Старик Горио. Часть I, Бальзак Оноре, Год: 1834 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 46 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СТАРИКЪ ГОРІО.

РОМАНЪ,
СОЧИНЕНІЕ БАЛЬЗАКА.

ПЕРЕВОДЪ СЪ ФРАНЦУЗСКАГО.

Часть I.

МОСКВА.
ВЪ ТИПОГРАФІИ И. СМИРНОВА.
при ИМПЕРАТОРСКИХЪ Московскихъ Театрахъ.
1840.

Печатать позволяется

съ тмъ, чтобы по отпечатаніи представлено было въ Ценсурный Комитетъ узаконенное число экземпляровъ. Москва Января 20 дня 1839 года.

Ценсоръ и Кавалеръ И. Снигеревъ.

Право сего оригинала принадлежитъ вчно Книгопродавцамъ: Кузнецову и Романучкову.

Госпожа Воке лтъ уже сорокъ живетъ въ Париж въ новой улиц Св. Женевьевы, между Латинскимъ кварталомъ и предмствіемъ Сенъ-Марсо, и всегда пускала къ себ жильцовъ на хлбы. Домъ ея стоитъ на нижнемъ конц улицы, въ томъ мст, гд начинается спускъ, и спускъ такой крутой, что по немъ рдко здятъ: это чрезвычайно благопріятствуетъ тишин, царствующей въ узкихъ, тсныхъ улицахъ, сдавленныхъ между куполомъ Валь-де-Грасъ и куполомъ Пантеона. Тамъ мостовая суха, въ канавкахъ нтъ, ни воды, ни грязи, вдоль улицъ растетъ трава, человку, самому безпечному, тамъ какъ-то неловко: прохожіе скучны, стукъ кареты — происшествіе необычайное, дома печальны, отъ стнъ пахнетъ тюрьмою. Тамъ только и есть гостинницы, да учебныя заведенія, бдность и скука, старость умирающая и веселая юность, живущая взаперти и принужденная работать. Во всемъ Париж нтъ квартала хуже и неизвстне этого. Улица Св. Женевьевы похожа на мдную раму,— единственную раму приличную моему расказу, къ которому долженъ я приготовлять читателей идеями печальными, помышленіями важными. Такъ именно свтъ ослабваетъ и пніе проводника длается печальне но мр того, какъ вы спускаетесь въ катакомбы. Сравненіе приличное: кто ршитъ, что прискорбне видть: пустые черепы, или сердца изсушенныя.

Надъ дверьми этого дома находится надпись: ‘Г-жи Воке, квартира и столъ для обоихъ половъ и прочихъ.’ Подл дома есть садикъ,— состоящій изъ двухъ липовыхъ аллеи, между которыми насажены капуста и артишоки. Позади дома есть дворъ, шириною футовъ въ двадцать, на которомъ мирно живутъ свиньи, куры и кролики. Въ нижнемъ этаж есть вала, пріемная, гостиная, все, что вамъ угодно, нчто весьма непріятное, нечистое, убранное поломанною мебелью и издающее запахъ, котораго изобразить невозможно, который мы назовемъ запахомъ жильцовъ на хлбахъ: тутъ холодно, сыро, пахнетъ гнилью, обдомъ, кухнею, богадльнею. Но эта зала еще прелесть въ сравненіи съ слдующей за нею столовой, украшенной большимъ круглымъ столомъ и старыми мисками, чашками, плошками тарелками, блюдами, подносами Чтобы выразить, какъ это все старо, худо, истрескано, переломано, истаскано запачкано, надобно было бы составить длинное описаніе, которое замедлило бы интересъ моей исторіи, а этого торопливые люди мн бы не простили. Тушъ царствуетъ нищета, холодная и непоэтическая, нищета бережливая, печальная, безъ грязи, но не безъ пятенъ, безъ дыръ и лохмотьевъ, но престарая и совершенно изношенная.

Эта комната бываетъ во всемъ своемъ блеск, когда часовъ въ семъ утра котъ Г-жи Воке, предшествуя госпож своей, вскакиваетъ на буфетъ, понюхаетъ молоко въ кринкахъ, прикрытыхъ тарелками, и ласково мурлычетъ. За котомъ является хозяйка, въ сроватомъ тюлевомъ чепчик, изъ подъ котораго выглядываютъ фальшивые волосы, не совсмъ прямо надтые, она идетъ, шмыгая по полу сваливающимися туфлями. Ея старое, лоснящееся лице, ея носъ съ покляпомъ, пухлыя красныя руки, туловище раздутое какъ у кладбищной крысы, платье везд висящее, нигд порядочно не подвязанное, совершенно гармонируютъ съ комнатою. Но щеки ея свжи какъ первый осенній морозъ, и морщиноватый уста сохраняютъ постоянную гримасу, — нчто среднее между должностною улыбкою танцовщицы и суровою миною ростовщика, считающаго полученные проценты Однимъ словомъ, вся особа Г-жи Воке ясно показываетъ, что у ней должны быть жильцы на хлбахъ.

Госпожа Воке походила на всхъ женщинъ, которыя испытали много несчастій: она смотрла на людей въ стекловатыя глаза, и имла невинный видъ всеобщей, угодницы, которая обижается, чтобы ей по,дороже заплатили, и готова на вс низости для поправленія судьбы своей, впрочемъ добрая женщина, по словамъ жильцовъ, которые слыша, что она кашляетъ и жалуется не хуже ихъ, думали, что у ней ничего нтъ. Но кто же былъ Г. Воке? Объ этомъ она никогда не говорила. Такъ онъ лишился своего состоянія? Разными несчастіями! говорила она. Онъ съ нею поступилъ очень дурно, оставилъ ей только глаза для слезъ, домъ для житья, да право не соболзновать ни какому злополучію, потому что она сама страдала въ жизнь свою такъ, какъ только можно страдать!

Кром семи постоянныхъ жильцовъ, занимавшихъ небольшія и нечистыя комнаты въ разныхъ этажахъ дома, къ ней хаживали семь или восемь студентовъ Правъ и Медицины и трое сосдей, — вс только обдать. Утромъ, къ завтраку, бывали тутъ только семеро жильцовъ, и ихъ можно было бы принять за одно семейство. Всякой приходилъ въ столовую въ халат, въ туфляхъ, и въ пріятельскомъ кругу позволялъ себ длать разныя веселыя замчанія. Они были любимцами Г-жи Воке, которая съ точностію гастронома размряла имъ свою учтивость и угодливость по сумм, которую они платили. Но вообще, жалкое зрлище внутренности дома отражалось и на лицахъ не только постоянныхъ жильцовъ, но и приходящихъ. Мужчины были въ сюртукахъ, которыхъ цвтъ сдлался загадочнымъ, въ изорванномъ бль, во фракахъ безъ души, дамы являлись въ платьяхъ крашеныхъ и полинялыхъ, въ кружевахъ заштопаныхъ, въ перчаткахъ, лакированныхъ употребленіемъ, въ манишкахъ рыжеватыхъ, въ шейныхъ платкахъ съ проршками. Но почти у всхъ тла были прочныя, устоявшія во всхъ буряхъ жизни, рожи холодныя, безжизненныя и стертыя какъ монеты, изъятыя изъ употребленія,— рожи съ увядшими губами, подъ которыми пестрли голодные зубы. То были ходячія драмы, — не т драмы, которыя играютъ при свт лампъ, между кусками размалеванной холстины, но драмы на двухъ ногахъ и безмолвныя, драмы оледенлыя, драмы безпрерывныя.

Первая жилица — двица Мишоно. Она была стара и слаба глазами,— всегда носила грязный зонтикъ изъ зеленой нкогда тафты. шаль ея, съ оборванною, рдкою бахрамою, покрывала настоящій скелетъ, — такъ угловаты были члены почтенной двицы Мишоно. Какая же кислота съла женскія формы этого несчастнаго созданія, которое, очевидно, было нкогда хорошо и стройно? Порокъ, горе, или глупость? Можетъ быть, она слишкомъ любила? Можетъ быть, она платитъ отвратительною старостью за пылкую юность, жадно пожиравшую удовольствія? Отъ благо ея взгляда становится холодно, осунувшееся лице ея вчно угрожаетъ паденіемъ. Голосъ ея походилъ на пискъ кузнечика, который стрекочешь подъ кустомъ, чуя приближающуюся зиму.

Второй жилецъ — Г-нъ Пуаре. То былъ родъ щепки, которая часто ходила гулять въ Ботаническій садъ. На голов у него всегда былъ старый, измятый картузъ, въ рук трость съ пожелтлымъ костянымъ набалдашникомъ, фалды его истасканнаго сюртука едва прикрывали исподнее платье, почти пустое, ноги его болтались въ синихъ чулкахъ, блый жилетъ былъ всегда запачканъ, и жабо изъ толстой кисеи не совсмъ плотно сходилось съ галстукомъ, скрученнымъ веревкою вокругъ гусиной шеи. Глядя на эту тнь, скользящую но аллеямъ сада, многіе спрашивали себя: какіе же труды могли до такой степени разтрясти, и стерть этого человка? Какая страсть подернула коричневымъ цвтомъ его пупыристое лице, которое показалось бы невозможнымъ въ природ, еслибъ вы увидали его на каррикатур? Чмъ былъ этотъ человкъ? Вроятно, однимъ изъ тхъ людей, на которыхъ вертятся общественныя нечистоты и злополучія, однимъ изъ тхъ людей, о которыхъ невольно говоримъ.— Надобно же и такихъ!

Дв другія фигуры, — тоже изъ жильцовъ,— составляли разительную противопожность съ прочими обитателями и съ приходящими. Несмотря на болзненную блдность и бдный, жалкій видъ, лице двицы Викторины Тальферъ было не старо, движенія ея казались легки и живы, то было несчастіе еще юное, — молоденькое деревцо, пересаженное въ несвойственную ему почву и начинающее увядать Ея рыжеватая физіономіи, ея красновато — русые волосы, ея слишкомъ тонкій станъ были не безъ пріятности. Простыя, дешевыя платья покрывали еще не устарвшія ея формы. Въ нищет она казалась недурною, въ счастіи была бы очень хорошенькою. Ей недоставало того, что довершаетъ, пересоздастъ женщину,— блестящихъ тряпокъ и любовныхъ записокъ. Исторія ея оставила бы цлую книгу. Отецъ имлъ нкоторыя причины не признавать ея, не хотлъ держать ее въ своемъ дом, давалъ ей только шесть сотъ франковъ въ годъ, и принималъ мры, чтобы оставить все свое имніе одному своему сыну. Г-жа Кутюръ, бдная дальняя родственница Викторины, жившая на хлбахъ въ этомъ дом, и числившаяся вдовою коммиссара Французской Республики, взяла сиротку на свои руки, и пеклась объ нея какъ о дочери. Он всегда были вмст. Ни Г-жа Кутюръ, ни Г-жа Воке, ея пріятельница, не находили въ лексикон ругательствъ довольно словъ для посрамленія безчеловчнаго отца, а когда он проклинали вдвоемъ этого негодяя милліонщика, Викторина его защищала.

Пятый жилецъ былъ Г. Евгеній Растиньякъ, молодой человкъ, пріхавшій изъ Окрестностей Ангулема въ Парижъ учиться правамъ и выполнить лестныя надежды своихъ родителей, обремененныхъ многочисленнымъ семействомъ, которые, имя только три или четыре тысячи дохода, лишали себя даже нужнаго, чтобы давать ему тысячу двсти франковъ въ годъ. Евгеніи Растиньякъ былъ одинъ изъ тхъ молодыхъ людей, которые заране разсчитываютъ употребленіе своихъ познаніи, горятъ желаніемъ успховъ въ свт, имютъ нужную для этого дерзость, и благовременно примняются къ предстоящимъ судьбамъ общества, чтобы первымъ выдавлять изъ него для себя пользу. Какъ ни бденъ Растиньякъ, но поврьте, что онъ вотрется въ гостиныя, и даже будетъ въ нихъ отличаться, потому что онъ одаренъ проницательностію, которая въ минуту угадываетъ чужія тайны, и самонадянностію, необходимою для того, чтобы глупцы васъ уважали. Лице у него блое, совершенно полуденное, волосы у него черные, глаза голубые. Онъ красавчикъ. Видъ его, манеры, вс тлодвиженія, показываютъ, Что онъ изъ дворянъ, сынъ хорошихъ родителей, и жилъ въ порядочномъ дом. Онъ бережливъ на платье: дома донашиваетъ онъ прошлогоднее, и вы всегда застанете его въ старомъ сюртук, въ дрянномъ жилет, въ черномъ, истасканномъ и дурно завязанномъ платк на ше, какъ обыкновенно бываетъ у. студентовъ, и въ сапогахъ съ заплатками, за то онъ иногда можетъ выходить одтый какъ щеголь. Растиньякъ смтливый малый.

Сорока-лтній Г. Вотренъ составлялъ переходъ отъ молодыхъ жильцовъ къ старымъ. Онъ былъ одинъ изъ тхъ людей, о которыхъ мужики говорятъ: — ‘экой молодчина!’ Плечи широкія, грудь высокая, мускулы выдавшіеся, руки толстыя, широкія, съ пучками рыжихъ волосъ, и густыя, крашеныя бакенбарды. Лице его, покрытое преждевременными морщинами, было сурово, обхожденіе напротивъ учтиво и вкрадчиво. Онъ говорилъ густымъ басомъ, любилъ хохотать и былъ человкъ весьма услужливый. Если какой-нибудь замокъ испортится, онъ тотчасъ отвинтитъ его, осмотритъ, поправитъ, смажетъ и приладитъ, приговаривая: ‘Дло мастера боится!’ Этотъ человкъ все зналъ, — корабли, море, Францію, чужіе край, дла, людей, событія, законы, гостинницы и тюрьмы. Нравы его состояли въ томъ, что посл завтрака онъ уходилъ со двора, приходилъ къ обду, вечеромъ опять отправлялся, и возвращался не прежде полуночи, пользуясь особымъ ключомъ, который Г-жа Воке ему вврила. Большой пріятель съ Г-жею Воке, онъ звалъ ее матушкой, и иногда даже обнималъ: у одного только Вотрена руки были довольно длинны, чтобы обвиться вокругъ ея пышнаго стана.! Вс они имли старые расчеты съ судьбою, но ни одинъ изъ нихъ не принималъ на себя труда повришь, истинны ли несчастія, на которыя другой жалуется. Они взаимно питали другъ къ другу равнодушіе и недоврчивость, порождаемыя ихъ общимъ положеніемъ. Подобно старымъ супругамъ, имъ нечего было говоришь другъ другу, между ними существовали только сношенія жизни механической, игра колесъ несмазаныхъ. Вс могли проходишь на улиц, не останавливаясь, мимо слпаго нищаго, и слушать хладнокровно описаніе злополучій, вс видли въ смерти ршеніе трудной задачи, и потому ужаснйшая кончина ни сколько ихъ не трогала. Счастливйшая изъ этихъ скорбныхъ душъ была, безъ сомннія, Г-жа Воке, царствовавшая въ этой вольной богадльн, въ которой бдные люди лечились очень дешево отъ хронической болзни, называемой жизнію.

Подобное собраніе должно было представлять, и дйствительно представляло, въ маломъ вид цлое общество. Въ числ осмнадцати человкъ, изъ которыхъ оно состояло, необходимо долженствовало быть, какъ и въ свт, какое-нибудь жалкое существо, служившее цлью насмшекъ. Въ дом Г-жи Воке эта участь, пала на Г. Горіо, котораго обыкновенно звали ‘старикъ Горіо.’ Отчего же это презрніе, это преслдованіе, это не уваженіе къ несчастію обрушилось именно на самаго старшаго изъ жильцевъ Г-жи Воке?

Старикъ Горіо, бывшій купецъ, человкъ лтъ шестидесяти девяти, отказавшись въ 1814 году отъ длъ, поселился въ дом Г-жи Воке. Онъ сначала нанялъ комнаты, которыя посл взяла Г-жа Кутюръ, и платилъ тысячу шесть сотъ франковъ въ годъ. Онъ тогда былъ хорошо одтъ, И носилъ золотую табакерку, у него былъ золотой, кофейный приборъ съ горлицами на крышкахъ, а въ сундукахъ еще серебро. У Г-жи Воке разбгались глаза, когда она помогала ему вынимать и раскладывать по мстамъ ложки, соусники, уксусники, блюда, которыя вс вмст составляли нсколько пудовъ серебра, и которыхъ онъ не хотлъ продашь, потому что эта были все подарки, напоминавшіе ему разныя пріятные случаи въ его домашней жизни.

Г-жа Воке увидла также своимъ сорочьимъ глазомъ нсколько государственныхъ облигацій, и, подведя имъ приблизительный итогъ, разсчитала, что у него должно быть отъ осьми до десяти тысячъ дохода. Съ этого дня Г-жа Воке, которой въ то время стукнуло уже сорокъ восемь, хотя она признавалась только въ тридцати девяти, возъимла на него намренія, и патла, что онъ недуренъ и довольно пріятенъ. Она уврена была, что Горіо долженъ быть человкъ страстный, способный растратить весь умъ въ чувств. Волосы его, завиваемые и пудримые ежедневно парикмахеромъ, очень красиво располагались вокругъ лица. Правда, что онъ былъ. немножко простоватъ,— но онъ одвался такъ щегольски, нюхалъ табакъ такъ величаво изъ золотой своей табакерки, что въ тотъ день, какъ онъ у ней поселился, она лежала въ постели, вся горла желаніемъ сдлаться изъ Г-жи Воке Г-жею Горіо. У нея, кром дома, былъ еще никому неизвстный капиталъ тысячъ въ сорокъ, собранный по крошк.

— А что касается до прочаго, то я, конечно его стою! сказала она, поворачиваясь на другой бокъ.

Съ тхъ поръ, ровно три мсяца, Г-жа Воке тщательно занималась своимъ туалетомъ, всякой день причесывалась, даже улучшила свой столъ, словомъ, длала все на свт, чтобы поправиться Г-ну Горіо. Наконецъ, надобно было приступить къ длу. Она отправила къ нему парламентеромъ одну почтенную даму, жившую въ то время у ней въ дом. Та начала пытать его въ свою пользу, но не добившись толку, объявила, что отъ него не будетъ никакого проку, и, къ довершенію предательства, на другой день ускользнула изъ дома, не заплативъ за столъ и за квартиру. Это несчастное происшествіе превратило любовь Г-жи Воке въ ненависть. Мелкіе умы удовлетворяютъ своимъ чувствованіямъ, дурнымъ и хорошимъ, безпрерывными мелочами, и Г-жа Воке употребила всю женскую свою хитрость на скрытое преслдованіе Горіо. Сначала она отмнила все излишнее въ содержаніи своего жильца. Но Горіо былъ человкъ воздержный: бережливость, необходима для тхъ, которые сами составляютъ себ состояніе, обратилась у него въ привычку, и супъ, кусокъ мяса, блюдо овощей составляли любимый обдъ его. По этому Г-жа Воке не находила ни какихъ средствъ мучить его кухонными путями: съ досады, она начала унижать его въ глазахъ другихъ жильцевъ, сообщила имъ отвращеніе свое къ нему, и т, для забавы, помогали ей въ ея мщеніи.

Къ концу перваго года недоврчивость Г-жи Воке дошла до того, что она стала спрашивать себя, отъ чего порядочный купецъ, имющій семь или восемь тысячь дохода, человкъ, у котораго есть серебро и золотыя вещи, живетъ у ней, и платитъ ей такъ мало по своему состоянію. По несчастію, къ концу втораго года, Горіо еще увеличилъ ея подозрнія, изъявивъ желаніе перейти въ третій этажъ, въ другую квартиру, чтобы платить только тысячу двсти франковъ. Онъ началъ такъ экономничать, что зимою не топилъ у себя камина. Г-жа Воке, изъ предосторожности, потребовала, чтобы онъ платилъ впередъ, Г. Горіо согласился, но съ тхъ поръ она отняла у него титулъ господина, и стала звать его Старикъ Горіо.

Тутъ начались всеобщія догадки, отъ чего Горіо такъ обднлъ, чмъ былъ онъ прежде, чмъ занимается теперь, а между тмъ каждый изъ жильцевъ, въ веселый часъ, шутилъ надъ нимъ, въ досад, изливалъ на него желчь свою. Вроятнйшимъ казалось всему почтенному обществу мнніе Г-жіі Воке. Она полагала, что этотъ человкъ, который прежде ей такъ нравился, просто старый негодяй, развратникъ, и вотъ на чемъ основывала она свои предположенія. Однажды, рано утромъ, она услышала на лстниц шорохъ шелковаго платья, шелестъ легкихъ шаговъ женщины, пробиравшейся къ Горіо, котораго дверь догадливо отворилась. Вслдъ за тмъ толстая Сильвія, — я забылъ сказать, что у Г-жи Воке была толстая кухарка Сильвія, и толстый работникъ Христофоръ, — толстая Сильвія пришла сказать хозяйк, что двушка, слиткомъ хорошенькая, чтобы быть честною, одта какъ богиня, въ прюнелевыхъ башмачкахъ, ни сколько незагрязненныхъ, скользнула какъ угорь съ улицы къ ней въ кухню, и спросила, гд живетъ Г. Горіо. Г-жа Боке и кухарка стали на караулъ у дверей Горіо, и подслушали нсколько нжностей. А когда Горіо пошелъ провожать свою гостью, Сильвія схватила корзинку, и притворилась, будто идетъ на рынокъ.

— Ну, сударыня! сказала она возвратившись: видно онъ чертовски богатъ, что иметъ такія связи. Вообразите, что на углу стояла богатая карета, въ которой она и ухала.

За обдомъ Г-жа Воке встала, подбжала къ окну, и задернула занавсъ, чтобы защитить Горіо отъ солнца.

— Солнце васъ такъ и ищетъ: видно красавицы васъ любятъ! сказала она, намкая на гостью. Нечего сказать, вкусъ у васъ хорошъ! Она очень шила.

— Это дочь моя, сказалъ Горіо съ гордостію, въ которой жильцы увидли только желаніе стараго волокиты сохранить приличія.

Съ мсяцъ спустя посл этого, у Горіо опять была постительница. Та самая дочь, которая была въ первый разъ въ утреннемъ наряд, пріхала теперь посл обда, и жильцы, сидвшіе еще въ столовой, увидли хорошенькую блондинку, тоненькую, нжненькую, и слишкомъ важную, чтобы быть дочерью какого — нибудь Горіо.

— Вотъ и дв, сказала толстая Сильвія, не узнавъ ее.

Черезъ нсколько дней посл того двушка высокая, черноволосая, съ блестящими глазами, приходила тоже къ Горіо.

— Вотъ и три, сказала Сильвія.

Это вторая дочь, прізжавшая въ первый разъ утромъ, пріхала потомъ вечеромъ, въ бальномъ плать.

— Вотъ ужь четвертая, сказала Сильвія и Г-жа Воке, не узнавъ въ этой дам женщины, одтой просто, по утреннему.

Горіо платилъ еще тогда полторы тысячи франковъ за свое содержаніе. Г-ж Воке казалось очень натуральнымъ, что у богатаго человка есть четыре любовницы, и она удивлялась хитрости, съ которою выдавалъ онъ ихъ за дочерей своихъ. И она ни сколько не обижалась тмъ, что он прізжаютъ въ ея домъ. Но эти посщенія объяснили Г-ж Воке равнодушіе Горіо къ ней, и, въ нача л вшораго года, она стала его аващь старымъ негодяемъ. Потомъ, когда жилецъ ея спустился на тысячу двсти Фрапковъ, она уви-‘ двъ одну изъ этихъ дамъ, очень нагло спросила, водится-ли это въ порядочныхъ домахъ. Горіо отвчалъ, что это старшая его дочь.

— Да разв у васъ тритцать шесть дочерей? сказала Г-жа Воке съ досадою.

— Только дв, отвчалъ онъ со смиреніемъ человка, который начинаетъ привыкать къ униженію бдности.

Къ концу третьяго года, Горіо еще сократилъ свои издержки, перешелъ въ четвертью этажъ, и сталъ-платить Г-ж Воке уже только семьдесятъ франковъ въ мсяцъ. Онъ пересталъ нюхать табакъ, отказалъ своему парикмахеру, и уже не пудрился. Когда Горіо явился въ первый разъ безъ пудры, Г-а,а Воке вскрикнула отъ удивленія при вид его сдыхъ волосъ, нечистыхъ и зеленоватыхъ. Физіономія его, которую тайныя печали длали всякой день горестне, была самая жалкая: съ тхъ поръ никто уже не сомнвался въ томъ, что такое Горіо. Всякой зналъ наврное, что онъ старый негодяй, что наружность его только искуствомъ медика была предохраняема отъ разрушительнаго дйствія лекарствъ, которыхъ требовали его болзни, что отвратительный цвтъ волосъ его происходилъ отъ его излишествъ и отъ разныхъ снадобій, которыя принималъ онъ для поддержанія силъ своихъ. Физическое и нравственное состояніе бднаго старика подавало поводъ ко всей этой болтовн. У него было прекрасное блье, но оно износилось, и онъ замнилъ его толстымъ холстомъ. Брілліянты его, золотая табакерка, цпочка, перстни, все это Понемногу исчезало. Онъ пересталъ носить фраки изъ тонкаго сукна, и надлъ самый простой сюртукъ. Онъ постепенно худлъ, икры его. спали, раздутое лице, изображавшее мщанское благосостояніе, покрылось множествомъ морщинъ, лобъ нахмурился, челюсть выдалась. На четвертомъ году своего пребыванія въ дом Г-жи Воке, онъ уже самъ на себя не походилъ. Добрый шестидесяти — двухъ — лтній купецъ, казавшійся не старе сорока, толстый и дюжій мщанинъ, лоснившійся отъ глупости и смшившій проходящихъ своею довольною миною, сдлался семидесяти — лтнимъ старикомъ, дряхлымъ, хилымъ, убитымъ. Глаза его, прежде столь живые, потемнли и ввалились. Одному онъ казался отвратительнымъ, другому жалкимъ.

Однажды посл обда, Г-жа Воке спросила его насмшливымъ тономъ, и сомнваясь въ томъ, что у него дйствительно есть дочери.

— Что жъ! Ваши дочки ужъ не прізжаютъ?

Горіо вздрогнулъ, какъ-будто дотронулись до него разскаленнымъ желзомъ.

— Иногда прізжаютъ, сказалъ онъ трепещющимъ голосомъ.

— А! такъ вы еще не отстали отъ нихъ, вскричали обдавшіе съ нимъ студенты. Славно! славно!

Онъ не слыхалъ насмшекъ, возбужденныхъ его отвтомъ, и снова впалъ въ задумчивость, которую поверхностные наблюдатели принимали за слдствіе тупоумія.

Если-бы у него были такія богатыя дочери, говорила Г-жа Воке, то онъ, конечно, не жилъ-бы у меня въ четвертомъ этаж за семьдесятъ франковъ въ мсяцъ. И вс были согласны съ нею. Жильцы и приходящіе ршили, что у старика Горіо никогда не было ни жены, ни дочерей, что онъ старый плутъ, оглуплый отъ излишествъ и развратной жизни. Въ конц Ноября 1819 въ этомъ никто уже и не сомнвался.

Евгеній Растиньякъ возвратился однажды домой въ расположеніи духа, извстномъ всякому молодому человку съ сдарованіями и тмъ, которымъ затруднительное положеніе придаетъ иногда качество людей избранныхъ. Онъ уже выдержалъ экзаменъ на степень кандидата Правъ. Мечты первой юности, идеи провинціяльныя въ немъ исчезали. Расширившійся умъ, возбужденное честолюбіе показали.— ему тогда всю бдность родительскаго дома, всю нищету семейства, состоявшаго изъ отца, матери, двухъ малолтныхъ братьевъ, двухъ сестеръ и тетки, кормившихся доходомъ съ маленькой деревушки. Растиньякъ, доходомъ неврнымъ, какъ вс деревенскіе доходы, простиравшимся только до трехъ или четырехъ тысячь франковъ, изъ которыхъ надобно было удлить тысячу двсти на его содержаніе. Евгеній чувствовалъ, что однимъ ученьемъ далеко онъ не удешь, смкнулъ, какое вліяніе имютъ на общество женщины, и хотлъ втерться въ свтъ, чтобы пріобрсть ихъ покровительство. И не ужели же молодой человкъ остроумный, шлдкій, красивый собою, не найдетъ покровительницъ? Въ этой мысли, онъ написалъ къ тетк своей, Г-ж Марсильянъ, которая нкогда имла пріздъ ко двору и водилась съ знатью. Онъ спрашивалъ, нтъ ли у ней въ Париж какихъ нибудь родственныхъ связей, которыя можно было бы возобновить. Старушка порастрясла свое идеологическое дерево, ища людей, которые бы могли быть полезны ея племяннику: по ея соображеніямъ, изъ себялюбиваго народа богатой родни, всхъ сговорчиве должна быть виконтесса Босеанъ. Она написала къ ней письмо стариннымъ слогомъ, Евгеній отправилъ это письмо къ молодой Г-ж Босеанъ, молодая Г-жа Босеанъ отвчала ему пригласительнымъ билетомъ на завтрешній балъ.

Растиньякъ рано отправился туда и возвратился домой въ полночь. Чтобы вознаградить потерянное время, онъ ршился просидть за работою всю ночь. Не принимаясь еще за свои учебныя книги, онъ началъ мечтать. Виконтесса Босеанъ была одна изъ прекраснйшихъ и самыхъ модныхъ женщинъ въ Париж, домъ ея считался пріятнйшимъ во всемъ Сень Жерменьскомъ предмстій. Благодаря своей тетк, старой Г-ж Марсиньянъ, онъ, бдный студентъ, принять въ этомъ дом: это былъ почти дипломъ на знатное происхожденіе, это давало ему право быть везд. Ослпленный блескомъ бала, онъ едва усплъ обмняться нсколькими словами съ Виконтессою, но отличилъ у ней одну изъ тхъ женщинъ, которыя въ минуту плняютъ молодаго человка. Графиня Анастасія Ресто, высокая ростомъ и стройная, славилась тмъ, что у ней была одна изъ самыхъ лучшихъ талій во всемъ Париж. Формы ея были круглы и полны, женщина породистая! говорилъ объ ней маркизъ Ронкероль. Заводская лошадь, женщина породистая, cheval de pur sang, femme de race, — эти выраженія начинали уже замнять прежніе термины — диво, прелесть, чудо, и прочая. Для Растиньяка, который не зналъ еще этого моднаго діалекта, Анастасія Ресто была просто женщина обворожительная. Ему удалось попасть въ списокъ танцоровъ, которыхъ имена записаны были на ея опахал, и онъ сказалъ ей во время кадрили, съ тою силою страсти, которая такъ нравится женщинамъ,

— Гд можно васъ видть, сударыня?

— Везд, на гулянь, въ театр, у меня дома.

Предпріимчивый Ангулемецъ познакомился съ Г-жею Ресто, сколько можетъ молодой человкъ съ женщиною познакомиться, въ одну кадриль. Выдавъ себя за родственника Виконтессы Босеанъ, онъ былъ приглашенъ въ домъ, и, по послдней улыбк Анастасіи, почелъ визитъ свой необходимымъ.

Сидя за книгою и, между-тмъ, мечтая о счастіи, ожидавшемъ его въ большемъ свт, Евгеніи вдругъ услышалъ жалобный вздохъ. Онъ вышелъ въ корридоръ, и увидлъ подъ дверью старика Горіо черту свта. Онъ подумалъ, что сосдъ его, можетъ-быть, нездоровъ, и приложилъ глазъ къ замочной щелочк, но тутъ увидлъ нчто такое, что для пользы общества онъ почелъ нужнымъ наблюдать съ должнымъ вниманіемъ. Горіо, привязавъ къ перекладин опрокинутаго стола, серебряныя вызолоченыя блюдо и суповую чашку обвивалъ ихъ канатомъ и стягивалъ такъ, что о ни сжимались въ полосы.

— Что за силачь! сказалъ самъ себ Растиньякъ видя, что тотъ мялъ серебро какъ воскъ. Не воръ ли онъ? Быть-можетъ, онъ только притворяется дряхлымъ и глупцомъ, и живетъ нищимъ для того, чтобъ лучше скрыть ремесло свое!

Онъ снова приставилъ глазъ къ замочной скважинъ. Горіо развертлъ веревку, разостлалъ за стол одяло, положилъ серебро свое, и началъ его скатывать, чтобы округлить полосу.

— Да этотъ человкъ сильне Короля Августа! подумалъ Растиньякъ.

Горіо печально посмотрлъ на свою работу, слезы навернулись у него на глазахъ, онъ задулъ лампу и легъ въ постель.

— Онъ сумасшедшій! подумалъ Евгеніи.

— Бдняжка! сказалъ Горіо къ полголоса.

Услышавъ это, Растиньякъ почелъ нужнымъ молчать о своемъ открытіи и не обвинять необдуманно своего сосда. Онъ. хотлъ уже уйти въ свою комнату, какъ вдругъ услышалъ шумъ, который выразить довольно трудно, но который неоспоримо былъ производимъ двумя людьми, идущими въ чулкахъ по лстниц. Евгеній сталъ прислушиваться, и явственно различилъ Дыханіе двухъ человкъ. Потомъ, не слышавъ ни скрипа двери, ни шаговъ, онъ вдругъ увидлъ легкій свтъ въ комнат Г. Вотрена.

— Сколько таинствъ въ нашемъ дом! подумалъ Растиньякъ.

Онъ сошелъ нсколько ступенекъ, сталъ прислушиваться, и его поразилъ звонъ золота. Вскор посл того, огонь былъ погашенъ, и шаги послышались снова, хотя дверь не скрипнула. Потомъ, шумъ ослаблъ, по мр того какъ эти два человка спускались по лстниц.

— Было тамъ? закричала Г-жа Воке, отворя окно.

— Это я, матушка! Домой иду, отвчалъ Вотренъ своимъ чистымъ басомъ.

— Странно! сказалъ Евгеній, возвращаясь въ свою комнату, Я самъ видлъ, какъ Христофоръ заперъ дверь. Въ Париж надобно не спать по ночамъ, чтобы знать, что вокругъ насъ длается.

Отвлеченный этими небольшими приключеніями отъ любовно — честолюбивыхъ мечтаній, онъ снова принялся за работу но онъ былъ разсянъ: то въ голов его мелькали подозрнія на счетъ Горіо и Вотрена, то являлся передъ нимъ милый образъ Г-жи Ресто, которая казалась ему встницею благополучія. Наконецъ онъ бросилъ книгу, и легъ спать. Изъ десяти ночей, общанныхъ молодыми людьми работ, они проводятъ, покрайней-мр, семь во сн. Надобно быть старше двадцати лтъ, чтобы просиживать ночи за работою.

На другое утро въ Париж царствовалъ одинъ изъ тхъ тумановъ, которые затемняютъ воздухъ такъ хорошо, что люди самые точные ошибаются на счетъ времени. Никто не поспваетъ на дловыя свиданія, но любовныя — дло другое. Всякой думаетъ, что еще восемь часовъ, когда скоро уже полдень. Было уже половина десятаго, а Г-жа Воке еще не вставала, Христофоръ и Сильвія тоже проспали, и сидли спокойно въ своей комнат, попивая кофе со сливками, снятыми съ молока, приготовленнаго для жильцевъ. Часовъ въ десять Г-жа Воке явилась въ свою залу, и стала распрашивать Сильвію, какимъ образомъ Г. Вотренъ могъ войти въ домъ прошлою ночью, когда дверь была уже заперта. Сильвія отвчала, Г-жа Воке ошибается, потому что Г. Вотренъ постукался, и Христофоръ тотчасъ отперъ ему потихоньку дверь, да сверху, того она, Г-жа Воке, свжа сегодня какъ роза. Слдственно дло мигомъ было приведено въ ясность.

Вдругъ послышался голосъ Г. Вотрена, который входя въ комнату, плъ арію изъ Іоанна Парижскаго:

Я долго по свту шатался,

Везд, везд перебывалъ….

— Здраствуйте, матушка! вскричалъ онъ, обнимая Г-жу Воке.

— Полноте, перестаньте!

— Шалунъ что ли! Ну скажите же, шалунъ! Постойте я помогу вамъ накрыть на столъ…

То за блондинкою таскался,

То о брюнетку….

Ну, видлъ я сегодня нчто очень замчательное!… То о брюнетк я вздыхалъ.

— Что такое? спросила Г-жа Воке.

— Старикъ Горіо былъ въ половин девятаго въ Дофинской улиц у серебренника, который покупаетъ ломъ, галуны. Онъ продалъ ему кучу серебра, смятаго очень не дурно для человка, непривычнаго къ длу.

— О! неужели?

— Да. Я провожалъ одного пріятеля, который отправился въ делижанс въ чужіе краи, и, изъ любопытства, подкараулилъ старика Горіо. Онъ зашелъ здсь недалеко къ одному ростовщику, Гобсеку. Вотъ человкъ-то! Сущій Жидъ, Грекъ, Цыганъ, Армянинъ Этого человка не обокрадетъ, онъ все кладетъ въ банкъ…

— Что жъ Горіо длаетъ?

— Да что! разоряется на женщинъ. Дуралей!!

— Вотъ онъ идетъ! сказала Сильвія.

— Христофоръ! закричалъ Горіо: поди ко мн.

Христофоръ пошелъ въ его комнату, и скоро потомъ вышелъ оттуда.

— Куда ты идетъ! спросила Г-жа Воке.

— Г. Горіо послалъ.

— Что это такое? сказалъ Г. Вотренъ, вырвавъ письмо изъ рукъ Христофора.

Онъ прочелъ адресъ: ‘Графин Анастасіи Ресто.’

— Куда жъ ты идетъ Р сказалъ онъ, протягивая письмо Христофору,

— Въ Гельдерскую улицу. Мн велно отдать это самой графин въ руки.

— Что бы тутъ такое было? вскричалъ Вотренъ, держа письмо на свтъ, Банковый билетъ? Нтъ!

Онъ раскрылъ немножко конвертъ.

— Уплаченный вексель! Ахъ онъ бездльникъ!

— Пошелъ! примолвилъ онъ, положивъ широкую свою руку на голову Христофора и повернувъ его, теб будетъ на водку!

Столъ былъ накрытъ, Сильвія кипятила сливки. Г-жа Воке затопляла каминъ съ помощію Г. Вотрена, который все плъ: — ‘я долго по свту шатался, везд, везд перебывалъ’, и прочая. Когда все было готово, госпожа Кутюръ и двица Тальтеръ пришли домой.

— Откуда вы это такъ раненько? сказала хозяйка Г-ж Кутюръ.

— Мы были въ церкви. Мы идемъ сегодня къ Г. Тальферу.

— Бдняжка, она дрожитъ какъ мохъ! сказала Г-жа Кутюръ, подсвъ къ камину и подставивъ къ огню подорву башмаковъ своихъ, которые задымились.

— Погрйтесь же, Викторина сказала Г-жа Воке.

— Хорошо, что вы стараетесь смягчить сердце вашего батюшки, сказалъ Вотренъ, подавая стулъ. Но этого мало: вамъ надобенъ пріятель, который бы взялся высказать всю правду этому неумолимому человку, у котораго. три милліона и который не даетъ вамъ приданаго. А нынче безъ приданаго замужъ не выйдетъ.

— Бдняжка, сказала Г-жа Воке. Поврьте мн, моя милая, отецъ вашъ самъ на себя накликаетъ несчастій.

При этихъ словахъ у Викторины навернулись слезы, а Г-жа Воке остановилась.

— Еслибъ онъ только пустилъ насъ къ себ! Еслибъ я могла поговорить съ нимъ, отдать ему послднее письмо покойной маменьки. Я не смла послать его по почт: онъ знаетъ мою руку…..

— О бдныя, несчастныя и угнетнныя женщины! вскричалъ Вотренъ: такъ этого-то вамъ только надобно? Постойте, скоро я примусь за ваше дло, и тогда все пойдетъ инымъ порядкомъ.

— О, сударь! вскричала Викторина, бросивъ пламенный и умоляющій взглядъ на Вотрена, котораго это ті сколько не тронуло: о, если вамъ случится видть моего батюшку, скажите ему, что его любовь и честь маменьки дороже для меня всхъ богатствъ на свт! Если вамъ удастся его умилостивить, то моя благодарность…

— Я долго по свту шатался, заплъ Г. Вотренъ.

Въ эту минуту Горіо, двица Мишоно и Г. Пуаре вошли въ комнату, привлеченные запахомъ вчерашней баранины, которую Сильвія приготовила къ завтраку. Толькочто они услись, какъ вошелъ и Растиньякъ, онъ раскланялся и помстился подл Горіо.

— Какое странное приключеніе со мной случилось! сказалъ онъ, накладывая себ баранины и отрзывая ломоть хлба, съ котораго Г-жа Воке не спускала глазъ. Вчера я былъ на бал у виконтессы Босеанъ, моей родственницы, домъ у ней великолпный, комнаты о биты шелковою матеріею, балъ былъ чудесный, и я веселился какъ нельзя боле. Тамъ я видлъ одну графиню… прелестная женщина! На голов у ней были цвты, въ рукахъ букетъ прелестнйшихъ натуральныхъ цвтовъ….. Вы не можете вообразить, что за женщина!…. Особенно когда она танцуетъ. И представьте себ: теперь я иду по улиц, смотрю,— она пробирается пшкомъ. О, какъ у меня забилось сердце! Я думалъ…

— Что она шла сюда? спросилъ Вотренъ. Нтъ: она шла къ ростовщику Гобсеку. Поройтесь — ка въ сердцахъ Парижскихъ красавицъ: вы всегда найдете тамъ сначала ростовщика, а потомъ уже любовника. Вату графиню зовутъ Анастасія Ресто, она живетъ въ Гельдерской улиц.

При этомъ имени Растиньякъ пристально посмотрлъ на Вотрена, старикъ Горіо, быстро приподнявъ голову, бросилъ на разговаривающихъ свтлый, но безпокойный взглядъ, изумившій все почтенное общество.

— Христофоръ опоздаетъ! Такъ видно она уже была тамъ, вскричалъ онъ печально.

— Я угадалъ! э?…. сказалъ Вотренъ, нагнувшись къ уху Г-жи Воке.

Горіо лъ машинально, не зная, что стъ, и никогда не казался онъ столъ задумчивымъ и одурлымъ,

— Кой чортъ сказалъ вамъ ея имя? спросилъ Евгеній Вотрена.

— Ба! господинъ Горіо знаетъ же его: почему жъ и мн не знать?

— Господинъ Горіо! закричалъ Растиньякъ.

— Что? сказалъ бдный старикъ. Такъ она была прекрасна вчера?

— Кто она?

— Госпожа Ресто!

— Поглядите-ка, поглядите, какъ у него глаза разгорлись, сказала Г-жа Воке на ухо Вотрену.

— Все ясно, какъ день, шепнула двица Митоно Евгенію.

— О, чудно хороша! сказалъ Растиньякъ, на котораго Горіо смотрлъ съ жадностію. Не будь госпожи Босеанъ, графиня была бы царицею бала. Молодые люди только на нее и смотрли. Я былъ двнадцатымъ въ списк ея танцоровъ. Она не сводила съ доски. Другія женщины бсились. Если кто-нибудь вчера былъ счастливъ, такъ это она. Правду говорятъ, что нтъ ничего прекрасне корабля подъ парусами, лошади въ галопъ и женщины въ танц.

— Вчера на верху колеса, у герцогини или виконтессы, сказалъ Вотренъ: сегодня подъ колесомъ, у ростовщика. Охъ эти Парижанки!

Лице старика Горіо, которое при словахъ Растиньяка просвтлло какъ солнце, сдлалось мрачнымъ при этомъ жестокомъ замчаніи Вотрена.

— Ну, гд жъ ваше странное приключеніе, спросила Г-жа Воке. Говорили вы съ нею?

— Нтъ, она и не видала меня! Но вы согласитесь, что встртить въ этой сторон, въ девять часовъ утра, одну изъ первыхъ Парижскихъ волшебницъ, которая часа въ два ворошилась домой съ балу, — приключеніе довольно странное.

— Бываетъ и странне, сказалъ Вотренъ.

Двица Тальферъ почти не слушала, думая только о томъ, что хотла сдлать. Г-жа Кутюръ показала ей знакомъ, что пора одваться, и об вышли. Горіо побрелъ за ними.

— Ну что, видли? сказалъ Вотренъ присутствующимъ. Ясно, что онъ разоряется для этой женщины!

— Никогда вы меня не уврите, вскричалъ Растиньякъ, чтобы эта прелестная женщина отдалась беззубому старику Горіо.

— Да мы и не увряемъ васъ, отвчалъ Вотренъ. Вы еще слишкомъ колоды, чтобы знать Парижъ, повременемъ, вы конечно сами увидите людей, которыхъ мы называемъ людьми со страстями…

При этихъ словахъ двица Мишоно взглянула съ понятливымъ видомъ на Вотрена, словно полковая лошадь, вздрагивающая при знакомомъ звук трубы.

— Ага! вскричалъ Вотренъ: такъ и у васъ бывали страстишки?

Она потупила глаза, какъ невинность, взглянувшая на статую.

— Ну, это ужъ дло извстное, продолжалъ онъ: когда люди заберутъ себ въ голову идею, они не отстаютъ отъ ней. Имъ хочется пить такой-то воды, взятой изъ такого-то источника, часто испорченной, но чтобы попить ея, они готовы всмъ пожертвовали. Для однихъ этотъ источникъ игра, биржа, коллекція картинъ или наскомыхъ, музыка, для другихъ женщина, которая уметъ имъ готовить лакомства. Есть и такіе, которымъ вы напрасно стали бы предлагать всхъ женщинъ на свт: они станутъ смяться надъ ними, имъ надобна одна женщина, которая удовлетворяетъ ихъ мечт. И часто эта женщина ни сколько ихъ не любитъ, муштруетъ ихъ ужасно: нужды нтъ, они не отстаютъ, и въ состояніи снести въ ломбардъ свое одяло, чтобы отдать ей послднюю свою денежку. Старикъ Горіо одинъ изъ этихъ людей. Графиня предприняла разработку его, потому что онъ скроменъ, — и вотъ большой свтъ! Бднякъ только объ ней и думаетъ. Вы видите, вн своей страсти онъ человкъ мертвой, но заговорите съ нимъ объ ней, и лице его блеститъ какъ алмазъ. Эту тайну разгадать не трудно. Сегодня утромъ онъ снесъ серебро въ ломъ, и потомъ былъ у ростовщика Гобсека. Возвратясь оттуда, онъ послалъ къ графин Анастасіи Ресто дурака Христофора, тотъ показалъ намъ адресъ письма его, а въ этомъ письм былъ уплаченный вексель. Видно, что если графиня сама шла къ ростовщику, то была уже въ крайности. Старикъ Горіо узналъ объ этомъ, и за нее поплатился. Все это, кажется, ясно! Вы видите, молодой человкъ, что въ это самое время, какъ вата графиня танцовала, любезничала, кокетничала, она безъ всякаго сомннія съ отчаяніемъ въ сердц думала о протестованныхъ векселяхъ своихъ, или своего любовника.

— Я непремнно доищусь въ этомъ дл правды, вскричалъ Евгеніи. Я завтра же пойду къ графин Ресто.

— И вы, можетъ быть, встртите тамъ старика Горіо, который придетъ за награжденіемъ.

— Уфъ! такъ вашъ Парижъ болото, сказалъ Евгеніи съ отвращеніемъ.

— Й презабавное болото, отвчалъ Вотренъ: т, которые грязнится въ немъ въ каретахъ — честные люди, т, которые грязнятся пшкомъ — подлецы. Чудо какъ хорошо!

— Какъ? вскричала Г-жа Воке: Горіо отдалъ въ ломъ свой золоченый сервизъ?

— На крышк были, кажется, дв горлицы, сказалъ Евгеніи. Я видлъ его случайно.

— То — то!

— Онъ, кажется, очень любилъ этотъ сервизъ, онъ плакалъ, ломая его.

— О, чрезвычайно любилъ! Это былъ подарокъ жены его, отвчала вдова.

— Видите, какой онъ страстный человкъ! сказалъ Вотренъ. Видно, эта Графиня мастерски щекочетъ ему сердце.

Студентъ пошелъ въ свою комнату. Вотренъ ушелъ со двора. Г-жа Кутюръ и Викторина сли въ наемную карету и ухали къ отцу этой несчастной двушки. Черезъ часъ онъ возвратились въ большомъ уныніи.

Въ четыре часа, когда Горіо пришелъ въ столовую, онъ увидлъ, при свт закоптлыхъ лампъ, Викторину, которая сидла съ заплаканными глазами. Г-жа Воке слушала расказъ о томъ, какъ он были утромъ у отца. Наскучивъ письмами дочери и Г-жи Кутюръ, Г. Тальферъ пустилъ ихъ къ себ, чтобы объясниться съ ними однажды навсегда.

— Вообразите, говорила Г-жа Кутюръ: вообразите, что онъ даже и не посадилъ Викторину! Бдняжка все время простояла. Мн онъ сказалъ, не сердясь, весьма хладнокровно, чтобы мы не трудились къ нему здить, что Г-жа Викторина,— онъ и не назвалъ ее дочерью,— что Г-жа Викторина подаетъ о себ дурное мнніе, приставая къ нему разъ въ годъ,— бездльникъ! что у матери Викторины ничего не было, и слдственно ей нечего требовать: однимъ словомъ, самыя жестокія вещи. Бдняжка заливалась слезами. Тутъ она бросилась къ ногамъ его, говорила ему, что ея хотлось-бы только оправдать мать свою, что она безпрекословно будетъ повиноваться всему, что онъ прикажетъ, но что она умоляетъ его прочесть письмо покойницы. Тутъ она подала ему письмо, и говорила самыя трогательныя вещи. Не знаю, откуда у ней что бралось. Видно самъ Богъ внушалъ ей! Я сама плакала какъ дура. А что, вы думаете, длалъ между этимъ злодй? Обрзывалъ себ ногти. Потомъ онъ взялъ это письмо, смоченное слезами его дочери, и бросилъ на каминъ, сказавъ: хорошо! Потомъ онъ хотлъ поднять дочь съ земли, она бросилась цловать его руки, но онъ отнялъ ихъ…. Тутъ вошелъ негодяи сынъ его, и даже не поклонился сестр…

— Какіе изверги! вскричалъ старикъ Горіо.

— И потомъ, сказала Г-жа Кутюръ, не обращая вниманія на восклицанія старика: и потомъ они оба ушли, извиняясь передо мною, и говоря, что у нихъ есть важныя дла, не терпящія отлагательства. Вотъ наше посщеніе. Покрайней мр онъ видлъ дочь свою. Не постигаю, какъ онъ можетъ не признавать ее! Она похожа на него какъ дв капли воды.

Жильцы и приходящіе, большею частію студенты, являлись одинъ за другимъ, и садились вокругъ стола, здороваясь между собою и говоря другъ другу пошлости, составляющія у большей части Парижскихъ жителей остроуміе шуточнаго разговора, котораго основаніе — глупость, а вся замысловатость въ странномъ произношеніи и въ жестахъ. Вс ли, рзали, говорили шутили, хохотали, и вс поочередно подсмивались надъ бднымъ Горіо. Несчастный все терплъ молчаливо. Вотренъ изъ шутки ударилъ его по шляп, такъ что шляпа спустилась ему на носъ, а между тмъ Христофоръ унесъ у него тарелку съ говядиной, и все общество захохотало. Бднякъ сносилъ все это съ терпливостію нищеты, но наконецъ не могъ выдержать: со слезами на глазахъ онъ ушелъ въ свою комнату, не окончивъ обда. Уходя, онъ еще бросилъ взглядъ состраданіи на Викторину, на лиц которой изображалась истинная горесть, — горесть нжной и любящей дочери, отвергнутой отцемъ своимъ. Одинъ только Евгеній не провожалъ его насмшками. Горіо не казался ему уже ни глупцемъ, ни человкомъ безчувственнымъ, и онъ ршился, во что бы то ни стало, разгадать его таинственную исторію.

На другой день Растиньякъ одлся очень порядочно, и отправился къ Г-ж Ресто, предаваясь дорогой безумнымъ надеждамъ, которыя такъ прелестно красятъ жизнь молодую. Тогда мы не расчисляемъ ни препятствій, ни опасностей, и везд видимъ успхъ, тогда мы поэтизируемъ людей воображеніемъ, и печалимся разрушеніемъ плановъ, основывавшихся только на мечтахъ. Евгеніи шелъ осторожно, чтобы не загрязниться, шелъ и думалъ о Г-ж Ресто, и запасался умомъ, устраивалъ будущій разговоръ, заготовлялъ остроты и Таллейрановскія фразы, которыя должны привести его къ объясненію. И несчастный студентъ загрязнился! Онъ принужденъ былъ зайти въ Пале-Рояль, чтобы вычистить сапоги и брюки.

Наконецъ онъ пришелъ въ Гельдерскую улицу, спросилъ: дома ли Г-жа Ресто, и съ хладнокровною яростью человка, увреннаго, что со временемъ восторжествуетъ, снесъ презрительный взглядъ лакеевъ, съ любопытствомъ разсматривавшихъ гостя, который пожаловалъ къ нимъ пшкомъ. Этотъ взглядъ былъ для него тмъ тягостне, что онъ вдругъ понялъ свое униженіе, увидвъ на двор прекрасную лошадь, запряженную въ щегольской тильбюри. Онъ сдлался не въ дух. Ящики, полные умомъ, которые были уже приготовлены въ его мозг, закрылись, онъ почувствовалъ себя глупцемъ. Въ ожиданіи графини, которой камердинеръ пошелъ доложить о пришедшемъ, Евгеній сталъ у окна передней, облокотился, и принялся машинально смотрть на дворъ. Онъ долго дожидался, и безъ сомннія ушелъ бы, если бъ не былъ одаренъ тою полуденною стойкостію, которая творитъ чудеса, когда направляется по прямой линіи.

— Графиня, сударь, въ будуар, и очень занята, сказалъ камердинеръ: она не отвчала, мн ни слова. Неугодно ли вамъ въ гостиную, тамъ ужъ есть одинъ господинъ.

Удивляясь ужасной власти слугъ, однимъ словомъ произносящимъ приговоръ надъ поведеніемъ господъ своихъ, Растиньякъ отважно кинулся впередъ и отворилъ ту самую дверь, изъ которой вышелъ камердинеръ. Студентъ хотлъ показать этимъ наглецамъ, что онъ шутъ человкъ знакомый, и неожиданно очутился въ комнат, гд стояли лампы, посуда, ванна, жаровня для нагрванія салфетокъ, и которой противоположная, полуотворенная дверь вела въ темный корридоръ и на черную лстницу. Глухой хохотъ, раздавшійся въ передней, довершилъ смятеніе и ярость Растиньяка.

— Гостиная, сударь, здсь, сказалъ камердинеръ съ насмшливою почтительностью.

Евгеній повернулъ назадъ, и такъ поспшно, что задлъ за ванну, и едва не уронилъ въ нее шляпы. И въ эту минуту, въ корридор, освщенномъ маленькою лампою, послышался голосъ Графини, голосъ Горіо и звукъ поцлуя. Онъ возвратился въ переднюю, прошелъ ее, слдуя за лакеемъ, и проникъ въ первую гостиную, боле смущенный голосомъ Горіо, котораго не могъ онъ не узнать, чмъ своей ошибкою. Замтивъ, что гостиная окнами на дворъ, онъ принялся смотрть сквозь стекло, въ надежд увидть Горіо выходящаго изъ корридора, и удостовриться въ истин своего открытія. Сердце у него билось сильно при воспоминаніи о страшномъ разсказ Вотрена. Каммердинеръ ожидалъ Евгенія у дверей второй гостиной, но оттуда вышелъ молодой человкъ и сказалъ брюзгливо:— Я ухожу, Морисъ, скажи графин, что я ждалъ ее слишкомъ полчаса.

Потомъ этотъ неучтивецъ, повидимому имвшій право быть неучтивцемъ, заплъ Италіянскую арію, и небрежно придвинулся къ окну, чтобы посмотрть въ лице студенту и взглянулъ на дворъ,

— Ваше сіятельство изволили бы подождать, графиня сейчасъ выйдетъ, сказалъ слуга, возвращаясь въ переднюю.

Въ это время Горіо спустился съ черной лстницы и подходилъ къ воротамъ. Онъ распускалъ свой зонтикъ, не замчая, что ворота отворены, и что въ нихъ възжаетъ въ тильбюри молодой господинъ съ крестомъ. Старикъ едва усплъ отскочить назадъ, чтобы не бытъ раздавленнымъ. Молодой господинъ оглянулся, и, увидвъ Горіо, поклонился ему съ тмъ почтеніемъ, которое поневол оказываютъ ростовщику или человку нужному, и между — тмъ стыдятся его знакомства. Старикъ отвчалъ ласковымъ поклономъ. Все это произошло съ быстротою молніи. Евгеній смотрлъ на нихъ съ такимъ вниманіемъ, что и не замтилъ, что онъ неодинъ въ комнат, какъ вдругъ раздался голосъ графини.

— А, Максимъ, вы хотли уйти? сказала она съ упрекомъ и нкоторою досадою.

Графиня не примтила въхавшаго на дворъ тильбюри. Растинъякъ поспшно обернулся, и увидлъ передъ собою Г-жу Ресто: она явилась въ прелестномъ пеньюр изъ благо кашемира съ розовыми бантиками, голова ея была убрана съ изысканною небрежностью, какъ обыкновенно утромъ. Г-жа Ресто разливала вокругъ себя бальзамическое благоуханіе. Она повидимому, только-что вышла изъ-ванны, и умягченная красота ея казалась еще привлекательне. Глаза ея были влажны. Евгеній, и не дотрогиваясь до рукъ ея, чувствовалъ ихъ свжесть. Онъ видлъ сквозь кашемиръ розовый оттнокъ груди, которая иногда раскрывалась. Корсетъ былъ не нуженъ графин: одинъ поясъ обозначалъ талію, шея возбуждала любовь, ножки ея были очаровательны въ туоляхъ. Когда Максимъ поцловалъ ея ручку, Евгеній замтилъ Максима, а графиня замтила Евгенія.

— Ахъ, это вы, Г. Растиньякъ! Очень рада васъ видть….

Максимъ поперемнно смотрлъ то на графиню, то на Евгенія, какъ — будто желая заставишь незванаго гостя убраться.

Растиньякъ воспылалъ, къ нему жестокою ненавистью. Вопервыхъ прекрасно причесанные волосы Максима показывали ему, въ какомъ безпорядк его собственные волосы, потомъ, у Максима были чистые, блестящіе сапоги, тогда какъ на его сапогахъ, не смотря на вс старанія, пестрлъ тонкій внецъ грязи: наконецъ Максимъ вертлся передъ нимъ въ красивомъ сюртук, ловко стиснутомъ въ таліи и пр вращавшемъ его въ родъ миленькой двушки, а онъ, Евгеніи, въ третьемъ часу по-полудни уже былъ въ черномъ фрак! Проницательный Ангулемецъ тотчасъ почувствовалъ все превосходство, которое одежда придавала этому денди, стройному, высокому, блдному, черноглазому,— одному изъ тхъ людей, которые способны весело и съ особенною прелестью разорить сиротъ. Г-жа Ресто, не дожидаясь отвта, помчалась въ другую гостиную: полы ея пеньдара, раскрываясь и закрываясь, придавали ей видъ прекрасной бабочки. Максимъ побжалъ за нею. Евгеній, въ бшенств, послдовалъ за Максимомъ. И они опять сошлись въ большой гостиной, у камина. Студентъ очень зналъ, что мшаетъ господину Максиму, но онъ ршился помшать ему, хоть бы для этого надобно было навлечь на себя не благорасположеніе графини. Вдругъ онъ вспомнилъ. что видлъ этого франта на бал у Г-жи Босеанъ, догадался, въ какихъ отношеніяхъ Максимъ съ прекрасною графинею, и, съ юношескою дерзостію, которая иногда заставляетъ длать большія глупости, а иногда доводитъ до успха, сказалъ самъ себ: ‘Вотъ мои соперникъ: я восторжествую надъ нимъ!’ Безразсудный, не зналъ, что графъ Максимъ де-Траль нарочно вызывалъ оскорбленіе, чтобы стрлять первому и безопасно убивать своего противника. Евгеніи былъ искусный охотникъ, но пулей онъ не сбивалъ двадцати куколь изъ двадцати двухъ.

Молодой графъ бросился въ бержерку у камина, схватилъ щипцы, и сталъ мшать ими уголья съ такою досадою, что прекрасное лице Анастасіи подернулось печалью. Она обратилась къ Евгенію, и устремила на него одинъ изъ тхъ холодно — вопросительныхъ взглядовъ, которые такъ ясно говорятъ.— Зачмъ же вы не уходите? Посл такого взгляда люди благо-воспитанные тотчасъ начинаютъ фразы, которыя можно назвать фразами уходящими.

Евгеній, напротивъ, принялъ учтивый видъ и сказалъ:—

— Я спшилъ, сударыня, поскоре засвидтельствовать вамъ мое почтеніе, чтобы…

Онъ остановился на-отрзъ. Отворилась дверь. Господинъ, пріхавшій въ тильбюри, вошелъ безъ шляпы, не поклонился графин, заботливо посмотрлъ на Евгенія, и подалъ Максиму руку, сказавъ ему — Здраствуйте! Онъ сказалъ это слово съ такимъ братскимъ выраженіемъ, что Евгеніи изумился: молодые провинціалы и не воображаютъ, какъ пріятна жизнь втроемъ.

— Мой мужъ, сказала графиня студенту.

Евгеній низко поклонился.

— Господинъ Растиньякъ, продолжала она, рекомендуя Евгенія графу Ресто: родственникъ виконтессы Боссеанъ, по Марсильякамъ. Я имла удовольствіе встртить его на бал у Виконтессы.

‘Родственникъ виконтессы Босеанъ по Марсильякамъ!’ Графиня произнесла эти слова почти торжественно, потому что хозяйк всегда пріятно показать, что т, которыхъ она принимаетъ, люди не простые. И эти слова произвели удивительное дйствіе. Графъ Ресто тотчасъ оставилъ свой холодно-церемонный видъ, и взялъ студента за руки.

— Очень радъ имть честь съ ваши познакомиться!

Даже графъ Максимъ Траль бросилъ на Евгенія безпокойный взглядъ, вдругъ покинулъ свои наглыя замашки. Волшебный ударъ, произведенный могуществомъ одного имени, открылъ въ мозгу Ангулемца тридцать ящиковъ съ умомъ, и возвратилъ ему всю его самонадянность. Не ожиданная молнія озарила для него всю атмосферу высшаго общества, которая до того казалась ему брачною.

— Я думалъ, что Марсильяковъ уже нтъ? сказалъ Графъ Ресто Евгенію.

— Ваша правда, отвчалъ онъ: но ддъ мой, баронъ Растиньякъ, женился на наслдниц фамиліи Марсиньякъ. Унего была одна только дочь, которая вышла за маршала Кларанбо, дда по матери Г-ж Босеанъ. Мы принадлежимъ къ младшей линіи, и тмъ боле бдной, что ддъ мой, бывшій вице-адмираломъ, лишился всего на служб. Революціонное правленіе не признало вашихъ требованій при ликвидаціи Индйской компаніи.

— Не командовалъ ли вашъ, ддъ Мстителемъ до 1789 года?

— Точно такъ.

— О, такъ онъ, конечно, зналъ моего дда, который командовалъ въ то время Барвикомъ!

Максимъ слегка пожалъ плечами, и взглянулъ на графиніо, какъ-будто желая сказать: ‘Ну, если они примутся толковать о морской служб, то мы пропали!’

Графиня поняла взглядъ Г. Траля. Она принялась улыбаться и сказала: — Подите со мной, Максимъ. Мн надобно кой-что сказать вамъ. Мы не станемъ мшать вамъ плавать на Мстител и Барвик.

Она встала, сдлала знакъ Максиму, и они отправились въ будуаръ. Но какъ скоро они подошли къ дверямъ, графъ Ресто прервалъ разговоръ свои съ Евгеніемъ, и вскричалъ съ досадою:

— Анастасія! не уходи же, моя милая. Ты знаешь, что….

— Сейчасъ, я сейчасъ приду, мн надобно только дать кой-какія порученія Максиму….

И дйствительно, она скоро возвратилась. Женщины, принужденныя наблюдать характеръ мужей своихъ, чтобы вести себя по своей вол, знаютъ, сколько он могутъ себ позволить, не теряя драгоцнной для нихъ довренности мужа, и никогда не дйствуютъ противъ него въ мелочахъ: графиня, по голосу своего супруга, догадалась, что теперь оставаться въ будуар не безопасно. Виною этой непріятности былъ Евгеній. За то она съ досадою указала на него Г. Тралю, а тотъ насмшливо сказалъ графу Ресто, графин и Евгенію: — Вы заняты, я не стану вамъ мшать, прощайте.

— Останься же, Максимъ, закричалъ графъ.

— Прізжайте обдать, сказала графиня, и, оставивъ въ другой разъ Евгенія съ мужемъ, ушла за Максимомъ въ первую гостиную, гд они пробыли довольно долго для того, чтобы графъ усплъ спровадить недогадливаго постителя.

Растиньякъ слышалъ, какъ они смялись, говорили, молчали. Хитрый студентъ нарочно толковалъ съ Г-мъ Ресто обо всемъ на свт, заводилъ съ нимъ споры, и старался дождаться Графини, чтобы вывдать о связяхъ ее съ Горіо. Эта женщина, очевидно любимая Максимомъ, совершенно владющая своимъ мужемъ и состоящая въ какихъ-то тайныхъ связяхъ со старымъ купцомъ, была для него непостижимою загадкою. Онъ непремнно хотлъ проникнуть тайну, чтобы потомъ вполн владычествовать надъ этою обворожительною Парижанкою.

— Анастасія! сказалъ опять графъ, клича жену свою.

— Прощай, Максимъ, нечего длать: покоримся судьб.

— Надюсь, Анастасія, шепнулъ онъ ей на ухо, что ты не станетъ пускать къ себ этого мальчишку: глаза его горли какъ угли, когда твой пеньдаръ раскрывался, онъ готовъ выкинуть теб любовное изъясненіе, скомпрометируетъ тебя И непринужденъ буду убить его.

— Какъ теб не стыдно, Максимъ! сказала она. Эти школьники, на противъ, прекрасные громовые отводы. Ты увидишь, что я заставлю мужа приревновать меня къ нему.

Максимъ захохоталъ, и ушелъ, а Графиня подбжала къ окну, чтобы посмотрть, какъ онъ сядетъ въ кабріолетъ и махнетъ хлыстомъ. Она отошла отъ окна, когда уже ворота были затворены.

— Вообрази, моя милая, сказалъ ей Графъ, когда она вошла въ гостиную: помстье батюшки Г-на Растиньяка недалеко отъ Бертеля на Шарант. Наши дды были большіе пріятели.

— Очень рада, что мы старые знакомые, по-крайней-мр, по родин, сказала Графиня разсянно.

— И боле нежели вы думаете, Графиня! отвчалъ Евгеній тихо.

— Какимъ это образомъ? сказала она съ живостью.

— Я сейчасъ видлъ, что отъ васъ вышелъ человкъ, съ которымъ мы живемъ въ одномъ дом, дверь съ дверью, нашъ старикъ Горіо.

При этомъ имени, съ неудачною прибавкою слова старикъ, Графъ, который въ то время ворочалъ уголья, бросилъ щипцы въ каминъ, какъ-будто они обожгли ему руки, и всталъ.

— Вы, сударь, могли бы сказать по-крайней-мр, господинъ Горіо! вскричалъ онъ.

Графиня поблднла, замтивъ, что мужъ сердится, пришла въ въ видимое смущеніе, и отвчала, красня и съ принужденно развязнымъ видомъ:— Такъ вы знаете человка, котораго отъ души мы любимъ.

Она остановилась, взглянула на Фортепіано, какъ-будто ей пришла нечаянная мысль, и сказала:— Любите-ли вы музыку, Г. Растшіьякъ?

— Очень! отвчалъ Евгеній, который раскраснлся и одурлъ, смкая, что сдлалъ тяжкую глупость.

— Не поете ли вы? присовокупила она, подходя къ фортепіано и сильно проводя пальцемъ по всмъ клавишамъ, съ нижняго фа до высшаго. Рррррра!

— Нтъ, сударыня.

— Жаль! Это очень пріятно въ обществ. Ca-a-ro, ca-a-ro, ca-a-a-aro non dubit-a-re, запла она.

Произнося слова ‘старикъ Горіо’, Евгеній произвелъ такое же волшебное дйствіе, только въ совершенно противоположномъ направленіи, какое имли слова ‘родственникъ виконтессы Босеанъ.’ Онъ былъ въ положеніи человка, котораго изъ милости впустили къ любителю рдкостей, и который по неосторожности сронилъ ящичекъ съ точеными фигурками и сшибъ три или четыре головки. Онъ радъ бы былъ броситься въ адъ. Лице графини Ресто было сухо, холодно, и взоры ея, сдлавшіеся равнодушными, избгали его взоровъ.

— Позвольте мн проститься съ вами, сударыня! сказалъ онъ.

— Намъ всегда будетъ пріятно видть васъ, проговорила она поспшно.

Евгеній низко поклонился, и вышелъ съ графомъ Ресто, который, несмотря на вс его просьбы, проводилъ его до передней. Тушъ они нжно простились, и студентъ выбжалъ на лстницу.

— Ежели этотъ господинъ опять придетъ, сказалъ Графъ каммердинеру: ни меня, ни Графини нтъ дома.

Сойдя съ лстницы, Евгеній увидлъ, что дождь идетъ.

Ну, подумалъ онъ, сдлалъ же я здсь глупость, которой слдствій и самъ не понимаю, да еще въ добавокъ и спорчу фракъ и шляпу! Сидть бы мн дома, да учить законы: гд мн жить въ большомъ свт, когда тамъ нельзя, обойтись безъ экипажа, безъ лакированныхъ сапоговъ, золотыхъ цпочекъ, шелковыхъ перчатокъ утромъ, желтыхъ перчатокъ вечеромъ? Ну старикъ Горіо, не дешево ты мн обошелся!

Онъ подошелъ къ воротамъ. Извощикъ, который, свезти въ своей карет новобрачныхъ на хозяйскій счетъ, радъ былъ създить для себя, увидвъ Евгенія безъ зонтика, въ черномъ фрак, въ бломъ жилет, въ желтыхъ перчаткахъ, сдлалъ ему знакъ, предлагая свои услуги. Въ сердц Растиньяка кипла тогда глухая ярость, заставляющая иногда молодыхъ людей, въ надежд найти выходъ, все боле и боле погружаться въ бездну, въ которою попали они нечаянно. Онъ кивнулъ головою, и хотя у него въ карман было не боле одного франка, съ важностью однако слъ въ карету, въ которой померанцевые листочки свидтельствовали о недавнемъ пребываніи тутъ молодыхъ. Онъ веллъ хать къ дому виконта Босеана.

— Глупецъ я! сказалъ онъ, бросивъ съ досадою шляпу на переднія подушки. Ссгоднишнее утро разоритъ меня въ конецъ. Нужды нтъ, покрайней-мр я пріду къ моей кузин, какъ слдуетъ, въ карет. Старый тутъ Горіо стоитъ мн, покрайней-мр, десять франковъ! Разсказать разв Г-ж Босеанъ мое приключеніе! Это, можетъ-быть, разсмшитъ ее. Она вроятно, знаетъ тайну преступной связи этой старой собаки съ прекрасною графинею. Лучше заслужить благорасположеніе моей милой кузины, чмъ имть дло съ этою безнравственною женщиной. Если одно имя виконтессы производитъ такое дйствіе, то чего не сдлаетъ она сама!

Эти слова-были краткое содержаніе тысячи мыслей, волновавшихъ его.

У дверей дома Босеановъ онъ принятъ былъ швейцаромъ къ красной шитой золотомъ ливре, и опять услышалъ хохотъ лакеевъ, которые издвались надъ его извощичьей каретой. Онъ постигъ причину ихъ веселости, когда сравнилъ эту жалкую карету съ великолпнымъ экипажемъ, стоявшимъ у подъзда и запряженнымъ двумя бшеными лошадьми, которыхъ кучеръ держалъ подъ уздцы. У госпожи Ресто видлъ онъ легкій кабріолетъ молодаго денди, тутъ попался ему роскошный купе знатнаго барина, стоющій, по-крайней-мр, тридцати тысячъ.

— Кто жъ это у ней? сказалъ самъ себ Евгеній, понявъ немножко поздо, что въ Париж не много женщинъ незанятыхъ. Чортъ возьми! видно и у моей кузины есть свой Максимъ.

Онъ уныло взошелъ на лстницу. При его приближеніи, стеклянныя двери растворились настежъ, и онъ увидлъ множество слугъ, серьозныхъ какъ ослы, которыхъ чистятъ. Балъ на которомъ былъ онъ вчера, происходилъ въ залахъ бельэтажа отеля Босеановъ, и Евгеніи еще не зналъ покоевъ виконтессы, такъ, что ему въ первый приходилось видть убранство внутреннихъ комнатъ знатной дамы, по которому можно узнать и ея нравъ и образъ жизни. Это было для него тмъ любопытне, что онъ имлъ уже предметъ сравненія — гостиную Г-жи Ресто. Евгенія вели по лстниц съ золотою ршеткою, уставленной цвтами и устланной алымъ ковромъ. Онъ не имлъ на какого понятія о столичномъ этикет, и идя къ Виконтесс, не зналъ даже ея словесной біографіи, — и одной изъ тхъ критическихъ исторій, которыя каждый вечеръ разсказываются въ гостиныхъ на ухо.

Читателю однакожъ надобно знать, что Виконтесса Босеанъ уже года три жила въ тсной дружб съ однимъ изъ знатнйшихъ и богатйшихъ Португальцевъ, маркизомъ Ажуда-Пинто. Сначала люди, которые прізжали къ Виконтесс въ четыре часа, всегда находили у ней Г. Ажуда-Пинто. Не принимать совсмъ она не могла: это было бы слиткомъ -неприлично, но за то она принимала ихъ такъ холодно, и такъ пристально смотрла на карнизъ своей гостиной, что всякой тотчасъ догадывался, что присутствіе постороннихъ ей непріятно. Какъ скоро въ город узнали, что Г-жа Босеанъ нарочно принимаетъ передъ обдомъ,— знакомые ея почли за долгъ не здить къ ней въ это время. Она бывала всегда въ театр, съ мужемъ и съ Г. Ажуда-Пинто, но мужъ, какъ человкъ умющій жить, усаживалъ ихъ въ лож, и тотчасъ уходилъ. Г. Ажуда сбирался жениться на двиц Рошгюдъ-Шаро, и все высшее общество это знало, за исключеніемъ одной только Г-жи Босеанъ. Нкоторыя изъ ея пріятельницъ намкали ей объ этомъ, но она смялась, думая, что добрыя пріятельницы завидуютъ ея счастію и хотятъ разрушить его. Между тмъ уже готовились объявить въ церкви объ его помолвк. Г. Ажуда-Пинто пріхалъ съ тмъ, чтобы объявить Г-ж Босеанъ о своей женитьб, и не осмлился сказать ни слова. Отъ чего же?— отъ того, что нтъ ничего трудне, какъ объявить женщин подобный ультиматъ. Иному легче смотрть въ дуло пистолета своего соперника, чмъ на женщину, которая начинаетъ плакать, а потомъ падаетъ въ обморокъ. Г. Ажуда-Пинто былъ въ большомъ затрудненіи, и хотлъ уже хать, говоря самъ себ, что Г-жа Босеанъ и безъ того узнаетъ объ этомъ, или что онъ къ ней напишетъ, и что ему будетъ несравненно легче совершить это любовное убійство письменно. Вдругъ слуга доложилъ объ Евгеніи Растиньякъ. Г. Ажуда вздрогнулъ отъ радости, и Виконтесса, съ проницательностію любви, замтила этотъ легкій, невольный, но жестокій для нея трепетъ.

Евгеній не зналъ, что нельзя хать въ первый разъ въ домъ, не выспросивъ у пріятелей исторіи мужа, жены, и дтей, чтобы не дать промаха. Онъ уже надлалъ глупостей у Г-жи Ресто, и явился къ Г-ж Босеанъ для того же. Но тамъ онъ жестоко мшалъ Графин и Г. Тралю, а тутъ вывелъ Г. Ажуда-Пинто изъ затруднительнаго положенія.

— Прощайте! сказалъ Г. Ажуда-Пинто, спша къ дверямъ, когда Евгеній вошелъ въ прелестную гостиную лиловаго и розоваго цвта, въ которой великолпіе казалось изящностью.

— Надюсь, только до вечера сказала Г-жа Босеанъ, обернувшись И взглянувъ значительно на маркиза. Мы подемъ сегодня въ театръ.

— Никакъ не могу! сказалъ онъ, взявшись уже за ручку двери.

Госпожа Босеанъ встала и подозвала его къ себ, не обращая вниманія на Евгенія, ослпленнаго блескомъ пышности, начинавшаго уже врить истин Арабскихъ сказокъ, и не знавшаго, куда дваться въ присутствіи этой женщины, которая его не замчала. Виконтесса приподняла указательный палецъ правой руки, и миленькимъ движеніемъ опредлила маркизу мсто противъ себя. Въ этомъ движеніи было такое могущество гнва, такой деспотизмъ страсти, что маркизъ оставилъ ручку двери и подошелъ. Евгеніи съ завистью смотрлъ на него.

— Такъ вотъ владлецъ великолпнаго экипажа, который я видлъ у подъзда! Боже мой, неужели же надобно имть бшеныхъ лошадей, ливреи и кучи золота, чтобы заслужить одинъ взглядъ этихъ женщинъ!

Демонъ роскоши укусилъ его за сердце, его начала бить лихорадка стяжанія, и сребролюбіе сушило ему горло. У него было только сто франковъ въ мсяцъ, отецъ, мать, братья, сестры, тетка его, не издерживали вс вмст и двухъ сотъ франковъ въ то самое время! Быстрое сравненіе настоящаго своего состоянія съ цлью, къ которой онъ стремился, привела его въ совершенное уныніе.

— Отчего жъ, сказала Виконтесса смясь, вы не можете хать въ театръ?

— Дла! Я обдаю сегодня у Англійскаго посла.

— Бросьте дла!

Когда человкъ обманываетъ, онъ по невол уже долженъ прикрывать одну ложъ другою. Г. Ажуда-Пинто сказалъ смясь: — Вы этого требуете?

— Непремнно.

— Этого-то слова мн и хотлось! воскликнулъ онъ, бросивъ на нее взглядъ, который успокоилъ бы всякую другую женщину.

Онъ взялъ руку Виконтессы, поцловалъ ее, и ушелъ. Евгеній поправилъ волоса, и сталъ въ позитуру, чтобы поклониться, думая, что теперь кузина обратитъ на него вниманіе. Вдругъ она вскакиваетъ, бжитъ въ залу, бросается къ окну, и смотритъ, какъ Г. Ажуда-Пинто садится въ карету, она напрягаетъ слухъ, и слышитъ, что егерь говорить кучеру: ‘Къ Рошгюду! Эти слова, и то, съ какимъ наслажденіемъ Г. Ажуда скрылся въ свою карету, были громомъ и молніею для этой женщины: она отошла отъ окна, удерживая жестокое волненіе души и дрожъ, пробжавшую по всему ея тлу.

Въ большомъ свт ужаснйшія несчастія оканчиваются этимъ.

Она полетла въ спальню, схватила красивую бумажку, и сла писать:

‘Какъ скоро вы обдаете не у Англійскаго посла, а у Г. Рошгюдъ, вы должны объяснишься со мною. Я васъ ожидаю.’

Поправивъ дрожащей рукой нсколько литеръ, она сказала камердинеру:

— Жакъ! въ половин осьмаго пойдешь къ Г. Рошгюду и спросишь Г. Ажуда-Пинто. Если онъ тамъ, ты отдашь ему эту записку, и уйдешь, не дожидаясь отвта, если его нтъ, то ты принесешь письмо назадъ.

— Въ маленькой гостиной кто-то есть, сударыня, сказалъ Жакъ.

— Ахъ, да, я и забыла! отвчала она, отворяя дверь.

Евгенію вовсе это время было очень неловко, но наконецъ Виконтесса пришла, и сказала ему трепещущимъ голосомъ, который потрясъ вс фибры его сердца:— извините, сударь, мн надобно было написать нсколько словъ, теперь я съ вами…

Она сама не знала что говорила, она думала: ‘А! онъ хочетъ женишься на двиц Рошгюдъ! Но разв онъ свободенъ? Вечеромъ эта женитьба будетъ разстроена, или я…. я…. Завтра это будетъ дло конченое.’

— Любезная кузина, сказалъ Евгеній.

— Вы изволите говоришь, спросила она, бросивъ на него взглядъ, котораго холодная надменность совершенно оледенила его.

Евгеній понялъ этотъ взглядъ. Въ продолженіе трехъ часовъ, онъ такъ многому научился, что сдлался уже осторожнымъ.

— Сударыня, сказалъ онъ, покраснвъ.

Онъ остановился, и потомъ сказалъ: — извините, сударыня, мн такъ нужно покровительство, что не худо бы немножко и родства.

Г-жа Босеанъ улыбнулась, но печально: она уже чувствовала несчастіе, которое глухо гремло въ ея атмосфер.

— Еслибъ вы знали положеніе нашей фамиліи, то конечно захотли бы играть роль одного изъ тхъ благодтельныхъ существъ, которыя устраняли вс препятствія на пути своихъ крестниковъ.

— Ну, чтожъ, кузенъ? сказала она смясь: что я могу для васъ сдлать?

— Я и самъ не знаю! Быть со мной въ родств, хотя въ самомъ дальнемъ — это одно уже поведетъ меня ко всему. Вы меня смутили. Я забылъ, что хотлъ сказать вамъ. Я только васъ одну и знаю въ Париж. Да! Я желалъ съ в^ни посовтоваться: мн бы хотлось, чтобы вы приняли меня подъ свое покровительство, какъ бднаго молодаго человка, который готовъ умереть за васъ.

— И вы бы за меня убили человка?

— Двухъ, если вамъ угодно!

— Ребенокъ! Да, вы настоящій ребенокъ, сказала она, удерживая слезы. Вы бы любили искренно?

— О! сказалъ онъ, покачавъ головою.

Виконтесса вдругъ приняла большое участіе въ этомъ студент, потому что онъ отвчалъ какъ честолюбецъ. Растиньякъ въ первый разъ въ жизни разсчитывалъ. Между голубымъ будуаромъ Г-жи Ресто и розовою гостиной Г-жи Босеанъ онъ прошелъ цлое столичное право, о которомъ янкто не говоритъ, котораго нигд не преподаютъ, и которое между-тмъ ведетъ ко всему, если его хорошо выучишь и умешь примнить къ случаю.

— А! теперь я вспомнилъ, что хотлъ сказать вамъ. Я видлъ у васъ на бал Г-жу Ресто. Я былъ у ней сегодня утромъ.

— Вы, я думаю, ей помшали? сказала Г-жа Босеанъ, улыбаясь.

— Ужасно. Что длать! Я невжа, и вооружу противъ себя весь свтъ, если вы мн не поможете. Я думаю, что въ Париж трудно найти женщину молодую, богатую, прекрасную, которой сердце было бы свободно, и только такія женщины, какъ вы, могутъ объяснить мн то, что мн нужно знать: жизнь. Я везд найду какого-нибудь Г. Траля. Я хотлъ просить васъ разршить мн эту загадку, и растолковать, въ чемъ состояла глупость, которую я сдлалъ. Я заговорилъ о старик…

— Герцогиня Ланже! сказалъ Жакъ, прерывая его.

— Любезный кузенъ, сказала Виконтесса тихо: не будьте такъ чистое сердечны, если хотите успвать въ свт.

— Здравствуйте, душа моя! продолжала она, идя на встрчу Герцогин, она взяла се за руки и пожимала ихъ съ нжною дружбою. Г-жа Ланже отвчала ей самыми милыми ласками.

‘Видно он большія пріятельницы’, подумалъ Растиньякъ. Такъ у меня будетъ вмсто одной дв покровительницы.

— По какому счастливому случаю вы ко мн захали, милая моя Антуанетту? сказала Г-жа Босеанъ.

— Я встртила Г-на Ажуда-Пинто у Рошгюдовъ, и подумала, что вы врно одн.

Г-жа Босеанъ не закусила губъ, не покраснла, не измнила взгляда, и даже лице ея какъ-будто просвтлло, когда Герцогиня произносила эти роковыя слова.

— Еслибъ я знала, что вы заняты, продолжала она, взглянувъ на Евгенія,

— Это мой родственникъ, отвчала Г-жа Босеанъ. Скажите, что сдлалось съ Г-немъ Монриво? Серизо говорилъ мн вчера, что его нигд не видно. Не былъ ли онъ сегодня у васъ?

Герцогиня, влюбленная въ Г. Монризо и покинутая имъ, почувствовала въ сердц острее этого вопроса, и отвчала, покраснвъ: онъ былъ вчера въ Элизс.

— По служб? спросила Г-жа Босеанъ.

— Клара! отвчала Герцогиня, изливая глазами потоки злобы: вы знаете, конечно, что завтра будетъ объявлено въ церкви о помолвк

Г-на Ажуда-Пинто съ двицею Рошгіодъ?

Этотъ обратный ударъ былъ слишкомъ силенъ. Виконтесса поблднла, и отвчала смясь: это пустые слухи, распускаемые глупцами. Можно-ли, чтобы Ажуда-Пинто вступилъ въ союзъ съ Рошподами? Онъ носитъ одно изъ прекраснйшихъ именъ въ Португаліи, а они изъ самаго мелкаго узднаго дворянства.

— Но у Берты будетъ, говорятъ, сложивъ одно съ другимъ, двсти тысячъ дохода.

— Г. Ажуда-Пинто слишкомъ богатъ, чтобы жениться по расчету.

— Но, мой другъ, Берта Гошгюдъ прелестна собою.

— Онъ сегодня тамъ обдаетъ, и условія уже заключены…. Я непонимаю, какъ вы этого незнаете!

— Какую же глупость вы сдлали, кузенъ, сказала Г-жа Босеанъ. Этотъ бдный молодой человкъ такъ недавно въ свт, что онъ совсмъ не понимаетъ, о чемъ мы съ тобой говоримъ, милая Антуанетта. Будьте снисходительны къ нему, мы поговоримъ съ вами завтра — завтра, вроятно, объ этомъ будетъ объявлено.

Герцогиня бросила на Евгенія одинъ изъ тхъ взглядовъ, которые опутываютъ бднаго человка съ ногъ до головы, уничтожаютъ его, и приводятъ къ точк шутя.

— Я, какъ видно, безъ намренія вонзилъ кинжалъ въ сердце Г-жи Ресто,— безъ намренія, и въ этомъ вся вина моя, сказалъ студентъ, провидвъ жестокія эпиграммы, кроющіяся подъ ласковыми словами этихъ двухъ пріятельницъ. Вы продолжаете видться съ людьми, которые знаютъ, что длаютъ вамъ зло, хоть, можетъ-быть, боитесь ихъ, но того, который досаждаетъ вамъ по незнанію, вы считаете безмозглымъ глупцемъ, который не уметъ пользоваться, и презираете.

Г-жа Босеанъ бросила на студента одинъ изъ тхъ тающихъ взглядовъ, въ которыхъ души знатныя умютъ излить всю свою признательность, сохраняя все свое достоинство. Этотъ взглядъ былъ бальзамомъ, заживившимъ рану, нанесенную Растиньяку взглядомъ оцнщика, которымъ измряла его Герцогиня Ланже.

— Вообразите, что я попалъ въ милость къ Графу Ресто, сказалъ Евгеній. Надобно вамъ знать, сударыня, продолжалъ онъ съ самымъ смиреннымъ и хитрымъ видомъ, обратясь къ Герцогин, что я студентъ, бдный, одинокій…..

— Не говорите этого, кузенъ, сказала Г-жа Босеанъ: намъ, женщинамъ, никогда не нравится то, чего никто не беретъ.

— Что длать! сказалъ Евгеніи: мн только двадцать два года, надобно умть сносить несчастія своего возраста.

— Но Г-жа Ресто, кажется, воспитывается для свта подъ руководствомъ Г. Траля? сказала Герцогиня.

— Я этого и не зналъ, сударыня, и какъ сумасшедшій бросился между ними. Какъ бы то ни было, но я пріобрлъ благорасположеніе мужа, и Графиня, конечно, на нкоторое время терпла бы меня, какъ вдругъ мн вздумалось сказать, что я знаю одного человка, котораго провели отъ нихъ по потаенной лстниц, и который обнималъ Графиню въ коридор.

— Кто жъ это? вскричали об женщины.

— Одинъ старикъ, который за три луидора въ мсяцъ живетъ на хлбахъ въ самой глуши предмстія Сенъ-Марсо, въ одномъ дом со мной. Мы его зовемъ обыкновенно — старикъ Горіо.

— Ай, ай, какой вы ребенокъ! Да вдь Графиня Ресто урожденная Горіо.

— Дочь лабазника, сказала Герцогиня: женщина совсмъ простая. Однако жъ она нашла случай быть представленною ко двору.

— Какъ, это отецъ ея? вскричалъ студентъ.

— Да, у него дв дочери, и онъ любитъ ихъ до безумія, хотя об отъ него отреклись.

— Вторая, сказала Виконтесса, смотря на Герцогиню, кажется замужемъ за однимъ банкиромъ, за какимъ-то Нмцемъ, Нюсингеномъ помнится, она, кажется, блондинка, у ней есть ложа въ опер, и она всегда хохочетъ громко, чтобы ее замтили.

Герцогиня отвчала улыбаясь:— Я удивляюсь вамъ, право, мой другъ, что вы занимаетесь подобными людьми! Надобно было влюбиться до безумія, какъ Г. Ресто, чтобы жениться на Настиньк Горіо. Онъ я думаю, и самъ не радъ теперь. Она въ рукахъ Г. Траля, и тотъ ее погубитъ.

— Отецъ ея! повторялъ Евгеній.

— Ну, да! отецъ, ея отецъ, ихъ отецъ, сказала Виконтесса. И предобрый отецъ, отецъ, который далъ каждой изъ нихъ пять сотъ или шесть сотъ тысячъ франковъ, чтобы найти имъ хорошія партіи, а себ оставилъ только восемь или десять тысячъ дохода, думая, что дочери останутся по-прежнему его дочерьми, и что у него будутъ два дома, въ которыхъ за нимъ станутъ ухаживать, носить его на рукахъ. Въ два года зятья выгнали его изъ своего общества, какъ человка недостойнаго…

Слезы навернулись на глазахъ Евгенія, который еще только одинъ день провелъ на полъ сраженія Парижской образованности. Истинное чувство такъ заразительно, что вс трое съ минуту молча смотрли другъ на друга.

— Ахъ, Боже мой! сказала Г-жа Ланже: да, конечно, это ужасно, а между-тмъ мы всякой день это видимъ. Должна же быть на это какая-нибудь причина. Скажите мн, моя милая, думали ли вы когда нибудь о томъ, Что такое зять? Зять есть тотъ, кому вы или я, воспитываемъ милое, любезное твореніе, привязывающее васъ къ себ тысячью узами, утшеніе родителей въ теченіи осьмнадцати лтъ, блую душу семейства, какъ сказалъ бы Ламартинъ, которая потомъ длается его язвою. Этотъ человкъ возьметъ ее у насъ, и тотчасъ, любовью ея къ нему, вырубитъ, какъ топоромъ, изъ сердца ея всю привязанность къ родному кругу. Вчера, еще дочь наша была всмъ для насъ, мы были всмъ для нея, завтра она станетъ нашего непріятельницею. Разв мы невидимъ всякой день этой трагедіи? Невстка грубитъ свекрови, которая всмъ на свт пожертвовала своему сыну, зять выгоняетъ изъ дому тещу. Говорятъ, что въ ныншнемъ нашемъ обществ нтъ ничего драматическаго! Эти люди забываютъ, что зять составляетъ драму самую ужасную, не говоря уже о замужствахъ. Я очень хорошо понимаю все, что случилось съ этимъ старымъ лабазникомъ. Мн помнится, что этотъ Форіо…

— Горіо, сударыня, сказалъ Евгеній.

— Да, да, Моріо! онъ былъ президентомъ своего отдленія въ 93 году, во время революціи, участвовалъ въ производств тогдашняго голода, и составилъ себ состояніе, продавая хлбъ въ осьмнадцать разъ дороже того, что онъ ему стоилъ. Муки онъ могъ имть сколько хотлъ. Управитель моей бабушки продалъ ему хлба на огромныя суммы. Боріо, вроятно, какъ и вс они тогда, длились съ Комитетомъ Общественной Безопасности. Я помню, что управитель говорилъ моей бабушк, что она, хотя и роялистка, можетъ!’ишь спокойно во Франціи, потому что хлбъ ея лучшій дипломъ на якобинство. У этого Лоріо, который продавалъ палачамъ хлбъ, была одна только страсть: онъ обожалъ дочерей своихъ. Онъ посадилъ старшую въ домъ Графа Ресто, а вторую привелъ къ барону Нюсингену, богатому банкиру, который корчитъ изъ себя роялиста. Вы можете вообразить, что при Г-н Подпоручик Бонапарте, оба зятя охотно держали у себя этого героя 93 года: тогда это ничего не значило. Но по возвращеніи законной династіи, старикъ сталъ въ тягость и Графу Ресто, и еще боле банкиру. Дочери, можетъ — быть, его еще и любили: он хотли ладить и съ отцемъ и съ мужьями, принимали этого Форіо, когда у нихъ никого не было, выдумывали разные нжные предлоги.— Приходите, папинька, завтра! намъ будетъ веселе съ вами, потому что мы будемъ одн, — Но поврьте мн, чувствованія истинныя имютъ и глаза и понятливость, и сердце бднаго лабазника, революціонера обливалось кровью. Онъ увидлъ, что дочери стыдятся его, что дочери любятъ мужей своихъ, а онъ въ тягость ихъ мужьямъ, и понялъ, что надо пожертвовать собою. И онъ пожертвовалъ собою, потому что онъ былъ отецъ: онъ самъ себя осудилъ на изгнаніе. Потомъ, видя, что дочери его довольны, онъ убдился, что хорошо сдлалъ. Отецъ и дочери, вс были сообщниками этого семейнаго преступленія. Мы это везд видимъ. Старикъ Моріо былъ-бы пятномъ въ дом своихъ зятьевъ, да ему и самому было-бы тамъ неловко, онъ самъ-бы скучалъ тамъ. То-же можетъ случиться и съ самою прекрасною женщиною. Если она любитъ кого-нибудь и наскучаетъ ему своею любовію, онъ длаетъ низости, чтобы отъ нея избавиться. Вс нжныя чувствованія до этого доводятъ. Этотъ отецъ все отдалъ, нжность свою, попеченія, онъ расточалъ имъ двадцать лтъ, богатство свое, онъ бросилъ имъ въ одинъ день. Лимонъ былъ выжатъ: дочери выбросили кожицу на улицу.

— Свтъ гнусенъ! сказала Виконтесса, разглаживая бахраму своей шали и не поднимая глазъ.

— Гнусенъ, нельзя сказать, отвчала Герцогиня: онъ идетъ какъ всегда, вотъ и все. Вы видите, что свтъ меня не прельщаетъ. Я думаю такъ-же, какъ и вы, моя милая, сказала она, дожимая руку Виконтессы: свтъ болото, надобно держаться на высотахъ.

Она встала, поцловала Госпожу Босеанъ въ лобъ, и сказала: — Вы прелестны сегодня, Клара, я никогда не видывала у васъ такого прекраснаго цвта лица.

И она ушла, слегка кивнувъ головою Евгенію.

— Старикъ Горіо, человкъ необычайный! сказалъ Растиньякъ, вспомнивъ, какъ тотъ ломалъ серебро свое.

Госпожа Босеанъ не слыхала: она была въ задумчивости. Прошло нсколько минутъ въ молчаніи, и бдный студентъ, не зналъ что ему длать, — уйти или оставаться, молчать или говорить.

— О, да! свтъ золъ и гнусенъ, сказала наконецъ Виконтесса. Путь случится съ вами несчастіе, тотчасъ являются пріятельницы, чтобы разсказать вамъ объ этомъ, чтобы ворочать вамъ въ сердц кинжаломъ, выхватя между-тмъ его рукоятку. И теперь ужь надо мною подшучиваютъ, смются. Но я буду защищаться.

Она приподняла голову съ важностью знатной дамы, и молніи вылетали изъ глазъ ея.

— Я! сказала она, взглянувъ на Евгенія: вы здсь!

— Здсь еще! отвчалъ онъ жалобнымъ голосомъ.

— Послушайте, кузенъ! обходитесь съ этимъ гнуснымъ свтомъ, какъ онъ того заслуживаетъ. Вы хотите выйти въ люди? Я помогу вамъ. Вы увидите, какъ ужасна испорченность женщинъ въ Париж, вы увидите, какъ велико презрнное тщеславіе мужчинъ. Я хорошо читала книгу свта, но въ ней были еще страницы, не извстныя мн. Теперь я все знаю. Чмъ хладнокровне будете вы разсчитывать, тмъ дале вы пойдете. Будьте безжалостны, и васъ станутъ бояться. Смотрите на мужчинъ и на женщинъ, какъ на почтовыхъ лошадей, которыхъ вы можете загнать на каждой станціи: тогда вы непремнно достигнете цли вашихъ желаній. Вотъ въ чемъ дло: вы будете здсь ни чмъ, если не найдете женщины, которая приняла бы въ васъ участіе. Вамъ надобна покровительница, молодая, прекрасная, богатая. Но если у васъ есть истинное чувство, спрячьте его, ради Бога, какъ сокровище, чтобы никто не могъ и догадаться объ немъ! Иначе вы погибли. Вы сдлаетесь не палачемъ, а жертвою. Если вы когда-нибудь будете любить, кузенъ, скрывайте это, не выказывайте тайны вашей передъ человкомъ, котораго вы хорошо не знаете. Что бы предохранить себя отъ любви, которая еще не существуетъ, научитесь не доврять свту. Послушайте, Мигель.

Она ошибалась въ имени и не замчала этого.

….Есть нчто ужасне неблагодарности дочерей, которыя покидаютъ отца своего и желаютъ ему смерти: это соперничество двухъ сестеръ между собою. Графъ Ресто человкъ знатный, жена его принята въ большомъ свт, представлена ко двору, а сестра ея, богата, прекрасная Дельфина Нюсингенъ, жена банкира, сохнетъ съ досады, чахнетъ съ горя: она далеко отстала отъ сестры. Сестра ея уже не сестра. Он отрекаются другъ отъ друга, какъ об отреклись отъ отца. Дельфина сдлала бы все на свт, чтобы только попасть въ мою гостиную. Она надялась, что Демарсе поможетъ ей въ этомъ, и сдлалась рабою Демарсе. Она мучитъ его, а онъ объ, ней и не думаетъ.— Познакомьте ее со мною, и она станетъ обожать васъ. Посл вы можете любить ее, если вамъ угодно, а нтъ, такъ по-крайней — мр употребляйте ее для достиженія своей цли. Я приму ее раза два вечеромъ, когда у меня будетъ давка. Поутрамъ я eе принимать не стану. Я буду съ ней кланяться, и этого довольно. Вы заперли себ входъ въ домъ Графини Ресто тмъ, что заговорили объ отц ея. Васъ не велно пускать: это врно. Пусть же теперь старикъ Горіо познакомитъ васъ съ Дельфиною Нюсингенъ. Прекрасная Дельфина будетъ для васъ вывскою. Пусть она отличаетъ васъ, тогда вы будете нравиться всмъ женщинамъ. Соперницы ея, пріятельницы, самыя искреннія ея пріятельницы, будутъ стараться отбить васъ у нея. Многія женщины любятъ только тхъ, кого выбрали другія, такъ какъ простыя женщины носятъ такія же шляпки, какъ у насъ, и думаютъ, что переняли наши манеры. Вы успете у женщинъ, а въ Париж т и сильны, которые намъ нравятся. Это ключъ къ могуществу. Если женщины ршатъ, что вы человкъ умный, съ дарованіями, мужчины будутъ врить этому два года: въ это время можете требовать, что угодно, и получите все, чего хотите. Вы тогда узнаете, что такое свтъ,— собраніе плутовъ и обманутыхъ. Не будьте въ числ ни тхъ, ни другихъ. Вручаю вамъ мое имя какъ Аріяднину вишь, чтобы проникнуть въ этотъ лабиринтъ.

— Не скомпрометируйте его, сказала она, нагнувъ голову и бросивъ на него взглядъ Царскій: возвратите мн его чистымъ! Теперь, оставьте меня. Намъ женщинамъ, тоже приходится иногда приготовляться къ сраженіямъ,

— А если вамъ нуженъ человкъ ршительный, готовый броситься съ огнемъ въ мину!… сказалъ Евгеній, прерывая ее.

— Ну?

Не говоря ни слова, онъ положилъ руку на сердце, улыбнулся въ отвтъ на ея улыбку, и ушелъ. Тогда было пять часовъ. Евгеній былъ голоденъ, и боялся опоздать къ обду, и это заставило его почувствовать, какъ пріятно разъзжать по городу въ карет. Онъ предался мечтамъ своимъ. Молодой человкъ его лтъ, пораженный презрніемъ, выходитъ изъ себя], бсится, грозитъ кулакомъ цлому обществу, думаетъ о мщеніи, даже сомнніе вкрадывается въ его душу. А Растиньякъ былъ въ это время подавленъ словами — ‘Вы заперли себ входъ въ домъ графини.

— Пойду къ ней, говорилъ онъ самъ себ: а если Г-жа Босеанъ сказала правду, тогда я… я!.. Графиня Ресто встртитъ меня во всхъ гостиныхъ, куда она здитъ. Я выучусь драться на шпагахъ, стрлять изъ пистолета, и убью ея Максима.

Пріхавъ въ улицу Св. Женевьевы, онъ опять очутился въ этой закоптелой столовой, гд вс осьмнадцать жильцевъ и приходящихъ, какъ животныя ждали корму. Зрлище этой нищеты и этой отвратительной комнаты показалось ему ужаснымъ. Переходъ былъ слишкомъ быстръ, противоположность слишкомъ велика, чтобы не развить въ немъ черезъ мру чувства честолюбія. Съ одной стороны блестящіе, прелестные образы общественной жизни самой высокой, самой изящной, лица молодыя, прекрасныя, окруженныя роскошью и пышностью, головки страстныя, исполненныя поэзіи, съ другой, отвратительныя, грязныя картины, и хари, на которыхъ страсти, окончивъ свои представленія, оставили вс свои блоки и веревки. Наставленія, извлеченныя у Г-жи Босеанъ досадою женщины покинутой, льстивыя ея предложенія, пришли ему на память, а нищета сдлала на нихъ примчанія. Растиньякъ ршился открыть дв стратегическія параллели, чтобы достигнуть богатства и могущества, опираясь съ одной стороны на ученьи, съ другой на любви,— сдлаться, ученымъ юристомъ и вмст свтскимъ молодымъ человкомъ. Онъ былъ еще совершенный ребенокъ.

— Вы очень мрачны, маркизъ, сегодня, сказалъ ему Вотренъ, бросая на него взгляды, которыми, казалось, проницалъ онъ вс тайны человка.

— Я совсмъ не расположенъ сносить шутокъ тхъ, кто называетъ меня маркизомъ, отвчалъ Евгеній. Здсь, чтобы быть маркизомъ, надобно имть сто тысячъ дохода.

Вотренъ поглядлъ на него съ видомъ отеческимъ и презрительнымъ, какъ-будто хотлъ сказать ‘Мальчишка! я разомъ проглочу тебя!’ Потомъ онъ отвчалъ: ‘Вы сегодня сердиты, потому что, видно, сердце графини Ресто недоступно вамъ’.

— Она не велла пускать меня къ себ, сказалъ Евгеній, за то, что я сказалъ, что отецъ ея вмст съ нами обдаетъ.

Вс присудствующіе взглянулись между собою. Старикъ Горіо потупилъ глаза, и потомъ отвернулся, чтобы отереть ихъ.

— Вы мн запорошили глаза табакомъ, сказалъ онъ своему сосду.

— Кто обидитъ Г. Горіо, тотъ будетъ имть дло со мной, вскричалъ Евгеній, смотря на того, кто сидлъ подлъ лабазника: онъ лучше насъ всхъ!

Растиньяк произнесъ эти слова съ такою ршительностію, что шутка прекратилась, и вс замолчали.

Одинъ Вотренъ сказалъ съ насмшливымъ видомъ:— Чтобы принять Горіо на свой счетъ, и сдлаться его отвтственнымъ издателемъ, надобно умть хорошо драться на шпагахъ и стрлять изъ пистолета.

— Я и буду умть, отвчалъ Евгеній.

— Такъ вы видно сегодня выступили въ походъ?

— Быть-можетъ. Но я не намренъ никому отдавать отчета въ длахъ моихъ, потому что самъ не забочусь о томъ, что другіе длаютъ по ночамъ.

Вотренъ поглядлъ на него искоса.

Любезный мои, если не хотите принимать выпускныхъ куколъ за людей, то надобно совсмъ войти въ шалашъ, а не смотрть сквозь щелки. Ну да на этотъ разъ довольно! прибавилъ онъ, видя, что Растиньякъ сердится Мы съ вами поговоримъ объ этомъ, когда вамъ угодно.

Обдъ сдлался унылымъ. Старикъ Горіо, погруженный въ горесть разсказомъ Ростиньяка, не понялъ, что всеобщее расположеніе къ нему измнилось, и что молодой человкъ, который въ состояніи прекратить вс преслдованія, принялъ на себя его защиту.

— Неужели же у старика Горіо есть дочь графиня? спросила тихо Г-жа Воке.

Одна графиня, а другая баронесса, отвчалъ Евгеній.

Растиньякъ былъ мраченъ: онъ размышлялъ о томъ, гд и какъ достать ему денегъ, чтобы воспользоваться совтами Г-жи Босеанъ. Онъ задумался, когда пустыни передъ нимъ развернулись. Посл обда, его оставили одного въ столовой.

— Такъ вы видли дочь мою? сказалъ ему дрожащимъ голосомъ Горіо.

Евгеній, пробужденный отъ задумчивости, взялъ его за руку, съ чувствомъ посмотрлъ на него, и сказалъ:— Вы добрый и почтенный человкъ! Посл мы поговоримъ съ вами о вашихъ дочеряхъ.

Онъ всталъ, не слушая боле старца, ушелъ въ свою комнату, и написалъ къ матери письмо, въ которомъ умолялъ ее прислать ему тысячу двсти франковъ, не сказывая объ этомъ отцу. Онъ говорилъ, что эти деньги необходимы, чтобы приличнымъ образомъ явиться при одномъ случа, который долженъ ему открыть дорогу къ почестямъ и тмъ доставить возможность быть полезнымъ своимъ родителямъ. Онъ написалъ также къ обимъ сестрамъ, и заклиналъ ихъ подлиться съ нимъ своими деньгами,— если у нихъ есть деньги. Чтобы он не говорили о пожертвованіи, онъ дотронулся до струнъ чести, которыя такъ громко звучатъ въ юныхъ душахъ. Сердце сестры алмазъ чистоты, бездна нжности. Онъ стыдился своихъ писемъ. Какъ пламенны будутъ ихъ желанія! Какъ чисты моленія, которыя станутъ он возсылать объ немъ къ небу! Какъ будетъ сокрушаться его мать, если ей не удастся прислать всю сумму? И вс эти прекрасныя чувствованія, вс эти пожертвованія должны послужить ему ступенями для того, чтобы добраться до Дельфины Нюсингенъ? Нсколько слезъ, послдній иміамъ, брошенный на алтарь семейственной, выкатились изъ глазъ его. Онъ началъ ходить по комнат, въ волненіи, исполненномъ отчаянія.

Горіо, видя, что дверь его не притворена, вошелъ въ его комнату и спросилъ: — Что съ вами сударь?

— Я еще покуда сынъ и братъ, какъ вы отецъ, мой добрый сосдъ. Вы не напрасно боитесь за дочь вашу Анастасію: она отдалась одному Г. Тралю, и тотъ погубитъ ее.

Горіо вышелъ, пробормотавъ нсколько словъ, которыхъ Евгеній не понялъ.

На другой день Растиньякъ отдалъ письма свои на почту.

Черезъ нсколько дней посл того, онъ пошелъ къ графин Ресто: его не приняли. Посл онъ ходилъ еще три раза, и ему всякой разъ отказывали, хотя онъ являлся всегда въ такое время, когда Г. Максима Траля тамъ не было. Виконтесса сказала правду!

Студентъ больше не учился. Онъ ходилъ на лекціи только для того, чтобы записали его присутствующимъ, и тотчасъ уходилъ. Онъ, какъ и многіе другіе студенты, воображалъ, что можно лниться два года и потомъ въ третій все выучить и выдержать экзаменъ. Такимъ образомъ ему оставался годъ и три мсяца, чтобы плавать по Парижскому океану и ловить счастіе. Въ эту недлю онъ былъ два раза у Г-жи Босеанъ, приходя всякой разъ въ ту минуту, когда карета Г. Ажуда-Пнито узжала. Эта женщина, самая поэтическая во всемъ. Сень-Жерменскомъ предмстьи, еще на нсколько дней осталось побдительницею, и заставила Г. Ажуда-Пинто отложить свою женидьбу. Но эти послдніе дни, которые потому самому были очень пламенны, ускорили переворотъ. Г. Ажуда и даже Рошгюды почитали эту размолвку и примиреніе счастливымъ случаемъ. Она надялась, что Г-жа Босеанъ привыкнетъ къ мысли о разрыв, а замнитъ одного любовника другимъ. Но между-тмъ она осталась въ Париж, и усердно помогала молодому своему родственнику, къ которому возымла суеврную привязанность, потому что онъ показалъ ей участіе и преданность въ такую минуту, когда женщина ни отъ кого не дождется истиннаго соболзнованія.

Чтобы врне приступить къ осад Дельфины Нюсингенъ, Растиньякъ почелъ нужнымъ собрать предварительно свднія о прежней жизни старика Горіо. Все что говорила объ немъ герцогиня Ланже, оказалось совершенно справедливымъ: онъ дйствительно былъ лабазникомъ, нажилъ себ огромное состояніе, торгуя во время революціи хлбомъ, потомъ женился на хорошенькой женщин, дочери богатаго откупщика, которая оставила ему двухъ дочерей. Онъ обожалъ этихъ дочерей, и но этому воспитаніе ихъ было весьма безразсудно. Имя боле шестидесяти тысячъ франковъ дохода, Горіо тратилъ для себя собственно не боле тысячи двухъ сотъ франковъ, въ годъ, и все счастіе свое полагалъ въ томъ, чтобы удовлетворять малйшимъ прихотямъ дочерей своихъ. Онъ нанималъ имъ самыхъ лучшихъ учителей, у нихъ была компаньонка, и къ счастію, женщина умная и со вкусомъ. Он здили верхомъ, имли карету, жили какъ любовницы стараго богача. Имъ стоило только изъявить какое-бы ни было желаніе, хотя-бы оно обходилось чрезвычайно дорого, и отецъ тотчасъ удовлетворялъ его, и за вс свои пожертвованія требовалъ только одной ласки. Онъ ставилъ ихъ несравненно выше себя самаго, и любилъ уже зло, которое он ему длали. Достигнувъ приличнаго возраста, он могли выбрать въ мужья кого угодно, потому что отецъ давалъ каждой изъ нихъ въ приданое половину своего имнія. Настинька прельстила своею красотою Графа Ресто и покинула родительскій домъ, чтобы перейти въ сферу знати. Дельфина, любившая блескъ и пышность, вышла за банкира Нюсингена, Германскаго уроженца и Барона Римской Имперіи.

А Г. Горіо былъ лабазникомъ и остался лабазникомъ. Зятьямъ его скоро не понравилось, что онъ продолжаетъ заниматься торговлею, хотя въ этомъ прошла вся жизнь его. Терпвъ два года ихъ безпрерывныя настоянія, онъ согласился бросить дла купеческія, и остался при томъ, что выручилъ за проданныя лавки, и при барыш пріобртенномъ со времени замужства дочерей, что составило капиталъ, приносящій отъ восьми до десяти тысячь дохода, по расчетамъ Г-жи Воке, у которой онъ тотчасъ поселился. Горіо ршился перехать къ ней съ отчаянія, видя, что зятья принудили его дочерей не только не держать отца у себя, но и не принимать его при людяхъ. Бдный Горіо!

Конецъ первой части.

СТАРИКЪ ГОРІО.

Часть I.

Читайте также: