Статьи и рецензии (1871-1883), Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1883

Критика
Время на прочтение: 80 минут(ы)
Скачать в PDF

И. С. Тургенев

Статьи и рецензии

И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в двенадцати томах
Сочинения. Том десятый.
Повести и рассказы 1881—1883. Стихотворения в прозе 1878—1883. Произведения разных годов
Издание второе, исправленное и дополненное
М., ‘Наука’, 1982

Содержание

Обед в Обществе английского литературного фонда (Письмо к автору статьи о литературном фонде’)
Заметка <о статуе Ивана Грозного М. Антокольского>
History of a Town. Edited by M. E. Saltykoff
История одного города. Издал M. Е. Салтыков. <Перевод>
Krilof and his Fables. By W. R. S. Ralston. Third edition, greatly enlarged
Крылов и его басни. Пер. В. Р. Рольстона. 3-е издание, значительно расширенное. <Перевод>
О книге А. Больца
<Перевод 'Демона' на английский язык>
Пятьдесят недостатков ружейного охотника и пятьдесят недостатков легавой собаки
Alexandre III
Александр III. <Перевод>
Первое представление оперы г-жи Виардо в Веймаре

ОБЕД В ОБЩЕСТВЕ АНГЛИЙСКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ФОНДА

Письмо к автору статьи ‘О литературном фонде’. ‘Библиотека для чтения’, 1858

Я только на днях прочел вашу статью ‘О литературном фонде’, любезнейший А<лександр> В<асильевич> (за границей я не видал ‘Библиотеки для чтения’). Нечего говорить вам, с каким сочувствием приветствовал я вашу мысль. В ожидании ее осуществления мне приходит* в голову рассказать вам обед, данный Обществом лондонского литературного фонда и на котором я присутствовал в нынешнем году.
Лондонский литературный фонд обязан своим существованием, как большая часть общественных учреждений в Англии, частному лицу. В конце прошлого столетия какой-то джентльмен, имя которого я, к сожалению, позабыл, пожертвовал дом и довольно значительную сумму денег на основание ‘фонда’. Англичане не только умеют пускать в ход дельные мысли — они мастера осуществлять их, а главное: они мастера поддерживать раз начатое дело, они не скучливы, упрямы, одарены способностью ‘выдержки’ и стыдятся махнуть рукою, как мы, грешные, фонд пошел в гору и процветает доныне. Много он принес пользы, много облегчил горя. Поддерживается он процентами с своего капитала и добровольными приношениями и пожертвованиями любителей литературы, во главе которых стоит королева. Многие из этих пожертвований взносятся ежегодно в виде постоянной ренты.
Раз в год (обыкновенно весной) ‘фонд’ дает большой обед под председательством какой-нибудь знаменитости. В нынешнем году он состоялся под председательством лорда Пальмерстона. Я получил приглашение на этот обед чрез посредство г-на Монктона Мильнса, члена парламента, хорошего литератора и самого любезного и обязательного человека в мире. В большой публичной зале (Martin’s Hall) был накрыт стол человек на триста с лишком. Гости съехались к шести часам. Тут были артисты, литераторы, политические люди, ученые, простые джентльмены — все во фраках и белых галстухах. Я нашел свой билетик на приборе не в дальнем расстоянии от председателя, между местами г-на Ривса, одного из главных критиков ‘Эдинбургского обозрения’, и Теккерея, который, однако, по нездоровью не приехал. Диккенса тоже не было, он долгое время был одним из ревностнейших участников ‘фонда’, даже играл (он отличный комик) на публичных театральных представлениях в пользу ‘фонда’. Но в прошлом году рассорился с комитетом (члены-участники ‘фонда’ избирают ежегодно возобновляющийся комитет из нескольких лиц, которым поручается раздача пособий и т. д.). По его понятиям, комитет слишком много тратит денег на содержание секретаря, администрацию и т. п. Комитет возразил ему брошюрой (по-английски памфлетом), в которой он старался опровергнуть доводы знаменитого романиста, экземпляры этого памфлета раздавались по окончании обеда желающим, свой экземпляр я, к сожалению, оставил за границей. В нем, сверх возражений Диккенсу, находился краткий очерк истории ‘фонда’ с его основания и отчет за прошлый (1857) год. Если не ошибаюсь, сумма розданных пособий значительно превышала тысячу фунтов стерлингов.
Лорд Пальмерстон не заставил долго ждать себя. Его встретили очень радушно и почтительно. Я с особенным любопытством смотрел на этого человека, имя которого стало до того известным в России по милости последней войны, что, помнится, однажды, в самой глуши Полесья, мужик спросил меня: ‘Жив ли Палмистрон?’ Фигура у него аристократически изящная, манеры человека, привыкшего властвовать и породистого,— чего нет, например, у Дизраели, который смотрит фатом и артистом. Пальмерстон происходит, как известно, от старинной фамилии Темплов. Он держится прямо, ходит легко, лицо имеет белое и не очень измятое, с тонкими чертами,— только в глазах заметна, при хитрости, какая-то старческая неподвижность, много равнодушной надменности и упрямства выражают его сжатые губы и опустившиеся щеки, почти голый череп не велик и совершенно лишен органа идеальности, то есть, говоря не френологически, лоб очень покат, уши велики. Когда он смеется, всё лицо его оживляется и принимает веселое выражение, что редко у англичан, по словам людей, коротко его знающих, он очень любезный собеседник. Не без некоторой торжественности опустился он на председательское кресло, по левую его руку поместился г-н фан де Вейер, бельгийский посланник, маленький человечек с умными глазками и острым носом, постоянный вкладчик в литературный фонд, лицо очень популярное в литературном английском мире, а по правую руку Пальмерстона, на самом, следовательно, почетном месте, сел какой-то маркиз с идиотическим выражением лица, наследник громадного именья герцогов Бриджватерских, другого права на почет он не имел никакого, но и этого права слишком достаточно в свободной, но уважающей всякую силу, а стало быть и силу денег — Англии. Начался обед довольно плохой, как все вообще публичные обеды. Вместе с жарким появилось шампанское, и стоявший за креслом Пальмерстона ‘тостмастер’ провозгласил здоровье королевы. Все поднялись, и раздалось девять оглушительных ‘ура’ — three times three — три раза по три. Тостмастер кричал первый и подавал знак свитком, вроде жезла, который держал в руке. Не всякий может быть тостмастером, для этого нужно иметь представительную наружность и сильный голос. Хорошему тостмастеру платят довольно дорого. Здоровье королевы пили с большим одушевлением, она чрезвычайно любима своими подданными, да и притом, как заметил мне один мой английский приятель, каждый англичанин, который пьет за здоровье королевы, тем самым и в то же время пьет за собственное здоровье,— как тут не воодушевиться? Клики, сопровождаемые стукотней ножами по столу, утихли и тотчас возобновились. Пальмерстон поднялся и начал свой ‘спич’. Вы знаете, что он незадолго пред тем принужден был за излишнюю угодливость соседнему правительству подать в отставку, популярность его сильно пострадала, но всё же не остыли ‘следы старинного пламени’ — veteris vestigia flammae. Речь его не принадлежала к числу блестящих: он говорил о значении литературы, сравнивал судьбу писателя с судьбой художника, живописца, ваятеля, сказал несколько слов о расположении королевы Виктории к литературе,— раздались одобрительные восклицания — ‘cheers’, с похвалами отозвался о принце Альберте, ‘с которым, по его словам, нельзя поговорить, не обогатившись новой идеей’,— все промолчали, известно, что супруг королевы не пользуется особенной любовью англичан. Меня более всего занимала дикция Пальмерстона. Он говорил довольно медленно, как будто запинаясь, искал слов, в промежутках их произносил и растягивал букву а… а… помогал себе движениями правой руки и всегда находил красивое и точное окончание фразы. Он, видимо, импровизировал свою речь. Эта неловкость, эта постоянно возвращающаяся буква а, эти запинки составляют отличительную черту английской речи, люди, подобные Пальмерстону, тысячу раз говорившие публично, на митингах, в палате, на обедах, до конца дней своих не освобождаются от нее, мне сказывали англичане, что Фокс, Питт и Шеридан так говорили, даже блестящий Дизраели говорит так, и, странное дело! — эта черта становится понятна, почти приятна вам, как только вы свыкнетесь с англичанами, с их характером, она придает их речи какую-то естественность, что-то добродушное и неподготовленное, лишает ее всякого оттенка фразы. Голос Пальмерстона немного глух, как у старика, но всё еще силен и внятен. (Замечу кстати, что этот семидесятипятилетний старик ел за четверых и в нынешнем же году верхом съездил на Дерби — знаменитое место скачки, отстоящее верст тридцать пять от Лондона.) Пальмерстон сел на свое место посреди грома рукоплесканий. Известный геолог Мурчисон, высокий и плотный господин с внушительной наружностью, предложил тост в честь Пальмерстона и произнес речь, в которой изобразил его заслуги самыми яркими красками и кончил тем, что назвал его образцом истинного британца. Пальмерстон поблагодарил его и заметил, что Мурчисону, как геологу, занимающемуся возвышениями и упадками земной поверхности, очень легко делать оценку политических людей, в судьбе которых тоже есть возвышения и упадки… Все засмеялись этой добродушной иронии отставного министра над самим собою, и Пальмерстон сам больше всех рассмеялся. Потом господин фан де Вейер произнес отличным английским языком небольшую речь и кончил провозглашением тоста в честь английской литературы — и доктора Кризи. Кто этот доктор Кризи? — спросите вы. Дело в том, что предполагалось нить за здоровье Теккерея, и Теккерей, как я узнал после, приготовил было речь, которую он, с свойственным ему тщеславием (автор ‘Ярмарки тщеславия’ — увы! — сам весь заражен осмеянным им пороком), называл превосходной,— но Теккерей заболел перед самым обедом, впопыхах не нашли никого другого, как именно этого доктора Кризи, который только тем и прославился, что написал небольшую книжку о самых замечательных сражениях, начиная с Марафона. Забавно было видеть маленького фан де Вейера, с помощью лорнета отыскивавшего у себя на бумажке имя того ученого мужа, которого заслуги он только что расхвалил с жаром, но имя которого разобрал с трудом. Доктор Кризи отбарабанил свой спич без запинки, без буквы а, не хуже любого француза, напыщенно, цветисто и велеречиво. Я должен признаться, что мне решительно не понравилась эта манера, да и прочие слушатели остались холодны. Потом добрейший Монктон Мильнс провозгласил тост в честь литературы других наций и г-на Мериме, известного французского писателя, который тоже находился в числе приглашенных на обед. У Мериме чрезвычайно тонкое и умное, постоянно неизменное лицо, он слывет за эпикурейца и скептика, которого решительно ничто взволновать не может, который ни во что не верит и с вежливой, чуть-чуть презрительной недоверчивостью взирает на всякое изъявление энтузиазма. Он сенатор и пользуется расположением французского двора. Однако этот скептик побледнел, когда пришлось ему отвечать небольшим заученным спичем на любезные слова Мильнса (Мериме плохо знает по-английски), и голос его дрожал и прервался раза два, видно, самолюбие и в нем волноваться может, и даже сенатору не хочется осрамиться перед многочисленным собранием независимых людей. Потом секретарь ‘фонда’ прочел отчет действий комитета за прошлый год и провозгласил поступившие пожертвования, список их был очень длинен, имена некоторых жертвователей, по значительности вкладов или потому, что принадлежали популярным лицам, встречались громкими рукоплесканиями. Я заметил, что идиотический маркиз, потомок герцогов Бриджватерских, пожертвовал всего пять фунтов стерл., стало быть, и тут он оказался плох: даже щедростью не походил он на Мецената,— а сидел на первом месте, подле Пальмерстона! Впрочем, справедливость требует сказать, что английские меценаты не таковы, у нас на Руси скорее можно найти личности, представляющие забавное, неправдоподобное и тем не менее действительно существующее слияние Мецената, Чичикова и Гарпагона.
Так кончился этот обед, и я ушел оттуда с тем чувством, которое не покидало меня в Англии всякий раз, как мне случалось встретиться лицом к лицу с каким-нибудь выражением ее общественной жизни. Да,— говорил я самому себе,— и тут, как и везде, где проложил этот, исполненный недостатков, но великий народ след своего львиного когтя,— и тут сила, прочность, дельность! Чувство, что хорошее, полезное дело, совершающееся перед нашими глазами, в то же время обеспечено, что ему не позволят разрушиться, иссякнуть, что его поддержат, что ему дадут разрастись и принести все свои плоды,— отрадное чувство. Дай бог, чтобы и у нас затеянное вами предприятие так же принялось, так же преуспевало, как лондонский литературный фонд! Пусть литераторы, журналисты, все люди, которым дорога русская словесность, русская образованность, которые чувствуют ее пользу и важность, соединятся для доброго дела, и оно пойдет на лад — с Меценатами и без Меценатов!

Ив. Тургенев

С. Спасское.
30 октября 1858,

ЗАМЕТКА <О СТАТУЕ ИВАНА ГРОЗНОГО М. АНТОКОЛЬСКОГО>

Не могу не поделиться с читателями ‘СПб. ведомостей’ тем отрадным впечатлением, которое произвело на меня новое проявление русского искусства. Я говорю о статуе г. Антокольского, представляющей Ивана Грозного. Мне довелось увидеть ее почти в самый день моего возвращения в Россию. Слухи о ней начали ходить в публике с конца прошлого года, но только весьма недавно небольшая мастерская молодого ваятеля в Академии художеств стала наполняться посетителями, желающими полюбоваться ‘новинкой’. И стоит ею любоваться, стоит радоваться ей. По силе замысла, по мастерству и красоте исполнения, по глубокому проникновению в историческое значение и самую душу лица, избранного художником,— статуя эта решительно превосходит всё, что являлось у нас до сих пор в этом роде. Царь Иван представлен сидящим на богатом старинном кресле, на голове его скуфья, расстегнутый у ворота халат, в виде подрясника, охвачен простым поясом, тяжелая шуба в широких складках падает кругом, на коленях у него лежит, как бы скользя с них, раскрытое Евангелие, известный остроконечный посох воткнут в землю возле него. Тяжкое раздумье овладело им, он, видимо — один, положим, где-нибудь в отдаленном покое дворца в Александровской слободе. Он понурил голову, сдвинул брови, сжал губы — вниз и вбок устремил глаза… Одной рукой он оперся о ручку кресла, как бы собираясь встать, другая лежит бессильно обвитая чётками, с подвернутыми пальцами. В наклоненном положении стана, в неровном рисунке плечей, в каждой черте типически верного, изможденного и все-таки величавого лица, в каждой подробности всей фигуры — так, кажется, и читаешь все ощущения, все чувства, мысли, которые смутно, и сильно, и горестно задвигались в этой усталой душе. Тут и страх смерти, и раздражение больного человека, избалованного беззаветной властью, и раскаяние, и сознание греха, и застарелая злоба, и желчь, и подозрительность, и жестокость, и вечное искание измены… Он собирается встать, этот старый, злой, больной человек, который в одно и то же время и русский и царь, царь с ног до головы — не хуже короля Лира. И что он станет делать, как встанет? Пытать? молиться? или пытать и молиться? Не нужно быть особенно чутким человеком, чтоб понять, что хотел сказать художник. То, что он задумал изобразить,— дело сложное, как вообще всё человечески живое, но выполнил он свою задачу с такой очевидной ясностью, с такой уверенностью мастера, что не вызывает в зрителе ни малейшего колебания, а впечатление так глубоко, что отделаться от него невозможно, невозможно представить себе Грозного иначе, чем каким его подстерегла творческая фантазия г. Антокольского. По искренней правде,: гармонии и несомненности впечатления его произведение напоминает древних, хотя, с другой стороны, оно всей сущностью своей принадлежит к новейшей, характерно-психологической, живописно-исторической школе ваяния. Особенно поразительно в этой статуе счастливое сочетание домашнего, вседневного и трагического, значительного… И с каким верным тактом всё это проведено! Укажу хоть на скуфью, которую, говорят, многие критики из традиционных классиков желали бы видеть устраненной и которую неподдающееся чутье художника, к счастью, удержало. Каким образом возвысился он до такого ясного понимания своей задачи — я, судя по прошедшему, не могу себе дать хорошенько отчета, но факт перед глазами, и поневоле приходится воскликнуть: ‘Spiritus flat ubi vult’ {‘Дух веет, где хочет’ (лат.).}.
Я в состоянии сообщить несколько достоверных сведений о художнике, так блистательно начавшем свою карьеру. Марк Матвеевич Антокольский родился в 1842 году в городе Вильно. Родители его содержали трактир, и до тринадцатилетнего возраста маленький Марк им помогал по хозяйству. Но страсть к рисованию в нем уже тогда развилась до того, что посетители трактира начали обращать внимание родителей на их сына. Они отдали мальчика в учение к позументщику, Марку это занятие не пришлось по вкусу — и родители решились сделать его резчиком. У нового хозяина Марк, заваленный дневной работой, по ночам должен был прятаться на чердаке, чтоб предаваться там на свободе своему любимому занятию — рисованию. Натерпевшись горя до семнадцати лет, он не выдержал более этой жизни — и убежал от хозяина. Резчицкой работой он добывал себе средства к пропитанию. На двадцать втором году от роду он сделал ‘Головы Христа и божьей матери’ из дерева, профессор Пименов заметил это произведение, и Антокольский решился поступить в Академию вольнослушающим. В 1864 году он сделал ‘Еврея-портного’ из дерева, за что получил серебряную медаль. В 1865 году сделал ‘Скупого’ из кости, за что снова получил медаль и стипендию от государя-императора. Газеты начали хорошо отзываться о нем. Первым вполне серьезным произведением г. Антокольского была группа: ‘Христос и Иуда’, потом в 1868 году он изобразил ‘Нападение инквизиторов на евреев’. Это произведение, в котором г. Антокольский попытался представить не одни фигуры, но и обстановку их, возбудило протест со стороны художников и любителей, которые находили, что в нем он переступил границы ваяния. Продолжать работать после 1868 года в Академии стало ему невозможным, так как классные занятия он кончил, а конкурировать вольнослушающим не дозволяется. Г-н Антокольский поехал в Берлин, но скоро оттуда возвратился и в 1870 году принялся за Ивана Грозного.
Несколько дней тому назад совет Академии произвел его в академики — и, как слышно, он получил заказ на исполнение своей статуи из бронзы. Смею думать, что было бы желательнее видеть ее исполненной из мрамора, так как мрамор гораздо способнее передать всю тонкость психологических черт и деталей, которыми изобилует произведение г. Антокольского. Замечу кстати, что подходящая к тому же роду скульптуры, известная, тоже сидящая, фигура Вольтера в Париже, работы знаменитого Гудона (Houdon) — тоже из мрамора.
К сожалению, здоровье г. Антокольского далеко не удовлетворительно, врачи посылают его в Италию, и должно желать, чтоб как можно скорее попали ему в руки те средства, которых у него нет и без которых поездка в чужие края немыслима. Было бы грустно думать, что скорое осуществление подобного желания может встретить какие-либо препятствия.
С.-Петербург,
18 февраля 1871 г.

HISTORY OF A TOWN. Edited by M. E. Saitykoff.

(Istoriya odnogo goroda.) St.-Petersburg, 1870.

Tais is a book which in spite of its eccentricity, an eccentricity even running somewhat into caricature, will not only be read with pleasure by lovers of humour and of satirical verve, but will doubtless be taken into consideration by the future historian of the changes through which the face of Russian society has passed during the last hundred years. Its author, who usually writes under the name of Stchedrine, but whose real name is Saitykoff (a descendant, by the way, of the ancient family of Moscow Boyars of that name), after having, like many other writers suspected of propagating liberal opinions, undergone his time of persecution and of exile under the Emperor Nicholas, acquired a great deal of popularity by the publication, some fifteen years ago, of a series of sketches called Scenes of Provincial Life (Gubernskie Ocherki), in which he lashed with indomitable vigour the numerous abuses then current under the name of Government and Justice.
Saltykoff’s manner as a satirist somewhat resembles that of Juvenal. His laughter is bitter and strident, his raillery not unfrequently insulting. But, as we have already said, his violence often assumes the form of caricature. Now there are two kinds of caricature: that which exaggerates the truth, as with a magnifying glass, but which never entirely alters its nature, and that which more or less consciously deviates from the natural truth and proportion of fact. Saitykoff indulges in the first kind only, the only admissible one. It is the natural consequence of his character: kind and sensitive at bottom, but superficially rude. At the same time he is very delicate in his perceptions, which have something of instinct and divination about them. He has read much, and above all he has seen much. In fact he knows his own country better than any man living. The History of a Town — which is in reality a sort of satirical history of Russian society during the second half of the past and the beginning of the present centuryг under the form of a burlesque description of the town of Glupoff, and of the governors who successively ruled over it from 1762 to 1826 — could not well be translated in its entirety, nor do I think that it could be understood or appreciated by a Western public. The ‘taste of the soil’ is too perceptible, and the language too often runs into slang. Frequently too the author allows his fancy to run away with him in a manner quite preposterous. In the series of typical Governors of Glupoff (Dullborough), for instance, there is one who has for his head a pt de foie grasi which is eventually devoured by the ‘Marshal of the Nobility’, a great gourmand and lover of truffles. Such absurdities as these, very possibly, have been introduced on purpose, in order to discomfit the overattentive or official reader.
There is something of Swift in Saltykoff, that serious and grim comedy, that realism — prosaic in its lucidity amidst the wildest play of fancy — and, above all, that constant good sense — I may even say that moderation — kept up in spite of so much violence and exaggeration of form. I have seen audiences thrown into convulsions of laughter by the recital of some of Saltykoff’s sketches. There was something almost terrible in that laughter, the public, even while laughing, feeling itself under the lash, I repeat that the History, of a Town could not be translated as it stands, but I think that a selection might be made out of the different forms of its Governors which pass before the reader’s eyes, sufficient of give an idea to foreigners of the interest excited in Russia by a strange and striking book— one which, under a form necessarily allegorical, offers a picture of Russian history which is, alas! too true. More particularly I would call attention to the sketch of the Governor Ugrium-Burcheeff, in whose face every one has. recognised the sinister and repulsive features of Arakcheeffy the all-powerful favourite of Alexander I during the last years of his reign.

Ivan Tourguneff

Перевод

ИСТОРИЯ ОДНОГО ГОРОДА. Издал M. E. Салтыков. С.-Петербург, 1870

Вот книга, которую, несмотря на ее эксцентричность, переходящую местами даже в карикатурность, не только будут с удовольствием читать любители юмора и сатирической verve {страстности (франц.).}, но несомненно примет во внимание и будущий историк перемен, преобразивших за последние сто лет физиономию российского общества. Автор ее, пишущий обыкновенно под именем Щедрина, но в действительности носящий имя Салтыкова (к слову сказать, потомок древнего рода московских бояр), был подобно многим другим писателям заподозрен в распространении либеральных идей и испытал свою долю преследований и ссылки при императоре Николае. Позднее он приобрел широкую известность, опубликовав лет пятнадцать назад серию рассказов под названием ‘Губернские очерки’, в которых с неукротимой силой бичевал многочисленные злоупотребления, царившие тогда под именем Власти и Правосудия.
Своей сатирической манерой Салтыков несколько напоминает Ювенала. Его смех горек и резок, его насмешка нередко оскорбляет. Но, как мы уже сказали, его негодование часто принимает форму карикатуры. Существует два рода карикатуры: одна преувеличивает истину, как бы посредством увеличительного стекла, но никогда не извращает полностью ее сущность, другая же более или менее сознательно отклоняется от естественной правды и реальных соотношений. Салтыков прибегает только к первому роду, который один только и допустим. Это — естественное проявление его характера, в котором внутренняя доброта и чувствительность скрыты под внешней суровостью. В то же время он обладает настолько тонкой восприимчивостью, что даже способен к интуитивному прозрению. Он много читал, а главное, много видел. Действительно, он знает свою страну лучше, чем кто бы то ни было. ‘История одного города’ — это в сущности сатирическая история русского общества во второй половине прошлого и в начале нынешнего столетия, изложенная в форме комического описания города Глупова и начальников, последовательно правивших им с 1762 по 1826 г.
Целиком перевести ее невозможно, и западная публика, я думаю, не поняла бы и не оценила бы ее. Местный колорит здесь слишком силен, а язык слишком часто сбивается на жаргон. Часто также автор дает полную волю своему, воображению и доходит до совершенных нелепостей. Так, например, в ряду типичных градоначальников Глупова есть один, у которого вместо головы — pt de foie gras {паштет из гусиной печенки (франц.).}, в конце концов ее пожирает предводитель дворянства, большой gourmand {гурман (франц.).} и любитель трюфелей. Весьма возможно, что подобные нелепицы введены с умыслом, чтобы сбить с толку слишком бдительного или чиновного читателя.
В Салтыкове есть нечто свифтовское: этот серьезный и злобный юмор, этот реализм, трезвый и ясный среди самой необузданной игры воображения, и особенно этот неколебимый здравый смысл (я бы даже сказал — сдержанность), сохраняемый несмотря на неистовства и преувеличения формы. Я видел, как слушатели корчились от смеха при чтении некоторых очерков Салтыкова. Было что-то почти страшное в этом смехе, потому что публика, смеясь, в то же время чувствовала, как бич хлещет ее самое. Повторяю, ‘Историю одного города’ нельзя перевести полностью, но я думаю, что из вереницы городничих, проходящих перед глазами читателя, достаточно было бы отобрать несколько типов, чтобы дать иностранцам представление о том интересе, который возбудила в России эта странная и поразительная книга, представляющая в аллегорической по необходимости форме слишком верную, увы! картину русской истории. В особенности я хотел бы обратить внимание на очерк о городничем Угрюм-Бурчееве, в лице которого все узнали зловещий и отталкивающий облик Аракчеева, всесильного любимца Александра I в последние годы его царствования.

Иван Тургенев

KRILOF AND HIS FABLES. By W. R. S. Ralston.

Third edition, greatly enlarged.

The words ‘third edition’ are particularly agreeable to the ears of a Russian, in connection with this issue of Mr. Ralston’s excellent translation of Krilof’s fables, as they prove that English readers are beginning to feel an interest in the literature of his country, and in the national life and character which they have hitherto only contemplated from a political point о view. And Krilof certainly deserves all the attention thus bestowed upon him. He is the only original fabulist who has appeared since La Fontaine, and though he does not, perhaps, equal the exquisite grace of the inimitable Frenchman, though he has fewer sly strokes of wit, less cunning simplicity in telling a story, he has, on the other hand, more originality of invention. His observant good sense penetrates to the roots of things, and he possesses a genuine kind of phlegmatic humour which betrays the Oriental element in Slavonic nature. In his birth and all the circumstances of his life Krilof was as Russian as possible: he was essentially national in his ways of thinking, feeling, and writing,, and it may be maintained without exaggeration that a foreigner who has carefully studied Krilof’s fables will have a better idea of the Russian national character than if he had read through all the travels and essays that attempt to describe it. Russian children learn Krilof by heart as French ones do La Fontaine, without entering into all the wisdom of his teaching, but in later life they return to him with double profit. Like La Fontaine, but to a still greater degree, Krilof has supplied the public conscience with a number of precepts and adages and sayings which have become proverbial even in the mouth of unlettered peasants, no one is oftener quoted than he, and, like the Bible and Shakespeare in England, those who quote him have often no idea of their obligation — proof positive that his work has been completely absorbed into the national popular life from which it sprung. The present day offers no higher reward to literary ambition than this faint reflection of the past grandeur of epic poetry^ which is only great because it is impersonal.
Mr. Ralston’s translation leaves nothing to desire in the matter of accuracy or colouring, and the fables which he has added are not amongst the least welcome. The short preface and memoir prefixed to the volume, and the historical and literary notes on some of the fables, have been done conscientiously and con amore. It will not be his fault if Krilof does not prove to be thoroughly ‘naturalised’ in England.
Personally, the present writer remembers to have seen Krilof once a short time before his death. He had a majestic head rather massive and heavy, fine white hair, pendant cheeks, the mouth large but well formed and earnest, the eye fixed and eyelid drooping, an expression of indolence and almost of apathy on the whole face, but with intelligence and humour, as it were, showing through. He scarcely ever spoke, but listened—brilliantly, if I may say so, since his silence was accompanied by an internal sort of smile, as if he were imparting to himself a number of lively observations never destined to be given to the world.
One anecdote of Krilof has been communicated to us by the person who witnessed the incident, which throws additional light on his indolent and original character. A large and heavy picture, which hung just above the place where Krilof generally sat, had slipped from one of the nails which supported it and threatened to fall on the head of the thoughtless fabulist. His attention was called to the danger, and he replied quietly: ‘Oh! I have studied the situation, and I calculate that if the picture falls, it will take a diagonal line, just clear of my head’. And so, for a long time,, the picture continued to hang askew and Krilof to sit under it’

I. Tourguneff

Перевод

КРЫЛОВ И ЕГО БАСНИ. Пер. В. Р. Рольстона.

3-е издание, значительно расширенное.

Слова ‘третье издание’, относящиеся к выходу басен Крылова в прекрасном переводе г. Рольстона, звучат особенно приятно для уха каждого русского, так как они показывают, что английский читатель начинает интересоваться его родной литературой, жизнью и характером его народа, которые до сих пор рассматривал лишь с политической точки зрения. Что касается самого Крылова, то он, без сомнения, вполне заслужил всё то внимание, которое ему оказывают. Это единственный оригинальный баснописец, появившийся со времени Лафонтена. И если он не достиг неподражаемой грации своего французского предшественника, его удивительного, лукавого простодушия, то зато у него больше оригинальной выдумки, чем у Лафонтена. Его наблюдательность и здравый смысл позволяют ему проникать в самый корень вещей, и он обладает неподдельным, несколько флегматичным юмором, который указывает на восточный элемент, присущий славянской натуре. С самого детства Крылов всю свою жизнь был типичнейшим русским человеком: его образ мышления, взгляды, чувства и все его писания были истинно русскими, и можно сказать без всякого преувеличения, что иностранец, основательно изучивший басни Крылова, будет иметь более ясное представление о русском национальном характере, чем если прочитает множество сочинений, трактующих об этом предмете. Русские дети заучивают наизусть басни Крылова, как французские — басни Лафонтена, но они не в состоянии понять заключенного в них глубокого смысла. Лишь вернувшись к ним позднее, они постигают их мудрость, и это приносит им двойную пользу. Подобно Лафонтену, но в значительно большей степени, Крылов обогатил общественное сознание множеством наставлений, пословиц, изречений, ставших поговорками и вошедших в язык даже неграмотного крестьянина. Никого не цитируют так часто, как Крылова, и, подобно тому, как это случилось с библией и Шекспиром в Англии, те, кто цитирует его, часто даже не подозревают, кому они обязаны тем или иным выражением. Нужно ли лучшее доказательство того, что произведения Крылова всецело вошли в народную жизнь, то есть возвратились к своему первоисточнику. В наши дни литературное честолюбие не может желать более высокой награды, хотя это лишь слабое отражение прошлого величия эпической поэзии — великой именно потому, что она безлична (impersonal).
Перевод г. Рольстона не оставляет желать ничего лучшего в смысле точности и колоритности, а добавленные им в этот сборник басни лишь послужили его украшением. Коротенькое предисловие и биографический очерк Крылова, которыми Рольстон снабдил свою книжку, а также исторические и литературные замечания к некоторым басням сделаны добросовестно и даже с любовью. И не его вина, если Крылов пока еще не ‘натурализовался’ в Англии.
Пишущий эти строки припоминает, что видел Крылова незадолго до его смерти. У него была величественная голова, несколько массивная и тяжелая, прекрасные седые волосы, немного отвислые щеки, большой, но правильный и серьезный рот, неподвижные глаза с полуопущенными веками, ленивое, почти апатичное выражение лица, сквозь которое просвечивал живой ум и юмор. Он почти не говорил, но слушал — блестяще, если можно так выразиться, ибо его молчание сопровождалось чем-то вроде внутренней улыбки, как будто, наблюдая, он делал про себя много замечаний, которые, однако, никогда не собирался поведать миру.
Мы слышали от очевидца анекдот из жизни Крылова — этот анекдот хорошо передает его ленивый и оригинальный характер. Большая тяжелая картина, висевшая как раз над тем местом, где обыкновенно сиживал Крылов, соскочила с одного из державших ее гвоздей и грозила упасть прямо на голову беспечного баснописца. Когда Крылову указали на эту опасность, он спокойно ответил: ‘О! я изучил положение картины и рассчитываю, что если она сорвется, то пролетит по диагонали, как раз мимо моей головы’. Таким образом, картина долгое время висела криво, а Крылов продолжал спокойно сидеть под ней.

И. Тургенев

О КНИГЕ А. БОЛЬЦА

Г-н А. Больц — один из немногих немцев, основательно и научно знающих русский язык, и его учебник, составленный по методе Робертсона и выходящий ныне ‘четвертым’ изданием,— без всякого сравнения лучшая книга, напечатанная по этой части за границей. Как специалист-филолог, он воспользовался трудами наших ученых и, между прочим, с особенным старанием изучил сочинения г. Буслаева. Он также известен как хороший переводчик с русского.
Положенный им в основание своего труда рассказ (из повестей Белкина) разобран с умением и тактом и уроки распределены с замечательной последовательностью.
Мы смело рекомендуем сочинение г. Больца всем желающим приобрести в скором времени положительные познания в русском языке.

<ПЕРЕВОД 'ДЕМОНА' НА АНГЛИЙСКИЙ ЯЗЫК>

Со времени великих наполеоновских войн начала нынешнего столетия Россия, ее политика, ее будущность, ее историческая роль стали, как известно, возбуждать особенное внимание европейцев, но только в последнее время внимание это обратилось на русскую литературу и начали появляться переводы всех более замечательных русских произведений на так называемые ‘культурные’ языки. Англичане, вообще не слишком податливые на подобное присвоение чуждых элементов, не остались, однако, позади: стоит упомянуть добросовестные труды почтенного В. Рольстона. Позволяем себе довести до сведения отечественных читателей о появлении нового труда в том же направлении. Молодой английский литератор А. Стифен, изучивши русский язык — он для этой цели посетил наше отечество — и пленившись красотами лермонтовской музы, перевел ‘Демона’ стихами, что составляет подвиг немалый, особенно если принять в соображение красивую сжатость и энергию лермонтовского стиха, правда, не достигшего еще в ‘Демоне’ своей окончательной формы. Г-н Стифен не скрывал от самого себя трудностей своего предприятия: перевод в прозе имел бы на своей стороне важное преимущество большей точности и верности — но поэтическая физиономия утратила бы свои права. Должно сознаться, что г. Стифен — в целом — удачно разрешил свою задачу, хотя он и был вынужден в иных местах своего переложения несколько расплыться в ширину и прибегать к реторической фразеологии, освещенной байроновской традицией. Как бы то ни было, нам кажется, что он имеет право на русское спасибо, тем более что, по слухам, ‘Демон’ встретил очень лестный прием со стороны английской публики.

ПЯТЬДЕСЯТ НЕДОСТАТКОВ

РУЖЕЙНОГО ОХОТНИКА

И ПЯТЬДЕСЯТ НЕДОСТАТКОВ

ЛЕГАВОЙ СОБАКИ

Сообщая прилагаемые заметки о недостатках ружейного охотника и легавой собаки, заметки, внушенные мне многолетним опытом,— я далек от мысли, что ‘исчерпал’, как говорится, ‘свою задачу’, и хотел только указать на главнейшие из этих недостатков. Если же кому придет в голову спросить меня, зачем я не перечислил достоинств охотника и собаки, то я отвечу, что на эти достоинства указывают самые недостатки: стоит только взять их противоположную сторону.

НЕДОСТАТКИ ОХОТНИКА

1. Не любит вставать рано.
2. Скоро устает на охоте.
3. Нетерпелив, легко раздражается, досадует на себя, теряет хладнокровие и неизбежно начинает дурно стрелять.
4. Дурно ходит, не кружит, нестарательно отыскивает дичь, не довольно упорствует в однажды принятом направлении.
5. Слишком долго топчется на одном месте.
6. Не умеет одеваться сообразно временам года.
7. Не принимает надлежащих мер предосторожности против дождя, ветра и пр.
8. Скучает и впадает в уныние, когда мало дичи.
9. Не приметлив, не обращает внимания на привычки дичи, на условия местности и времени — или хочет всё переупрямить: и дичь, и собаку, и погоду, и самую природу.
10. Не следит постоянно глазами за собакой.
11. Слишком ее муштрует, не доверяет ей, заставляет ее искать так, как ему кажется лучшим, сбивает ее с толку.
12. Торопится, лепечет: ‘Аппорт! шерш!’, когда хочет, чтоб собака отыскала поскорее убитую или подстреленную дичь, а не наводит собаку на замеченное место молча.
13. Орет на собаку, свистит, вопит, когда она, например, погналась за зайцем и уже ничего не слышит да и слышать не может.
14. Без толку наказывает собаку или вовсе не наказывает ее, непоследователен и нелогичен в своем поведении с нею.
15. Стреляет собаке в зад, когда она гоняет,— варварство непростительное!
16. Не наблюдает сам за едой собачьей, отчего большей частью собаки скверно кормлены. Овсянка — отличное кушанье, но только под условием, чтоб она была хорошо заварена.
17. Нерешителен, легко конфузится. Когда дичь появляется внезапно — нужно стрелять… а он только ахает.
18. Жалеет патроны: скуп. Это уже самое последнее дело.
19. Стреляет слишком скоро из обоих стволов и не целясь, так что если попадет в дичь, то превращает ее в тряпку.
20. Слишком долго целится — отпускает дичь слишком далеко, старается ‘навести’ ружье, что никуда не годится.
21. Не имеет ‘прикладу’, то есть не умеет быстро и ловко выкинуть ружье или дурно вскидывает: упирается в плечо одним концом приклада.
22. Не умеет стрелять, не видя дичи (напр<имер>, в чаще),— по соображению.
23. Не довольно быстр при стрелянии, что особенно важно, когда находишься на узенькой дорожке в лесу.
24. Не умеет (на облаве) зорко и отчетливо оглядываться по обеим сторонам.
25. Когда, выстрелив, заряжает ружье, не держит при себе собаки, отпускает ее, тетерева и куропатки из выводка поднимаются, вспугнутые собакой, а охотнику остается только скрежетать зубами.
26. Хуже стреляет по дичи бегущей или летящей слева направо, чем справа налево.
27. Не умеет брать вперед дичи на дальнем расстоянии, не умеет повышать ружье, целясь в птицу, прямо на него летящую, или понижать цель, когда стреляет в перелетевшую через голову и удаляющуюся дичь.
28. Стреляет за 100, за 200 шагов. Есть такие, которые валяют и на 300, даже на 400 шагов, да еще мелкой дробью.
29. На облаве неосторожно стреляет то в направлении загонщиков, то в направлении товарищей.
30. Не стыдится стрелять в лежачего зайца или сидячую птицу.
31. Неосторожно носит ружье со взведенными курками, с дулом, направленным против товарищей, между тем как следует всегда помнить мудрое изречение одного французского спортсмена: ‘Бывали примеры, что простые зонтики внезапно выстреливали’.
32. Падая с ружьем, не осматривает немедленно — не забилась ли земля в дуло, отчего может произойти разрыв ствола.
33. Не в состоянии воздержаться от выстрела по дичи, когда по каким-нибудь причинам стрелять по ней нельзя, или стреляет по дичи, которая направляется на товарища.
34. Стреляет без позволения из-под чужой собаки.
35. Ложится под куст и, как только товарищ что-нибудь найдет, является немедленно, бежит на выстрел.
36. Когда долго ничего не попадается, стреляет по галкам, по маленьким птичкам, по ласточкам — бесполезная жестокость!
37. Не умеет примечать куда падает подстреленная дичь.
38. Жалуется на свое несчастье товарищам, которым до этого дела нет.
39. Шумит и разговаривает там, где нужно безмолвствовать.
40. Суеверен: придает значение приметам, толкует о ‘удаче’ и ‘неудаче’ и т. п.
41. При ‘неудаче’ принимает убитый или обиженный вид, что тоже неприятно товарищам, а в случае ‘удачи’ трунит и рисуется.
42. Завистлив, не переносит удачи товарища, старается отбивать у него лучшие места.
43. Держит свои снаряды в беспорядке и в нечистоте.
44. Не наблюдает за смазкой и исправностью своей обуви, отчего часто натирает ноги.
45. Слишком много ест и пьет на охоте.
46. Спит на охоте. Этакому стрелку гораздо приличнее сидеть дома.
47. Боится сырости, ветра или жары.
48. Во время жары беспрестанно пьет воду, что, во-первых, вредно, а во-вторых, нисколько не утоляет жажды.
49. Неправдив в своих охотничьих рассказах — общеизвестный, весьма распространенный, впрочем безвредный, иногда даже забавный недостаток.
50. Не дает товарищам хвастаться или даже прилыгать в своем присутствии… негуманная черта!

НЕДОСТАТКИ ЛЕГАВОЙ СОБАКИ

1. Чутье имеет неверное или плохое.
2. Ищет медленно или всё по прямой линии, или топчется на месте, не ‘кружит’, не ‘метет’ направо и налево.
3. Ищет слишком быстро, во все лопатки, как это часто делают сеттера, оно красиво, но иногда безопасно для дичи, которая остается в стороне.
4. Отдаляет в иску, то есть постепенно удаляется от охотника.
5. Б лесу не ищет близко.
6. Идет по следу слишком медленным авансом, что особенно невыгодно при охоте за куропатками, известно, что эта птица шибко бежит.
7. Бросается со стойки и хватает дичь, что особенно часто случается с молодыми тетеревами и зайцами, или ловит дичь на взлете.
8. Врет, то есть делает фальшивые стойки.
9. Стойку имеет беспокойную, подвигается помаленьку вперед, шевелится, особенно при приближении охотника.
10. Вовсе не имеет стойки или имеет стойку очень короткую — не выдерживает.
11. Стойку имеет слишком мертвую и не вспугивает дичи, когда ей командуют ‘Пиль!’ — что иногда необходимо, напр<имер>, при охоте на вальдшнепов в чаще.
12. Не отходит от стойки, когда ее хозяин зовет, что особенно бывает неприятно в сплошных и густых кустарниках, случается, что охотник целый час принужден отыскивать свою собаку.
13. Не умеет находить подстреленную или убитую дичь. Это бывает сплошь да рядом с собаками, одаренными отличным чутьем. Правда, охотники большей частью сами виноваты, заторапливают ее и т. д. (см. No 12 недостатков охотника).
14. Гоняет за птицей или за зайцем с лаем или молча, вспугнет птицу и опять погонит.
15. Увидев, где птица опустилась, бросается туда и вспугивает ее.
16. Не ‘аппелиста’, не возвращается на свист.
17. Услышав выстрел, хотя бы в отдалении, бежит туда.
18. После выстрела не ждет, чтобы ей приказали поднять дичь, и бросается сама поднимать ее.
19. В предвидении наказания не дается в руки охотнику, не подходит к нему, кружит около.
20. Кусается, когда ее наказывают.
21. Завистлива, ищет дурно и вообще ведет себя неприлично, когда в поле находится другая собака.
22. Мешает своим товаркам.
23. Когда другая собака ищет, беспрестанно останавливается и смотрит на нее: не нашла ли та чего-нибудь?
24. Даже когда нет другой собаки, то и дело останавливается, вертит хвостом и оглядывается: нет ли чего?
25. Не тотчас подает хозяину дичь.
26. ‘Муслит’ дичь, то есть забирает ее во весь рот и как бы жует ее.
27. Давит дичь — кишки вон!
28. Ест дичь (большей частью с голоду).
29. Скоро устает и начинает, как говорится, ‘чистить шпоры’, то есть идет следом за охотником. Собаки, у которых жирные лапы, устают скорее других.
30. Боится жары, сильного ветра.
31. Боится холода: дрожит, жмется и переминается. Боится сырости болотной и ранней изморози.
32. Не идет в воду за убитой дичью.
33. Если дичь упала на противуположном берегу речки, переплывает ее, достает дичь, а обратно через речку не приносит.
34. Не доносит до хозяина убитую дичь или поноску и роняет ее в нескольких шагах от него.
35. Боится выстрела, и либо отбегает в сторону, либо крадется вслед за охотником шагах от него в пятидесяти.
36. Убегает с поля домой.
37. Дерется с другими собаками, отбивает у них дичь.
38. Имеет отвращение к известного рода дичи (большей частью болотной) и не подает ее.
39. Слишком нежна на рану, не переносит укола лапы или ушиба.
40. Не остается позади, когда ей скомандовали: ‘Назад!’
41. Когда на сворке, вместо того чтобы идти по пятам охотника, лезет вперед, вытягивает сворку и тащит охотника за собою.
42. Перегрызает веревку, когда привязана.
43. Не остается на месте, когда охотник скомандовал ей: ‘Куш!’ — удаляется от него (например, для того, чтобы подкрасться под уток).
44. Капризничает и не верит охотнику, когда тот, например, заставляет ее искать переместившуюся птицу.
45. Капризничает в еде и тем лишает себя сил на охоту.
46. В телеге или в экипаже не лежит смирно во время езды, а всё лезет вверх.
47. Когда радуется, прыгает на охотника и раздирает ему платье когтями.
48. Страстно любит отыскивать ежей и лает на них.
49. Делает изумительно твердые и красивые стойки над жаворонками.
50. Не понимает, что во время облавы должно держаться смирно и не шуметь: чешется, хлопает ушами или вдруг примется чихать, как бешеная.

ALEXANDRE III

Non seulmeat ea Russie, mais dans l’Europe entire on attend anxieusement les premiers actes du nouveau souverain, pour tcher de prjuger quelles seront par la suite son attitude, ses tendances, toute sa manire de gouverner.
On espre beaucoup. On craint beaucoup. On commente tout ce qu’on sait de sa vie et on en tire dos conclusions, puis on se dit: ‘L’horrible mort de son pre ne changera-t-elle pas absolument ses opinions acquises et connues ds maintenant?’
Nous allons essayer de tracer aussi judicieusement que possible le caractre vrai de ce prince, de pntrer en lui, de voir son coeur, qui n’est point double ou rus, et, de cette connaissance de l’homme, nous tcherons de dduire la conduite qu’il tiendra sur le trne, moins que des vnements imprvus ne le forcent suivre une route contraire sa nature.

I

Alexandre III possde plusieurs de ces qualits puissantes qui font, sinon les grands, du moins les bons et les vrais souverains. Chaque homme nat avec des aptitudes particulires pour une profession quelconque, ce prince semble n avec des aptitudes relles pour le pouvoir.
Il est dans la force de l’ge, sain de corps et d’esprit, de grande allure, d’aspect royal. Son caractre est calme, rflchi, nergique, quilibr. La note dominante en lui, la qualit qui enveloppe pour ainsi dire toutes les autres est l’honntet, une honntet scrupuleuse, absolue, sans pactisations et sans mlange. Rien qu’ le voir, on le sent loyal des pieds la tte, sans plis dans la pense, d’une sincrit rigide, mais cette excessive droiture ne va pas sans une nuance d’enttement qui en est comme la consquence.
On connat son pass.
Appel la succession de l’empire par la mort de son frre, n’ayant reu jusqu-l qu’une ducation purement militaire, il s’est mis au travail avec une volont et une persvrance remarquables, s’efforant de devenir digne du grand trne o il devait monter, il est constater, d’ailleurs, que le nouveau tzar a plutt une tendance douter de lui, de son savoir et de son esprit, une sorte de modestie relle en face de la situation souveraine o le place la destine — modestie qui n’exclut pourtant ni l’esprit de suite ni l’nergie dans la volont.
Seul de sa race, peut-tre, il est chaste, et il l’a toujours t. Il a souvent manifest dans sa propre famille sa profonde rpugnance pour l’inconduite.
Des gens levs avec lui affirment que, mme enfant, il n’a jamais menti. Et il pousse si loin ses scrupules de franchise qu’au moment d’pouser, pour des raisons politiques, la fiance de son frre mort, il ne lui a point cach qu’il aimait une autre femme, la princesse M…, qui devint plus tard l’pouse du trs riche et trs clbre M.D… Sa confidence, du reste, eut un cho, car sa fiance ne lui dissimula point qu’elle avait aim passionnment son frre. Et cependant ils ont form un mnage modle, un mnage surprenant de concorde et d’affection persvrante.
On a beaucoup parl de la sympathie qu’il semblait prouver pour tel peuple et de l’antipathie qu’on lui prtait contre tel autre. On a aussi fait circuler des lgendes, des histoires de verre bris, etc., qui sont de pure invention. Tout ce qu’on peut dire de lui, c’est qu’il est Russe, et rien que Russe. Il prsente mme un singulier exemple de l’influence du milieu, selon la thorie de Darwin: c’est peine si dans ses veines coulent quelques gouttes de sang russe, et cependant il s’est identifi avec ce peuple au point que tout en lui, le langage, les habitudes, l’allure, la physionomie mme sont marqus des signes distinct ifs de la race. Partout, en le voyant, on nommerait sa patrie.
On a prtendu qu’il dtestait les Allemands. Mais on a confondu les Allemands d’Allemagne avec les Allemands de Russie: ce sont ces derniers qu’il n’aime point.
On a affirm qu’il chrissait la France avant toutes les nations. Le chauvinisme franais a peut-tre exagr. Voici la vrit sur cette sympathie qu’on lui prte depuis longtemps:
Avant 1870, il avait montr des sentiments trs libraux, il paraissait l’alli de coeur des rpublicains franais. L-dedans entrait surtout une rpulsion manifeste pour l’empereur Napolon, dont la duplicit, les habitudes de ruse et d’intrigue blessaient tous ses instincts loyaux. Mais quand la Commune est arrive, une colre indigne lui vint contre tous les faiseurs de rvolutions sanguinaires, et il rpta plusieurs reprises, avec une sorte de regret sur ses convictions vanouies: ‘Voil donc quoi ces choses aboutissent!’
C’est seulement depuis que la rpublique commence devenir raisonnable qu’une nouvelle raction en faveur de la France semble s’tre faite en lui.
En somme, la France et l’Allemagne tiennent peu de place dans son amour. Il n’est que Russe. Il n’aime et ne protge que l’art russe, la musique russe, la littrature russe, l’archologie russe. Il a fond Moscou un grand muse national. Pour les mmes raisons, il est fervent orthodoxe: sa pit est rele et sincre.
En son pays, la plus grande part de son affection est pour le paysan, c’est sur le paysan que tomberont ses plus larges faveurs, c’est au paysan qu’il a pens, au moment de rendre son premier ukase, le jour mme de la mort de son pre, en rappelant que pour la premire fois les hommes de la campagne, devenus libres, taient appels prter serment.
Mais si ses bienfaits doivent aller aux paysans, ses rigueurs infailliblement atteindront, du haut en bas de l’chelle, toute la bureaucratie russe, dont il n’ignore pas la pourriture et les dprdations. Pendant le commandement qu’il exera, son honntet, rvolte, n’a pas pu se contenir devant les exactions dont il fut tmoin, mme dans sa propre famille. Il semble bien rsolu y mettre fin, ce nettoyage de fonctionnaires vreux est mme dj commenc.

II

On se demande avec une juste inquitude quelle sera son attitude au dedans comme au dehors.
Pour l’intrieur, on a dj parl d’une constitution, des espoirs grandissent, se bercent, on affirme qu’il s’est, de tout temps, assign, rserv ce rle de devenir souverain selon les ides europennes. Pour l’extrieur, on suppose qu’il s’loignera de plus en plus de l’Allemagne et qu’il reprendra la politique du panslavisme.
Ceux qui attendent du nouveau tzar une constitution parlementaire perdront vite leurs illusions, nous en sommes du moins persuads. Ses rapports presque intimes avec le parti ultranational semblent indiquer, au contraire, une certaine dfiance l’gard des constitutionnels. Les ides acceptes en Europe sur les limites d’autorit assignes aux rois sonf et resteront longtemps encore trangres la Russie. Le pouvoir imprial prfrera procder par grandes rformes octroyes par ukase pour arriver peu peu amliorer d’une faon sensible le sort de ses sujets, surtout celui des paysans.
Ces rformes, d’ailleurs, sont toutes prtes, tout indiques, et depuis longtemps dj on les avait mises l’tude. Alexandre II mme avait t sur le point de les appliquer, quand le mouvement nihiliste, s’accentuant, avait arrt ses projets et ajourn indfiniment ses intentions librales.
Voici quelles seraient ces mesures,
1® Diminution considrable dans le payement du rachat des terres par les paysans.
On sait que ce rachat, dans les conditions o il s’opre, est pour les campagnes une ruine invitable.
2® Changement radical du systme d’impts,
3® Abolition de la capitation,
4® Facilit d’migration d’une province dans une autre.
Cette mesure peut donner l’agriculture en Russie un essor considrable. Certaines provinces, en effet, o les habitants sont nombreux, demeurent improductives cause de la strilit du sol. En d’autres contres, au contraire, la terre est fertile, mais les travailleurs manquent, et les excessives difficults qui entourent l’migration menaaient de faire s’terniser cet tat de choses.
5® Grandes facilits pour les passeports.
Cette mesure rentre dans le mme ordre de rformes que la prcdente, un paysan ne pouvant se dplacer, aller travailler dans une rgion voisine sans tre astreint des formalits de passeport compliques et coteuses.
6® Fondation de banques rurales.
Cette dernire cration est destine dbarasser le pays d’un flau rongeur, les petits usuriers, qui mangent le paysan et dvastent les campagnes comme une arme de sauterelles.
L’ensemble de ces rformes amnera infailliblement un soulagement considrable pour le travailleur rural. Elles sont urgentes, absolument urgentes, et il est probable qu’elles s’excuteront avant la fin de l’anne.
Il est probable galement que la scrupuleuse probit du nouvel empereur le dcidera presque immdiatement faire aussi dans les finances des rformes considrables. Elles s’tendront mme, sans doute, au budget de l’arme, et elles arrteront les distributions scandaleuses ds terres de la Couronne qui avaient lieu au moyen de ventes fictives et de mille autres procds frauduleux.
Alexandre III s’efforcera, en outre, assurment, de relever la situation du clerg, tout en donnant une plus grande libert aux vieux croyants, qui sont, on le sait, trs nombreux.
Quant une constitution proprement dite, il serait assez surprenant qu’il l’accordt. Toutes ses concessions ce point de vue se borneront sans doute laisser une plus grande latitude l’administration provinciale, il consentira nommment faire participer le pays, les zemst-vos, dans une certaine mesure, assez restreinte, l’administration des affaires.
Dans tous les cas, on ne peut pas prvoir qu’il accorde plus qu’une simple convocation de dputs ayant seulement voix consultative sur un sujet dtermin, objet unique de la runion. Ainsi une assemble de cette nature a t appele donner son avis sur la question d’mancipation des serfs. Il en sera peut-tre de mmё pour la rpartition nouvelle de l’impt et toutes les questions de finances qui s’y rattachent. Mais le tzar, matre absolu, ne se trouve engag en rien par les conseils de ces dlgus du pays, et il garde dans son intgrit toute sa libert d’action.
Quant toutes ces autres questions: libert de la presse — accomplissement de la rforme judiciaire — instruction populaire — suppression de l’exil administratif, de l’institution si dcrie des gendarmes ruraux, etc., il est difficile de prsumer qu’il s’carte du systme d’ordonnances librales descendant du trne. Il pourra accorder de larges faveurs, sans avoir jamais l’air de reconnatre un droit. On ne peut mme pas supposer que des assembles puissent tre appeles dlibrer et donner leur avis sur ces sujets.
On s’occupe beaucoup des mesures prventives qu’il pourra prendre contre les nihilistes et de la svrit qu’il montrera leur gard. Il est presumable que les circonstances seules dtermineront sa conduite. Il ne voudra pas se venger, mais il saura prvenir et punir.

III

A l’extrieur, on peut affirmer que le tzar gardera une politique tout fait pacifique, ‘ presque recueillie, une allure de rserve extrme.
Il s’efforcera de conserver ses bonnes relations avec l’Allemagne, pour laquelle son attitude sera sensiblement la mme que celle de son pre. La France bnficiera sans doute d’une nuance de sympathie plus marque, tandis que, dans ses rapports avec l’Autriche, apparatra vraisemblablement une apparence de dfiance. Dans tous les cas c’en est fini, bien fini, de ce qu’on appelait la triple alliance. On ne la verra plus renatre. Les relations nouvelles de la Russie avec l’Angleterre prendront presque certainement un caractre de cordialit plus grande qui se manifestera surtout par la cessation des tentatives, de la marche en avant de la Russie vers l’Asie. Une considration (toujours prpondrante) qui nous fait prdire cette gracieuset d’Alexandre III pour l’Angleterre, c’est l’amiti trs vive, qui l’unit au prince de Galles.
On s’ingnie ds aujourd’hui prvoir quelles influences pourront agir sur l’esprit du jeune souverain. Toutes les suppositions sont vaines. Son humeur indpendante lui fera secouer toute pression, de quelque part qu’elle vienne. Il n’est qu’une personne peut-tre dont les conseils seront toujours couts, sinon suivis: c’est M. Pobdonostsef, fils d’un professeur d’universit Moscou, homme fort instruit, ancien prcepteur du tzarewitch et actuellement procureur gnral au Saint-Synode. Son caractre est lev, son rudition trs large, mais sa pit exagre en fait un orthodoxe presque fanatique.
Pendant la dernire’ anne du rgne d’Alexandre II le nouvel empereur s’est beaucoup rapproch du comte Loris-Melikoff et du comte Miliutine, dont il a apprci les hautes qualits. Il est prsumer que ces deux personnages conserveront leur poste. Tous les fonctionnaires appartenant au parti allemand seront presque certainement frapps, et les grands-ducs, oncles du tzar, pour qui il ne cache gure son peu de respect et d’affection, tomberont en disgrce et n’auront, de toute faon, aucune influence d’aucune sorte.
Le grand-duc Wladimir, frre d’Alexandre III, qui vient d’tre nomm chef de toute la garde et commandant des forces militaires de Saint-Ptersbourg, exercera dans le rgne qui commence une autorit puissante dont est garante la grande amiti de son frre.

IV

Pour rsumer en quelques mots la situation, nous verrons probablement un rgne o sera justifi jusqu’ un certain point le titre ‘d’empereur des paysans’ qu’on donne ds prsent au tzar. Nous assisterons de grandes amliorations dans l’tat actuel, amliorations qui viseront particulirement les classes rurales, mais qui s’tendront aussi aux autres classes. Ces dernires rformes porteront surtout sur la direction des finances, l’instruction publique et l’administration, dont la dcentralisation est plus que probable.
Mais toutes ces mesures, nous le rptons, viendront d’en haut, comme un effet du bon plaisir, de la libralit du souverain, qui pourra consentir, comme maximum de concession, prendre conseil d’une assemble lue, mais tout en gardant son droit intact de dcider en dernier ressort.
A l’extrieur, politique pacifique, politique de douceur, cessation des tentatives vers l’Asie, relations plus ou moins sympathiques, mais froides en gnral avec le reste de l’Europe, il est probable galement que le tzar rsistera la politique radicalement panslaviste laquelle tchera de le pousser le parti national slavophile, auquel il est intimement uni.
Quant aux nihilistes qui supposent que l’empereur pourra tre amen par la peur accorder des concessions plus grandes, donner mme une constitution, ils se trompent grossirement, ignorant tout fait son caractre et son nergie. Leurs tentatives d’intimidation ne feront que l’arrter dans la voie librale o le conduit sa nature, s’il y fait quelques pas, ce ne sera point parce qu’ils l’auront intimid, mais quoiqu’ils l’aient menac.
Placs entre le parti ultra-national et la faction nihiliste, les libraux constitutionnels tcheront et russiront peut-tre prouver l’empereur que les rformes librales, loin d’branler son trne, ne feraient que l’affermir. Puissent-ils le convaincre (car son esprit est large et clair) qu’ils ne sont pas pousss par un simple dsir d’imiter l’Europe, mais que des modifications profondes dans l’organisation politique du gouvernement sont devenues ncessaires! Les Russes sont de la mme race que les autres peuples europens, leur instruction et leur civilisation sont analogues, leurs besoins sont identiques, leur langue obit la mme grammaire: aussi pourquoi la vie politique du peuple russe ne reposerait-elle pas sur les mmes assises constitu-tionelles que celles des nations ses voisines?
La situation sociale, politique et financire de la Russie est certainement grave, et ce n’est pas en vain que, dans son manifeste d’avnement, Alexandre III parle de la lourde tche qui lui incombe. Un autocrate de gnie pourrait y chouer, un souverain honnte homme, s’appuyant sur les forces vives de la nation et les appelant son aide, a des chances de russir.

Перевод

АЛЕКСАНДР III

Не только в России, но и во всей Европе с беспокойством ожидают первых шагов нового государя, чтобы постараться предугадать, какую он займет позицию, каковы будут в дальнейшем его намерения и весь образ его правления.
На многое надеются. Многого и опасаются. Перебирают всё, что знают о его жизни, и отсюда выводят свои заключения, наконец спрашивают себя: ‘Не изменит ли в корне ужасная смерть его отца уже сложившиеся у него и известные нам взгляды?’
Мы попытаемся обрисовать, сколько возможно вдумчивее, истинный характер этого государя, проникнуть в него, раскрыть его сердце, вовсе не двойственное и не коварное, и узнав его, как человека, мы постараемся определить и поведение, которого он будет держаться на престоле, если только непредвиденные события не заставят его вступить на дорогу, противную его природе.

I

Александр III обладает многими из тех существенных качеств, которые создают если не великих, то, по крайней мере, хороших и настоящих государей. Всякий человек родится с особыми способностями к той или другой профессии, этот государь кажется рожденным с несомненными способностями к власти.
Он в расцвете сил, здоров телом и духом, у него величественные манеры, царственный вид. Характер у него спокойный, рассудительный, энергичный и уравновешенный. Отличительная черта его, качество, так сказать, обволакивающее собою все другие, это честность, честность щепетильная, абсолютная, без компромиссов и без примесей. Достаточно его увидеть, чтобы почувствовать, что он порядочен с ног до головы, без скрытых мыслей, полный суровой откровенности, но эта чрезвычайная прямота не лишена оттенка упрямства, которое является как бы ее следствием.
Прошлое его известно.
Став наследником престола после смерти своего брата и получив до тех пор только чисто военное образование, он принялся за работу с замечательным упорством и силой воли, стараясь сделаться достойным великого трона, на который ему предстояло взойти, надо сказать, впрочем, что новый царь скорее склонен сомневаться в себе, в своих знаниях и уме,— это истинная скромность перед лицом того высокого положения, куда возводит его судьба,— скромность, не исключающая, однако, ни последовательности, ни энергии в проявлении воли.
Единственный, пожалуй, из всего своего рода, он целомудрен и всегда был таким. В собственной семье он часто выказывал свое глубокое отвращение к распущенности.
Люди, которые воспитывались вместе с ним, уверяют, что даже ребенком он никогда не лгал. И в правилах своей искренности он заходит так далеко, что даже в тот момент, когда ему пришлось, по политическим соображениям, взять в жены невесту своего покойного брата, он не скрыл от нее, что любит другую женщину, княжну М…, которая впоследствии стала женой знаменитого богача г. Д… Это признание, кстати, встретило отклик, ибо его невеста не скрыла от него своей страстной любви к его брату. И, несмотря на это, они образовали супружество примерное и удивительное по согласию и постоянству привязанности.
Много говорили о симпатии, которую он, по-видимому, испытывает к одним нациям, и антипатии, которую ему приписывали в отношении других. Распространялись также разные легенды, например, история о разбитом стакане и т. п., которые представляют чистейшую выдумку. Всё, что о нем можно сказать, это то, что он русский и только русский. Он представляет даже замечательный пример влияния среды согласно теории Дарвина, в его жилах течет едва несколько капель русской крови и, однако, он до того слился с этим народом, что всё в нем — язык, привычки, манеры, даже самая физиономия отмечены отличительными чертами расы. Где бы его ни увидели, везде назвали бы его родину.
Утверждают, что он ненавидит немцев. Но при этом смешивают немцев из Германии с русскими немцами: этих последних он действительно совсем не любит.
Уверяют, что Францию он любит больше всех других наций. В этом французский шовинизм, быть может, преувеличивает. Правда об этой симпатии, которую ему давно приписывают, такова:
До 1870 г. он выказывал весьма либеральные чувства, он, казалось, был связан сердечными узами с французскими республиканцами. Сюда входило, главным образом, нескрываемое отвращение к императору Наполеону, двойственность которого, привычка к хитростям и интригам оскорбляли все его честные инстинкты. Но когда наступила Коммуна, на него нашел яростный гнев против всех делателей кровавых революций, и он не раз повторял с некоторой досадой по поводу своих минувших убеждений: ‘Так вот до чего все это доводит!’.
И только с тех пор, как республика начала проявлять благоразумие, в нем произошел, как кажется, новый возврат симпатии к Франции.
В общем же и Франция и Германия занимают мало места в его сердце. Он только русский. Он любит и покровительствует только русскому искусству, русской музыке, русской литературе, русской археологии. Он основал в Москве большой национальный музей. По той же причине он и ревностный православный, его благочестие искренне и непритворно.
В своей стране большую часть своей любви он отдает крестьянам, и на долю крестьян выпадут его самые щедрые милости, о крестьянах думал он даже в день смерти своего отца, в момент издания своего первого указа, напоминая о том, что впервые поселяне, ставшие свободными, призваны принести присягу.
Но если его благодеяния должны коснуться крестьян, то его строгость неизбежно настигнет всю, сверху донизу, русскую бюрократию, о хищениях и гнилости которой ему всё известно. Когда ему пришлось командовать войсками, он не мог сдержать своего честного возмущения хищениями, свидетелем которых он был даже в своей собственной семье. По-видимому, он твердо решил положить этому конец, и чистка продажных чиновников даже уже началась.

II

Спрашивают с понятным беспокойством, каково будет его направление, внутреннее и внешнее.
Что касается внутренней политики, то уже поговаривали о конституции, льстят себя надеждами, надежды эти растут, уверяют, что он всегда носил в себе призвание стать монархом в соответствии с европейскими идеями. Что касается внешней политики, предполагают, что он всё более будет удаляться от Германии и вернется к политике панславизма.
Те, кто ожидают от нового царя парламентской конституции, скоро утратят свои иллюзии,— мы, по крайней мере, убеждены в этом. Его весьма близкие отношения с ультранациональной партией, напротив, указывают как будто на известное недоверие по отношению к конституционалистам. Общепринятые в Европе идеи об ограничении власти, предоставляемой монархам, были и останутся еще долго чуждыми России. Императорская власть предпочтет проводить важные реформы, жалуя их сверху путем указов, чтобы мало-помалу добиться заметного улучшения участи своих подданных, в особенности крестьян.
Эти реформы, впрочем, необходимы, давно разрабатывались и вполне подготовлены. Александр II был уже готов сам провести их, когда революционное движение, обострившись, остановило его проекты и отсрочило на неопределенное время его либеральные намерения.
Вот каковы могут быть эти меры:
1) Значительное уменьшение крестьянских выкупных платежей за землю.
Известно, что этот выкуп в тех условиях, в каких он производится, ведет крестьянство к неизбежному разорению.
2) Коренное изменение системы налогов.
3) Отмена подушной подати.
4) Облегчение переселений из одной губернии в другую.
Эта мера может дать земледелию в России значительный подъем. Действительно, некоторые губернии, где население густо, остаются непроизводительными по причине бесплодности почвы. В других же местах, наоборот, земля плодородна, но недостает рабочих, и чрезвычайные трудности, с которыми сопряжено переселение, угрожают навсегда сохранить такой порядок вещей.
5) Большие облегчения в отношении паспортов. Эта мера относится к тому же роду реформ, что и предыдущая, ибо крестьянин не может переселиться, пойти работать в соседнюю губернию без того, чтобы не подвергнуться сложным и дорого стоящим формальностям паспортной системы.
6) Учреждение земельных банков.
Это последнее мероприятие предназначено к тому, чтобы освободить страну от подрывающего ее бича — от мелких ростовщиков, которые попирают крестьянина и опустошают деревни подобно стаям саранчи.
Совокупность этих реформ принесет, несомненно, значительное облегчение земледельцу. Они неотложны, совершенно неотложны, и возможно, что будут приведены в исполнение ранее конца этого года.
Возможно также, что щепетильная честность нового императора побудит его вслед за тем произвести и значительные финансовые реформы. Они, несомненно, распространятся даже на военный бюджет, они же остановят скандальное расхищение удельных земель, которое производилось посредством фиктивных продаж и тысячью других мошеннических приемов.
Сверх того, Александр III примет, конечно, меры к улучшению положения духовенства, дав в то же время большую свободу старообрядцам, которые, как известно, очень многочисленны.
Что же касается конституции в собственном смысле, было бы весьма удивительно, если бы он учредил ее. Все его уступки в этом направлении ограничатся, несомненно, предоставлением большей свободы местному самоуправлению, а именно он согласится с тем, чтобы страна, то есть земства в известной, весьма ограниченной, степени участвовали в управлении делами.
Во всяком случае нельзя предполагать, чтобы он пошел на большее, чем простой созыв представителей с совещательным голосом по какому-либо одному определенному вопросу, единственному предмету их обсуждения. Собранию такого рода было, например, предложено высказать свое мнение об освобождении крепостных крестьян. Нечто подобное может быть созвано и по поводу нового распределения налогов и по другим финансовым вопросам, от него зависящим. Но царь-самодержец отнюдь не сочтет себя в чем-либо связанным советами представителей страны, он сохранит за собой во всей неприкосновенности свободу действий.
Что нее касается разных других вопросов, а именно: свободы печати, завершения судебной реформы, народного образования, упразднения административной ссылки, уничтожения столь осуждаемого института сельской полиции и т. д., то трудно предположить, чтобы он отклонился от системы либеральных повелений, нисходящих с высоты трона. Он может даровать широкие милости, но никогда не признает никаких прав. Нельзя даже предположить, чтобы могли быть созваны какие-либо собрания для обсуждения этих вопросов и выражения тех или иных мнений по ним.
Много говорят о предупредительных мерах, которые он может принять против нигилистов, и о репрессиях, которым он их подвергнет. Надо думать, что только сами обстоятельства определят его поведение. Он не захочет мстить, он сумеет предупредить и наказать,

III

Что касается внешних отношений, то можно утверждать, что царь будет придерживаться политики совершенно мирной, почти замкнутой, крайне осторожной.
Он постарается сохранять добрые связи с Германией, по отношению к которой его политика будет по существу той же, что и политика его отца. Франция может рассчитывать, несомненно, на более ярко выраженную симпатию, между тем как в отношениях с Австрией появится, вероятно, налет недоверия. Во всяком случае с так называемым тройственным союзом покончено, совсем покончено. Ему не’ суждено более возродиться. Новые отношения России с Англией примут, почти наверное, характер большей сердечности, что выразится, главным образом, в прекращении попыток наступательного движения России в глубь Азии. Соображение (и весьма веское), которое дает нам возможность предсказать это расположение Александра III к Англии, основывается на той горячей дружбе, которая соединяет его с принцем Уэльским.
Делаются всяческие попытки уже теперь предугадать, какие влияния будут воздействовать на ум молодого государя. Все эти предположения ни на чем не основаны. Его независимый нрав поможет сбросить с себя всякий нажим, откуда бы он пи исходил. Есть, быть может, только одно лицо, советы которого всегда будут выслушаны, если и не выполнены: это господин Победоносцев, сын профессора Московского университета, человек весьма образованный, бывший наставник цесаревича, в настоящее время обер-прокурор святейшего синода. Он обладает возвышенным характером, его эрудиция очень обширна, но преувеличенная набожность делает его почти фанатиком православия.
В последний год царствования Александра II новый император очень сблизился с графом Лорис-Меликовым и графом Милютиным, высокие достоинства которых он оценил. Можно думать, что эти два лица сохранят свои посты. Все чиновники, принадлежащие к немецкой партии, будут устранены почти наверное, а великие князья, дяди царя, по отношению к которым он не скрывает своей нелюбви и неуважения, впадут в немилость и во венком случае не будут иметь никакого влияния в каких бы то ни было делах.
Великий князь Владимир, брат Александра III, который только что назначен главнокомандующим войсками гвардия и Петербургского военного округа, займет в начинающемся царствовании могущественное положение, залогом чего является большая дружба к нему его брата.

IV

Резюмируя в нескольких словах положение вещей, можно сказать, что мы, вероятно, увидим такое царствование, которое в известном смысле оправдает прозвище ‘крестьянского императора’, уже ныне данное царю. Мы будем присутствовать при значительных улучшениях современного строя — улучшениях, направленных, главным образом, в пользу земледельческого населения, яо распространяющихся и на другие классы. Эти последние реформы коснутся в особенности области финансов, неродного образования и управления, децентрализация которого весьма вероятна.
Но, повторяем, все эти меры придут сверху, как проявление доброй воли, как дары государя, который в лучшем случае может согласиться принять совет от собрания выборных, но сохранит за собой в полной неприкосновенности свое право окончательного решения.
Во внешней политике — миролюбие, уступчивость, прекращение покушений на Азию, более или менее благожелательные, но в общем холодные отношения со всей остальной Европой. Столь же вероятно, что царь не согласится следовать той радикально-панславистской политике, к которой попытается его склонить тесно с ним связанная национально-славянофильская партия.
Что касается нигилистов, которые предполагают, что император из страха может пойти на весьма большие уступки, даже на конституцию, то они жестоко ошибаются, совершенно не учитывая его характер и энергию. Их попытки запугать могут только остановить его на том пути к либерализму, куда ведет его природная склонность, если он сделает несколько шагов в этом направлении, это будет вовсе не потому, что они его запугивают, а несмотря на то, что они угрожают ему.
Находясь между ультра-националистической партией и нигилистической группировкой, либералы-конституционалисты постараются и, может быть, сумеют доказать императору, что либеральные реформы отнюдь не повели бы к потрясению трона, а только укрепили бы его. Смогут ли они убедить его (ибо ум его широк и просвещен), что ими руководит не простое желание подражать Европе, а назревшая необходимость глубоких изменений в политической организации управления? Русские — той же расы, что и все остальные европейские народы, их образование и цивилизация аналогичны, их нужды тождественны, их язык подчинен правилам той же грамматики,— так почему бы политической жизни русского народа не укрепиться на тех же конституционных основах, как и у ее соседей?
Социально-политическое и финансовое положение России в самом деле серьезно, и недаром в первом своем манифесте Александр III говорит о тяжелой задаче, выпавшей ему на долю. Самодержца, даже гениального, могла бы здесь постигнуть неудача, но, опираясь на живые силы нации и призвав их себе на помощь, всякий честный правитель может рассчитывать на успех.

ПЕРВОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ОПЕРЫ Г-ЖИ ВИАРДО В ВЕЙМАРЕ

Я обещал рассказать вам мою поездку в Веймар — и вот, вернувшись оттуда в мое баденское гнездышко, берусь за перо. Вы знаете, что к этой поездке меня побудило исполнение на веймарском театре (8-го апреля, в день рождения великой герцогини) оперетки: ‘Последний колдун’, музыка которой принадлежит г-же Полине Виардо, а текст — мне. ‘Последний колдун’ — вторая из трех опереток, уже написанных ею. Первым поводом к их сочинению было желание украсить семейный праздник исполнением музыкально-драматических сцен, в котором бы приняли участие дети и ученицы г-жи Виардо. Попытка удалась, шутка, как говорится, пошла в дело, в зале моего дома устроилось подобие театра — и с тех пор уже довольно многочисленная публика, в рядах которой находились первоклассные музыкальные авторитеты, могла оценить замечательный композиторский талант г-жи Виардо. Слух о наших представлениях дошел до великого герцога Веймарского (сестра его, прусская королева, была одною из самых постоянных наших посетительниц). Он пожелал поставить одну из опереток — именно ‘Последнего колдуна’ на сцене своей столицы. Особенно горячо принялся за это дело находившийся тогда в Веймаре Лист, ознакомившись с партитурой г-жи Виардо, он стал настоятельно требовать ее безотлагательного исполнения, благодаря его хлопотам и неутомимой деятельности капельмейстера ЛаСсена (этот отличный музыкант превосходно инструментировал ‘Последнего колдуна’, согласно с указаниями г-жи Виардо), всё поспело вовремя, несмотря на кратковременный срок. Музыкальный критик и литератор Рихард Поль перевел весьма удовлетворительно французский оригинал на немецкий язык.
Сюжет оперетки очень не сложен. Где-то далеко, за тридевятью землями, живет в большом лесу колдун, по прозванию Кракамиш. Он был некогда очень могуч и грозен, но волшебство его выдохлось, сила ослабела, и теперь он едва перебивается, в поте лица добывая своим волшебным жезлом лишь насущное пропитание. Великолепные палаты, им воздвигнутые, понемногу съежились в желтую хижину, слуга его, великан и силач, способный ворочать горами, как сахарными головами, превратился в тщедушного и тупоумного карлика. Кракамишу этот упадок собственного значения еще потому особенно чувствителен, что у него дочь, по имени Стелла, которой он готовил блестящую будущность… В том же лесу обитают духи женского пола — эльфы, ими предводительствует царица. Эти эльфы—заклятые враги Кракамиша, им очень было не по нутру, что он вздумал поселиться в их родном лесу, но тогда они не могли этому воспротивиться, теперь же они всячески досаждают старику, бесят его, выводят его из терпения. В соседстве леса живет один царь, у него сын, принц Лелио, который часто ходит охотиться в этот самый лес. Царица эльфов взяла его под свое покровительство и хочет женить на Стелле, которую она полюбила, несмотря на то, что она дочь Кракамиша,— и, конечно, достигает своей цели. На это, как видите, незатейливое либретто г-жа Виардо написала поистине прелестную и вполне своеобразную музыку. Сначала идет интродукция вроде небольшой увертюры, две, три главные фразы оперетки красиво переплетаются в этой интродукции и разрешаются торжественным fortissimo {очень громко (итал.).}. Поднимается занавес, и начинается грациозный хор эльфов, дразнящих Кракамиша, он возится перед очагом в своей хижине, а они через трубу заливают ему огонь и смеются над его бессильным гневом. Царица является, одна из эльфов докладывает, что ей удалось обмануть Кракамиша и уверить его, что к нему в тот день должно явиться посольство от подвластных ему кохинхинских духов с обычной, но уже давно ими не выплачиваемой данью, а именно с веткой травы Моли, уже известной грекам и упомянутой в Одиссее, эта чудесная трава способна возвратить человеку молодость, красоту и силу. Эльфы сами перерядятся в кохинхинцев и, забравшись таким образом в жилище врага (без хитрости им это сделать невозможно — настолько могущества еще осталось у Кракамиша), вдоволь над ним потешатся. Царица одобряет этот план… но вот раздается звук рога: принц Лелио приближается — эльфы исчезают. Входит принц и поет романс в двух куплетах, он ‘ранил оленя стрелою, но сам ранен в сердце’. Он уже видел Стеллу, но не знает, кто она. В это мгновение является царица. (Все ее речи — мелодрама, то есть сопровождаются музыкой.) Она бросает принцу заколдованную розу, роза эта должна сделать его невидимкой для всех, исключая самой Стеллы, но ‘колдовство действует только по захождении солнца. Лотом она берет с него клятву в слепом повиновении и указывает на Стеллу, которая появляется у окна своего дома. Лелио хочет бросаться к ней, но царица повелевает ему удалиться: он повинуется. Входит Кракамиш, в длинной, чрезвычайно характеристической арии он рассказывает свое горе… Однако известие о посольстве кохинхинцев, которому он поварил, возбуждает в нем надежду и бодрость. Две, три капли дождя падают ему на лицо… ‘Как! —восклицает он,— волшебная сеть, которою я окружил мое жилище, также утратила свою силу и пропускает воду, ни дать ни взять старый макинтош?’ Он зовет своего идиота-слугу Перлимпинпина, посылает его за зонтиком. Происходит комическая сцена, кончающаяся тем, что Кракамиш, взбешенный, прогоняет в ходоки Перлимпинпина и уходит сам за ним. Из дому выступает Стелла… Она сожалеет об отце, упоминает о своей таинственной покровительнице, царице эльфов, о прекрасном незнакомце, с которым она ее свела, и, заметив падающие капли дождя, в небольшой, но прелестной арии, одном из лучших нумеров всей оперетки, обращается к ним, просит их полить ее цветы. Царица является снова (появление ее происходит всегда ‘а заднем плане, так что лица, с которыми она говорит, ее не видят) и предуведомляет ее о скором свидании с Лелио. Обрадованная Стелла удаляется, а на место ее входит Перлимпинпин. Он поет арию, комизм которой заключается в том, что он, вследствие своего умственного ослабления, никак не может окончить собственную мысль. Музыка как нельзя лучше соответствует словам. Роль эта была написана для одиннадцатилетнего сына г-жи Виардо — и он исполнял ее в совершенстве. Вдруг слышится за сценой фантастический марш: то приближается кохинхинское посольство. Перлимпинпин бежит предуведомить своего господина — оба в страшном волнении, чуть с ног друг друга не сшибают… Кракамиш намерен встретить своих бывших подданных во всем величии власти, требует кресла в виде трона, торжественного колпака… Перлимпинпин суетится. Кое-как всё улаживается, и при входе посольства Кракамиш уже восседает на кресле и с важностью кивает головою в ответ на поклоны переряженных эльфов. Последние звуки марша замирают… Кракамиш произносит нечто вроде тронной речи (прусский король, видевший два раза нашу оперетку, особенно забавлялся этим пассажем), упоминает о ‘престиже’ своего имени, о своей династии, о своем желании сохранить мир и т. д. Наконец требует траву Моли, заключенную в драгоценной шкатулке. Но тут обнаруживается предательский ков: эльфы сбрасывают свои костюмы, царица является на их зов, сбитый ею колпак летит с головы Кракамиша… Подхваченный своими безжалостными врагами, он долго вертится в бешеном вальсе… Измученный, полуживой, он спасается наконец в свое жилище. Эльфы празднуют пляской свою победу, пока царица не отдает им приказа — удалиться на покой до следующей ночи. Большой, весьма развитый и чрезвычайно мелодический хор (Лист особенно им любовался) оканчивает первый акт.
Во втором акте декорация не меняется. Он начинается небольшим романсом Лелио, который ждет не дождется наступления ночи, чтоб с помощью волшебного цветка проникнуть до любимой им девушки… Он слышит шум в доме и удаляется. Входят Кракамиш и Стелла. Старику душно в тесных комнатах: свежий воздух ему нужен. Он приносит с собой огромный фолиант, последнее творение знаменитого мага ‘Мерлина’, в этом фолианте находится кабалистическая формула, которой ничто противиться не может. Но как найти эту формулу? Кракамиш садится, принимается ее отыскивать. Дочь его помещается возле него с своей прялкой… Происходит разговор между ними. Она просит его отдохнуть, позабыть нанесенное оскорбление, но он сгорает жаждой мести. Она принимается уверять его, что вовсе не нуждается в богатстве, что ей нужна ‘простая хижина и любящее сердце’. Старик вспыхивает. Следует дуэт, в котором он излагает ей все выгоды богатства, а она настаивает на своем. Видя, что он убедить ее не может, он велит ей не мешать ему в его изысканиях и взяться за свою прялку, а сам вновь погружается в книгу. Она повинуется и поет песенку в двух куплетах, мелодия которой так и ложится в память… Лелио за сценой поет третий куплет и, мгновенье спустя, входит с волшебною розой в руке. Следующий на этом месте любовный дуэт между им и Стеллой, по своей стыдливой и в то же время стремительной страстности, едва ли не лучший перл ‘Последнего колдуна’. Кракамиш вглядывается с изумлением, но, по милости цветка, не видит никого, притом же он воображает, что нашел формулу… Зато, когда, по окончании дуэта, Лелио падает на колени перед Стеллой и роняет розу, волшебство исчезает и старику всё открывается. Он приходит в негодование, в ярость. Он убежден, что его прежнее могущество к нему воротилось, что он может теперь разразить в прах дерзкого пришельца, он не слушает просьб Лелио, его заявления о царском своем происхождении, и когда тот не хочет удалиться, вооружается фолиантом и произносит заклинание, которым вызывает ужаснейшее чудовище, долженствующее растерзать противника… Раздается удар там-тама и на место чудовища из-под земли является баран! (Замечу кстати, что баран этот так добросовестно исполнял свою роль, что блеял всякий раз). ‘Не та формула!’ — восклицает с отчаянием Кракамиш и падает в изнеможении… Лелио и Стелла оба бросаются к нему, стараются его утешить… Им на помощь является царица эльфов. Кракамиш сдается наконец, соглашается на брак дочери, обещается покинуть лес, жить у зятя и после квартета без аккомпанемента (в нем участвует также Перлимпинпин) удаляется под звуки марша, которым знаменуется вступление на сцену эльфов. Царица проводит своим жезлом по воздуху… Дом последнего колдуна проваливается — раздается окончательный хор эльфов, торжествующих свою победу и приветствующих свой заветный лес, отныне навсегда и безраздельно им принадлежащий, и занавес падает.
Вы понимаете, что не мне судить о достоинствах моего либретто, но нет никакого сомнения в том, что достоинства музыки г-жи Виардо во сто раз их превосходят и заслуживали бы лучшего текста. Одно мое мнение, конечно, не много значит, но, повторяю, оно совпадает с мнением множества музыкальных авторитетов, во главе которых стоит Лист (а что с его стороны это не было простым комплиментом, обращенным к даме,— доказательством тому служат письма, которые он писал к своим знакомым). Все эти авторитеты признали музыку г-жи Виардо поэтической, оригинальной, изящной, и советовали ей не останавливаться и продолжать…
Я приехал в Веймар за два дня до первого представления и воспользовался предстоявшим мне досугом, чтобы ознакомиться с ‘Германскими Афинами’, в которых до тех пор еще не бывал, в чем мне, как заклятому гётеанцу, даже несколько стыдно признаться. Мне очень понравился этот небольшой городок, весьма бедный удобствами и вообще красотами — за исключением действительно миловидной местности,— но богатый неизгладимыми воспоминаниями. Они живут в нем до сих пор — эти воспоминания, они не утратили своего обаяния, всякий приезжий ощущает их несомненное веяние — и современная жизнь Веймара доселе как бы носит отпечаток тех великих личностей, которыми освящено все ее прошедшее. Особенное чувство овладевает вами, когда вы ходите по тем классическим местам. Напускное, невольное ли то чувство — я же берусь решить, но только оно существует и отрицать его нельзя. Я, конечно, сходил поклониться дому Шиллера, его бедной комнатке, кровати, на которой он умер и от которой с презрением отказался бы теперь всякий несколько зажиточный ремесленник… К сожалению, дом Гёте, не приобретенный казною, подобно Шиллеровскому дому, заперт по воле его внуков, и не отпирается ни для кого. Я мог проникнуть только до широкой и пологой лестницы, по которой Гёте столько раз ходил, и, признаюсь, не без тайного смущения глядел на безобразно-вычурную женскую фигуру, намалеванную на потолке сеней, по распоряжению самого великого старца. Невозможно понять, что она представляет: вероятно, поэзию, округлая складка покрова над ее головою подобна шляпке гриба. Я уже прежде подозревал, но в Веймаре наглядно мог убедиться, что Гёте обладал самым дурным вкусом в деле ваяния, живописи, архитектуры, творец ‘Фауста’, ‘Германа и Доротеи’ и стольких неподражаемых поэтических произведений являлся каким-то бездарным и тяжелым школяром, как только вопрос касался художества… Утешение для посредственности!
Но идти замедленными шагами по дорожке прекрасного, им насажденного парка, вдоль Ильмы — речки, на которой лежит Веймар, идти и, не спуская глаз с крохотного загородного дома, в котором проводил лето величавший поэт новейшего времени после Шекспира, мысленно повторять некоторые из бессмертных слов, завещанных им потомству,— это доставляет особенное, мною еще не испытанное наслаждение — и я предавался ему по часам…
Да, приятно ездить по Веймару. На каждом шагу возникают воспоминания. Вот сумрачный на вид дом, где жила г-жа Штейн, вот обитая древесного корой хижинка, куда скрывался друг поэта, великий герцог Карл Август, вот площадь, где они оба, в избытке самоуверенных сил и молодой дерзости, однажды целое утро хлопали длинными бичами, к ужасу почтенных филистеров. А вот и двойная статуя, воздвигнутая Ритчелем ‘dem Dichter paar’ — поэтической чете,— статуя, по которой ваятели могут учиться, как надо делать… а вот и статуя бедного Виланда, по которой можно судить, как не надо делать… Творец ‘Оберона’ представлен с головою в виде арбуза, с головою гидроцефала…
Я воспользовался также моим пребыванием в Веймаре, чтоб посетить собрание оригинальных рисунков Рафаэля, Рубенса, Л. да Винчи и др., находящееся в велико-герцогском дворце. В числе этих рисунков особенно замечательны собственноручные эскизы голов апостолов знаменитой ‘Тайной вечеря’ Леонардо да Винчи. При почти совершенном истреблении фрески великого итальянского мастера в Милане — эти эскизы представляют сокровище неоцененное. Вечера я проводил в театре и был приятно изумлен естественною и живою игрой труппы. Талантов, из ряда выходящих, нет, исполнение ролей — чисто натуралистическое, но всё бойко, горячо, молодо, и нет следа той вялой искусственности, той старческой посредственности, к которым мы так пригляделись в Карлсруэ. Три главные актрисы — красавицы, каждая в своем роде, и это нисколько не портит дела — напротив, и музыканты в оркестре почти всё молодые люди.
Первое представление нашей оперетки происходило, как я уже сказывал вам, в день рождения великой герцогини. В подобные дни этикетом возбраняется всякое изъявление восторга или даже одобрения, не обращенное к самой виновнице торжества. Мы знали это, мы знали, что публика в тот вечер не будет в состоянии высказать свое настоящее мнение, а потому смотрели на это первое представление как на парад, а уже на второе — как на настоящее сражение. Признаюсь, я находился в довольно сильном волнении. Либретто, написанное для салона и пригодное для него, могло показаться слишком наивным, почти детским, недостаточно развитым, перемена рамы, в которую вставляется картина, часто меняет ее самое. Что касается исполнения, то беспокойство было бы неуместным: оркестр был отличный, капельмейстер знал свое дело до тонкости, баритон, игравший роль Кракамиша, едва ли не лучший певец в Германии, остальные роли также были хорошо замещены (Стеллу играла г-жа Рейсе, Лелио — г-жа Барнэй, Перлимпинпина — г. Кнопп, царицу эльфов — г-жа Подольская), один хор мог бы быть полнее и с более свежими и верными голосами. Декорации, костюмы — всё было очень удовлетворительно. Театр в Веймаре являет весьма мизерный вид с наружной стороны, но самая зала очень мила и изящна: ее недавно отделали заново. Во главе дирекции стоит г. фон Лоен, джентльмен в лучшем смысле слова.
Первое представление сошло весьма благополучно. Хотя публика всё время безмолвствовала и, проникнувшись торжественностью ‘минуты’, даже смеялась умеренно, но нельзя было не чувствовать, что ‘Последний колдун’ нравился, не происходило того едва заметного, но томительно постоянного шелеста, того своеобразного шороха, который непременно возникает в большом собрании людей, когда они скучают, и который — что греха таить! — я слыхивал не раз при исполнении мною некогда сочиняемых комедий. Опасения мои насчет того, не покажется ли либретто слишком наивным, не оправдались, а поэзия и грация, присущие музыке г-жи Виардо, брали свое, несомненно сказывались, разливались тихой, но сильной волной. В антракте явились в нашу ложу два официальных лица, посланных от великой герцогини и от прусской королевы (она также была в театре), и поздравили от их имени г-жу Виардо с успехом ее оперетки. То же повторилось и по окончании второго акта. Многие музыканты оркестра (в числе их находится и сын Серве, виолончелист, восемнадцатилетний юноша, обещающий идти по стопам отца) также выразили свое искреннее удовольствие. К сожалению, тот, чье поздравление имело бы больший вес, тот, кто первый всё привел в движение, Франц Лист был в отсутствии, он находился в Вене, куда его отозвало исполнение его оратории ‘Святая Елизавета’. Через три дня ‘Последний колдун’ был дан во второй раз, и с положительным успехом. Веймарская публика, которая, как слышно, отличается особенной сдержанностью, аплодировала почти каждому нумеру, а по окончании шумно вызвала г-жу Виардо. Мильде и девица Рейсе были особенно хороши. Прекрасен был также в этот раз Кнопп, исполнявший роль Перлимпинпина. Я видел этого даровитого актера перед тем в двух пиесах и удивлялся разнообразию его таланта. В первое представление он ошибся, желая удержать в зрителях воспоминание о том, что Перлимпинпин из великана превратился в карлика, он устроил себе огромную голову, широкое туловище и ходил скорчивши ноги. Впечатление выходило тяжелое и неприятное. Он тотчас это понял и во второй раз совершенно переменил и гримировку и манеру: сделал из себя настоящего дурачка и каждым словом смешил публику… Замечательный tour de force {Здесь — трюк (франц.).}, свидетельствующий о гибкости дарования и уме этого актера! На следующий день великий герцог, при свидании с г-жою Виардо, заказал ей для будущего сезона настоящую трехактную оперу, прибавив, что радуется тому, что в Веймаре суждено было совершиться началу ее второй карьеры, которую он надеется увидеть столь же блестящею, какова была первая.
В этом именно для всех нас, друзей г-жи Виардо, и заключался вопрос. Мы все знали, что она должна была, сверх других затруднений, еще бороться с предрассудком, не допускающим, чтоб одна и та же личность могла последовательно достигнуть замечательных результатов в двух различных родах. Несчастные попытки известного певца Дюпре и других исполнителей на поприще композиции могли явиться подпорой и подтверждением этого предрассудка. Не он ли, между прочим, мешает у нас полному распространению и успеху русских романсов, написанных г-жою Виардо? Многие из них прелестны и, во всяком случае, стоят неизмеримо выше обыкновенных произведений этого рода, но — подите вы! — ‘как может иностранка, испанка, да еще певица — писать русские романсы!’ Как будто музыка не есть всеобщий язык {Позволяю себе обратить ваше внимание на последние пять романсов г-жи Виардо, появившихся недавно у г. Иогансена в С.-Петербурге. С прежними двадцатью двумя, выпущенными в свет тем же просвещенным и деятельным издателем, они составляют прекрасную коллекцию, которой следует находиться в руках каждого любителя пения.}, и как будто те плохие штаб-ротмистры в отставке и полинялые светские дамы, которыми снабжается наш музыкальный рынок и которые набирают свои романсики по слуху,: тыкая одним пальцем по фортепианам,— как будто они способнее найти настоящее, музыкальное выражение поэтической мысли, чем гениальная дочь Гарсии, про которую и Мейербер, и Обер, и Россини, и Вагнер — в одно слово объявили, что она сама музыка, la musique mme! Но такова сила предрассудка: ее можно победить только настойчивым шествием вперед, и потому-то я, зная сочувствие, которое вы питаете к г-же Виардо и ее произведениям, вменил себе в приятный долг сообщить вам сведение о первом и успешном шаге, сделанном ею на новом поприще…
Я забыл вам сказать, что вместе с ‘Последним колдуном’ шла очень милая одноактная опера самого капельмейстера Лассена, сюжет которой заимствован из Дон-Кихота.

Ив. Тургенев

Баден-Баден, 11/23 апреля.

ПРИМЕЧАНИЯ

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

Алексеев — Алексеев М. П. И. С. Тургенев — пропагандист русской литературы на Западе.— В кн.: Труды Отдела новой русской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом). М., Л.: Изд-во АН СССР, 1948. Вып. 1, с. 37—80.
Антокольский — Марк Матвеевич Антокольский. Его жизнь, творения, письма и статьи / Под ред. В. В. Стасова. СПб., М.: изд. т-ва М. О. Вольф, 1905.
Грузинский — Грузинский А. Е. И. С Тургенев. Личность и творчество. М., 1918.
Клеман — Клеман М. К. И. С. Тургенев — переводчик Флобера.— В кн.: Флобер Г. Собр. соч.: В 10 т. М., Л., 1934. Т. 5.
Куприевич — Куприевич А. А. ‘Стихотворения в прозе’ Тургенева и ‘Диалоги’ Леопарди.— В кн.: Minerva. Сборник, изданный при историко-филологической семинарии Высших женских курсов в Киеве. Киев, 1913. Вып. 1.
Поляк — Поляк Л. М. История повести Тургенева ‘Клара Милич’. — В кн.: Творческая история. Исследования по русской литературе / Под ред. Н. К. Пиксанова. ‘Никитинские субботники’. М., 1927.
Сакулин — Сакулин П. Н. На грани двух культур. И. С. Тургенев. М., 1918.
Успенский — Успенский Г. И. Полн. собр соч. М.: Изд. АН СССР, 1940—1954. Т. 1—14.
Шаталов — Шаталов С. Е. ‘Стихотворения в прозе’ И. С. Тургенева. Арзамас, 1961.
Flaubert, Correspondance — Flaubert G. uvres compltes. Correspondance. Nouvelle dition augmente. Paris: L. Conard, 1926 — 1930, sries I—IX.
Flaubert, Correspondance. Suppl.— Flaubert G. uvres compltes. Correspondance. Supplment (1830—1880). Paris, 1954. T. 1—4.
Десятый том Полного собрания сочинений и писем И. С. Тургенева включает художественные произведения, созданные писателем в последние годы его жизни, а также переводы из Г. Флобера, критику и публицистику конца 1850-х—1880-х годов.
В первый раздел тома вошли ‘Отрывки из воспоминаний — своих и чужих’ (‘Старые портреты’, ‘Отчаянный’), ‘Песнь торжествующей любви’, ‘Клара Милич’, ‘Перепелка’ и ‘Стихотворения в прозе’. В это время Тургенев, будучи уже зрелым и законченным мастером, искал новых и новых художественных путей, еще небывалых в его творчестве, новых методов проникновения в глубину психики человека, в неизведанный мир его чувств и переживаний. Выражением этих исканий явились и ‘Песнь торжествующей любви’ — совершенно своеобразное, в новом для писателя стиле произведение, плохо понятое современниками,— и ‘Клара Милич’ — психологический этюд, как бы завершающий собою линию так называемых таинственных повестей 1870-х годов. Этюды совершенно иного стиля и плана из области социальной психологии далекого и недавнего прошлого, где продуманность и отточенность каждой детали достигает высшего совершенства, мы видим в ‘Отрывках из воспоминаний — своих и чужих’. Здесь в первом отрывке — ‘Старые портреты’ — выразился в последний раз глубокий интерес Тургенева к социально-психологическим явлениям XVIII века, ощущаемый уже в ‘Записках охотника’, а во втором отрывке — ‘Отчаянный’ — нашел свое завершение тип ‘дворянского отщепенца’, давший когда-то Петра Петровича Каратаева, Чертопханова, Веретьева, но в лице Миши Полтева духовно измельчавший и разложившийся. Всё это свидетельствует о том, что творческие силы писателя ко времени его болезни и смерти не только не были исчерпаны, не шли на убыль, но были оборваны на пороге новых достижений.
Вместе с тем Тургенев ясно чувствовал и понимал, что его жизненные, физические силы клонятся к концу. Ожидание приближающейся смерти, о которой он так много думал с молодых лет, влекло его к размышлениям о смысле жизни и смерти, о проявлениях личной и общественной психологии, о прошлом и настоящем человеческого общества, к размышлениям на темы искусства и морали, к попыткам прозрения в будущее и т. д. Эти размышления, подводившие итог всему жизненному опыту, всему философскому, нравственному, общественному развитию писателя, нашли выражение в совершенно своеобразном, единственном в своем роде в русской литературе, цикле ‘Стихотворений в прозе’, или, как называл их сам автор, ‘Senilia’ — старческие раздумья. Эти маленькие, глубоко личные и одновременно обобщенно философские, полные художественной прелести, лирические произведения, из которых около двух пятых (32 из 83) остались неизданными при жизни Тургенева и увидели свет лишь почти через полстолетия после его смерти, в настоящем издании подвергнуты всестороннему исследованию в текстологическом, жанровом, стилистическом и историко-литературном отношениях.
Второй раздел включает переводы ‘Легенды о св. Юлиане Милостивом’ и ‘Иродиады’ Г. Флобера, а также незавершенное предисловие к этим переводам. Интерес Тургенева к своеобразным тематическим и стилистическим опытам его друга Г. Флобера, а также и его желание испытать свои силы в труднейшем художественном задании передачи их на русский язык выразились в этих переводах, имевших в глазах русского писателя важное самостоятельное творческое значение.
Третий раздел составляют статьи и рецензии 1859—1881 гг. (см. о них во вступительной статье к этому разделу).
В четвертом разделе (‘Корреспонденции’) содержится, в частности, газетное сообщение об оперном творчестве композитора В. Н. Кашперова и о постановке его оперы ‘Мария Тюдор’ в Милане (1860), атрибуция этой заметки, как несомненно написанной Тургеневым, вместе с тем решает и вопрос о статье ‘Сочинения Д. В. Давыдова’ (‘Отечественные записки’, 1860), ошибочно приписанной Тургеневу М. О. Гершензоном (см. об этом: Т, Сочинения, т. 12,с. 524-525).
Пятый раздел составляют предисловия, особый вид литературно-критических выступлений Тургенева. Они написаны преимущественно к переводам на иностранные языки наиболее значительных произведений русских писателей (предисловия к французским переводам ‘Мцыри’ Лермонтова, ‘Двух гусаров’ Л. Н. Толстого, к английскому переводу ‘Истории одного города’ Салтыкова-Щедрина) или, наоборот, к переводам на русский язык произведений зарубежных писателей (предисловия к роману М. Дюкана ‘Утраченные силы’, к ‘Германии’ Г. Гейне и др.).
В шестой раздел — Приложения — входят конспекты ‘Старых портретов’, ‘Отчаянного’, ‘Песни торжествующей любви’ и первоначальная редакция ‘Образчика старинного крючкотворства’.
Из произведений настоящего тома в издание 1880 года (т. 1) — последнее, подготовленное к печати целиком самим Тургеневым,— вошли лишь переводы двух легенд из Флобера. Другие произведения — ‘Отрывки из воспоминаний — своих и чужих’, ‘Песнь торжествующей любви’, ‘Клара Милич’, ‘Стихотворения в прозе’ (первый раздел) — были включены в т. 9 ‘посмертного’ издания сочинений Тургенева (Глазунова, 1883). Однако эта публикация не может служить основой для текста настоящего тома, так как не все произведения были пересмотрены самим автором. Те из них, которые он сам успел подготовить, напечатаны по этому источнику в предшествующих томах настоящего издания. Остальные же (перечисленные выше) предназначались Тургеневым для следующего, десятого тома нового издания (см. письмо его к А. В. Топорову от 9 (21) января 1883 г.) или для девятого — по усмотрению издателя (‘…или, может быть, Глазунов пожелает присоединить всё это к 9-му тому, который довольно тонок? Это от него зависит?’ — писал Тургенев в том же письме). Глазунов так и поступил, но нет никаких данных, которые указывали бы на участие Тургенева в подготовке этих вещей к печати (см.: Клеман М. К. Рудин. К истории создания.— В кн.: И. С. Тургенев. Рудин. Дворянское гнездо. Academia, M., Л., 1933, с. 459—464, Т, СС, т. 8, с. 555—556, наст. изд., т. 5, с. 384). Поэтому перечисленные выше произведения печатаются по первым публикациям.
Что же касается статей и рецензий, корреспонденции и предисловий, то Тургенев почти никогда не включал их в издания своих сочинений (не считая предисловий к изданиям 1865, 1874 и 1880 годов, имевших временное значение и не повторявшихся). Исключение составляют те из них, которые вошли в том 1 издания И. И. Глазунова (1883 г.), появившийся после смерти Тургенева, но были отобраны, очевидно, им самим. А именно: ‘Пергамские раскопки’ и (Предисловие к публикации ‘Из пушкинской переписки. Три письма’). В связи с этим статьи и рецензии, корреспонденции и предисловия печатаются также по первым публикациям.

——

Тексты произведений, входящих в настоящий том, подготовили и комментарии к ним составили: М. П. Алексеев (‘О книге А. Больца’), М. П. Алексеев, И. В. Алексеева (‘Стихотворения в прозе’), А. И. Батюто (<Предисловие к 'Стихотворениям А. А. Фета, 1856 г.'>), И. А. Битюгова (‘Перепелка’, ‘Образчик старинного крючкотворства. Письмо к издателю (‘Русского архива’)’, <Предисловие к 'Дневнику девочки' С. Буткевич>), Г. Я. Галаган (‘Krilof and his Fables. By W. B. S. Balston’), Г. Я. Галаган, И. С. Никитина ((Предисловие к французскому переводу повести Л. Н. Толстого ‘Два гусара’), <Предисловие к очерку А. Бадена 'Un roman du comte Tolsto' ('Роман графа Толстого')>), М. И. Гиллельсон (<Перевод 'Демона' на английский язык>), Т. П. Голованова (От переводчика. (Предисловие к переводу ‘Украинских народных рассказов’ Марко Вовчка), (О композиторе В. Н. Кашнерове)), Р. М. Горохова, Г. Ф. Перминов (‘Первое представление оперы г-жи Виардо в Веймаре’), П. Р. Заборов (‘Легенда о св. Юлиане Милостивом’, ‘Иродиада’, ‘Предисловие (к переводу романа Максима Дюкана ‘Утраченные силы’)’), Н. В. Измайлов ((Предисловие к французскому переводу стихотворений Пушкина), (Новые письма А. С. Пушкина. От издателя), (Предисловие к публикации: ‘Из пушкинской переписки. Три письма’), (Предисловие к французскому переводу неизданной главы из ‘Капитанской дочки’)), Е. И. Кийко (‘Обед в Обществе английского Литературного фонда. (Письмо к автору статьи ‘О Литературном фонде’)’, (Предисловие к изданию сочинений 1865 г.), ‘Предисловие (к переводу ‘Волшебных сказок’ Шарля Перро)’, (Предисловие к изданию сочинений 1874 г.)), Д. М. Климова, Т. А. Лапицкая (<Предисловие и послесловие к очерку И. Я. Павловского 'En cellule. Impressions d'un nihiliste' ('В одиночном заключении. Впечатления нигилиста')>), Л. И. Кузьмина (Заметка <о статуе Ивана Грозного М. Антокольского>), Ю. Д. Левин (‘History of a Town. Edited by M. E. Saltykoff’), H. H. Мостовская (<Предисловие к переводам повестей Г. Флобера 'Легенда о св. Юлиане Милостивом' и 'Иродиада'>), И. И. Мостовская, Г. Ф. Перминов (‘Пятьдесят недостатков ружейного охотника и пятьдесят недостатков легавой собаки’, ‘Пергамские раскопки’), А. Б. Муратов (‘Песнь торжествующей любви’, примечания), Л. Н. Назарова (‘Старые портреты’, ‘Отчаянный’, ‘Клара Милич’, <Предисловие к французскому переводу 'Драматических произведений Александра Пушкина'>, ‘Предисловие <к изданию Сочинений 1880 г.>‘), Л. Н. Назарова, Г. Ф. Перминов (‘Из-за границы. Письмо первое’), Н. С. Никитина ((Предисловие к французскому переводу поэмы M. Ю. Лермонтова ‘Мцыри’)), Т. И. Орнатская (<Предисловие к 'Русским народным сказкам в стихах' А. Брянчанинова>), М. Б. Рабинович (‘Alexandre III’, (Письма о франко-прусской войне)), Л. И. Ровнякова (<Предисловие к немецкому переводу 'Отцов и детей'>, <Предисловие к переводу книги Г. Гейне 'Германия. Зимняя сказка'>, Г. В. Степанова (Предисловие <к переводу 'Очерков и рассказов' Леона Кладеля>), Е. М. Хмелевская (<Предисловие к очерку Н. В. Гаспарини 'Фиорио'>, ‘Песнь торжествующей любви’ — текст и конспекты).
Редакторы тома Н. В. Измайлов, Л. Н. Назарова.
Вводная статья к примечаниям написана Н. В. Измайловым при участии Л. Н. Назаровой. Вступительная заметка к ‘Статьям и рецензиям’ — Л. Н. Назаровой.
В подготовке тома к печати принимали участие Е. М. Лобковская и Т. Б. Трофимова.

СТАТЬИ И РЕЦЕНЗИИ

Литературно-критическая деятельность Тургенева в конце 1850-х — начале 1880-х годов не была столь интенсивной, как в более ранний период его творчества. В 1840-х годах и до середины 1850-х годов Тургенев писал в основном такого рода рецензии, которые фактически являлись статьями. Они имели существенное значение для понимания как литературно-эстетических воззрений самого писателя, так и, в известной степени, позиций ‘Современника’, в котором Тургенев сотрудничал в то время.
Иной, нередко случайный, характер имеют статьи и рецензии, относящиеся ж рассматриваемому периоду. Статей в собственном смысле этого слова в конце 1850-х — начале 1880-х годов Тургенев написал всего четыре (‘Обед в Обществе английского Литературного фонда’, 1858, ‘Пятьдесят недостатков ружейного охотника и пятьдесят недостатков легавой собаки’, 1876, (Предисловие к переводам повестей Г. Флобера ‘Легенда о св. Юлиане Милостивом’ и ‘Иродиада’), 1877, ‘Alexandre III’, 1881).
Статьи, написанные в этот период, обычно очень невелики по размеру, но разнообразны в жанровом отношении. Это — краткие отзывы Тургенева об английских переводах произведений русских писателей (Крылова, Салтыкова-Щедрина, Лермонтова) {См.: Алексеев М. П. И. С. Тургенев — пропагандист русской литературы на Западе.— В кн.: Труды отдела новой русской литературы, I. M., Л., 1948, с. 53, 70—71.} и о книге немецкого писателя А. Больца, отклик на произведение искусства (о статуе Ивана Грозного М. М. Антокольского), театральная рецензия (‘Первое представление оперы г-жи Виардо в Веймаре’).
Неоднократно делались попытки доказать принадлежность Тургеневу ряда рецензий, относящихся к 1859 г. и помещенных в ‘Отечественных записках’ с подписью ‘Т. Л.’ (на ‘Очерки и рассказы И. Т. Кокорева’, ‘Провинциальные воспоминания’ И. Селиванова и роман Г. В. Кугушева ‘Постороннее влияние’) {См.: Белецкий А. И. Из материалов для изучения И. С. Тургенева (Центрархив, Документы, с. 39—41), Розенкранц И. С. И. С. Тургенев. Сочинения, т. 12.— Slavia, 1938, т. 16, No 1, s. 117-118.}. Неубедительность этих атрибуций достаточно обоснована Г. В. Степановой и Н. Н. Мостовской {См.: О приписываемых Тургеневу статьях 1850-х годов.— Т сб, вып. 3, с. 100—106.}.
Имеются свидетельства самого Тургенева, а также его современников о задуманных, но оставшихся неосуществленными литературно-критических произведениях. В частности, из письма Тургенева к Е. М. Феоктистову от 11(23) ноября 1860 г. известно, что писатель обещал в ‘Русскую речь’ (изд. Е. В. Салиас и Е. М. Феоктистова) статью ‘Русские в Париже’, в которой собирался изобразить своих соотечественников ‘если не с сатирической, то с критической точки зрения’. Эта статья, однако, не была написана Тургеневым.
О том, что в журнале ‘Русское слово’ будет опубликована в 1860 г. статья ‘Кольцов и Бернс’ {Характеристику Кольцова и Бернса Тургенев дал впоследствии, 7(19) октября 1866 г., в письме к В. Рольстону. Писатель выразил здесь свое мнение об этих поэтах, которое, очевидно, ранее он предполагал изложить в более развернутом виде в форме статьи.}, задуманная Тургеневым, извещала редакция этого журнала (см.: Рус Сл, 1860, No 3, первая страница обложки). Эту статью Тургенев также не написал. »Кольцов и Бернc’ — даже не начат’,— сообщал он Е. М. Феоктистову 19(31) июля 1860 г.
На обложке одной из парижских тетрадей Тургенева сделан перечень его работ, который по содержанию может быть датирован 1871 г. В этом списке наряду с художественными значатся и литературно-критические произведения, задуманные Тургеневым, но не написанные им. К их числу относятся следующие (под номерами 3, 4 и 6 в списке): статья о ‘дроздах’, Приметы для Вас<ильева> {Обе эти статьи, по-видимому, должны были быть ‘охотничьего’ характера. П. П. Васильев (псевдоним П. Библиограф, 1840 или 1843—1883) — казанский библиограф и краевед, автор работ о Тургеневе. Известны пять писем Тургенева к Васильеву (1869—1881) и два письма Васильева к Тургеневу (1869, 1879), хранящиеся в Bibl Nat (фотокопии — в ИРЛИ). См. также: Васильев М. А. Из переписки казанского литератора П. П. Васильева.— Уч. зап. Казанского гос. пед. ин-та. Исторпч. ф-т, вып. 4, Казань, 1941, с. 180, ПД, Описание, No 407, с. 42, Т, ПСС и П, Письма, т. 8, с. 579.} и Письмо о ‘Princesse Georges’ {Пьеса А. Дюма-сына (1824—1895), написанная им в 1871 г.} (см.: Bibl Nat, Slave 86, фотокопия — ИРЛИ, P. I, оп. 29, No 254).
В течение нескольких лет Тургенев собирался обработать в форме статьи свои лекции о Пушкине, прочитанные в Петербурге в 1860 г. Частично эти лекции были использованы писателем в 1862 г. в предисловии к французскому переводу драматических произведений поэта (см. наст. том, с. 333—338, ‘История русской критики’, т. 1, М., Л., 1958, с. 523), а в 1869 г. в ‘Воспоминаниях о Белинском’ (наст. изд., т. 11). Тем не менее Тургенев не оставлял намерения написать статью о Пушкине, о чем свидетельствует, в частности, его письмо к M. M. Стасюлевичу от 21 января (2 февраля) 1878 г. Замысел этой статьи в какой-то мере был осуществлен в речи Тургенева по поводу открытия памятника Пушкину в Москве в 1880 г. (наст. изд., т. 12). Среди неосуществленных статей Тургенева 1875—1880 гг. три он собирался посвятить французским писателям. О его статье о бр. Гонкурах, предназначавшейся для ‘Вестника Европы’, известно из письма к Э. де Гонкуру от 5(17) мая
1875 г. В другом письме — к M. M. Стасюлевичу от 15(27) июля
1876 г.— Тургенев обещал для того же журнала статью о Жорж Санд. А для ‘Нового обозрения’ предполагал написать статью о подписке на памятник Флоберу, о чем писал 1(13) декабря 1880 г. А. И. Урусову, принимавшему деятельное участие в создании этого журнала.
Наконец, в начале 1881 г. Тургенев собирался написать статью-некролог, посвященную Ф. М. Достоевскому и А. Ф. Писемскому (первый из них умер 21 января, второй —23 января). Об атом неосуществленном замысле известно из писем Тургенева к А. Н. Пы-пину от 4(16) и 6(18) февраля 1881 г. Еще об одном нереализованном замысле писателя — статье о М. А. Бакунине см.: Окунев Б. Г. Тургенев и литературный сборник ‘Отклик’ (Русская литература, 1968, No 1. с, 186—187).

ОБЕД В ОБЩЕСТВЕ АНГЛИЙСКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ФОНДА

(Письмо к автору статьи ‘О литературном фонде’)

Впервые опубликовано: Б-ка Чт, 1859, No 1, отд. II, с. 81—86, с подписью: Ив. Тургенев.
В собрание сочинений впервые включено в издании: Т, Соч, 1891, т. 10, с. 232—239.
Автограф неизвестен.
Печатается по тексту первой публикации.
В 1857 г. А. В. Дружинин предложил образовать в России Общество для пособия нуждающимся литераторам и ученым. Свою точку зрения на характер деятельности такого Общества он изложил в статье, напечатанной в ‘Библиотеке для чтения’ (1857, No 11, отд. 3, с. 1—28). Желая заручиться поддержкой широкой публики, Дружинин 10(22) августа 1858 г. обратился к Тургеневу с просьбой рассказать русским читателям о существовавшем уже английском литературном фонде: ‘На днях читал я где-то, что Вы, в бытность свою в Лондоне, присутствовали на обеде учредителей literary fund <...> Не возьметесь ли Вы, в свободный вечер, описать (в виде частного письма, путевой заметки и т. п.) обед, на котором Вы были <...> Мне помнится, что прошлый год Вас интересовала мысль о нашем литературном фонде. Теперь она начинает осуществляться, и толчок со стороны такого лица, как Вы, еще более подготовит публику к знакомству с вопросом’ (Т и круг Совр, с. 213— 214).
В ответном письме от 25 августа (6 сентября) 1858 г. Тургенев сообщил, что он исполнит просьбу Дружинина. ‘Я рад содействовать успеху такого доброго дела, каково основание Фонда у нас,— писал он,— и мне еще приятнее было бы, если б Фонд этот основался дружным и бескорыстным участием литераторов, а не по милости какого-нибудь капризного мецената’.
Литературный фонд был учрежден в Петербурге в 1859 г. Устав Общества был составлен А. П. Заблоцким-Десятовским и К. Д. Кавелиным. 8(20) ноября 1859 г. Тургенев в числе прочих был избран членом первого комитета Общества, председателем которого стал Ег. П. Ковалевский. На протяжении своей жизни Тургенев восемь раз избирался членом комитета и неизменно принимал участие в литературных чтениях в пользу Общества, Первое литературное чтение происходило 10 января ст. ст. 1860 г., в зале Пассажа. Тургенев выступил с речью ‘Гамлет и Дон-Кихот’, Деятельность Дружинина в качестве основателя Литературного фонда охарактеризована Тургеневым в статье ‘Памяти А. В. Дружинина’ (см. наст. изд., т. 12) {Ср.: Гаевский В. П. Дружинин как основатель Литературного фонда.— В кн.: XXV лет. Сборник Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым. СПб., 1884, с. 423—434.}.
Стр. 253. ...обед ~ на котором я присутствовал…— Обед этот состоялся 23 апреля ст. ст. 1858 г. в лондонском ресторане ‘Freemason’s Tavern’ (см.: Mrime, II, 8, p. 514).
…какой-то джентльмен…— Официальной датой создания Литературного фонда считается 18 мая 1790 г., когда благодаря энергичным действиям Давида Вильямса (им же выдвинута была еще в 1773 г. самая мысль об этом) удалось собрать необходимый капитал для создания фонда. С 1818 года Литературный фонд стал называться Королевским литературным фондом (Royal Literary Fund).
…под председательством лорда Пальмерстона…— Пальмерстон (Palmerston) Генри Джон Темпл (1784—1865) — английский консервативный государственный деятель, премьер-министр с 1855 по 1865 г. (за исключением 1858—1859 гг.).
…г-на Монктона Мильнса…— Монктон Милнc (Milnes) лорд Хаутон (1809—1885) — английский политический деятель и поэт, с которым Тургенев познакомился в 1856 г. во время своего пребывания в Лондоне (см. письмо Тургенева к Милнсу от 28 февраля (12 марта) 1858 г. и примеч. к нему, см. также: Партридж М. Новые материалы для изучения круга английских друзей Тургенева.— В кн.: Сравнительное изучение литератур. Л., 1976, с. 441—449).
Стр. 254. ...г-на Ривса…— Тургенев, очевидно, имеет в виду английского журналиста Генри Рива (Henry Reeve, 1813—1895), который был издателем ‘Эдинбургского обозрения’ с 1855 по 1895 г.
Теккерей (Thackerey) — Уильям Мейкпис (1811—1863), английский романист. Тургенев был представлен Теккерею во время его пребывания в Лондоне в мае 1857 г. (см.: письмо Тургенева к П. В. Анненкову от 27 июня (9 июля) 1857 г.).
Диккенса тоже не было…— О взаимоотношениях Чарлза Диккенса с комитетом Королевского литературного фонда см.: Fielding K. J. Dickens arid the Royal Literary Fund — 1858.— The Rewiew of English Studies, v. 6, N 24, October 1955, p. 383—394.
Комитет возразил ему брошюрой (по-английски: памфлетом)… — Речь идет о специальной брошюре, вышедшей под названием: Royal Literary Fund. A Summary of Facts, Drown from Records of the Society, and Issued by the Committee in Answer to Allegetions Contained in a Pamphlet entitled ‘The Case of Reformers of the Literary Fund: Stated by Charles W. Dilke, Charles Dickens and John Forster’. Together with a Report of the Proceedings at the last Annual Meeting, March 12, 1858 (Королевский литературный фонд. Материалы, извлеченные из отчетов Общества и изданные Комитетом в ответ на заявления, содержащиеся в памфлете под названием ‘Дело о реформаторах Литературного фонда. Изложение Чарлза У. Дилка, Чарлза Диккенса и Джона Форстера’. Вместе с протоколами последнего годичного собрания, 12 марта 1858).
…по милости последней войны…— Речь идет о Крымской войне 1853—1856 гг., одним из главных организаторов которой был Пальмерстон, требовавший захвата Севастополя и отторжения ряда областей Российской империи.
Дизраели (Disraeli) — Бенджамин, с 1876 г. лорд Биконсфилд (1804—1881) — английский консервативный государственный деятель и писатель. Тургенев познакомился с ним во время пребывания в Лондоне в мае 1857 г. (см.: письмо Тургенева к П. В. Анненкову от 27 июня (9 июля) 1857 г.).
Стр.. 255. Фан de Вейер — Сильвен (1802—1874), занимал пост посланника в Лондоне с 1832 до 1867 г.
..наследник громадного именья герцогов Бриджватерских…— На обеде Литературного фонда присутствовал, очевидно, маркиз Стеффорд (Stafford), наследник герцога Вриджватерского.
…за излишнюю угодливость соседнему правительству подать в отставку…— После покушения на жизнь Наполеона III, произведенного в январе 1858 г. итальянцем Орсини, Пальмерстон, будучи премьер-министром, предложил провести в Англии билль, о заговорах, угрожавший прежде всего деятелям, революционной, эмиграции, пользовавшимся в Англии правом убежища. Недовольство, возникшее внутри страны в связи с тем, что в действиях Пальмерстона усмотрели, с одной стороны, сервилизм по отношению к Наполеону III, а с другой — посягательство на демократические свободы, вынудило его уйти в отставку.
…королевы Виктории… — Виктория (1819—1901) была королевой Великобритании с 1837 по 1901 г.
…о принце Альберте…— Альберт (Франц Август Карл Эммануил) (1819—1861) — муж королевы Виктории с 1840 г.
Стр. 256. ...Фокс, Питт и Шеридан…— Тургенев называет имена английских политических и государственных деятелей, прославившихся ораторским мастерством: Фокс (Fox) Чарлз Джеймс (1749—1806), Питт (Pitt) Младший, Уильям (1759—1806), Шеридан (Sheridan) Ричард Брински (1751—1816), автор комедии ‘Школа злословия’ (1777).
Известный геолог Мурчисон…— Родерик Импи Мурчисон (Murchison) (1792—1871), баронет, один из авторов капитального труда по геологии Европейской части России (‘The Geology of Russia in Europe and the Ural mountains’, 1845), во время Крымской войны выступал в защиту России и против войны с ней.
Кризи ~ написал небольшую книжку о самых замечательных сражениях, начиная с Марафона.— Эдвард Шеферд Кризи (1812—1878) — профессор истории Лондонского университета. Книга, которую имеет в виду Тургенев, вышла первым изданием в 1851 г. в Лондоне под названием: ‘Fifteen Desisive Battles of the World’. В районе древнегреческого поселения Марафон 13 сентября 490 г. до н. э. произошло сражение, в котором греческие войска под командованием полководца Мильтиада победили более многочисленную персидскую армию.
Стр. 257. ...пришлось ему отвечать небольшим заученным спичем…— Проспер Мериме писал по этому поводу 8 мая н. ст. 1858 г.: ‘Меня пригласили на обед Литературного фонда, под председательством лорда Пальмерстона, в момент, когда нужно было идти, я получил предупреждение, что должен быть готов произнести речь, так как предполагается, что имя мое будет названо в тосте за литературу европейского континента. Я говорил глупости на плохом английском языке в течение доброй четверти часа, перед сборищем трех сотен литераторов или ‘читающих себя таковыми’ (Mrime, II, 8, р. 514—515).
…даже щедростью не походил он на Мецената…— Гай Цильний Меценат, римский государственный деятель I в. до н. э., щедрый покровитель поэтов. Так, он спас Вергилия от разорения, а Горацию подарил одно из своих поместий. Имя Мецената стало нарицательным.
Гарпагон — главное действующее лицо комедии Мольера ‘Скупой’ (1668).

ЗАМЕТКА <О СТАТУЕ ИВАНА ГРОЗНОГО М. АНТОКОЛЬСКОГО>

Впервые опубликовано: СПб Вед, 1871, 19 февраля, No 50, с подписью: И в. Тургенев.
В собрание сочинений впервые включено в издании: Т, Соч, 1891, т. 10, с. 239—243.
Автограф неизвестен.
Печатается по тексту первой публикации.
Знакомство Тургенева с M. M. Антокольским произошло 14(26) февраля 1871 г. в Петербурге, в мастерской скульптора, только что завершившего в глине скульптуру ‘Иван Грозный’, В тот же день в письме к П. Виардо он восторженно отозвался как о скульптуре, так и о ее создателе.
Об обстоятельствах первой встречи с Тургеневым рассказал и Антокольский в своих записках ‘Из автобиографии’: ‘Наконец, дождался великого дня, когда бросил стек и сказал: ‘Довольно’, В этот день первый, кто пришел в мастерскую, был И. С. Тургенев. Я сейчас узнал его по фотографической карточке, имевшейся у меня в альбоме. ‘Юпитер!’ — было первое мое впечатление. Его величественная фигура, полная и красивая, его мягкое лицо, окаймленное густыми серебристыми волосами, его добрый взгляд имели что-то необыкновенное, он напоминая дремлющего льва: одним словом, Юпитер. Я глазам своим не верил, что передо мною стоит — нет, вернее, что я стою перед Иваном Сергеевичем Тургеневым. Я боготворил его…’ (Антокольский, с. 953).
Статья о скульптуре ‘Иван Грозный’ была написана Тургеневым 18 февраля (2 марта) 1871 г. и на следующий день напечатана в ‘С.-Петербургских ведомостях’ (No 50). Первым по времени откликом на это произведение была статья В. В. Стасова в No 44 ‘С.-Петербургских ведомостей’ от 13 февраля ст. ст. 1871 г. под названием ‘Новая русская скульптура’, где критик назвал скульптуру Антокольского ‘капитальным художественным произведением’, которое, по его мнению, ‘начинает собою новую эру русской скульптуры’.
Начало популярности скульптуры ‘Иван Грозный’ сам автор связывает с появлением в печати откликов на нее Тургенева и Стасова: ‘…после посещения И. С. Тургенева появилась его сочувственная заметка, возбудившая немало интереса. В. В. Стасов тоже горячо откликнулся. И затем народ хлынул в мою мастерскую’ (см.: Антокольский, с. 953). О том же свидетельствует ученик Антокольского И. Я. Гинцбург, который в это время, жил вместе со скульптором и помогал ему в работе над его новым произведением — ‘лепил орнаменты на кресле (Ивана Грозного) по рисункам академика Солнцева’ (Гинцбург И. Я. Статуя Ивана Грозного.— Искусство, 1936, No 2, с. 122). Вслед за статьями Тургенева и Стасова в газетах и журналах появился целый ряд отзывов о скульптуре Антокольского. В подписанном ‘Гамаббит’ (псевдоним А. Е. Ландау) ‘Петербургском письме’ была упомянута ‘Заметка’ Тургенева (см.: День, 1871, No 12, 19 марта). Вопросы, поставленные в ‘Заметке’ Тургенева, занимали и корреспондента ‘С.-Петербургских ведомостей’ (1871, No 64, 5(17) марта, см. также No 46 от 15 февраля за тот же год).
Знакомство Тургенева со скульптурой Антокольского послужило началом их многолетней дружбы. Существует немало свидетельств того, что Тургенев высоко ценил творчество Антоколь’ ского, одно из них — воспоминания П. А. Кропоткина, который писал: ‘…когда он (Тургенев) увидал в Антокольском действительно великого художника, он с восторгом говорил о нем. ‘Я не знаю, встречал ли я в жизни гениального человека или нет, но если встретил, то это был Антокольский’,— говорил мне Тургенев’ (Кропоткин П. А. Записки революционера. М., 1966, с. 376). О скульптуре ‘Последний вздох’ (‘Голова Христа на кресте’, 1878) Тургенев писал 11(23) февраля 1878 г. M. M. Стасюлевичу: ‘Это вещь бессмертная’. Антокольскому Тургенев заказал надгробный памятник для могилы Н. В. Ханыкова (см. письмо к Антокольскому от 21 июня (3 июля) 1879 г.).
Тургенев, в свою очередь, был для Антокольского высшим авторитетом и первым советчиком в вопросах искусства: с ним скульптор обсуждал вопрос о возможно лучшем размещении своей скульптуры на Всемирной выставке в Париже в 1878 г. (см. письмо от 7(19) апреля 1878 г.), его просил отредактировать различные деловые бумаги и письма (см. письма от 7 или 14(19 или 26) января 1879 г., 7(19) января 1881 г.), к нему обращался с просьбой выбрать наиболее удачный библейский текст к горельефу ‘Последний вздох’ (см. письмо от 7(19) апреля 1878 г.).
Большое значение придавал Антокольский своей работе над бюстом Тургенева, ‘…первая моя работа в Париже будет бюст Тургенева’,— писал он С. И. Мамонтову 23 сентября 1877 г. (Антокольский, с. 330). В процессе работы над бюстом между скульптором и писателем возникали серьезные споры об искусстве (см. письмо от 7 или 14 (19 или 26) января 1879 г.). Их связывало, кроме того, большое общее дело по популяризации русского искусства во Франции: именно Тургенев и Антокольский в 1877 г. явились инициаторами и главными организаторами Общества взаимного вспоможения и благотворительности русских художников в Париже (см.: Кузьмина Л. И. Тургенев и ‘Русская касса взаимного вспоможения в Париже’.— Т сб, вып. 3, с. 254—261).
4(16) сентября 1883 г., сообщая в письме к Стасову о смерти Тургенева, Антокольский писал: ‘Многие потеряли в нем многое, а я больше всех’ (Антокольский, с. 513).
Стр. 260….царь с ног до головы…— Слова Лира из 6 сцены IV акта трагедии Шекспира ‘Король Лир’ (1608).
…родился в 1842 году…— Неточность: M. M. Антокольский родился 21 октября 1843 г.
Стр. 261. В 1864 году ~ получил серебряную медаль.— За горельеф из дерева ‘Еврей-портной, вдевающий у окна нитку в иголку’ (1864) Антокольский получил малую серебряную медаль от Академии художеств (см.: Антокольский, с. XII и 908).
Первым, вполне серьезным ~ ‘Христос и Иуда’…— Имеется в виду барельеф ‘Поцелуй Иуды’ (1867), первый экземпляр которого приобрел И. Н. Крамской (см.: Антокольский, с. 925).
…он получил заказ ~ из бронзы.— Александр II, посетив мастерскую Антокольского, заказал скульптуру бронзовый отлив ‘Ивана Грозного’ для Эрмитажа (см.: Антокольский, с. XXII).
…фигура Вольтера в Париже ~ тоже из мрамора.— Статуя Вольтера работы Ж. А. Гудона (1781) известна во многих вариантах: один из них, подаренный скульптором родственникам Вольтера, был передан ими театру Comdie-Franaise в Париже, другой — отправлен в Россию (хранится в Государственном Эрмитаже в Ленинграде).

HISTORY OF A TOWN. Edited by M. E. Saltykoff

Впервые опубликовано: The Acadelmy (Лондон), 1871, No 19, March 1, p. 151—152, с подписью: Ivan Tourguneff. Перепечатано’ Рус Пропилеи, т. 3, с. 219—222. Первый русский перевод: Книжки Недели, 1897, апрель, с. 8—10 {Другой русский перевод (H. M. Гутьяра) с цензурными изъятиями: Орловский вестник, 1899, No 115, 1 мая, с. 2, перепечатан: СПб Вед, 1899, No 119, 4(16) мая, с. 1.}.
В собрание сочинений впервые включено в издании: Т, Сочинения, т. 12, с. 169—172.
Автограф неизвестен.
Печатается по тексту первой публикации.
Отношение Тургенева к M. E. Салтыкову-Щедрину претерпело значительную эволюцию. В пору издания сатириком ‘Губернских очерков’ (1856—1857) взгляд Тургенева на его творчество был резко отрицательным, ‘…если г. Щедрин имеет успех,— писал Тургенев 8(20) марта 1857 г. Е. Я. Колбасину,— то, говоря его словами, писать уже не для че. Пусть публика набивает себе брюхо этими пряностями’. На следующий день он сообщал П. В. Анненкову свое впечатление от ‘Губернских очерков’: ‘А г. Щедрина я решительно читать не могу <...> Это грубое глумление, этот топорный юмор, этот вонючий канцелярской кислятиной язык…’ (см. также письма к В. П. Боткину от 17 февраля (1 марта) 1857 г. и к Л. Н. Толстому от 25 ноября (7 декабря) 1857 г.).
В 1860-е годы отношение Тургенева к Щедрину постепенно меняется, он признает значение творчества сатирика и пишет в ‘Воспоминаниях о Белинском’ (1869), перечисляя лучших писателей этого времени: ‘Как бы порадовался он (Белинский) поэтическому дару Л. Н. Толстого, силе Островского, юмору Писемского, сатире Салтыкова, трезвой правде Решетникова!’ (наст. изд., т. 11).
‘История одного города’ с первых же ее очерков вызвала восхищение Тургенева. 27 января (8 февраля) 1870 г. он писал Анненкову: ‘Во втором нумере ‘Отечественных записок’ я уже успел прочесть продолжение ‘Истории одного города’ Салтыкова и хохотал до чихоты. Он нет, нет, да и заденет меня {Б. И. Покусаев считал, что Тургенев обнаружил в главе ‘Войны за просвещение’ обличение той самой ‘цивилизации’, которую он пропагандировал устами Потугина в ‘Дыме’ (Покусаев Е. И. Революционная сатира Салтыкова-Щедрина. М., 1963, с. 55). По мнению А. П. Могилянского, Тургенев нашел в этой главе скрытое пародирование некоторых страниц ‘Призраков’ (см.: Т, ПСС и П, Письма, т. 8, с. 498).}, но это ничего не значит: он прелестен’. В письме к И. П. Борисову от 1(131 апреля 1870 г. Тургенев называет ‘Историю одного города’ ‘преуморительной вещью’.
В том же году в письме от 30 ноября (12 декабря) к Салтыкову, который прислал ему ‘Историю одного города’, Тургенев высказал некоторые суждения, получившие в дальнейшем развитие в английской статье: ‘Душевно благодарю Вас за память обо мне и за великое удовольствие, которое доставила мне Ваша книга: прочел я ее немедленно. Не говоря уже о прочих ее достоинствах, эта книга в своем роде драгоценный исторический материал, который ни одним нашим будущим бытописателем обойденным быть не должен. Под своей резко сатирической, иногда фантастической формой! своим злобным юмором напоминающей лучшие страницы Свифта, ‘История одного города’ представляет самое правдивое воспроизведение Одной из коренных сторон российской физиономии…’
В 1870—1880-е гг. Тургеневу были уже вполне ясны масштабы творчества Салтыкова-Щедрина, которому он писал 9(21) апреля 1873 г.: ‘Вы отмежевали себе в нашей словесности целую область, в которой Вы неоспоримый мастер и первый человек’, и 12(24) сентября 1882 г.: ‘…Вы Салтыков-Щедрин, писатель, которому суждено было провести глубокий след в нашей литературе — вот Вас И ненавидят — и любят, смотря кто’. ‘Как сатирик он не имеет себе равного’,— говорил Тургенев M. M. Ковалевскому о Салтыкове-Щедрине (Минувшие годы, 1908, No 8, с. 14), а в разговоре с С. Н. Кривенко в 1881 г. заметил о сатирике: ‘Знаете, что мне иногда кажется: что на его плечах вся наша литература теперь лежит’ (Революционеры-семидесятники, с. 236).
15(27) мая 1879 г. Тургенев прочел на литературно-музыкальном утре в пользу русской колонии в Париже ‘Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил’ {См. об этом в воспоминаниях А. Н. Луканиной.— Сев вестн, 1887, No 3, с. 64.}, а в 1881 г. явился Инициатором издания трех сказок Салтыкова-Щедрина во французском переводе {Ковалевский М. Воспоминания о И. С. Тургеневе.— Минувшие годы, 1908, No 8, с. 14.}.
27 февраля ст. ст. 1871 г., встретясь с Салтыковым-Щедриным в Петербурге на вечере в пользу французов, раненных во франко-прусской войне, Тургенев подарил ему оттиск своей статьи из ‘The Academy’. Этот эпизод настолько запомнился Салтыкову-Щедрину, что в конце жизни он рассказывал о нем Л. Ф. Пантелееву {Пантелеев Л. Ф. Воспоминания. М., 1958, с. 451—452.}.
Информация об опубликовании в ‘The Academy’ ‘небольшой статейки И. С. Тургенева по поводу книги Салтыкова (Щедрина) ‘История одного города» появилась в ‘Русском архиве’ (1872, No 3—4, столб. 776—777).

KRILOF AND HIS FABLES. By W. R. S. Ralston Third edition, greatly enlarged

Впервые опубликовано: The Academy, 1871, No 28, 15 July, p. 345, с подписью: Tonrguneff. Русский перевод: Книжки Недели, 1899, декабрь, с 13—15, Рус Арх, 1902, кн. 3, с. 569—570. Перепечатано: Рус Пропилеи, т. 3, с. 222—225.
В собрание сочинений впервые включено в издании: Т, Сочинения, т. 12, с. 172—173.
Автограф неизвестен.
Печатается по тексту и датируется по времени первой публикации.
Третье издание книги ‘Krilof and his Fables. By W. R. S. Ralston oi the British Museum. Third edition, greatly enlarged’ вышло в 1871 г., в Лондоне. Замысел перевода басен Крылова на английский язык возник у Рольстона, по-видимому, в 1868 г., когда он в журнале ‘Good Words’ (1868, No 1, 4,7) опубликовал ряд статей о русском баснописце. В письмах к Рольстону от 26 сентября (8 октября) и 19 ноября (1 декабря) 1868 г. Тургенев горячо одобрил это намерение Рольстона. Ознакомившись с книгой Рольстона, Тургенев дал высокую оценку ей в письме к переводчику от 22 января (3 февраля) 1869 г. и высказал ряд мыслей, позднее развитых им в рецензии: ‘Я только что с большим вниманием и живейшим интересом прочел любезно присланный Вами том Крылова. Он великолепен и не оставляет желать лучшего — ни в смысле перевода, ни с точки зрения издания… Точные и изящные переводы с русского на английский так редки, что на них необходимо обращать внимание публики’. Высокую оценку получил перевод в английской и русской критике {См.: The Athenaeum. 1869, No 2154, 6 february, p. 203—204, Saturday Review, 1869, 13 february, p. 222—223, Грот Я. К. О новом переводе Крылова.— В кн.: Сборник статей, читанных в Отделении русского языка и словесности императорской Академии наук. СПб., 1869, т. 6, с. 286. См. также: Alexeyev M. P. William Ralston and Russian Writers of the Later Nineteenth Century,— Oxford Slavonic papers, 1964, vol. 11, p. 87—88.}. Этот успех обусловил два переиздания книги. Готовясь к 3-му изданию, Рольстон писал Я. К. Гроту: ‘Я перевел более 50 басен Крылова и надеюсь вскоре предпринять дополненное издание без иллюстраций <...>, испортивших книгу’ (ЛО Архива АН СССР, ф. 137, оп. 3, ед. хр. 793, л. 12).
Стр. 268. ...у него больше оригинальной выдумки, чем у Лафонтена.— Лафонтен (1621—1695) — французский баснописец, соединивший в своем басенном творчестве античные образцы с народной традицией.
…добавленные им в этот сборник басни лишь послужили его украшением.— В специальном предисловии к 3-му издание’ Рольстон отмечал, что количество переведенных басен в этом издании но сравнению с каждым из предыдущих увеличено на 55. Среда вновь включенных басен были ‘Лев и Волк’, ‘Обезьяны’, ‘Ягненок’, ‘Крестьянин и лисица’, ‘Крестьянин и змея’, ‘Парнас’, ‘Лебедь, рак и щука’.
Коротенькое предисловие ~ сделаны добросовестно и даже с любовью.— Помимо ‘Предисловия к 3-му изданию’, переводам предшествовало общее предисловие, в котором Рольстон, давая высокую оценку басен Крылова, останавливается на прозаической форме собственных переводов басен в отличие от формы стихотворное бытовавшей в Западной Европе. Автор одной из рецензий на перевод Рольстона писал по этому поводу: ‘Ни один читатель не может не признать, что г. Рольстон поступил мудро, решив передавать в переводе точный смысл оригинала, не жертвуя смыслом басен в угоду ритма и рифм’ (The Athenaeum, 1869, No 2154, 6 february, p. 204). До перевода Рольстона были известны прозаические переводы нескольких басен Крылова на английский язык, выполненные Сатерлендом Эдвардсом (см.: Edvaids Sutherland. The Russians at home: unpolitical sketches. London, 1861). Текст ряда басен Рольстон сопроводил объяснительными примечаниями исторического и этнографического характера.
Стр. 269. ...Пишущий эти строки ~ никогда не собирался поведать миру.— О встрече с Крыловым Тургенев вспоминает также в очерке ‘Гоголь’, включенном в состав ‘Литературных и житейских воспоминаний’ (см. наст. изд., т. 11).
Мы слышали от очевидца ~ продолжал, спокойно сидеть под ней.— Этот же факт отмечается как реальный П. А. Плетневым (см.: Плетнев П. А. Жизнь и сочинения И. А. Крылова.— В кн.: Крылов И. Полное собрание сочинений. СПб., 1847, т. 1, с. 71 и в книге ‘Из жизни русских писателей. Рассказы и анекдоты’, СПб., 1882, с, 83).

О КНИГЕ БОЛЬЦА

Впервые опубликовано: СПб Вед, 1871, No 278, 6 октября, с подписью: И в. Тургенев. Перепечатано: Рус Пропилеи, т. 3, с. 226.
В собрание сочинений впервые включено в издании: Т, Сочинения, т. 12, с. 175.
Автограф неизвестен.
Печатается по тексту первой публикации.
Книга, рецензированная Тургеневым, имела следующее заглавие: Lehrgang der russischen Sprache fr Schul-Privat-und Selhstuntemcht, von A. Boltz. 4-te Auflage. Berlin, 1871. Автором ее является Аугуст Константин Больц (р. 1819). Свою педагогическую деятельность он начал в Гамбурге в Торговой школе, затем жил некоторое время в Петербурге, преподавая немецкий язык в военно-учебных заведениях. В 1852 г. Больц вернулся на родину и получил должность преподавателя русского языка в военной школе в Берлине. В том же году первым изданием вышел в свет его учебник русского языка, неоднократно затем переиздававшийся (последнее, пятое издание этого учебника вышло в 1884 г.). Эта книга являлась первым опытом приложения метода Робертсона к изучению русского языка иностранцами. ‘Д-р Август Больц, преподаватель в одном из кадетских корпусов в Берлине, учит своих соотечественников русскому языку тем же способом, какой издавна употребляется в Париже Робертсоном и у нас многими учителями в отношении к преподаванию английского языка,— отмечалось в газете ‘С.-Петербургские ведомости’ в рецензии на первое издание учебника Больца.— …учащиеся по методе Робертсона с самого первого урока читают, переводят, учат наизусть выбранный текст, составляют десятки новых фраз, пишут и сочиняют на иностранном языке’ (СПб Вед, 1853, No 119, 31 мая, с. 489—490). В первом издании учебника Больца за основу упражнений принят был русский,, текст ‘Тамани’ Лермонтова, в последующих — отрывки из ‘Повестей Белкина’ Пушкина. В книге дается сначала дословный перевод русского текста, потом перевод литературно обработанный, отдельные слова русского текста становятся также материалом для различных грамматических и стилистических экспериментов. Больц много переводил с русского языка. В 1855 г. в Берлине в его переводе вышел второй том ‘Записок охотника’ Тургенева (2-е изд., 1858), значительно уступавший по своим литературным достоинствам переводу первого тома, выполненному А. Видертом.
В переводе Больца вышло также ‘Слово о полку Игореве’, с комментарием и словарем к древнерусскому тексту (Berlin, 1854), при подготовке переиздания этого труда ему оказывал помощь Ф. И. Буслаев, прислав переводчику свою ‘Историческую хрестоматию’ (1861), что, может быть, имел в виду и Тургенев в своей рецензии. Однако это издание не осуществилось. Больцу принадлежит также полный перевод ‘Героя нашего времени’ Лермонтова (1859), стихотворные переводы из Лермонтова, Фета, Майкова, Тютчева (Beitrge zur Vlkerkunde aus Wort und Lied, Oppenheim, 1868), ряд критических работ о новой русской литературе, напечатанных в журнале ‘Magazin fr die Literatur des Auslandes’ и в 10-м издании ‘Энциклопедического словаря’ Брокгауза (Conversations-Lexikon, 1854) и др. Последние годы своей жизни Больц занят был исключительно изучением новогреческого языка и литературы. См. заметку о нем: Winkel zum H. J.— Zeitschrift fr slavische Philologie, 1962, Bd. 30, Hf. 1, S. 124—127.

<ПЕРЕВОД 'ДЕМОНА' НА АНГЛИЙСКИЙ ЯЗЫК>

Впервые опубликовано: СПб Вед, 1875, No 208, 8 августа, в отделе ‘Хроника’, с подписью: И в. Тургенев, с пометой после текста: ‘Париж. Июль 1875 г.’ и редакционной справкой: ‘Мы получили следующее письмо от И. С. Тургенева о новом переводе ‘Демона’ на английский язык’. Перепечатано: Рус Пропилеи, т. 3, с. 230.
В собрание сочинений впервые включено в издании: Т, Сочинения, т. 12, с. 176.
Автограф неизвестен.
Печатается по тексту первой публикации.
Переводчик — Стифен (Stephen) Александр Конди (1850—1908), английский дипломат, в 1877—1878 гг. атташе английского посольства в Петербурге. В письме от 8(20) марта 1877 г. Тургенев рекомендовал его Ю. П. Вревской: ‘Это очаровательный молодой человек, хорошо знающий русский язык (он опубликовал отличный перевод ‘Демона’ Лермонтова)…’ Ранее, в письме от 30 декабря 1871 г. (11 января 1872 г.) Тургенев писал о нем и В. Рольстону.
Перевод ‘Демона’ Стифен посвятил Тургеневу: ‘Dedicated to Ivan Sergeievitch Tourguneff, with feelings of affection and esteem (Посвящается Ивану Сергеевичу Тургеневу с чувством приязни и уважения)’.
Включая в предисловие к переводу ‘Демона’ основные факты биографии Лермонтова, Стифен использовал письма поэта, высказывания Белинского и некоторые мемуарные свидетельства. Однако, несмотря на свое знакомство с лермонтовской литературой, Стифен не избежал отдельных ошибочных утверждений, в частности он писал, что ‘Демон’ был закончен в 1834 г. и опубликован еще при жизни Лермонтова.
Анонимный рецензент перевода Стифена писал, что русские по праву гордятся поэмой ‘Демон’, отличающейся силой и гибкостью языка, красочностью описания кавказской природы, мелодичностью ритмического рисунка. Далее рецензент добавлял: ‘Мы полагаем, что иностранную поэзию часто бывает лучше переводить прозой, нежели стихами, но Стифен, наверное, найдет много читателей, которые придерживаются противоположной точки зрения’ (The Athenaeum, 1875, No 2481, 15 may, p. 652).
В России перевод ‘Демона’ рецензировал А. Н. Пыпин. Ошибочно считая поэму юношеским произведением поэта, критик полагал, что ‘если б переводчик впоследствии прибавил еще некоторые из более зрелых произведений Лермонтова, то и ‘Демон’ представился бы английской публике в более правильном освещении’ (ВЕ, 1875, кн. 10, с. 885). Подчеркивая, что английские критики ‘приняла труд г. Стифена с большим интересом’, и ссылаясь на рецензии в ‘The Athenaeum’ и ‘Saturday Review’, Пыпин заметил: ‘Сколько Можем судить по отзывам английских критиков и собственным впечатлениям, передача русской поэмы в английском стихе вообще очень удачна и свежа, что есть большая заслуга, когда речь идет о передаче лермонтовского стиха’.

ПЯТЬДЕСЯТ НЕДОСТАТКОВ РУЖЕЙНОГО ОХОТНИКА И ПЯТЬДЕСЯТ НЕДОСТАТКОВ ЛЕГАВОЙ СОБАКИ

ИСТОЧНИКИ ТЕКСТА

Черновой автограф, 2 л., без подписи. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 77, описание см.: Mazon, р. 88—89, фотокопия — ИРЛИ, P. I, оп. 29, No 224.
Беловой автограф, 4 л., без подписи. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 77, описание см.: Mazon. р. 88—89, фотокопия — ИРЛИ, P. I, оп. 29, No 224.
Журнал охоты. Орган имп. Общества размножения охотничьих и промысловых животных и правильной охоты. 1876, т. 4, No 6, с. 1—5.
Впервые опубликовано в ‘Журнале охоты’, с подписью: Ив. Тургенев. Перепечатано: Рус Пропилеи, т. 3, с. 240—246.
В собрание сочинений впервые включено в издании: Т, Сочинения, т. 12, с. 176—182.
Печатается по тексту первой публикации с устранением явных опечаток, не замеченных Тургеневым, и с исправлением по беловому автографу на с. 274, строка 44: ‘Во время жары’, вместо ‘Во время жаров’.
Датируется 1876 годом по времени опубликования. В черновом автографе (л. 2) статья имела заголовок ‘Письмо к редактору’. В беловом автографе и в тексте первой публикации он отсутствует. По своему содержанию и тональности статья-очерк ‘Пятьдесят недостатков…’ сближается с такими произведениями Тургенева ‘охотничьего’ характера, как ‘О соловьях’, ‘Пэгаз’, с задуманной в 1871 г. и неосуществленной статьей ‘О дроздах’. На смысловую связь заметки ‘Пятьдесят недостатков…’ с рассказом ‘Пэгаз’ обращал внимание сам Тургенев в письме к издателю В. В. Думнову от 4(16) ноября 1879 г.
Источником для создания заметки о недостатках ружейного охотника и легавой собаки послужил собственный опыт Тургенева, страстного охотника. Возможно писатель учел и ‘Записки ружейного охотника Оренбургской губернии’ С. Т. Аксакова, в частности, главу ‘Легавая собака’, в которой перечислялись достоинства легавой собаки и советы охотникам для усовершенствования в стрельбе (см.: Аксаков С. Т. Собр. соч. М., 1956, т. 4, с. 160—167). Известно, что Тургенев одним из первых высоко оценил ‘Записки ружейного охотника’ (см. наст. изд., т. 4, с. 500—522).
Печатные отклики на ‘Пятьдесят недостатков…’ были немногочисленны. Анонимный рецензент ‘Биржевых ведомостей’ (1876, No 207, 29 июля) в разделе ‘Изо дня в день’ оценивал статью с точки зрения ее ‘охотничьего’ содержания: ‘Заметка г. Тургенева показывает в нем знатока охотничьего дела’. Газета ‘Голос’ (1876, No 219, 10(22) августа) охарактеризовала ее как ‘хорошенькую безделку’, написанную с юмором и свидетельствующую, что автор — ‘опытный и наблюдательный охотник’.
Тургенев намеревался включить ‘Пятьдесят недостатков…’ в 1 том Сочинений 1880 г. По этому поводу он писал своему издателю В. В. Думнову 1(13) октября 1879 г.: ‘…статью о ‘Недостатках’ Вы будьте так любезны (если пожелаете ее поместить) и востребуйте ее от редакции ‘Журнала охоты’, издающегося в Москве Л. П. Сабанеевым. Статья эта была напечатана в одной из книжек первого полугодия 1876-го года в томе IV-m. <...> Если вы поместите статью о ’50 недостатках’, пришлите мне также корректуру ее, хотя она и будет набрана с печатного, так как я желаю кое-что прибавить да и в тексте вкрались опечатки’. Месяц спустя Тургенев напоминал об этом своем желании в письме к тому же Думнову от 4(16) ноября 1879 г., рекомендуя отвести место заметке ‘Пятьдесят недостатков…’ в первом томе, после рассказа ‘Пэгаз’. ‘Если Вы решаетесь напечатать статью о ’50 недостатках’ и т. д.,— писал он своему издателю.,— то следует упомянуть об этом в предисловии и прибавить заглавие там, где я поставлю +, после ‘Пэгаза». Однако ‘Пятьдесят недостатков…’ в издание Сочинений 1880 г. включены не были.
Стр. 272. ‘аппорт! шерш!’ — от франц.: apporter — приносить, chercher — искать, охотничье приказание принести, искать дичь.
Стр. 275….ей командуют ‘Пиль!’ — охотничий термин от франц.: piller — хватать, означающий повелительное обращение к собаке, сделавшей стойку.
Стр. 276. Не ‘аппелиста’…— от франц.: appel — зов, призыв. Аналогичный охотничий термин встречается в статье Тургенева о ‘Записках ружейного охотника Оренбургской губернии’ С. Т. Аксакова: ‘…приучите дома собаку к послушанию, к апелю, к слову: назад!..’ (наст. изд., т. 4, с. 512).
Стр. 277. Когда на сворке…— Сворка уменьшительное от свора, в данном контексте в значении: ремень, шнур, на котором водят охотничьих собак.
…охотник скомандовал ей: ‘Куш!’ — от франц.: coucher — лежать, приказание собаке смирно лежать на месте.

ALEXANDRE III

Впервые опубликовано: La Revue politique et littraire, 1881, No 13, 26 марта, с подписью: XXX {Статье было предпослано несколько строк от редакции журнала, в которых говорилось о значении, какое имеет статья об Александре III, выражалось сожаление, что автор ‘не разрешил назвать себя’, и утверждалось, что читатель все же ‘увидит с первого взгляда, что это человек, который глубоко знает нового государя’.}. В русском переводе впервые (с цензурными изъятиями): Т сб (Пиксанов), с. 5—12 (в статье С. П. Петрашкевич ‘Тургенев об императоре Александре III (Новооткрытая статья И. С. Тургенева)’. Перепечатано: Рус Пропилеи, т. 3, с. 261—268. При напечатании были сделаны следующие цензурные изъятия: в главе первой — ‘Seul de sa race, peut-tre ~ profonde rpugnance pour l’inconduite’ и ‘Et il pousse si loin oo de concorde et d’affection persvrante’, в главе третьей — ‘etjes grands-ducs ~ aucune influence d’aucune sorte’ {‘Единственный, пожалуй, из всего своего рода ~ глубокое отвращение к распущенности’ (с. 286, строки 19—22), ‘И в правилах своей искренности ~ удивительное по согласию и постоянству привязанности’ (с. 286, строки 24—33), ‘…а великие князья со никакого влияния в каких бы то ни было делах’ (с. 291, строки 13— 17). Ссылки даны на текст русского перевода статьи.}.
В собрание сочинений статья впервые включена в издании: Т, Сочинения, т. 12, с. 182—194.
Автограф неизвестен.
Печатается по тексту первой публикации {Русский перевод, выполненный С. П. Петрашкевич, печатается по Т Сб (Пиксанов), с. 12—20.}.
Об авторстве Тургенева впервые было упомянуто после смерти писателя в той же ‘La Revue politique et littraire’ (1883, 8 septembre, v. 32, 3-е srie, p. 293). Основываясь на этом, В. Жаклар, парижский корреспондент петербургской газеты ‘Новости’ (вышедшей в день похорон Тургенева), в статье ‘И. С. Тургенев и французская литература’ (подписанной буквой ‘Ж’), упомянул о принадлежности Тургеневу статьи ‘Александр III’ (Новости, 1883, No 177, 27 сентября (9 октября), с. 9). В 1920 году упомянул об этом же M. M. Клевенский в своей статье ‘Общественно-политические взгляды И. С. Тургенева’ (в сб.: Творчество Тургенева. / Под ред. И. Н. Розанова и Ю. М. Соколова. М., 1920, с. 168—194).
О том, что статья ‘Александр III’ принадлежит перу Тургенева, вскоре после ее опубликования узнал П. Л. Лавров. В письме к нему (от 31 марта (12 апреля) 1881 г.) Тургенев писал: ‘Статья об Александре II 1-м, действительно, принадлежит мне. Не ожидал, что она наделает столько шуму’. Письмо это стало известно спустя несколько лет после смерти Лаврова (Минувшие годы, 1908, No 8, с. 24). Об авторстве Тургенева был осведомлен и С. М. Степняк-Кравчинский, популяризировавший эту статью в своем памфлете ‘Царь-чурбан, царь-цапля’ (Пг., 1921, гл. 2, с. 15).
Статья ‘Александр III’ была не первым обращением Тургенева к новому царю. Несколько раньше, в марте того же 1881 года, Тургенев стал автором адреса, написанного вскоре после принесения присяги новому государю, от имени Общества взаимного вспоможения и благотворительности русских художников в Париже. Адрес этот был связан с известным инцидентом, возникшим после того, как Тургенев пригласил (в феврале 1881 г.) на литературно-музыкальный вечер Общества вспоможения… революционера-эмигранта П. Л. Лаврова. Это едва не привело к закрытию Общества. Чтобы спасти положение и опасаясь за дальнейшую судьбу Общества, художники решили преподнести адрес Александру III и обратились к Тургеневу. Глава русских художников в Париже А. П. Боголюбов вспоминал впоследствии: ‘…мы попросили Ив. Серг. Тургенева составить нам адрес к новому императору, что он и исполнил в коротких, но весьма прочувствованных словах’ (ГПБ, ф. 32, ед. хр. 4, л. 58 об. и 68). Тургенев, в частности, писал: ‘Комитет, который имел счастье видеть в Вашей особе, августейший государь, своего покровителя, дерзает надеяться, что и впредь Ваше величество удостоите наше общество своим высоким вниманием, которое все мы надеемся заслужить’ {См.: Кузьмина Л. И. Тургенев и художник Н. Д. Дмитриев-Оренбургский.— Т сб, вып. 3, с. 267, Гитлиц Е.А. Тургенев и ‘Лавровская история’.— Т сб, вып. 4, с. 270—275.}.
Однако статья Тургенева ‘Александр III’ в ‘La Revue politique et littraire’ решительно отличается от верноподданнического адреса Общества вспоможения… и носит иной характер, преследует иные цели. Статья эта написана не по частному вопросу, а является своеобразным политическим обращением писателя к царю в период, когда политика нового царствования еще не определилась и в либеральных кругах была надежда на продолжение того курса реформ, который наметился в конце правления Александра II {Подробнее см.: Рабинович М. Б. О статье Тургенева ‘Alexandre III’.— Т сб, вып. 4, с. 207—212.}.
Тургенев проявил большую осведомленность не только в вопросах внутренней и внешней политики (которые всегда его интересовали), но показал, что ему хорошо были знакомы личные, общественные, придворные отношения и даже взгляды, интересы и быт Александра III. Это можно объяснить тем, что Тургенев использовал в статье также широкую устную информацию, какую получил от лиц, достаточно близких к двору и царю. К таким людям принадлежал и давний знакомец писателя князь Н. А. Орлов (1827—1885), тогдашний русский посол во Франции, тесно связанный с армейскими и придворными верхами конца 1870-х — начала 1880-х годов. Сведениями, советами, опытом Н. А. Орлова несомненно пользовался Тургенев (подробнее об этом см.: Т, Сочинения, т. 12, с. 530).
Кроме того, в Париже в 1879 году произошло и личное знакомство Тургенева с Александром III, когда тот был еще наследником престола. Об этом вспоминали M. M. Ковалевский (Минувшие годы, 1908, кн. VIII, с. 19), Д. Н. Садовников (Русское прошлое, 1923, кн. III, с. 102) и П. Л. Лавров {Революционеры-семидесятники, с. 41). М. И. Семевский, со слов А. В. Топорова и И. И. Глазунова, записал рассказ Тургенева об этой встрече (Красная панорама, 1928, No 28, с. 14). Не упоминая имени наследника, Тургенев 7(19) ноября 1879 г. писал Лаврову о встречах ‘с высокопоставленными лицами’. Одно время ставилась под сомнение вероятность личного знакомства Тургенева с Александром III. Так, в примечаниях к статье ‘Александр III’, напечатанных в 12-томном собрании сочинений Тургенева (изданном в 1928—1934 гг.) сказано, что ‘возможность личного знакомства Тургенева с Александром III не исключена, но мало вероятна’ (Т, Сочинения, т. 12. с. 530). Однако опубликованное в 1940 году письмо Тургенева к П. В. Анненкову (от 27 октября (8 ноября) 1879 г.) положило конец сомнениям. В этом письме Тургенев писал: ‘Недавно за завтраком у Орлова познакомился с цесаревичем и его женой. Он мне понравился: честное и открытое лицо.— А впрочем…’
В других случаях Тургенев, характеризуя наследника, не ограничивался многозначительным: ‘А впрочем…’, а пользовался более определенными выражениями. Лавров вспоминал, с какой ‘неподражаемою добродушной иронией говорил он о личностях из царской фамилии, с которыми ему пришлось встречаться в Париже’, об их ‘ограниченности, невежестве и неловкостях’ (Революционеры-семидесятники, с. 41). ‘Наследник произвел на него впечатление очень посредственного человека’,— свидетельствовали А. В. Топоров и И. И. Глазунов (Красная панорама, 1928, No 28, с. 14). Таким образом, Тургенев имел довольно ясное представление о характере, кругозоре, взглядах нового царя, но в статье ему пришлось несколько покривить душою, сгладить углы, многое смягчить, чтобы представить Александра III в лучшем для него свете (‘ум его широк и светел’) в тот период, когда новый царь еще, казалось, не избрал пути, по которому пойдет. Потому хорошо известную ограниченность Александра III, шовинистический характер его национализма, Тургенев мягко характеризует в статье как симпатии, которые царь ‘испытывает к одним нациям’, и антипатии, которые ‘ему приписывали в отношении других’, и лишь более определенно говорит о враждебности царя к ‘русским немцам’.
Напряженное положение внутри страны, страх перед революционным движением и личные опасения Александра III за свою жизнь повлекли за собой колебания в установлении правительственного курса. Характеризуя обстановку того времени, В. И. Ленин писал: ‘Если говорить не о том, что могло бы быть, а о том, что было, то придется констатировать несомненный факт колебания правительства’ (Ленин В. И. Полн собр. соч., т. 5, с. 43).
В период, когда правительство еще находилось на перепутье, Тургенев стремился содействовать проведению желанных либеральных реформ в духе ‘либералов-конституционалистов’, к числу которых он принадлежал.
О желании Тургенева написать царю, ‘который недавно вступил на престол и колебался еще, какой политике последовать, указать ему на необходимость дать России конституцию’, вспоминал П. А. Кропоткин: ‘Тургенев говорил мне: ‘Чувствую, что обязан это сделать» (Кропоткин П. А. Записки революционера. М., 1966, с. 365) {Кропоткин ошибочно относил свою встречу с Тургеневым к июлю или осени 1881 года, в действительности она могла произойти в конце марта — начале апреля того же года.}.
Надежды Тургенева и тех, кто разделял его взгляды, не оправдались. 29 апреля 1881 г. был опубликован манифест, написанный К. П. Победоносцевым. В нем царь оповещал, что вступает в дела правления ‘с верою в силу и истину самодержавной власти’, которую он призван ‘утверждать и охранять для блага народного и всяких на нее поползновений’. Не оставалось сомнений в реакционном характере будущей политики царя. Последовала отставка деятелей прошлого царствования — М. Т. Лорие-Меликова, А. А. Абазы, Д. А. Милютина — и надолго укрепилось влияние Победоносцева и других реакционеров {О событиях, последовавших в результате провала программы либеральных реформ, предложенных группой Лорис-Меликова, Милютина и Абазы, см. в кн.: Зайончковский П. А. Кризис самодержавия на рубеже 1870—1880 гг., М., 1964.}.
Действия Александра III глубоко разочаровали Тургенева. В январе 1882 г. он говорил Лаврову: ‘Прежде я верил в реформы сверху, но теперь в этом решительно разочаровался: я сам с радостью присоединился бы к движению молодежи, если бы не был так стар и верил в возможность движения снизу’ (Революционеры-семидесятники, с. 70).
Не все политические прогнозы Тургенева, сделанные им в статье, оправдались. Писатель предугадал общий внешнеполитический курс правительства (‘царь будет придерживаться политики совершенно мирной’). Известно, что в правление Александра III внешняя политика была осторожной и, кроме незначительного столкновения в Средней Азии, не происходило вооруженных конфликтов, что дало повод придворным историкам именовать впоследствии царя Миротворцем.
Сбылись (к концу царствования) надежды Тургенева на сближение России с Францией. Но не оправдались, например, предположения об улучшении в будущем англо-русских отношений, которые, как известно, в последней четверти XIX века сделались чрезвычайно напряженными.
Хотя в целом статья не достигла поставленных писателем целей, она осталась в его литературном наследии как память о попытке способствовать проведению либеральных реформ в России.
Стр. 278. …он в расцвете сил…— В момент вступления на престол Александру III было 36 лет.
Стр. 279. Став наследником престола после смерти своего брата…— Наследником престола Александр стал после смерти (12 апреля 1885 г.) своего старшего брата Николая (род. в 1843 г.).
…в жены невесту своего покойного брата, он не скрыл, что любит со княжну М…, которая впоследствии становится женой знаменитого богача г. Д…— 28 октября (9 ноября) 1886 г. Александр женился на дочери датского короля Христиана IX принцессе Луше Софии Фредерике Дагмаре, принявшей имя Марии Федоровны (1847—1928), княжна М…— фрейлина Мария Элимовна Мещерская, о которой сам Александр упоминает в своем дневнике (под прозрачными инициалами ‘М. Э.’). В 1867 г. княжна Мещерская вышла замуж за Павла Павловича Демидова — с 1872 г. князя Сан-Донато (1839—1885), и 26 июня 1868 г. умерла от родов.
…в его жилах течет едва несколько капель русской крови…— Последней русской по крови царицей была дочь Петра I Елизавета Петровна (1741—1761), после смерти которой российский престол занимали иноземцы (голштинец Петр III, немка Екатерина II н их потомки).
Уверяют, что Францию он любит больше всех других наций.— Французские симпатии Александра III проявились еще в бытность его наследником. В отличие от Александра II, во время франко-прусской войны 1870—1871 гг. он сочувственно относился не к немцам, а к французам (см.: Вопросы истории, 1966, No 8, с. 131).
Стр. 280. ...отвращение к императору Наполеону…— к Наполеону III (1808—1873), с 1852 по 1870 гг. императору французов.
…когда наступила Коммуна…— Об отношении Тургенева к возникновению во Франции диктатуры пролетариата — Парижской kommvhm (18 марта — 26 лая 1871 г.) см. его письма этой поры (Т, ПСС и П, Письма, т. IX).
Он основал в Москве большой национальный музей.— В 1872 г., по инициативе И. Е. Забелина, А. С. Уварова и других историков, положено было начало организации Исторического музея Александра III. Здание музея (на Красной площади) строилось в 1875—1881 гг. Первые десять его залов открыты 27 мая 1883 г.
…о крестьянах думал он ~ в момент издания своего первого указа, напоминая о том, что впервые поселяне, ставшие свободными, призваны принести присягу.— Первый указ ‘О приведении крестьян к присяге’ был дан Сенату 1 марта 1881 г. (Собр. узак. 1881 г., 2 марта, с. 132). Указ этот был продиктован не ‘любовью’ к крестьянам, освобожденным от крепостной зависимости, а заботой об укреплении положения нового царя.
…уже поговаривали о конституции…— В последние недели царствования Александра II министр внутренних дел граф М. Т. Лорис-Меликов разработал проект довольно широких государственных преобразований, носивших объективно буржуазный характер (Тургенев перечисляет в статье эти проекты). К участию в дальнейшей разработке проекта предполагалось привлечь представителей цензовой общественности. Это и была так называемая ‘лорис-меликовская конституция’, которая в урезанном виде получила предварительное одобрение. Утром 1 марта 4881 г. Александр II передал проект Лорис-Меликова для рассмотрения на ближайшем заседании Совета министров. Смерть царя приостановила дальнейшее движение проекта, окончательно отвергнутого Александром III 8(20) марта 1881 г. См.: Готье Ю. В. Борьба правительственных группировок и манифест 29 апреля 1881 г. (Исторические записки, 1938, No 2, с. 240—299).
…он все более будет удаляться от Германии.— Действительно, в результате экономических и политических противоречий, в 1880-х годах происходило постепенное ухудшение русско-германских отношений и сближение с Францией, завершившееся созданием франко-русского союза (1891—1894 гг.).
Стр. 281. Его весьма близкие отношения с ультра-национальной партией…— Наиболее близкие в то время Александру III люди принадлежали к крайним реакционерам. Это обер-прокурор святейшего синода К. П. Победоносцев, бывший министр народного просвещения граф Д. А. Толстой, редактор ‘Московских ведомостей’ M. H. Катков, редактор еженедельника ‘Гражданин’ князь В. П. Мещерский. Особенно значительной была роль Победоносцева (см.: Зайончковский П. А. Александр III и его окружение.— Вопросы истории, 1966, No 8, с. 136—138).
Совокупность этих реформ ~ они ~ совершенно неотложны, и возможно, что будут приведены в исполнение ранее конца этого года.— Надежды Тургенева не оправдались, и манифестом 29 апреля 1881 г. был определен твердый реакционный курс, постепенно усиливавшийся. Из реформ, перечисленных в статье, в первой половине 1880-х гг. под влиянием экономического развития и революционной ситуации правительство Александра III провело лишь отмену подушной подати, введение обязательного выкупа и понижение выкупных платежей.
Стр. 282….Скандальное расхищение удельных земель…— Удельные земли — земли, выделенные по указу 1777 г. (‘Учреждение об императорской фамилии’) вместе с живущими на них крестьянами в собственность царской семьи. Распоряжалось ими с 1797 г. Удельное ведомство и департамент уделов (с 1892 г.— Управление уделов). В результате сенаторской ревизии 1880— 1881 гг. установлены были многочисленные хищения представителями высшей администрации части этих земельных угодий на территории Оренбургского генерал-губернаторства.
…большую свободу старообрядцам…— Старообрядцы (староверы) — приверженцы церковных обрядов, существовавших в России до реформ, проведенных в XVII веке патриархом Никоном. Поскольку староверы (старообрядцы) выступали против официальной церкви, они всегда преследовались царским правительством. Надежды, выражавшиеся Тургеневым, на улучшение правового положения старообрядцев частично оправдались. 25 декабря 1882 г. в Государственном совете рассмотрено было представление министра внутренних дел гр. Д. А. Толстого ‘О даровании раскольникам некоторых общегражданских прав и прав на отправление ими духовных требований’. 3 мая 1883 г. это представление было утверждено царем (Полн. собр. законов: третье собрание, т. 3, No 1545). Но преследования противников официальной церкви (в том числе и старообрядцев) продолжались, они были связаны с деятельностью К. П. Победоносцева, занимавшего (с 1880 по 1905 гг.) пост обер-прокурора святейшего синода и не признававшего никакого религиозного инакомыслия.
Собранию такого рода было, например, предложено высказать свое мнение об освобождении крепостных крестьян.— Тургенев имеет в виду заседания Главного комитета по крестьянскому делу, на которые в октябре 1859 г. и в феврале 1860 г. были вызваны.’для словесных объяснений’ депутаты губернских комитетов, чтобы высказать свои соображения и пожелания относительно проекта Положения о крестьянах.
Много говорят о предупредительных мерах, которые он может принять против нигилистов, и о репрессиях, которым он их подвергнет.— После 1 марта 1881 г. продолжались аресты лиц, подозреваемых в причастности к убийству Александра II, и были приняты меры по усилению охраны нового царя. Страх Александра III перед революционерами был так велик, что он 27 марта 1881 г. тайно переехал в Гатчину, где, окруженный усиленной охраной, чувствовал себя безопаснее. ‘В Гатчине,— записал в своем дневнике Д. А. Милютин,— поражает приезжего вид дворца и парка, оцепленного несколькими рядами часовых, с добавлением привезенных из Петербурга полицейских чинов, конных разъездов, секретных агентов и проч. и проч. Дворец представляет вид тюрьмы’ (Дневник Д. А. Милютина. М., 1950, Т. 4, с. 51). Искоренение крамолы продолжалось и после назначения министром внутренних дел графа Н. П. Игнатьева (май 1881г.). 14 августа 1881 г. утверждено было ‘Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия’, свидетельствовавшее о дальнейшем усилении правительственных репрессий.
Стр. 283. ...царь будет придерживаться политики совершенно мирной…— Первые внешнеполитические шаги правительства Александра III это подтвердили. Так, 4(16) марта 1881 г. всем русским дипломатическим представителям была разослана циркулярная депеша, в которой говорилось, что ‘государь император посвятит себя прежде всего делу внутреннего государственного развития’, что Россия ‘достигла своего естественного развития, ей нечего желать, нечего домогаться от кого бы то ни было: ей остается только упрочивать свое положение, сохранять себя от внешней опасности и развивать внутренние силы’. Вероятно, русский посол в Париже Н. А. Орлов ознакомил Тургенева с этой депешей.
…сохранить добрые связи с Германией…— Правительство Александра III пыталось добиться урегулирования отношений с Германией и Австро-Венгрией, с целью создать противовес Англии и оплот против революционного движения. Начатые еще при Александре II переговоры завершились 18 июня 1881 г. подписанием австро-русско-германского договора, известного (по аналогии с договором 1872 г.) как ‘Союз трех императоров’. Связи с Австро-Венгрией и Германией не стали такими тесными, как мечтали прогерманские политики, однако договор сыграл положительную роль в годы, когда — после Берлинского конгресса — европейская конъюнктура сложилась неблагоприятно для России.
Франция может рассчитывать ~ на более ярко выраженную симпатию…— См. примеч. 4 к с. 279. Тесное сближение с Францией осуществилось лишь в- конце царствования Александра III, когда был заключен франко-русский союз (1891—1894 гг.).
…с так называемым тройственным союзом покончено ~ Ему не суждено более возродиться,— Тройственный союз (Германия, Австро-Венгрия, Италия) оформился год спустя. По-видимому, Тургенев неточно именует тройственным союзом ‘Союз трех императоров’ (русского, германского и австрийского), созданный в 1872 г. Надежда Тургенева не оправдалась: ‘Союз трех императоров’ был возобновлен в 1881 г. и просуществовал до 1887 г.
...отношения России с Англией примут почти наверное характер большей сердечности…— Этот прогноз не оправдался. Англо-русские противоречия продолжали расти, и особенно в Средней Авии. В марте 1885 г. в районе Кушки произошло вооруженное столкновение русского отряда с афганским, руководимым английскими офицерами. Инцидент едва не привел к войне. Соглашение 1887 г., определившее русско-афганскую границу, не улучшило отношений с Британией, остававшихся до 1907 г. враждебными.
…дружбе, которая соединяет его с принцем Уэльеким.— Сын королевы Виктории и наследник английского трона (принц Уэльский) — Эдуард (1841—1910), с 1901 г. король Эдуард VII, был родственником Александра III: они были женаты на сестрах — дочерях датского короля Христиана IX. Связи Эдуарда с русским двором укрепились после посещения им в 1866 и 1874 гг. России.
…только одно лицо, советы которого всегда будут выслушаны со это господин Победоносцев.— Константин Петрович Победоносцев (1827—1907) — автор известного манифеста 29 апреля 1881 г. об укреплении самодержавия, вдохновлявший реакционную политику Александра III, его ближайший советник и наставник. В конце 1880-х гг. влияние Победоносцева несколько уменьшилось.
В последний год царствования Александра II новый император очень сблизился с графом Лорис-Меликовым и графом Милютиным, высокие достоинства которых он оценил. Можно думать, что эти два лица сохранят свои посты.— В первые недели правления Александра III М. Т. Лорис-Меликов и члены либеральной группировки в правительстве (к ней принадлежал и военный министр Д. А. Милютин) оставались на своих местах и казались весьма влиятельными. Это впечатление укрепилось после заседания Совета министров (8 марта 1881 г.), на котором большинство выступавших высказалось за конституционные проекты Лорис-Меликова. Однако царь склонялся к мнению Победоносцева, настойчиво убеждавшего принять твердый курс и отстранять Лорис-Меликова. После опубликования манифеста 29 апреля 1881 г. произошли немедленные изменения в правительстве: 29 апреля подал в отставку Лорис-Меликов, 30 апреля — Абаэа, а 12 мая — Милютин.
Великий князь Владимир ~ займет в начинающемся царствовании могущественное положение…— Брат царя, вел. кн. Владимир Александрович (1847—1909) с 17 августа 1880 г. командовал гвардейским корпусом, а с воцарением Александра III назначен был командующим войсками гвардии и Петербургского военного округа. Характеристику его кап человека ‘умного, сердечного, более других образованного’, но ‘склонного к лени, рассеянности и обжорству’, а потому и не оказавшего никакого влияния на политику Александра III, см. в ‘Дневнике государственного секретаря А. А. Половцева’, т. 1 и 2 (ред. и комментарии П. А. Зайончковского), М., 1966 (по указателю).
Стр. 285. ...в первом своем манифесте Александр III говорит о тяжелой задаче…— Речь идет о манифесте 1 марта 1881 г. ‘О восшествии его императорского величества государя императора Александра Александровича на прародительский престол всероссийския империи и нераздельные с ним престолы Царства Польского и Великого княжества Финляндского’ (Собр. узак. 1881, 1 марта, с. 131). Тургенев имеет в виду слова манифеста: ‘Подъемлем тяжкое бремя, ботом на нас возложенное’.

ПЕРВОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ОПЕРЫ Г-ЖИ ВИАРДО В ВЕЙМАРЕ

Впервые опубликовано: СПб Вед, 1869, No 110, 23 апреля (5 мая), с. 1—2, с подписью: И. Тургенев и пометой после текста: Баден-Баден, 11-го (23-го) апреля. Перепечатано: Рус Пропилеи, т. 3, с. 176—185.
Автограф на русском языке неизвестен.
Французский автограф (3 л.) хранится в частном собрании г-жп Боннье де ля Шапель (Севр), фотокопия: ИРЛИ, Р. 1. оп. 29, No 309.
В собрание сочинении впервые включено в издании: Т, Сочинения, т. 12, с. 333—342.
Печатается по тексту первой публикации с исправлением на с. 299, строка 11: ‘гидроцефала’ вместо ‘дидроцефала’.
8 и 11 апреля н. ст. 1869 г. в Веймаре впервые была поставлена оперетта ‘Последний колдун’ (‘Der letzte Zauberer’) — слова Тургенева, музыка II. Виардо {См.: Розанов А. С. Полина Виардо-Гарсиа. 2-е изд., доп. Л., 1973, с. 128.}. Воодушевленный успехом оперетты, Тургенев поделился своими впечатлениями от ее постановки в статье, облеченной в форму письма к П. В. Анненкову.
При публикации этого ‘письма’ Анненков сопроводил его особым ‘примечанием’ с целью ускорить постановку оперетты в России: ‘М. г.,— писал Анненков.— Посылаю письмо И. С. Тургенева для напечатания в нашей газете. Несмотря на его интимный, домашний, так сказать, характер, мне кажется, что оно не будет лишено интереса и для публики как первое известие о музыкальной новости, получившей восторженное одобрение Листа и других знатоков дела и любопытной по именам авторов, участвовавших в ее создании. Опера г-жи Виардо на текст И. С. Тургенева обойдет, вероятно, множество европейских сцен, и желательно было бы, чтобы она не миновала и русской, хотя бы для того, чтобы убедить публику в возможности соединить глубокое творчество, свежее вдохновение, поэзию и грацию в произведении без всяких претензий, без колоссальных сложных замыслов, без громадных требований от постановки в певцов и без многого прочего. Кстати будет заметить также, что это первая опера, написанная женщиной и публично исполненная в Германии’ {За это ‘примечание’ Тургенев поблагодарил Анненкова в письме от 27 апреля (9 мая) 1869 г.}.
Осуществить постановку ‘Последнего колдуна’ в России и на русском языке, на что надеялся Тургенев, не удалось (см. письмо к П. Виардо от 18 февраля (2 марта) 1871 г.).
1(13) апреля 1869 г., в день приезда из Веймара в Карлсруэ, Тургенев сообщил Ж. Этцелк’: ‘…оперетта г-жи Виардо очень понравилась и вовсе не оказалась слишком маленькой для настоящего театра: я расскажу Вам об этом подробно в письме, которое Вы получите через 4—5 дней’. Очевидно, Тургенев тогда же решил перевести задуманную статью на французский язык для публикации ее в какой-либо парижской газете с помощью Этцеля. 14(26) апреля он уже выслал Этцелю перевод статьи с просьбой поместить ‘где-нибудь без промедления’. Этцель предложил статью в ‘Journal des Dbats’, но она была отклонена редакцией газеты как слишком длинная и несколько суховатая. Попросив Этцеля вернуть ему рукопись, Тургенев 28 апреля (10 мая) обещал сократить ее наполовину (особенно пересказ либретто) и добавить в статью ‘немного перцу и соли’. Сокращенная, с некоторыми изменениями и исправлением даты на 20 мая н. ст., статья была вновь послана Этцелю 8(20) мая, но опять не была одобрена. Французский перевод напечатан не был (рукопись осталась среди бумаг Ж. Этцеля).
Первоначально французский автограф был датирован 25 апреля н. ст. 1869 г. Затем Тургенев исправил дату на 20 мая н. ст. Французский текст представляет собой перевод русского оригинала с незначительными изменениями, сокращениями и добавлениями. Вычеркнув в общей сложности три с половиной страницы, Тургенев содержание исключенного текста кратко резюмировал в нескольких фразах, вписанных на полях и между строк. Текст на обороте последнего листа он обвел рамкой и на полях сделал примечание: ‘NB. Это можно выбросить, если хотят’.
Стр. 293. ...вернувшись оттуда в мое баденское гнездышко.— В Баден Тургенев вернулся около 8(20) апреля 1869 г.
‘Последний колдун’ — вторая из трех опереток, уже написанных ею.— Кроме ‘Le dernier sorcier’ (‘Последнего колдуна’), П. Виардо написала оперетты ‘Trop de femmes’ (‘Слишком много жен’) и ‘L’Ogre’ (‘Людоед’). Текст ‘Последнего колдуна’ см.: Лит Насл, т. 73, кн. 1, с. 177—207.
…подобие театра со первоклассные музыкальные авторитеты…— О постановке оперетт П. Виардо в баденском доме Тургенева см. Швирц Г. Представление оперетты ‘Последний колдун’.— Лит Насл, т. 73, кн. 1, с. 208—210. Среди слушателей оперетт Г. Швирц называет И. Брамса, Ф. Листа, К. Шуман (см. там же, с. 208—212). Тургенев в письме к В. П. Боткину от-24 сентября (6 октября) 1867 г. упоминает, кроме вышеперечисленных, К. Леви, Я. Розенгайна, А. Г. Рубинштейна.
Особенно горячо принялся за это дело находившийся тогда в Веймаре Лист.— Тургенев сообщал об интересе Ф. Листа к оперетте ‘Последний колдун’ и о помощи в ее постановке в письмах к Ж. Этцелю 8(20) февраля, Л. Пичу 12(24) февраля, В. П. Боткину 18 февраля (2 марта), Н. А. Милютину 27 февраля (И марта).
…Лассен Эдуард (1830—1904), немецкий композитор и дирижер, с 1861 г.— веймарский придворный капельмейстер.
Музыкальный критик и литератор Рихард Поль…— Поль Рихард (1826—1896) — немецкий поэт, композитор, музыкальный критик. Три его стихотворения (‘Загубленная жизнь’, ‘Лесная тишь’, ‘Ожидание’) переведены на русский язык Тургеневым и положены на музыку Полиной Виардо (см. наст. изд., т. 12).
Стр. 294. ...посольство от подвластных ему кохинхинских духов…— Намек на Наполеона III, карикатурой на которого во многом является образ колдуна Кракамиша. В 1866—1867 годах французские колониальные войска захватили область Кохинхина в Индокитае. См. об этом подробнее: Лит Насл, т. 73, кн. 1, с. 212.
…с веткой травы Моли, уже известной грекам и упомянутой в Одиссее.— Моли — сказочная волшебная трава, вроде разрыв-травы в русских сказках. Она упоминается в десятой песне ‘Одиссей’: Эрмий (Гермес) вручает эту траву Одиссею, чтобы он с ее помощью противостоял чарам Цирцеи.
Стр. 296. Кракамиш произносит нечто вроде тронной речи ~ о своем желании сохранить мир и т. д.— Намек на Наполеона III не мог не понравиться прусскому королю Вильгельму. Вероятно, имеется в виду представление ‘Последнего колдуна’ на любительской сцене в его доме, где присутствовал и сам король. Об этом Тургенев писал 7(19) октября 1867 г. Анненкову.
…мага ‘Мерлина’.— Мерлин — герой средневековой сказочной литературы, волшебник при дворе короля Артура.
Стр. 298. ...мне, как заклятому гётеанцу.— Об отношении Тургенева к Гёте см.: Rоsenkranz E. Turgenev imd Goethe — Germanoslavica, Jhr. 2, 1932—1933, Hf. 1, S. 76—90, Жирмунский В. M. Гёте в русской литературе. Л., 1982, с. 276—284, Sсhtz К. Das Goethebd Turgeniews. Sprache und Diehtung. Hf. 75, Bern — Stuttgart, 1952, S. 155, Гутман Д. С Тургенев и Гёте.— Уч. зап. Елабужского пед. ин-та, 1959, No 5, с. 149—183.
Стр. 299. …где жила г-жа Штейн.— Шарлотта фон Штейн (1742—1827) — подруга Гёте, оказавшая благотворное влияние на его творчество. Тургенев упоминает о ней в письмах 1874 г.
…великий герцог Карл Август.— Великий герцог саксенвеймар-эйзенахский Карл Август (1757—1828), друг Гёте.
…двойная статуя, воздвигнутая Ритчелем…— Памятник Шиллеру и Гёте, воздвигнутый в 1857 г. на Театральной площади в Веймаре, работы скульптора Э. Ритчеля (1804—1861).
…статуя бедного Виланда…— Кристоф Мартин Вилавд (1733—1813) — немецкий писатель, автор многочисленных произведений, в том числе романтической поэмы ‘Оберон’, поселился в Веймаре в 1772 г. На площади Виланда в Веймаре ему был воздвигнут памятник работы скульптора Г. Гассера (1817—1868).
…с головою гидроцефала…— Гидроцефал — человек, больной головной водянкой (гидроцефалией).
…и нет следа той вялой искусственности ~ пригляделись в Карлсруэ.— Ср. отрицательный отзыв Тургенева о театре в Карлсруэ в ‘Вешних водах’, гл. 39 (наст. изд., т. 8, с. 361).
…баритон, игравший роль Кракамиша…— Роль Кракамиша исполнял артист Мильде. Об исполнителях ролей в ‘Последнем колдуне’ см.: Лит Насл, т. 73, кн. 1, с. 213.
Стр. 300. ...в числе их находится и сын Серве, виолончелист, восемнадцатилетний юноша, обещающий идти по стопам отца…— Бельгийский виолончелист А.-Ф. Серве (1807—1866) с успехом концертировал в Европе, в основном в Париже и Лондоне. В 1839, 1841, 1843 и в середине 1860-х годов он приезжал в Россию. В последние годы его сопровождал старший сын Жозеф, виолончелист.
Стр. 301. ...известного певца Дюпре…— Речь идет о Ж.-Л. Дюпре (1806—1896), певце парижской Большой оперы, авторе нескольких опер и ряда других музыкальных произведений.
…русских романсов, написанных г-жою Виардо…— ‘Пять стихотворений Лермонтова и Тургенева, положенные на музыку Полиною Виардо-Гарсиа’. СПб., изд. А. Иогансена, 1868.
Стр. 302. ...очень милая одноактная опера самого капельмейстера Лассена…— Одновременно с ‘Последним колдуном’ была поставлена одноактная опера ‘Der Gefangene’ (‘Пленник’) Э. Кормона, в переводе П. Корнелиуса, музыка Э. Лассена (см.: Лит Насл, т. 73, кн. 1, с. 212—213).
Тургенев Иван Сергеевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Предисловие к ‘Дневнику девочки’ С. Буткевич, Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1862
  2. Путешествие по святым местам русским, Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1836
  3. Фауст, трагедия, соч. Гёте. Перевод первой и изложение второй части. М. Вронченко, Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1845
  4. Поэтические Эскизы, Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1851
  5. Записки ружейного охотника Оренбургской губернии, Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1853
  6. По поводу ‘Отцов и детей’, Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1862
  7. Вильгельм Телль, драматическое представление в пяти действиях. Соч. Шиллера, Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1843
  8. (О ‘Записках ружейного охотника’ С. Т. Аксакова), Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1852
Электронная библиотека