привить к нему формы чуждой ему жизни. Вот почему разрушение государственной организации должно составлять нашу первую задачу. А так как борьба с государством может совершаться только на почве ‘Земли и Воли’, то мы, исходя из вышеизложенных общих положений социализма, приходим к необходимости агитации во имя тех же начал, за которые уже боролись Разин, Пугачев и другие, приходим к тому, что мы называем революционным народничеством. Так, понимающий дело русский агроном, руководствуясь общими положениями агрономической науки, выросшей на почве иных условий народонаселения, сбыта, техники земледелия, утилизирует эти положения, сообразно с русскими условиями выгодной эксплуатации почвы.

Вот почему мы называем нашу газету ‘Черный Передел’. В этих двух словах заключается решение крестьянского вопроса, от которого, в свою очередь, зависят все остальные. Конечно, решение это касается только экономической стороны упомянутого вопроса, но экономические отношения в обществе служат субстратом для всех остальных категорий человеческих отношений. Толкуя о ‘Черном Переделе’, о земле, народ забывает, по-видимому, о ‘Воле’, т. е. о той сумме общественных реформ, которая исторически связана с этим словом, даже более, народ наш, по-видимому, считает возможным примирить передел земли с существованием современного государства: он ждет этого передела от царя.

Но как бы ни думал в настоящее время народ, от кого бы ни ждал он осуществления его требований, экономическая, поземельная революция неизбежно поведет за собою переворот во всех других общественных отношениях. В знаменитом девизе крупных народных движений воля так же неотделима от земли, как сила неотделима от материи, как следствие неотделимо от причины. Пусть народ ждет поземельной революции от царя, пусть он верит в него, видит в нем своего защитника и ходатая. Но царь, существующий в народном понятии, и царь, сидящий на русском престоле, — так же непохожи друг на друга, как римский народный трибун непохож на восточного деспота, как Кай Гракх непохож на Шир-Али, и мы утверждаем, что даже происходившее под авторитетным знаменем Пугачевское движение логикою народных требований было бы доведено до полного отрицания царской власти, как мы понимаем ее теперь. А во-вторых, рано или поздно фикция должна исчезнуть перед указанием опыта, народ должен увидеть царскую власть в ее истинном свете.

Социально-революционная партия должна взять на себя заботу как о скорейшем разрушении этой фикции, так и об уяснении народу и проведении в его сознание всех необходимых следствий ожидаемого им аграрного переворота. Толкая народ в активную борьбу с государством, воспитывая в нем самодеятельность и активность, организуя его для борьбы, пользуясь каждым мелким случаем для возбуждения народного неудовольствия и для сообщения народу, путем пропаганды словом и делом, правильных воззрений на смысл ныне существующих и желательных в будущем социальных отношений, социально-революционная партия должна довести народ от пассивного ожидания ‘Черного Передела’, долженствующего совершиться сверху, до активных требований ‘Земли и Воли’, предъявляемых снизу. В этом заключается задача и возможные пределы ее воздействия на народ, только на этом пути ожидает нашу интеллигенцию славное историческое будущее, только на нем и встретит она мост для перехода той громадной пропасти, которая отделяет интеллигенцию от народа чуть ли не со времени крещения Руси и проникновения в высшие классы чуждых народу, выработанных на истощенной почве разлагавшейся Византии, воззрений и понятий.

Все другие пути действия, как бы ни казались они радикальны, как бы много ни сулили они народу, будут ретроградны по своему существу, потому что все они предполагают не только сохранение государства, но и действие с его помощью. Как бы ни приспособлялось государство к народным потребностям и интересам, оно всегда во столько же раз меньше даст народу, во сколько индивидуалистический принцип, лежащий в основе современного государства (не только русского, но и всякого другого), во сколько этот принцип ниже принципа коллективизма, мирской помощи и солидарности, на которых всегда строилась или стремилась построиться народная жизнь. В этом смысле мы и говорили, что голос народа, требующего аграрной революции, есть как бы голос Божий, указывающий нашей интеллигенции ее истинное, провиденциальное назначение.

С.-Петербург, 14 декабря.

В то время, когда, вслед за наступившим после 1848 года затишьем, в Западной Европе снова начало усиливаться рабочее движение, в России стали обнаруживаться революционные тенденции в среде интеллигентной молодежи. Пройдя несколько фазисов и захвативши известную часть рабочего населения, русское интеллигентно-революционное движение остановилось на так называемом народничестве, которое и составляет ныне преобладающее течение в нашем революционном мире. Какое значение может иметь это движение в общей жизни страны? В состоянии ли оно изменить в течение веков установившееся отношение между народом и государством? В каком отношении стоит русское народничество к западноевропейскому социализму? Эти вопросы, представляющие интерес для всякого, кто рассматривает события нашей внутренней жизни не исключительно с точки зрения уголовного кодекса, естественно, должны быть разработаны изданием, посвященным пропаганде революционного народничества в среде нашей интеллигенции и указанию путей и способов его практического осуществления. В предлагаемом ряде следующих статей мы задаемся целью дать на них посильный ответ.

Прежде всего нужно установить сколько-нибудь определенную и точную терминологию. Это тем более необходимо ввиду того, что с народничеством в разных странах и в различные периоды их общественного развития могут быть связаны совершенно различные и даже противоположные друг другу теоретические представления и практические программы.

Название ‘народно-революционной’ может быть отнесено ко всякой партии, ставящей на своем знамени социальную революцию в интересах и согласно с воззрениями и идеалами народной массы. Но, употребленное без всяких оговорок, название это не дает еще никакого представления о характере долженствующего совершиться переворота. Современные ирландские агитаторы были бы народниками-революционерами, если бы, вместо более или менее паллиативных реформ, они указали низшему классу ирландского населения на аграрную революцию, как единственный выход из его бедственного положения. Агитация Гракхов в Риме равно как и делавшиеся во время Цицерона предложения относительно передела земли, были радикально-народническими в полном смысле этого слова, так как они вполне совпадали с интересами беднейшей части римских граждан и их представлениями о справедливой организации поземельного владения. Но как в современной Ирландии, так и в древнем Риме аграрная революция могла бы лишь передать право поземельной собственности в руки всего народа, не внося нового принципа в отношения людей к земле. Она могла бы только раздробить частную поземельную собственность, но не уничтожить ее совсем. В каждой из этих стран аграрная община исчезла уже задолго до названных нами аграрных волнений, и в населении успело изгладиться всякое представление о коллективной поземельной собственности, по крайней мере, на пахотные земли.

Совершенно иное значение приобретают аграрные волнения в странах, где община является преобладающей формой крестьянского землевладения. Экспроприация крупных поземельных собственников необходимо ведет в этом случае не только к более справедливому распределению экспроприированных земель, но и к замене индивидуального владения ими коллективным, т. е. обусловливает торжество высшего принципа имущественных отношений. Такой именно смысл имеют живущие в русском народе ожидания черного передела, которые, даже в тех частях нашего отечества, где существует подворно-наследственное владение землею, нередко связываются с представлением об общинном землевладении и душевой разверстке. Вследствие этого социалист, провозглашающий коллективное владение орудиями и объектами труда, по крайней мере, в той части своей пропаганды, которая касается поземельного владения, становится выразителем и обобщителем народных стремлений и, не отказываясь от своего выработанного наукою миросозерцания, он с полным правом может назвать себя революционером-народником в лучшем значении этого слова.

Сочувствие массы земледельческого населения коллективным формам землевладения, в свою очередь, придает своеобразный вид как постановке социального вопроса, так и практическим задачам социалистической партии в России, сравнительно с ее задачами на Западе.

Чтобы определить и выяснить это различие, нужно обратить внимание на те формы кооперации производителей на Западе, которые служат якобы прообразом организации труда и владения в будущем обществе. Эти формы созданы крупной капиталистической промышленностью. Соединяя в одно организованное целое изолированных производителей ремесленного периода, социализируя труд, она подготовляет почву для социализации владения, которое, со времени разрушения западноевропейской поземельной общины, стало индивидуалистическим даже по отношению к недвижимой собственности. Так как в настоящее время уже не мыслим возврат к ремесленному изолированному производству, то единственно-возможное решение рабочего вопроса заключается в экспроприации капиталистов и организации коллективного владения орудиями труда.

Техника современного производства, начавшись социализацией труда, логически неизбежно ведет к социализации владений, т. е. к практическому осуществлению социалистических учений. Родившись на фабрике, рабочий социализм проникает и в деревню вслед за исчезновением мелкой поземельной собственности и капиталистической организации земледельческих предприятий. При господстве индивидуального владения землею, социализация поземельного владения может явиться лишь как следствие социализации труда в таких предприятиях. Неудивительно поэтому, что социалистическая пропаганда встречает самый радушный прием в местностях, охваченных процессом капиталистического производства, напротив, мелкие собственники-крестьяне относятся к ней очень враждебно и составляют надежную опору реакционных партий. Классическим примером в этом случае может служить земледельческое население современной Франции. Но и там концентрация поземельного владения в руках крупных собственников рано или поздно вытеснит господствующую ныне систему землевладения, и французское крестьянство, силою экономической необходимости, вынуждено будет присоединиться к революционной армии городского пролетариата.

Таким образом, капитализм подготовляет почву социализму и является его необходимым предшественником. Но, как мог уже заметить читатель из вышеизложенного, неизбежность капиталистической продукции, как переходной ступени к социалистической организации будущего общества, признается нами лишь для тех сфер имущественных отношений людей, где индивидуализм являлся до сих пор исключительно господствующим принципом. Еще со времени феодализации поземельной собственности на Западе этот последний вытеснил собою коллективное владение землею, что касается орудий труда, то они по самым свойствам своим требовали единоличного владения, и лишь введение машин крупной промышленностью создало конкретную основу для применения к ним коллективного начала.

Поэтому все сферы общественных отношений в западноевропейском обществе должны были пройти чистилище капиталистической продукции, чтобы реорганизоваться на началах коллективизма. Там же, где эти последние проникают собою, по крайней мере, поземельные отношения массы, их дальнейшее развитие и распространение на движимые орудия труда может совершиться естественным путем, конечно, при благоприятных условиях. Коллективные формы владения даже движимой собственностью не представляют чего-либо нового и неизведанного в истории имущественного права. Мы встречаем их на первых ступенях общественного развития, и если они, мало-помалу разрушаясь, уступили, наконец, место торжеству противоположных им индивидуалистических форм во всех известных нам культурных странах, то до сих пор еще вопрос о причинах их исчезновения представляется далеко не решенным окончательно и безапелляционно в сторону внутренней необходимости. Напротив, даже с предвзятою мыслью предпринятые исследования приводят лишь новые доказательства в пользу того мнения, что исчезновение коллективизма обусловливалось неблагоприятным стечением исторических условий. Они не только не носят в самих себе элементов разложения, но, напротив, при благоприятном стечении обстоятельств, прогрессируют и совершенствуются, налагая свою печать на все предприятия общинников. Стремление к коллективной организации промышленных предприятий было замечено во всех странах, где поземельная община сохранилась в более или менее полном виде.

Таково, напр., развитие артельных промыслов в тот период нашей истории, когда государственный гнет, с одной стороны, не успел еще подавить народной инициативы, а с другой — не породил еще того кулачества, которое монополизирует в настоящее время все отрасли промышленности.

Подобное же явление замечается и в Индии, где уже древнейшие законодательства упоминают о ‘людях, соединившихся с целью содействовать, каждый своими трудами, успеху общего предприятия’. Несмотря на множество самых неблагоприятных исторических влияний, эти кооперативно-промышленные товарищества существовали вплоть до английского завоевания. Но, разумеется, применение принципа кооперации возможно только в тех сферах труда, где оно способно повести к увеличению его производительности. Современное состояние, напр., нашего земледелия, господство экстенсивной культуры почвы не благоприятствует общинной эксплуатации полей. Самое употребительное при такой обработке земледельческое орудие — соха, с которою, как известно, с удобством может управляться один рабочий. Разделение труда между отдельными работниками невозможно при подобном состоянии земледельческих орудий, а потому артельная обработка мирских земель не в состоянии была бы увеличить его производительность. В этом нужно искать разгадки того на первый взгляд странного явления, что, несмотря на всю привычку нашего крестьянина к артельной организации, он не применяет своего излюбленного артельного принципа к земледелию. Совсем иное значение имеет этот принцип в других отраслях сельского хозяйства и, вообще, крестьянского обихода. Покос лугов, вырубка леса, рытье канав и т. п. часто требуют дружных усилий всего мира, и здесь мы видим применение коллективного труда.

Таким образом, социализация земледельческого труда может явиться естественным следствием общинного землевладения лишь на известном уровне сельскохозяйственной культуры. Введение интенсивных способов обработки почвы и более совершенных земледельческих орудий не только не затрудняется, но, напротив, значительно облегчается существованием неразделенной поземельной собственности в общине. А это введение поставит на очередь вопрос об артельной эксплуатации мирских полей. Тогда и пропаганда последней получит, так сказать, экономическую санкцию и будет, без всякого сомнения, плодотворной. В настоящее же время только общинное землевладение и артельная организация народной промышленности составляют практически осуществимую в России часть социалистической доктрины. Поэтому они и должны быть взяты агитационным девизом русской социально-революционной партии. Говорим — агитационным, потому что возможность и пределы пропаганды в различных частных случаях могут и должны быть шире требований, непосредственно вытекающих из условий переживаемого Россией фазиса экономического развития.

Так понимаем мы различие, существующее в постановке и способах решения социального вопроса на западе Европы и в России. Но это различие не исчерпывается вышеуказанным. Как это понятно само собою, оно распространяется и на практические приемы нашей партии, что и составит предмет следующих статей.

Лондон, 2 сентября.

Нам, социалистам конца 70 и начала 80 годов, пришлось быть современниками весьма серьезного перелома в общественной жизни России. Когда-то всесильный, нигде и ни в ком не встречавший сопротивления, абсолютизм обнаруживает старческую дряхлость и почти полную беспомощность. В его расслабленном организме жизнь поддерживается только усиленными приемами возбуждающих веществ в виде всевозможных ‘временных мероприятий’, от военной диктатуры до заграничных займов и выпусков новых бумажных денег включительно. Всё искусство придворных знахарей, вся мудрость Зимнего Дворца пущены в оборот, но полученные до сих пор результаты едва ли могут назваться отрадными для бескорыстных и нанятых сторонников абсолютизма.

Это и неудивительно. По традиционной привычке — искать в казарме разрешение общественных вопросов, перепуганный самодержец решил, что храбрый генерал непременно должен быть ‘мудрым правителем’ и, не долго думая, произвел ‘фельдфебеля в Вольтеры’. Лорис-Меликов был облечен полномочиями, неслыханными в России со времен ‘Царя Земщины’, блаженной памяти татарина Симеона Бекбулатовича. Занявши свой высокий пост, Михаил Тариэлович принялся спасать ‘порядок’, ‘семью’, ‘собственность’ и все, к чему взывают предержащие власти, когда начинают опасаться за свои прерогативы. Он ‘карал’, ‘миловал’, обещался чего-то ‘не потерпеть’, кого-то призвать к ‘содействию власти’, а в последнее время отважился даже на переименование III-го Отделения, со всеми его чадами и домочадцами, в департамент полиции политической. Но, вопреки уверению сикофантов, его воззвания не содержали в себе решительно ничего оригинального, его ‘реформы’ оказались тем низкопробным политическим шулерством, в области которого наше правительство составило себе такую печальную известность.

Некоторая разница между нашими ‘помпадурами борьбы’ замечается только в слоге. Михаил Тариэлович любит ‘штиль’ высокий и просит общество о ‘содействии власти’. ‘Сам’ предпочитает язык, если не совершенно ‘подлый’, то, во всяком случае, простой и безыскусственный. ‘Господа, говорит он, многие из вас — домовладельцы, следите, пожалуйста, за своими жильцами’. В ‘добром русском сердце’ такая откровенная просьба находит даже более сочувственный отклик, чем псевдолиберальное красноречие бывшего диктатора. Это доказывается тем, что в ответ на призыв самодержца слушатели гаркнули немедленное и дружное ‘ура’, между тем, как читатели Лорис-Меликовской прокламации и до сих пор продолжают чесать у себя в затылке. Что же касается сердец, лишившихся своей первобытной чистоты под тлетворным влиянием Запада, людей, недовольных современными русскими порядками, то опыт показал уже, как относятся они к правительственным просьбам о помощи и обещаниям реформ. О социалистах, разумеется, нечего и говорить. Это люди до такой степени испорченные, что беседы с ними возможны только в застенках ‘департамента полиции политической’. Но стоит припомнить земские адреса, записку профессоров Петербургского университета, стоит раскрыть книжку сколько-нибудь честного журнала, развернуть номер мало-мальски чистоплотной газеты, чтобы увидеть, как глубоко пал абсолютизм в общественном мнении. Обязанность вынимать правительство из петли, которой оно само себя захлестнуло, общество не отделяет и не может отделить от права участия в управлении и его контроля.

Тлетворное влияние Запада сказалось на всем общественном мнении, и правительству волей-неволей придется пойти на уступки. Александр Николаевич пока еще не понимает всей безысходности своего положения. По-видимому, он надеется еще поддержать колеблющуюся ‘храмину’ абсолютизма соединенными силами дворников, полиции, жандармерии и всех забалканских и закавказских героев. Но, отличившиеся ‘в делах против неприятеля’, полководцы не обнаруживают никаких талантов в походе против духа времени, высочайше пожалованные в соловьи кукушки остаются кукушками. А положение дел с каждым днем ухудшается. Невыносимая духота чувствуется во всей общественной атмосфере. Все сознают крайнюю ненормальность современного положения, все ищут выхода из него, но в умышленно поддерживаемой правительством темноте все бродят ощупью, сталкиваются, ушибаются, посылают друг другу проклятия и постоянно натыкаются на новые препятствия. ‘Слово и дело государево’ распространяет настоящую панику, шпионство достигает небывалых размеров, и даже дети играют в военные суды и смертные приговоры.

Над Россией тяготеет проклятие, налагаемое историей на всякую отсталую и развращенную страну. Сама природа как будто ополчается на наше несчастное отечество и поражает его целым рядом бедствий. Неурожай, засуха, жучки, черви, голод, пожары, эпидемии, эпизоотии и т. п. и т. п. — вот чем полны отделы внутренних известий наших газет, вот картина, по яркости красок не уступающая картине египетских казней. Ни в чем не повинный народ бедствует, голодает, разоряется окончательно. Вслед за последнею коркою хлеба, он потеряет также и терпение. Как предвестники приближающейся грозы, то здесь, то там вспыхивают волнения. В некоторых местах крестьяне отказываются платить недоимки и ободряют себя тем соображением, что ‘хуже не будет’. ‘Хуже не будет, хуже невозможно’ — это вопль отчаяния, в котором народы, как и отдельные личности, решаются на всё, трусы делаются героями, самые слабые люди — силачами.

Так продолжаться долее не может. Общество увидит, наконец, всю глубину пропасти, на край которой привело его правительство, и, движимое чувством самосохранения, добьется необходимых реформ. В противном случае Гордиев узел современной безурядицы будет разрублен топором крестьянина.

Но вероятнее первый исход. Один из Александров — II-й или III-й — это, в сущности, все равно, вынужден будет высочайше пожаловать конституцию, которая удовлетворит интересам высших классов. На минуту нарушенное согласие между ними и монархом восстановится, голодающему народу кинут корку-другую хлеба, охранителей из ‘департамента’ заменят охранители из Земского Собора, и ‘порядок’ будет восстановлен, к общему удовольствию всех, заинтересованных в его сохранении.

В этом споре за власть между отживающим абсолютизмом и нарождающейся буржуазией, какую роль будут играть социалисты? Сосредоточат ли они свои силы на политической борьбе или найдут для себя в народе дело более плодотворное, более достойное партии, написавшей на своем знамени экономическую революцию в интересах трудящихся масс?

Конечно, не нам, отрицающим всякое подчинение человека человеку, оплакивать падение деспотизма в России, не нам, которым борьба с существующим режимом стоила таких страшных усилий и стольких тяжелых потерь — желать его продолжения. Мы знаем цену политической свободы и можем пожалеть лишь о том, что русская конституция отведет ей недостаточно широкое место. Мы приветствуем всякую борьбу за права человека, и чем энергичнее ведется эта борьба, тем более мы ей сочувствуем. ‘Света, больше света’. — На этом требовании сойдутся все честные и уважающие себя люди в России. Но кроме выгод, которые несомненно принесет с собою политическая свобода, кроме задач ее завоевания, есть другие выгоды и задачи, и забывать о них невозможно именно в настоящее время, когда общественные отношения так обострились и когда, поэтому, нужно быть готовыми ко всему.

Кризисы, переживаемые обществом при замене одного режима другим, всегда сопровождаются некоторым брожением в народе, при благоприятных условиях оно разрешается рядом более или менее сильных волнений. И это понятно. Народу всегда тяжелее всех других классов приходится расплачиваться за ошибки правительства. Отсюда — недовольство, с особенной силой проявляющееся в минуты правительственной дезорганизации. Так было во время Великой Революции во Франции, так было в Германии в 1848 г. Народ возобновлял свою вековую распрю с господствующими классами и поджигал помещичьи замки, не справляясь о консервативном или либеральном образе мыслей их владельцев. Исходы таких волнений определялись, конечно, всей суммою современных им условий. Но в алгебраической сумме последних весьма значительную отрицательную величину всегда составляло отсутствие в народе сплоченности, единства и организованности действий. В то время иначе и быть не могло. Крестьянские массы только в редких исключительных случаях способны выдвинуть из своей среды достаточное количество организующих и руководящих элементов. Интеллигенция же того времени почти целиком стояла на стороне буржуазии и на благо народа смотрела сквозь призму интересов 3-го сословия. Это опять-таки было естественно тогда, но совершенно непозволительно для социалистической интеллигенции нашего времени. Было бы очень печально, если бы, увлеченные политической борьбой, мы предоставили народным волнениям совершаться без нашего участия, воздействия и влияния. Поступая таким образом, мы собственноручно подписали бы себе патент на беспочвенность, который так усердно навязывают нам наши враги. Социалистическая ‘партия’ без почвы и влияния в народе, без заботы о их приобретении — это nonsens, ‘штаб без армии’, мнимая величина, не имеющая значения в ходе общественной жизни страны. С такою партией было бы не нужно считаться ее врагам, они могли бы игнорировать ее требования, без всякой серьезной для себя опасности.

Итак, рассуждая даже исключительно с точки зрения нашего влияния на ход политических событий в России, мы должны поставить деятельность в народе превыше всех задач, как источник нашей силы и наших успехов в борьбе с врагами, которых в конституционной России у нас, конечно, будет не менее, чем теперь, и которые всеми силами будут стараться затруднять нашу деятельность, помешать нашей пропаганде, объявить нас вне закона.

Но какую же проповедь понесем мы в эту среду, какие задачи и цели укажем мы ей, как наиболее важные и легче всего достижимые? Экономический вопрос всегда и везде был и будет сильным, жгучим, самым существенным вопросом для трудящихся масс. С точки зрения этого вопроса они определяют свое отношение к существующему порядку вещей, благословляют или проклинают появление нового, отталкивают или поддерживают различные партии. Выступая активно в моменты общественных кризисов, народ преследует именно цель своего экономического освобождения. Вопросы политические имеют для него второстепенное значение, если не игнорируются им совершенно. В этом — несчастие всех дворянских и буржуазных партий и — залог несомненного успеха для социалистов, которые признают коренную важность экономического вопроса и решают его в пользу трудящихся масс. Но здесь же и предостережение для социалистической интеллигенции. Всякое ее уклонение с пути экономической революции будет наказываться ослаблением ее связи с народом, потерей ее значения, падением ее влияния в народной среде.

Вот почему, при всем нашем сочувствии политической борьбе, на которую устремилось уже не мало сил, когда-то работавших вместе с нами, мы говорим, что борьба эта имеет лишь второстепенное значение, вот почему мы говорим: современное положение дел в России не только не требует сосредоточения всех наших сил на политической арене, но более, чем когда-либо, вызывает спрос на них со стороны народа.

* *

*

‘Но, — говорят нам, — деятельность в народе так затруднена, мы окружены в деревне целой сетью шпионов, каждый шаг наш наблюдается и принимается к сведению, о работе сколько-нибудь продолжительной нечего и думать. Мы должны от нее отказаться, если не хотим ‘тратить все силы на то, чтобы биться около народа, как рыба об лед’.

На это мы заметим, что мы сами виноваты, если не воспользовались многими представлявшимися нам случаями усилить свое влияние и сделать популярным свое имя в народе. Стоит лишь припомнить волнения казаков на Урале, в Полтавской станице Кубанского Войска и на Дону, стачки рабочих в Серпухове, Костроме, селе Тейкове, наконец, в Петербурге, Москве, Киеве и Одессе, чтобы увидеть, как обильна была наша жатва и как мало оказалось жнецов. Во всех этих случаях социалисты не сделали и сотой доли того, что они должны были и могли сделать даже при существующих политических условиях. А сколько крестьянских волнений стало нам известно только тогда, когда ‘порядок был восстановлен’, о скольких из них мы совсем не имели сведений? Одно только Чигиринское дело было попыткой утилизировать спорадически вспыхивающие в крестьянстве волнения, с целью создания в его среде более или менее широкой революционной организации. И результаты этой единственной в своем роде попытки едва ли подтверждают основательность вышеизложенных пессимистических взглядов. Крестьяне так горячо относились к вопросу своего освобождения, так охотно примыкали к организации, что неожиданно-обширное распространение ее, можно сказать, и погубило дело. Но случайность болтливости одного из членов могла бы быть устранена более осмотрительным приемом новичков в организацию, это сообщило бы ей устойчивость, и тогда, как знать, чем окончилось бы дело? Говорить ли о городских рабочих? Повторять ли, что Малиновские, Обнорские, Петры Алексеевы, Петерсоны и т. д. служат наглядным доказательством плодотворности нашей деятельности в рабочей среде. Лет 20—25 тому назад группа рабочих социалистов в России была бы ‘чудом родины своей’, а в начале 80 гг. нам пришлось услышать об аресте тайной типографии петербургских рабочих и о готовящемся к изданию социалистическом рабочем листке.

Мы не спорим, немало неудач пришлось нам пережить, но причины их надо искать не в свойствах народной среды и — по крайней мере, часть, — не в современных политических условиях, а в собственной нашей неловкости, в нашем собственном неумении. Но и это — болезни излечимые. Ряд наших недостатков располагается во времени, по убывающим, а не по возрастающим степеням. Но довольно об этом. Наша статья переросла уже намеченные для нее размеры, и мы почти до постскриптума должны были отложить многие, весьма существенные вопросы. Приемы революционной деятельности в народе должны прежде всего занять остающееся место. Перейдем же к их рассмотрению.

Выше мы постарались показать, что социалистическая интеллигенция лишится почвы в народе, если хоть на время откажется от преследования задач революции экономической. Мы говорили, что в минуты, когда народное внимание будет возбуждено политическими событиями в стране, социалистическая пропаганда — словом и делом — приобретет особенно важное значение и особенно внимательных слушателей, мы утверждали также, что если начнутся в народе волнения, на обязанности нашей интеллигенции лежит их расширение, организация и внесение в них возможно более широкой революционной идеи. Но для этого нужно иметь предварительно связи в народе, нужно упрочить свое положение в его среде. И чем скорее будут исполнены эти подготовительные работы, тем спокойнее мы будем смотреть на приближающиеся события, тем увереннее пойдем мы к своей цели.

Переход орудий и объектов труда в руки трудящихся — такова формула ее выражающая, таков девиз социалистической революции. И что бы ни принесли с собою грядущие события, мы никогда не должны терять ее из виду.

Трудная и долгая работа ее достижения не подходит, разумеется, под раз навсегда установленные шаблоны, не укладывается в неизменных рамках, а разнообразится в связи с условиями времени и окружающей среды. Устная и письменная пропаганда должна вносить в сознание народа идею социалистической революции со всеми ее выводами и последствиями. Но при настоящих условиях социалистическая пропаганда должна вестись тайным образом, при запертых дверях и опущенных сторах. Поэтому она поневоле будет затрагивать только отдельных личностей. Чтобы влиять на массу, нужно изыскивать другие способы действий. Посредственно или непосредственно, они заключаются в слове ‘агитация’. В русской социалистической литературе достаточно уже занимались разработкой вопроса о значении агитационных приемов. Поэтому мы излишним считаем приводить новые аргументы в их пользу. Интереснее вопрос о точках опоры для нашей агитации, тех исходных пунктах ее, которые в главных чертах всегда могут быть указаны для данной среды и известного времени. Имея дело с массой, всегда можно указать среднюю арифметическую недовольства составляющих ее единиц, найти ту струну народного сердца, которая больнее всего затрагивается окружающей действительностью. Для русского крестьянина такую больную струну составляет, без сомнения, вопрос аграрный. Крестьянин с завистью смотрит на барскую и казенную землю, он недоволен своим наделом, задавлен лежащими на нем платежами, он ждет аграрных перемен, ‘черного передела’, ‘слушного часу’ и т. п. Но вместо хлеба, правительство и высшие классы подают ему камень. И по временам терпение его истощается, долго накоплявшееся недовольство прорывается пассивным сопротивлением или открытым бунтом. Тогда готова почва для социалистической агитации. Революционер должен явиться обобщителем частных причин народного недовольства, подвести их к знаменателю экономической революции, поддержать стойкость и энергию в протестующей массе. Насколько удастся ему эта работа в каждом частном случае, предсказать, конечно, невозможно. Масса не всегда одинаково настроена в пользу радикального решения волнующих ее вопросов. Но в этом направлении должны влиять на нее социалисты. Недоконченное в одном случае довершится в другом, пропаганда дополнит влияние революционера на отдельных, выдающихся личностей, организация свяжет их в один революционный союз, образует из них звенья одной цепи, и основания народной социально-революционной партии, в данной местности, могут считаться заложенными.

Но, говоря об агитационном способе действий, мы должны коснуться тех сторон его, которые, при недостаточно внимательном к ним отношении, легко могут сделаться отрицательными. По нашему мнению, Сцилла и Харибда агитации лежит: 1) в так называемых ближайших, минимальных требованиях, и 2) в предрассудках массы, с которыми агитатору, во всяком случае, приходится считаться. Устремляясь на путь первых, мы из социалистов-революционеров превратились бы в социальных реформаторов, излишний оппортунизм по отношению к народным предрассудкам может привести нас к самым опасным компромиссам.

Аграрная революция, как выражается она в народных требованиях, сама по себе есть минимум в сравнении с задачами и требованиями социализма. Ставя эту революцию исходным пунктом своей агитации в народе, мы должны всеми силами стараться обобщать и расширять ее требования в социалистическом духе, а не урезывать их, отвлекая внимание народа на различные паллиативы. Организация поземельного кредита, увеличение наделов, уменьшение податей, расширение крестьянского самоуправления и ограждение его от произвола администрации — все эти и подобные им требования могут служить поводом для агитации, в том или другом частном случае. Но единственной целью ее должно быть приведение их к одному общему знаменателю экономической революции. Предлагать же эти полумеры всей массе крестьянства, как средство серьезных улучшений в ее судьбе — значило бы упрочивать, а не разрушать существующий ныне общественный строй. Сказанное относится ко всем моментам народной жизни, не исключая момента политических преобразований в России. В последнем случае, как и во всех других, на подготовленную ходом событий почву мы должны бросать семя экономической революции, хотя бы всходы не везде обещали быть одинаково хорошими.

Перейдем к вопросу о политических суевериях массы, расстаться с которыми ей иногда труднее, чем вступить в открытый бой с ее угнетателями. Может ли социалист утилизировать эти предрассудки для целей революции? Встретивши на страницах ‘Черного Передела’ рассказ о Чигиринской попытке наших товарищей, многие приняли нас за апологетов такой утилизации. Но это ошибка. Ниже мы перепечатываем письмо, помещенное нами в польском социалистическом издании ‘Rwno’. Читатель может видеть из него, как относимся мы к ‘Чигиринскому делу’. Здесь же мы скажем вообще, что вливание нового вина в старые меха совершенно неблагодарная работа, осужденная историей на полное бесплодие. И на страницах ‘Черного Передела’ немыслима программа, ищущая в народных предрассудках опоры для социально-революционной деятельности, видящая в них фундамент и основу народного освобождения. Чем скорее и полнее совершится разрушение политических идолов народа, тем скорее пробьет час его экономической свободы. Социалистическая агитация всегда должна иметь в виду эту зависимость и не щадить усилий в борьбе с политическими суевериями массы. Только при соблюдении этого условия, созданные в народе революционные организации будут обнаруживать устойчивость и жизненность, растущие вместе с его сознанием и политической опытностью.

Заканчивая теперь нашу статью, мы нелишним считаем сделать небольшую оговорку. Когда мы говорили об условиях и способах социалистической деятельности в России, мы имели в виду, главным образом, крестьянскую среду. Мы указывали на важность агитации в этой среде, на необходимость сплачивания и организации выдвигаемых ею революционных сил, мы старались формулировать требования, во имя которых может совершиться слияние социалистической интеллигенции с массой земледельческого населения. Но это не значит, чтобы в целях наших лежал какой-нибудь особенный, крестьянский социализм. Мы совсем не отрицаем значения революционной работы в наших промышленных центрах. Такое отрицание невозможно для нас уже и потому, что мы не в состоянии определить заранее, из каких слоев трудящегося населения будут вербоваться главные силы социально-революционной армии, когда пробьет час экономической революции в России. В настоящее время промышленное развитие России ничтожно, и понятие ‘трущиеся массы’ почти покрывается понятием ‘крестьянство’. Поэтому, говоря о практической деятельности, мы, главным образом, имеем в виду экономический быт, нужды и требования земледельцев. И если грозе социального переворота суждено предупредить значительные изменения в общественном строе России — главный интерес этого переворота сосредоточится на вопросе аграрном. Но пока мы делаем свое дело, русская промышленность также не стоит на одном месте. Нужда отрывает крестьянина от земли, и гонит его на фабрики, на заводы. Рядом с этим, центр тяжести экономических вопросов передвигается по направлению к промышленным центрам.

Распределение наших сил должно сообразоваться с этим органическим процессом. Укрепившись на фабрике и в деревне, мы займем позицию, соответствующую не современному только положению, но всему ходу экономического развития России. Написавши на своем знамени девиз: — ‘рабочий, бери фабрику, крестьянин — землю’, связавши в одно целое революционные организации промышленных и земледельческих рабочих, мы можем предоставить ход экономических изменений в России их естественному течению и не бояться их колебаний в ту или другую сторону.

От редакции ¹)

(По поводу Чигиринского дела).

¹) Это заявление было напечатано в польском социалистическом журнале ‘Rwno’ после выхода 1-го No ‘Ч. П.’, где помещено начало ‘Чигир. дела’.

Помещая на страницах нашего журнала рассказ о Чигиринском деле, мы вовсе we думаем пропагандировать тех средств, какие в нем практиковались.

По нашему мнению, дело это имеет значение, как чрезвычайно важный опыт создания революционной организации среди народа, в этом отношении оно заслуживает особенного внимания русских социалистов и главным образом теперь, когда события грозят увлечь чуть не все революционные силы в борьбу, имеющую очень мало общего с вопросом экономической революции России.

Мы думаем, что этот рассказ должен служить ответом скептикам, сомневающимся в возможности создания революционной организации среди народа и серьезного отношения с его стороны к этой организации.

В течение девяти месяцев существования Чигиринского тайного общества не было ни одного случая доноса или измены какого-нибудь из его членов. Аресты начались только благодаря неопытности, неосторожности, — качествам, свойственным, как известно, не одним только крестьянам. Горячее же участие чигиринцев в деле их освобождения доказывает, что неудачи, испытанные нашими товарищами, работавшими среди народа, зависели больше от них самих, чем от той среды, в которой приходилось им действовать.

Но с Чигиринским делом связано понятие об авторитарном знамени и об агитации во имя идеализированного народом царя.

Должны ли мы стать защитниками подобного рода действий? Не колеблемся ответить на этот вопрос отрицательно, тем более, что сами инициаторы Чигиринского дела никогда не имели намерения поддерживать этой веры в царя среди крестьян.

Беспристрастный читатель на основании вышеприведенного рассказа согласится, что все стремления интеллигентных участников этого дела были направлены к ослаблению авторитарного принципа и к развитию революционной самодеятельности народа. Они старались убедить крестьян, что царь не в состоянии улучшить их несчастную судьбу и что им остается положиться лишь на сбои собственные силы.

Тем не менее мы понимаем всю натянутость положения социалиста, делающего народу такие заявления от имени царя.

Мы не можем не указать на необходимость избегать подобных положений и стараться подкопать веру народа в помощь и благосклонность царя.

Какие бы ни были практические результаты Чигиринского дела, мы никогда не отступим от убеждения, что уничтожение веры в царя есть одно из необходимых условий народного освобождения.

Если бы хотели говорить об этом подробнее, то должны были бы повторить все, высказанное в статье: ‘Черный Передел’ (в No 1).

Этим заявлением мы надеемся предупредить ложное понимание наших взглядов на задачи революционной деятельности в народе.

Заявление прежних издателей ‘Черного Передела’.

Вам известно, дорогие товарищи, обстоятельства, помешавшие кружку ‘Черного Передела’ продолжать издание своего органа в России. Теперь, преодолев встретившиеся на нашем общем пути препятствия, мы решили перенести снова его издание на родину. Мы тем охотнее передаем ведение этого дела в ваши руки, что имели уже возможность убедиться в тождестве ваших взглядов со взглядами, высказанными в 2-х NoNo ‘Ч. П.’. В последнем из этих NoNo мы заявили уже полную свою солидарность с программой общества ‘Земля и Воля’. В настоящее время, как и полтора года тому назад, мы думаем, что задача ‘Ч. П.’ заключается в определении задач партии в народе, в агитации на почве требований народа, выражаемых лозунгом ‘Земля и Воля’ и во внесении в народный протест идей современного социализма. При этом, предостерегая партию от излишнего увлечения вопросами чисто политического свойства, ‘Черный Передел’, думаем мы, лишился бы значительной доли практического значения, оставаясь вполне безучастным к политическому вопросу, столь жгучему теперь в России. В этой области по нашему мнению, орган должен остаться верным принципу федерализма. Поэтому распадение Российской империи на самостоятельные организмы по естественным ее областям пусть будет откликом на зов, раздающийся с другой стороны — ‘Всероссийский земский собор’ Товарищи, мы шлем вам братский привет и, от всей души желая полного успеха всем вашим предприятиям, с своей стороны обещаем вам наше посильное содействие.

Январь 1881 г.

Письмо в редакцию ‘Черного Передела’.

Печатаем ниже письмо одного из основателей ‘Ч. П.’. Приветствуя наше намерение издавать этот орган в России, автор письма высказывает следующие мысли:

‘Социализм есть теоретическое выражение, с точки зрения интересов трудящихся масс, антагонизма и борьбы классов в существующем обществе’.

‘Вытекающая из него практическая задача революционной деятельности заключается в организации рабочего сословия, в указании ему путей и способов его освобождения’.

‘Исполнение этой задачи невозможно помимо деятельности не только для народа, но и в среде его’.

‘Вне организации сил, вне возбуждения сознания и самодеятельности народа, самая геройская революционная борьба принесет пользу только высшим классам, т. е. именно тому слою современного общества, против которого мы должны вооружать трудящиеся обездоленные массы’.

‘Освобождение народа должно быть делом самого народа’.

‘Мы понимаем всю важность переживаемого нашим отечеством политического и экономического кризиса. И не мы будем ополчаться на защиту отжившего самодержавия. Но вопреки мнению ‘Народной Воли’, мы думаем, что не один только ‘современный государственный строй служит главным препятствием к экономическому и политическому освобождению народа’ и низвержение абсолютизма не устранит еще важнейших причин его порабощения’.

‘Чтобы достигнуть своего освобождения, народ должен представлять собою сознательно организованную силу, способную дать отпор эксплуататорам всех исторических формаций, всех фазисов развития страны. Иначе, на место представителей абсолютной монархии явятся представители конституционного режима, выразители экономических интересов буржуазии. Борьба с ними будет так же неизбежна для народа, как неизбежны были протесты его против гнета абсолютизма. И чем разрозненнее будут его силы, чем менее он будет подготовлен к пониманию социальных отношений в буржуазном обществе, тем труднее будет борьба его против новых своих господ, тем долее отсрочена будет его победа’.

‘Современное положение России как нельзя более соответствует всему вышесказанному’,

‘Абсолютизм, разбитый и дряхлый, как его коронованный представитель, понимает всю непрочность своего положения и, растерянно озираясь, он ищет поддержки’.

‘Не нужно быть пророком, чтобы предсказать, какою ценою и где найдет он эту поддержку. Выросшая под его покровительством, вскормленная его заботами, наша буржуазия начинает уже расправлять свои крылья. Она чувствует свою силу, понимает свое значение, и, вчерашняя раба, она (подсказывает сегодня программу ‘мирного развития’, а на завтра готовится взять в свои руки все управление государством’.

‘Не политической агитацией в так называемом ‘обществе’ можно, если не отвратить, то сократить ее господство. Общество — не народ. В огромном большинстве своих представителей — оно эксплуататор народа, верхний европеизированный слой той самой буржуазии, против которой мы должны бороться. Приблизить час ее падения могут только успехи социально-революционной пропаганды, агитации и организации в народе’.

‘Поэтому задача ‘Ч. П.’ может считаться оконченною лишь тогда, когда вся русская социалистическая партия признает главною целью своих усилий создание, социально-революционной организации в народной среде, при чем требование политической свободы войдет, как составная часть в общую сумму ближайших требований, предъявляемых этой организацией правительству и высшим классам. Другую часть этих требований составят насущные экономические реформы, вроде изменения податной системы, введения правительственной инспекции на фабриках, сокращения рабочего дня, ограничения женского и детского труда и т. д., и т. д.’…

‘Исходя одинаково из народной среды, эти два рода требований будут находиться в неразрывной связи, и связь их послужит ручательством того, что предстоящий политический переворот совершится в интересах не одних только высших классов’.

‘При общем признании такой постановки вопроса, существующее ныне разделение между русскими социалистами лишается своего основания, и ‘Ч. П.’, как орган одной из фракций, уступит место органу слившейся в одно целое социалистической партии’.

Январь 1881 г.

Г. В. ПЛЕХАНОВ

СОЧИНЕНИЯ

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО

Статьи из ‘Черного Передела’.

* *

*

Читайте также: