Старик Горио. Часть III, Бальзак Оноре, Год: 1834 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 53 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СТАРИКЪ ГОРІО.

РОМАНЪ,
СОЧИНЕНІЕ БАЛЬЗАКА.

ПЕРЕВОДЪ СЪ ФРАНЦУЗСКАГО.

Часть III.

МОСКВА.
ВЪ ТИПОГРАФІИ И. СМИРНОВА.
при ИМПЕРАТОРСКИХЪ Московскихъ Театрахъ.
1840.

Печатать позволяется

съ тмъ, чтобы но отпечатали представлено было въ Ценсурный Комитетъ узаконенное число экземпляровъ. Москва, Января 23 дня, 1839 года.

Ценсоръ и Кавалеръ И. Снегиревъ.

— Пойдемте въ вашу, комнату, сказалъ Горіо, взявъ у Сильвіи ключь.

— Я нашелъ прелестную квартерку, въ улиц Артуа, близехонько отъ улицы Св. Лазаря, гд живетъ моя Дельфина. Мы уже умеблировали эту квартиру, въ ней есть довольно мста для васъ и для меня. Все это ничего не будетъ вамъ стоить, не спрашивайте какимъ образомъ, этого я вамъ не скажу. О, намъ тамъ будетъ очень хорошо!

Евгеній не говорилъ ни слова, и, сложивъ руки на груди, прохаживался взадъ и впередъ по комнат. Горіо воспользовался минутой, когда онъ былъ къ нему спиною, и поставилъ на каминъ красный сафьянный футляръ съ золотымъ гербомъ Растиньяка.

— Вы не можете вообразишь, сколько мн было хлопотъ съ этимъ. Но за то какъ я буду счастливъ! Жива съ вами, я буду иногда видть мою Дельфину, и сверхъ того буду знать, что она длаетъ: вы всякой день станете разсказывать мн объ ней… Боже мой, какъ мн сегодня было весело! Вдь мы ходили вмст! Были въ лавкахъ, везд, везд! Потомъ, я проводилъ ее домой. Ужъ лтъ десять, какъ я не хаживалъ ни съ одной изъ дочерей моихъ. Но теперь мы сблизимся съ моей Дельфиной…

И бднякъ старикъ плакалъ съ радости.

— Вдь вамъ иногда надобно же будетъ кого нибудь для прислуги, а я всегда тутъ. Охъ, если бъ этотъ проклятый Альзинцъ умеръ, если бъ его подагра догадалась забраться въ желудокъ! Вы бы женились на моей Дельфин, и она была бы счастлива, и мы жили бы вмст,… Боже мой, Боже мой… какъ это было бы хорошо! Всю дорогу она только о васъ и толковала: ‘Не правда ли, батюшка, что онъ хорошъ? Не правда ли батюшка, что у него доброе сердце?’ Ну только и слышишь отъ нея! Я ей разсказалъ, что вы отдала мн на сохраненіе тотъ билетъ-то, въ тысячу франковъ, это ее до слезъ тронуло…

Да что это у васъ на камин? сказалъ наконецъ Горіо, досадуя, что Растиньякъ не замчаетъ подарка.

Евгеніи смотрлъ на него, какъ полоумный. Дуэль, о которой говорилъ Вотренъ, и вмст предложеніе добраго старика, казались ему тяжкимъ сномъ. Онъ обернулся къ камину, увидлъ футляръ, раскрылъ его, и нашелъ тамъ прелестные Брегетовскіе часы, завернутые въ бумажк, на которой было написано:

‘Я хочу, чтобы вы каждую минуту обо мн думали, потому что….

Дельфина.’

Послднія слова, видно, содержали въ себ намкъ на какую-то сцену происходившую между ними, потому что Евгеній былъ тронутъ. Гербъ его былъ превосходно выдланъ эмалью на спинк часовъ. Онъ восхищался, Горіо блаженствовалъ. Онъ, врно, общалъ разсказать дочери, какое дйствіе произведетъ на Евгенія ея подарокъ. Онъ любилъ Растиньяка и за себя и за все.

— Ступайте къ ней сегодня вечеромъ. Она ждетъ васъ. Она бдняжка, одна одинехонька. А! говорятъ что мужъ ея очень сконфузился, когда адвокатъ мой сталъ говорить съ нимъ о приданомъ. Онъ началъ уврять, что обожаетъ дочь мою! Такъ вы возьмете меня къ себ жить?

— Я охотно къ вамъ переду! Вы знаете, что я люблю васъ.

— О, да, вы не стыдитесь меня! Дайте мн обнять васъ. И онъ заключилъ его въ свои объятія.

— Ну, что же? пойдете что ли вы къ ней.

— Пойду, непремнно пойду. Только мн надобно сегодня сходишь еще въ другое мсто по весьма важному длу.

— Не могу ли я что нибудь для васъ сдлать?

— Въ самомъ дл, вы можете оказать мн большую услугу. Я пойду къ Г-ж Нюсингенъ, а вы, между тмъ, потрудитесь сходить къ старику Тальферу, и попросите его, чтобы онъ принялъ меня сего, дня вечеромъ. У меня есть до него дло, крайне нужное.

— Что это значитъ? вскричалъ Горіо, измнившись въ лиц. Неужели правда, что опіи дураки тамъ толкуютъ? Неужели вы любите….

— Клянусь вамъ, что я люблю только одну женщину на свт, сказалъ Растиньякъ. Но сынъ Г. Тальфера дерется завтра на дуели, и я слышалъ что онъ будетъ убитъ…

— Да вамъ-то какая надобность? сказала. Горіо.

— Непремнно надобно ему сказать, чтобы онъ не ходилъ въ… вскричалъ Евгеній.

И въ эту минуту послышался голосъ Вотрена, который, появившись вдругъ въ дверяхъ его комнаты, плъ:

Ричардъ, о мой Король!

Покинутъ всми ты……..

Брумъ! брумъ, брумъ бурурррррумъ

Я долго по свту шатался,

Везд везд перебывалъ……..

Тра-ла, ла-ла, тра-ла-ла-ла, тра-да-ла-ла!

— Господа! закричалъ Христофоръ, кушать готово.

— Послушай, сказалъ Вотренъ, возьми бутылку моего Бордосскаго вина.

— А каковы часики? спросилъ Горіо.

Вотренъ, Горіо и Растиньякъ, сошли вмст въ общую комнату, и какъ вс уже были за столомъ, то они принуждены были ссть рядомъ. Евгеній во весь обдъ былъ съ нимъ очень холоденъ, хотя Вотренъ, котораго Г-жа Воке находила столь любезнымъ, никогда не бывалъ такъ веселъ и забавенъ. Вс хохотали. Это хладнокровіе Вотрена приводило Евгенія въ отчаяніе.

— Что съ вами сегодня сдлалось? сказала Г-же Воке: вы веселы какъ козленокъ.

— Я всегда веселъ, когда удачно сладилъ какое нибудь дло, отвчалъ Вотренъ.

— Какое дло? сказалъ Евгеній.

— Да, я поставилъ товары, и получу порядочные проценты за коммисію. Мамзель Мишоно! сказалъ онъ, замчая, что она за нимъ присматриваетъ: что вы на меня такъ коситесь? Или лице мое вамъ не нравится? Пожалуй, я перемню его, вамъ въ угоду. Слышишь, Поаре, ты на меня не разсердишься?

— Что вы не пойдете въ натурщики? сказалъ молодой живописецъ: съ васъ бы хорошо писать Геркулеса.

— Пожалуй, пиши, только съ тмъ, чтобы мамзель Мишоно позволила списать съ себя Венеру.

— Венера! Венера! закричали студенты, хохоча.

— Все это хорошо, сказала Г-жа Воке съ досадой: а лучше бы было, если бъ вы поподчивали насъ вашимъ бордосскимъ. Оно и пріятно, и здорово для желудка.

— Господа! вскричалъ Вотренъ: госпожа президентша напоминаетъ намъ о соблюденіи порядка. Г-жа Кутюръ и вотъ эта юная добродтельная двица не сконфузятся отъ вашихъ вольныхъ рчей за рюмкой, но не заставляйте краснть Г-на Горіо. Имю честь предложить вамъ бутылку Бордосскаго вина, извстнаго подъ именемъ Г. Лафита, но въ которомъ нтъ ни малйшаго духа оппозиціи, ни либерализма… Ей, чучело! сказалъ онъ, смотря на Христофора, который и не двигался. Слышишь Христофоръ! Разв ты не знаешь своего имени? Давай сюда напитки!

— Вотъ они сударь, сказалъ Христофоръ, подавая ему бутылку.

Наполнивъ стаканы Евгенія и Горіо, онъ налилъ себ нсколько капель, понюхалъ вино, попробовалъ, ожидая, чтобы сосди его выпили, и потомъ вскричалъ: Фуй, оно пахнетъ пробкой! Возьми его себ, Христсфоръ. Да поди въ мою комнату, знаешь, тамъ, направо: насъ шестнадцать человкъ, такъ принеси восемь бутылокъ.

— Коль такъ, вскричалъ живописецъ, такъ я плачу за сотню каштановъ.

— Браво!— Славно!— Лихо!

Восклицанія взлетли какъ ракеты.

— Ну, матушка! сказалъ Вотренъ Г-ж Воке: дв бутылочки шампанскаго.

— Шутка! Да вдь это двенадцать франковъ. Гд мн ихъ взять? Но если Г. Растиньякъ за нихъ заплатитъ, такъ я пожалуй….

— Согласенъ, сказалъ Растиньякъ, плачу.

Бутылки начали ходить вокругъ стола, вс развеселились, гости зашумли. Грубый хохотъ раздавался въ комнат. Между тмъ кто-то вздумалъ закричать какъ разнощикъ, и въ одну минуту раздалось со всхъ сторонъ: — Ножи точить!— Кошкамъ сть!— Стараго мха продать!— Бутылки, штофы продать!— Рыба свжая! По вишню по ягоду!…

Побда осталась за Біаншономъ, который самымъ гнусивымъ голосомъ прокричалъ: — птицы пвчія!

Шумъ былъ ужасный. Плоскости и шутки сыпались со всхъ сторонъ. То была настоящая опера, которою дирижировалъ Вотренъ, наблюдая между тмъ за Евгеніемъ и Горіо. Они оба, казалось, уже опьянли. Прислонившись къ спинк стульевъ, они молча смотрли на этотъ необычайный безпорядокъ, и пили мало. Оба думали о томъ, что имъ надобно сдлать въ этотъ вечеръ, и между тмъ оба, чувствовали, что уже не могутъ приподняться. Вотренъ искоса на нихъ поглядывалъ, и, когда уже глаза Евгенія смыкались, онъ нагнулся къ его уху и сказалъ ему: — нтъ мой миленькій, теб не перехитрить Вотрена! Да притомъ, я слишкомъ люблю тебя, чтобы позволить теб надлать глупостей. Если ужь я на что нибудь ршился, то мн никто въ мір не помшаетъ! А! ты хотлъ предостеречь старика Тальфера. Нтъ, любезный, печь нетоплена, тсню готово, — на лопату, да и въ печку: завтра станемъ прикусывать, да похваливать, а ты было вздумалъ помшать мн. Не безпокойся, все будетъ исправно, полковникъ Франнести завтра же кончикомъ шпаги доставитъ Викторинъ наслдство отъ брата. Материнское имніе ихъ составляетъ боле трехъ сотъ тысячъ франковъ: такъ у ней будетъ и безъ того около пятнадцати тысячъ дохода. А ты, спи себ покуда!…

Евгеній слышалъ все это, но не могъ отвчать, языкъ его не ворочался, и сонъ одолвалъ его. Столъ и гости казались ему въ какомъ-то туман. Шумъ утихъ и гости, одинъ за другимъ, разошлись. Потомъ, когда въ комнат остались только Г-жа Воке, Г-жа Кутюръ, Викторина, Вотренъ и Горіо, Растиньякъ видлъ еще какъ будто во сн, что Г-жа Воке начала сливать остатки вина въ одну бутылку.

— Экіе весельчаки! что за шумливый народъ говорила она.

Это были послднія слова, которыя Евгеній разслышалъ и понялъ.

— Ужь правду сказать, Г. Вотренъ на эти штуки мастеръ! сказала Сильвія. Посмотрите-ка ради Бога, Христофоръ спитъ какъ сурокъ.

— Прощайте, матушка голубушка, сказалъ Вотренъ Г-ж Воке. Я иду въ театръ. Хотите со мной? За всхъ плачу!

— Я съ вами! вскричала Г-жа Воке.

— Э голубчики, угомонились! сказалъ Вотренъ, поглядывая на Горіо и Растиньяка.

Онъ положилъ голову Евгенія на спинку стула, съ жаромъ поцловалъ его въ лобъ и заплъ:

Спи мой милый почивай,

Глазъ своихъ не открывай!

— Я боюсь, не боленъ ли онъ? сказала Викторина.

— Ну такъ, постерегите его, сказалъ онъ. Это обязанность доброй жены, прибавилъ онъ, нагнувшись къ ея уху. Онъ васъ обожаетъ и я предсказываю, что вамъ непремнно быть за нимъ. Наконецъ, сказалъ онъ въ слухъ, ‘Они пользовались всеобщимъ уваженіемъ, жили долго и счастливо и оставили много дтей!’ Такъ кончаются вс старинные романы.

— Ну, матушка! сказалъ онъ, обнимая Г-жу Воке: одвайтесь-ко поскоре, платье съ цвтами, шляпку съ перьями, кушакъ съ узорами. Ну же, скоре, а я схожу покуда за извощикомъ.

И онъ ушелъ, напвая:

Солнце красное, солнце красное!

На твоихъ лучахъ зрютъ яблочки!

— Господи, Боже мой! сказала Г-жа Воке, обращаясь къ Г-ж Кутюръ: съ этимъ человкомъ и на чердак не соскучишься. Ну, прибавила она, взглянувъ на Горіо: онъ уже протянулся. Этотъ старый чортъ ни въ жизнь меня въ театръ не важивалъ. Да вдь онъ, пожалуй, со стула свалится! Сильвія, стащи его къ нему на постель.

Сильвія взяла старика подъ руки, свела его кой-какъ въ его комнату, и бросила какъ снопъ поперегъ постели.

— Бдняжка? сказала Г-жа Кутюръ, расправляя волосы Евгенія, упадавшіе ему на глаза. Онъ, какъ красная двушка, не можетъ лишней рюмки выпить.

— То ужь правду сказать, вскричала Г-жа Воке: вотъ ужь тридцать одинъ годъ какъ я пускаю къ себ жильцовъ, много молодыхъ людей видывала, а такого милаго право еще не знавала. Экой онъ хорошенькой, когда спитъ! Положите жь его голову къ себ на плечо. Ба, да онъ и самъ свалился на плечо Викторины. Догадливъ? А то бы онъ разкроилъ себ голову объ стулъ. А что! вдь они парочка бы хоть куда.

— Какъ можно этакія вещи говоришь! сказала Г-жа Кутюръ.

— Ба, да вдь онъ не слышитъ. Сильвія, пойдемъ, однь меня. Я надну большой корсетъ.

— Большой корсетъ? посл обда-то! Нтъ, сударыня, я не стану васъ шнуровать, я не хочу быть вашей убійцей.

— Нужды нтъ! Я должна принарядиться для Г. Вотрена.

— Да что вы хлопочите: для своихъ наслдниковъ?

— Ну же, Сильвія! полно умничать. Пойдемъ.

Храпнье Христофора раздавалось по всему дому, оно составляло совершенную противоположность съ тихимъ сномъ Евгенія, который спалъ мило какъ младенецъ. Радуясь, что можетъ позволить себ одно изъ тхъ добрыхъ длъ, въ которыхъ изливается вся нжность женщины, и чувствовать, безъ нарушенія стыдливости, біеніе сердца Евгенія, Викторина сидла смирно, и смотрла на него съ видомъ матери, которая иметъ своего ребенка. Посреди нжныхъ мыслей, раздавшихся въ ея сердц, трепетъ сладости, возбуждаемый прикосновеніемъ милаго, пробгалъ но ея жиламъ,

— Бдняжка! сказала Г-жа Кутюръ, пожиная ей руку.

Старуха любовалась милымъ, но болзненнымъ лицомъ Викторины, которое сіяло блаженствомъ. Двица Тальферъ походила на одну изъ тхъ картинъ старинныхъ живописцевъ, которые пренебрегали подробностями и сберегали все свое искуство для изображенія лица, обыкновенно нсколько желтоватаго, но какъ будто отражавшаго золотые оттнки неба.

— Онъ, вдь, маменька, выпилъ не больше двухъ рюмокъ! сказала она, расправляя волосы Евгенія.

— Онъ не привыкъ къ пьянству, моя милая, а то бы могъ выпивать столько же какъ и другіе. Это длаетъ ему честь, что онъ такъ пьянъ.

На улиц послышался стукъ кареты.

— Маменька, сказала Викторина: это Г. Вотренъ! Снимите съ меня голову Евгенія. Мн бы мн хотлось, чтобы онъ видлъ меня въ этомъ положеніи: этотъ человкъ мараетъ душу своими шутками.

— Ты несправедлива къ нему, сказала Г-жа Кутюръ. Вотренъ человкъ простой, но добрый. Онъ немножко въ род моего покойнаго мужа.

Вотренъ вошелъ потихоньку въ комнату, и остановился, чтобы полюбоваться на эту картину.

— Эта сцена внушила бы нсколько прекрасныхъ картинъ Бернардену-Сенъ-Пьеру, автору ‘Павла и Виргинія,’ сказалъ онъ. Какъ юность мила! Спи, Евгеній, спи, счастье иногда приходитъ во сн. Вы не можете сообразить, какъ а люблю этого молодаго человка! прибавилъ онъ, обращаясь къ Г-ж Кутюръ: и люблю потому, что душа его такъ же прекрасна, какъ, и лице. Этотъ, право, стоитъ любви. Если бъ я былъ женщина, я бы хотлъ умереть, нтъ, жить для него.— Когда я смотрю на нихъ, сударыня, сказалъ онъ, нагнувшись къ уху Г-жи Кутюръ, ма приходитъ въ голову, что они созданы другъ для друга.— Пути Провиднія неисповдимы! прибавилъ онъ вслухъ. Вы соединены между собою, мои милые, одинаковою чистотою и всми прекрасными чувствованіями сердца человческаго, невозможно, чтобы будущность разлучила васъ. Богъ справедливъ.— Мн помнится, что я какъ-то видлъ у васъ на рук линіи благополучія, продолжалъ онъ, обращаясь къ Викторин. Дайте мн вашу ручку, не бойтесь. Боже мой, какія прекрасныя линіи! О, поврьте мн, что вы въ скоромъ времени будете одною изъ самыхъ богатыхъ наслдницъ во всемъ Париж, вы осчастливите человка, который васъ любитъ, батюшка возьметъ васъ къ себ, вы выйдете за мужъ за молодаго человка изъ хорошей фамиліи, и прекраснаго, и который васъ обожаетъ.

Тяжелые шаги старой кокетки Воке прервали Предсказанія Вотрена.

— Фу, ты, Господи, какъ разрядилась! вскричалъ онъ, и, по дошедши къ ней, задлъ пальцемъ за торчащій на желудк конецъ желзной полости корсета, также, что упругій металлъ. Произвелъ отголосокъ хлопушки. Не тсненько ли, матушка? Бда, вдь! какъ заплачете въ театр, пожалуй и лопнете какъ бомба. Но я подберу осколки съ тщательностію антикварія…

— Вотъ человкъ, который еще придерживается старинной Французской любезности съ дамами! прошептала Г-жа Воке, на ухо Г-ж Кутюръ.

— Прощайте дти! сказалъ Вотренъ, обращаясь къ Евгенію И Викторин. Благословляю васъ! прибавилъ онъ держа руки надъ ихъ головами. Поврьте мн, сударыня, желанія честнаго человка всегда принесутъ счастье.

— Прощайте, моя милая, сказала Г-жа Воке своей жилиц и потомъ нагнувшись къ ея уху, прибавила: Какъ вы думаете, не иметъ ли Г. Вотренъ на меня намреній?

— Быть можетъ.

— Ахъ, маменька! сказала Викторина, когда он остались одн съ Г-жею Кутюръ: ахъ, маменька, что если бы Г. Вотренъ сказалъ правду

— Да что жь, моя милая! для этого надобно только,чтобы братъ твой упалъ съ лошади, и свернулъ себ шею.

— Какъ вамъ не грхъ, маменька!

— Конечно, грхъ желать кому нибудь зла. Но, право, я бы съ удовольствіемъ снесла цвтовъ на его могилу. У него дурное сердце! Онъ не хочетъ попросить за свою мать, а самъ пользуется ея наслдствомъ. Покойница сестра была не бдна, да, къ несчастно въ свадебномъ документ не оговорено было, чтобъ имніе ея перешло къ дтямъ отдльно отъ отцовскаго.

— Благополучіе мое было бы тяжело мн, если бъ оно стоило кому нибудь жизни, сказала Викторина. Въ такомъ случа я лучше бы хотла оставаться всю жизнь здсь.

— Пути Провиденія неисповдимы, какъ говоритъ и Г. Вотренъ. Мн очень пріятно было видть, что онъ не такой безбожникъ какъ Другіе.

Г-жа Кутюръ и Викторина, съ помощію Сильвіи перенесли Евгенія въ его комнату, положили на постель, и кухарка разстегнула его сюртукъ, чтобы ему было не такъ душно. Когда Г-жа Кутюръ отвернулась, Викторина, уходя, напечатлла поцлуй на чел Евгенія. Она собрала такъ сказать въ одно цлое вс счастливыя минуты этого дня, составила изъ нихъ картину благополучія, долго любовалась ею, и наконецъ заснула счастливйшимъ существомъ во всемъ Париж.

Вотренъ напоилъ Евгенія и Горіо виномъ съ опіумомъ. Они одна спали, другіе, не пившіе изъ первой бутылки, были только веселы, когда разошлись вс посл обда. Біаншонъ, среди общей радости, забылъ даже распросить мамзель. Матово о забавномъ прозваніи, слышанномъ имъ въ саду, а мамзель Мишоно раздраженная насмшкою Вотрена, который назвалъ ее Венерою, ршилась съиграть съ нимъ непріятную шутку. Она тотчасъ отправилась съ Г. Поаре къ Бидону, котораго все еще считала за Гондюро. Знаменитый начальникъ сыщиковъ принялъ ее очень вжливо. Условившись съ нею обо всемъ онъ далъ ей небольшую сткляночку съ какими-то черными каплями и разсказалъ ей, какъ употреблять ихъ. Покуда онъ доставалъ сткляночку изъ ящика, ей пришло въ голову, что полиція, можетъ-быть, старается такъ усердно о задержаніи Вотрена потому, что настся найти у него много денегъ., она, съ хитрою улыбкою, намекнула объ этомъ Видоку.

— Нтъ! вы ошибаетесь, отвчалъ онъ. Намъ нужно задержать Жака Коллена потому, что онъ лучшая голова изъ всхъ воровъ и мошенниковъ. Они это очень знаютъ. Онъ ихъ предводитель, совтникъ, наставникъ, ихъ Бонапартъ. Этотъ человкъ никогда не оставитъ своего отрубка на плах. Онъ смется надъ нами, и надъ вдовушкой, {Въ живописномъ язык Французскихъ разбойниковъ, вдова означаетъ гильотину, а отрубокъ tronson, человческую голову.} За то, если намъ случается ловить этакого молодца, то мы въ случа сопротивленія убиваемъ его безъ церемоній. Такимъ образомъ мы избавляемъ общество отъ опаснаго члена, и предупреждаемъ множество преступленій. Мы сдлаемъ это и съ нимъ.

Слдующій день долженствовалъ сдлаться однимъ изъ замчательнйшихъ дней исторіи дома Г-жи Воке. Досел самыми важными событіями въ этой мирной обители были появленіе или выбытіе какого нибудь жильца. Но этотъ день былъ совершенно необыкновенный, и понын служитъ Г-ж Воке неистощимымъ предметомъ разсказовъ. Во первыхъ Горіо и Растиньякъ проспали до одиннадцати часовъ. Г-жа Воке, возвратившись изъ театра въ двнадцатомъ часу, пролежала въ постели до половины одиннадцатаго. Продолжительный сонъ Христофора, который допилъ бутылку, отданную ему Вотренемъ, замедлилъ приготовленіе завтрака. Поаре и двица Мишоно не жаловались, что долго не даютъ завтракать. Викторина и Г-жа Кутюръ тоже долго не вставали. Вотренъ въ осьмомъ часу ушелъ со двора, и возвратился передъ самымъ завтракомъ. Около половины двнадцатаго, Христофоръ и Сильвія пошли стучать въ двери и созывать всхъ въ столовую. Жильцы собрались не скоро, но Мишоно пришла прежде всхъ, мелькнула раза два около камина, и влила въ кофе, приготовленный для Вотрена, капли, данныя Видовомъ. Евгеній поднялся посл всхъ, и когда онъ сходилъ съ лстницы, артельщикъ подалъ ему письмо отъ Г-жи Нюсингенъ.

‘Я ждала васъ вчера цлыя вечеръ. Такъ то вы меня любите. Очень видно, что вы еще никого не любили. Что же съ вами сдлалось? Успокойте меня, объясните мн, отчего вы не приходили посл того, что батюшка сказалъ вамъ. Я посержусь и прощу васъ. Не больны ли вы? Зачмъ вы такъ далеко живете! Ради Бога, отвчайте мн, — вы будете ко мн? Если вы заняты, то напишите хоть одно слово — Иду, или Боленъ. Но если бъ вы были больны, батюшка пришелъ бы сказать мн. Что же такое случилось?’…

— Да, что такое случилось? вскричалъ Евгеній, вбжавъ въ столовую и смявъ въ рук письмо. Который часъ?

— Половина двнадцатаго, сказалъ Вотренъ, подкладывая сахаръ въ свой кофе.

Онъ бросилъ на Евгенія одинъ изъ тхъ холодныхъ, оцпняющихъ взглядовъ, которыми люди, одаренные въ высокой степени магнетическою силою, усмиряютъ, какъ говорятъ, даже бшенство съумасшедшихъ. Евгеній затрепеталъ всми членами. Вслдъ за тмъ на улиц послышался стукъ коляски, и человкъ въ ливре Г. Тальфера вбжалъ запыхавшись въ комнату.

— Батюшка васъ требуетъ, сударыня! сказалъ онъ поспшно Викторин. У насъ случилось несчастіе. Молодой баринъ былъ сегодня утромъ на дуели, и смертельно раненъ шпагою въ лобъ. Врядъ ли вамъ удастся проститься съ нимъ, онъ лежитъ безъ чувствъ.

— Бдный молодой человкъ! вскричалъ Вотренъ. Какъ можно выходить на дуель, когда имешь тридцать тысячъ ливровъ доходаР Молодежь нынче совсмъ не уметъ вести себя.

— Вотренъ! закричалъ ему Евгеній.

— Ну, что? Экой ребенокъ! Въ Париж всякой день дуели!… Говоря это, онъ хладнокровно допивалъ свой кофе, и старая двица Мишоно съ такимъ вниманіемъ слдовала за его движеніями, что^какъ будто и не слышала всти, которая поразила всхъ прочихъ.

— Я поду съ тобою, Викторина! вскричала Г-жа Кутюръ.

И он об убжали безъ шалей и безъ шляпокъ. Уходя Викторина бросила на Евгенія взглядъ, которымъ какъ будто хотла сказать, я не думала, чтобы наше благополучіе могло стоишь мн слезъ!

— Да вы, видно, колдунъ! сказала Г-жа Воке Вотрену.

— Я все, что хотите, отвчалъ онъ.

Не странно ли это! продолжала она, нанизывая безчисленное множество пошлыхъ фразъ объ этомъ происшествіи. Смерть приходитъ не сказавшись! Иной и молодъ, да умираетъ, другой и старъ, да живетъ, и прочая, и прочая. Какое счастье для Викторины! Вдь она теперь будетъ наслдницей.

— Да! сказалъ Вотренъ, поглядывая на Евгенія: вчера у ней не было ни гроша за душой, а сегодня нсколько милліоновъ.

— Эге, Г. Растиньякъ, да и вы видно угадываете, гд раки-то зимуютъ!

— Сударыня, сказалъ Евгеній, обращаясь къ Г-ж Воке съ выраженіемъ какого-то ужаса и отвращенія, которое чрезвычайно удивило всхъ присутствующихъ: я ни за что въ свт не женюсь на двиц Тальферъ.

— Не клянитесь, вскричалъ Вотренъ: Италіянецъ сказалъ бы — Col tempo!

— Отвта не будетъ? сказалъ Растиньяку человкъ, присланный отъ Г-жи Нюсингенъ.

— Скажи, что сей часъ буду.

Артельщикъ ушелъ. Евгеніи находился въ состояніи сильнаго раздраженія, которое отнимало у него все благоразуміе,

— Что длать? говорилъ онъ вслухъ самому себ: доказательствъ нтъ!

Вотренъ принялся улыбаться. Въ эту минуту, допивъ свой кофе, онъ хотлъ встать, но вдругъ ужасно измнился въ лиц. Ему сдлалось очень дурно. Но онъ былъ такъ здоровъ и силенъ, что могъ еще бодро встать со стула, взглянулъ на Евгенія, и сказалъ ему глухимъ голосомъ: — Молодой человкъ! счастье иногда во сн приходитъ.

И онъ упалъ замертво.

— О!… Божеское правосудіе! вскричалъ Евгеній.

— Что это съ нимъ сдлалось?

— Параличъ! равнодушно сказала Г-жа Мишоно.

— Сильвія, бги скоре за докторомъ, примолвила Г-жа Воке. Ахъ Г. Растиньякъ, сбгайте поскоре къ Г. Біаншону, она не найдетъ Г. Гримпеля.

Растиньякъ, радуясь, что иметъ предлогъ убжать изъ этого вертепа, поспшно вышелъ.

— Христофоръ, бги скоре въ аптеку, спроси чего нибудь отъ паралича.

Христофоръ ушелъ.

— Г. Горіо, да помогите же намъ снести Г. Вотрена въ его комнату.

Они вс вмст подняли его, благополучно проманеврировали съ нимъ по лстниц, и положили его на постель.

— Я вамъ ни на что не гожусь, сказалъ Горіо, я пойду къ дочери.

— Экой эгоистъ! вскричала Г-жа Воке. Ужь я теб пророчу, что ты самъ околешь какъ собака!

— Поищите, нтъ ли у васъ эфиру, сказала Г-жа Мишоно Г-ж Воке, а сама между тмъ съ помощію Поаре, разстегивала платье Вотрена.

Г-жа Воке побжала въ свою комнату, и оставила мамзель Мишоно обладательницею поля сраженія.

— Да ну-же! снимите съ него, поскоре рубашку, да переверните его! Неужели вы и на это не годитесь? Мн вдь непристойно раздвать его. Вы стоите какъ истуканъ!

Вотрена перевернули, двица Мишоно сильно ударила его по плечу ладонью, и роковыя литеры T F, которыми клеймятъ каторжниковъ, означились блымъ на покраснвшей кож. Справка подведена!

— Какъ вы проворно выработали свои три тысячи франковъ! сказалъ Поаре, поддерживая Вотрена пока Мишоно надвала на него рубашку. Уфъ, какой тяжелой! прибавилъ онъ.

— Не кричите! Не здсь ли его касса? сказала старая двка, проворно обозрвая всю комнату сіяющими своими глазами. Не льзя ли подъ какимъ нибудь предлогомъ отпереть это бюро?

— Да хорошо ли это будетъ? сказалъ Г. Поаре.

— Что за бда! Деньги украденныя не принадлежатъ никому. Но теперь уже нкогда, Г-жа Вокеидетъ.

— Вотъ эфиръ! кричала она изъ Дали. Господи Боже мой, какія все сего дня приключенія случаются! Да онъ не боленъ, вскричала она смотрите, онъ блъ какъ ципленокъ. Онъ умеръ.

— Онъ умеръ! повторилъ Поаре.

— Нтъ, онъ только въ паралич, сказала Мишоно, зная что данныя ею капли должны произвести только кровяной ударъ, не смертельный, но между тмъ довольно сильный для того, чтобы человкъ лишился чувствъ.

— Сердце у него бьется ровно, сказала Г-жа Воке, положивъ руку ему на сердце.

— Ровно? сказалъ удивленный Поаре.

— Онъ какъ будто спитъ! Посмотрите-ко, Г-жа Мишоно, онъ нюхаетъ спиртъ. Э! да это видно у него просто спазмы. Пульсъ хорошъ. Странно, что парикъ-то держится на голов… Парикъ-то приклеенъ, а волосы у него рыжіе. Какая грудь! Онъ дюжъ какъ Татаринъ, сто лтъ проживетъ. Рыжіе, говорятъ, или вс очень добры, или вс очень злы. Этотъ, видно, изъ очень добрыхъ.

— Добрый какъ разбойникъ, сказалъ Поаре.

— Что вы это говорите? вскричала двица Мишоно. Добрый какъ дитя! ступайте съ Богомъ, Г. Поape. За больными ходить женское дло. Да вы ни на что не годитесь! Мы и одн съ Г-жею Воке посмотримъ за бднымъ нашимъ больнымъ. Идите гулять!

Поаре ушелъ смирнехонько, какъ собака, которой господинъ ея даль пинка ногою.

Растиньякъ вышелъ только для того, чтобы проходиться, освжишься чистымъ воздухомъ, потому что онъ задыхался. Онъ хотлъ предупредишь Это преступленіе, совершенное въ назначенный часъ! Ему не удалось. Чтожь онъ долженъ былъ теперь длать? Онъ трепеталъ при мысли, что сдлался сообщникомъ въ преступленіи. Хладнокровіе Вотрена его ужасало.

Онъ торопливо ходилъ по аллеямъ Люксембургскаго сада, какъ будто за нимъ гналась стая собакъ, и ему казалось, что онъ слышитъ лай ихъ.

— Послушай Растиньякъ, кричалъ ему Біаншонъ еще изъ-дали, читалъ ли ты сегодня ‘Пилота.’ Тамъ разсказываютъ замчательныя вещи. Сынъ Тальфера дрался на дуели съ полковникомъ Франкессини, и тотъ воткнулъ ему шпагу на два дюйма въ лобъ. Теперь Викторина одна изъ богатйшихъ наслдницъ во всемъ Париж. Чортъ возьми, когда бы знать это заране! Правда ли, что она къ теб не равнодушна?

— Молчи, Біаншонъ! я никогда не женюсь на ней. Я люблю одну милую женщину, любимъ ею, и…

— Ты говоришь это какъ будто всми силами крпясь, чтобы не измнить ей. Гд ты найдешь женщину, которой бы стоило пожертвовать имніемъ Викторины?

— Весь адъ противъ меня вооружился! вскричалъ Растиньякъ въ отчаяніи.

— Что съ тобой? Ты точно какъ сумасшедшій. Дай-ка мн пощупать твой пульсъ. Да у тебя лихорадка.

— Бги къ Воке, сказалъ Евгеній, Мерзавецъ Вотренъ упалъ за-мертво.

— А! сказалъ про себя Біаншонъ, уходя отъ Растиньяка: ты подкрпляешь мои подозрнія, и я пойду, поврю ихъ.

Продолжительная прогулка Евгенія была торжественна. Онъ такъ сказать осмотрлъ свою совсть. Онъ волновался, не ршался, но на этотъ разъ честность его вышла изъ страшной борьбы цла и невредима, какъ желзная полоса, которая выдержала вс пробы. Онъ вспомнилъ что говорилъ ему Горіо, вспомнилъ, что ему предлагали новую квартиру, въ улиц Артуа, недалеко отъ Дельфины. Онъ взялъ ея письмо, снова прочелъ его и поцловалъ.

— Эта любовь будетъ моею спасительницею! сказалъ онъ. Старикъ Горіо много страдалъ сердцемъ. Онъ не разсказываетъ своихъ огорченій: но кто ихъ не угадаетъ? Я стану пещись объ немъ, какъ объ отц моемъ, сдлаю для него жизнь наслажденіемъ. Если она любитъ меня, то будетъ часто прізжать къ намъ. Графиня Ресто ужасная женщина, она рада бы опредлить отца куда нибудь въ дворники. Милая моя Дельфина! она гораздо лучше съ нимъ. Она стоитъ любви.

Онъ вынулъ часы свои, и любовался ими.

Все мн удается. Мы любимъ другъ друга, и любимъ навсегда: такъ мы можемъ помогать одинъ другому, я въ прав принять это. Притомъ я непремнно буду со временемъ богатъ, и заплачу ей вдесятеро.

Борьба Растиньяка съ самимъ собою была продолжительна. Побда оставалась еще на сторон юношескихъ добродтелей, но между тмъ около половины пятаго любопытство повлекло его въ домъ Г-жи Воке, который онъ намревался навсегда оставишь. Ему хотлось знать, живъ ли еще Вотренъ.

Біаншонъ далъ больному рвотное, и отослалъ въ гошпиталь то, что изъ него вышло, для того, чтобы изслдовать это химически. Мамзель Мишоно настаивала чтобы бросить это, и поведеніе ея утвердило подозрнія Біаншона, тмъ боле, что Вотренъ тотчасъ выздоровлъ. Привлеченные встью о дуэли молодаго Тальфера, постители Г-жи Воке, желая узнать подробности этого происшествія и вліянія, которое оно произвело на судьбу Викторины, собрались ране обыкновеннаго, за исключеніемъ одного Горіо. Когда Евгеній вошелъ въ комнату, Вотренъ стоялъ у камина, и взоры ихъ встртились. Взглядъ этого необыкновеннаго человка проникъ такъ далеко въ душу Растиньяка, что онъ затрепеталъ.

— Ну, любезнйшій, сказалъ бглыя каторжникъ: видно смерти не скоро со мной справиться, говорятъ, что я выдержалъ ударъ, который бы свалилъ быка.

Потомъ, угадывая мысли Евгенія, онъ сказалъ ему на ухо:— Вы кажется, жалете, что я не умеръ? Я не думалъ, чтобы вы такъ далеко зашли!

— Да вчера мамзель Мишоно, сказалъ Біаншонъ, именно толковала о какомъ-то человк, котораго прозвали ‘Надулъ-смерть.’ Вотъ имя, приличное вамъ, Г. Вотренъ!

Это имя было громовымъ ударомъ для Вотрена. Онъ поблднлъ и зашатался. Магнетическій взглядъ его упалъ какъ лучь солнца на старую Мишоно, и подкосилъ ей ноги. Она опустилась на стул. Поаре бросился между нею и Вотреномъ, понявъ, что она находится въ опасномъ положеніи, — такъ злобно сдлалось лицо разбойника, когда онъ сбросилъ съ себя ласковую свою личину. Вс присутствующіе были въ изумленіи, не постигая тайны этой драмы. Но въ эту минуту послышались шаги нсколькихъ человкъ и стукъ солдатскихъ ружьевъ о мостовую. Колленъ машинально озиралъ окна, какъ-бы ища средства спасенія, какъ въ дверяхъ явились четыре человка. Первый изъ нихъ былъ начальникъ сыщиковъ, изящне прозванный Директоромъ судебной полиціи трое остальныхъ полицейскіе офицеры. Мишоно отдохнула: Поаре прогулялся не даромъ!

— Отъ имени короля и законовъ, сказалъ одинъ изъ офицеровъ. И за этими словами послышался ропотъ удивленія. Но тотчасъ воцарилось молчаніе. Постители разступились, чтобы пропустить полицейскихъ, которые вс держали въ карман заряженный пистолетъ. Два жандарма стали у дверей, двое другихъ на лстниц. Шаги солдатъ и стукъ ружьевъ слышались кругомъ всего дома. Надулъ-смерти не было ни какого спасенія. Видокъ подошелъ прямо къ нему и ударилъ его по головъ такъ сильно, что парикъ слетлъ, и голова Коллена явилась во всей своей отвратительности. Короткіе, темнорыжіе волосы придавали лицу его страшный характеръ силы и хитрости, и оно заблистало огнями ада. Въ эту минуту всякой понялъ всего Вотрена, его прошедшую и настоящую жизнь, его будущность, его ужасныя правила, могущество, придаваемое ему ршительнымъ цинизмомъ, силу его души и тла, ко всему привычныхъ. Кровь поднялась ему въ голову, и глаза его заблистали какъ у тигра. Онъ затрясся, и испустилъ такой ужасный звукъ, что вс присутствующіе со страха закричали. При этомъ львиномъ движеніи, полицейскіе выхватили свои пистолеты. Колленъ мгновенно постигъ всю опасность своего положенія, и вдругъ явилъ опытъ величайшаго человческаго благоразумія. Ужасное и между тмъ величественное зрлище! Въ физіономіи его сдлалась перемна, схожая съ явленіемъ, происходящимъ въ котл, съ кипучимъ паромъ, который могъ бы взорвать цлыя горы, и утихаетъ отъ одной капли холодной воды. Капля, охладившая бшенство Вотрена, была размышленіе, — быстрое какъ молнія. Онъ улыбнулся, и поглядлъ на парикъ свой.

— Ты сегодня ужъ черезчуръ неучтивъ, сказалъ онъ Видоку.

Онъ протянулъ къ жандармамъ руки, и сдлалъ имъ знакъ головою, чтобы они подошли.

— Ну же, господа, надвайте на меня кандалы, или вяжите меня веревками. Свидтельствуюсь всми присутствующими, что я не сопротивляюсь.

Въ зал раздался говоръ удивленія, возбужденный быстротою, съ которою лава и пламя появились и скрылись въ этомъ человческомъ волкамъ.

— Что, братъ, не удалось? спросилъ Колленъ насмшливо, поглядывая на знаменитаго начальника сыщиковъ.

— Раздвайся, сказалъ Видокъ презрительно.

— Къ чему? Здсь есть дамы, а я ни въ чемъ не запираюсь.

— Онъ остановился, и поглядлъ на присутствующихъ, какъ ораторъ, который сбирается сказать нчто удивительное.

— Ну, братъ Лашапель, пиши же, сказалъ онъ одному сдому старику, который слъ къ столу, и вынулъ изъ зеленаго портфеля протоколъ задержанія арестанта. Признаюсь: я Жакъ Колленъ, по прозванію Надулъ-Смерть, приговоренный къ каторжной работ на двадцать лтъ, и я сейчасъ доказалъ вамъ, что не напрасно ношу это прозваніе. Если бы я только приподнялъ руку, мерзавцы размозжили бы мн голову, сказалъ онъ, обращаясь къ жильцамъ. Эти господа надялись поддть меня. Не вамъ меня надуть, голубчики!

Мадамъ Воке чуть не упала въ обморокъ.

— Боже мой сказала она Сильвіи, а я была вчера съ нимъ въ театр.

— Э, не тревожьтесь, матушка! Эка бда, что вы были въ моей лож! Чмъ вы лучше другихъ? Самый добродтельный изъ васъ не устоялъ противъ моихъ убжденій.

Взоры его остановились на Растиньяк, и на лиц его появилась ласковая улыбка, составлявшая совершенную противоположность съ недавнею еще его суровостью.

— Договоръ нашъ все таки существуетъ, любезнйшій, разумется, если третья сторона его приметъ. Помнишь?

— Онъ заплъ:

Милая моя Фаншетта:

Въ обычной простот…

— Не безпокойся, я получу что мн слдуетъ. Меня не посмютъ надуть.

Растиньякъ потупилъ глаза, и принялъ эту дружбу въ наказаніе за свои порочныя мысли.

— Кто изъ васъ меня предалъ? вскричалъ онъ, поводя ужасный взглядъ свой, по всему собранію, и потомъ, остановивъ его на двиц Мишоно, прибавилъ: — Ахъ, ты Венера! Это ты, старая ворона? Мн стоитъ только сказать два слова, чтобы теб черезъ недлю пилой отпилили голову. Но я тебя прощаю, я добрый. Притомъ продала меня не ты. Но кто жь это?…— Ага! вы тамъ трудитесь, сказалъ онъ, услышавъ, что полицейскіе обыскиваютъ его комнату. Напрасно, господа, птички еще вчера улетли. Вы ничего не узнаете:коммерческія мои книги вс здсь, прибавилъ, онъ, ударивъ себя по лбу.— А! теперь я знаю, кто меня продалъ. Не кому кром Трипо!— Послушай, пріятель, сказалъ онъ Видоку: мы съ тобой старые знакомые, признайся откровенно — онъ что ли? Скажите, господа, что вы дали за меня Мишонешк-то? Чай, нсколько тысячъ. Я больше этого стою. Экая ты дура, Венера (сказала бы мн, такъ я бы теб въ двое далъ. Что, не бось, теперь жалко: не догадалась! Да, правду сказать, далъ бы шесть тысячь франковъ, чтобы избавиться отъ обратнаго путешествія въ Тулонъ. Добро бы они тотчасъ отправили меня туда: я бы какъ разъ сюда опять явился, а то затаскаютъ по судамъ. Вс наши,— а ихъ есть шесть сотъ человкъ, — отдадутъ себя на растерзаніе, чтобы только помочь убжать своему предводителю, своему доброму Коллену.

— Послушай ты, секретарь палача, пріятель красной вдовы! сказалъ онъ, обращаясь къ Видоку. Признайся откровенно: Трипо, что ли, меня продалъ? Вдь онъ черезъ нсколько дней будетъ подъ землею, а мн бы не хотлось наказывать невиннаго. Это было бы несправедливо.

Полицейскіе, обыскивавшіе комнату Вотрена, вошли въ столовую, и сказали что-то вполголоса Видоку. Протоколъ былъ конченъ.

— Господа! сказалъ Колленъ, обращаясь къ прежнимъ своимъ товарищамъ: теперь они уведутъ меня. Прощайте. Вы вс были очень милы со мною. Я этого никогда не забуду. Позвольте мн прислать вамъ Прованскихъ винныхъ ягодъ.

Онъ сдлалъ нсколько шаговъ, и обернулся, чтобы взглянуть еще разъ на Растиньяка.

— Прощай, дражайшій Евгеній! сказалъ онъ печальнымъ и ласковымъ голосомъ, который составлялъ совершенную противоположность съ грубымъ тономъ прежнихъ рчей его. Я оставляю теб преданнаго друга!

Не смотря на кандалы, онъ сталъ въ позитур фехтовальщика, и вскричалъ: — Разъ! два! и выпалъ.

— Если случится теб быть въ нужд, адресуйся къ нему. И онъ самъ, и деньги его, къ твоимъ услугамъ.

Эти слова понятны были только для него и Растиньяка. Когда жандармы ушли, Сильвія, оттиравшая уксусомъ госпожу свою, сказала, посмотрвъ на жильцовъ: — Вотъ былъ удалецъ!— Это восклицаніе прекратило оцпененіе, какъ-бы волшебствомъ наведенное на всхъ предъидущую сценою. Жильцы поглядли другъ на друга и потомъ вс въ одно время взглянули на двицу Мишоно. Она сидла, прижавшись къ камину и потупивъ глаза. Изо всхъ устъ раздался одинаковый, согласный ропотъ. Мишоно слышала его, и сидла, какъ прикованная. Біаншонъ первый нагнулся къ сосду, и сказалъ ему вполголоса: — и не намрено сюда ходить., если она будетъ съ нами обдать.

Вс, за исключеніемъ Поаре, единодушно приняли предложеніе Біашона, и онъ подошелъ къ пріятелю старой Мишоно.

— Вы съ нею дружны: посовтуйте ей убраться отсюда сей часъ же.

— Сей часъ же! вскричалъ Поаре, и сказалъ мамзель Мишоно нсколько словъ на ухо.

— Да я заплатила впередъ! отвчала она вслухъ, бросивъ зминый взглядъ на присутствующихъ. Я здсь за свои деньги.

— За этимъ дло не станетъ, сказалъ Растиньякъ: мы сложимся, и отдадимъ вамъ то, что вы заплатили уже Г-ж Воке.

— Вы, сударь, кажется, вступаетесь за Коллена? отвчала она, бросивъ на него испытующій взглядъ разъяренной зми. Не мудрено угадать отъ чего!

Евгеній вскочилъ со стула, какъ будто хотвъ задушить сыщицу.

— Оставь ее! закричали ему студенты: не стоишь рукъ марать!,

Растиньякъ сложилъ руки, и не сказалъ ни слова.

— Однакжь надобно кончить съ этой шпіонкой, сказалъ молодой живописецъ. Мадамъ Воке, если вы сейчасъ же не выгоните ея изъ дому, мы перестанемъ ходить къ вамъ, и будемъ везд говорить, что у васъ живутъ шпіоны и каторжники. Въ противномъ случа, мы общаемся молчать объ этомъ происшествіи, которое, впрочемъ, можетъ случится везд, пока каторжниковъ не станутъ клеймить въ лобъ.

Шумъ и явное раздраженіе всхъ молодыхъ людей принудили Мишоно ретироваться. Она встала, и, переговоривъ съ Г-жего Воке въ полголоса, сказала вслухъ: — Я перезжаю къ Г-ж Бюно, вашей…

— Да перезжайте куда вамъ угодно! вскричала Г-жа Воке, оскорбленная выборомъ дома ея соперницы. Перезжайте, пожалуй, къ Бюно. Она будетъ васъ кормить тухлымъ мясомъ и поить кислымъ виномъ.

Въ эту минуту вошелъ артельщикъ, и подалъ Г-ж Воке письмо: она прочла его, и въ отчаяніи упала на стулъ.

— Боже мой, пропала я, гршная! Молодой Тальферъ умеръ въ три часа. Г-жа Кутюръ и Викторина требуютъ своихъ вещей. Онъ остаются жить у старика. Четыре квартиры пустыя! Пятью жильцами меньше! Что за несчастіе сегодня на меня опрокинулось?

Она готова была плакать. На улиц раздался стукъ кареты.

— Опять какія нибудь штуки! вскричала Сильвія.

Въ комнату вбжалъ Г. Горіо, съ свтлымъ лицемъ, съ выраженіемъ истиннаго благополучія во всей физіономіи.

— Горіо пріхалъ въ фіакр? Вскричали жильцы. Видно конецъ свта пришелъ.

— Горіо подошелъ прямо къ Евгенію, который сидлъ, задумавшись, въ углу. Старикъ взялъ его за руку.

— Подемте вскричалъ онъ ему съ радостнымъ видомъ.

— Вы не знаете, что случилось? сказалъ Растиньякъ. Нашъ Вотренъ былъ бглый каторжникъ, молодой Тальферъ умеръ.

— Какая намъ до этого надобность! Наша новая квартира готова. Дельфина съ нами обдаетъ. Подемте скоре.

Онъ схватилъ Евгенія за руку, потащилъ его, и увезъ какъ любовницу.

— Обдать! вскричалъ живописецъ.

Вс сли. Г-жа Воке не имла силы сказать ни слова, увидвъ, что за столомъ десять человкъ, вмсто осьмнадцати. Всякой старался утшить ее и развеселить. Разговоръ сначала шелъ о Вотрен и необыкновенныхъ происшествіяхъ, случившихся въ этотъ день, потомъ, какъ обыкновенно, началъ измняться, струишься, змишься, обратился на дуэли, на каторжную работу, на тюрьмы, на судебную часть, на законы, потомъ уже совсмъ перемнился: о Киллен, Викторин и ея брат не было и помину. Гостей было только десятеро, и они кричали за двадцатерыхъ. Обыкновенная безпечность эгоистическаго свта восторжествовала надъ другими чувствами, и сама Г-жа Воке стала слушать голосъ надежды, говорившей устами Сильвіи.

Для Евгенія этотъ день долженствовалъ быть волшебнымъ до самаго вечера. Сидя въ фіакр подл старика Горіо, онъ не понималъ, что съ нимъ длается и не могъ собраться съ мыслями. Ему казалось, что онъ во сн слышитъ, что говорилъ ему Горіо, который былъ чрезвычайно веселъ.

— Сего дня все кончено. Мы обдаемъ вмст, втроемъ: понимаете ли, вмст. Боже мой, вотъ ужь четыре года, какъ я не обдывалъ съ моей Дельфиною. Она пробудетъ у насъ цлый вечеръ. Мы ужь съ утра на нашей покой квартир. Уфъ какъ я работалъ! Самъ помогалъ таскать мебели. Вы не знаете, какъ она мила за столомъ! Она будетъ записаться мною: ‘Возьмите еще кусочекъ, батюшка! покушайте! Это очень хорошо! ‘А тутъ я и не могу сть.

— Да сегодня весь свтъ вверхъ дномъ! сказалъ Евгеній.

— Какое вверхъ дномъ? Напротивъ. Только и видишь веселыя лица. Я примтилъ, что на улицахъ вс чему-то радуются, обнимаются, вс эти люди счастливы, какъ будто сбирались обдать у своей дочери… Она сама при мн заказывала кушанье. Увидите, какъ она будетъ меня подчивать!… О, Боже мой, да съ ней и черствый хлбъ показался бы мн райскою манною!

Растиньякъ вошелъ въ небольшую, но прекрасно меблированную квартиру, гд роскошь, изящность и удобство соединили вс усилья, чтобъ хорошо принять молодаго человка на новосель и пріятно жить съ нимъ впослдствіи холостымъ семействомъ, Баронесса Нюсингенъ уже ихъ тутъ ожидала, и встртила отца прелестнымъ поцлуемъ, — его пріятеля торжественною улыбкою счастія. Она называла эти покои квартирою батюшки. Горіо называлъ ихъ квартирою Евгенія. Евгеній покраснлъ, или покрайней мр долженъ былъ покраснть, не смотря на свое восхищеніе, при мысли, что онъ поступаетъ въ распоряженіе этой женщины. Но какъ бы то ни было, они вс трое провели вечеръ въ упоеніи: они обдали, смялись, разсказывали. Горіо цловалъ ноги своей дочери и прыгалъ съ радости, дочь нжно пожимала руку Евгенія, который смотрлъ ей въ глаза огнемъ и пламенемъ. Они разошлись довольно поздно. Баронесса ухала домой, Горіо и Евгеній воротились къ мадамъ Воке, условившись перебраться посл завтра на новую квартиру.

На другой день, около полудня, Растиньякъ получилъ письмо въ красивомъ конверт и съ гербомъ Босеановъ, на печати. Въ немъ было приглашеніе господину и госпож Нюсингенъ на большой балъ къ виконтес, о которомъ уже съ мсяцъ говорили. Съ билетомъ была записка къ Евгенію.

‘Я уврена, что вы охотно примете на себя передать Г-ж Нюсингенъ мое приглашеніе, мн очень пріятно будетъ видть у себя милую сестру графини Ресто. Посылаю вамъ билетъ. Постарайтесь только, чтобы она не овладла всею вашею привязанностью, потому что вы и мн должны сколько нибудь ею за мое къ вамъ расположеніе.

Виконтесса Босеанъ.

Однакожь она довольно ясно говоритъ, сказалъ Растиньякъ, перечитывая записку: что ей бы не хотлось видть у себя господина Нюсингена.

Онъ побжалъ къ Дельфин, радуясь, что можетъ доставить ей удовольствіе, за которое, конечно, послдуетъ награда, Г-жа Нюсингенъ была въ ванн. Растиньякъ остался въ будуар, ожидая съ нетерпніемъ очень естественнымъ въ молодомъ человк, который готовится принять въ первый разъ во владніе женщину любимую, предметъ его давнишнихъ желаній.

— Барыня въ своей комнат сказала ему черезъ нсколько времени Тереза.

Онъ затрепеталъ отъ радости. Дельфина небрежно лежала на соф у камина, Она была покрыта волнами кисеи, и ея не льзя было не сравнить съ однимъ изъ тхъ Индйскихъ растеній, которыхъ плодъ находится въ самомъ цвтк.

— Такъ это вы? сказала она съ чувствомъ.

— Угадайте, что я вамъ принесъ сказалъ Евгеній, свъ подл нея на софу и поцловавъ ея руку.

Г-жа Нюсингенъ вздрогнула отъ радости, взглянувъ на приглашеніе. Она обратила на Евгенія наполненные слезами глаза, и обвилась руками вокругъ его шеи, чтобы привлечь его къ себ, въ восторг удовлетвореннаго тщеславія.

— И это вы? (ты, сказала она ему на ухо: но будь остороженъ, Тереза въ этой комнат). Вы доставили мн это счастіе? Я вамъ обязана боле, чмъ жизнію. Никто до сихъ поръ не хотлъ представить меня въ этомъ заколдованномъ свт. Я вамъ должна казаться очень мелочною, очень втреною, совершенною Парижанкою, но я готова всмъ для васъ пожертвовать, и мн хочется быть въ большомъ свт всего боле по тому, что вы тамъ живете.

— Не правда ли, госпожа Босеанъ, какъ будто говоритъ, что она не хочетъ, что бы вашъ мужъ былъ у нея на бал?

— Кажется! Эти женщины одарены геніемъ для наглостей. Нужды лтъ. Я поду. Я знаю, что сестра моя тамъ будетъ, и что о на приготовила себ платье, усыпанное брилліантами. Она детъ туда, чтобы разсять ужасныя подозрнія, Вы не знаете, какіе слухи ходятъ объ ней по городу! Г. Нюсингенъ сказывалъ мн сегодня утромъ, что вчера въ коммерческомъ клуб объ этомъ говорили вслухъ. Боже мой, отъ кого зависитъ честь женщинъ и семейства! Мн было больно за сестру. Увряютъ, что Г. Траль надавалъ векселей на сто тысячь, что сроки ихъ почти вс вышли, и что ихъ хотятъ подашь ко взысканію. Въ этой крайности сестра моя продала свои брилліанты, прекрасные брилліанты, которые достались ей отъ матери ея мужа. Два дня только объ этомъ и толкуютъ. Разумется, что на бал она будетъ залита въ брилліантахъ, чтобы не оправдать толковъ. Но я не хочу отстать отъ нея. Она всегда старалась унизить меня, она никогда не была добра ко мн, хотя я часто оказывала си услуги. У меня всегда были деньги, когда ей была нужда. Но оставимъ свтъ. Сего дня я хочу думать только о моемъ благополучіи.

Въ часъ но полуночи Растиньякъ былъ еще у Г-жи Нюсингенъ. При прощаньи, которое было тягостно, она сказала ему съ задумчивымъ видомъ.— Я ужасная трусиха, суеврна или что вы хотите: я страхъ боюсь, что за мое благополучіе должна буду заплатить какимъ нибудь несчастіемъ…

— ‘Ребенокъ! вскричалъ Евгеній.

— Да, сегодня я была настоящій ребенокъ! сказала она смясь.

Евгеній возвратился въ домъ. Г-жи Воке, и дорогой предавался восхитительнымъ мечтамъ, которыя всегда веселятъ молодыхъ людей, когда вкусъ блаженства у нихъ еще на губахъ.

— Ну что? сказалъ ему старикъ Горіо, когда Растиньякъ проходилъ мимо его дверей.

— Завтра я все вамъ разскажу, отвчалъ Евгеній.

— Смотрите-же все! Ложитесь! съ завтрашняго дня мы заживемъ счастливо.

На другой день Растиньякъ, уложивъ вс свои вещи, поручилъ старику Горіо перевезши ихъ вмст съ его вещами, и самъ отправился на лекцію. Онъ не долго оставался въ класс. Вспомнивъ, что забылъ спрятать что-то въ сундукъ, онъ ускользнулъ вскор посл переклички, и побжалъ на старую квартиру. Въ дом, кром Сильвіи и старика Горіо, ровно никого не было. Едва онъ вышелъ какъ на улиц раздался стукъ экипажа, останавливающагося у самыхъ дверей дома Г-жи Воке. Изъ кареты выскочила Г-жа Нюсингенъ, и, спросивъ, тутъ ли еще отецъ ея, побжала прямо въ комнату отца. Евгеній былъ въ своей комнат, хотя Горіо и не зналъ этого. Двери обихъ комнатъ были отворены въ корридоръ.

Баронесса, узнавъ, что можетъ смло говорить вслухъ, потому что вс ушли со двора, бросилась въ объятія отца, и вскричала, что она несчастна, что все потеряно. Евгеніи сталъ прислушиваться къ ихъ разговору, который вполн объяснилъ ему затруднительное положеніе его возлюбленной. Преслдуемый адвокатомъ старика Горіо, который требовалъ разлука супруговъ относительно къ имнію и внесенія въ банкъ приданаго Дельфины на собственное ея имя, Г. Нюсингенъ пришелъ по утру къ жен съ двумя огромными книгами, показалъ ей откровенно состояніе своихъ длъ, и присовокупилъ, что, если она съ отцемъ станутъ понуждать его внести приданое, онъ неминуемо долженъ будетъ объявить себя несостоятельнымъ. Онъ употребилъ ея приданое на разныя спекуляціи, чрезъ два или три года он принесутъ ему большія выгоды, и тогда онъ охотно возвратитъ ей всю полученную за ней сумму, по въ эту минуту, испытавъ большія потери въ своихъ оборотахъ, онъ находится въ такомъ положеніи, что малйшее противное обстоятельство вовлечетъ его и ее въ конечное разореніе. Если она не хочетъ лишиться всего своего приданаго. То должна еще нсколько лтъ жить съ нимъ благовидно, и довольствоваться тми деньгами, которыя онъ будетъ отпускать ей только на необходимыя издержки. Чтобъ не уронить своего кредита, имъ не остается другаго средства, какъ выказывать наружно достатокъ, но за то внутри семейства соблюдать строжайшую бережливость. Вотъ тайна, почему онъ былъ такъ скупъ для ней въ послднее время! Онъ изъ экономіи, отпустилъ даже свою актрису, и совтуетъ ей подражать его умренности, а что касается до прочаго, то она можетъ считать себя совершенно свободною…

Старикъ Горіо бсился, и кричалъ, что онъ свернетъ шею этому мошеннику, Дельфина плакала, и говорила, что надобно подчиниться жестокой, необходимости, въ оледенломъ ум Евгенія вс его красныя мечты о богатств, общанномъ любовію, постепенно блднли, рдли и исчезали, какъ признаки въ глазахъ духовидца, которому пустили кровь изъ обихъ рукъ.

Еще карета остановилась у дома Г-жи Воке, и на лстниц послышался голосъ графини Ресто, которая спрашивала Сильвію, дома ли батюшка. Это обстоятельство спасло Евгенія: Дельфина только-что хотла войти въ его комнату, и онъ сбирался уже броситься на постель, чтобы показать, будто онъ спалъ и не слышалъ разговора Г-жи Нюсингенъ съ отцемъ. Дельфина вдругъ остановилась.

— Ахъ, батюшка! сказала она, услышавъ голосъ сестры: вы ничего не слыхали объ Анастасіи? Говорятъ, что и у ней въ дом длаются странныя вещи.

— Что такое? Вы меня сгубите! Я не вынесу двойнаго несчастія.

— Здравствуйте, батюшка! сказала Г-жа Ресто, входя въ комнату. Ахъ, ты здсь, Дельфина?

— Это тебя удивляетъ? Я всякой день бываю у батюшки.

— Съ которыхъ поръ?

— Если бъ ты сама бывала здсь, то звала бы это.

— Не серди меня, сказала графиня жалостнымъ голосомъ. Я очень несчастлива! Я погибла, батюшка. Охъ я теперь ужe ршительно погибла.

— Что съ тобою, Настинька? вскричалъ Горіо. Скажи мн откровенно. Боже мои, она блднетъ! Дельфина помоги ей. О, люби ее, Дельфина, я за это тебя буду любить, если можно, еще больше.

— Бдная Анастасія! сказала Г-жа Нюсингенъ, сажая сестру. Говори, никто не любитъ тебя такъ какъ мы двое, на насъ ты можешь всегда положиться….

Она дала ей понюхать спиртъ, и графиня пришла въ себя.

— Это меня уходитъ, сказалъ Горіо. Подойдите сюда, продолжалъ онъ, подвигаясь къ камину. Мн что-то холодно. Что съ тобою случилось, Анастасія? Говори скоре, ты меня убиваешь…

— Батюшка! мужъ мой все знаетъ!..

Она разсказала ему, что Г. Ресто узналъ не только объ ея связи, съ графомъ Тралемъ, но и о томъ, что она заложила Госбеку фамильные брилліанты, чтобъ заплатить долги любовника. Г. Ресто тайно выкупилъ эти брилліанты у ростовщика, овладлъ любовною ея перепискою, уличилъ, исторгъ у ней призваніе, которое изъ ихъ дтей принадлежитъ ему непосредственно, и предоставилъ ея выбору, или тотчасъ перевести все свое приданое на имя этого ребенка и кончить дло безъ огласки, безъ срама для другихъ дтей ея, или идти съ нимъ въ судъ, потерять собственность своего достоянія законнымъ порядкомъ и покрыть безчестіемъ себя и свое потомство.

— Не переводи приданаго! кричалъ Горіо въ отчаяніи: не переводи! Я убью этого мерзавца, который сметъ обижать дочь мою, будь онъ Ресто сто сорокъ тысячъ разъ!

Г-жa Ресто прибавила, рыдая, что не здсь еще предлъ ея бдствіямъ: она теперь и не сметъ просить денегъ у мужа, а ей между-тмъ крайняя нужда въ деньгахъ. У своей горничной заняла она тысячу франковъ, чтобъ заплатить за платье на балъ виконтессы Босеанъ, а тутъ еще не достаетъ двнадцати тысячъ для уплаты векселей Максима, — и его завтра посадятъ въ тюрьму!.. Нтъ ли у батюшки двнадцати тысячъ? Старикъ сказалъ печально:

— У меня нтъ ихъ, Настинька! Ничего, ровно ничего нтъ! Боже мой, конецъ свта наступилъ!.. Постой, у меня есть мои серебряныя пряжки и шесть серебряныхъ приборовъ, первые, которые я въ жизнь свою купилъ. Сверхъ-того, у меня только и есть, что тысяча двсти франковъ пожизненно…

— Куда же двались ваша непрерывные доходы?

— Я ихъ продалъ, оставивъ себ только скудное пожизненное содержаніе. А вотъ еще теперь тринадцать тысячь франковъ нужны были для того, чтобы убрать комнаты, по желанію Дельфины.

— У тебя дома? сказала Г-жа Ресто сестр.

— Какая теб надобность! отвчалъ Горіо. Дло въ томъ что мои послднія тринадцать тысячь истрачены.

— О, я угадываю! сказала графиня. Для Г. Растиньяка! Ахъ, Дельфина, остановись! Посмотри, до чего я дошла!

— Г. Растиньякъ не такой человкъ, чтобы разорять свою любезную…

— Очень благодарна теб, Дельфина! Я надялась, что ты не станешь обижать меня, когда я въ несчастій. Но ты всегда была такова, ты никогда меня не любила.

— О, нтъ, нтъ, она тебя очень любитъ! вскричалъ Горіо. Мы сейчасъ только о теб говорили, она утверждала, что ты прекрасна, а она только что хороша.

— (Бдный старикъ лжетъ! сказалъ про себя Растиньякъ.)

— Она отвчала графиня. Она настоящая льдина! Она никого не любитъ.

— А еслибъ и такъ, Анастасія, вскричала Дельфина, покраснвъ. Вспомни только, какъ ты со мною поступала. Ты не хотла знаться со мною, ты заперла для меня вс домы, въ которыхъ мн хотлось быть. Ты никогда не пропускала ни малйшаго случая огорчить меня! Я не выманивала у батюшки, какъ ты, по тысяч франковъ, всего что у него было, и не я довела его до нищеты. Это все ты сдлала. Я не указывала батюшк дверей, и не приходила потомъ лизать ему руки, когда имла въ немъ надобность. Я не выпрашивала у него послдняго гроша. Я совсмъ и не знала, что батюшка истратилъ свои послднія тринадцать тысячъ… для меня.

— Она лжетъ! подумалъ Растиньякъ.

— Ты была счастливе меня. Г.

Марсе богатъ, въ состояніи самъ тратишь деньги для своихъ возлюбленныхъ, и ты это знаешь по опыту. Прощай, у меня нтъ ни сестры, ни…

— Молчи! вскричалъ старикъ.

— Только, такая сестра, какъ ты можешь повторять то, чему и свтъ давно уже не вритъ! Ты чудовище! сказала Дельфина.

— Фифинька! Настинька! вскричалъ Горіо въ отчаяніи. Молчите, ради Бога, молчите! Или я при васъ заржусь!…

— Анастасія! я прощаю тебя, ты въ несчастій, сказала Дельфина. Я добре теб. Сказать это въ такую минуту, когда я хотла пособить теб, когда я готова была на все для тебя, ршилась бы даже просить своего мужа, чего я не длала ни для себя, ни для….! О, это достойно прежнихъ твоихъ поступковъ со мною!

— Дти мои, милыя дти, обнимитесь, ради Бога, обнимитесь! вскричалъ Горіо.

— Нтъ, батюшка нтъ, отвчала Г-жа Ресто, отталкивая отца, который обнялъ ее, чтобы подвести къ Дельфин. Она со мной безжалостне моего мужа.

— Пусть ужь лучше думаютъ, что я должна Г. Марсе, сказала баронесса: чмъ говорятъ, что Г. Траль стоитъ мн боле двухъ сотъ тысячь.

— Дельфина! вскричала графиня, подойдя къ ней.

— Ты на меня клевещешь, а я говорю теб правду, отвчала хладнокровно баронесса.

— Дельфина знаешь, кто ты такая…

Старикъ вскочилъ, и зажалъ ей ротъ рукою.

— Охъ! сказалъ онъ, садясь опять на свое мсто: вы раздираете мн сердце. Я скоро умру, мои дтки. Голова у меня горитъ, какъ-будто въ ней были раскаленные угли. Будьте добры, любите другъ друга! Иначе вы меня погубите. Дельфина, Настинька, полноте! Ну, вы об правы, об виноваты. Послушай, фифинька: ей надобно двнадцать тысячъ франковъ. Не можешь ли какъ нибудь сыскать ихъ?… Не смотрите этакъ другъ на друга?

Она стала предъ Дельфиною на колни.

— Дельфина, ангелъ мой! попроси у ней прощенія, если ты меня любишь: она несчастне тебя!

— Настинька! сказала Г-жа Нюсингенъ, усмотрвъ дикое безумное выраженіе горести на лиц отца: я виновата передъ тобою, обними меня…..

— О, Богъ тебя наградитъ за это, Дельфина!… Но ей надобно двнадцать тысячъ франковъ. Гд взять ихъ? Я наймусь за кого-нибудь въ рекруты.

— Батюшка! что вы говорите? вскричала об дочери.

— Богъ наградить васъ за эту мысль, сказала Дельфина: нашей жизни на это не станетъ.

— Это была бы капля въ мор, прибавила графиня.

— Такъ разв уже и кровь моя ни на что не годна? вскричалъ старикъ отчаянно. Я отдаюсь душею и тломъ тому, кто спасетъ тебя, Настинька. Если нужно, я убью за него человка. Я поступлю какъ Вотренъ, пойду за него въ каторгу. Я…

Онъ остановился, какъ-будто пораженный громомъ:

— У меня ничего не осталось! вскричалъ онъ, вырывая свои волосы. Если бъ я зналъ, гд украсть!… Невозможно. Для этого надобно и проворство и время. Нечего длать. надобно умереть, мн остается только умереть. Я ни къ чему уже не гожусь. Я больше не отецъ! Дочь у меня проситъ, а мн нечего дать! Я уже не отецъ! Ты думалъ о себ, злодй, вскричалъ онъ, ударивъ себя въ грудь: а ты забылъ, что у тебя есть дочери! Теперь умирай, околвай, какъ собака, ты хуже всякой собаки!… Боже мой, я съ ума схожу, голова у меня горитъ!

— Но батюшка! вскричали об дочери, держа его, чтобы не дать ему удариться головой объ стну: батюшка, будте благоразумне, успокойтесь!

Онъ рыдалъ. Евгеній, слышавшій все это изъ другой комнаты, выхватилъ изъ бумагъ своихъ вексель возвращенный ему Вотреномъ, написалъ на немъ 15,000 вмсто 5,000, на которые былъ онъ выданъ, и молніей влетлъ въ комнату Горіо.

— Вотъ нужныя вамъ деньги, сударыня! сказалъ онъ, подавая бумагу госпож Ресто. Я спалъ въ моей комнат, разговоръ вашъ разбудилъ меня, и такимъ образомъ я узналъ, чмъ обязанъ Г-ну Горіо, и сколько ему долженъ. Вотъ вексель: не угодно ли вамъ продать его? Я заплачу въ срокъ.

— Нсколько мгновеній, графиня, молча и неподвижно, держала вексель, вбитый ей въ руки Растиньякомъ.

— Дельфина! сказала она блдня и дрожа отъ гнва, отъ бшенства, отъ ярости. Богъ свидтель, что прежде я теб все простила, по это… Это ужь слишкомъ! Онъ былъ шутъ, ты это знала, и ты унизилась до того, что отомстила мн, предавъ ему вс мои тайны, мою жизнь, жизнь дтей моихъ, мой стыдъ, мое безчестіе!… Ты не сестра мн. Я тебя ненавижу, я проклинаю тебя, я всю жизнь буду мстить теб!…

Гнвъ прескъ ея голосъ, въ горл у пси засохло.

— Но онъ сынъ мои, онъ дитя мое, мое любезное дитя, твои братъ твой спаситель! кричалъ Горіо. Обними его, Настинька! Смотри, какъ я его обнимаю, сказалъ онъ, и съ судорожнымъ движеніемъ прижалъ Евгенія къ груди. О, я буду о ищемъ твоимъ, всмъ на свт для тебя! Если бъ это было въ моей власти, я бы весь свтъ бросилъ къ ногамъ твоимъ! Поцлуи же его, Настинька: это не человкъ, ангелъ,— настоящій ангелъ!…

— Оставь ее, батюшка, она теперь съумасшедшая, сказала Дельфина.

— Съумасшедшая? Я ты кто такая?… вскричала графиня.

— О, я умру, если вы не перестанете! вскрикнулъ Горіо, упавъ на постель, какъ-будто пораженный пулею.

— Он меня убили, сказалъ онъ самъ себ.

Графиня взглянула на Евгенія, который стоялъ неподвижно, пораженный ужасною сценою.

— Вы сударь… сказала она, вопрошая его жестомъ, взглядомъ, выраженіемъ голоса, пока Дельфина разстегивала жилетъ отца, который упалъ въ обморокъ.

— Графиня, я заплачу, и никто ничего не узнаетъ, отвчалъ онъ не дожидаясь отвта.

— Ты убила батюшку! сказала Дельфина, указывая сестр на отца.

Графния убжала.

— Я не сержусь на нее, сказалъ старикъ, открывъ глаза: положеніе ея ужасно, она хоть кого съ ума сведетъ. Утшай Настиньку, будь добра къ ней общай это умирающему отцу, сказалъ онъ, пожимая руку Дельфины.

— Но что съ вами, батюшка? спросила испуганная Баронесса.

— Ничего, ничего, это пройдетъ, у меня голова болитъ, это врно мигрень. Бдная Настинька! что ее ожидаетъ въ жизни?

Въ эту минуту графиня возвратилась, и упала передъ отцемъ на колни.

— Батюшка, простите меня! вскричала она.

— Охъ теперь ты мн длаешь еще больше вреда, сказалъ онъ.

— Извините меня, сударь! сказала она обращаясь къ Растиньяку, со слезами на глазахъ, и протянувъ къ нему руку: горесть сдлала меня несправедливою.

— Настенька! сказала Дельфина, сжимая ее въ своихъ объятіяхъ: милая моя Нини! забудемъ нашу ссору.

— О, нтъ, сестрица! я никогда не забуду, что я была передъ тобою виновата.

— Какіе ангелы! Милыя мои, вы меня оживляете, вскричалъ Горіо: обнимитесь еще разъ.

— Ну, что жъ, Нини, поможешь теб этотъ вексель?

— Я надюсь. Батюшка! только вы ни его подписали?

— Ахъ я дуракъ! Я и забылъ, что надобно надписать на оборот: не сердись на меня, душенька. Мн было очень дурно. Извсти меня по-крайней-мр, что хлопоты твои кончились. Или лучше я приду къ теб… Нтъ, нтъ, я не приду къ теб, я не могу видть твоего мужа, я бы задушилъ его на мст. Ступай скоре домой, душа моя: только скажи Г. Тралю, чтобы онъ впередъ такъ не проматывался, у меня уже ничего нтъ.

Евгеній стоялъ какъ околдованный.

— Анастасія всегда была вспыльчива, но она добра, сказала Г-жа Нюсингенъ.

— Она возвратилась только для того, чтобы заставить отца сдлать необходимую надпись на вексел, сказалъ Евгеній Дельфин на ухо.

— О! неужели?

— Я бы хотлъ этого не думать, но дло очевидно. Не ввряйтесь ей примолвилъ онъ, поднявъ глаза,, какъ-будто передавая небу мысли, которыхъ не хотлъ высказать.

— Правда что она всегда была большая комедіанта. А батюшка во всемъ ей вритъ!

— Каково вамъ теперь? сказалъ Растиньякъ старику.

— Мн спать хочется, отвчалъ онъ.

Евгеній помогъ ему лечь. Онъ заснулъ, держа Дельфину за руку.

Они ушли.

— Увидимся въ Итальянскомъ театр, сказала она: ты мн скажешь тогда каково ему. Завтра вы, сударь, должны перехать на свою новую квартиру. Покажи-ка мн твою прежнюю комнату.

— О, какъ теб тутъ было скверно! вскричала она, входя въ комнату Растиньяка. Хуже чмъ у батюшки! Евгеній, ты хорошо поступилъ. Я бы стала любить тебя посл этого еще больше, если бъ только было возможно. Но послушай, мой милый: если ты хочешь быть когда-нибудь богатъ, то не надобно бросать такимъ образомъ по тринадцати тысячъ за окно. Г. Траль игрокъ. Сестрица не хочетъ этого видть… Онъ бы могъ достать тринадцать тысячъ тамъ, гд выигрываетъ и проигрываетъ золотыя горы.

Стонъ вырвавшійся у старика, заставилъ ихъ возвратиться къ нему. Повидимому онъ спалъ, но подходя къ нему, Евгеній и Дельфина услышали слова: Он не знакомы со счастіемъ, бдняжки!

Эти грустные звуки такъ поразили Г-жу Нюсингенъ, что она нагнулась къ отцу, и поцловала его въ лобъ.

— Это ты, Дельфина? спросилъ онъ, открывая глаза.

— Каково вамъ, батюшка?

— Хорошо, сказалъ онъ. Не безпокойся, душенька. Я сейчасъ пойду со двора. Прощайте, дти мои, будьте веселы.

Евгеній проводилъ Дельфину домой, но_, безпокоясь о Г-н Горіо, не остался у ней обдать. Возвратясь въ домъ Г-жи Воке, онъ нашелъ старика въ столовой. Біаншонъ пристально разсматривалъ лицо страдальца, потомъ махнулъ рукою.

— Сядь ко мн, Біаншонъ, сказалъ Растиньякъ: что съ нимъ?

— Плохо! врно онъ испыталъ какое-нибудь сильное потрясеніе, потому что съ нимъ скоро случится параличъ. Видишь, нижняя часть лица довольно спокойна, а верхнія черты, противъ его воли, стягиваются ко лбу, и глаза находятся въ состояніи, которое показываетъ, что сукровица изливается въ мозгъ. Не правда ли,что они какъ-будто наполнены мелкою пылью? Завтра могу сказать теб боле.

— Есть ли какое-нибудь средство спасти его?

— Ни какого. Можно замедлить ударъ, производя противодйствіе въ оконечностяхъ, но если завтра къ вечеру эти признаки не измнятся, бдняку не быть въ живыхъ. Не знаешь ли ты, отчего это съ нимъ сдлалось? Ему ни какъ нанесли сильный душевный ударъ, противъ котораго сложеніе его не устояло.

— Да, у него были непріятности, отвчалъ Растиньякъ, вспомнивъ съ ужасомъ, какъ жестоко об дочери поражали сердце бднаго родителя. ‘По-крайней-мр, говорилъ самъ себ Евгеніи, Дельфина любитъ отца!’

Вечеромъ въ театр, Растиньякъ, говоря Г-ж Нюсингенъ о состояніи отца ея, принялъ нкоторыя предосторожности, чтобъ ея не испугать. Но при первыхъ словахъ его, она сказала:

— Ахъ, не бойтесь за батюшку! Онъ здоровъ и силенъ, это пройдетъ. Сего дня угаромъ мы его немножко потрясли. Наши имнія въ опасности. Вы можете вообразить, какъ это ужасно! Право, если бъ меня не подкрпляла твоя привязанность, я бы невыдержала этого адскаго безпокойства. Теперь я боюсь только одного, — лишиться любви, которая показала мн счастіе жизни. У меня теперь нтъ другаго чувства: ко всему остальному я совершенно равнодушна, и кром тебя, другъ мой, не люблю ничего на свт. Если мн хотлось бы быть богатой, то это только для того, чтобы больше нравиться теб.

Евгеній молчалъ, тронутый или испуганный этимъ выраженіемъ чувства пламенющаго госпожа Нюсингенъ не знала какъ объяснить это молчаніе.

— Объ чемъ вы задумались? сказала она.

— Я еще слушаю, что вы мн говорили. До-сихъ-поръ я думалъ, что люблю васъ боле, чмъ вы меня.

Она улыбнулась, но постаралась скрыть свою радость, чтобы удержать разговоръ въ обыкновенныхъ границахъ приличія. Она никогда не слыхивала искреннихъ, доходящихъ до сердца, выраженіи любви юной, и не въ состояніи была бы владть собою, если бъ Евгеній сказалъ еще нсколько словъ.

— Вы видно не знаете, что въ свт длается? сказала она, перемняя разговоръ. Весь Парижъ будетъ завтра у Г-жи Босеанъ. Рошгюды и Ажуда сговорились ничего не разглашать, но завтра король утверждаетъ ихъ свадебный договоръ, а кузина ваша ничего не знаетъ. Виконтесс не льзя отложить своего бала, а Г. Ажуда у ней не будетъ. Въ город только объ этомъ и говорятъ.

— И есть люди, которыхъ смшитъ подлость?… Это убьетъ Г-жу Босеанъ!

— Нтъ, не убьетъ. Вы не знаете этихъ женщинъ! присовокупила Дельфина, улыбаясь. Но весь Парижъ у ней будетъ, и вс меня тамъ увидятъ. И я вамъ обязана этимъ благополучіемъ!

— Но можетъ-быть это пустой слухъ?

— Завтра мы все узнаемъ.

Опера кончилась. Не знаю, гд ночевалъ Евгеній. Но на другой день онъ пришелъ въ обденное время къ Г-ж Воке, и не нашелъ въ столовой ни Горіо, ни Біаншона. Ему сказали, что старикъ очень боленъ и что студентъ медицины сидитъ у него. Евгеній пошелъ на верхъ.

— Добрый мой Біаншонъ! Мы вмст будемъ ходишь за нимъ.

— Я уже призывалъ старшаго врача нашего госпиталя.

— Ну что жъ?

— Онъ скажетъ что добудь ршительное завтра вечеромъ. Онъ общалъ мн прійти, но окончаніи занятій своихъ по служб. Къ несчастно, старикъ сдлалъ сегодня утромъ какую-то неосторожность, и не хочетъ признаться, Онъ упрямъ какъ козелъ. Когда я его спрашиваю, онъ притворяется, будто не слышитъ и спитъ, чтобы не отвчать мн, а если лежитъ съ открытыми глазами, то принимается стонать. Поутру, онъ ходилъ куда-то пшкомъ, и бралъ съ собою все что у него есть порядочнаго. Видно онъ это продалъ, и ходьбою изнурилъ себя. Одна изъ дочерей была здсь.

— Графиня? спросилъ Расшиньякъ: высокая стройная, брюнетка, съ блестящими глазами!

— Да, да.

— Оставь меня съ нимъ. Я его допрошу. Мн онъ все скажетъ.

— А я покуда пойду по обдаю. Только не тревожь его: покуда еще есть надежда.

— Будь спокоенъ.

— Он завтра повеселятся, мои милыя, сказалъ Горіо, когда они остались одни съ Евгеніемъ. Он будутъ на большомъ бал.

— Что жъ это вы сегодня утромъ надлали, что теперь принуждены лежать въ постели?

— Ничего.

— Анастасія была у васъ спросилъ Растиньякъ.

— Да.

— Пожалуйста не скрывайте отъ меня ничего. О чемъ она еще васъ просила.

— О! сказалъ Горіо, собираясь съ силами, чтобы въ состояніи быть говорить: она бдняжка очень несчастна. Съ тхъ поръ какъ она продала брилліанты, она совсмъ безъ денегъ. Для этого бала она заказала себ богатое платье, шитое золотомъ и брилліантами. Она, я думаю, будетъ хороша въ немъ какъ ангелъ! Денегъ, занятыхъ у горничной, было мало, негодная модистка не хотла повришь ей въ долгъ восьми сотъ франковъ, узнавъ объ ея разрыв съ мужемъ. Бдная Настинька! до чего она дошла! Балъ завтра, платье готово: вы можете вообразить, въ какомъ отчаяніи была Анастасія. Она хотла занять у меня мои серебряные приборы, чтобы заложить ихъ. Она мучилась какъ въ аду. Мужъ непремнно хотлъ, чтобы она хала на балъ вся въ алмазахъ, чтобы показать клеветникамъ, что фамильные брилліанты у нея, а не проданы, Какъ же она могла сказать этому чудовищу, что — я должна еще около тысячи франковъ, — и просишь, чтобы онъ заплатилъ за нее? Невозможно! Я тотчасъ это понялъ. Пріодлся, принарядился и отправился со двора. Продалъ за шесть сотъ франковъ мои приборы и пряжки, заложилъ Гобсеку на годъ за четыреста франковъ мои послдній билетъ непрерывнаго дохода, и вотъ тысяча франковъ у меня подъ подушкой. Мн, право, какъ-то тепле отъ того, что у меня подъ головою подарокъ, который обрадуетъ ною Настиньку. Завтра мн будетъ хорошо: Анастасія прідетъ часовъ въ десять. Я не покажу, что я боленъ, иначе он не подутъ на балъ и захотятъ остаться со мною. Анастасія обниметъ меня какъ своего ребенка, я выздоровю отъ одного этого. Вдь я же заплатилъ бы тысячу франковъ аптекарю, лучше же отдать ихъ моей воскресительниц, Настиньк. По крайней мр она, бдняжка, весело проведетъ вечеръ. Мн ужъ и то вчера было больно, что я не могъ дашь ей дрянныхъ тринадцати тысячь. Но я скоро буду опять богатъ. Я снова примусь за торговлю, поду въ Одессу, закуплю пшеницы, которая тамъ втрое дешевле чмъ у насъ, превращу ее въ крахмалъ и ввезу во Францію. Эти господа, которые пишутъ законы, запрещая ввозъ иностраннаго xлбa, ничего не сказали о ввоз иностраннаго крахмалу, а того не знаютъ, что изъ хлба можно сдлать крахмалъ, а изъ крахмалу муку. Вы видите, что я еще съумю вести свои дла?…

— Бднякъ помшался! сказалъ самъ себ Евгеній.

На другой день Горіо было нсколько лучше. Графиня Ресто не прізжала: она прислала своего человка.

— Я думалъ, что она сама прідетъ, сказалъ Горіо. Но, оно впрочемъ и лучше: бдняжка стала бы безпокоится, прибавилъ онъ, показывая, будто радъ этому.

Часовъ въ семь вечера Тереза привезла Евгенію письмо отъ Дельфины.

‘Что съ тобою сдлалось, другъ мои? Мы еще такъ недавно знакомы, а ты уже забываешь меня! О, нтъ, душа твоя такъ прекрасна, что ты не въ состояніи измнить. Не забудь, я жду тебя, чтобы хать на балъ къ Виконтесс Босеанъ. Бракъ Г. Ажуды точно утвержденъ сегодня утромъ, и бдная Г-жа Босеанъ узнала объ этомъ только въ два часа. Вечеромъ весь изящный Парижъ столпится около нея, какъ простой народъ на Гревской Площади, когда кого-нибудь казнятъ. Не ужасно ли хать смотрть, какъ она сноситъ свое отчаяніе, и хорошо ли она умираетъ! Я бы никакъ не похала къ ней сегодня, если бы когда-нибудь была у ней, но она, врно, уже не станетъ принимать, и тогда вс мои усилія останутся безъ пользы. Я совсмъ не въ такомъ положеніи, какъ другіе. Да при томъ, я ду туда и для тебя тоже. Я жду тебя. Если ты часа черезъ два не будешь, я не знаю, прощу ли теб это когда нибудь.’

Растиньякъ сейчасъ взялъ перо и написалъ:

‘Я жду доктора, чтобы узнать, останется ли батюшка вашъ въ живыхъ. Онъ при смерти. Я приду сказать вамъ, что ршитъ докторъ. Я очень боюсь, что принужденъ буду сказать вамъ печальную всть. Тогда вы сами ршите, можете ли хать на балъ.’

Докторъ пріхалъ въ половин девятаго и сказалъ, что положеніе больнаго очень опасно, но что онъ проживетъ еще можетъ-быть, двое сутокъ.— Для него лучше было бы, если бъ онъ теперь же умеръ, сказалъ врачъ.— Евгеніи поручилъ несчастнаго попеченіямъ Біаншона, и отправился къ госпож Нюсингенъ, чтобы сообщить ей всти, которыя но его мннію, должны были сдлать забавы невозможными.

— Скажите ей отъ меня, чтобы она непремнно хала на балъ, вскричалъ Горіо, который, повидимому былъ въ усыпленіи, но привсталъ и слъ, когда Растиньякъ уходилъ.

Евгеній пріхалъ къ Дельфин въ глубокой горести, а она была уже причесана и обута, ей оставалось надть только бальное платье.

— А вы еще и не одты? сказала она.

— Но, сударыня вашъ батюшка…

— Что вы меня наставляете? вскричала она, прерывая его, я знаю мои обязанности въ отношеніи къ батюшк. Ни слова Евгеній, я слушать ничего не хочу, пока вы не будете одты. Возьмите мою карету, ступайте и прізжайте скоре назадъ. Мы поговоримъ о батюшк дорогою, когда подемъ на балъ! надобно хать пораньше, потому что если карета наша попадетъ въ ряды, то намъ и въ одинадцать часовъ не удастся войти въ комнаты….

— Сударыня…

— Позжайте! Ни слова больше.

Она побжала въ уборную за своими брилліантами.

— Да ступайте же, сударь! Вы право, разсердите барыню, сказала ему горничная.

Онъ похалъ одваться, длая самыя горестныя размышленія. Ему казалось, что это общество какъ океанъ грозы, въ который человкъ совршенно погружается, коль скоро ступитъ въ него ногою. Онъ разпозналъ уже сердце Дельфины, онъ очень видлъ, что она въ состояніи пройти на балъ по трупу отца. Потомъ началъ онъ толковать самъ себ слова врача, началъ думать, что Горіо, можетъ быть, не такъ боленъ, всячески старался уврить себя, что Дельфина еще очень извинительна. Она не знаетъ, въ какомъ состояніи находится отецъ ея, да если бъ и похала къ нему, то онъ самъ прогналъ бы ее на балъ.

— Ну чтожъ? каковъ батюшка? спросила Дельфина, когда Евгеній возвратился въ бальномъ костюм.

— Очень опасенъ, и если вы хотите доказать, что любите меня, то подемте къ нему.

— Хорошо, подемъ, сказала она: по только посл бала. Любезный мой Евгеній, будь умница, не длай мн нравоученій, подемъ скоре.

Они отправились. Евгеній молчалъ почти всю дорогу.

— Что вы молчите? сказала она.

— Мн слышится смертное хрипніе вашего батюшки, отвчалъ онъ съ сердцемъ.

И онъ принялся разсказывать съ пламеннымъ краснорчіемъ юноши зврской поступокъ, къ которому тщеславіе побудило графиню Ресто, смертельный переворотъ, произведенный этимъ въ болзни Горіо, и чего будетъ стоить платье Анастасіи. Дельфина плакала.— ‘Я подурню отъ этого,’ подумала она,— и слезы ея осушились.

— Я поду посл бала къ батюшк, и не отойду уже отъ его постели, сказала она.

— А! вотъ ты теперь такова, какою мн хотлось тебя видть, вскричалъ Растиньякъ.

Фонари пяти сотъ каретъ освщали окрестности дома Босеановъ. Постителей собралось столько, что въ комнатахъ нижняго этажа трудно уже было пройти, когда Дельфина и Евгеній пріхали. Прелестнйшія женщины загромождали залы цвтами и самыми изящными нарядами. Знатнйшіе придворные, министры, посланники, извстнйшіе люди во всхъ родахъ, испещренные звздами, крестами, лентами всхъ цвтовъ, толпились вокругъ Виконтессы. Оркестръ оглашалъ очаровательными звуками раззолоченные покои этого дворца, для нея пустаго. Она стояла въ первой гостинной, чтобы принимать мнимыхъ друзей своихъ. Она была въ бломъ плать и безъ всякихъ украшеній, въ волосахъ, просто зачесанныхъ. Она казалась спокойною, не обнаруживала ни горести, ни гордости, ни притворной веселости. То была мраморная Ніоба. Улыбка, которою встрчала она самыхъ короткихъ своихъ пріятельницъ, была нсколько насмшлива, но она показалась всмъ точно такою же, какою была всегда, даже и въ то время, когда блаженство украшало ее своими лучами. И самые нечувствительные удивлялись ей, какъ юныя Римлянки, рукоплескавшія гладіатору, который и умирая улыбался. Модный свтъ, казалось, собрался въ праздничномъ наряд, чтобы проститься съ одною изъ своихъ повелительницъ.

— Я боялась, что вы не прідете, сказала она Растиньяку.

— За то я послдній отсюда уду! сказалъ онъ разтроганнымъ голосомъ, принимая эти слова за упрекъ.

— Хорошо, сказала она, пожавъ ему руку: вы, можетъ быть, единственный человкъ, которому я могу здсь ввриться. Другъ мой, любите ту женщину, которую вы можете всегда любить, и не покидайте ее!

Она подала ему руку и сла съ нимъ за канап въ той зал, гд играли.

— Позжайте, сказала она, къ Г. Ажуд. Камердинеръ мой Какъ свезетъ васъ туда и отдастъ вамъ письмо къ нему. Я требую отъ Г. Ажуды моихъ писемъ. Надюсь, что онъ отдастъ вамъ ихъ вс. Если вы получите мои письма, то пройдите прямо въ мою комнату. Мн придутъ сказать.

Она встала, чтобы пойти навстрчу лучшей своей пріятельниц, Герцогин Ланже, которая то же пріхала посмотрть на нее. Растиньякъ похалъ къ Г. Рошгюду, спросить Г. Ажуда. Маркизъ повезъ его къ себ, отдалъ ему ящичекъ съ письмами и сказалъ: — Они вс тутъ.

Онъ, казалось, хотлъ поговорить съ Евгеніемъ, для того ли, чтобы разспросить его о бал Виконтессы, или для того, чтобы признаться ему, что онъ въ отчаяніи отъ того, что ее убиваетъ, но въ глазахъ его блеснула молнія гордости, и у него достало духа затаить въ сердц свои чувствованія.

— Не говорите ей ничего обо мн, мой любезный Евгеній!

Онъ пожалъ руку Растиньяка съ горестно-ласковымъ выраженіемъ, и знакомъ показалъ ему, чтобы онъ халъ. Евгеній возвратился къ Босеанамъ, и его ввели въ комнату Виконтессы, гд онъ увидлъ приготовленія къ отъзду. Онъ слъ къ камину, поглядлъ на свой кедровый ларчикъ и погрузился въ глубокую задумчивость. Г-жа Воевавъ казалась ему женщиною въ размр богинь Илліяды.!!!

— Ахъ, другъ мой! сказала Виконтесса, вошедши въ комнату и положивъ руку на плечо Растиньяка.

Онъ оглянулся, и увидлъ Г-жу Босеанъ въ слезахъ, съ поднятыми къ небу глазами, съ безжизненно-опущенными руками. Она схватила ящичекъ, бросила его въ каминъ и смотрла, какъ онъ горитъ.

— Они танцуютъ! Они вс пріхали въ назначенное время, а смерть придетъ поздно… Тс! другъ мой, сказала она, положивъ палецъ на ротъ Растиньяка, который хотлъ говорить: я никогда уже не увижу ни Парижа, ни свта. Въ пять часовъ утра я ду, и живая погребусь въ Нормандіи. Съ трехъ часовъ посл обда я принуждена была сбираться, подписывать бумаги, приводишь въ порядокъ разныя дла, я никого не могла послать къ …

Она остановилась.

— Разумется, что вы нашли его у…

Она опять остановилась, обезсиленная горестью. Въ подобныя минуты все длается причиною страданія, и есть слова, которыхъ невозможно произнесши.

— Я надялась на васъ, сказала она: я была уврена, что вы окажете мн эту послднюю услугу. Я бы хотла оставить вамъ что-нибудь въ память нашей дружбы. Я часто буду о васъ думать, потому что нашла въ васъ добраго, благороднаго и прямодушнаго молодаго человка посреди свта, въ которомъ эти качества такъ рдки.

Потомъ, посмотрвъ вокругъ себя, она сказала: — возьмите этотъ ларчикъ: я въ немъ держала перчатки. Всякой разъ какъ, отправляясь на балъ или въ театр, брала я отсюда пару, я чувствовала, что я хороша, потому что я была счастлива, и я всегда оставляла тутъ какую-нибудь пріятную мысль. Тунгъ много моего: тутъ цлая Г-жа Босеанъ, которая уже не существуетъ! Я велю снесши этотъ ящичекъ къ вамъ. Госпожа Нюсингенъ очень хороша сегодня: вы можете любить ее. Мы уже увидимся, съ вами, другъ мой, но будьте уврены, что я всегда буду желать вамъ счастія: вы были добры ко мн. Пойдемте въ залы, не хочу, чтобы они знали, что я плачу. Передо мною открывается вчность, я буду въ ней одна, и ни кто не потребуетъ отъ меня отчета въ слезахъ моихъ. Позвольте мн еще разъ взглянуть на эту комнату…

Она закрыла рукою глаза, потомъ обтерла ихъ, освжила ихъ холодною водою, взяла Евгенія подъ руку, и сказала: — Пойдемте!

Растиньякъ, изумленный величіемъ этой колоссальной женской души, никогда еще не чувствовалъ ощущенія столь горестнаго, какъ то, которое произвели въ немъ прикосновеніе скорби, такъ великодушно удерживаемой и скрываемой.

Возвратясь въ парадныя комнаты, Г-жа Босеанъ обошла ихъ подъ руку съ Евгеніемъ, — новый и послдній знакъ вниманія это плнительной женщины. Въ танцовальной галлере Евгеній съ изумленіемъ увидлъ одну изъ тхъ паръ, которыя становятся поразительнымъ явленіемъ отъ соединенія въ себ всхъ красотъ человческихъ. Ему еще никогда не случалось любоваться на такое совершенство. Мужчина живой Антиной, и манеры его не разрушали впечатлнія, производимаго красотою тла. Дама — настоящая Фея: она восхищала взоры, очаровывала душу, раздражала чувства самыя холодныя. Вс съ наслажденіемъ на нихъ смотрли, и завидовали блаженству, которое проявлялось въ отличномъ согласіи ихъ взглядовъ и движеній.

— Боже мой, кто эта женщина? спросилъ Растиньякъ.

— О, это неоспоримо самая прекрасная женщина! отвчала Виконтесса. Это Леди Брандонъ. Она всмъ пожертвовала этому молодому человку.

— А онъ кто таковъ?

— Какъ, вы не знаете Полковника Франкессини.

Неужели это тотъ самый, который дрался…

— Да, да, дня три назадъ. Его вызвалъ на дуэль сынъ какого-то то банкира. Франкессини хотлъ только ранить его, и, по несчастію, убилъ.

— А!!!..

— Что съ вами? вы трепещете?

— Ничего! отвчалъ Растиньякъ.

Холодный потъ выступилъ на тл Евгенія. Вотренъ явился передъ нимъ со своимъ мднымъ лицемъ. Герой каторжниковъ и герой бальныхъ танцоровъ, идущіе въ жизни рука объ руку, измнили для него весь видъ Парижскаго общества. Тотчасъ посл этого, онъ увидлъ Графиню Ресто и Баронессу Нюсингенъ. Графиня блистала брилліантами, которые, конечно, жгли ее, потому что были на ней въ послдній разъ. Она съ трудомъ выносила взгляды своего мужа. Это зрлище не могло развеселить мыслей Растиньяка. Ежели въ Италіянскомъ Полковник предсталъ передъ него Вотренъ, то изъ-подъ брилліантовъ обихъ сестеръ должно было выглянуть лице умирающаго Горіо. Задумчивый видъ его обманулъ Виконтессу, и она оставила его руку, сказавъ: — Я не хочу лишать васъ удовольствія забавъ.

Дельфина тотчасъ подозвала его къ себ, она восхищалась производимымъ ею впечатлніемъ, и хотла повергнуть къ ногамъ своего любезнаго обожаніе свта, въ которомъ надялась быть принята.

— Какъ вы находите Настиньку? спросила Дельфина.

— Она танцуетъ въ счетъ жизни отца своего! отвчалъ Растиньякъ.

Часовъ около четырехъ утра, залы начали пустть. Вскор посл того и музыка перестала играть. Герцогиня Лапже и Растиньякъ одни остались въ большой зал. Виконтесса, думая застать одного Евгенія, пришла туда, простившись прежде съ своимъ мужемъ, который пошелъ спать, сказавъ ей: — Ты, право, напрасно дешь! Какъ можно въ твои лта похоронишь себя въ Нормандіи? Останься съ нами.

Увидвъ Герцогиню, Госпожа Босеанъ не могла удержать восклицанія, — Я угадала твое намреніе, Клара, сказала: Герцогиня ты дешь, съ тмъ, чтобы уже никогда не возвращаться, но прежде всего ты должна меня выслушать. Надобно, чтобы мы другъ друга поняли.

Она взяла Виконтессу подъ руку, увела, и тамъ, поглядвъ на нее со слезами на глазахъ, сжала се въ своихъ объятіяхъ, и поцловала въ об щеки.

— Я не хочу разстаться съ тобою холодно, сказала она: это бы оставило мн слишкомъ тяжелое раскаяніе. ты можешь полагаться на меня какъ на самою себя. Сегодня ты была истинно велика! Я почувствовала, что должна быть достойною тебя, и хочу доказать теб это. Я часто бывала виновата передъ тобою, не всегда поступала, какъ бы слдовало. Прости меня, моя милая, я отрекаюсь отъ всего, что могло оскорбить тебя въ моихъ словахъ, хотла бы взять ихъ назадъ. Одинакая горесть соединяла наши души, но не знаю, кто изъ насъ будетъ теперь несчастне. Г-на Монриво сегодня здсь нтъ? Ты понимаешь? Кто сегодня тебя видлъ, Клара, тотъ никогда тебя не забудетъ. Я намрена сдлать съ моимъ послднее усиліе. Если оно не удастся, я пойду въ монахини. А ты куда дешь?

— Въ Нормандію. Въ Курсель. Молиться, до тхъ поръ, пока Богъ возьметъ меня изъ этого свта, Растиньякъ!

Евгеній преклонилъ колно, взялъ ея руку и поцловалъ съ умиленіемъ.

— Прощай, Антуанетта, будь счастлива! А вы, мой милый Евгеній, вы счастливы, потому что вы молоды и еще можете врить людямъ. Я довольна: удаляюсь отъ свта, и меня провожаютъ, какъ умершую, прежніе враги и искреннее чувство добраго друга.

Растиньякъ ушелъ въ пять часовъ, когда госпожа Босеанъ сла въ дорожный берлинъ, со слезами съ нимъ простившись. Пшкомъ въ сырую и холодную погуду возвратился онъ въ домъ Воке. Воспитаніе его приходило къ концу.

— Намъ не спасти бдняка Горіо, шепнулъ ему Біаншонъ, когда онъ вошелъ въ комнату больнаго. Онъ завернутъ весь въ горчицу, накладенную на простыню, но и это уже не помогаетъ. Мы истратили кучу лкарствъ.

— Другъ мой! отвчалъ онъ Біаншону, посмотрвъ сначала на умирающаго: не старайся измнить скромнаго назначенія, которымъ ограничиваются твои желанія. Будь докторомъ, — ты будешь счастливъ. А я, — я въ аду, и долженъ въ немъ остаться! Сколько ни говорятъ дурнаго о большомъ Парижскомъ свт, но, поврь мн, нтъ Ювенала, который былъ бы въ состояніи вполн изобразить всю его гнусность, прикрытую золотомъ и драгоцнными каменьями.

Ни у Горіо, ни у Евгенія не было денегъ. Біаншонъ ушелъ, чтобы поручишься въ аптек за вс лкарства, набранныя и которыя еще придется взять. Евгеній остался одинъ у постели больнаго.

— А! это ты, мой милый? сказалъ Горіо, узнавъ его.

— Лучше ли вамъ? спросилъ Растиньякъ, взявъ его за руку.

— Да, голова у меня была какъ въ клещахъ: теперь полегче. Видли ли вы дочерей моихъ? Он скоро прідутъ, лишь только узнаютъ, что я боленъ. Он такъ ходили за мною, когда мы жили въ улиц Жюсьенъ! Боже мой, мн бы хотлось, чтобы комната моя была почище: совстно, право, принимать ихъ. Да какой-то молодой человкъ сжегъ все мое корье: имъ будетъ здсь холодно.

— Вотъ идетъ Христофоръ, сказалъ Евгеній: онъ несетъ дрова, которые присылаетъ намъ этотъ добрый Біаншонъ.

— Хорошо. Да чмъ мн заплатишь за эти дрова? у меня ничего нтъ, ровно ничего, я все отдалъ, я нищій. Хорошо ли по крайней-мр было платье Насшиньки! (Ой какъ ма больно!) Спасибо теб, Христофоръ. Богъ тебя наградитъ, любезный другъ, у меня ничего нтъ… (Ай, ай!)

— Я заплачу и теб и Сильвіи, сказалъ Евгеній Христофору на ухо.

— Дочери мои сказали теб, что онъ скоро будутъ, не правдаль, Христофоръ? Сходи, братъ, къ нимъ еще разъ: я теб дамъ пять франковъ. Скажи имъ, что я не здоровъ, что мн хотлось бы еще разъ посмотрть на нихъ, обнять ихъ предъ смертью. Скажи имъ это. Только, ради Бога, посторожне, не пугай ихъ.

Растиньякъ сдлалъ знакъ Христофору, и тотъ ушелъ.

— Он скоро будутъ, продолжалъ старикъ. Я ихъ знаю! Какъ будетъ печалиться бдная Фифи, если я умру! Да и Настинька тоже. Мн бы не хотлось умирать, чтобы не заставлять ихъ плакать. Умереть, мой милый Евгеній, значитъ уже никогда не видать ихъ. Охъ, я буду очень скучать! Для отца адъ тогда, когда онъ остается безъ дтей: я испыталъ это съ тхъ поръ, какъ он замужемъ. Боже мой, какъ я былъ счастливъ, когда мы жили въ улиц Жусьенъ! Тамъ-то было рай для меня. (Ой, ой! я жестоко страдаю.) Мн кажется, будто я ихъ и теперь еще вижу такими же, какъ он были въ улиц Жюсьенъ. Поутру он приходили въ мою комнату: ‘Здравствуй, nana!’ Я бралъ ихъ на колна, цловалъ ихъ, игралъ, шалилъ съ ними, он сами, маленькія, ко мн ласкались. Каждый день мы вмст завтракали, вмст обдали, ну да вообще я былъ отцемъ, я наслаждался дтьми своими. (Ге! ге!) Когда мы жили въ улиц Жюсьенъ, он еще не разсуждали, не имли никакого понятія о свт, он очень меня любили. (Ой, ой!) Боже мой, зачмъ он и теперь не маленькія! (Охъ, какъ мн больно! голова такъ и трещитъ.) Господи, еслибъ я только могъ взять ихъ за руки, мн бы, право, стало легче. Чтожъ это он не дутъ, Христофоръ такъ глупъ! Мн бы надобно пойти самому. Онъ ихъ и не увидитъ. (Ой, ай!) Вы вчера были на бал: не правда ли, он не знали, что я боленъ? Он бы не стали танцовать, еслибъ могли угадать, что мн такъ дурно. Нтъ, я не могу, я не хочу умирать. Дла ихъ запутаны: я непремнно долженъ поправить ихъ состояніе. Я знаю, гд взять денегъ. Поду въ Одессу тамъ наживу я милліоны. О Боже мой,какъ эта голова меня мучитъ! Право, хоть кричать: а я, кажется, привыкъ страдать!…

Горіо замолчалъ и, казалось, крпился, чтобы не вскрикнуть.

— Еслибъ он были тутъ, я бы не сталъ жаловаться. Я бы былъ здоровъ…

Онъ забылся, и пробылъ довольно долго какъ бы въ усыпленіи. Христофоръ пришелъ назадъ. Растиньякъ, думая, что Горіо спитъ, не мшалъ человку разсказать вслухъ всю исторію своего посольства.

— Я, сударь, пошелъ сначала къ Графин. Ее я не видалъ, мн сказали, что она занята съ мужемъ важными длами. Я сталъ приставать. Графъ вышелъ самъ и сказалъ мн: ‘Г. Горіо умираетъ! что за бда! Лучше этого онъ ничего не можетъ сдлать. Графиня теперь не можетъ къ нему хать. Мы должны окончить съ нею важныя дла. Посл она, коли хочетъ, подетъ.’ Такой сердитый! Потомъ я пошелъ къ Баронесс. Тутъ другія штуки. Я ея невидалъ, и не могъ говорить съ нею. Горничная сказала мн: ‘Она, братъ, пріхала съ бала въ пять часовъ, и теперь спитъ. Барыня станетъ гнваться, если я разбужу ее прежде двнадцати. Когда она позвонитъ, я, пожалуй, скажу, что батюшк ея стало хуже. Непріятное всегда успешь сказать.’ Я просилъ, просилъ…. не тутъ-то было. Барона спросилъ, того дома нтъ. Такъ я и пришелъ ни съ чмъ.

— И ни одна изъ его дочерей не прідетъ? вскричалъ Растиньякъ. Я сейчасъ напишу къ обимъ.

Христофоръ ушелъ.

— Ни одна! повторилъ старикъ, вдругъ приподнявшись и свъ на постели! Он заняты, он спятъ, он не прідутъ! Я такъ и думалъ! (Ой! ой!) Надобно умирать, чтобы узнать, что такое дти. Ахъ, другъ мой Евгеній , не женитесь, чтобы не имть дтей! Вы имъ даете жизнь, они васъ убиваютъ. Вы ихъ вводите въ свтъ, они васъ выгоняютъ оттуда. (Ой, ой, о Боже мой, какъ я страдаю!) Нтъ, он не прідутъ. Я ужь это десять лтъ знаю. Да мн все не хотлось этому врить!

Слезы покатились по щекамъ его. Онъ упалъ на подушку какъ камень. Онъ страдалъ тлесно и сверхъ того былъ въ отчаяніи.

— О, еслибъ я былъ богатъ! Тогда он бы пріхали. Он были бы тутъ, съ мужьями, съ дтьми. Он бы плакали, терзались. (Ай! ай!) Деньги даютъ все на свт, даже и дочерей. Если бъ я приберегъ что-нибудь себ и держалъ ихъ въ узд, этого бы не было. (Ой, какъ мн дурно!) Мерзавки!… они достойнымъ ихъ образомъ довершаютъ свое десятилтнее дло. Если бы вы знали, какъ и он ухаживали за мною въ первое время замужства! Да и какъ было не уважать меня, я имъ далъ почти по восми сотъ тысячъ, и меня сверхъ того были деньги!….. Напишите къ нимъ, что у меня есть двсти тысячь, спрятаныхъ у…… Нтъ, лучше умирать въ нищет. Теперь я по крайней мр знаю, что есть одинъ человкъ въ свт, который любитъ меня бескорыстно. Вы, мой добрый Евгеній!…… А потомъ, когда у меня не стало денегъ, он меня (охъ, больно!) он меня понемножку удалили, просто выгнали. Теперь не хотятъ даже пріхать проститься со мною. Самъ виноватъ! Я ихъ слишкомъ любилъ, он поступали со мной безчеловчно, а я., посердившись, опять возвращалъ имъ свое сердце, опять предавался родительской страсти. Я былъ какъ игрокъ, который (ой!) не въ силахъ удержаться…….. Дочери составляли мой порокъ, другаго я не зналъ…… Гд он?……. Доктора! доктора! Мн больно, я умираю. Гд, Анастасія, Дельфина? Пошлите за ними городовыхъ, вытребуйте ихъ черезъ полицію, пусть ихъ приведутъ сюда съ жандармами. Правительство и законы должны въ этотъ случа защищать меня! Я имю полное право требовать ихъ помощи: я отецъ, отечество погибнетъ, когда дти не станутъ уважать своихъ родителей. Въ Уложеніи написано, что дти должны приходить къ одру отца и матери. О, другъ мои, напишите къ нимъ, что у меня есть деньги, цлый милліонъ: я ихъ знаю! Он тотчасъ прідутъ, какъ скоро скажешь имъ — деньги! Да, у меня еще будетъ для нихъ милліонъ: я поду въ Одессу, наживу большое состояніе, и отдамъ имъ. Он несчастны! Он несчастны!…

Хорошо, я напишу, лишь только воротится Біаншонъ. Я самъ за ними поду.

Нтъ, он не прідутъ! Он знаютъ, что у меня ничего нтъ, но я хочу ихъ видть, Давайте мн моихъ дочерей! Я требую своихъ дочерей! он мои, моя кровь моя собственность… Я могу сдлать съ и и мы что хочу Я!…..

Онъ быстро приподнялся и слъ на постели, показывая Евгенію свои растрепаные сдины, которыя вмст со сверкающими послднію жизнію глазами выражали самую странную угрозу, какую только можно выразить безмолвно.

Мерзавки! вскричалъ онъ хрипливымъ голосомъ, упадая опять въ постель: мн много зла наделали. Я ихъ ненавижу… Про….клинаю!

Успокойтесь, почтенный другъ, выпейте это лекарство.

Вы еще любите вашихъ родителей Свтъ еще не вырвалъ изъ васъ корня семейныхъ радостей!… Охъ любите, другъ мой, вашихъ отца и мать! Ужасно быть покинутымъ отцемъ, умирать въ презрніи отъ тхъ, въ кого перелили вы жизнь свою. Ужасно!.. мои негодныя дочери!… (Ой!) Позжайте за моими дочерьми! Не подутъ добровольно, привезиже ихъ насильно. Кликнете! въ помощь гвардію и армейскіе полки, и притащите непремнно. (Онъ) Он должны быть здсь, когда я умираю!

— Но вы уже ихъ прокляли.

— Проклялъ? проклялъ? вскричалъ

Горіо въ изступленіи. Кто это сказалъ? О, нтъ! (Ай, ай!) я люблю ихъ я ихъ обожаю…

Онъ снова приподняла, и тотчасъ упалъ на постель.

— Христофоръ, бги за Гоіаншономъ, и приведи мн извощика! закричалъ испуганный Евгеній.

— Бги, мой другъ! прибавилъ Горіо слабымъ, но умоляющимъ голосомъ: Мн нечего дать теб за твои труды!… даю теб благословеніе умирающаго отца, отъ котораго отреклись родныя дочери!…

Христофоръ встртилъ Біаншона на дорог. Растиньякъ просилъ его заложить часы, подаренные въ память Г-жею Нюсингенъ, чтобы было чмъ заплатишь извощику и за лкарства, а самъ похалъ къ Ресто. Его съ трудомъ допустили до зятя и до дочери обднвшаго старика. Графъ Ресто сказалъ, что Горіо сдлалъ его несчастіе, и что онъ ни объ чемъ знать не хочетъ. Графиня приняла Растиньяка съ заплаканными глазами по поводу ссоры съ мужемъ, который настаивалъ, что-бъ она ту же минуту кончила съ нимъ дло: она сухо объявила Евгенію, что въ это мгновеніе ей надобно думать о себ и о своихъ дтяхъ, что она прідетъ, какъ скоро будетъ свободна, что она сама несчастна… Онъ отправился къ Г-жъ Нюсингенъ. Дельфинта лежала въ постели.

— Я больна, Евгеній, сказала она. Я простудилась вчера посл бала, и жду доктора.

— Если бъ вы были при смерти, то и тогда должны бы дотащиться къ вашему батюшк! Онъ при послднемъ издыханіи, и зоветъ васъ. Если бъ вы могли услышать его крики, вы бы забыли, что вы нездоровы.

— Евгеній батюшка, можетъ-быть, не такъ дуренъ, какъ вы воображаете. Да притомъ, онъ и самъ бы не захотлъ, чтобы я похала, если бъ знали, что это для меня вредно. Впрочемъ, я поду, если только докторъ позволитъ…. А гджъ ваши часы? спросила она, увидавъ, что у него нтъ цпочки. Неужели вы такъ скоро…? О, это было бы не простительно!

Евгеніи покраснлъ, нагнулся къ постели, и сказалъ ей на ухо: — Батюшк вашему не на что купить саванъ, въ которомъ его надобно будетъ вечеромъ положить. Часы ваши въ заклад. У меня больше ничего нтъ. Дельфина вскочила съ постели, побжала къ своему бюро, вынула оттуда кошелекъ, отдала его Евгенію, и вскричала: — Бгите, бгите!… Дайте мн одться…. Я сейчасъ буду…. О, я несчастная! Тереза! Тереза! скажите барону чтобы онъ бросилъ все и пришелъ сію минуту сюда.

Горіо былъ уже безъ чувствъ, когда Евгеній пріхалъ назадъ. На лиц его изображалась послдняя борьба жизни со смертію, но онъ уже не длалъ ни малйшаго движенія.

— Онъ можетъ пробыть въ этомъ состояніи еще нсколько часовъ, сказалъ Біаншонъ.

Черезъ минуту, на лстниц послышались шаги запыхавшейся женщины.

— Поздно уже! сказалъ Растиньякъ.

Это была не Дельфина, а ея горничная, Тереза.

— Баринъ съ барыней поссорились, сударь, сказала она Евгенію оттого, что барыня просила денегъ. Бдняжка упала въ обморокъ. Надобно была послать за докторомъ, пустить ей кровь. Она кричала: ‘Батюшка умираетъ! пустите меня къ нему!…’ Страхъ, право, слушать! Сердце надрывается…

Теперь ужъ ей прізжать не зачмъ, сказалъ Евгеній: отецъ уже безъ чувствъ.

— Я вамъ не нужна, теперь? сказала Сильвія, я пойду накрывать на столъ — уже пятаго половина.

Она пошла, и въ дверяхъ столкнулась съ Г-жею Ресто. Появленіе Графини было ужасно. Она взглянула на смертную постель отца своего, едва освщенную сальнымъ огаркомъ, увидла лице его, по которому еще пробгали по временамъ послднія содроганія жизни, залилась слезами, и упала на колна. Біаншонъ вышелъ.

— Батюшка! батюшка! простите меня. Я много зла вамъ надлала. О, я преступница! Я, я васъ убила!… Батюшка! простите меня! Нтъ, возмите меня съ собою, вы одни на свт меня любите, я всми брошена, всми покинута, даже дти будутъ меня ненавидть.

Она схватила его руку и обливала ее слезами.

— Вс несчастія вдругъ на меня обрушилась, сказала она Евгенію. Г. Траль, надлавъ долговъ, скрытно ушелъ за границу. Мужъ никогда меня не проститъ. Дти мои остались безъ куска хлба. Графъ принудилъ меня отказать все мое имніе старшему сыну. Вотъ одинъ человкъ, который любилъ меня истинно, и я отвергла его, оттолкнула отъ себя!.. Я не умла цнить его привязанности!

— Онъ это зналъ.

Въ это время глаза Горіо, дйствіемъ судорогъ, раскрылись. И эти безжизненные, помертвелые глаза, и радостный крикъ графини, были равно ужасны. Г-жа Ресто захотла остаться одна съ умирающимъ. Растиньякъ сошелъ въ низъ. Онъ получилъ отъ Біаншона нсколько сотъ франковъ за часы, заложенные въ ломбардъ, вручилъ ему деньги для аптекаря за лекарства, заплатилъ Г-ж Воке долгъ долгъ за квартиру старика, и на остальныя двадцать франковъ купилъ у ней блья на послднюю для него одежду. Она торговалась съ нимъ за всякую бездлицу съ отвратительною жадностью. Сердце молодаго человка пресыщалось омерзеніемъ.

Чрезъ нсколько минутъ въ верху раздался крикъ графини: — Онъ умеръ!

При этомъ ужасномъ крик, Растиньякъ, Біаншонъ и Сильвія избжали на лстницу. Г-жа Ресто лежала въ обморок. Приведя графиню въ чувство, Евгеніи посадилъ ее въ фіакръ, и веллъ Терез хать съ нею къ Г-ж Нюсингенъ.

Закрывъ покойнику глаза, Евгеній и Біаншонъ съ религіознымъ умиленіемъ положили его на одр, и надли ему на шею найденный въ постели подл трупа медальонъ, въ которомъ были дв связки тонкихъ волосъ съ надписью — ‘Анастасія — Дельфина’. По качеству этихъ волосъ легко можно было узнать, что они были рзаны еще въ дтств неблагодарныхъ дочерей — еще въ то время, когда он не разсуждали.— Пусть по крайней мр это воспоминаніе ихъ невинности утшаетъ его въ могил!… Они сошли въ столовую.

— Господа, милости просимъ садишься! весело сказала Г-жа Воке: супъ простынетъ.

Обдъ шелъ по обыкновенному. Присутствующіе, кром Растиньяка и Біаншона, смялись и шутили надъ странностями скончавшагося.

Вечеромъ, Растиньякъ писалъ къ Графу Ресто и Барону Нюсингену, чтобы они прислали кого-нибудь похоронить приличнымъ образомъ ихъ тестя. Они присылали. На другой день онъ похалъ къ нимъ, ему сказали швейцары: — Господа никого не принимаютъ, батюшка изволилъ скончаться, они чрезвычайно огорчены его смертью.

Растиньякъ не могъ даже проникнуть до Дельфины. Неумолимый привратникъ объявилъ, что не приказано принимать никого — Дельфина точно боится меня видть! вскричалъ онъ съ бшенствомъ.— Шестьдесятъ франковъ, которые находились въ прелестномъ кошельк Баронессы Нюсингенъ, были издержаны на покупку мста на кладбище и паемъ могильщиковъ. Біаншонъ и Растиньякъ заложили свое платье, купили простой, некрашенный гробъ, и повезли покойника на кладбище. Дорогой пристали къ похоронамъ дв кареты съ гербами Графа Ресто и Барона Нюсингена, но въ каретахъ никого не было. На могилу пришли только ихъ люди, и одинъ добрый священникъ прибжалъ безъ приглашенія прочитать безвозмездно молитву надъ усопшимъ. Тронутые словами молитвы, Біаншонъ и Растиньякъ условились, какъ скоро разбогатютъ, соорудить несчастному памятникъ съ надписью: ‘Здсь покоится прахъ отца графини Ресто и баронесы Нюсингенъ, погребеннаго иждивеніемъ двухъ бдныхъ студентовъ’. Они это исполнили All is true! все правда.

Въ шесть часовъ гробъ былъ опущенъ въ яму.

Когда два могильщика, засыпавъ и приколотивъ земли лопатою, попросили на вино, Евгеній обыскалъ вс свои карманы, и не нашелъ въ нихъ ничего: онъ долженъ былъ занять для нихъ франкъ у Христофора. Это обстоятельство, само по себ столь незначущее, произвело въ Растиньяк страшный припадокъ унынія. День клонился къ исходу сумракъ раздражалъ перлы сырымъ своимъ холодомъ: онъ взглянулъ на могилу, и похоронилъ въ ней свою послднюю слезу юноши, слезу выжатую святыми волненіями сердца чистаго — одну изъ тхъ слезъ, которыя съ земли, куда он упадутъ, брызжутъ до самаго неба. Онъ сложилъ руки на груди, и сталъ всматриваться въ облака. Біаншонъ удалился еще до засыпанія ямы, скоро и Христофоръ ушелъ домой, и онъ остался одинъ. Онъ прошелъ нсколько шаговъ по кладбищу, и увидлъ Парижъ, извилисто прелечній на берегахъ Сены, въ которомъ издали мелькать огни. Глаза его жадно приковались къ масс крышъ сваленныхъ между колонною Вандомской Площади.и куполомъ церкви Инвалидовъ, къ мсту, гд живетъ тотъ изящный, золоченный свтъ, въ которой онъ. хотлъ-было забраться. Въ немъ снова вспыхнули желанія, съ которыми онъ боролся такъ долго съ перемнчивымъ счастіемъ. Онъ бросилъ на этотъ жужжащій улей такой взглядъ, которымъ, казалось, хотлъ заране высосать изъ него весь медъ, и произнесъ это роковое восклицаніе:

— Теперь мы съ тобой раздляемся!

Онъ пошелъ въ Парникъ: дорогой, онъ еще колебался, направлять ли шаги свои къ красивому жилищу въ улиц Артуа, или къ прежней, грязной квартир у мадамъ Воке,— и очутился у дверей дома Г-на Тальфера. Тнь Вотрена привела его къ этому дому, и положила руку его на замокъ. Онъ зажмуримъ глаза, чтобъ ея видть. Онъ искалъ еще въ своемъ сердц и въ своей нищет честнаго предлога. Викторина такъ нжно любила своего отца!…

Растиньякъ спросилъ Г-жу Кутюръ. Теперь онъ милліонщикъ, и гордъ какъ баронъ.

Конецъ третій и послдней части.

СТАРИКЪ ГОРІО.

Часть III.

Читайте также: