М. О. Меньшиковъ.
КРИТИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія М. Меркушева. Носкій пр., No 8.
1899.
Старые и молодые таланты.
Старые и молодые таланты.
Nicht Alles was Altes ist gut…
I.
II.
III.
IV.
V.
Старые и молодые таланты, Меньшиков Михаил Осипович, Год: 1899
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Странныя пошли теперь ‘литературныя злобы дня’. Толкуютъ о томъ, какъ-бы не сократили правъ литературной собственности съ пятидесяти лтъ на тридцать пять, о чемъ ходатайствуетъ петербургскій комитетъ грамотности. Много говорятъ о томъ, нужно или не нужно заключать литературную конвенцію: боятся, что ‘заимствовать’ съ иностраннаго три-четверти литературнаго матеріала будетъ уже не такъ удобно. Поднятъ шумъ о необходимости основать эмеритуру для пишущей братьи. Г. Левъ Тихомировъ настаиваетъ на необходимости особаго офиціальнаго сословія литераторовъ. Г. Григорій Градовскій проповдуетъ спасительность литературно-по хоронной кассы. Г. Михневичъ что-то горячится о литературномъ фонд. Г. Волынскій — о прав литератора участвовать на литературныхъ обдахъ, хотя-бы его и не звали. Беллетристы разсуждаютъ о собраніяхъ у ‘Мдвдя’ для художественныхъ закусокъ и выпивокъ, журналисты — о настоятельной потребности всероссійскаго създа журналистовъ и т. п. и т. п.
Вс эти ‘литературные вопросы’ связаны общей чертой: матеріальными заботами о своихъ ‘животишкахъ’. Матеріальныя заботы сами по себ, конечно, простительны,— надо-же жить и какъ нибудь устраиваться, и лучше устраиваться хорошо, чмъ худо, однако во всемъ этомъ есть и что-то невзрачное. Неприлично и недостойно писателей — публично и громко разсуждать о своихъ кошелькахъ, о ‘правахъ собственности’, обдахъ, кассахъ и т. п. Всякая публичная дятельность должна быть дятельностью не для себя, когда-же она направляется въ свою пользу, она становится вредной. И если общественные дятели свои частные интересы возводятъ на степень общихъ, крича о нихъ публично, то это печальный признакъ того, что нравственный смыслъ ихъ призванія исчезъ, уступилъ мсто какому-то иному…
О ‘животишкахъ’ заговорили, конечно, потому, что они всего ближе сдлались литераторскому сердцу. Прежде разстояніе между сердцемъ и желудкомъ у писателя было гораздо больше. Можетъ быть потому, что на крпостныхъ хлбахъ желудокъ литератора не горевалъ, какъ теперь, о немъ и не говорили. Говорятъ всегда о томъ, что всего интересне: въ данное время, повидимому, всего интересне литературныя кассы. Можетъ быть, жизнь общественная не даетъ боле важныхъ темъ? Неправда,— эта жизнь, какъ и всегда, полна серьезными, мучительными, едва разршимыми недоумньями. Мракъ, окутывающій человческую жизнь, никогда не былъ, кажется, гуще, чмъ теперь, сколько-бы ни нашлось таланта, ума, образованія и энергіи у писателей — все это безъ остатка могло-бы быть поглощено ‘проклятыми вопросами’ жизни, и если-бы почтенное ‘сословіе’ удесятерилось — достало-бы дла всмъ ‘длателямъ’. На это говорятъ иногда: ‘Вся правда жизни была уже когда-то сказана, и погромче насъ были витіи. Трудно сказать что-нибудь новое посл нихъ’. Но такое разсужденіе похоже на отрицаніе литературы. Вдь если все сказано и темы исчерпаны, если вновь ихъ пересматривать не нужно,— тогда надъ литературою ставьте могильный крестъ, а пожалуй — и надъ обществомъ. Но зачмъ-же заживо хоронить себя. Мн кажется, каждое поколніе должно переживать вс задачи, волновавшія предковъ, пересматривать и пересуживать вс великіе вопросы,— и для этого оно нуждается въ помощи живыхъ витій. Вдь старые витіи исчезли вмст съ своей эпохой: кто станетъ перечитывать этихъ витій, затерянныхъ въ старыхъ, недоступныхъ журналахъ или въ дорогихъ ‘собраніяхъ сочиненій’? Да и можно-ли увлечься словомъ далекаго, отшедшаго писателя такъ-же сильно, какъ словомъ живого, современнаго, переживающаго вмст съ нами текущую драму жизни? Вы укажете на ‘міровыхъ геніевъ’, которые, по выраженію Шопенгауера, подобны неподвижнымъ звздамъ на неб литературы. Они не гаснутъ въ безднахъ времени и не теряютъ въ нихъ своего мста. Это такъ, но вдь эти геніи ничего не вдали о 1894 год, въ которомъ мы живемъ, не подозрвали нашего существованія и нашихъ теперешнихъ нуждъ. Многіе геніи даже и о Россіи не подозрвали, поэтому, какъ ни плнителенъ немеркнущій свтъ этихъ свтилъ, в»е-же при ихъ сіяніи не прочтешь много въ книг текущей жизни. По звздамъ удобно находить лишь ‘пути’, общія направленія, но освтить пейзажа вокругъ он не могутъ. Для этого нужно присутствіе боле близкаго, живого свта, присутствіе живыхъ литературныхъ геніевъ, которые шли бы съ нами вмст и какъ солнце — освщали-бы вс преграды на пути, далекія перспективы, близкія пропасти…
О, какъ больно чувствуется отсутствіе истинно-великихъ людей въ теперешнемъ обществ! Уже одинъ живой великій стоитъ многихъ мертвыхъ, которые, какъ-бы ни были они геніальны когда-то, — уже не могутъ придти и посмотрть вмст съ нами на то, что длается вокругъ, утшить насъ или научить. Живой великій человкъ всегда создаетъ вокругъ себя школу, онъ является возбудителемъ нервной дятельности общества, разсыпаетъ электрическіе толчки и искры, будящія, зажигающія пожаръ мысли. Вспомните у насъ эпоху Пушкина, или въ Германіи — эпоху Шиллера и Гёте, или въ Англіи — Байрона и Шелли… Только этимъ и можно объяснить, что замчательные люди появляются группами: они ‘индуктируютъ’ другъ друга, пробуждаютъ токи въ родственныхъ душахъ, которыя иначе, можетъ-быть, такъ и исчезли-бы, не проявивъ своей чудесной силы…
‘Когда гремя и пламеня
Пророкъ на небо улеталъ,
Огонь могучій Елисея
Живую душу проникалъ.
Такъ геній радостно трепещетъ,
Свое величье познаетъ,
Когда предъ нимъ гремитъ и блещетъ
Другого генія полетъ…
Такъ-какъ вс люди боле или мене способны къ духовной жизни — окончательно бездарны только люди вполн безчестные — то вліяніе живого генія разливается волнами по всему современному обществу до отдаленныхъ его предловъ. Поэтому ничего нтъ драгоцнне именно живого присутствія великаго человка: смерть его, что-бы тамъ ни говорили о душ, которая въ ‘завтной лир’ его ‘прахъ переживетъ’, — смерть великаго человка есть великое, всенародное бдствіе, и можетъ-быть величайшая изъ потерь.
Я думаю, будь у насъ живые великіе писатели, у насъ невозможны были-бы громкіе литературные споры объ обдахъ и похоронныхъ кассахъ. Въ отсутствіи священнослужителей въ храм заводятся вмсто молитвы шушуканье и пересуды, но разъ они явились — просто изъ приличія шумъ смолкаетъ. У насъ есть, правда, одинъ всми признанный великій писатель, но и онъ по разнымъ причинамъ какъ-бы отсутствуетъ, увлекшись темами, такъ сказать, физически недоступными для публики. Вопреки общему мннію, печалящемуся о такой ‘ошибк’ великаго беллетриста, я думаю, что онъ на врномъ пути. Онъ длаетъ то, чего требуетъ его душа, и что онъ только и можетъ сдлать въ этомъ настроеніи хорошо. Такимъ образомъ и этотъ единственный великій изъ живыхъ писателей потерянъ собственно для текущей литературы. А между тмъ и эта область — художественное творчество — въ высшей степени нуждается въ живительномъ вліяніи какого-нибудь современнаго большого таланта. Я думаю, что появленіе уже одного такого таланта очень скоро вызвало-бы и другой, и третій, такъ-какъ почва для этого, мн кажется, есть.
Установилось ходячее мнніе, будто у насъ уже боле нтъ талантливыхъ писателей, что новое поколніе беллетристовъ, критиковъ, публицистовъ — все это чуть-ли не сплошная бездарность въ сравненіи съ недавнимъ прошлымъ. Такое безнадежное мнніе очень распространено — даже въ тхъ кругахъ, которые съ новйшею нашей литературой совершенно незнакомы. ‘Помилуйте, сокрушенно вздыхаетъ иной многолтній читатель ‘Петербургскаго Листка’ или ‘Шута’: какая теперь у насъ литература! Гд наши молодые Пушкины, Гоголи, Тургеневы, Толстые, Достоевскіе? Кто пришелъ на смну великимъ старикамъ?!’ — И въ ум такого вздыхающаго пессимиста проносятся знакомыя ему имена ныншнихъ писателей: Апчхи, Чертенокъ, Тррр…. Кусь-Кусь и т. п. (все псевдонимы излюбленныхъ авторовъ названныхъ изданій). И дйствительно, при сравненіи какого-нибудь поэта Тррр… съ Пушкинымъ, первый много проигрываетъ. Но не все-же, однако, Тррр… да Кусь-Кусь въ молодой литератур, не все-же одни ‘Шуты’ да ‘Листки’, какъ и въ прежнія времена далеко были не одни Пушкины и Гоголи: водились, и даже въ изрядномъ числ, и Апчхи, и Тррр…. законные предки ныншнихъ наскомыхъ, исчезнувшіе безслдно, какъ исчезнутъ, конечно и ныншнія ничтожества изъ памяти людской. И вотъ, когда они исчезнутъ, то въ очистившейся атмосфер теперешней эпохи обнаружатся, какъ я думаю, и не слишкомъ ужь мелкія литературныя величины, и даже такія, которыя, уступая предшественникамъ въ значеніи, очень мало имъ уступятъ въ талант Въ самомъ дл, надо-же длать различіе между значеніемъ писателя — зависящимъ нетолько отъ него, но и отъ среды и эпохи, гд онъ дйствуетъ,— и талантомъ, личнымъ качествомъ писателя. Ломоносовъ имлъ огромное значеніе, но появись онъ теперь, а не на зар нашей образованности, — его талантъ не былъ-бы вовсе замченъ. Григоровичъ совершилъ большое въ нашей литератур дло — первый возбудивъ въ ней народное теченіе, но совершилъ это дло случайно, съ талантомъ очень скромнымъ, и благодаря тому лишь, что крпостное право со всми его ужасами къ тому времени созрло до степени близкой къ паденію. ‘Записки Охотника’ Тургенева имли большое значеніе тогда, когда появились, появись он теперь, он не доставили-бы автору и десятой доли его славы. Он остались-бы, конечно, образцами изящнаго слова, но были-бы мало извстны въ публик, какъ и многіе перлы, явившіеся не во-время. Великій талантъ, скажете вы, всегда найдетъ что сказать въ свое время, онъ всегда отыщетъ еще нетронутое, важное, интересное. Какъ ни скучна наша эпоха, но и въ ней имются свои нераскрытые міры, ждущіе своихъ Колумбовъ, есть вопросы обновленія литературы и общества, какъ и во времена Ломоносова и Григоровича. И будь у насъ великіе таланты — они нашли-бы тотчасъ-же способъ завладть и вниманіемъ общества, и пріобрсти значеніе.
Съ этимъ разсужденіемъ я совершенно согласенъ. Но все-же нельзя вовсе отрицать различіе между эпохами общественнаго возраста. Въ возраст дтскомъ, когда вы только-что разцвтаете душой и жадно впиваете вс ‘впечатленья бытія’, даже небольшая услуга вашему развитію цнится вами чрезвычайно, даже посредственный учитель кажется вамъ мудрецомъ, авторитетомъ, вы искренно благодарны ему за сообщеніе даже прописныхъ истинъ, для васъ новыхъ и важныхъ. Но вотъ вы ростете, мужаете духомъ, вы сами начинаете постигать въ сущности не обширную сферу истины и красоты, и авторитетъ вашего учителя падаетъ, вы начинаете критически относиться къ его учительству и неудовлетворяться имъ. Чтобы возбудить въ васъ то-же обаяніе, какое учитель возбуждалъ въ дтств, нуженъ человкъ уже съ боле сильною душою, а пройдетъ еще нсколько лтъ, вы вступите въ зрлый возрастъ, — новый кумиръ вашъ померкнетъ, вы тщетно будете искать вокругъ себя людей, которые были-бы выше васъ, которые могли бы сказать вамъ что-нибудь новое и важное, — и наконецъ останавливаетесь на геніальныхъ авторахъ, мертвыхъ — если нтъ живыхъ, — да и изъ геніальныхъ далеко не каждый въ состояніи увлечь васъ. Такъ точно повышается съ развитіемъ общества и его требовательность въ отношеніи выдающихся людей. ‘Истолкователь думъ’ эпохи вашего ддушки для васъ не только старомоденъ, но и недостаточно широкъ и жизнеобъемлющъ. Поэтому, чтобы пріобрсти сильное и властное значеніе, писателю мало одного таланта: нужна удача родиться въ подходящую эпоху и въ подходящей сред. При послднихъ условіяхъ даже мелкіе таланты быстро выдвигались, и наоборотъ: нердко и великіе таланты или хирютъ (какъ у насъ Державинъ и Фонвизинъ), или не признаются современниками, и уже долго-долго посл ихъ смерти, когда сложатся нужныя условія, забытый авторъ вдругъ начинаетъ гремть на весь свтъ: яркій примръ — судьба Шекспира или въ послднее время Шопенгауэра.
Я никакъ не могу согласиться съ ходячимъ мнніемъ, что ныншняя литературная молодежь бездарна и потому только не можетъ овладть сердцемъ общества. Что огромныхъ, міровыхъ талантовъ эта молодежь не заключаетъ въ себ, это, быть можетъ, и врно,— но міровые таланты такъ рдки, что, по совсти, ни одно поколніе не иметъ на нихъ исключительныхъ правъ. Эти таланты — какъ цвты на вершин дерева: не каждый сучекъ украшенъ ими, но и т, которые несутъ ихъ на себ, не могутъ себ приписать честь созданія цвтка. Эта честь принадлежитъ всему дереву точно такъ великій человкъ принадлежитъ всему народу. Въ явленіи Пушкина участвовало не одно поколніе 1799 года, но длинный рядъ предшествовавшихъ, необходимыхъ для подбора исключительно-высокаго типа, такъ-что если ныншнее поколніе не иметъ въ своей сред великихъ талантовъ, — что не доказано — виновато не оно, а скоре — предъидущія поколнія, неуспвшія ихъ подготовить. Было-бы неправдой, однако, отрицать среди литературной молодежи довольно длинный рядъ значительныхъ дарованій какъ въ области художественной прозы, такъ и въ поэзіи и Публицистик. Въ первомъ еще расцвт свжихъ силъ находятся А. П. Чеховъ, г. В. Короленко и цлый рядъ не столь выдающихся, но все-же видныхъ писателей: гг. Ясинскій, Ддловъ, Потапенко, K. С. Баранцевичъ, Вл. А. Тихоновъ и пр. Въ поэзіи мене истинныхъ дарованій, но все-же есть нсколько молодыхъ поэтовъ, къ сожалнію, немогущихъ попасть на настоящую дорогу. Ниже я скажу, что имъ мшаетъ въ этомъ, но что касается таланта, то молодые поэты едва-ли уступаютъ старымъ, оставшимся въ живыхъ жрецамъ Парнаса.
Надо принять въ расчетъ, что далеко не вс литературныя дарованія обнаруживаются въ молодые годы, расцвтъ-же таланта обыкновенно приходится на возрастъ отъ 40 до 50 лтъ, т.-е. на пору не самыхъ свжихъ, а наиболе окрпшихъ силъ. Умри Гончаровъ 3 6 лтъ отъ роду, никто и не подозрвалъ-бы о существованіи этого замчательнаго таланта: ‘Обыкновенная Исторія’, которою онъ выступилъ, написана имъ 37-ми лтъ отъ-роду. Въ пожиломъ возраст написали свои крупныя вещи и Тургеневъ, и Достоевскій: первый большой романъ свой (‘Рудинъ’) Тургеневъ написалъ 36-ти лтъ, первый романъ Достоевскаго — ‘Униженные и оскорбленные’ — написанъ имъ 40 лтъ, первый большой романъ Л. Толстого (‘Война и Миръ’) написанъ, когда ему было отъ 36 до 41 г. Лучшія вещи Салтыкова и Некрасова были ими написаны въ возраст за сорокъ лтъ и т. д. Уже изъ этой маленькой ‘метрической выписки’ великихъ произведеній (потому-что въ сущности нтъ великихъ людей, а есть великіе труды) вы видите, что и за ныншнюю литературную молодежь отчаиваться нечего: она еще только-что вступаетъ въ свой производительный возрастъ. А. П. Чехову всего еще 34 года, г. Короленко немногимъ старше его. Такъ-какъ возрастъ 36 — 40 лтъ оказывается наиболе благопріятнымъ для зачатія крупнаго дтища, то весьма возможно, что мы находимся наканун появленія выдающихся литературныхъ произведеній, и можетъ быть, въ ближайшіе годы появятся новые ‘Отцы и Дти’, новые ‘Обломовы’ и т. п. Для того, чтобы всмотрться въ волнующуюся жизнь и увидть въ ней постоянныя, неподвижныя очертанія, нуженъ нетолько талантъ, но и нкоторая неподвижность его, равновсіе, сосредоточенность, а все это является лишь съ замедленіемъ душевнаго роста, когда страсти художника поулягутся. Только спокойное море способно отражать въ себ и небо, и берега. Предсказывать ничтожный удлъ Чехову или Короленк по ихъ небольшимъ, хотя и прекраснымъ, но маловажнымъ вещамъ нельзя. Первые разсказы Тургенева, напримръ, хотя и очень понравились Блинскому, но судя по нимъ онъ предсказывалъ автору очень скромную судьбу, именно что Тургеневъ будетъ вторымъ Далемъ. А Блинскому нельзя отказать, я думаю, въ способности пониманія таланта. Ошибка знаменитаго критика должна предостеречь и ныншнихъ зоиловъ отъ слишкомъ мрачныхъ пророчествъ. По ‘Обыкновенной Исторіи’ нельзя было предсказать большой будущности Гончарову, какъ и по ‘Бднымъ людямъ’ — Достоевскому, хотя оба названные романа обличали выдающіяся дарованія. Литературная заслуженность требуетъ, кром таланта, кром своевременности его появленія, еще и третьяго условія: долгой жизни, долгихъ лтъ работы. Большая разница, числится-ли за авторомъ десять томовъ талантливыхъ произведеній или всего одинъ, хотя-бы не мене талантливый. Конечно, одна великая вещь неизмримо лишніе цлаго архива мелкихъ, — но все же она меньше значитъ, чмъ дв великихъ вещи, и еще меньше чмъ три и т. д. ‘Дтство и Отрочество’, несомннно, великая повсть, но представьте себ, что Л. Н. Толстой ничего-бы боле не написалъ: значеніе его было-бы небольшое. Вотъ почему столь замчательныя дарованія какъ Помяловскаго, Кущевскаго, Николая Успенскаго, Курочкина, Мея и многихъ другихъ сравнительно мало цнятся. Итакъ при большомъ талант необходимо и достаточно-продолжительное его проявленіе, а для этого нужно долгое время. Дайте срокъ — и ныншняя молодежь значительно выростетъ въ нашихъ глазахъ.
Особенно любятъ длать упреки литературной молодежи пожилые и старые литераторы. Вчный припвъ ихъ: ‘Да, были люди въ наше время — не то, что ныншнее племя! Богатыри не вы!..’ И въ печати, и въ разговорахъ со старыми писателями вы услышите самый строгій приговоръ молодому литературному поколнію: оно бездарно, необразованно, грубо, оно писать не уметъ, у него нтъ ни чувства, ни мысли — все это какія-то ‘пухлыя ничтожества’. Года бгутъ, публика ждетъ великихъ трудовъ, а гг. Чеховы да Короленки выжимаютъ изъ себя какіе-то отрывочки да кусочки: на большой замыселъ, на серьезную работу у молодыхъ корифеевъ, очевидно, силъ не хватаетъ…
Упреки эти, можетъ быть, и справедливы, но мн они кажутся ужасно неловкими. Слушая подобныхъ, слишкомъ строгихъ старцевъ, хочется спросить: да имете-ли вы-то, господа, какое-нибудь право предъявлять такія требованія къ молодежи? Пусть она не блещетъ талантами, а вы? Пусть она не пишетъ крупныхъ вещей,— а вы разв ихъ пишете? Васъ, старыхъ, почтенныхъ, ‘маститыхъ’ писателей не мало: никакъ не меньше, чмъ молодыхъ. Не говоря о множеств неизвстныхъ пожилыхъ писателей, еще живыхъ и бодрыхъ, стоитъ назвать весьма извстныхъ: H. С. Лскова, гг. Григоровича, Всеволода Крестовскаго, Златовратскаго, Боборыкина, Авсенку, Аверкіева, Крылова, Мордовцева, Саліаса, Е. Маркова, Станюковича, Шеллера (Михайлова), Сергя Атаву,— или поэтовъ: Я. П. Полонскаго, г. Майкова, г. Жемчужникова и пр. и пр., — Если посчитать, выйдетъ очень внушительный рядъ писателей стараго, еще не сошедшаго со сцены поколнія. Вс эти писатели когда-то работали и если говорятъ: ‘мы кое-что сдлали’, то это правда, но такая-же правда и то, что теперь они почти ничего не длаютъ или несравненно меньше, чмъ пренебрегаемое ими молодое литературное поколніе. Хочется невольно спросить: вы — заслуженные и признанные писатели, представители стараго литературнаго вка, почему-же вы не даете великихъ произведеній, въ которыхъ такъ нуждается общество? Годы бгутъ вдь и для васъ, вы живете на свт и здравствуете, вы далеки еще до литературной инвалидности. Художественное творчество изсякаетъ разв въ глубокой старости (примры Гете, Гюго, (Тургенева, Л. Толстого говорятъ даже какъ-бы противъ возможности ‘пережить талантъ’). Вы ссылаетесь обыкновенно на усталость, болзни, но вы уже очень давно отдыхаете, а болзнь, благодаря Бога, васъ милуетъ, большинство старыхъ литераторовъ физически достаточно здоровы — пожалуй, здорове молодыхъ писателей. ‘Щадитъ еще меня здоровая природа, хоть съ завтрашняго дня мн 72 года!’ откровенно признается г. Жемчужниковъ. Старое поколніе писателей вышло изъ зажиточной, помщичьей среды, вспоено воздухомъ деревни и вскормлено крпостнымъ довольствомъ, это поколніе физически сильне молодежи, оно получило въ наслдство отъ родителей неизношенные нервы, непереутомленный мозгъ, и природнаго запаса здоровья хватаетъ имъ до глубокой старости. Примръ Некрасова, Щедрина, Достоевскаго и многихъ другихъ доказываетъ, что нездоровье далеко невсегда мшаетъ работ: лучшія свои вещи Щедринъ и Достоевскій написали почти на смертномъ одр. Старость и не слишкомъ мучительная болзнь, приковывая писателя къ кабинету, удаляя его отъ шумныхъ вліяній свта, часто даже способствуютъ творчеству,— какъ на нкоторыхъ дйствуетъ тюрьма. Но если и допустить, что болзни старости нсколько мшаютъ работ, зато у старыхъ писателей есть другія неоцнимыя преимущества предъ молодежью: они могутъ отдаваться работ не отвлекаясь страстями молодости. Ни влеченіе къ женщин, вносящее столь часто страшное разстройство въ судьбу писателя (вспомните Пушкина и Лермонтова), ни жажда развлеченій, ни честолюбіе и забота устроить себя въ обществ,— ничто не волнуетъ старости — если, конечно, она не заражена порочными привычками. Литературные старцы могутъ принять уже безъ колебаній схиму писательства: отдаться высочайшимъ цлямъ, отринувъ вс суетныя, земныя. Огромный опытъ жизни, вполн сложившійся талантъ, долгая школа писательства, скопленное многими десятилтіями образованіе, наконецъ, сравнительный матеріальный достатокъ, обезпечивающій досугъ,— все это преимущества старыхъ талантовъ. Имъ-бы, казалось, на склон лтъ, успокоеннымъ и глядящимъ въ вчность, и давать завты обществу, имъ-бы и разгадывать жизнь: странно требовать откровеній отъ писателей часто едва-соскочившихъ со школьной скамьи. Но какъ ни много удобствъ для великой работы у старыхъ писателей, они точно заклятье дали: не даютъ вотъ уже втеченіе многихъ лтъ ни одной значительной вещи. И еслибы они, какъ умный Гончаровъ, вовсе не писали (хотя и у того не хватило выдержки, и онъ передъ смертью присрамилъ себя слабыми вещами),— такъ нтъ: старые писатели пописываютъ, и пишутъ даже крайне старательно, иногда промывая свои рукописи въ корректур точно золотыя розсыпи, относясь съ благоговньемъ къ каждой своей строчк и черточк. Такъ, конечно, и нужно работать, и ихъ работа цнится: гонорары старымъ писателямъ платятся баснословные. Но отнеситесь безъ идолопоклонства къ ихъ трудамъ: какъ они незначительны и часто какъ слабы! Даже столь извстный изъ старыхъ писателей — г. Боборыкинъ, хотя и много пишетъ, но не боле чмъ. посредственно. Иной маститый писатель долго молчитъ: годъ, два или даже десять лтъ, и вдругъ вы встрчаете его имя на обложк журнала. Съ понятнымъ любопытствомъ развертываете страницы, сосредоточиваете вниманіе — и что-же: предъ вами нсколько страничекъ ‘изъ старыхъ бумагъ’, какой-нибудь отрывокъ, набросокъ, предисловіе къ чужой стать или воспоминанія, похожія на тощую струю изъ плохо завернутаго крана. Однообразно и жидко текутъ какія-то сплетни и анекдоты, гд на гранъ правды видимо положена унція добродушной клеветы.— Только-то? спрашиваешь себя, съ досадой закрывая журналъ. Неужели на старости лтъ, на вершин жизни, не нашлось у маститаго писателя ничего за душой, кром сплетенъ?
Такимъ образомъ, если взвсить творчество старыхъ и молодыхъ современныхъ писателей, то, по совсти, молодые не уступятъ старымъ- Конечно, при этомъ взвшиваньи нельзя класть на всы прошлое творчество старыхъ талантовъ: иначе пришлось-бы на другую чашу положить и будущее творчество молодыхъ, котораго значеніе неизвстно, возможно, что оно перевситъ вс прошлые труды стараго поколнія. Нужно брать только теперешнія, ближайшія работы, ну хоть за послднія десять лтъ,— и сравнить заслуги старыхъ и молодыхъ. Большинство старыхъ и именно заслуженныхъ писателей на это сравненіе не согласятся: они имютъ привычку взбираться на свою чашку всовъ нетолько со всмъ багажомъ за 30—40 лтъ работы, но и прикладывать сюда-же весь багажъ своихъ геніальныхъ сверстниковъ: Тургенева, Достоевскаго, Л. Толстого и пр.
Но хотя литературная молодежь и не уступитъ старикамъ ни въ талант, ни въ значеніи, все-же и ея производительность довольно ничтожна. Похвалиться и молодежи нечмъ, какъ нечмъ и старикамъ. И если я позволилъ себ сравнить силы литературныхъ ‘отцовъ’ и ‘дтей’, то лишь для того, чтобы показать, какъ мало оба лагеря имютъ правъ на предпочтеніе. Какъ отцамъ, такъ и дтямъ прилично отнюдь не самодовольство, а скромность, сознаніе своихъ крайне незначительныхъ заслугъ въ литератур. Это тягостное сознаніе для молодежи было-бы побужденіемъ лучше пользоваться временемъ жизни, а для старцевъ — указаніемъ весь остатокъ жизни посвятить лишь самымъ серьезнымъ, самымъ достойнымъ литературы задачамъ.
Въ самомъ дл, не въ недостатк талантовъ бда, а въ неумньи распорядиться ими. Среди старыхъ живыхъ писателей есть люди съ крупными дарованіями: H. С. Лсковъ, гг. Крестовскій, Боборыкинъ, Сергй Атава. Они пишутъ значительныя по объему и иногда очень интересныя вещи, но все-же несравненно мене нужныя и важныя, чмъ можно требовать отъ нихъ. Точно также и корифеи молодой беллетристики:— гг. Чеховъ, Короленко, Ясинскій, Ддловъ. Оба литературныхъ поколнія, сходящее и входящее, страдаютъ одною болзнью: отсутствіемъ верховнаго, нравственнаго сознанія того, что нужно, что серьезно, что достойно искусства. Нтъ этого сознанія — и талантъ прилагается къ мелочамъ жизни, къ незначительнымъ, пустымъ ея явленіямъ и въ этомъ мусор затеривается, изсякаетъ. Китайскіе мастера втеченіе долгихъ мсяцевъ вытачиваютъ изъ куска кости, величиною съ бобъ, клтку и въ клтк другую клтку, въ которой сидитъ птичка и держитъ въ лапк третью клтку: нчто невообразимо трудное, требующее энергіи и вниманія гораздо больше, чмъ нужно было Колумбу на открытіе Америки. Въ результат — никому ненужная мелочь, хитрая и страшно пустая. Область промышленности сплошь переполнена артиклями, bijouteries, совершенно безсмысленными, ничтожными предметами, на замыселъ и отдлку которыхъ потрачены огромныя средства таланта и времени. То-же и въ литератур: она постепенно превращается въ фарфоровое, галантерейное и ювелирное производство. Писатель беретъ, напримръ, какую-нибудь посуду — пепельницу или песочницу — мелкое человческое явленіе вровень съ песочницей — и вкладываетъ весь свой геній, чтобы изъ этого пустяка вышла драгоцнность.— Берется соръ и обрабатывается въ перлъ — вотъ обычай теперешней литературы. Оттого все и появляются мелочи, красивенькія вещицы, бездлки и ни одной новой великой книги. Весьма талантливые писатели вводятъ дурную моду въ обществ на пустяки, на анекдоты, на сплетни, на событія текущаго дня, оставляя въ забвеніи основныя великія явленія, въ невидимыхъ предлахъ которыхъ только и держится жизнь. Вмсто благотворнаго вліянія на общество, талантъ оказываетъ вредное, и эта черта бросается въ глаза всмъ, кто ‘иметъ очи и видитъ’. Л. Н. Толстой въ одномъ большомъ труд отзывается крайне мрачно о современной литератур. ‘Вся литература, говоритъ онъ, и философская, и политическая, и изящная нашего времени поразительна въ одномъ отношеніи. Какое богатство мыслей, формъ, красокъ, какая эрудиція, изящество, обиліе мыслей и какое нетолько отсутствіе серьезнаго содержанія, но какой-то страхъ предъ всякою опредленностью мысли и выраженія ея. Обходы, иносказанія, шутки, общія, самыя широкія соображенія, и ничего простого, яснаго, идущаго къ длу, т.-е. къ вопросу жизни. Но мало того, что пишутся и говорятся граціозныя ненужности,— пишутся и говорятся прямо гадости, дикости, пишутся и говорятся самымъ утонченнымъ образомъ разсужденія, возвращающія людей къ первобытной дикости, къ основамъ жизни не только языческой, но даже животной, уже 5 осо лтъ тому назадъ пережитой нами… И странно, и страшно сказать — образованные люди своими утонченными разсужденіями въ сущности влекутъ общество назадъ, къ состоянію даже не язычества, а къ состоянію первобытной дикости…’
Этотъ отзывъ о современной литератур величайшаго изъ ея представителей суровъ до жестокости, но заслуживаетъ самаго серьезнаго вниманія. Писатель съ такою искренностью, съ такою прозорливою совстью не могъ дать сужденія поверхностнаго — особенно въ области столь ему знакомой. Какъ ни непріятенъ этотъ упрекъ, великаго писателя, вс его крупные и мелкіе собратья должны глубоко вдуматься въ его слова и пересмотрть свою дятельность: а что если и въ самомъ дл эта дятельность, при всемъ ея изяществ, ничтожна? А что если она вредна? Вс мы до такой степени на слово привыкли врить въ возвышенное призваніе нашего ремесла, что какія-бы формы ни принимала литературная работа, она всегда кажется благородною. Литераторъ или ученый въ силу уже своего званія, какъ нкогда феодальные бароны, разршаютъ себ любую фантазію, какъ феодальный баронъ, грабившій прозжихъ, насиловавшій женщинъ и кутившій, считалъ себя ‘благороднымъ и честнымъ’ рыцаремъ, а мирныхъ жителей — презрнной сволочью, такъ и большинство ныншнихъ рыцарей пера, литераторовъ и ученыхъ, признаютъ себя просвтителями уже въ силу своего званія. Даже совсмъ незамтные литературные микробы, врод таганрогскаго поэта К., позволяютъ себ печатать гордо:
Не страшенъ мн вашъ губернаторъ,
Вдь я не вы,— я литераторъ.
Заблужденіе общее всмъ установившимся корпораціямъ и цехамъ: членъ сословія переноситъ на себя предполагаемые девизы сословія, его историческія заслуги, хотя-бы въ личной жизни онъ только и длалъ, что нарушалъ эти девизы. И литераторы не свободны отъ этого сословнаго гонора, жалкаго и ложнаго, они считаютъ себя не такими, какіе они есть, а какими они должны-бы быть. О, конечно, они должны-бы быть учителями общества! Но на самомъ дл они далеки отъ учительства, и одинаково — какъ старые, такъ и молодые писатели. Таланты есть, какъ и у рыцарей была сила длать добро согласно призванію ихъ, но нтъ истиннаго благородства, нтъ нравственной воли. Литературныхъ дарованій достаточно было-бы для новой, блестящей школы, которая могла-бы съ честью занять мсто покойныхъ ‘классиковъ’, но нтъ у этихъ дарованій совсти, чтобы направить ихъ къ достойной цли. Выйдетъ современный учитель жизни на кафедру и начинаетъ вмсто заповдей передавать боле или мене веселенькіе анекдоты. Ясно, что ему это ближе къ сердцу,— да вотъ разв еще литературныя кассы въ послднее время.