СТАРЫЯ ПИСЬМА.
СТАРЫЯ ПИСЬМА.
(Vermchtniss).
Романъ Эрнста Экштейна.
Глава I.
Глава I.
‘Отто Вельнеръ’.
Глава II.
Глава II.
Глава III.
Глава III.
Глава IV.
Глава IV.
Глава V.
Глава V.
Старые письма, Экштейн Эрнст, Год: 1886
Время на прочтение: 299 минут(ы)
Рано утромъ по пустынной главной улиц, раздляющей мстечко Хальдорфъ на дв неравныя части, быстро подвигался высокій, худой мужчина, лтъ тридцати, съ узкимъ блднымъ лицомъ, въ потертомъ цилиндр и смшномъ старомодномъ фрак. Сельскій учитель Карлъ Теодоръ Гейнціусъ получилъ этотъ праздничный нарядъ въ наслдство отъ дяди, бывшаго чуть не на четверть выше и почти вдвое толще его. Гейнціусъ, изъ экономіи и пренебреженія къ вншней сторон жизни, удовольствовался тмъ, что собственноручно пересадилъ на нсколько дюймовъ дальше пуговицы наслдственнаго фрака и обрзалъ слишкомъ длинныя фалдочки. Въ такомъ вид онъ носилъ этотъ костюмъ уже седьмой годъ, и не только въ праздники и торжественные случаи, но и дома, и на служб. Было начало сентября — каникулы Гейнціуса, но, несмотря на это, онъ шелъ еще быстре, чмъ въ учебное время. Палка и дорожная сумка съ надписью ‘bon voyage’ указывали на то, что онъ собрался въ дальній путь. Минутъ черезъ пять онъ остановился у одного изъ послднихъ домовъ Хальдорфа и постучалъ въ полуоткрытое окно нижняго этажа.
— Здравствуй!— весело крикнулъ онъ въ окно.— Готовъ ты, Отто?
— Здравствуйте, г. Гейнціусъ!— отвтилъ женскій голосъ.— Не угодно ли вамъ войти на минутку? Я еще укладываю, а г. Вельнеръ только что слъ за завтракъ.
Съ этими словами г-жа Урсула Захаріасъ, вдова писаря, приблизилась къ окошку, между тмъ какъ Отто Вельнеръ, полтора года живущій у нея на квартир, крикнулъ изъ-за стола:
— Войди, Гейнціусъ! У насъ еще много времени.
— Твоя правда!— отвтилъ учитель, переступая черезъ порогъ.
— Сядь, Теодоръ!— сказалъ юноша лтъ двадцати четырехъ съ недовольнымъ выраженіемъ лица.— Это знаетъ, сколько лтъ пройдетъ, прежде чмъ прихотливая судьба опять столкнетъ насъ вмст.
— Ну, вдь, не въ Америку ты дешь, — возразилъ учитель.— Семь миль, разв это далеко, въ особенности, когда пройдетъ дорога? Правда, какъ-никакъ, путешествіе стоитъ денегъ, и если ты…
— Опять то же! Знаешь ли, Гейнціусъ, меня иногда выводитъ изъ себя твоя неразсчетливость. Конечно, школьный учитель не Крезъ, но если бы ты не тратилъ каждый грошъ на книги и инструменты и, кром того, драгоцнное время, которое ты могъ употребить бы съ гораздо большею выгодой, не приносилъ мн въ жертву, именно въ жертву…
— Да, совершенная правда, г. Гейнціусъ, — вмшалась въ разговоръ объемистая вдова, поднося ему чашку кофе.— Еще покойный папаша нашего г. Отто нердко выходилъ изъ себя, что вы… что…
— Ну, что такое?— прервалъ Гейнціусъ.— Разв преступленіе, что я передавалъ этому молодцу частичку того, что могъ дать безъ ущерба себ? Вдь, ученье — мое дло, такъ сказать…
— Конечно. Но напрасно покойникъ…самъ г. Отто…
— Совершенно будто слышу его покойнаго отца!— сказалъ Гейнціусъ.— Знаете что, г-жа писарша? Заботьтесь больше о вашемъ кофе, между прочимъ, очень вкусномъ, и избавьте меня отъ вашихъ наставленій! Разв Отто навязался мн? Или, можетъ быть, я заставилъ его? Это было мн удовольствіемъ, добрйшая г-жа Захаріасъ, особеннымъ наслажденіемъ, deliciae meae, а за это честный человкъ не беретъ платы.
— Удивительная теорія!— сказалъ Отто.— Но при твоемъ упрямств…
— И ты тоже начинаешь?— проворчалъ Гейнціусъ.
Отто похлопалъ его по плечу.
— О благодарности ты не хочешь слышать, — началъ онъ, улыбаясь,— такъ попробую о неблагодарности. Кто это сказалъ, что ты оказалъ мн услугу? Не правда ли, тебя поражаетъ это? Но я объясню теб. Безъ полученнаго мною отъ тебя образованія я остался, бы, вроятно, тмъ, чмъ я былъ: твоимъ школьнымъ коллегой, простымъ семинаристомъ, не думающимъ ни о чемъ высшемъ, съ благоговніемъ смотрящимъ на своего почтеннаго, хотя и ограниченнаго начальника. Но ты вбилъ мн въ голову различный вздоръ… Сначала сумасбродную мысль, что у меня талантъ въ живописи, потому только, что я немного даровите дюжины другихъ. Три года я врилъ въ это, пока не наступило разочарованіе. Оно горько было, милый Гейнціусъ. А теперь твой дарвинизмъ унесъ меня за облака и надлалъ мн столько хлопотъ. Какъ только въ Гернсхейм узнали, чье я духовное дитя, то сейчасъ же прислали отказъ въ давно ожидаемомъ назначеніи, и теперь съ жалкими остатками моихъ капиталовъ я иду на встрчу неизвстному…
— Ты хитрецъ!— сказалъ Гейнціусъ.— Клянусь Богомъ, я принялъ бы это въ сердцу, если бы не зналъ, что раньше ты говорилъ другое! Можетъ быть, ты былъ бы теперь школьнымъ учителемъ. Но что выигралъ бы ты? Я уже не говорю о несчастномъ жалованьи, хотя и это надо принять во вниманіе. Для меня оно, конечно, вполн достаточно, но ты, милый Отто, созданъ изъ другаго тста. И, кром того, что длать орлу въ воробьиныхъ гнздахъ? Теб надо вонъ отсюда, хоть въ неизвстность, но вонъ!
— Да, ты правъ,— отвчалъ Отто.— Я не гожусь для этой жалкой обыденной жизни: Меня неудержимо влечетъ отсюда. Только изъ любви къ отцу и теб выносилъ я тяжесть этого безотраднаго существованія, но теперь я не въ силахъ больше. Я ушелъ бы, Гейнціусъ, даже если бы меня не вынуждали обстоятельства. Я хочу завоевать себ мсто въ обществ, найти отраду этому неудовлетворенному сердцу, забвеніе всхъ испытанныхъ несчастій, новую, дйствительную жизнь, духовное возраженіе, объясненіе, безуміе…называй это какъ хочешь…
— Это такъ, минуты!— отвтилъ учитель.— Я лучше знаю тебя. Наука и, можетъ быть, искусство, съ такимъ безуміемъ брошенныя тобою, въ конц-концовъ, одержутъ побду надъ бурною молодостью. Ты не изъ увлекающихся суетностью жизни, ты вчно будешь думать о томъ, что ожидаетъ насъ дйствительное счастіе и истинная радость не въ вншнемъ и чужомъ, а въ насъ самихъ.
Онъ быстро всталъ, надлъ на голову свой вытертый цилиндръ, взялъ изъ угла палку съ желзнымъ наконечникомъ съ ршительнымъ видомъ остановился передъ Отто, ожидая, пока хозяйка наднетъ своему узжающему квартиранту сумку черезъ плечо.
— Готово,— сказалъ Отто, надвая свою соломенную шляпу.
— И такъ, идемъ въ страну, гд течетъ молоко и медъ!— воскликнулъ Карлъ Гейнціусъ, стараясь казаться веселымъ.
Но, несмотря на это, видно было, что ему тяжело. Съ переселеніемъ Отто въ резиденцію Гейнціусъ терялъ самаго дорогаго друга. Между учителемъ и ученикомъ мало-по-малу установились отношенія, въ теченіе послднихъ лтъ скрпившіяся въ настоящую дружбу.
Друзья подъ руку направились въ каменнымъ воротамъ. Школьный учитель разсчитывалъ проводить своего друга до Гернсхейма, ближайшаго узднаго города. Первыя пять минутъ они шли молча, каждому надо было справиться съ самимъ собой, такъ какъ оба сознавали значеніе этой минуты.
— Прелестный день,— сказалъ, наконецъ, школьный учитель, пересиливая свое горе.— Небо такъ чисто, а лсъ такъ величественъ и цвтущъ, какъ будто не осень.
Онъ откинулъ немного назадъ голову и глубоко вдыхалъ свжій воздухъ. Впалыя щеки зарумянились, глаза расширились и заблестли.
— Я завидую теб,— сказалъ Отто.
— Чему?
— Твоей способности чувствовать себя всегда счастливымъ, твоимъ радужнымъ мечтамъ.
— Какъ будто самъ ты не восхищаешься всмъ окружающимъ? Самъ не мечтаешь?
— Конечно, но я мечтаю иначе. Я смотрю на свтъ, какъ человкъ, восторгающійся великолпною картиной. Ты же воображаешь себя княземъ, любующимся своимъ неизмримымъ государствомъ и говорящимъ себ: эти сокровища мои!
Болтая такимъ образомъ, они незамтно подвигались по дорог, идущей круто въ гору, посл часоваго подъема Карлъ Гейнціусъ пріостановился, онъ задыхался отъ быстрой ходьбы и разговоровъ. Проведя рукой по лбу, онъ сказалъ:
— Мы страшно спшимъ. Сядемъ на минутку около моста.
Шаговъ на тридцать выше дорога шла черезъ полувысохшій ручей. Товарищи сли на каменныя перила моста.
— Слава Богу!— прошепталъ Гейнціусъ.
Отто Вельнеръ взглянулъ на него.
— Прежде ты легко взбирался на горы,— сказалъ онъ, снимая свою сумку.— Но, не шутя, ты страшно поблднлъ! Вотъ попробуй этого.
Онъ открылъ сумку и подалъ утомленному другу обтянутую соломенною сткой бутылку.
— Чудесно!— сказалъ Карлъ Гейнціусъ, выпивъ и отдавая ему бутылку.— Совсмъ не понимаю, отчего это со мной сдлалось…
Отто хотлъ поставить бутылку на прежнее мсто, но практичная хозяйка заняла всякій уголокъ какимъ-нибудь необходимымъ предметомъ, такъ что сдлать это было довольно трудно. Учитель, желая помочь, только испортилъ все дло. Ничего больше не оставалось, какъ вынуть все изъ сумки и уложитъ снова.
Гейнціусъ съ нескрываемымъ интересомъ слдилъ за этою трудною процедурой, удивляясь различнымъ предметамъ роскоши, на его философскій взглядъ, и лишь крайне необходимаго, на взглядъ всхъ остальныхъ.
— Ну, а это что еще такое?— спросилъ онъ, указывая на большой свертокъ въ желтой бумаг.
— Это?— отвчалъ Отто.— Такъ, всякая всячина…
— Хорошій отвтъ, нечего сказать! Но послушай, что жа у тебя тутъ такое? Ты смущаешься, какъ двочка, пойманная отцомъ за чтеніемъ тайкомъ полученнаго письма.
— Ты думаешь?
— Убжденъ! Я не хочу думать, чтобы ты такъ, ни слова не говоря… Знаешь, Отто, меня бы это страшно оскорбило. Отъ меня у тебя не должно было бы быть тайнъ.
Отто взглянулъ на него, некрасивое, худое лицо учителя дышало добротой и любовью, его глаза смотрли на него съ трогательною нжностью.
Да, своему врному другу Карлу Теодору Гейнціусу онъ можетъ доврить то, что до сихъ поръ скрывалъ, какъ магическое слово, которое, произнесенное раньше времени, приноситъ смерть. Гейнціусъ поможетъ ему разршить загадку.
— Прости меня,— торжественно началъ онъ, развязывая свертокъ,— если я только теперь открываю теб это. Все время я скрывалъ, потому что отецъ постоянно предостерегалъ меня отъ откровенности. Но теб, врнйшему другу моей юности, давно бы слдовало знать это. Твоей проницательности, можетъ быть, удастся разгадать то непонятное, таинственное… Даже если это будетъ пустая догадка, и тогда я буду благодаренъ.
Онъ развернулъ свертокъ и въ немъ оказался большой пакетъ съ пятью печатями.
— Видишь ли ты,— сказалъ молодой человкъ,— въ этомъ большомъ желтомъ пакет разршеніе загадки, изъ-за которой я много мучился и ломалъ себ голову.
— Ломалъ себ голову? Почему же не печати?
— Этого-то я и не могу! Вотъ посмотри, моею собственною рукой написано на конверт. Прочти, это избавитъ меня отъ дальнйшихъ разсказовъ.
Гейнціусъ въ величайшемъ изумленіи взялъ пакетъ съ слдующею надписью:
‘Когда мой отецъ Готфридъ Георгъ Францъ Вельнеръ, переплетчикъ въ Хальдорф, передалъ мн этотъ пакетъ и поклялся мн Богомъ и честью, что въ немъ заключаются только письма, и не деньги или цнныя бумаги, я, Отто Вельнеръ, сынъ его, поклялся моему отцу бережно сохранить его и распечатать только тогда, когда, несмотря на вс старанія, буду находиться въ нужд или, кром того, чувствовать себя несчастнымъ въ избранной мною дятельности, въ послднемъ случа, все-таки, не ране двадцати-шестилтняго возраста, исключая этихъ двухъ случаевъ, печати этого пакета останутся нетронутыми. Нарушеніе моего торжественнаго общанія будетъ не только клятвопреступленіемъ, но поруганіемъ и оскверненіемъ памяти моего отца. Я пишу это собственноручно и въ полномъ сознаніи святости моего ненарушимаго общанія.
Гейнціусъ прочелъ и, покачивая головой, возвратилъ другу таинственное завщаніе.
— Удивительно!— сказалъ онъ, немного взволнованный.— Такъ это-то не давало теб покоя цлыми недлями?
— Это, и то, какъ отецъ мн его передалъ. Никогда въ жизни я не забуду этого. Ты знаешь, вдь, онъ долго былъ болнъ, но я никакъ не предполагалъ, что конецъ такъ близокъ. Когда я въ тотъ, день вошелъ въ его комнату, когда онъ тихонько подозвалъ меня къ себ и горячо обнялъ, будто навки разставаясь со мной, тогда я понялъ только. Онъ самъ заговорилъ о близости смерти спокойно, равнодушно, какъ человкъ, давно примирившійся съ этимъ. Я готовъ былъ броситься передъ нимъ на колна, плакать и рыдать. Но я ослаблъ и духомъ, и тломъ. И среди этихъ страшныхъ мученій его торжественныя, загадочныя слова!… Впечатлніе осталось неизгладимое.
Отто Вельнеръ спряталъ таинственный пакетъ. Воспоминанія сильно взволновали его. Образъ человка, горячо любившаго его, совершенно ясно представился ему и пробудилъ страданія, заглушаемыя на время, но никогда не проходящія. О, какимъ нескончаемымъ горемъ наполняла его мысль о спокойной, разсудительной жизни отца! Они называли его чудакомъ, эти глупые люди, не понимавшіе, что скрывалось за завсой его странностей, но Отто сознавалъ теперь лучше, чмъ тогда, насколько покойный превосходилъ этихъ людей, насмхавшихся надъ нимъ. Онъ чувствовалъ что-то врод зависти, удивляясь покойному, принимавшему вс испытанія какъ божеское посланіе, не чувствовавшему желанія къ далекому и недосягаемому, обладающему, спасительнымъ средствомъ отъ всхъ душевныхъ ранъ: терпніемъ и самоотверженіемъ.
Школьный учитель задумчиво сидлъ на перилахъ моста и чертилъ концомъ палки различныя фигуры на пыльномъ шоссе. Наконецъ, онъ вскочилъ.
— Знаешь что?— воскликнулъ онъ, хлопнувъ товарища по плечу.— Какъ ты теперь письмо спряталъ въ сумку, такъ же долженъ ты и серьезныя размышленіи отложить ad acta. Дома я посмотрю, не придумаю ли чего. Теперь же давай наслаждаться путешествіемъ по роскошной долин.
Медленне чмъ прежде отправились они въ путь. При вход ихъ въ Гернсхеймъ на колокольн церкви св. Софіи пробило половина перваго.
Отто Вельнеръ и Карлъ Теодоръ Гейнціусъ заняли скромное помщеніе недалеко отъ базарной площади, въ гостиниц Золотой Якорь, худшей изъ семи гостиницъ Гернсхейма. Приведя немного въ порядокъ туалетъ, они спустились въ столовую, куда высокая блондинка только что внесла супъ. Десять или двнадцать человкъ уже сидли за столомъ: мелкіе торговцы, поселяне въ старыхъ кафтанахъ, студентъ въ высокихъ сапогахъ и другія личности, званіе которыхъ трудно было опредлить. Гейнціусъ, не имя средствъ заплатить 15 пфенниговъ за обдъ, хотлъ отправиться къ тетк, содержательниц почтовыхъ лошадей. Но Отто пригласилъ его обдать, на что тотъ охотно согласился. Когда они вошли, Гейнціусъ сначала позабылъ было снять съ головы цилиндръ, молчаливые гости взглянули на нихъ, и нкоторые, между прочимъ, маленькій коренастый мужчина, широко разложившій на столъ локти, при вид торжественнаго фрака и важнаго вида его владльца едва удержались, чтобы не расхохотаться.
Маленькій мужчина покрутилъ свои рыжіе усы, подтолкнулъ колнкой своего сосда, худощаваго прикащика, и, кашлянувъ, подмигнулъ своими узенькими блестящими глазами.
Отто почувствовалъ, какъ кровь бросилась ему въ лицо. Онъ вовсе не былъ слпъ въ странностямъ своего друга, но онъ инстинктивно не могъ допустить, чтобы другіе находили хоть что-нибудь комичное въ человк имъ уважаемомъ и любимомъ. Онъ повернулъ голову и недовольнымъ взглядомъ смрилъ нахала, такъ что тотъ немного смутился, какъ мальчикъ, захваченный за шалостью. Но потомъ и человкъ съ рыжими усами принялъ угрожающую позу, онъ дерзко откинулся назадъ, пожалъ плечами, пробормоталъ какія-то слова, изъ которыхъ Отто разобралъ только ‘еще давно не…’, и подъ конецъ громко плюнулъ подъ столъ.
Такъ какъ дло ограничилось этимъ, въ особенности же, такъ какъ веселье остальныхъ прошло, то Отто ршилъ не обращать больше вниманія. Гейнціусъ, ничего этого не замтившій, сълъ съ удивительнымъ аппетитомъ плохой бульонъ, потомъ, скрестивъ на груди руки, углубился въ созерцаніе двушки, собиравшей пустыя тарелки.
На самомъ дл, эта кельнерша, называемая гостями Миртой, была удивительно хороша. Высокая, стройная, съ нжнымъ овальнымъ лицомъ, окаймленнымъ волнами роскошныхъ блокурыхъ волосъ, она своими манерами и спокойною сдержанностью совершенно не подходила къ обществу этой гостиницы. Казалось, что она сама это чувствуетъ. Подъ ея длинными рсницами лежало спокойное выраженіе покорности и она серьезно, безшумно исполняла свою обязанность.
Учитель съ восторгомъ слдилъ глазами за граціозными движеніями, спокойствіемъ и скромностью блокурой Марты. Его широкій ротъ расплылся въ блаженную улыбку, глаза засверкали.
— Гейнціусъ!— прошепталъ Отто, замтивъ, что художественный восторгъ его товарища возбудилъ всеобщее вниманіе.
Въ это время коренастый нахалъ обратился къ своему сосду.
— Вы, Артуръ, что думаете? Я только теперь замтилъ, что воронье пугало, вонъ въ старомъ цилиндр, длаетъ прекрасной Март влюбленные знаки.
Онъ указалъ черезъ столъ въ садъ, гд среди грядокъ стояло чучело въ старой шляп, съ которой цилиндръ учителя могъ бы посоперничать въ элегантности. Въ отвтъ на эту шутку раздался громкій хохотъ.
Добрый Гейнціусъ, не догадываясь, въ чемъ дло, смотрлъ то на чучело, то на своего молодаго друга, нсколько разъ быстро измнившагося въ лиц. Отто дрожащею рукой налилъ въ стаканъ воды, сдлалъ нсколько глотковъ и сказалъ шутнику:
— Вы, кажется, черезъ-чуръ веселы, но ваше веселье раздражаетъ мн нервы. Подождите, когда кончится обдъ!
— Ого!— вскричалъ тотъ.— Здсь вс равноправны!
— Это еще лучше!— замтилъ ремесленникъ.
— Пожалуй, чего добраго, смяться запретятъ!— сказалъ третій, положивъ на столъ свой увсистый кулакъ.
Гейнціусъ, зная горячій характеръ друга, въ отчаяніи толкалъ его подъ столомъ ногой и напрасно упрашивалъ успокоиться. Наконецъ, юноша, овладвъ собой, отвтилъ вжливо:
— Надюсь, что я понятъ. Смйтесь сколько угодно, но не забывайте приличій.
Спокойный, но, вмст съ тмъ, энергичный тонъ произвелъ должное впечатлніе. Нахалъ пробормоталъ что-то непонятное въ бороду и шутки прекратились. Посл обда Отто съ учителемъ хотли удалиться въ свою комнату, но на лстниц ихъ остановилъ хозяинъ гостиницы, сильно извиняясь за непріятность съ чучелой.
— Всюду заводитъ ссоры этотъ Пельцеръ, — говорилъ онъ раздражительно.— Я бы давно безъ разговоровъ выгналъ его изъ дому, но съ этимъ парнемъ неудобно ссориться. Онъ въ своей мести ни передъ чмъ не остановится.
— Такъ Пельцеромъ зовутъ этого ужаснаго человка?— спросилъ школьный учитель.
— Пельцеръ, Эфраимъ Пельцеръ,— повторилъ хозяинъ.— Онъ работаетъ на табачной фабрик Хессельта и Ко, очень способный и ловкій парень, зарабатываетъ хорошія деньги, я не знаю, какое теперь мсто онъ занимаетъ, но, вроятно, выше простаго рабочаго… Но онъ не можетъ угомониться: дерзокъ необыкновенно и воображаетъ о себ… ну, лучше замолчу!
— Воображаетъ о себ, — спросилъ учитель, — но почему же?
— Онъ играетъ роль въ своей партіи, кое-чему учился, три года прожилъ у адвоката, и пишетъ теперь такъ хорошо и складно, какъ учитель, и еще научился разнымъ тонкостямъ. То тому, то другому, не желающему платить, напишетъ онъ жалобу и т. д. И такъ, господа, вы не въ претензіи за…
Отто успокоилъ его и поднялся съ Гейнціусомъ по лстниц. Придя наверхъ, онъ распахнулъ окно и бросился на кровать, между тмъ какъ Гейнціусъ услся на единственный стулъ.
— Послушай, — началъ Отто посл минутнаго молчанія.— Вдь, дло дйствительно могло плохо кончиться. И чего ты въ такомъ экстаз смотрлъ на эту молчаливую кельнершу? Ученый тридцати четырехъ лтъ и такіе глаза!
Учитель закусилъ себ нижнюю губу.
— Ты правъ,— сказалъ онъ тихо,— это было неосторожно. Я знаю, какъ непросвщенное человчество легко объясняетъ подобное настроеніе.
— Неужели теб дйствительно такъ необыкновенно понравилась эта двушка?
— Необыкновенно! Затылокъ и щеки Венеры! А эти обворожительные волосы! Также волнисты, какъ у Юноны Лудовизи.
Отто Вельнеръ поднялъ немного голову.
— Гейнціусъ, — вскричалъ онъ,— клянусь Богомъ, ты способенъ влюбиться!
— Я? Да что же ты думаешь? Знаешь ли ты, прежде всего, что значитъ быть влюбленнымъ въ двушку?
— Ну, — засмялся Отто, — это опредленіе не входило въ курсъ нашихъ занятій, но я, все-таки, думаю…
— Ничего ты не знаешь…— прервалъ его Гейнціусъ.— Быть влюбленнымъ въ двушку значитъ каждою фиброй души желать обладать ею, цловать ее, жениться на ней. Неужели ты думаешь, что я, Карлъ Теодоръ Гейнціусъ… Вдь, это же смшно!
Настала пауза, Гейнціусъ придвинулъ свой стулъ къ окну, а утомленный Отто задремалъ. Черезъ полчаса его разбудилъ конскій топотъ. Онъ вскочилъ и посмотрлъ на часы. Карлъ Гейнціусъ, перешедшій тоже на постель, повидимому, спокойно спалъ. Отто осторожно, боясь разбудить друга, подошелъ къ окну. На двор онъ увидлъ изящно одтаго господина, онъ легко соскочилъ съ сдла, потрепалъ лошадь по ше и отдалъ какое-то приказаніе подбжавшему слуг, потомъ снялъ шляпу, отеръ носовымъ платкомъ лобъ и, отряхивая хлыстомъ пыль съ высокихъ ботфортовъ, вошелъ въ гостиницу. Отто съ интересомъ смотрлъ на этого юношу приблизительно лтъ двадцати пяти. Все въ немъ указывало, что онъ богатъ, знатенъ и высокаго происхожденія. Зачмъ явился онъ въ эту трущобу, гд безобразничаютъ прикащикъ Артуръ и отвратительный Пельцеръ? Немного погодя, открылъ глаза и Карлъ Гейнціусъ.
— Удивительный сонъ!— сказалъ онъ, вскакивая.— Я видлъ тебя верхомъ на кон, поднимающимся по Via Sacra. Ты былъ въ одежд тріумфатора, а женщины и двушки бросали теб лавровые внки. Ну, habeant sibi. Назадъ къ дйствительности! Я думаю, что прогулка по улицамъ Гернсхейма сократила бы немного время до ужина.
— Если хочешь,— отвчалъ Отто.
Они спустились въ нижній этажъ.
— Налво, другъ мой!— остановилъ Гейнціусъ, когда Отто повернулъ направо.
Но тотъ былъ убжденъ, что выходная лстница направо, и ошибся, дверь, къ которой они пришли, вела въ садъ.
— Я былъ правъ!— сказалъ учитель.— Да, я всегда былъ силенъ въ топографіи. Впрочемъ, такъ какъ мы уже здсь… вдь, городъ не уйдетъ отъ насъ. Я люблю эти огороды, плодовыя деревья и крыжовники, они напоминаютъ мн дтство…
Они направились по главной дорожк, Теплые лучи сентябрскаго солнца падали на гряды бобовъ, капусты, картофеля, по сторонамъ дорожки цвли розы и астры, въ зелени яблонь и вишенъ таились сплые плоды, только жужжаніе пчелъ и разнообразное стрекотаніе кузнечиковъ нарушали тишину. Широкая тропинка перескала дорогу дале и друзья повернули по ней по направленію въ бесдк, обвитой дикимъ виноградомъ. Вдругъ Гейнціусъ схватилъ своего товарища за руку. Направо отъ бесдки, на скамейк подъ тнью высокаго дерева, сидла блокурая Марта, нагнувшись надъ стоящимъ на ея колнахъ ршетомъ съ бобами. А передъ ней, облокотившись на столбъ изгороди, стоялъ молодой человкъ, возбудившій своимъ пріздомъ подозрніе Отто Вельнера. Товарищи приблизились, не слышно ступая по мягкой трав.
— Великолпно!— прошепталъ Отто.— Этого я могъ ожидать.
Марта все ниже и ниже наклоняла голову, лицо ея покрылось густымъ румянцемъ. Незнакомецъ, вроятно, что-то горячо говорилъ ей, на это указывали его быстрые жесты, но потомъ онъ измнилъ тонъ. Облокотившись рукой на столбъ, онъ граціозно заложилъ правую ногу за лвую и началъ кокетливо играть хлыстикомъ. Нельзя было ошибиться: этотъ кавалеръ ухаживалъ за блокурою Мартой такъ же утонченно, какъ въ роскошномъ салон за дочерьми милліонеровъ-банкировъ или аристократовъ. Для усиленія какой-то любезной фразы онъ громко ударилъ хлыстикомъ по элегантному сапогу, такъ что блокурая Марта въ первый разъ подняла глаза и вдругъ замтила учителя и его товарища. Яркій румянецъ вспыхнулъ на ея задумчивомъ личик, едва слышное ‘ахъ’ слетло съ губъ, ножъ упалъ на полъ и такъ какъ она въ смущеніи нагнулась, то туда же послдовало и ршето съ нарзанными бобами. Незнакомый господинъ оглядлся кругомъ и густыя брови его недовольно сдвинулись, ему, очевидно, помшали совсмъ не во-время, онъ нервно крутилъ лвою рукой кончики своихъ черныхъ усовъ и въ лиц его было что-то вызывающее. Да, если бы Карлъ Гейнціусъ былъ одинъ, то этотъ кавалеръ, пожалуй, рискнулъ бы разыграть эффектную сценку, но теперь онъ ршилъ умрить тонъ. Онъ направился къ Отто и учителю и, приподнявъ немножко шляпу, полуиронично спросилъ, кого они здсь ищутъ,
У Отто Вельнера при приближеніи этого юноши было странное чувство, весь его видъ, безукоризненный костюмъ, изящныя манеры, грація и увренная походка внушали ему уваженіе. Стараясь подражать молодому человку, онъ также приподнялъ шляпу и спросилъ первое, что ему пришло въ голову.
— Могу я узнать, съ кмъ имю честь говорить?
— Мое имя Хельвальдъ, Бенно Хельвальдъ, — отвтилъ молодой человкъ.
— Мое имя Вельнеръ, Отто Вельнеръ.
Карлъ Теодоръ Гейнціусъ тоже приблизился, снялъ съ головы свой цилиндръ и очень вжливо назвалъ свое имя. Удивленный необыкновенною вжливостью учителя, Хельвальдъ повторилъ свой первоначальный вопросъ.
— Можетъ быть,— прибавилъ онъ съ ироніей,— я могу избавить васъ отъ дальнйшаго блужданія.
Сдержанный тонъ этого замчанія еще боле раздражилъ Отто.
— Вы очень добры,— отвтилъ онъ въ тонъ,— именно этото блужданіе и было нашею цлью.
Хельвальдъ покраснлъ.
— Сдлайте одолженіе!— продолжалъ онъ рзко.— Мн, конечно, и въ голову не приходило мшать вашей прогулк. Я могу только высказать желаніе, чтобы на будущее время вы мене незамтно выходили изъ-за кустовъ. Молодая двушка сильно испугалась, и дйствительно это очень непріятно, когда такъ внезапно…
— Я васъ не понимаю, — рзко перебилъ его Отто, такъ какъ Хельвальдъ принялъ тонъ наставника, читающаго нотацію воспитаннику.— Насколько выяснилось изъ вашихъ словъ, вы огорчены тмъ, что помшали вашей бесд. Это ваше дло и негодуйте на случай, приведшій насъ сюда. Если же вы хотите выместить на мн ваше раздраженіе, то я предупреждаю васъ, что для подобной роли я не гожусь.
Хельвальдъ замахнулся хлыстомъ. Но Отто смотрлъ ему въ лицо съ такимъ презрніемъ, стоялъ такъ спокойно и увренно, что Бенно Хельвальдъ счелъ за лучшее замаскировать свое движеніе нсколькими беззаботными взмахами и, пожавъ плечами, повернуть спину молодому человку. Карлъ Теодоръ Гейнціусъ полуумоляюще, полуприказывающе пробормоталъ ‘еаfflus’, и такъ какъ Отто колебался, схватилъ его подъ руку.
— Compesce undas! Успокой свой гнвъ, — говорилъ онъ, таща за собой Отто.— Ты хорошо его отдлалъ.
— Не будемъ больше говорить объ этомъ,— отвтилъ Отто.— Моя поздка за границу не особенно удачно началась! Сначала тотъ нахалъ за столомъ, теперь этотъ франтъ… Пойдемъ домой!
Они вернулись въ дому. На крыльц, на самомъ припек, сидлъ слуга, отводившій въ конюшню лошадь Бенно Хельвальда, и уплеталъ бутербродъ, около него стояла кружка пива.
— Нравится?— спросилъ Гейнціусъ.
— Спасибо,— отвчалъ слуга.— Должно нравиться.
— Какъ такъ ‘должно нравиться’?
— Ну, такъ говорятъ. Я научился этому отъ г. Пельцера.
— Я васъ не понимаю.
— Ну, вдь, вы знаете… да нтъ, вы иностранецъ, Пельцеръ — глава соціалъ-демократовъ, и съ тхъ поръ какъ г. Мейнертъ говорилъ здсь въ первый разъ, я принадлежу къ той же партіи.
— Мейнертъ?— спросилъ Отто.— Извстный соціалъ-демократическій ораторъ?
— Я думаю, потому что г. Пельцеръ говоритъ всегда: великій Мейнертъ. Вы бы послушали, какъ онъ объясняетъ, что въ этомъ жалкомъ свт не было бы нужды и все было бы иначе, если бы онъ могъ сдлать по своему… Видите ли, въ этомъ дом мн хорошо и пиво лучшее на двадцать миль, но, послушавши Мейнерта, я такъ разсуждаю: Яковъ, говорю я, какъ можешь ты выносить такое жалкое существованіе? Разв это достойно человка? ‘Достойно человка’ — это любимыя слова Мейнерта. Недавно чищу я сапоги и говорю: Яковъ, вдь, это не достойно человка! Убираю конюшню и бормочу: этого тоже не будетъ! Вонъ Мейнертъ говоритъ, что я совершенно потеряю человческое достоинство… Теперь, чтобы не забыть, что я принадлежу въ партіи, я и повторяю эти слова.
Гейнціусъ и Отто до сихъ поръ мало занимались изученіемъ соціальнаго вопроса, такъ сильно волнующаго наше время. Въ Хальдорф, гд не было никакой значительной промышленности, трудно было прослдить это движеніе, поэтому интересы учителя были обращены на другое. Отто, заинтересованный словами Якова, охотно продолжалъ бы разговоръ, но, замтивъ Бенна Хельвальда, медленно подходящаго по дорожк, и не полагаясь на свое самообладаніе, нашелъ лучшимъ избжать вторичнаго столкновенія. Гейнціуса же охватилъ смертельный страхъ. Такимъ образомъ, они прошли мимо слуги въ улиц. До глубокой ночи блуждали они мимо трактирчиковъ, прилпившихся между большими фабриками, какъ воробьи между аистовыми гнздами, по площади, гд толпы рабочихъ громко разсуждали, покуривая коротенькія трубочки, по городскимъ садамъ, гд влюбленныя парочки наслаждались великолпнымъ сентябрьскимъ вечеромъ. Вернувшись, они долго еще сидли, обсуждая прошедшее, будущее и смотря на звздное небо. Пробило девять, половина десятаго, бсе было тихо въ дом, вдругъ на двор подайся какой-то шумъ, слуга пошелъ въ конюшню и вывелъ лошадь г. Бенно Хельвальда, затмъ послышались нсколько сказанныхъ въ полголоса словъ, ‘покорно благодарю’ и громкій топотъ по мостовой.
— Теперь только,— пробормоталъ Отто.
На слдующее утро солнце было уже высоко, когда Отто разстался съ Карломъ Теодоромъ Гейнціусомъ. Съ необыкновенною быстротой разошлись учитель налво, Отто Вельнеръ направо. Около мили оставалось до Лондорфа, откуда Отто хотлъ продолжать путешествіе по желзной дорог. Онъ быстро подвигался впередъ, не оглядываясь, словно боясь, что увидитъ за собой влажные глаза добраго Гейнціуса. Черезъ часъ онъ вступилъ въ Оберхорхгеймскій лсовъ, раскинувшійся около живописно расположенной деревни того же названія, старательно вычищенный и перерзываемый многочисленными дорожками и скамейками, такъ какъ въ Оберхорхгейм жило лтомъ много дачниковъ изъ города. Въ сентябр сезонъ уже кончился. Почти вс дачники возвратились въ городъ и только владльцы виллъ наслаждались еще чистымъ воздухомъ. Пріятно было идти среди высокихъ деревьевъ, прислушиваясь въ мелодичному шелесту зеленыхъ листьевъ. Все было тихо и торжественно въ лсу. Отто внезапно охватила сладостная, неодолимая истома. Онъ слъ на каменную скамейку, снялъ съ себя сумку, положилъ ее вмсто подушки и легъ. Но скоро онъ нашелъ, что эта жесткая постель неудобна, а желаніе поблаженствовать въ роскошномъ лсу усилилось. Онъ приподнялся и оглядлся кругомъ. По ту сторону дороги росъ частый оршникъ. Отто взялъ свою сумку, прошелъ туда и тотчасъ же нашелъ небольшое углубленіе, устланное мхомъ и сухими листьями, устроивъ себ удобное ложе, онъ легъ въ блаженномъ настроеніи человка, отбросившаго отъ себя въ эту минуту вс заботы, и съ улыбкой закрылъ глаза. Онъ засыпалъ уже, когда его вывели изъ дремоты женскіе голоса. Дв молодыя дамы въ изящныхъ костюмахъ, одна въ бломъ, другая въ розовомъ, шли подъ руку по направленію отъ Оберхорхгейма. Разбудившій его голосъ принадлежалъ дам въ бломъ, высокой, полной брюнетк, очень важной и замчательно красивой. Свтлая шляпа съ гирляндой цвтовъ прикрывала ея черные, какъ смоль, волосы, какихъ Отто никогда еще не видалъ. Ея платье было очень просто, но, вмст съ тмъ, въ высшей степени изящно, въ рук она деркала палевый веръ изъ атласа и слоновой кости. Другая, блондинка, съ круглымъ дтскимъ лицомъ и добрыми голубыми глазами, не отличалась такою граціей, какъ ея подруга, но и ея туалетъ и манеры обличали даму, вращающуюся въ высшемъ обществ.
— Какъ хочешь,— сказала блондинка, смясь.— Ты стоишь на этомъ, и я должна замолчать. Но теперь я начинаю уставать…
— Устала! Камилла! какъ можешь ты уставать въ этомъ чудномъ лсу? Впрочемъ, если ты хочешь отдохнуть передъ тмъ какъ идти домой, то вотъ мы у ‘Элеонорина памятника’.
Отто замтилъ, что надъ каменною скамейкой на дерев висла доска съ надписью. Онъ осторожно и тихонько приподнялся: сонъ его какъ рукой сняло. Дамы сли, красавица, высокая въ бломъ, на край, блондинка на середку и опустила головку на плечо подруги. Сердце Отто сильно билось. Никогда еще въ жизни онъ не встрчалъ ничего подобнаго. Нтъ сомннія, что он, по крайней мр, дочери министровъ!
— Ну, да отвть хоть разъ серьезно, Камилла!— сказала дама въ бломъ, распуская веръ.— Мн ты можешь доврять это. Между сестрами…
— Но, Люцинда…— не ршалась Камилла, смотря въ землю.
— Какъ ты покраснла! Я боюсь, что мое благоразуміе опоздало.
Отто не зналъ, продолжать ли ему спокойно лежать, невольно подслушивая чужую тайну, и ждать, когда дамы удалятся, или, можетъ быть, приличіе требуетъ, чтобы онъ тотчасъ же далъ имъ замтить свое присутствіе. Пока онъ колебался такимъ образомъ, он вдругъ замолчали.
По дорог раздались тяжелые, громкіе шаги и черезъ минуту съ правой стороны показалась странная фигура и нахально услась на скамейку рядомъ съ молодыми дамами. Отто узналъ своего противника изъ гостиницы Золотой Якорь. Эфраимъ Пельцеръ нахлобучилъ себ фуражку на лобъ и застегнулъ кафтанъ до верху, въ рукахъ у него была огромная дубина. Дамы, повидимому, были мало довольны этимъ неожиданнымъ сосдствомъ, въ особенности Камилла, сидящая рядомъ съ нимъ.
— Поздно, Люцинда,— прошептала она, красня.— Пойдемъ домой!
— Ого!— вскричалъ Пельцеръ, вскакивая.— Знатнымъ барышнямъ противно сидть рядомъ съ оборваннымъ пролетаріемъ? Такъ, что ли? Если же это оскорбительно для насъ, то объ этомъ не стоитъ и говорить. Мы только для того и созданы, чтобы насъ топтали. Но довольно, и коротко, и ясно… я не желаю больше этой комедіи! Поняли вы меня?
Онъ съ угрожающимъ видомъ наступалъ на нихъ, будто желая помшать имъ встать.
Камилла поблднла, Люцинда тоже казалась испуганной, но, все-таки, проговорила твердымъ голосомъ:
— Вы ошибаетесь, мы не имли намренія васъ оскорблять и унижать. Намъ надо домой…
— Такъ!— крикнулъ Пельцеръ, ни на шагъ не отступая.— А почему эта прекрасная мысль пришла въ голову барышн, какъ только я слъ около нея? Чортъ возьми, вы останетесь здсь. Мн не нравится, что вы бжите отъ меня, какъ отъ чумы.
Люцинда покраснла и поднялась съ мста.
— Дайте намъ дорогу, — сказала она повелительнымъ тономъ,— иначе я позову на помощь!
— Такъ зовите!— захохоталъ Эфраимъ Пельцеръ.— Тамъ, правда, у васъ повсюду спрятаны полицейскіе и шпіоны, но здсь крики не помогутъ вамъ. Просите лучше прощенія у меня, вы… вы… или клянусь жизнью…
Онъ опустилъ руку на плечо Люцинды и въ ту же минуту почувствовалъ, что его схватываютъ за воротъ дв сильныя руки. Сильный размахъ — и дерзкій нахалъ, роняя палку и шапку, полетлъ въ кусты.
— Такъ!— заговорилъ Отто дрожащимъ голосомъ.— Если вы осмлитесь сказать еще хоть слово, я отправлю васъ туда, гд съ подобными вамъ людьми расправа коротка.
— Песъ, проклятый!— крикнулъ Пельцеръ, медленно поднимаясь и шаря руками по земл.
Раньше чмъ Отто усплъ сообразить, раздраженный Пельцеръ схватилъ съ земли камень и съ бшенствомъ пустилъ его въ Отто.
По лицу раненаго потекла горячая струя крови и онъ прислонился къ дереву. Когда онъ опомнился, Пельцеръ уже исчезъ, а молодыя дамы безмолвно стояли около него. Он были совершенно поражены неожиданнымъ происшествіемъ.
— Я долженъ просить извиненія,— пробормоталъ Отто, прикладывая въ своей ран носовой платокъ.
Что лишало его присутствія духа, его, не легко смущавшагося прежде? Дама въ бломъ подошла въ Отто и высказала ему благодарность. Отто пробормоталъ нсколько словъ врод ‘незначительно’, ‘не стоитъ говорить’. По просьб Люцинды онъ покорно слъ на скамейку, но на лиц его сейчасъ же появилась улыбка, когда Люцинда приняла съ его лба окровавленные волосы и осторожно прикладывала къ его ран свой батистовый платокъ. Камилла отвернулась, такъ какъ не могла видть крови.
— Поди сюда,— сказала Люцинда черезъ минуту.— Счастливе окончилось, чмъ я предполагала. Дай мн твой платокъ, мой слишкомъ малъ для повязки.
Отто еще не могъ придти въ себя, его не такъ оглушилъ ударъ камнемъ безумнаго рабочаго, какъ теперь дружескія услуги знатныхъ дамъ, недавно казавшихся ему такими далекими и недоступными. Отъ благо платья распространялся душистый запахъ фіаловъ. Онъ думалъ, что лежитъ въ кустахъ по ту сторону дороги и видитъ все это во сн. Наконецъ, онъ ршился открыть ротъ, что онъ говорилъ и какъ, онъ ничего не сознавалъ. Но когда Люцинд удалось, наконецъ, перевязать его рану, то Отто уже назвалъ себя и цль своего путешествія, онъ даже согласился проводить сестеръ до дому, чтобы дать освидтельствовать свою рану члену медицинскаго совта, доктору Форенштедту.
Отто поднялся, лвою рукой опираясь на палку, правою осторожно надвая на голову соломенную шляпу. Его сонъ длался все пріятне и розове. Онъ шелъ между обими дамами по величественному и шумящему лсу, будто давно знаетъ ихъ и привыкъ въ подобнымъ прогулкамъ. Онъ зналъ теперь: изъ рукъ освирпвшаго пролетарія онъ освободилъ дочерей совтника фонъ-Дюрена, извстнаго издателя, зналъ, что Люцинда — жена адвоката доктора Лербаха, проводящаго свои каникулы также въ Оберхорхгейм. Отто поражало, что Люцинда, казавшаяся гораздо моложе своей сестры, оказалась замужнею женщиной. Одно только его смущало,, что г-жа Лербахъ или фрейлейнъ Камилла найдутъ неприличною его неуклюжую сумкy, которую онъ, красня, надлъ черезъ плечо. Онъ не зналъ, что и столичные кавалеры отправляются въ горы съ палками и сумками.
Черезъ полчаса они дошли до конца лса и желзныхъ воротъ, ведущихъ въ паркъ.
Люцинда отворила одну половинку и прошла впередъ. Отто, идя рядомъ съ Камиллой, послдовалъ за ней.
На площадк мраморной лстницы Отто встртилъ старый слуга, съ гладко расчесанными бакенбардами, и провелъ его въ маленькую залу, между тмъ какъ Камилла исчезла въ ту же дверь, изъ, которой г-жа Лербахъ выслала слугу. Отто очутился въ очень уютной, небольшой, но высокой комнат. Единственное окно съ тяжелыми темными занавсами пропускало мало свта сквозь втви старой акаціи. Дорогая, старинная мебель, высокій каминъ съ большимъ венеціанскимъ зеркаломъ, по сторонамъ его дв тумбы съ мраморными статуями,— вотъ первое, что бросилось ему въ глаза, при дальнйшемъ осмотр онъ нашелъ массу бездлушекъ, дополняющихъ роскошную обстановку. Отто Вельнеръ снялъ шляпу и пощупалъ повязку, рана его начинала горть. Онъ инстинктивно подошелъ въ венеціанскому зеркалу и осмотрлъ свое лицо, на которомъ еще оставались слды крови, находя, что повязка эта не очень украшаетъ его. Тихій шорохъ прервалъ его размышленія, обернувшись, онъ увидалъ слугу, принесшаго серебряный подносъ съ различными прохладительными напитками. Поставивъ все на бронзовый столъ у окна, онъ вжливо сказалъ:
— Господинъ совтникъ проситъ извиненія, такъ какъ неотложныя дла задерживаютъ его въ кабинет, г. медицинскій совтникъ докторъ Форенштедтъ черезъ четверть часа будетъ здсь. До тхъ поръ не угодно ли будетъ немного подкрпиться?
— Благодарю,— отвчалъ Отто.
Слуга удалился такъ же безшумно, какъ и вошелъ.
Отто Вельнеръ налилъ въ стаканъ испанскаго вина, отливавшаго на свтъ и пурпуромъ, и золотомъ. Измученный жаждой, такъ какъ при дамахъ онъ не ршился вытащить изъ кармана свою плебейскую фляжку, онъ залпомъ осушилъ стаканъ драгоцнной влаги. Этотъ истинно волшебный напитокъ огнемъ разлился по его членамъ, разгорячая и возбуждая. Чувствуя, какъ вино дйствуетъ благодтельно, онъ выпилъ второй стаканъ и третій.
На самомъ дл, что тутъ такого, что владльцы этой роскошной виллы узнаютъ впослдствіи, что онъ несчастный школьный учитель, отважившійся пустить въ новое плаваніе свой потерпвшій крушеніе корабль? Несчастный школьный учитель!
Снова отворилась дверь, вошли два господина. Старшему, средняго роста, полному, на видъ было лтъ пятьдесятъ, его круглое, свжее, выбритое лицо и симпатичныя черты дышали привтомъ и радушіемъ. Это былъ адвокатъ Лербахъ. Другой, лтъ сорока, былъ выше ростомъ и худе, его блдное лицо и мечтательное выраженіе большихъ черныхъ бархатистыхъ глазъ, блыя выхоленныя руки, высокій лобъ и увренность манеръ выдавали человка, легко покоряющаго женскія сердца. Членъ медицинскаго совта, докторъ Форенштедтъ, имлъ мало друзей, за то много паціентокъ, отъ одного его вида излечивавшихся отъ всякой нервности и недуговъ. Носился слухъ, что магическимъ дйствіемъ своей личности онъ злоупотреблялъ, одерживая побды не въ одной только области терапіи. Но эти подозрнія не пошатнули его репутаціи моднаго врача и онъ, попрежнему, практиковалъ въ высшемъ кругу столицы. Лтомъ, отправивъ послднюю истеричную старую дву на морскія купанья, онъ переселялся на свою дачу въ Оберхорхгеймъ, расположенную не боле какъ въ тысяч шагахъ отъ виллы совтника фонъ-Дюренъ. Старшій заговорилъ первый.
— Мое имя Лербахъ. Я радъ случаю познакомиться съ молодымъ человкомъ, такъ не поцеремонившимся съ этимъ негодяемъ и грубіяномъ. Моя жена разсказала мн всю исторію. Благодарю васъ. Досадно только, что конецъ немного трагиченъ. Но я сейчасъ же оторвалъ нашего эскулапа отъ устрицъ. Членъ медицинскаго совта докторъ Форенштедтъ, г. Вельнеръ… такъ, кажется, вы сказали?
Отто поклонился, между тмъ какъ докторъ едва замтно кивнулъ головой. Въ другое время Отто, вроятно, спросилъ бы себя, почему этотъ красавецъ такъ неподвиженъ, но теперь ему было не до того. Такъ вотъ онъ, мужъ прекрасной Люцинды! Несмотря на любезность къ нему доктора Лербаха, у Отто, прежде всего, явилось чувство разочарованія и смущенія. Люцинд самое большее было двадцать одинъ-два года, Лербаху же было за пятьдесятъ, хотя онъ и казался еще свжимъ и бодрымъ и замчательно сохранился. Да, не такимъ онъ представлялъ себ мужа этой красавицы.
Снова появился въ дверяхъ слуга, на этотъ разъ въ сопровожденіи горничной, несущей кувшинъ съ водой, дв чашки и нсколько платковъ.
— Прошу васъ,— сказалъ докторъ Форенштедтъ, указывая раненому на повязку.
Отто сталъ развязывать узелъ, но такъ какъ ему это не удавалось, то Фанни осмлилась предложить свои услуги. Но она тоже напрасно возилась.
— Оставьте,— сказалъ докторъ и увренною рукой сорвалъ повязку.
Отто вздрогнулъ отъ боли, а изъ раны заструилась кровь.
— Согро di Вассо!— сказалъ адвокатъ.— Ударъ довольно ловокъ…
— И около самаго виска,— замтилъ Форенштедтъ.
Докторъ осмотрлъ рану, убдился, что кость осталась невредима, и съ свойственнымъ ему спокойствіемъ зашилъ рану. Посл окончанія этой мучительной операціи онъ, умывая руки, проговорилъ:
— Такъ. Пять или шесть дней необходимо пролежать въ постели. О путешествіи пшкомъ et cetera нечего и думать. Околокостная оболочка повреждена, также вверху раны подозрительная синева. Если у меня будетъ время, то я еще какъ-нибудь взгляну. Вообще же дальнйшимъ займется одинъ изъ докторовъ Гернсхейма, практикующихъ въ этой мстности. Мое почтеніе!
Какъ и въ первый разъ, онъ едва замтно кивнулъ головой, любезно улыбнулся адвокату и удалился.
— Таковъ ужь онъ всегда!— сказалъ Лербахъ, когда шаги умолкли.— Услужливъ только съ прекраснымъ поломъ, и то съ разборомъ. Онъ не пришелъ бы, если бы я послалъ лакея. Но я пошелъ самъ, думая, что малйшее промедленіе опасно.
Эти слова прозвучали такъ искренно и задушевно, что Отто въ душ попросилъ извиненія у мужа Люцинды за свои прежнія мысли. Онъ сердечно поблагодарилъ адвоката за выказанное имъ участіе.
— Глупости!— остановилъ его Лербахъ.— Вы потерпли въ этомъ дл. Благодарить должны: моя жена, Камилла, я, nota bene, и мой тесть, который обязанъ дать вамъ пріютъ у себя.
— Но я не желалъ бы быть въ тягость,— проговорилъ Отто.— Если бы можно было какимъ-нибудь образомъ добраться до Лондорфа…
— Какъ? А кто же будетъ ухаживать за вами? Нтъ, молодой человкъ, объ этомъ не можетъ быть и рчи. Зачмъ бы тогда была у моего тестя дюжина комнатъ для гостей? Это уже дло ршенное.
Онъ подошелъ къ двери и крикнулъ:
— Хольтманъ!
Пришелъ слуга и на вопросъ Лербаха доложилъ, что все готово, вмст съ вгимъ, онъ объявилъ, что черезъ дв минуты придетъ совтникъ Георгъ фонъ-Дюренъ и надется найти Отто Вельнера въ маленькомъ салон.
— Прекрасно! Я оставлю васъ вдвоемъ съ совтникомъ,— сказалъ адвокатъ, протягивая ему руку.— Хольтманъ, я вамъ спеціально поручаю заботиться о паціент. Каждый день я буду навщать его. И такъ, Богъ съ вами, мой молодой другъ! Не теряйте терпнія, конечно, лежать въ этомъ ящик съ компрессомъ на голов скучно, но длать нечего. До свиданія!
Онъ спустился съ лстницы въ паркъ. Вслдъ за нимъ вошелъ совтникъ Георгъ фонъ-Дюренъ, высокій, сдой мужчина, съ выразительнымъ, строгимъ лицомъ. Г. фонъ-Дюренъ поздоровался съ нежданнымъ гостемъ съ сдержанною вжливостью, коротко высказалъ благодарность за услугу, оказанную имъ дамамъ, и сожалніе по поводу печальныхъ послдствій и попросилъ его перейти въ назначенную для него комнату при помощи слуги, который и будетъ слдить за точнымъ исполненіемъ докторскихъ предписаній.
На этомъ разговоръ кончился, г. фонъ-Дюренъ, такъ же сдержанно поклонившись, удалился. Хольтманъ, хорошо изучившій привычки своего господина, тотчасъ же явился къ услугамъ молодаго человка. Съ его помощью онъ поднялся по широкой лстниц, украшенной массивными канделябрами, экзотическими растеніями, мраморными статуями и картинами знаменитыхъ художниковъ Вся эта роскошь производила на Отто странное дйствіе. Передъ нимъ слуга отворилъ двери высокой, красивой комнаты, хорошенькая Фанни стояла около мраморнаго умывальника, наполняя водой кружки и чашки.
— Я сейчасъ пришлю Ганса, — сказалъ Хольтманъ, внимательно осмотрвши комнату.— У кронати колокольчикъ, Гансъ до вашего выздоровленія будетъ находиться по близости отъ васъ. Вы кончили, Фанни?
— Сію минуту. Гансъ также приготовитъ и ледъ?
— Конечно.
Хольтманъ медлилъ.
— Идите, Хольтманъ,— сказала горничная.— Мн надо еще опустить гардины.
Лакей исчезъ, а черезъ дв минуты и Фанни, напрасно надявшаяся, что Отто заговоритъ съ ней. Онъ слишкомъ былъ занятъ своими мыслями. Отто положилъ свою сумку подъ подушку роскошной кровати и охотно позволилъ Гансу помочь ему раздться, такъ какъ рана его сильно болла, а отъ каждаго движенія приливала къ лицу кровь. Черезъ пять минутъ все было въ порядк.
Ледъ дйствовалъ благодтельно не только на его рану, но и на его возбужденные нервы. Въ сумеркахъ доложили ему о приход адвоката Лербаха. Онъ желалъ узнать о здоровь больнаго, Камилла и его жена непремнно требовали этого. Выслушавъ, что Отто чувствуетъ себя лучше, онъ спросилъ юношу о цли его такъ неожиданно прерваннаго путешествія, о его планахъ и надеждахъ, о настоящемъ и прошедшемъ.
Отто чувствовалъ къ этому человку все боле и боле симпатіи, и, не задумываясь, разсказалъ всю правду, свое низкое положеніе, недовольство, стремленіе въ высшему и надежды найти въ столиц занятія, которыя дадутъ ему обезпеченное существованіе и возможность что-нибудь длать. Лербахъ замтилъ, что ему придется встртить много разочарованій.
— Но, что бы тамъ ни было,— заключилъ онъ,— я убжденъ, что вы достигнете своего. Мн кажется, что вы тверды, постоянны и постоите за себя. Мн нравится это, вы же мн особенно нравитесь. Я люблю молодыхъ людей, не опускающихъ головы, когда имъ говорятъ: пробивай самъ себ дорогу. Я подумаю, не могу ли помочь вамъ. Во всякомъ случа, заходите ко мн въ город, улица Терезы, 17. Въ конц этого мсяца я думаю перехать. А теперь берегитесь, чтобы ваша болзнь не затянулась надолго.
Пожавъ руку Отто, онъ вышелъ изъ комнаты. Утомленный и разстроенный, молодой человкъ вскор заснулъ при однообразномъ тиканьи большихъ стнныхъ часовъ въ корридор.
Слдующіе дни прошли для Отто крайне однообразно. Онъ былъ еще слишкомъ слабъ, чтобы долго выносить чтеніе различныхъ статей и повстей изъ еженедльнаго журнала Колоколъ. Ему, конечно, интересно было узнать, что Колоколъ и Государственное право — главнйшія изданія фирмы А. Х. Дюрена,— такъ звали отца совтника,— и что Дюренъ ежегодно подучаетъ отъ нихъ полмилліона чистаго дохода. Гансъ передавалъ эти интересные факты такимъ монотоннымъ голосомъ, что посл втораго раза Отто предпочелъ не вступать въ разговоръ. Въ продолженіе шести дней единственнымъ развлеченіемъ его были короткіе визиты Лербаха и генсгеймскаго врача, обдъ и звуки, долетавшіе до него изъ парка сквозь запертыя окна. Какъ-то рано утромъ онъ ясно различилъ голоса Люцинды, Камиллы и третій, показавшійся ему знакомымъ, но онъ никакъ не могъ вспомнить, гд и когда его слышалъ. Часъ спустя, когда тотъ же голосъ крикнулъ: ‘Филиппъ, сдлай!’ Отто спросилъ хорошенькую Фанни, за отсутствіемъ Ганса кормившую его съ ложечки бульономъ, не докторъ ли Вольфъ, редакторъ, отдалъ это приказаніе?
— О, нтъ, — отвчала Фанни, — докторъ Вольфъ теперь ухалъ въ Швейцарію. Это г. фонъ-Тиллихау-Засницъ, дальній родственникъ г. совтника. Какъ они родственники, этого санъ г. совтникъ не знаетъ, но мать г. совтника была урожденная фонъ-Тиллихау. Засницъ такъ только прибавляется, оно что-то значитъ, но собственно совсмъ лишнее.
— Г. фонъ-Тиллихау живетъ здсь въ дом?
— А вы не знали этого? Полъ-лта онъ прогостилъ здсь. Вообще у насъ всегда гости. Недлю тому назадъ, напримръ, пріхалъ г. профессоръ, редакторъ. Ученйшій человкъ, а ужъ пьетъ, я вамъ скажу… Г. фонъ-Тиллихау-Засницъ тоже изъ такихъ, что не посрамится, когда придется выпить во всю, но далеко уступитъ г. Соломону.
— Что же длаетъ г. фонъ-Тиллихау?— продолжалъ Отто черезъ минуту.— Студентъ онъ или что такое?
— Такъ сказать, онъ собственно ничто. Прежде былъ офицеромъ, потомъ у него, должно быть, произошло что-нибудь съ начальствомъ. Однимъ словомъ, въ одинъ прекрасный день онъ подалъ въ отставку и теперь такъ болтается. Онъ наслаждается жизнью,
стъ, пьетъ и куритъ сигары по пятнадцати пфенниговъ штука. Благородный господинъ, надо сознаться, никогда не разсчитываетъ, сколько дать на чай, тогда какъ г. профессоръ… Да у того, впрочемъ, и не такъ много.
На этомъ разговоръ кончился. Фанни поставила на каминъ пустыя тарелки и побжала къ старому Хольтману, звавшему ее уже въ третій разъ.
Черезъ недлю докторъ разршилъ больному въ первый разъ выдти изъ комнаты. Когда Отто надвалъ свою соломенную шляпу на все еще забинтованный лобъ, ожидавшій Лербахъ взялъ его подъ руку и они вмст вышли.
— Вотъ ужь мы какъ! А, между тмъ, я все это время немного думалъ о васъ. Вы сказали мн тогда, что получили порядочное образованіе, но что у васъ нтъ диплома, et cetera, et cetera. Свтъ, въ которомъ мы живемъ, крпко держится этихъ формальностей, да и не можетъ быть иначе, хотя въ частныхъ случаяхъ это и несправедливо, и гибельно. Въ университетъ вы не можете поступить, потому что годичный курсъ, такъ блистательно пройденный вами съ помощью феноменальнаго школьнаго учителя, не считается pro maturitate. Такъ что остается единственная должность, не требующая спеціальныхъ познаній, — однимъ словомъ, я говорилъ съ моимъ тестемъ. Я выставилъ ему на видъ, во-первыхъ, что вы образованный человкъ, во-вторыхъ, что вашъ кошелекъ пустъ, въ-третьихъ, что мы въ долгу передъ вами. Молчите и смотрите, не поскользнитесь на мраморныхъ ступеняхъ. Я доказалъ ему, какъ дважды два четыре, что вашъ лобъ принялъ то, что собственно назначалось моей Люцинд. Молчите! Впрочемъ, васъ это и не касается, а совтнику я высказалъ все это, конечно, не такъ коротко, какъ повторяю вамъ. Онъ общалъ мн пристроить васъ въ одно изъ своихъ многочисленныхъ учрежденій. Между прочимъ, это пустяки, потому что гд занимаются пятнадцать тысячъ человкъ, тамъ всегда есть свободныя и сверхштатныя мста. Сегодня или завтра васъ попроситъ къ себ совтникъ и сообщитъ вамъ подробности. Во всякомъ случа, предупреждаю васъ, не разсчитывайте на особенно блестящее положеніе. Г. фонъ-Дюренъ остороженъ, строгъ и мелоченъ. Впрочемъ… Молчите, добрйшій г. Вельнеръ! Вотъ идетъ жена доктора. Я представлю васъ. Г-жа докторша Форенштедтъ была случайно на большой веранд у г-жи фонъ-Дюренъ, когда побитый самаритянинъ вошелъ въ паркъ, она смотрла, какъ дамскій защитникъ, раненый, всходилъ по лстниц, и была сильно взволнована, когда узнала все происшедшее. Вообще, со дня вашего самопожертвованія вы, особенно у дамъ, герой сезона. Позвольте мн, уважаемая г-жа Форенштедтъ, представить вамъ Персея, избавившаго Андромеду отъ дракона. Г. Отто Вельнеръ… Г-жа докторша Форенштедтъ… Анна Форенштедтъ… Я особенно точенъ въ именахъ, и вы должны проститъ это старому юристу.
Молодая женщина покраснла до корня волосъ. Этотъ румянецъ особенно бросался въ глаза потому, что все въ ней указывало даму высшаго круга. Ея туалетъ былъ простъ и изященъ, движенія увренны, умныя слова, обращенныя къ Отто, вполн подходили къ обстоятельствамъ. Отто съ особеннымъ участіемъ смотрлъ на ея нжное, хотя и не очень красивое лицо, выражающее тяжелыя душевныя страданія и напоминающее, посл того какъ внезапный румянецъ исчезъ, цвтокъ блой камеліи. На ея сомкнутыхъ устахъ лежало выраженіе безмолвной покорности горькой судьб и безнадежнаго смиренія. Нсколько лтъ тому назадъ, — докторш шелъ двадцать седьмой годъ, — и этотъ ротикъ смялся и шутилъ, но теперь веселье замнилось страдальческою улыбкой. Было достоврно извстно, что докторша Форенштедтъ самая несчастная жена въ город. А вышла она замужъ за доктора,— тогда еще ассистента теперь умершаго корифея медицины, — по страстной любви, увлекшись его чудными томными глазами, докторъ Форенштедтъ былъ также счастливъ обожаніемъ своей нжной Анны. Но непостоянному, тщеславному человку, избалованному женщинами, скоро надоли клятвы вчной любви, тогда начался рядъ измнъ, униженій, кончившихся бы, безъ сомннія, разводомъ, если бы Анна, несмотря на оскорбленія, не любила такъ же безумно, какъ прежде, этого человка, котораго она, вмст съ тмъ, и ненавидла, и презирала, и съ которымъ не могла разстаться. Дтей у нея не было. Въ конц-концовъ, любовь ея умерла и она привыкла къ свресу положенію.
Когда г-жа Форенштедтъ, обмнявшись нсколькими словами съ Лербахомъ, повернула назадъ къ вилл, адвокатъ обратился къ Отто:
— Я доведу васъ до той скамейки и тогда предоставлю васъ судьб. Если васъ позоветъ къ себ совтникъ, то идите спокойно и увренно. Онъ это любитъ, чрезмрная вжливость противна ему. Ну, а теперь Богъ съ вами.
Отто слъ и задумался о томъ, что сказалъ бы Карлъ Теодоръ Гейндіусъ, еслибъ узналъ, какъ быстро нашла пристань ладья его ученика. На лстниц опять послышались голоса.
— Идите впередъ, г. фонъ-Тиллихау!— раздался голосъ Камиллы.— Я посмотрю, гд Люцинда и Анна.
Съ этими словами она исчезла за колоннами, такъ что Отто видлъ только ея блдно-голубое платье. Господинъ же, съ которымъ она разговаривала, спустился съ лстницы и пошелъ прямо по алле. Отто думалъ, что видитъ сонъ. Въ г. Тиллихау онъ узналъ Бенно Хельвальда, любезничавшаго съ блокурою Мартой въ саду Золотаго Якоря. Отто былъ пораженъ. Въ Оберхорхгейм этотъ изящный кавалеръ называетъ себя иначе, чмъ въ Гернсхейм. Для чего? Онъ не имлъ времени обсудить этотъ вопросъ, потому что г. фонъ-Тиллихау, дойдя до половины дорожки, остановился, сдлалъ жестъ удивленія и пробормоталъ ‘чортъ возьми!’ при вид Отто, такъ спокойно сидящаго на скамейк. Скверное положеніе! Такъ вотъ онъ, храбрый рыцарь, о которомъ дамы говорятъ съ такою сердечною благодарностью. Именно онъ! И именно теперь,— теперь, когда г. фонъ-Тиллихау намревался сдлать послдній ршительный приступъ къ сердцу свтлорусой Камиллы. Что, если онъ разскажетъ? Нтъ! Эту возможность нужно во что бы то ни стало предупредить. Ничего не остается, какъ обратиться къ нему съ любезными словами… И такъ, впередъ! Каждая минута дорога!
Баронъ Эрихъ фонъ-Тиллихау развязно подошелъ въ Отто, вжливо поклонился и сказалъ, улыбаясь:
— Я надюсь, г. Вельнеръ, что посл нсколькихъ словъ взвиненія вы такъ же, какъ и я, забудете наше непріятное столкновеніе. Сказать правду, я былъ немного оскорбленъ, но, узнавъ, что вы оказали такую большую услугу всему семейству, я не думалъ больше объ этихъ пустякахъ. По описанію моей кузины, я ни минуты не сомнвался въ вашей тождественности. И такъ, я очень сожалю…
Отто, когда Тиллихау заговорилъ съ нимъ, медленно поднялся. Онъ ршилъ обойтись съ этимъ молодымъ человкомъ съ ледяною вжливостью, но любезность и искренній тонъ Тиллихау побдили его, онъ самъ пробормоталъ нсколько словъ извиненія и горячо пожалъ протянутую ему барономъ руку.
— Еще одна просьба,— сказалъ Эрихъ какъ бы между прочимъ.— Когда придутъ сюда дамы, то не разсказывайте при какихъ обстоятельствахъ мы встртились. Я вамъ откровенно скажу почему. Я серьезно заинтересованъ моей кузиной Камиллой, и все доказываетъ, что и она расположена во мн. Это, конечно, между нами. Вдь, вы знаете, какъ легко молодыя двушки судятъ объ извстныхъ предметахъ, иначе, чмъ мы.
Отто польстило, что Тиллихау включилъ его въ число свтскихъ кавалеровъ, которые ‘иначе судятъ’. Онъ поклонился.
— Боже мой,— продолжалъ Тиллихау,— кто же можетъ измниться? Я откровенно сознаюсь, что гд бы ни увидалъ хорошенькое личико, всегда увлекаюсь. Эта Марта въ Золотомъ Якор такъ привлекательна и въ ней столько наивности, что я не вижу, почему бы мн т два часа, что приходится тамъ быть, не проводить въ ея обществ. Конечно, наши дамы… для нихъ, вдь, кельнерша не человкъ. Въ ихъ тлазахъ теряешь, если хоть взглядомъ удостоиваешь такихъ личностей, какъ будто бы позорно честнымъ трудомъ зарабатывать себ хлбъ!
Отто чувствовалъ, что эти разсужденія мало умстны, но онъ ограничился тмъ, что еще разъ общалъ полнйшее молчаніе.
— Кстати, — прибавилъ Тиллихау самымъ равнодушнымъ тономъ.— Что я назвался Бенно Хельвальдъ,— мое имя Тиллихау, баронъ Эрихъ фонъ-Тиллихау,— не должно васъ удивлять. Обстоятельства, при которыхъ… Вы простите мн…
— Вполн,— сказалъ Отто съ ироніей.
Баронъ нахмурилъ немного лобъ, но отвтилъ холодно и вжливо:
— Такъ вы даете мн слово?
Сердце Отто забилось сильне. Въ начал аллеи показались Камилла и Люцинда въ прелестныхъ платьяхъ, съ живыми цвтами въ волосахъ. За ними шла докторша Форенштедтъ рядомъ съ худымъ, безбородымъ мужчиной въ черномъ. Камилла несла на рук полдюжины колецъ и нсколько палочекъ изъ тонкаго тростника,— принадлежности старинной и вновь вошедшей въ моду игры jeu de grce.
— Я не хочу мшать,— сказалъ Отто и оглянулся, какъ бы желая скрыться, но было уже поздно.
— Нашъ больной!— вскричала Камилла.— Здравствуйте, г. Вельнеръ. Наконецъ-то васъ выпустили.
Она подошла къ Отто и протянула ему руку, какъ старому знакомому. Люцинда тоже поздоровалась съ нимъ любезно, но гораздо сдержанне.
— Я только что выражалъ г. Вельнеру свое искреннее уваженіе,— сказалъ Эрихъ фонъ-Тиллихау, принимая отъ Камиллы кольца и палки, потомъ, обращаясь къ г-ж Форенштедтъ и ея худощавому спутнику, продолжалъ:— Позвольте мн представить вамъ молодаго человка, которому вс мы такъ много обязаны, г. Отто Вельнеръ — г-жа Форенштедтъ — г. Куртъ Эвальдъ.
Анна Форенштедтъ снова покраснла.
— Десять минутъ тому назадъ я уже имлъ честь…— Пробормоталъ Отто, кланяясь молодой женщин.
Эрихъ Тиллихау ударилъ палками по кольцамъ.
— По вашему вооруженію, — обратился онъ къ Камилл,— видно, что на профессора нельзя разсчитывать.
— Папа задержалъ его, вроятно, — отвтила Камилла.— Что касается меня, то я охотно играю въ крокетъ и впятеромъ, но Люцинда говоритъ, что когда вы играете двумя шарами, партіи очень не ровны.
— Въ самомъ дл?— обратился онъ къ Люцинд.— Такъ играйте вы двумя шарами!
— Тогда игра будетъ совсмъ неровной. Пришлось бы вамъ быть моимъ партнеромъ и, — прибавила она насмшливо, — по всему, что мы пережили, на это надежды мало.